День войны

               
               
  Лейтенант Скрыпник уже полчаса лежал на дне воронки и
ждал окончания артобстрела, который застал его ровно
на полпути. Осталось каких– то двести метров до
наблюдательного пункта комбата третьего батальона
капитана Егоршина. Лейтенант был послан  командиром
полка майором Муромцевым  в расположение батальона.
–  Твоя задача, лейтенант, –  приказал комполка, –
выяснить, как там живет Егоршин.    Он так и сказал
"живет", а это значило, что Муромцева интересует 
всё:  потери , боеприпасы, личный состав всех трех
рот, почему молчат батальонные связисты и как ведут
себя немцы на участке Егоршина. А участок третьего
батальона –  это где– то 300 метров извилистой линии
траншеи, выкопанной в полный профиль. От траншеи до
немцев рукой подать. Иногда, когда ветер дует в
сторону наших окопов, даже слышно как они кричат:
– Иван, хочешь дринкен шнапс? –  На что наши отвечают
кратко  и выразительно:
–  Фриц, а  не пошел бы ты на… – и дальше следовал
вполне определенный адрес. Обычно такие "переговоры"
кончались  лихорадочной, межокопной перестрелкой.
И тогда кроме треска автоматных очередей, грохота и
уханья взрывов не было слышно ни криков раненых, ни
команд, ни ругательств.

  Лежа в воронке, Скрыпник был уверен, что снаряд
дважды  не попадёт в одно и то же место. И он даже
позволил себе слегка расслабиться и помечтать о
мирной, послевоенной жизни. Однако его тут же
насторожило другое: грохот артобстрела стихал,  и
взрывы стали уходить вглубь нашей обороны.
–  Значит, немцы хотят наступать и боятся попасть под
собственный артобстрел, –  подумал Скрыпник. – И не
дай бог, если  застанет атака немцев    в этой
воронке. Один с автоматом ППШ и двумя дисками?. Много
ли я навоюю? Надо спешить к нашим.  Лейтенант, как
ящерица, выполз из воронки и, пригибаясь, побежал,
петляя,  по направлению к окопам батальона. Где– то за
спиной ухало и грохотало. Но он бежал  и ни 
вещмешок,  ни плотный  ватник, и ни автомат ему не
мешали. Наоборот, казалось, что их вес  подталкивал
его в спину и  тянул Скрыпника вперед. Вот и окоп.
Лейтенант перелетел через бруствер и приземлился на
четвереньки между двумя бойцами. Один, постарше,
оказался сержантом:

–  Ты чего бегаешь под обстрелом? – спросил он строго.
– Что– то срочное или жизнь не дорога? И, вообще,
откуда ты взялся такой прыткий?
– Сержант, остановись, где НП комбата? Я из штаба
полка, от комбата Муромцева. Лейтенант Скрыпник.
–  Извините, товарищ лейтенант.  В ватнике  я вас
принял за своего. А наблюдательный пункт комбата
метров сто от нас, если пойдете влево по траншее.
–  Ну, бывайте. –   Скрыпник, закинув за спину
вещмешок и автомат, поспешил на НП Егоршина.
     Пробежав по траншее примерно сто метров и
повернув сначала налево, потом направо,  он уперся в
узкий проход, который вел в хорошо замаскированный
блиндаж. Сверху блиндаж  имел накат из трех слоев
брёвен, которые были не выше бруствера траншеи.
Блиндаж  полностью  вписывался в траншею, ничем не
выделяясь. Это и был наблюдательный пункт Егоршина.
Вместо двери у входа висела огромная плащ– палатка.
Рядом маячил с автоматом здоровенный детина, как
видно,  из комендантского взвода.
–  Вы до кого? – спросил детина, на всякий случай
направив автомат прямо в грудь лейтенанта.–  Чего– то я
вас лично не припоминаю.
–  Да откуда ты меня можешь лично припомнить, если я
из штаба полка от майора Муромцева. Лейтенант Скрыпник.
– А– а– а – протянул детина и крикнул.–  Сидорчук, до
комбата лейтенант из штаба.
Плащ– палатка заколыхалась и появилась круглая,
улыбающаяся  физиономия солдата со  сдвинутой на
затылок пилотке, на  шее болтался автомат.

–  Заходьте, товарищ лейтенант.–  И он гостеприимно 
распахнул шире плащ– палатку. Скрыпник шагнул и
очутился в добротно сделанном блиндаже. Внутри стоял
стойкий запах хвои. Присмотревшись Скрыпник увидел,
что стены блиндажа   обшиты досками, вероятно,
свежими, сосновыми, недавно выстроганными со
"слезами" загустевшей смолы.  Вот откуда и запах
хвои.  В сторону немцев были вырезаны две пары
бойниц,  и можно было  спокойно  в бинокль наблюдать
немецкие позиции. С левой стороны были приделаны
нары, на которых могли разместиться три здоровенных
мужика.  Рядом с нарами стоял большой ящик от
снарядов вместо стола. На ящике стояла гильза–
коптилка  от снаряда сорокапятки  с обугленным
фитилем. На нарах сидел Егоршин. В углу молоденький
младший лейтенант, связист, возился с аппаратурой
связи. Скрыпник  подошел к Егоршину и, вскинул руку к
виску.

– Лейтенант   Скрыпник. –  представился он Егоршину. –
Комполка очень волнуется, что  уже пять часов от вас
ни слуху, ни духу. Что у вас с проводной связью? Мы
даже хотели перейти на радиосвязь, но мы стоим в
обороне, и вы же знаете запрещено работать на
передачу. Запеленгуют немцы и разнесут к черту и наш
штаб, и узел связи. Как у вас с личным составом?–
выпалил он  всё одним духом Егоршину.
  Капитан жестом остановил  Скрыпника. –  Лейтенант,
знаешь, штабные сидят в тылу. От нас они почти
триста метров, по теперешним меркам это неглубокий, но тыл.
А мы уже  вторую неделю на одном месте топчемся.
 Ни немец не лезет вперед, ни мы. Вот
сегодня они начали какую– то возню. Сейчас, слава
богу, не сорок первый год. Все– таки на дворе середина
сорок четвёртого. Мы уже кое– чему научились и можем отличить
настоящее наступление от показной возни.

 –  Эй, Тюпин– крикнул он связисту. –  Ты чего возишься?
Связь давай! Ты послал проверить линию к штабу? Как
связь с артиллеристами? Давай линейных посылай.
Скрыпник понял, что этот младший лейтенант, по
фамилии Тюпин – начальник связи батальона. Это он
отвечает за надежную и бесперебойную связь.
–  Товарищ капитан, уже две пары ушли и не вернулись.
Видно  во многих местах обрыв связи. Вот штаб и
молчит, и артиллеристы тоже молчат. Ещё вчера из второй
роты сообщили, что на их участке работает снайпер.
– Соедини меня с комроты два. –  Капитан подошел к
аппарату. Тюпин протянул  трубку Егоршину.
 
–  Слушай, Иванов, дай двух снайперов сопровождать
связистов. Уже потеряли четырех ребят. Они проверяли
связь со штабом и противотанковой артиллерией. У
немцев там, видно, снайпер  работает.  Иванов, ты же
знаешь, нам нужна связь как воздух, без связи с артиллерией
 нам не устоять против танков, если они начнут наступать.
  Давай, связистам надо помочь. Сбор у меня на НП, через
пятнадцать  минут.– Капитан повернулся к Тюпину:
– Через пятнадцать минут здесь будут снайперы  из 2– ой роты,
давай двух связистов. Тюпин начал крутить ручку телефона:
"Узел связи, это Первый, двух линейных на НП, быстро
с катушками и полным боекомплектом. –  Тюпин сделал
паузу и тихо добавил –  Линейные еще не вернулись,
пойдет ещё одна пара",–  И, положив трубку, обратился к
Егоршину

–  Товарищ капитан, мы уже четырех ребят потеряли. И
что ещё двух пошлем?
Егоршин подошел к Скрыпнику.
–  Лейтенант, я думаю, что немцы всё– таки  пойдут в
атаку. Если не наладим связь нам хана, –  полушепотом
произнес Егоршин.
–  Капитан, знаешь, у меня  есть предложение,–  перейдя
на "ты", начал Скрыпник.
–  Говори!
–  Давай радиста сюда. Пусть он развернет здесь рацию.
Позиция твоего батальона   известна немцам: ты у них
как на ладони, да и они у тебя под носом сидят. Вам
пеленговать друг друга нет смысла.  Пеленгуй –  не
пеленгуй, фриц получит только… нуль.

–  Ты что, лейтенант, стихи пишешь? –  поинтересовался
Егоршин.
–  Пока не писал. Это у меня случайно вырвалось. Я к
штыку приравнял бы перо, так, кажется, у  Маяковского.
Егоршин начал торопить Скрыпника.
– Давай, лейтенант, давай договаривай,
Скрыпник переспросил:
–  Ты насчет Маяковского.?
–  Какого Маяковского!–  Егоршин даже возмутился–
Конечно, нет! Я насчет нас и фрицев.
–  Объясняю: мы будем работать открытым текстом,
 без всякой шифровки на передачу, а артиллеристы
 и штаб будут работать только на прием.
Мы даем наводку артиллеристам  и сообщаем им
координаты целей, а в штаб мы  будем докладывать через
каждые полчаса о наших действиях и потерях.
 И всё это будет  в режиме радиомолчания как штаба,
 так и артиллеристов.  Их никакой фриц не запеленгует.
 И ребят линейных не надо посылать искать обрывов связи.
Сделаешь это после боя, если, конечно, останешься жив.
 – Ну и юмор у тебя, лейтенант, – улыбнулся комбат, – мне
умирать не резон, мне ещё до Берлина топать и топать,
но ты, лейтенант,  голова. –
И Егоршин обратился к начальнику связи батальона
–  Тюпин, ты слышал, что предлагает лейтенант?
– Слышал–
– А что же ты, начальник связи, не предложил раньше
лейтенанта? Три месяца как училище связи окончил, два
месяца уже  воюешь, должен и опыт накопить, и  знания
не растерять. Один день на фронте идет за два
 дня, ты же знаешь. –  И вдруг, сменив интонацию, –  А может
тебе не до войны, в санбате может зазнобу завёл? Тебе
лет то уже много?

–  Много, скоро будет двадцать – ответил Тюпин, и
продолжал – , Так нас же учили в училище не три года,
как до войны, а мы ускорено шесть месяцев и выпускались
 младшими лейтенантами. Какие там знания?
Тюпин кивнул в сторону Скрыпника
–  А вот товарищ лейтенант, наверное, прошел полный
курс училища?
–  Да,–  усмехнулся Скрыпник – очень полный: год в училище,
фронт, ранение,  опять фронт, опять ранение. Это моя
третья попытка воевать, поэтому до сих пор в лейтенантах
 и бегаю. Слава богу, бегаю, а не лежу, как многие из моих друзей.

–А сам то ты откуда, лейтенант –  вмешался в разговор
Егоршин.
–  Я с Дона, есть такой город Ростов.
–  Да кто твой город не знает–  и Егоршин почему– то
заулыбался–  Одесса–  мама, Ростов–  папа. Жулик на
жулике сидит и жуликом погоняет.      
–  Не годится, капитан, я у тебя первый раз в гостях,
а ты  меня уже в жулики записал.
–  Да это я так, просто  вспомнил, как до войны ездил
на курорт в Кисловодск. Поезд двадцать минут в Ростове
стоял, так проводница бегала по вагону, окна
закрывала и пассажиров пугала, что ростовские жулики
крюками из проволоки чемоданы через окна вытаскивают.

–  И ты поверил? –  поинтересовался Скрыпник.
–  Конечно,  поверил. Я сел на чемодан и решил, если
будут тащить, то только вместе со мной.–  ответил
Егоршин и без всякого перехода, обратился к Тюпину–   
–  Радиста срочно ко мне и дай отбой снайперам и
линейным.

Через десять минут радист уже разворачивал радиостанцию 
и капитан бубнил в микрофон:
–  Ромашка, ромашка беглым три снаряда квадрат 42– 02.
Было видно, как взметнулся столб земли  перед
немецкими окопами
–  Лейтенант, они нас слышат и почти точно кладут
снаряд за снарядом. А ты молодец,–  похвалил Егоршин
лейтенанта ещё раз. – И  ребятам линейным, можно
сказать, жизнь сберег, да и моему батальону помог,
 теперь нам с танками легче будет сладить, все– таки
артиллерия– бог войны меня поддержит, а это много
значит для пехоты– царицы полей. И неожиданно,
 обращаясь к Скрыпнику выпалил:
–  И бог войны и царица полей без связи глухие,
немые, совсем без ушей.
Теперь пришла очередь удивляться Скрыпнику
– Капитан– так это ты поэт оказывается?
–  Да, нет –  почему– то смутившись ответил Егоршин–
последний раз я сочинял стихи в пионерском лагере. 
Потом он вспомнил о своей первой любви в этом
пионерском лагере. Он говорил витиевато и в
голосе появились нотки уверенности и самоуважения. Он
ещё  что– то говорил про то, как важна  связь на
войне, а в обороне тем более, но это касалось скорее
Тюпина, чем Скрыпника.

Лейтенант его уже не слушал. Он закрыл глаза и как
будто провалился в мягкое, обволакивающее всё его
тело пуховое  одеяло. И  впервые за две недели этой
странной, окопной войны  почувствовал  какое– то
тихое, душевное спокойствие. Оно возникло то ли  от
того, что  ему удалось  сохранить жизнь нескольким
солдатам, которых он никогда не видел, да и не увидит
уже, потому,  что через час или два уйдет назад в
штаб полка, то ли от того, что Егоршина услышали
артиллеристы, и  они  ему помогут отбить танковые
атаки фрицев. Он не задумывался, что будет завтра, и
доживет ли он и  ребята Егоршина  до конца боёв,
которые в официальных сводках Совинформбюро
именовались "боями местного значения". Он
вспомнил  мать, отца, их ростовский  дворик, улицу,
которая называлась "Двадцать вторая линия",  друзей из прошлой,
мирной жизни и подумал:
"А все– таки жизнь очень  странное явление –  это и
великий дар природы и целый, огромный, внутренний 
мир  человека, который живет в нём  и умирает с ним,
и, спасая чужую жизнь, ты спасаешь  и себя, вернее
свой внутренний мир и,может быть,свою душу. Кто знает?"
Философия  лейтенанта была проста и незатейлива