Покаяние

В августе ко мне приехала мама из Владивостока, там жила и моя сестра Лариса с дочкой Юлей. Они нашли вариант обмена своей квартиры на Питер и звали маму с собой, но мама решила поехать ко мне в маленький  городок на Волге - Балахну.
Это было за 2 месяца до дефолта 1998 года. У меня в этот год начинался затяжной мучительный развод с мужем Левой,  и я разрывалась на части между  поисками квартиры для мамы и переживаниями личного плана на грани нервного срыва.
Квартиры не продавались, на рынке недвижимости было затишье в ожидании дефолта. Лева  запил и  ушел жить к смазливой рыночной молочнице, которая безуспешно многие лета пыталась заарканить кого-нибудь и  женить на себе. Мама отнеслась к этому разумно и мудро, не вмешивалась ни во что и терпеливо ждала, когда я найду ей квартиру. И наконец-то я нашла прекрасный вариант в центре Балахны  недалеко от нас. Мы купили квартиру,  пришел мамин контейнер и  мама переселилась.
Я свободно вздохнула - одна проблема решена. Занялась ремонтом и обустройством  маминой квартиры, решив, что физическая работа поможет справиться с нервотрепкой и надеялась, что семейные проблемы постепенно рассосутся.  Напрасно надеялась! Муж продолжал куролесить и, что хуже того - пить. Он то возвращался, то уходил опять к  своей молочнице, не отдавая и пропивая потихоньку деньги на бизнес с серебром, которое привозил из Польши и продавал на Севере  в Усинске. Я плюнула на  это и уже   привычно металась между двумя домами. Сделала большой ремонт в маминой квартире, а  своими личными  проблемами я уже так была измотана, что хотела только одного, чтобы   все закончилось и,  решилась  подать на развод.
 Мы с Левой  жили в двухкомнатной сталинке, которая была куплена на деньги от продажи моей собственной квартиры на Севере. Затем мы ее продали, чтобы из двухкомнатной сталинки, оформленной на Леву,  мать его переехала в однокомнатную квартиру, которую мы  купили для нее, а сами переселились в Левину квартиру с прекрасной планировкой. В результате чего совершенно неожиданно для меня, старой доверчивой дурехи, Лева потом отказался оформить  мне дарственную на полквартиры, как обещал. И я из-за своей доверчивости и легкомыслия лишилась права на квартиру еще до приезда мамы. Поэтому и подала в суд на развод, поняв, что проворонила квартиру по собственной глупости,  доверившись мерзавцу, а  он со своей мамочкой меня обжулил, полагая, куда теперь я денусь, можно творить что хочешь, пить, гулять -  все стерплю.
Не стерпела! Все эти события так вымотали меня, что я плюнула на все и решительно разрубила  затянувшийся гордиев узел, приняв  решение, круто меняющее  жизнь.
 Прежде чем уйти от Левы  посоветовалась с  мамой:
- Как мне быть, мама? Я решилась на развод. Ты не против, если я ктебе переду?
Она ответила:
 - Бросай все и переезжай. Ты же ведь уже все решила! - там у тебя ничего не получится, все на нервах. Побереги себя! А у меня вновь появится дочка.
Что я и сделала, забрав из всех вещей только две тумбочки, шкаф для одежды и холодильник. Больше Лева ничего не отдал, пропив впоследствии роскошную мягкую мебель и кухонный гарнитур. Я еще оставила Леве овчарку Вальса, которого очень любила, но взять к маме не могла.
 1апреля я шла, неся одну сумку с вещами, в другой кота  Марфута.  Он смотрел на меня круглыми испуганными глазами и жалобно мяукал, а  я еле шла, тяжело дыша от тяжести,  и  слезы лились по лицу, смешиваясь с первоапрельским дождичком. Но дождик быстро закончился, запахло теплой землей, зеленели деревья, травка пробивалась, ярко засветило солнце. И  когда мы дошли до маминого дома, я успокоилась - все будет хорошо! Так мы стали жить втроем, мама, я и  кот, серебристый британский табби, привезенный с Севера.
 А в стране наступал дефолт,  все дорожало, денег не хватало.  Я продавала свои драгоценности, писала и продавала картины.    
Бывший муж терроризировал меня 4 года – пил, умолял вернуться, но я отказывалась, так как он стал алкашом  и обманул меня, оставив без квартиры. Жить с ним не хотела, любовь ушла вместе  с доверием.  Правда, он уговаривал меня,  и я три раза выходила за него замуж через загс, но жила у мамы, так как он не бросал пить и не соглашался  оформлять мне дарственную на квартиру.  Но истинная причина отказа была в том, что я обрела свободу! Писала свои картины и понимала, что сделала правильный выбор. Однако освободиться от общения с Левой  не могла, пришлось кормить  не только Вальса, но и его, так как я боялась, что  он умрет от пьянства,  и   что я тогда буду делать с Вальсом, ведь я бы его не бросила. Вот так  и продолжала выводить мужа из запоя, учила уму-разуму, чтобы  бросил пить, нашел   работу. Он уже ушел от своей молочницы.

 Я оборудовала в большой кухне уголок с мольбертом и писала картины. Участвовала  в выставках  и продавала  картины, что было очень кстати, так как мамина пенсия была очень маленькая,  а я получала большую  северную пенсию, но все равно денег не хватало. Еще помогли 1000 $, которые мне  удалось забрать у Левы при  обмене его двухкомнатной квартиры на однокомнатную. В то кризисное время он допился до того, что вынужден был на этот обмен согласиться при условии, что доплату в 2000 $  поделим пополам и я, естественно, пошла на этот кабальный договор, чтобы отвязаться от него. А деньги потом у него украл один такой же  алкаш.  Его нашли, но денег у алкаша уже не было и его посадили, обязав возвращать долг. Но алкаша в тюрьме убили и Левины денежки – тю-тю!
К этому времени я уже хромала и получила инвалидность. На врачей наплевала и стала заниматься самолечением с помощью книг целителей. Открыла своего Доктора  и  потихоньку приводила в порядок здоровье, помогая и маме обходиться с моей помощью без врачей.
 
Впереди было счастливое время творческих открытий и  самореализации в любимом деле. Живописи  я  отдавала все свободное  время. Администрация города пошла мне навстречу и позволила открыть галерею, где местные художники развешивали и продавали свои картины,  в центре города на высоком цоколе здания возле центрального рынка. Около года я в любую погоду ходила на «стенку», как звали мы свою галерею. Но потом ушла, поняв, что первую ступеньку  прошла, картины покупали, но надо стремиться к более высоким вершинам в творчестве, а не писать на потребу публике ради денег, потакая ее прихотям и низкопробному вкусу. Стала искать свой путь, внимательно изучая творчество великих мастеров живописи, активно посещая выставки и музеи. Участвовала в персональных  и областных выставках, сдавала в салоны Нижнего Новгорода свои работы, которые люди покупали. Я реально ощущала свои успехи, это окрыляло меня, заставляя успешно справляться с последствиями драматических событий.  Да наплевать,  выкарабкаюсь!.

        А мама незаметно старела. Болезни  делали свое разрушительное дело.  Балахна ей нравилась – маленький  провинциальный городок, расположившийся вдоль Волги, был комфортным для проживания, отличный умеренный климат, но  мамины связи были разрушены, на старости лет она вновь, как было не раз, поменяла место жительства, оставив теперь уже навсегда, друзей и сестру Нину. Никого не осталось у нее, кроме  меня,  старшей дочери.
         А какой она была раньше!  - всегда как королева – гордая  красивая осанка,  общительная, держалась с достоинством, но без высокомерия. Легкая быстрая походка была у нее лет до 85 лет. Приветливая  с людьми,  гостеприимная и щедрая, она всегда одевалась  красиво, и со вкусом, особо присущим ей благодаря  профессии, она была известная  портниха, где бы ни жила. Держала себя в форме  даже в старости – душ, гимнастика, прогулки. Дома в халатах не ходила, как большинство старух.
 Маленькая такая, аккуратная, в дорогих,  ею сшитых  многочисленных платьях, одетая ярко и со вкусом, мама сначала воспринималась старухами дома неприязненно. Большинство из них ходили кто в чем – обноски детей, халаты домашние, старые растоптанные тапки, калоши советские « прощай молодость», сапоги резиновые… Старье носилось по привычке людей из деревень.
 Зимой и летом старухи выходили из своих одиноких квартир и устраивались на лавочках у подъезда. Дом был построен в конце прошлого века и заселен жильцами попавших под снос  домов частного сектора, где жили жители окрестных деревень, подавшимися в Балахну на заработки еще с тех пор как строили по плану ГОЭЛРО  Гогрэс. Этих жителей так и звали – деревенские.
  Дом был расположен  входами  на главную улицу  и старухи торчали на лавочках, чтобы видеть все, что находилось в центре  города – рынок, магазины, автостанция и еще чего только не было на этом бойком месте.
     Когда мама выходила, старухи на лавочках замолкали и поджимали губы в гузку, косовато и неодобрительно пялились на нее, не скрывая недоброжелательности.
      - Новая жиличка! Дочь у нее хромоножка, художница,  муж-пьяница, разошлась, квартиру он у нее отобрал. Мать квартиру купила, она теперь живет у матери.
      В маленьком городке все про всех знают – ничего не скроешь.
      - Ишь, краля, какая разряженная  да разодетая!
      - И чо вырядилась? - чай не  праздник какой!
      Но мама  быстро разрушила их мнение о ней, перезнакомилась со всеми  и старухи признали ее за свою. Стали общаться.
      - Не гордячка! Лет-то ей  80,  а выглядит как молодая.
     Постепенно старухи стали выходить на улицу прилично одетые, у всех было в чем покрасоваться. Мама всем дала толчок своим примером. Приветливая со всеми, умная и образованная, она всем пришлась по душе. Появились подружки, такие же, как она по возрасту, мама легко и просто общалась с ними, звала в гости  попить чайку. Когда они приходили, я накрывала на стол чай с пряниками и конфетами, открывала бутылочку  Кагора. Старухи охотно приходили к ней, но постепенно круг подруг сузился. Моя мама, всю жизнь была классной портнихой-надомницей, привыкла к молодым образованным клиенткам, учителя, врачи, жены начальства – таков был круг ее общения, все молодые. Ей  их не хватало, а старухи были  не интересны.
        Когда ко мне приходили гости, а они у меня тоже были, как правило, гораздо моложе меня лет на 20 -30, мама с удовольствием с нами  общалась. Вела себя как сверстница. Непринужденно, по-детски, хохотала до слез над нашими шутками, с удовольствием пила  винцо. А ее сверстницы  старухи были  недостаточно образованными, с ограниченным кругозором. От них мама уставала, разговоры с ними надоедали,  она стала  с ними встречаться  только на лавочке или прогуливаясь по Волге.
         В Балахне был совсем не тот народ, что  в Казахстане, где мама прожила большую часть жизни, и во Владивостоке. Там народ разношерстный, многонациональный, раскованный, свободный, общительный и гостеприимный. А Поволжье, которое вечно голодало,  скупое на все, в том числе и на эмоции, нет того дружелюбия, что у южан, сибиряков или северян. Со старухами не было радости, они любили посудачить, посплетничать, осуждали молодежь. А мама любила молодых,  со старухами  было тягостно. Немного посидев с ними,  шла домой. Тот город, где она жила много лет с молодости, остался в другой уже стране, откуда многие разъехались, постарели, многие ушли в мир иной. Даже письма  уже не писали. В общем, тоскливая неизбежная старость наступила, остались у нее одна я и кот Марфут,  которого она полюбила.
        - Как же плохо быть старой! Мне уже  девятый десяток подходит  и никого-то  у нас из родных нету рядом, все чужие! – горестно  говорила  мама и вспоминала о далеком казахстанском городке Зыряновске,  где были  холмы, горы,  Бухтарминское водохранилище и гора Орел, которая была видна из окна квартиры. Вершина этой горы была слегка заостренной  и раздвоенной. Иногда в эту раздвоенную ложбинку ложился туман, а когда он сходил, погода менялась, дожди смывали туман и ярко светило солнышко. Все пространство от Орла было заполнено низкими холмами, изрезанными под поля пшеницы, черная пахота под  озимые и зеленые поля с мелким кустарником, ручьями. И на этом пространстве после дождиков весело выскакивали из-под чернозема огромные шляпы шампиньонов. Ну, просто несметное количество их, недалеко от дома была такая благодать, собирали их много.
         Здесь из окна квартиры на четвертом этаже тоже был прекрасный вид на запад. Все пространство перед домом было заполнено частными домиками с огородами. Домики постепенно меняли свой облик, перестраивались в коттеджи и особняки   с верандами, гаражами и мансардами, народ заметно богател. Из окна видны были  две церкви, отреставрированные за последние годы. Их колокольный звон был слышен при раскрытых окнах. Но самым прекрасным видом из окон было огромное небо до самого горизонта, а домики были внизу. И я поняла, почему  в песне поется: « Ой, красивы над Волгой закаты».  Нигде я не видела до сих пор закатов  такой поразительной красоты! Сердце щемило от этого восхитительного великолепия! Я писала и писала в своих картинах эти фантастические облака и закаты, делала фотоснимки неповторимых картин небесных.
 Мы с мамой частенько сидели на балконе, загорали и любовались видом распростершейся перед нами одноэтажной Балахны  и восхитительных небес с облаками и закатами. Я любила наблюдать за мамой в эти минуты, незаметно подглядывая, как живо она реагирует на меняющееся небо. Ее лицо было очень выразительным, тонко передавая ее переживания ее души, изумления, восторга и восхищения от меняющихся картин солнца и облаков в небе. По-детски сияли и вспыхивали ее глазки от этой небесной красоты,  и трепетала улыбка на губах.
          Городок маме нравился. Она часто ходила со мной или с подружкой на Волгу. Город  растянулся вдоль Волги.  Крутой берег имел спуски к воде,  вдоль реки располагалась лесопарковая зона с лужайками, росли огромные тополя и березы. Мама всегда подходила к одной из берез, росших вдоль пешеходной дорожки, обнимала ее, прислонялась щекой к ее шероховатому белому стволу и что-то шептала  ласково. Это было очень трогательно! И похоже на молитву, поэтому я не мешала ей и стояла в сторонке, слушая ее невнятный тоненький голосок.

         Местные жители продавали на рынке  овощи, фрукты, ягоды со своих огородов и все, что давал лес. За то время что мы здесь жили, рынок менял свой облик. Сначала это была территория без асфальта,  с наскоро сколоченными рядами столов из досок и самодельными палатками, разделенная на две части – для продуктов и промтоваров. Продуктами торговали частные лавочники, промтовары везли челноки  из ближнего и дальнего зарубежья.  Мне это изобилие напоминало  владивостокскую  барахолку  семидесятых годов,  куда стекался товар, привозимый моряками со всего света. Товары той барахолки  были похожи на то, что появилось теперь у нас.  Территория рынка постепенно благоустраивалась. Появился асфальт, автостоянки для многочисленных машин и фургонов, палатки лавочников  становились более удобными  и красивыми, строились в кратчайшие сроки огромные супермаркеты, крытые павильоны. Рынок приобретал цивилизованный вид. Изобилие товаров и продуктов свидетельствовало о росте  благосостояния.  Продукты со своих огородов в самом центре города – благодать!
 Каждое лето из Питера приезжала сестра  Лариса с дочкой Юленькой и внуком Олегом. Отдых на волжских пляжах и маленький провинциальный городок был для них комфортным и привлекательным, здесь все было близко и не надо было никуда ездить,только пешком. А уж об овощах с огорода и ягодах никакого сравнения с большим городом – все  с грядки. Они с удовольствием увозили в Питер  балахнинские ароматные огурчики  и  лакомились ягодой и грибами.
          Так незаметно летело время. Прошел уже одиннадцатый год нашей с мамой совместной жизни. Маме шел   девяносто первый год,  и он был особенно тяжелым для мамы. Она плохо ходила с палочкой, заметно падало зрение, память слабела, часто кружилась голова. Она стала иногда падать дома и на улице. Однажды упала и сломала ручку в предплечье. Пришлось побыть  в гипсе три недели. Она все переносила смиренно и терпеливо, иногда, правда, срываясь в плач как ребенок. Закрывала личико своими маленькими ручками и рыдала. Слезы градом  сыпались меж тоненьких пальчиков.  Я бежала за водой,  гладила ее по головке и успокаивала, как могла:
         - Мама, миленькая моя, ну что ты, моя золотая, тяжело тебе, болит? 
          Она потихоньку затихала, успокаиваясь и говорила:
         - Когда поплачу, становится полегче.
        Я  научила ее молитвам и купила  четки, которые она перебирала, когда лежала на кровати, отдыхая. Иногда, чтобы ее подбодрить,  давала ей  рюмочку Кагора. Она с удовольствием выпивала, и настроение ее заметно улучшалось. Я всегда старалась приготовить ей то, что она хочет, покупала что-нибудь вкусненькое, какое-нибудь лакомство, фрукты, понимая, что у нее мало осталось в жизни радостей. Но постепенно и еда уже не приносила ей удовольствия. Ничто не утешало ее душу и больное, уставшее от болезни тело. Только ее верный и преданный  Марфутик радовал  своей привязанностью. Он ходил по пятам и ждал, когда она сядет на диван, прыгал на  колени,  и долго, тщательно укладывал свое тельце так, чтобы было удобно обоим. При этом он обнимал ее, вытянув лапку. Трогательная была пара! Мама нежно и ласково гладила любимого кота, а он бесконечно  долго мурлыкал ей свою вечную песню.
      Иногда ходила  по квартире, постукивая палочкой, с которой уже не расставалась. Но и от  этого тоже уставала, лежать было легче. Сна ночью часто не было и врач назначила пить феназепам. В мамином сердце поселилась печаль, и она ничем не могла ее развеять. Воспоминания далеких лет не давали  покоя. Я не много дарила ей  радости,  домашние хлопоты, магазин,  аптека, уборка,   приготовление пищи отнимали время, урывками работала над картинами.
      Болезнь полностью завладела всем существом мамы. Ничего более не было для нее. только она и ее болезнь  наедине друг с другом. Третье лицо не могло уже быть вхожим в этот мир печали и одиночества. Наступало невозвратное отторжение от всего внешнего мира физического.  Росла и пропасть между нами.
    Когда были праздники, в том числе и церковные, я старалась что-то приготовить вкусненькое. Накрывала на стол, мы празднично одевались и мама оживлялась. Мы пили винцо, и я старалась разговорить маму, расспрашивая о детстве, родных, о жизни, которая всегда замалчивалась раньше из-за репрессий, которым подверглись  родители мамы и отец мой. Мама охотно отвечала на мои вопросы, вспоминая все, что помнила с детства. И я многое,  наконец-то, узнала. Это было так интересно, что я подробно стала записывать ее воспоминания. Но постепенно и это стало ее утомлять – детство и молодость были невеселые, полные горестных воспоминаний.  Я стала вести с ней разговоры о жизни, которая уже была благополучной, но и эти разговоры были ей утомительны, наступало перевозбуждение и бессонница. Она с трудом засыпала, вставала ночью и шла пить чай, после чего приходил тяжелый сон.
 Все чаще приходилось принимать антидепрессанты для улучшения настроения. Телевизор уже не могла смотреть из-за ухудшения зрения, стала слушать радио, которое включала на максимальную громкость. Оно надоедливо орало о рекламе памперсов, простатите, виагре и прочей чепухе, мешая  работать. Приходилось закрывать дверь на кухню – мой рабочий кабинет и включать  музыку на магнитофоне.
   Ночью мама дожидалась утра, а вечером говорила:
    - Какой длинный день, скорей бы вечер!
    
    Наступила зима, и мама совсем перестала выходить на улицу. Даже на балкон невозможно было ее уговорить выйти подышать свежим воздухом. Новый Год она восприняла равнодушно, безрадостно, предновогодние хлопоты  не трогали. Ее искаженное болезнью сознание уже не всегда адекватно воспринимало реальность. Появлялись редкие зрительные и слуховые галлюцинации от прогрессирующего атеросклеротического поражения сосудов головного мозга,  что меня  пугало и ошеломляло своей неожиданностью ее восприятия, ирреальной и неадекватной реакцией на происходящее. Неожиданно вдруг пристанет с чем-нибудь, мол, где «вот это», а что «это» – непонятно. Объясняет путанно  и  слова произносит  ею придуманные, силясь объяснить. Видно,  сама смутно понимала, что говорит не то, а сказать не получается. Я старалась расшифровать,  помочь, но не всегда получалось, и она начинала нервничать от своей беспомощности и моего непонимания. Волновалась, понимая, что с ней происходит что-то  ненормальное, а я успокаивала, просила  не волноваться. И она затихала,  в глубине сознания  понимая, что происходящее с ней  за пределами разумного. Иногда говорила:
   - Света, что со мной, может, я схожу с ума?
   - Это нервы, мама. Побереги себя и не нервничай по пустякам, у тебя же атеросклероз. Не волнуйся, завтра вызову врача – выпишет лекарство.
   Однажды она пришла ко мне на кухню и  спросила как-то особо проникновенно: 
    - Света, зачем ты это сделала?
  И показала капроновый  носок, кишкой висящий на ее руке, в нем была труха можжевельника, которую я недавно зашила в этот носок. Получилась маленькая  плотная подушечки, которую я посоветовала ей нюхать по  ночам, когда мучает бессонница. Это помогало, успокаивало, и она засыпала, с подушечкой не расставалась. И вот, видно, распотрошила, превратив в бесформенную длинную кишку и подозревает, что это мои проделки. Я сказала:
       - Что ты,  мама, зачем мне это надо, я же ее тебе специально сделала от бессонницы. Ты, видно, нечаянно ее распотрошила? Не беспокойся, не мешай мне пока, сейчас докрашу и поправлю твою подушечку.
      Мама пошла в комнату и легла на кроватъ, не переставая громко говорить:
       - До чего дошла, мать родную доводит своими проделками... в могилу меня сведет…и зачем я сюда приехала?!
       Это продолжалось минут пять,  не  сдержалась, бросила кисть в банку с водой и закричала:
        - Все на меня валишь?  Не вали, я глупостями не занимаюсь! Побереги себя? опять спать не будешь!
         - Да я знаю,  что это ты надо мной колдуешь,  мне спать не даешь, колдунья…
         - Мама, ты о чем говоришь? Как это – колдую и зачем мне это? Сама себя доводишь, а потом не спишь. Побереги себя!  Сама подушечку распотрошила, мне это не надо! Успокойся, исправлю.
         Я принесла ей стакан с водой, чтобы успокоить, но она внезапно оттолкнула стакан, чуть не разлив воду и стала кричать:
        - Уходи от меня немедленно!
            Я стояла возле кровати, уговаривая ее попить водички и успокоиться, а она неожиданно быстро вскочила с кровати и  бросилась ко мне, схватив свою палку и целясь ударить меня в лицо,  я еле успела отскочить,  удар пришелся по руке. Затем она проворно, словно в ней проснулась сила и энергия, бросилась ко мне, размахивая палкой  для следующего удара. Я схватилась рукой за палку, чтобы не дать ей возможности огреть меня вторично, При  этом боялась, что она может потерять равновесие и упасть от своей неожиданной резвости. Но она выпустила палку и бросилась ко мне, хватаясь одной рукой  за мою руку своими острыми ноготками, а второй вцепилась мне в шею. Я от неожиданности не успела отстраниться, схватила за ее руки, которыми она рвала и царапала мою руку и шею. Боль была острой, потекла кровь, но я боялась, как бы нечаянно не задеть ее, чтобы она не упала, не дай Бог. Она вдруг  оказалась такой сильной, что оттолкнула меня и, ловко подскочив к входной двери, быстро открыла замок и стала орать:
       - Помогите, помогите!..
        Я  испугалась, что она свалится по ступенькам лестницы, старалась ее удержать и втащить в квартиру, но мне это было не под силу, такой энергии я в ней не ожидала. На счастье дверь соседей отворилась и  на лестницу выскочила соседка: 
         Что такое, тетя Тоня, что с вами? Вызвать милицию?
         Я заорала:
     - Какую милицию! - ты в своем уме? Держи дверь и помоги маму удержать, не могу справиться! Вылетит на лестницу -  разобьется, помоги затащить в квартиру! Видишь - меня расцарапала.
      Мы  втащили маму в квартиру и закрыли дверь, довели ее до кровати и уложили. Я сказала маме:
       - Если не успокоишься – вызову скорую!
       Мама   пришла в себя и  очевидно поняла, что ее поведение не вполне разумно. Соседка ее успокаивала. Я побежала в ванну, в зеркале увидела кровавые полосы на шее и руках, царапины саднили, шея и руки горели. Меня трясло от возбуждения, еле успокоилось дыхание. Бросила несколько пригоршней воды в лицо и на руки, промыла от крови. На кухне выпила валерьянки и принесла маме со стаканом воды. Мама выпила  и легла.
   - Так что случилось, тетя Тоня? – спросила соседка. И потом оторопело слушала историю про подушечку с можжевельником, которую она почему-то назвала кошельком.
    - Света у меня утащила кошелек!
    - Какой кошелек, с деньгами? – соседка с удивлением глянула на меня.
    - Да ты что? - мама, покажи, какой кошелек! – вмешалась я.
    И она достала   растянутый в кишку носок, в котором была труха можжевельника. Рассказ продолжился. Ольга, поняв ситуацию,  оторопело слушала историю про подушечку с можжевельником. Сочувственно кивая,  успокаивала ее,  объясняя, что это мешочек сам растянулся,  и еле сдерживалась от смеха.
 Я так и не поняла, дошла ли до мамы  эта ерунда.  Однако ее поведение все-таки озадачило ее, что с ней не все в порядке,  не вполне нормальное что-то происходит.
 Вот такие нелепые и неожиданные казусы  происходили иногда, пугая меня своей абсурдной неадекватностью, на которые я не знала, как реагировать, видя, как она возбуждается и плохо все понимает. Бывали слуховые и зрительные галлюцинации – видела что-то и слышала не то. Естественно, меня это  беспокоило, и  я вызывала врача. Атеросклероз прогрессировал. Я прочитала в  Медицинской энциклопедии, что у мамы появились явные признаки старческого слабоумия. Врач этого не отрицала.
    Наступали трудные времена. Я все чаще задумывалась о том, что  неизбежно придется испытать  в дальнейшем и  молила Бога выдержать все, чтобы у меня хватило физических и душевных сил достойно со всем справиться.
    Разговаривая с врачом, мама уже плохо все понимала, я была вроде переводчика. Говорить  приходилось медленно, повторяя, чтобы мама могла осмыслить. Но все равно плохо соображала, не доверяя и злясь на меня. Но понимала, что лекарства, выписываемые врачом, кроме того, что дорогущие, но  и бесполезны – ничего не помогало.
 Поговорив с подружкой, я решила пригласить домой священника, чтобы освятил квартиру от всякой нечисти  и  наши души от грехов, приняв покаяние. До прихода священника я приготовила все, что надо и мы подготовились к этому обряду духовно и телесно, прочитав  обо всем  в «Настольной книге прихожанина».
Утром пришел священник с помощником. На кухне перед образами он проводил обряд, читая молитвы, а помощник обошел со свечой квартиру, очищая ее. Но обряд исповедания священник проводил  торопливо и небрежно. Видно было, что мама все, что происходит, плохо понимала. Исповеди как таковой  не было,   я не прониклась душевно, все это не дало ощущения покаяния и очищения души. Обряд не дал благодатного прикосновения к истинному очищению. Все прошло обыденно, по казенному,  торопливо и разочаровало меня. Мама тоже была огорчена, не поняв ничего. Исповедания  не произошло. Так же торопливо, не задерживаясь, служители церкви пошли к выходу. Я еле успела   поблагодарить их и сунуть полагающуюся сумму в карман помощника.
 Мы были разочарованы и огорчены! Правда, от нечисти всякой,  поп нас наверняка очистил.
- Не огорчайся, мама, такие стали попы. Зато ездят на иномарках!

 Жизнь продолжалась. Впереди был Новый год. Болезнь неумолимо разрушала мамино тело, сознание, память и психику, делая ее подозрительной  и раздражительной. Она ничему не верила уже, ни в какое выздоровление  не было надежды. Ее  пугали   глюки,  она пыталась разгадать, что же это  происходит:
     - Света, что со мной, может,  я схожу с ума?  Вот опять вижу  каких-то баранов…
     - Какие бараны, мама?
     - Не знаю,  в углу комнаты. Ты их не видишь?
     - Нет, тебе показалось. Может – зрение падает, катаракта все-таки…
     - Не знаю, что со мной происходит, Господи, помоги мне!

     И  плакала. Ничто не могло ее утешить, даже что-нибудь вкусненькое не радовало.  Она становилась капризным ребенком, подозрительность и агрессия были поводом для ссор. И я, чтобы как-то уйти от стрессов, бросала иногда все дела и уезжала в Нижний Новгород. Бродила по выставкам,   утешая себя, что она больная несчастная старуха и мне надо только терпеть и  утешать, помогать ей. Мне было бесконечно жалко ее,  я не могла сердиться и обижаться. Возвращаясь, видела ее иной, она тоже, как и я, не могла сердиться и хранить обиды.
           Иногда  говорила:
      - Прости меня, Света, что-то не то со мной происходит.

      И внимательно слушала мои советы. Поговорив, обоим становилось легче, просили прощения друг у друга. Стало заметно, как она ждала меня, беспокоилась, когда приеду. Хотела что-то сделать для меня, понимая, что я устаю после приезда, например, испечь оладьи. Но все, что она делала, создавало только хлопоты. И,  приезжая усталая от поездки, я вынуждена была все исправлять, убирать, но переносила это спокойно, понимая, что она хотела  помочь, позаботиться обо мне,  порадовать меня. Но все делала не то,  то рассыпает сахар, муку,  оладьи сожжет до черноты, то перепутает продукты, специи, не то смешает, что надо… Я исправляла, говорила:
      - Мама, ты бы подождала меня,  сама сделаю. Ты ведь плохо видишь, вот и не получается. Не беспокойся, жди, приеду,  все  сделаю и поужинаем.
     Вот так, ожидая меня,  хотела меня  порадовать, а получалось наоборот!  И она  огорчалась, что мне приходится исправлять  ее ляпы.
       - Мама, не огорчайся и не переживай, Ты ведь старенькая,  глазки плохо видят, силенок маловато,  боли покоя не дают, устаешь! -  не надо ничего делать.  Вот я приехала, а у тебя газ еле горит, ты его  плохо закрыла, не до конца. А если бы  погас?! - прошу тебя,  не делай ничего. Так  мне будет спокойней и лучше для обоих. Мне любая работа только на пользу, так что жди меня, я же до пяти приезжаю. А если газ включишь, чтобы чаек вскипятить, то следи за огоньком и не забывай выключить.
      Она меня жалела, я это видела и чувствовала. Наши отношения становились теплее и душевнее, ровными и спокойными. Видно, мама понимала, что время ее убывает катастрофически,  уже не надеялась на то, что ей станет лучше, чаще стала лежать на кровати.  Редко  ходила по квартире, постукивая  палкой.    Делать ничего не могла и поэтому требовала к себе внимания. Лезла ко мне с советами, задавала дурацкие вопросы  в то время, когда я была занята своей работой и не хотелось отвлекаться.
     - Мама не лезь в то, чего не поймешь, мне  советы не нужны, сама разберусь в своей жизни. Дай закончить работу, потом поговорим.
     - Разобралась уже! Квартиру профукала, пьянице задаром отдала!
     - Да ладно! Нашла о чем говорить! Все прошло, чего вспоминать? Господь все видит – где забрать, кому отдать. Да  не отдала я,  отобрал. Не страшно, тот, кто дает, тот получает,  кто отбирает неправедно,  получает вдвойне. Таков закон жизни. Вот как бы тебе было без меня, если бы я осталась с ним? Господь все расставил по своим местам! Вот Лева, знаешь, почему женился? Пьянствовал с другом и подругой своей,  любительницей в рюмку заглядывать.  Пили, пили, а  потом она пошла на балкон  белье снять,  встала там на ящик, да и грохнулась с  четвертого этажа. Левка с приятелем  спохватились, пошли на балкон, а она внизу валяется. Приятель   слинял, а Левка  в скорую и  милицию  давай звонить. К счастью,  осталась жива, только повредила  ноги. Хорошо, что не  до смерти, а то  у него  были  бы большие неприятности с милицией – затаскали бы и посадили. Она его и заставила жениться! Вроде как виноват, что  стала инвалидом. Еле ходит, он за ней ухаживает, а ее дети  - взрослые парни обещают,  если  что не так, они ему ноги переломают! Вот такую он жизнь себе  обеспечил красивую. Я все сама делаю, за тобой способна ухаживать, а он, вместо здоровой жены, получил  больную хромоножку. Ей  вставили титановый сустав и  коленную чашечку,  надо  делать операцию по обновлению сустава каждые 5 лет.
 Ты ведь знаешь, что он не раз  звал меня жить с ним. А мне этого не надо, ушла навсегда, назад дороги нет.  Рада, что отстал  и бросил пить. Не знаю, правда, надолго ли. Работает  начальником охраны у своего друга генерала, зарабатывает 30 тысяч! А до этого  приходил ко мне каждый месяц за деньгами для Вальса,   я ему подкидывала, боялась, что он умрет и придется Вальса забрать. Не умер, допер, что может сдохнуть от пьянки. Попил  кровушки моей, не забуду  подлеца! Надо же – приоделся, зарабатывает хорошо и продолжал приходить  за деньгами для Вальса в день получения пенсии как за алиментами! А я экономила каждую копейку, чтобы нам с тобой  хватало, хорошо хоть картинки  продавала. Что поделаешь, мама, добрых дур мерзавцы обманывают, зная нашу  доверчивость и желание помочь.
       - Да это точно, ты  всю жизнь непрактичная. Картины  пишешь – пишешь, а зачем? На « стенку» уже  не носишь, а зачем писать, если не продаешь?
        -  Для людей да на выставку, пусть смотрят и радуются. Я им глаза открываю на красоту на  выставках,   доставляю удовольствие  картинами. Великие художники не все жили хорошо зарабатывая, а люди благодарны  за  радость, которую доставили им нищий и несчастный Ван Гог, Рафаэль, Рерих и  другие. И если я могу чуть-чуть заставить людей забыть  горести и печали, сделать их жизнь радостней, поднять настроение, то  я счастлива.  Добро делать приятно!
      - И как ты будешь жить одна без меня? Ведь скоро 70 исполнится, а все по-детски рассуждаешь и  в кармане шиш на аркане!
      -  Проживу счастливо! Мои картины будут жить долго-долго, радуя не одно поколение.
       - Чудно! Пишешь - пишешь, денег столько на краски переводишь… Зачем писать, если не зарабатываешь?
        - Ох, мама, не поймешь. Лучше бы слушалась меня!
         - А чего слушать? Я мать, это тебе надо слушать меня, у меня опыта больше.
         - Дети растут и становятся умнее родителей!
         - Как же! Таких умных вон сколько развелось, да все не замужем, умные сильно!
          Мама, надоело!  10 лет слышу одно и то же -  квартира, муж, картины, деньги. Что ты меня изводишь? Сто раз  просила – оставь эту тему! В чем моя вина, что муж обманул? Не я одна такая! Послушаешь  истории моих подруг – глаза на лоб вылезут от удивления. Истории похлеще моей. Успокойся и забудь! У нас все хорошо, я у тебя есть, все сама делаю,  заметь! Ты никогда не задумывалась, чего мне это стоит?  Не  ною, не жалуюсь. Никогда не спросишь, что у меня болит, как я себя чувствую. Знаешь прекрасно, сколько я времени трачу, чтобы привести себя в порядок  без врачей и лекарств, тебе боли снимаю  своими руками, на постели не валяюсь,  книжки умные читаю и  учусь быть здоровой.  Чтобы быть здоровой, надо  постараться самой,  а не хлестать таблетки.  Все, дай  поработать, одно и то же  в ступе перемалываем. Все тебе не так, да не эдак!
       - Так ведь ты моя дочь, а я хозяйка!
       - Ну, спасибо тебе!  Прошу тебя, прекрати этот разговор, от волнений спать не будешь. Все, сходи на улочку или посиди на балконе.
- Чтобы замерзла?
- Господь с тобой, мама! Летом не ходила – жарко,  зимой  – холодно. Оденься потеплее, надо же подышать  свежим воздухом…
          - Все надоело, и дышать надоело, умирать пора!
           Она частенько выводила меня из равновесия, но я понимала, надо терпеливо и смиренно нести свой крест. Мама не виновата, это болезнь и ничего тут не поделаешь. Я раскаивалась от невольно высказанных обидных  слов,  мне было ее  жалко. Я могла убежать  от дел, которых  по горло, с кем-то повстречаться, поехать в Нижний на выставки. А она уже не могла  крутить ручку своей любимой машинки и шить красивые платья.  Но она сама застилала свою постель, не позволяя делать это мне, без моей помощи принимала ежедневно душ, любила постирать мелкие вещички,  погладить.
 Но дни казались ей  длинными, заполнить делами их было невозможно, болезни не давали покоя. Все больше хотелось лежать, и одолевали думы. Вспоминалось хорошее, но не избежать было горестных  событий  детства, вспоминались скитания семьи, чтобы спастись от преследований  в годы раскулачивания. Как много пришлось перенести, перетерпеть! - но сумели  выжить, выстоять, подняться.  Глазки  не могли читать и смотреть  телевизор, оставалось слушать радио. А радио было не то, что раньше, надоедали рекламы о лекарствах и болезнях. Мама лежала на кровати и перебирала четки, читая молитвы. Маленькие пальчики скользили по бусинкам и она ничего не слышала, а радио бубнило одно и то же громко, мешая мне.
     - Мама, не надоело слушать про простатит и прокладки?  - сделай потише, или выключи.
     - А что  мне делать? Ты со мной не разговариваешь.
    - Поговорим, когда освобожусь, а пока не мешай.

     Время текло для нее нестерпимо медленно. Она часто падала.  Я боялась, что она разобьется, вставая ночью в туалет, и спала чутко, прислушиваясь. Хорошо, что сразу засыпала.
       Днем мама иногда сидела, как-то неловко, косенько привалившись к спинке дивана. Седая головка ее, пышноволосая и личико были красивы, но тельце исхудавшее, ручки и ножки как палочки.  Лицо бледное, усталое, тусклые маленькие воспаленные глазки. Немощь и угасание.

       В субботу, когда все произошло, она захотела сама сварить варенье. Время было вечернее, но возражать бесполезно, пришлось достать из морозилки смородину. Мама ее разморозила и стала толочь. Я предложила прокрутить в мясорубке, чтобы самой это сделать, но она отказалась. Брызги от ягодного сока летели во все стороны.
       -  Мама, брось,  сама прокручу. Устанешь -  спать не сможешь.
       Мама вздохнула и пошла в комнату. Я занялась вареньем. Слышала  стукоток  палочки. Мама  ходила по комнате, потом вышла в прихожую, и вдруг – грохот. Я выскочила из кухни. Мама лежала возле входной двери как-то боком на спине, стонала и пыталась сесть, но  не получалось. Поднять ее я не смогла, подтащила к стене и уложила поудобней. Бросилась к телефону звонить в скорую  и соседке. Соседка пришла с   дочерью. Мы аккуратно перенесли маму на кровать. Видно было, что ей  невыносимо от боли в бедре.
       Приехала скорая. Врачиха осмотрела маму, сделала укол. Сказала:
      - Похоже, перелом шейки бедра. Везти в больницу бесполезно  и поздно, суббота, врачей нет. Но если хотите,  ищите носильщиков.
 Мама в больницу не захотела, я тоже не решилась. Объяснив, как лежать и что делать, врачиха уехала, сказав, чтобы утром в понедельник я позвонила в больницу к травматологу и участковому врачу. Я тупо пыталась осознать все. Выпила воды, чтобы руки не тряслись и успокоиться.
 Позвонила сестре в Питер. Все рассказала, заикаясь от волнения. Лариса сказала:
      - Вызовешь участковую и будет ясно. Терпи!
 Было уже поздно, но спать  не хотелось, мы были потрясены! Я дала маме снотворного, валерьянки. Она была спокойной. Немного помолчав, завела разговор о том, что надо будет делать. Сознание ее работало четко. Стало ясно -  думает о смерти, о похоронах. Я вяло пыталась возразить, утешить, но понимала, такой разговор неизбежен, он нужен ей! Вот оно - пришло!  Внимательно слушала маму, понимая, что здесь нельзя лукавить и быть готовым ко всему, что пошлет Господь. Мы обговорили все, что надо  о похоронах и  завещании:   
    - Квартира  ваша с Ларисой, решайте сами, как  жить.

     С этой ночи  я делала все что надо. Вставая на колени возле кровати, ползала, убирала, меняла, протирала, стирала. Маме невозможно  было вставать и она могла лежать только на спине, положив  больную ногу повыше. Есть мама не хотела, пила мало, а в остальном была послушна и сносила все терпеливо до  понедельника. С помощью обезболивающих лекарств и заряженной водички мне удалось снять боль и воспаление в  бедре. Нагрузка на мою больную ногу была незначительной, но очень болела спина. Я с тревогой думала, смогу ли  одна со всем этим справиться? Как  ухаживать  одной? Что, если сестра откажется приехать? В больницу везти? – да она там умрет!
     Я была в отчаянии, сознавая весь ужас нагрянувшей беды, хотя не раз прокручивала в мозгу  то, что было неизбежно. Но беда, как не ожидай, приходит внезапно. Я чисто физически ощущала реально наступающий момент ответственности за то, что будет  дальше. Уход за лежачей  90-летней мамой? И никакая соцзащита  не поможет! На это никто не пойдет, только за сумасшедшие деньги! - которых нет.  « Господи, помоги, помоги, Господи!» - молилась  в отчаянии. В понедельник утром позвонила травматологу, сказала, что  маму надо в больницу.
   - Ну, что Вы, какая больница? Ей сколько лет-то?  Девяносто?! – и мозги, наверное, никакие! Ухаживайте дома сами, консультируйтесь, звоните.  Да у нас и мест-то нет!
     Вызвала участкового врача. Она заговорила о том же – пусть лежит дома.
    - Да мама лежать не хочет, рвется  вставать,  не слушается… Я ведь не врач, еле  воспаление сняла и не знаю, что делать-то, как  лечить, ведь что угодно может случиться. Сама инвалид,  соцзащита не поможет, отказывается, я звонила.
    - Поставьте доски, стулья вдоль кровати, купите мочеприемные пеленки, лекарства обезболивающие. Лечите сами.
    - Да  не знаю я как лечить!  Даже диагноз не поставили - ни скорая, ни Вы! А вдруг не так срастется,  воспаление начнется?  И я буду  отвечать, что не оказала помощь медицинскую?!!
   Врачиха терпеливо объясняла, стараясь убедить меня в правильности того, что говорит. Потом ушла, вздохнув с облегчением. Мама все время лежала молча и слушала, о чем мы говорили. Поняла одно – помочь ей не хотят, а почему,  непонятно.   Я объясняла ей, что вставать нельзя,  лежать только на спине. Она и сама  это понимала, каждое движение вызывало боль в бедре,  и она вертелась на кровати,  не понимая, что это бесполезно и  даже вредно.
     А мне надо было оставить ее одну и бежать в аптеку за пеленками и лекарствами. Строго-настрого наказала, чтобы не пыталась встать, не надеясь, что она меня послушает. Но делать было нечего, и я пошла в аптеку и  за продуктами. В мозгу стучало! – как быть? Ну, не справиться одной! Здесь  никого не найду, надо просить Ларису приехать. Мама умирает, должна же она это понять и приехать!
      Вернувшись, застала маму полулежащей на кровати. Верхняя часть тела на кровати, нижняя свесилась на пол. Не знаю, сколько она так пролежала,  плачущая  от боли и бессилия. Я с трудом ее затащила, встав возле постели на колени. От напряжения болью отозвался позвоночник.
    До самого вечера мама бунтовала. Не давала просунуть пеленки под нее, металась, словно протестуя против всего, что я делала. Я уговаривала, понапрасну взывая к ее разуму. Пошла к соседке, чтобы она вразумила маму, успокоила. Мама перестала ворочаться и стала  оживленно говорить,  что я ее не слушаюсь, делаю что хочу,  всю мебель переставила, машинку швейную  с тумбой под телевизор убрала, а ей на надо ней шить - несла что попало.  Соседка терпеливо  слушала, успокаивала, что  я все делаю для ее  пользы и прочее. Поговорив, мама успокоилась, я ей дала успокоительные лекарства.  А я пошла в ванну  и долго стояла под  душем. Стало легче.
   Ближе к вечеру я так устала менять пленки, переодевать, поправлять одеяло, что обострились боли в ноге и спине. Решила поговорить с Ларисой, понимая, что мне одной не справиться. Пусть приезжает! Мама не выдержит того, что ей предстоит,  без нашей помощи. Я уже понимала, что она умрет. Сказала маме:
 - Мама, я хочу позвонить Ларисе и попросить  приехать к нам. Мне одной не справиться!
 Мама  помолчала, потом сказала спокойно:
- Она не приедет! Никому я не нужна!
- Мама, я попрошу ее, же она должна понять! Если она откажется, придется везти тебя в больницу.
- Она не приедет! Не звони и не проси о помощи, она деньги зарабатывает!
Больше мы ни о чем не говорили.
   Мне впервые в жизни было жутко тоскливо и одиноко. Ни от кого не было поддержки и помощи. Я была  в тихой панике от надвигающейся беды. Не видела выхода из этой ситуации. Позвонила в Питер  и, заикаясь от  отчаяния, рассказывала  сестре:
    - Мама не слушается меня, рвется встать, а я физически не  могу ей помочь. Ухаживать с моей болезнью  мне одной невозможно. Мама ничего не хочет есть, пить, плохо слушается меня. Что делать? Одна я не справлюсь - ползаю на коленях возле кровати, уже вся спина болит. Может, приедешь, ведь ты понимаешь, что может случиться!
    - Не могу, я работаю! Вези  в больницу!
    - Что значит, работаю, если мама может умереть!
    -  Не преувеличивай и не паникуй! Она жизнестойкая, наша мама. Вези  в больницу!
    - Но мне ее жалко, она оттуда не вернется,  умрет! Ты ведь на пенсии, на работе поймут, отпустят,  объясни и приезжай! -  умоляю тебя!
    - Значит так,  вызывай завтра скорую и вези маму в больницу. Все!
    - Мне страшно! Что они там могут? Ей  не выжить,  она же старенькая! Приезжай!
    - Нет! Справляйся сама! Не можешь?  -  я понимаю, поэтому  вези в больницу. Ей нужна  медицинская  помощь! Пусть медики лечат, обязаны! Не важно, что 90 лет!
    - Да травматолог  сказал, что мест нет!
    - Врут, вези! Найдут место, обязаны найти! Пойми, ей нужна квалифицированная  медицинская помощь. Не бери грех на душу!

    Так ушла моя последняя надежда помочь маме. И на что я надеялась? Для Ларисы деньги играли главную роль. На то она и бухгалтер! -  профессия определяет приоритеты.

    Я вернулась к маме. Как ей это сообщить это?!
     - Ну что молчишь, Лариса не приедет?
     И я вынуждена была сообщить маме то, что ее очень огорчило: 
    - Не приедет! Для нее работа важнее, она настаивает, чтобы я везла тебя в больницу, так как я одна тебе не смогу помочь, а тебе нужна квалифицированная помощь. Про сиделку я тебе  говорила – соцзащита не поможет. Что же нам делать?!
    Мама долго не отвечала. Я подумала, что она спит и замолчала. Но она не спала. Пошевелилась и, вдохнув  протяжно, сказала:
    - Я знала, что Лора  не приедет. Что делать, что делать? - вези в больницу. Звони завтра  врачу и вызывай скорую.
    Ночь прошла беспокойно. Мама  металась, порывалась встать, рвала из-под себя пеленки, отбрасывала стоящие возле кровати стулья, которые я поставила, боясь, чтобы она не упала. Пыталась сползать на пол. Я как могла, уговаривала ее, понимая, как ей невыносимо все терпеть:
         - Мама, милая моя, веди себя спокойно, я ведь не могу тебя всю ночь караулить, чтобы ты не упала. Если упадешь – как я тебя затаскивать буду?
 Я чутко и беспокойно спала урывками. Просыпалась, услышав шорох, и ковыляла к ней. Поправляла, уговаривала, утешала, понимая, как ей  тяжко и беспросветно, больно.  Было так жалко мою несчастную старенькую маму, что я переносила  свои личные неудобства стойко и терпеливо. Никто не мог  помочь ей справиться  с неизбежным. В полусне  она была одна со своим страшным и беспощадным смертельным врагом, который терзал ее старенькое немощное тельце.
         Сон пропал, я молилась о маме, о нас и уснула  под утро. Но в 8 часов вскочила  и позвонила травматологу:
         - Я везу маму к вам! Ей нужна медицинская помощь. На этом настаивает моя сестра из  Питера.
         - Но ей же 91  год и склероз, как сказала участковый.
          - Не важно! Я требую оказать ей квалифицированную медицинскую помощь! Я  этого не обеспечу,  сама инвалид, еле хожу! А Вы даже диагноза не поставили!
         - Да-да, конечно же, везите!

          Я позвонила в скорую, потом, предупредив маму, помчалась на улицу  искать носильщиков. Пробежалась по подъезду - бесполезно,  все на работе. Потом, без шарфа и шапки  металась  по улице, останавливала машины! – безуспешно,  пока не сообразила позвонить в МЧС.
         Из МЧС на машине быстренько примчались  четверо расторопных мужиков, приехала скорая. Завернули маму в  теплый халат, укрыли одеялом, снесли вниз и погрузили в машину. Все очень быстро, я еле поспевала за ними. По дороге пришла эсэмэска  от Ларисы: « Не бери грех на душу, вези маму в больницу!» Ответила: « Везу!»
          Мама лежала на носилках,  поставленных на пол в салоне машины, и пожаловалась:
          - Света, мне  холодно!
          Я сбросила с себя куртку и укрыла ее. Доехали за 15 минут. В салоне было  холодно,  я сама  замерзла.
          Приемный покой. Оформление. Маму на каталке повезли на рентген. Я еле поспевала за ними.  Палка моя скользила по бетонному полу, я боялась упасть, потерять их. Бесконечно длинный коридор, повороты.  Ковыляя, с трудом дотащилась до рентгенкабинета, не поспевая за расторопными молоденькими  санитарками.
           Голос мамы:
           - Где моя Света?.. где моя Света?.. – непрерывный, монотонный, заглушаемый переговорами санитарок между собой.
           Дорога назад к приемному покою после получасового ожидания снимков. Маму оставили в коридоре. Я доплелась до нее. Взяла ее ручки в свои, они были  холодными.
          - Мама, тебе холодно, ты не согрелась?
          - Я согрелась.
          Я гладила ей волосики, грела  ручки своим дыханием, а  все мое существо от бессилия и безысходности безмолвно орало жутким воем внутри меня. Меня трясло от нервов и, видно, простудились,  бегая полураздетой по улице  и в холодной машине.
          - Света, забери меня отсюда, я не хочу здесь оставаться! Я умру здесь!
           - Мама, милая  моя, успокойся, врачи сделают все, что надо. А что я могу? Тебя ведь надо лечить, а не только давать  обезболивающие.  А я даже ухаживать с трудом могу со своей ногой. Ты пойми, моя золотая,  что дома, что здесь –  надо терпеть. А без врачей как?
          Но она все твердила:
          - Хочу домой!
          И крепко сжимала своими костлявыми, птичьими лапками мою руку.
          Вышла  санитарка, сказала:
          - Ждите врача, задерживается на операции, будет не раньше, чем через полчаса.
          - Маме в коридоре холодно.
           Она повезла маму в одну из пустых комнат возле приемного покоя. Я хотела последовать за нею, но меня остановил  звонок Ларисы:
          - Ну, что?
          - Сделали рентген. Ждем врача,  он на операции, будет  через полчаса.
           - Немедленно уходи! Тебе здесь делать нечего, ты ведь дура жалостливая, они заставят тебя забрать ее, скажут – мест нет. Уходи!
          В мозгу лениво ворочались тяжелые мысли от усталости, физического и нервного напряжения. Болела от торопливой ходьбы нога и  горло,  морозило, видно, все-таки простудилась. Из комнаты, где на каталке лежала мама, непрерывно неслось:
         - Света, где моя Света?.. Где моя Света?.. Где моя…
          Я некоторое время в каком-то заторможенном состоянии сидела на скамье, пытаясь осмыслить сказанное Ларисой.  Потом решительно встала со скамьи и вошла в приемный покой.
       - Скоро врач будет?
       - Задерживается, придется еще подождать полчасика.
       - Я больше не могу ждать, мне надо на процедуры.
       - Ну, что же Вы, ждите, когда врач придет. У нас и мест-то нет, может назад домой везти придется!
        Ясно, все, как сказала Лариса. Не выдержала и заорала возмущенно:
        - Еще чего! Найдете место! Попробуйте не найти!
        И вышла на улицу, позвонила Ларисе:
         - Все как ты сказала, мест нет, говорят, может забрать  придется.
         - Вот именно! Я их знаю как облупленных. Беги, ты им не нужна, сами все сделают!
           Я сбежала из больницы. И сделала это из боязни, что маму не примут и  меня уговорят забрать, а не оттого, что мне было плохо. Я даже побоялась зайти в комнату, где мама лежала на каталке и звала меня. Было невыносимо ее уговаривать. Я  не успокоила ее и не утешила. Я бросила ее! Я могу себя оправдывать, что  устала и простудилась.  Нет! Я просто смалодушничала и поступила подленько!
           « Мама, мама, мама» - стучало в висках, пока  ехала домой. Мне казалось, что я слышу ее монотонный, прерываемый судорожными вздохами голос, зовущий меня:
           - Где моя Света? Где моя Света?..
            Не выдержала  и бросилась к двери автобуса:
            - Остановите, остановите! – кричала, протискиваясь сквозь толпу у входа.
            - Ты что, бабка, спятила? Скоро остановка!
            Я опомнилась и вернулась на  свое место. Дома хватило сил убрать разбросанные  при сборе  вещи и убрать постель. Приняла душ и напилась чаю с малиной. Есть не хотелось. Легла в постель и моментально отключилась. Проснувшись через час, позвонила в приемный покой.
            - Что же Вы врача не дождались, убежали!
             - Я боялась, что Вы заставите маму забрать, сестра из Питера настаивала ее оставить, я не справлюсь одна, ее надо лечить как положено.

            Утром позвонила травматологу:
              - Как дела у моей мамы? Я вчера Вас не дождалась, уехала, мне было плохо. И я боялась, что Вы ее не примете, заставите забрать.
              - Ну, что Вы, мы понимаем и  делаем все возможное для лечения. Надеюсь, у Вас к нам нет претензий?
             Я поняла  -  боятся, что я буду жаловаться.
             - Что Вы, доктор, я Вам доверяю. Когда я могу  навестить маму? Как дела у ней?
             Он помолчал. Наконец я услышала:
              - Она проживет два дня.
               Я не могла говорить. Рука  затряслась, я еле удержала трубку,  чтобы  не выпала из моей руки.
             Собралась и поехала в больницу. Травматолог подтвердил диагноз:  перелом шейки бедра. Заставил расписаться в журнале, что у меня нет претензий по лечению. Потом  пошла к маме.  Просторная палата на пять  человек, больных четверо, чисто, тепло. Мама лежала на высокой кровати, по бокам которой лежали доски. « Как в гробу» - мелькнула мысль. Руки слабо зафиксированы мягкими поясами. Капельница, утка под кроватью, два катетера. Поверх кровати проложена и закреплена к спинкам кровати палка, на которой висели полотенце, шалка и халатик.  Я сглотнула комок в горле.
             Мама дремала. Я взяла в руки мамину  птичью лапку. Она  открыла глаза.
            - Света, моя Света, ты пришла? Где ты была? Почему ушла вчера?
            Прости, мама! Я вчера простудилась,  ехала полураздетая, остыла и плохо себя чувствовала.
             - Ты заболела?
             - Не беспокойся,  все прошло. Как ты себя чувствуешь?
             - Я не хочу здесь, забери меня домой!
              - Нельзя, милая  моя, тебя  лечат. Потерпеть надо,  моя золотая, другого выхода нет! То, что они делают, я не могу. Слушайся врачей,  видишь,  капельницу поставили, уколы делают, за сердечком следят, давлением…
              Я гладила ее волосики, успокаивала, Промыла и протерла ее тряпочкой, смоченной принесенной мною святой водичкой, попоила. Фрукты есть она не стала.
               - Почему они доски положили? Как в гробу!
                - Чтобы ты не рвалась и двигалась осторожно, чтобы себе не навредить, моя золотая. Смотри, твои соседки  зафиксированы похлеще, чем тебя  пришпандорили. Что же делать – так надо, иначе не заживет. Слушайся врачей и терпи! - надо лечиться.
                Она слушала меня внимательно и спокойно, доверчиво кивая головкой. И крепко сжимала своей сухонькой лапкой мою руку.  А в моем мозгу билась и скользила  мысль: « Она проживет два дня».
                На следующий день я шла к маме по больничному коридору и издали услышала ее голос. Она громко кричала что-то. Я  дотопала до нее и попыталась успокоить, но она словно не видела меня и не слушала,  только вертелась на кровати, отталкивая меня и кричала:
                - Уходите!.. Уходите прочь!.. Все, все уходите… видеть никого не хочу!!!
             
              У меня мороз по коже прокатился, волосы на голове шевелились, я такой маму не видела никогда. В отчаянии, ошеломленная таким буйством и не знающая как на это реагировать, ничего не могла поделать, кроме как отступиться и,  выскочив за дверь  помчалась  вниз по лестнице, чтобы не слышать этих ужасных криков, несущихся по коридору:
              - Прочь, прочь!.. Все уходите прочь!.. Никто  мне не нужен!..

       А мама тяжко страдала от  невозможности двигаться, от боли,  мерзкого чувства физического бессилия, и от того, что посылало  ей  сознание. Обрывки далеких воспоминаний, тревожные сны, прерываемые стонами больных соседок, все мешалось в один клубок. И ничего нельзя  было  понять, где она и что с ней? Сон  это или явь! Сплошная мука! Иногда бунтовала, никого не слушалась и кричала: « Уходите все!..  Прочь, прочь!.. На помощь!..» Потом лежала тихо, обессиленная, сломленная, обреченная терпеть все невыносимые муки и пытки, страдания,  которые преподносила  болезнь. И, будучи наедине с нею, беспощадной и коварной - она проигрывала.
    -  Э- э - эй, кто-нибудь?!!!
     Нет ответа!  И она умолкала, лежала тихо и только слезы непрерывно текли из ее маленьких слепеньких воспаленных глазок.

     А я была в каком-то нереальном состоянии от неспособности утешить ее, помочь. Мне было просто физически невыносимо видеть это. Дома старалась домашними делами  отогнать  от себя страшные больничные картинки, чем-то отвлечься.  Холст белел саваном!
     Вечером звонила в Питер, подробно рассказывала Ларисе сестре обо всем. Мне так необходимо почувствовать ее сопереживание:
      
     Лариса слушала,  не прерывая, без эмоций. Потом сказала:
      - Она не хочет ничего понимать и принимать, никто ей не нужен! Если гонит – уходи и не приходи больше, раз  такая   переживательная.  Дай санитаркам денег, они все сделают без тебя. Вообще-то, хочу тебе сказать – мама у нас жизнестойкая, она еще выздоровеет всем на удивление.
      Ее холодная рассудительность саднила  душу. Я молча плакала, слушая ее.
      - Что ты молчишь? Ты меня слышишь?
      - Слышу, только плачу. Мне ее  жалко – старенькую, одинокую  и слепенькую.  Мне кажется, что она ничего уже не видит, кроме той палки, что висит над ее головой.
      - Не накручивай себя!
      - Я не накручиваю. Она как брошенный нами  беспомощный ребенок! И вряд ли выживет, врачи  зря не говорят, о ее состоянии они не могут врать. А санитарки равнодушны, денег не берут, боятся. Я им сказала про фенозепам, будут давать, чтобы было полегче.
      - Врач сказал, что ей осталось жить два дня.
       - Да они так сказали, думая, что ты испугаешься и заберешь ее домой! А насчет того, что не можешь смотреть на все это, так я понимаю.  У меня подруга тоже  не могла переносить, когда ее мать была в больнице, не ходила к ней. Страшно  видеть и  понимать, что бессильна помочь. Ладно, держись, звони…

      Если бы она знала, как мне нужна была ее поддержка и понимание! Я с ума сходила, не могла отвязаться от навязчиво повторяющихся картинок вида несчастной мамы и ее ужасных криков.  Не  смотрила телевизор, аппетит пропал начисто, ходила из угла в угол и  молилась, молилась, молилась. Спать ложилась поздно, но сон не шел,  ворочалась на постели  и во сне снились кошмары, от которых внезапно просыпалась, но ничего не помнила. Я всей своей шкурой остро чувствовала,  что приходилось испытывать  маме, которая не имела возможности свободно повернуться, пошевелиться, ощущая свою боль и слушать, как яростно всему этому сопротивляется ее старое терзаемое болезнью тело, как гаснет надежда, уступая место желанию, чтобы все поскорее закончилось.
      -Эй, кто- нибудь?!
      Нет ответа.  Ее Голгофа!  И никто не поможет, одна осталась. Все бросили! И вообще – что с ней, где она?
- Э – эй, по - мо – ги – те – е - ее!!!
         Но криков уже не было слышно, один хриплый бессвязный шепот.

         А я, намаявшись без сна,  все равно  рано  просыпалась и возвращалась в страшную реальность.   Лариса сказала: «если гонит, не ходи больше, значит, видеть не хочет». И это как бы оправдывало меня и  позволило  не навещать маму, чтобы  не видеть, что с ней происходит. Три дня не могла заставить себя приходить к маме от невозможности  пересилить себя. Это мне-то было страшно?! – а каково  маме, больной, старенькой,  одинокой, покинутой дочерями? Я об этом  думала, но пересилить свое собственное малодушие и страх не смогла! - я поступила  гадко и абсолютно недопустимо. Все это время не давала мне покоя душа моя, она терзала меня тем, что я проявляю подленькое малодушие и окамененное бесчувствие. Мне казалось, что это мне не выдержать, мне больнее и страшнее, чем  маме. Я была нужна ей, чтобы поддержать, а вместо этого  бросила ее одну!  Все еще не найдя сил прийти,  я разыскала  мамину подружку, старую учительницу, сообщила ей обо  всем и попросила маму навестить, дала ей денег  за  визит и продуктов. После больницы  она пришла ко мне. Я спросила у нее про маму
        - Да вроде нормально, не жаловалась.

        Больше она ничего не сказала, а я боялась ее подробнее расспросить. Решила, что пойду к маме послезавтра, после получения пенсии, что и сделала.  Мама спала. На тумбочке стояла тарелка с недоеденной кашкой.  Временами она  глухо покашливала и  мелкая волна судороги пробегала по телу, она вздрагивала, словно пытаясь защититься от боли.
         Я ничего не говорила. Слезы были где-то рядом и я, боясь разрыдаться, кусала губы. Промыла святой водичкой ее личико, ручки, осторожно касаясь  кожи, тихонько поглаживая. Она меня услышала и узнала. Медленно чуть вздрогнули и приоткрылись  глазки. Но голову не повернула. Она не видела уже ничего, взгляд был где-то далеко-далеко,  помолчала, потом прикрыла глаза и только веки подрагивали. Вскоре она уснула и дышала ровно и спокойно, приоткрыв рот, который я протерла сырой тряпочкой, выбирая остатки кашки между зубов. Промыла салфетку и прикрыла ею плохо пахнущий рот. Ее ручка слабо пошевеливалась  в моей руке, отзываясь на мои прикосновения.
       На неудобном табурете сидеть было  очень плохо, бедро ныло и я, поняв, что она спит, решила ее не будить.  Вышла из палаты и спустилась в вестибюль. Задержалась возле прилавка с церковными принадлежностями и купила маленькую иконку Смоленской иконы Божьей Матери. А подойдя к гардеробу, обнаружила, что номерка нет. Все перерыла - нет номерка! Пришлось идти наверх в мамину палату.
       Мама  спала. Номерка нигде не было и я,  немного постояв возле спокойно спящей мамы, спустилась в вестибюль. Вновь подошла к церковному прилавку, на котором лежал мой номерок. Зная, что ничего зря не бывает, я призадумалась, но поняла это только на следующий день. Господь направил меня к маме взглянуть на нее последний раз и проститься.

     Ехала домой словно опустошенная, понимая, мама домой не вернется. Видно, у нее  отказывали легкие и бронхи. Что дальше? И уже смирилась, что  ничем не могу ей помочь. Теперь – что Господь даст!
     Дома ничего делать не хотелось, еда вызывала отвращение. Ходила по квартире и молилась, молилась непрестанно. Шептала только одно: « Господи, молю Тебя, прошу Тебя, услышь меня, рабу Твою, не дай  маме моей долгих мучений и страданий! Прости и помилуй душу ее! И забери ее к себе поскорее, Господи! Прости, прости ее, несчастную измученную  болезнью мою старенькую  маму! Прости, прости ее, прости  и меня Господи за слабость свою и малодушие!»
     Перед сном  заводила будильник и вдруг ясно услышала неустойчивые шажки на кухне и стук маминой палочки. Обернулась в сторону двери, кот тоже смотрел туда и  пошел на кухню.
     Я поняла! - мама к нам приходила! Глянула на часы, 22 часа. Спала, измученная впечатлениями, спокойно и крепко.
     А утром позвонили из больницы и сказали:
    - Ваша мать умерла вчера в 22 часа. Приезжайте!
    Дальше – суета, время галопом, эмоции вперемешку с делами. В морге  пришлось  договариваться, чтобы забрали в холодильник, так как домой везти хлопотно.
      Времени в обрез,  надо похоронить на третий день, обо всем договориться. Но оказалось, что  в морге все слажено складненько. Только плати - и все можно! Обо всем договорилась,  заплатив - и чтоб холодильник, и обмыли, и одели, и направили в  свою « Ритуальную контору» с запиской, чтоб все дали, что надо. Договорилась с машиной, чтобы  привезли в морг ритуальную одежду, оденут,  потом в гроб, и забрать маму. Сервис на высоте. Даже пришлось отказаться от услуг конкурентов  в виде самодеятельной группы из шофера скорой помощи и санитарки, которые своими  услугами, без холодильника и Ритуальной конторы, хотели нагреть меня на тысячу рублей больше. А в морге спецы ненавязчиво разъяснили мне преимущества своей работы, причем с весомой скидкой,  которую  возмещала им Ритуальная контора за то, что поставляли клиентов.
    Все эти переговоры закончились около четырех часов вечера. Зато я вернулась домой, решив массу проблем.
    Ларисе я позвонила еще утром, сообщив о маминой смерти. Попросила сегодня же выехать. Она сказала, что не может, приедет только в день похорон, чем меня очень расстроила,  я боялась что  одна со всеми хлопотами не справлюсь. Еле живая, притащилась домой. Залезла  под ледяной душ, который смыл всю усталость. И тут позвонила Лариса, сообщив, что на работе ей сказали, чтобы ехала сегодня, так что она  будет завтра утром. Вот спасибо! – вразумили-таки  сестрицу!
    Я вздохнула спокойно – завтра мы все сделаем вдвоем.
   Утром приехала Лариса. Фирма «Ритуальные услуги» выдала нам  все  принадлежности. Мы отвезли погребальную одежду в морг, где работницы маму  обмыли  и обрядили, договорились с церковью об отпевании  на завтра, заказали поминальный обед в кафе, опять же - по наводке  «Ритуальных услуг».
   Потом  поехали на кладбище договариваться о выделении места для могилки.
     Пожилая женщина со скорбными жалостливыми глазами сидела в кладбищенской конторе одна, в советской искусственной шубе возле раскаленной печки-буржуйки. Рядом на фуфайке-телогрейке советских времен, сидела рыжая беременная кошка и мирно ела с аппетитом из советской алюминиевой мисочки, аккуратно облизываясь.
     Женщина повела неторопливый разговор. Спросила про маму, сказала:
     - Много умирает нынче людей… Особенно молоденьких! Места выделяем далеко, там болото засыпали. Но вы люди пожилые, с палкой ходите, можно найти совсем близко. Уплотняем за счет брошенных, кто давно  не ухаживает уже за могилками, и расстояние позволяет.  Место найдем  недалеко!
      - Спасибо Вам, я одна осталась, без мамы теперь, а сестра живет в Питере.

     Все успели сделать, заказали поминальный обед и отпевание. На следующий день рано утром на спецмашине поехали в морг, чтобы забирать маму. Я уже не могла сдерживать себя и дала волю чувствам. Непрерывно лила слезы, сидя рядом с водителем газели.
      А на заднем сиденье кабины сидела моя сестра, беспечно болтая с носильщиками, которые сначала молча слушали ее, а потом охотно включились в разговор. При этом они расслабились, и стали развязно рассказывать  анекдоты, похохатывая, с блатными словечками. А чего –  хозяйка позволяет!
    Мне было невыносимо это слушать, но я молча глотала слезы. Водитель рядом хмуро крутил баранку, не выдержал, сказал:
     - Мужики,  ну-ка заткнитесь, не на базаре!
     Все  умолкли.
     Скоренько приехали. Когда мужики  стали выносить из морга гроб, мы с Ларисой вышли  на улицу. Я не удержалась, сказала:
     - Веди себя соответственно моменту! Не болтай с грузчиками. Они же  обслуживающий персонал, во-первых, к тому же  это  тебе не веселая прогулка! -  маму хороним!
     - Ну, знаешь, мне так тяжело! Хотела расслабиться, чтоб легче было, вот и болтала.
     - Твое поведение оскорбительно!
 
       Этот калейдоскоп событий закончился, и все отодвинулось в сторону, когда я встала у гроба в церкви во время отпевания. Колеблющиеся трепетные огоньки свечей и лампад, кажущиеся в полумраке таинственными и многозначительными лики святых на иконах… Я смотрела на лицо моей старенькой мамы, лежащей в нарядно убранном гробу. Свет бликами трепетал на ее лице. И мне оно казалось очень молодым и живым. Смерть сделала ее прекрасной, убрав с ее лица все морщины и следы переживаний.  Казалось, что она спит, - так безмятежно и спокойно было ее лицо. Я поняла, что ее последние в жизни мгновения были прекрасными и радостными. Смерть дала ей это почувствовать это напоследок, пред тем, как предстать перед Господом.
      А мое лицо было мокрым от пота и льющихся непрерывно слез. Сначала было невыносимо жарко в нутриевой шубе, пуховой шали вместо шарфа и траурном платке поверх волос. Но вскоре стало как-то неожиданно комфортно и физически легко. Я не чувствовала усталости. Стояла, опершись на палку, и только слезы и беззвучные приступы рыданий не проходили.
       Время летело  как-то незаметно. Как потом оказалось, панихида по маме шла полтора часа. Людей было немного – мои друзья и  соседки. Священник неторопливо и благоговейно читал священную книгу успокоительным рокотком, отчетливо проговаривая слова. Две старушки профессионально подпевали ему девичьим двухголосием.
        А я разговаривала с мамой:
        - Мама, прости, меня, родная, я не смогла помочь тебе…
        - Я вижу тебя, моя Света. Не вини себя! Это ты прости меня. Тебе было тяжело со мной, старой больной старухой, ты же сама инвалид. Я знала, что умру, потому и согласилась в больницу, когда поняла, что Лора не приедет. Но там было невыносимо,  мне так хотелось  домой, в душ, в свою постельку, быть с тобой и нашим котиком…
         - Прости меня, мама! Я всегда тебя любила, моя милая, я всегда тебя жалела. Но я не могла поступить иначе. Без помощи мне было не обойтись, а Лариса отказалась приехать. И смалодушничала, ушла, не вынеся твоих страданий. Прости, прости – бросила тебя!
         А я видела, как тебе тяжело и больно ходить, и тоже тебя жалела. Я так хотела иногда обнять тебя, пожалеть, погладить. Очень часто хотела…
        - Да?  Почему же ты этого никогда не делала? Мне этого так не хватало, так этого хотелось всегда. Но между нами было какое-то расстояние, дистанция…
        - Не знаю почему. Не привыкли мы! Такая суровая жизнь была с детства! Сама знаешь, как мы намыкались. Ты прости меня!
         - О чем ты говоришь, мама? Это ты прости меня, моя золотая, видно я была слепой. Не утешила, не облегчила тебе твои последние дни.  Они были мучительными, ты ушла в одиночестве, на больничной койке, без родных людей…
        - Прости - прощай! И не вини себя, моя Света…
        Это наше последнее раскаяние за недосказанность чувств, недолюбовь, скупость ласковых слов, жестов, прикосновений, мелкие и глупые обиды, придирки, непонимание, душевную слепоту и глухоту...
        Да что же это сделало с нами время, Господи, наш век - без Тебя? Раскулачивание, гонения, репрессии, безбожие, скитания калечили души. Не ценили счастья простого человеческого общения… Зажатые, закрытые на сто замков Души.  Любили молча, сурово, внешне ничем не выказывая своих чувств, как приучило сдерживать себя страшное время сталинских репрессий, и стало нормой жизни, привычкой ничего этого не проявляя, не давая возможности почувствовать  и предать любовь. А как это надо нам всем – любить и знать, что мы любимы! Всем нам – и маленьким человечкам, и большим, взрослым дядям и тетям, старикам… А мы не ценили, не сопереживали, не берегли родных, с которыми были рядом. Как чужие! Отстраненные.  скупые на ласку, на добрые слова…
          И что? Пустота и одиночество. Искали общения  с чужими,  а свои были далекими, не близкими…
          - Господи, прости, прости нас! Ничего теперь не будет. Одни мысли о покаянии! Но они не будут услышаны никем, кроме Бога!
         Кладбище. Могильщики кидают  мерзлые комья земли на гроб.
         - Мама, мама прости меня, прости, родная, любимая! Я не смогла дарить тебе радость, когда в сердце твоем жила печаль. Не смогла  утешить тебя, когда в глазах твоих уже  царствовала тьма… Ушла, не поняв, зачем Господь вернул меня к тебе, когда я искала свой номерок и вернулась в  палату. А он вернул проститься с тобой! Не поцеловала тебя! Кто-то чужой закрыл твои глазки…
          - Света, Света… Где моя Света, где моя Света? Где моя… Где… Где?... - слышалось мне сквозь глухие звуки падающей на гроб земли.
          Mea Culpa – моя вина, мое Покаяние! Как теперь жить с этим?!

         После смерти мамы потянулись дни, которые я старалась заполнить делами. Рутинными, домашними. Картины  не могла писать,  пять лет сохли мои кисти. Много бродила по улицам. Тоска навалилась на меня тяжким грузом. Я ощущала ее чисто физически, она не проходила даже в поездках в Нижний Новгород, когда я ходила по выставкам. Но просто ходьба по улицам меня успокаивала. Особенно, когда я выходила на берег Волги к  маминым березкам.
          « Поговори со мною, мама, о чем-нибудь поговори» - звучало во мне. И я слышала ее ответы. На мои вопросы находились ее ответы, словно кто-то говорил ее тихим ровным спокойным голосом. А ведь раньше, когда она была жива, я к ней не обращалась за советами. Вроде мне этого и не надо было. А теперь?
          Как она могла звонко по-детски радостно смеяться? До слез! В своих внезапно вспыхивающих воспоминаниях я открывала мою маму, словно стараясь досконально разобраться во всем заново, пытаясь объяснить  ее некоторые поступки. Спадает с меня пелена душевной  слепоты. Я начала понимать ее тихую любовь ко мне, ее веру в меня и ее надежду, которые, как  мне казалось  теперь, я не смогла полностью оправдать. Забота моя о ней была чисто материальной, душевно я не приблизилась к ней. Отсутствие внешних знаков любви, ее сдержанность  отторгали меня от нее, а надо было понять ее тихую отстраненность, которая происходила только от от ее деликатного предоставления мне свободы, невмешательства, не навязывая ничего, чтобы ненароком не навредить мне.  Э-э-эх!
          Я каждый день, просыпаясь и засыпая, говорю: «Мама!» Эти звуки, словно музыка – нежные, исцеляющие душу, простые и понятные людям на всех языках мира – от рождения и до смерти нашей, самые любимые звуки. Я молюсь о ней  и прошу Господа  принять мое Покаяние, простить  и ее. И плачу, плачу, плачу… Все мои мысли, первые и последние – о тебе, моя мама.
          Я стала замечать, что я похожа на нее. Внешне - лицом и осанкой, в жестах, интонациях. И многое, оказывается,  я делаю так, как она делала. Раньше это мне не  было заметно, считалось, что я похожа на отца. Я как бы все ее унаследовала только после ее смерти - ее традиции, правила в повседневной жизни. То, о чем, не задумываясь даже,  я делала машинально, как она.  Может, это было всегда? Как же я, оказывается, была к ней привязана, как она была мне нужна! Я только теперь обретаю эту непостижимую ранее связь и зависимость от нее.
          Как объяcнить  чувство опустошения и одиночества  от ее физического  отсутствия.  Отсутствия ощущения  кожи ее лица,  маленьких сухоньких ручек, похожих на птичьи лапки. Теперь как будто нет частички меня, плоти моей - странное такое чувство.
          Меня не оставляет мысль о том, что я  не смогла убедить  и заставить Ларису приехать  помочь ухаживать за мамой. Если бы мама осталась дома с нами, я уверена, что смогла бы с помощью Доктора добиться ее выздоровления! - корю себя за то, что этого не произошло!

           В трудные минуты я обращаюсь мыслями к маме за поддержкой и обретаю уверенность. Как писал Володя Высоцкий: « Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие как часовые…»
            Все, что человек делает на Земле  в этой жизни, он делает не для себя, а для других. Ничего с собой не возьмешь в другой мир после жизни. Все остается в памяти  об ушедших. Зачем мы живем? Что оставим после себя? - память или забвение? Надо стремиться жить осознанно, целеустремленно – получать знания, познавать этот Мир, чтобы полностью раскрыть себя и найти в себе то, что Господь дал каждому из нас. Выполнить свое неповторимое Предназначение, внести свой вклад в совершенствование  Мира.  Для других, тех, кто  после нас. И, как сказал поэт: «До конца, до смертного креста, будет пусть душа моя чиста!»
           Спасибо тебе, милая моя мама, что я смогла  понять тебя, твою тихую незаметную благодать.  Смогла оценить тебя и благодарить Господа, что Он дал мне маму, которой можно гордиться и многому учиться у нее, чтобы стать достойным человеком. Вот только жаль, что это понимание приходит  после ее смерти…
           Когда мама, еще в далекой юности, разлучаясь со мной после моих приездов, она напутствовала меня и говорила:
           - Веди себя достойно!
            Я в ответ усмехалась, не вполне осознавая, как это важно – достойно вести себя. Мама была для меня всегда примером достойного человека, высокопорядочная, добрая  и честная. Вся ее жизнь была посвящена тому, чтобы делать добро людям делами и поступками.
            Понять бы всем нам и научиться жить,  через свои добрые дела и поступки очиститься от всего недостойного  и предстать перед Богом со спокойной Душой.
           У каждого из нас свой Крест и своя Голгофа. Своя вина и свое Покаяние! Прости меня, мама моя! Прости, прости, прости…

          Кто-то сказал: «Если мать еще живая, счастлив ты, что на земле есть, кому на этом свете помолиться о тебе!»  Есть ли кому теперь помолиться обо мне? Где ты, моя мама? Где моя мама, где  мама, где моя…