Братья

Освобождение нами огромных областей должно было вызвать народный подъем, восстание всех элементов, враждебных советской власти, не только усиление рядов, но и моральное укрепление белых армий. Вопрос заключался лишь в том, изжит ли в достаточной степени народными массами большевизм и сильна ли воля к его преодолению? Пойдет ли народ с нами или по-прежнему останется инертным и пассивным между двумя набегающими волнами, между двумя смертельно враждебными станами.
В силу целого ряда сложных причин, стихийных и от нас зависевших, жизнь дала ответ сначала нерешительный, потом отрицательный.
А.И.Деникин,
Главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России (1919—1920гг).


Хутор Минаев. Начало мая 1919-го года. Донской казак Арсентий Романович Просняков, придерживая нетерпеливого коня, заглянул за тын. Ему на вид было 29-30 лет. Его брат Алексей, на пять лет младше, возился по хозяйству во дворе.
- Братишка! – позвал он веселым голосом.- Своих не узнаешь?
Алексей отвлекся от дела, открыл калитку и вышел за двор. Арсентий спешился. Братья обнялись. Давно не виделись, пожалуй, года два. Начали вспоминать. Как война с германцем началась, Арсентий первым ушел. За ним поочередно братья. Вначале Иван. Второму сыну было полгода, когда и Алексей отправился на фронт. Две сестры Анна и Александра живут своими семьями. У Анны уже трое детей.
Раиса, жена Алексея, услышала разговор, тоже вышла во двор. Увидев Арсентия, всплеснула руками, побежала ставить обед.
Войдя в дом, Арсентий троекратно расцеловал невестку.
– Как пацаны? Как здоровье?
- Растут, куды ж им деваться!  - весело ответила Раиса. - Вот на речку побежали. Кормильцы!
- Вырастут, и не заметишь.
- А как твои? Куда собрался?
- Собираю казаков по хуторам. Белые на подходе, надо организовать оборону. Иван где-то у красных, пока от него вестей нет. Вот такие дела. А как вы?
Раиса вздохнула про себя: «Когда это все закончится?».
 - Ты коня-то заводи во двор, обедать будем.
Арсентий завел и расседлал коня, дал ему воды. Времени на лишние разговоры не было, но может потом и вовсе не оказаться. Дон весь в тревоге: раздор и беззаконие дополняют нашествия белых частей. Прошло три месяца, как эту территорию заняли красные войска, разгромив Краснова. Сейчас оборона красных трещит под натиском Добровольческой армии. Поговорили о родичах, о ситуации. Арсентий рассказал о наступлении Врангеля с юга. Деникин и Врангель мечтают захватить Царицын, до которого от этих мест больше сотни километров.
Как твой осколок? – обратился к брату. Тот только отмахнулся.
У Алексея в груди засел осколок. Фельдшер не смог сразу удалить его – слишком близко к сердцу. Теперь  стоит немного поработать – даже ведра с водой поднять – начинает болеть в грудине. Алексей прошел и белых и красных. Вначале вся часть, в которой он служил, перешла на сторону белых, - хотя разброд все же был. Часть сняли с фронта, и казаки оставались служить. Алексей был рядовым казаком. Большевики не смогли объяснить казакам, в чем преимущество их устройства жизни. У казаков все есть – земля, скотина, семья, дети. Им нужна мирная жизнь, чтобы можно было трудиться, пахать, растить хлеб, детей поднимать. Большевики обещают мир – вот главное. Офицеры порубали агитаторов, на этом временно успокоились. Но задели душу донцов большевицкие разговоры, видно, поэтому казачья часть, хотя и не полностью, оказалась в плену у красных. Ворошилов отступал с Украины, станица Нижне - Чирская несколько раз переходила из рук в руки. Не было настроения воевать до последнего патрона. Родной хутор был рядом, стоит переплыть через Дон.  Даже показалось однажды, что увидел он с высокого яра свою хату. При очередной атаке красных Алексей решил остаться. Казак должен знать, что защищает. За родину, за свою станицу, за семью и детей он всегда готов отдать жизнь. Но биться за царя? Царь сам написал прошение об отставке. За Отечество? Оно раскололось надвое – не знаешь, за какую половину жизнь отдавать?
Арсентий встал и подошел к приоткрытому окну. Во дворе носились два пацанёнка. Старший кричал: - Петька, Петька, не трогай его!
Младший носился за рыжим петухом и пытался поймать того за буйный хвост. Старший, мальчик лет десяти, Ванёк, хохотал, глядя, как петух недовольно клокотал что-то и пытался убежать от настырного преследователя. Наконец малыш упал в пыль среди кричащих кур, но не заплакал. Арсентий повеселел:
- Казаки растут!
Алексей тоже улыбнулся: - Да, смена есть!

Братья через двор вышли в сад. Абрикосы и черешня уже отцвели, зато в расцвете были яблони. Стоял густой медовый запах. Самая прекрасная пора в степной зоне – начало мая. В саду занимался тесть Алексея, Василий Филиппович Попов. Рядом с ним стоял ящик с саженцами – тютиной (тутовое дерево), абрикосами и грушами. Для Алексеевых детей он был родным дедушкой, поэтому Алексей звал его дед Василий. Его двоюродный брат был журналистом и писателем, тогда уже известным под фамилией Серафимович. Их отцы - Филипп и Серафим – были родными братьями.  Вестей в последнее время от него не приходило. Но до революций Поповы знали, что у Серафимовича выходят книги, читали его очерки в газетах, которые редко, с оказией, доходили в их хутор. Им нравилось, как родной человек описывает жизнь простых людей. После его рассказов хотелось перевернуть эту жизнь. Иногда дед Василий говорил о брате с юмором: «Зазнался, Сашка, совсем вестей не подает». Дед Василий любил над всеми подшучивать. В детстве они вместе бегали по окрестным степям, лазили в ближних балках за терном, гоняли змей, рыбачили на Дону. Двоюродный брат еще студентом попал в ссылку на Север. Его фамилию охранка нашла в записной книжке Александра Ульянова, покушавшегося на царя-батюшку. Оттуда в письмах он сообщал родным: «Попал в город Мезень Архангельской губернии, где непроходимые леса, болота, тундры; холодный пронизывающий туман; население: медведь, лисица, глухарь; из людей, гм! особая порода "двуногие свиньи", порода довольно распространенная, но здесь она особенно удачно культивировалась и дала блестящих представителей». Там он начал писать очерки и рассказы о жизни народа.
 
Арсентий приветствовал:
- Доброго дня, Василь Филиппыч! Бог Вам в помощь!
Как и все казаки, он говорил, не выговаривая твердо букву «г», отчего получался звук, больше похожий на «х», поэтому слово бог звучало как «бох». Василию Филипповичу было на тот момент около шестидесяти лет. Для своих лет это был крепкий мужчина, что было свойственно казакам, если они не были изранены в битвах с врагами. Не случайно иногда говорят о ребенке: «казак!», подразумевая его крепость и живость.
- Бог-то бог, сам будь не плох! Какими судьбами занесло? – весело приветствовал Арсентия старый казак, сняв с головы соломенную шляпу. Его простая майка была залита потом. За садом должен быть уход. Василий Филиппович  постоянно – весной и осенью – добавлял новые саженцы, которые через десять-двадцать лет будут кормить его внуков. Многие годы этот сад, самый большой в хуторе,  будет помогать семейству Алексея выживать в лихие годы советской власти. Здесь же, в Минаеве, у него неподалеку живет вторая дочь, Наталья, которую все привыкли звать Нотой. К Наталье сосватался казак Генералов, и теперь они живут рядом – через улочку. К дочерям Василий Филиппович приходит помогать по хозяйству, заниматься с внуками.
- Решил проведать вас. Как вы живете-поживаете?
- Так и поживаем – трудом своим. Не на кого нам надеяться. А ты, похоже, куда-то собрался?
- Беляки идут, Василь Филиппыч. Врангель уже близко, возле Сала. Армия не справляется. Хочу сотню собрать. Часть людей ждут в Нагавской, потом в Верхне-Курмоярскую. Сейчас к Ане заеду в Жирный, - ответил Арсентий. -  Василь Фомич может пойтить ко мне.
- Гляди, слишком агитацию в Нагавской не разводи. Ты родню Василя не знаешь, што ли? Эти казаки порубают тебя и не спросят. К ним не ходи. Иногородних бери, их поспрашай – подскажут. В Курмоярах к моим зайди.
В Верхне-Курмояровской жили родители деда Василия. Жива была только восьмидесятипятилетняя мать. Все Поповы были среднего достатка, хлеб насущный добывали трудом своим..
- Вы-то не будете уходить?
- Куды нам с детьми малыми? Вона, Лёша, с осколком мается. Некуда идти. Казаков беляки не трогают.
- Ну, не скажите. Краснов в том году много рассказачил – семьями убивал, выслал много.
В то время Арсентий был в полку, поэтому знал. Многие казаки сомневались, как быть дальше. Не уходили дальше своей станицы. А генерал Краснов, объявивший себя атаманом Войска Донского, объявил о походе на Москву. Никому не хотелось уходить от своих куреней. Не понравилось генералу такое, ведь он пообещал немецким покровителям взять Москву. Жестоко расправился он с непослушными казаками. Да еще выслал за пределы Донской области десятки тысяч казаков с семьями. После этого Арсентий точно решил переходить к красным.
- Детей не тронут. Лёшу не возьмут – кому больной нужен? Пробьемся!
Дед Василий не терял оптимизма.
Прощаясь с дедом Василием, Арсентий не знал, что больше не увидит он этого цветущего сада. С Алексеем зашли они к Наталье, посетили другие куреня. Казаки здесь отказывались идти к нему, а иногородние крестьяне, кто мог держать оружие, были мобилизованы в Красную армию.

Еще посидел Арсентий с братом в курене.
 - В хуторах надо побывать, но сейчас – в Жирный, - сказал Арсентий. – Хочу с Василём погутарить, сестренку повидать.
- Думаешь, выздоровел? Я-то тебе точно не помощник.
- Василь Фомич? – Арсентий вздохнул. – Дурацкое время все-таки. Не знаешь, кто прав, кто виноват. Но я верю, что будет лучше жизня, всем будет хорошо. Василь пусть лечится, если раны не затянулись.
- Умеешь ты убеждать людей, у меня не получается.
- Чтобы убедить, надо верить. А я сам сомневаюсь, где правда, вот в чем дело. Если казак защищает свою хату, чем он не прав? Отец и сын могут думать по-разному. Что делать? Друг дружку убивать, што ли? Белые приходют – убивают несогласных. Красные – белых. А хто останется, если так будем?
- Уйтить куда-нибудь подальше от этого.
- Тебе далеко не уйтить. Что, болит?
Алексей кивнул. Боль была постоянной, но усиливалась при наклоне или повышенной нагрузке. Арсентий продолжал. Ему нужно было поговорить с родным человеком. Сумеют ли увидеться еще?
- Казаки думають-думають, никак не могут надумать. Нехай думають. Вот встанет красна власть, поздно будет думать, - так выразил свою мысль Арсентий. – Надо определяться. Заеду к нему, Леша, погутарю. Не сможет – ладушки, сможет – вместе будем рубать беляков. У Ани сколько сейчас ребят?
- Так третья - Паша - родилась месяца два как. А пацаны – что? Вырастут казаки – куды ж им деться.
- Сашка-то замуж вышла? (Александра – младшая сестра).
- Думает ишшо.
- А, може, оно и к лучшему. Поди сейчас разберись: сегодня он на коне, а завтра – под конем. Время шибко тяжёлое. Погляди, Алеша, что у меня есть. Листовка. Из Москвы самой. Мне свои люди передали, большевики, в Верхне-Курмоярской. Вот что пишут.

Арсентий стал медленно читать:
 «Помните: казаки и украинцы - ваши братья, ваши так же веками замученные братья, как и вы. Протяните же им братскую горячую руку и этой братской любящей рукой перетяните их на сторону трудящегося русского народа». Это ведь о нас пишут. Мы понять это должны. Это называется «Наказ». Наказ, какой дает отец сыну: как себя вести в жизни. А тут наказ красноармейцам, чтобы помогали, не стреляли всех казаков без разбору, а разбирались по-братски. А ведь как написано, словно отец родной написал!
А подпись: Московский горком Р.С.-Д.Р.П. Получается: российская социал-демократическая рабочая партия, горком – это городской комитет. Понятно. Вот гляди, что пишут: «Пусть и у них широко откроются глаза на мир: пусть и они, замученные и усталые, полившие землю своей кровью в угоду богачам, пусть они увидят, что и для них пришел великий день освобождения от помещиков, от богачей, от генералов, от офицерства, ото всех, кто кормился их кровавым трудом.
   И вместе, рука об руку, вы свергнете последнюю заговорщическую кучку помещиков и капиталистов. Совершите же ваш подвиг, и засияет невозбранно знамя свободы и счастья трудящихся над всей русской землей от края и до края».
Арсентий стал собираться в дорогу.

Майская степь была осыпана разноцветными лазоревыми цветами. В балках отцветал терн. Тепло еще не перешло в летний зной. Самое ласковое время для этого края.
От брата Арсентий Романович направился в хутор Жирный, в семи километрах от Минаева. Анна, его сестра, вышла замуж за уроженца этого хутора. У ее мужа Василия Фомича было два брата, старше его. Из братьев выделялся Лука своим спокойным нравом и исполнительностью. Он был отменным рубакой, лоза отлетала от него на учебных вылазках  как шелковая. У всех братьев семьи были кондовые, со старым укладом, старших почитали. Слово стариков было для них законом. О революции мнение стариков было едино: сатанинская власть пришла, мы должны постоять за святую Русь. И другого мнения быть не могло. Братья думали так же. Их отец – Фома Лукич, старый казак, прошедший все военные будни с казаками. И убеждения его были, как у всех стариков.
Василий Фомич, красный партизан,  получил ранение полгода назад, когда Краснов во главе Донской армии делал третью – безуспешную - попытку занять Царицын.
После февральской революции Василий Фомич, как и многие казаки, оставался в своей части. Казакам труднее всего было принять определенное решение. После октябрьского переворота он одним из первых перешел на сторону революции. Когда на Дону хозяйничал Краснов, ему пришлось воевать в тылу врага. Хотя в то время и фронт и тыл были перемешаны. Такие казачьи подразделения называли партизанскими. Получив ранение, вернулся в родной дом. Дома раны лучше заживают. Именно Василий Фомич взял на поруки Алексея, когда тот оказался у красных в плену. С белоказаками особенно не церемонились. А вот его же братья приходили с ним разбираться, потому что не приемлют новую власть. Братья его, Степан и  Лука - зажиточные казаки, им не нужны изменения.

Жену Луки звали Валентина. Дед ее служил в Польше, там женился на полячке. Ее гордый нрав перешел внучке по наследству. Польская кровь играла в ней. Перечить ей было невозможно – все равно на своем настоит. Такой муж, как Лука, ей подошел по всем статьям. Луку она опекала в каждой мелочи. Успевала справляться и по хозяйству и с детьми. Всегда она была в работе. Как же иначе? Когда казак на службе, главная в семье - жена. Ему было комфортно: не надо лишнего думать. Все на нем было чисто, выглажено, подтянуто. Даже усы мужа завивала она сама. Ей нравилось, как кончики усов колечком подкручивались вверх.

Арсентий в Жирном проведал родных, поговорил с людьми, затем отправился в станицу Нагавскую.  Когда агитировал казаков вступать в ряды Красной армии, то и в Жирном и в других хуторах, и в станице Нагавской слышал протестующие голоса.
- Что он там брешет? – возмущались старики. – Казак всегда был защитой и опорой царю и отечеству.
- Время нонче другое, я вам гутарю, - не смущался Арсентий. – Революция все изменила, царя нет, власть народна стала.
- Как нет? Тебе хто сказал? Вот брехло! Царь живой, вернет власть.
С другой стороны:
- Каку-таку власть казаку надо? Атаман у нас – власть! Нехай брешет! Руки-то ему поотрубают за такие разговоры!
Арсентий старался не обращать внимания на озлобленность стариков, свято хранивших казацкие устои. Пусть говорят, что думают. Могут ли они понять, что идет новое время и возврата к старому не будет? Общего языка с ними он найти не мог.
В хуторе Жирном была площадь  с торговой лавкой, церковью и кабаком. Это обычное построение казацкого хутора. Школы – церковноприходские – бывали обычно в станицах. Здесь собирались смотры казаков на конях или праздничные забавы. Одним словом, центральная площадь являлась и плацом и лицом хутора. В Жирном было около ста дворов. Этот хутор впоследствии будет затоплен Цимлянским водохранилищем.
 В один из майских дней 1919-го года над станицами и хуторами пролетел аэроплан, откуда сбрасывались листовки. Центральная  площадь  Жирного тоже была усеяна листовками.
В листовках говорилось: 
«Казаки! Вас обманывают! Не верьте красным комиссарам! Как только к вам придет Красная армия, вас будут уничтожать. Эта секретная директива подписана Лениным еще в январе 1919 года. Вот что они хотят:
1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью.
2. Конфисковать хлеб.
3. Уравнять пришлых иногородних с казаками.
4. Провести разоружение, расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие.
5. Выдавать оружие только надежным элементам из иногородних.
6. Вооруженные отряды оставлять в казачьих станицах до установления полного порядка, то есть, уничтожения казаков.
7. Всем комиссарам неуклонно проводить фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли.
Если вы не желаете смерти себе и близким, то вступайте в ряды Добровольческой армии!
Главнокомандующий Добровольческой армией А.И.Деникин».

До предстоящего наступления Деникин обрабатывал население, зная, что настроение казаков неустойчивое. Действительно, такая Директива была подписана Лениным 24 января 1919-го года с грифом: «Совершенно секретно». Деникинская пропаганда не была выдумкой. Большевики не хотели иметь в тылу население, способное организоваться в короткий срок, как военная сила. Да, не большинство казаков восприняло новую власть, но таких было много – десятки тысяч. Только генерал Краснов «рассказачил» 40 тысяч казаков, выгнав их за пределы Войска Донского с конфискацией их имущества, лишением всех казачьих прав и средств к существованию, уничтожил около тридцати тысяч. Все эти люди не хотели идти с ним против новой власти, которую они считали народной. Генерал Краснов действовал, в основном, на правом берегу Дона. Здесь много станиц присоединилось к восставшей Вешенской, чем он и воспользовался. А левый берег Дона, где находились станицы Нагавская и Верхне-Курмоярская, были более «красные». «Красное» настроение придавали не только иногородние, но и казаки-фронтовики, прошедшие и братания с немцами и беседы с большевистскими агитаторами. Их привлекал главный лозунг большевиков: мир. Мир – это значит возврат к своим куреням, к своим семьям. Как видим, казачество не нравилось любой власти: потому что слишком вольное, слишком самостоятельное.

Арсентий не знал и о другой директиве весны 1919-го года: не брать в ряды Красной Армии казаков, даже зарекомендовавших себя ранее активным участием в борьбе с белым движением. Это делалось для того, чтобы у казаков было меньше оружия. И другие казаки, сочувствующие новой власти, этого еще не знали. Часть из них распустили по домам, еще не разоружили в связи с неясной обстановкой. Некоторые командиры Красной армии сомневались в правдивости указаний, писали непосредственно Ленину о провокации. Им повторяли по телеграфу указание Центрального комитета большевиков. Подобное поведение верхушки большевиков выходило за рамки разумного. Только после гражданской войны будут воссоздаваться казачьи кавалерийские полки и дивизии, так как во главе Красной армии встали кавалеристы Буденный и Ворошилов, не принимающие других методов войны, кроме как на коне с шашкой.

В разных хуторах Арсентий смог найти для своего отряда бойцов не только иногородних, но и казаков в боевой готовности. Нагавский юрт имел двенадцать хуторов, Верхне-Курмоярский – двадцать два. Часть хуторов и  Верхне-Курмоярская станица впоследствии будут затоплены Цимлянским водохранилищем, а вот некоторые хутора остались. Хутор Жирный относился к Верхне-Курмоярскому юрту. Хутор Минаев – к Нагавскому юрту. Лет двадцать пять назад мне довелось побывать в хуторе Нижне-Яблочный, относившегося когда-то к Верхне-Курмоярскому юрту. Он стоит ныне на берегу Цимлянского водохранилища и напротив его через залив – база отдыха, куда мы прибыли с байкальских берегов. Мы – это несколько семей, пожелавших отдохнуть на берегу Дона. После омуля и хариуса толстолобик показался нам чересчур жирным. Вдоль тропок из норок выглядывали гадюки, прятавшиеся при приближении человека. При следующем шаге любопытная змейка вновь выглядывала и смотрела вслед. Змеи были и в кустах и в воде, и под крыльцом домиков. На следующий день после приезда вода в заливе позеленела – наступил июльский зной. На катамаранах мы переправлялись в Нижне-Яблочный. Ветви слив нависали над улицами, с них мы срывали детям лакомство - спелые темно-синие плоды. Хутор стоял над заливом, отчего улочки были кривыми. За хутором в степи рассыпалась зарослями лекарственная ромашка. Это – лето. Весной степь расцветает лазоревыми цветами – маленькими тюльпанчиками разных расцветок, от чего в душе возникает радостное волнение. Ощущение красоты этого мира. Такое  воспоминание школьных лет.

Так или иначе сотню Арсентий собрал и отправился на помощь Красной армии, державшей напор Врангеля у реки Сал. Мой отец называл сотню Арсентия гвардейской. До разгрома красных войск на Сале и Аксае она проявила себя, как боевое подразделение, способное решать оперативные задачи. Май 1919-го года ознаменовался тем, что войска Врангеля, входящие в общее подчинение Добровольческой армии Деникина, получили подкрепление от Антанты в виде тяжелых танков, автомобилей и другого вооружения. Главной целью Деникина был Царицын. Хорошей ему помощью были донские казаки-калмыки, практически полностью поддержавшие белое движение. На своих быстрых конях они представляли мощную силу. Причиной этому были действия  частей 10-й, 11-й и 12-й советских армий, отступавших через кочевья калмыков, которые под видом реквизиций стали отбирать у калмыков скот и имущество, попросту – грабить, обрекая их на вымирание.
В итоге 11-13 мая (по старому стилю) 1919-го года  Кавказская армия Врангеля опрокинула части 10-й армии красных, переправившись через Сал, 20-22 мая  взяла последние укрепления перед Царицыным и к началу июня вплотную подошла к Царицыну.

В конце мая раненого Арсентия заметила в Жирном Валентина, жена Луки. Арсентий хотел отлежаться у Анны. Тут же его схватили Лука и Степан. Посовещавшись, братья решили везти его в Верхне-Курмоярскую, где восстановили станичное правление с атаманом. В Нагавской после разгона ревкома атамана еще не было, потому что осталось немного старых казаков, отчаянно бившихся с красными. Старики братьям сказали, что должен быть правильный суд. Казак предал своих. Достоин смерти. Но судить должен атаман.
Посадили Арсентия на телегу. Руки его были связаны за спиной. Лука и Степан сопровождали на конях. На телегу села и Валентина. В руках ее - вожжи.
- Что, куманек, доигрался? – спрашивала она. Они уже выехали за хутор. Валентина говорила и говорила, что сатанисты хотят перевернуть мирную жизнь, что такие, как он, предатели, не думают о будущем, богохульничают, уничтожают нажитое веками.
- Ты носишь казацкую форму, но какой же ты казак, если якшаешься с рванью, с иногородними, пришлыми, которые так и думают, чтобы отнять у нас землю. Все им теперь отдай: и скотину и детей? Как можно быть равными с бездельниками и пьянью? Казак должен быть гордым, должен твердо отстаивать свой порядок.
На это Арсентий отвечал:
 - Ты не понимаешь, завтра будет другая жизнь. Будет светлое будущее, все будут счастливы. Революция прошла. Все будет не так, не надейся.
Валентина презрительно улыбалась.
- Да что с тобой спорить?
- Дура ты! – воскликнул Арсентий, увидев в ее руках наган. Она выстрелила. Арсентий повалился с телеги.
Валентина крикнула:
- Лука, рубай его!
Казаки остановились. Лука спешился. Арсентий был мертв. Весть о происшествии сразу пронеслась по хутору.

Василий Фомич, узнав о происшедшем, потерял контроль над собой: «Свои своих убивают!». Среди их родни такого не было, хотя слухи доносились, что, бывало, отец сына убивал и брат брата – только лишь из-за разной оценки ситуации. Не осознавая своих действий, он схватил шашку и быстро направился к Луке. Войдя в дом, увидел Валентину. Она стояла на кухне лицом к нему, сцепив руки на груди.
- Ну и что теперь? – кинула ему в лицо слова. В ее улыбке он увидел презрение.
- Гадина! – только и воскликнул казак. Молнией сверкнула шашка. Валентина упала на пол. В кухню, услышав шум, вошел Лука.
- Да как ты… что ты сделал… - он выхватил шашку.
Но реакция брата была молниеносной. Сейчас это называют состоянием аффекта: когда человек не осознает своих действий, реакция его обостряется. Лука с рассеченным плечом упал рядом с женой.

Мы все знаем, что было дальше. До нас эта история дошла, как легенда. Вскоре погибнет от осколка, уткнувшегося в сердце, Алексей, младший брат Арсентия, он же наш дед. Не было других мужчин в доме. Надо работать - собирать солому. Поднял копно ржи Алексей, тут осколок и вонзился в сердце. Похоронили Алексея в саду, основанном дедом Василием. Остались пацаны сиротами. Одна поднимала их Раиса – бабушка Рая, оставшись верной своему мужу. Старший, Иван, будет в тридцатые годы секретарем комсомольской организации колхоза. Как и многие активные личности того времени, он погибнет на великой стройке сталинизма – в Комсомольске-на-Амуре. Младший его брат  Петр, оставшись после Отечественной войны живым, хотя и дважды раненый, станет моим отцом.