НАДО!

       Надо,—  сказали тебе папа с мамой, когда ты появился на свет, надо — сказал твой воспитатель из детского сада, потом твой  первый  учитель  в школе, к ним присоединилась  партия и правительство,  твой любимый комсомол, горком и прочие, и они  тоже сказали —  надо.  Да, и  твои сограждане не отстали от них и просто все люди всего мира сказали тебе -  надо! И ты, конечно же,   согласился и сам себе сказал надо, и не потому,  что так сам решил,  а потому, что все вышеперечисленные так порешили, что надо…
 
 И ты, чтобы не упасть в их мнении с высот своих  собственных решений в этой жизни, потому в своих глазах ты      давно и прочно   упал, больно ударившись тем местом, которым всё же ещё сомневался,  но  согласившись  с тем, что надо, и потому вместе со всеми с радостью загрузился в один общий  вагон одного общего поезда, на который к счастью ни опоздал, и поехал вместе со всеми  туда, куда предполагало это всеобщее  «надо»,  и не важно,  что нужно это,  в первую очередь,   им, а не тебе, но сказано же было  - надо, и ты двинулся вперёд в том транспорте, что больше напоминает  не красивый железнодорожный состав  класса «А»,  а такую тележку, задрипанную  и замусоленную,    в которой  с трудом вы все поместились, но довольные и счастливые, что сумели выполнить программу не пойми на самом деле кого, но ту, что указала вам путь к светлому будущему, к тем  садам и огородам, к  тем дачам, которые положено иметь,  а то… а не то… а ни  то, ты поедешь на Кавказ, а потом на Урал  или на  Байкал, а следом, потому что теперь это стало модным и тоже так положено, и тебе  теперь и  это надо, на юга за кордон, чтобы вкусить вместе со всеми по полной  того отдыха, после которого вернувшись в родные края, ты точно не упадёшь  ни в чьих глазах,  захлебнувшись   и почти рыдая от счастья,  что не отстал,   ты расскажешь о том, как отдохнул, и уже вообще не важно где, на своей ли  даче,  лежа в грядках, среди  созревающих помидоров и огурцов, как партизан на минном поле,   с тяпкой в руках и  просто  лазая с граблями по всем  своим садам и огородам,    или грея   своё брюхо в надетых модного цвета в горошек  плавках   под жарким солнцем Египта и всех фараонов мира, но так было надо и ты,  конечно  же,   отдохнул,  как надо,  как повелел, если не Господь, тоже вечно  диктующий, как надо,  но твой внутренний голос, проникшийся  давно  общим мнением, точно тебе повелел и ты выполнил, ты справился  с чётко  поставленной  задачей, всё сделать как надо…
 
      И в  самом деле сколько же в этой жизни таких, желающих не только отдохнуть, но и всё делать по общему образцу, некоему эталону правильности, а в реальности являющемуся   тупым  подражанием   и часто,  не известно  кому конкретно, чем конкретно особенно важным отличается от тебя тот, кому ты вдруг решил  безоглядно, слепо, а главное,  бездумно  подражать,  пытаясь  втиснуться  в  рамки того общества, которое и диктует тебе чаще всего,  невыполнимые условия твоей, вообще – то, а не какого-то  дяди,  жизни. Но, чтобы казаться в их  глазах  героем их жизни, ты вынужден, наступив на горло собственным принципам нравственности и морали, в конце концов, на горло просто своим желаниям, действовать в соответствии с их правилами игры, навязанными тебе между тем, просто так. Потому что,  всё же за то горло тебя никто не держал и не требовал незамедлительного выполнения  не твоих  условий, то есть каждый раз, оставляя тебе, если не выбор, то  лазейку точно,  в  которой   ты мог мимолётно  испариться и жить, как тебе самому всегда хотелось, но каждый раз  ты соглашался и принимал их  правила и играл в их игры, и потому твоим уделом есть и была болящая по утрам спина и красная шелушащаяся  морда с висящими ошмётками твоей сгоревшей на курортном солнце кожей, а удовольствия только от рассказов о том, что всё выполнил,  но никакого удовольствия от самого себя и своих деяний, только сомнительное понимание, что не проиграл, хотя твой проигрыш состоялся давно в том  безвозвратном прошлом, когда  предал своё внутреннее «Я», сказавшись больным и немощным,будучи молодым  и здоровым, но оправдаться перед самим собой и перед остальными как-то надо было же, тем более, что оправдываться тебе  теперь  надо будет всю свою сознательную  жизнь, что сделал  всё, как надо и желательно не поперхнуться в тот  момент горячим чаем, который будешь с наслаждением отхлёбывать  из кружки, сидя на рабочем месте, и положив бесстыдно свои  натруженные ноги на  письменный стол,  или прикрыв  бумажным листиком А-4 те места, что обжёг на солнце, нещадно выполняя заветы партии  и правительства и всех- всех- всех в этом мире, что сказали тебе  -  надо.

 
                ***   
       И так,  и поступал Евгений Фёдорович, возвращаясь после выходных на нелюбимую работу, которая сразу  становилась самой лучшей на всём белом  свете,  пусть и с не выплачиваемой вовремя  зарплатой и с паршивцем начальником, который специально устраивал такие задержки с выплатами,  получая от  этого удовольствие, потому что,  каждому,  как говорится,  своё,  зато здесь можно было почувствовать себя тем героем,  уже ставшей полностью  его жизни, настолько сотрудник проникся, и получить своё собственное   удовольствие, рассказывая всем, как провёл выходные, как отдохнул, как все, потому и с гордостью, за то, что в реальности вместился  в тот вагон, что отвёз его,  Евгения Фёдоровича, к его русской  фазенде с огурцами  и помидорами, с тыквами и крыжовенными кустами, где его ждал обещанный  ему  кем-то   рай.

Но, для того,  чтобы в этом раю оказаться, он с вечера, не покидал своего рабочего поста, не потому что и здесь желал выглядеть великим  тружеником хотя бы  в глазах своего начальника, в слабой надежде, что у того   однажды  проснётся совесть  и он не захочет больше  получать своё удовольствие  сомнительного характера,  а  потому что  ждал этот работник,  этого офиса, своего  часа, когда все дачники, являющиеся,   по его мнению,  дураками,  ибо он то, конечно же,  был самым умным среди остальных дураков, и те, кто спешил всё же с работы домой, не желая задерживаться дольше положенного часа, освободят ему,  Евгению Фёдоровичу все места в электричке,  которая отправлялась позже, и он уже кум-королём с вишнёвыми кустами саженцами, купленными  в обеденный перерыв в Тимирязевской академии, что называется,  из первых рук, куда он пёр  прямиком через лес, желая сократить себе не только  маршрут, но и охватить короткое  время полагающегося  рабочего  обеда,  и  напоминая при этом того оленя из    «Барона Мюнхаузена», у которого  вместо  рогов  росли ветки вишневого деревца с вишневыми косточками на них, гордый и непобедимый, не расталкивая своих соратников по несчастью, войдёт  в совершенно пустой вагон и так же гордо в одиночестве усядется на любое свободное  мягкое сидение этого поезда и двинется на свою русскую фазенду, сопровождаемый   громким победоносным  звоном железных  колёс в его честь.

Но,  как правило, таких дюже умных,   набивалось целый вагон, чему каждый раз наивно,  по детски удивлялся Евгений Фёдорович, потому что его постулаты рушились у него на глазах,  им просто не суждено было стать его собственными   аксиомами, в тот  ответственный момент, когда он, держа хлипкое деревце, наперевес, словно ружьё охотник, пытался свободно войти в транспорт и там усесться на так  желаемое им  свободное  место, но, тоже, как правило, почти весь путь до своей дачи, ехал стоя, обнимая свою вишню в зародышевом  состоянии, напоминая при этом, поэтический персонаж какого-нибудь русского поэта, с грустью описывающего  последнего романтика,  прислонившегося к последней берёзке  на его земле. Но дачного романтика и не на земле, а в  вагоне,  громыхающего множественными составами поезда, ещё зажимали со всех сторон такие же счастливые безумцы, тоже, если не с деревьями, то с овощами и фруктами, с корзинами, вилами и граблями, прихватившими  с собой почти весь садовый инвентарь с городских квартир, и тоже бережно прижимая к себе,  охраняли его от Евгения Фёдоровича, так надеявшегося, что он  будет ехать в гордом одиночестве и гордиться своей исключительной смекалкой. Но,  тем не менее, все  смекалистые были рядом, и плотным кольцом  окружали его почти до конечной станции, куда стремительно вёз их этот железный конь, которого они всё же так успешно и  так  дружно, все,  без исключения,  оседлали.

     Правда, чтобы доехать до своего участка, почему-то находящегося всегда и уже   почти закономерно на расстоянии сотен километров от городского места проживания,  не обязательно было, высунув язык и наперегонки с остальными пассажирами после трудового дня,   со всех ног мчаться на вокзал, можно было  к даче прикупить ещё и машину, и на ней со скоростью света тарахтеть к своей фазенде. Правда,  и тут незадачливых  дачников  ждали пакостные  ловушки в виде автомобильных  магистральных пробок, потому  что и тут находилось достаточно умников, сидящих часами в своих авто - тачках  и жёстко, по-буддистски,  шепчущих мантру, будто   тот   монахам-отшельник, находящийся в своей келье, а не в салоне своей  машины,  повторяя раз разом и по восходящей:  « Я отношусь ко всему  философски, я вообще,  давно философ, раз уже стоим, значит стоим…»  и следом, сорвавшись, и вспомнив, что никакой он ни к чёрту,  ни монах и тем более ни философ, заорать во весь голос с риском  сорвать   последние связки, уставшие  от непрестанной молитвы:   «Да, когда ты уже поедешь, сволочь, я из-за тебя, так   и к утру не доберусь до своего отдыха..! А мне он так нужен..  Двигай уже,  мудень,  давай же..!» 
И все медленно поползут черепашьей вереницей вперёд,   не потому что услышали и прониклись гласом  вопиющего в пустыне, а просто,  потому что  так надо, всем доехать однажды до своих участков, а тааааам...

      Там, обкрутившись железными проволоками с шипами,  начать подвязывать колючие  ветки развалившегося   крыжовенного куста,  опрыгивая его со всех сторон,  цепляясь мордой за  шипы-колючки, и  при этом,  изображая из  себя садовода-профессионала, которым  ты  на хрен никогда не  являлся, просто так  принято считать, что с возрастом, а этот возраст надо заметить,  сильно молодеет сейчас в наши дни,  должно тянуть к земле, будто всё это время ты,  где-то в небе находился, а тут земное притяжение, не играя с тобою злой шутки,  со всей силой дало тебе понять, что пора, пора спуститься с небес на землю  и заделаться дачником-огородником, ещё и назвав это  полноценным отдыхом, в  который — ну, просто надо…

         Надо зависнуть на своей даче, наконец, с огромным  трудом туда добравшись,  не просто за час или два, а за  четыре-пять, а то и шесть  часов,  проведя в душном транспорте, уже не важно в каком, дела это не меняло, главное, что все   эти часы  ты ехал в один конец, почти что,  на тот свет, с которого уже возврата нет, ибо там, где ты приобрёл так нужный тебе по всем статьям  участок, ты сразу  становишься заложником собственного идиотизма, ибо ни  магазинов,  и ничего,  вообще, кроме твоих таких же безумцев-соседей, там нет. А те продукты, что с  таким же огромным трудом, пусть и ни  на себе, но ты  приволок  для своего отдыха, чтобы реально не съездить в один конец и навсегда,  умерев от голода,  ты будешь планомерно растягивать до того момента, когда отдохнув, как положено,  и набравшись сил, снова сможешь отправиться  в четырёх пяти -   шести  - часовое турне в обратном направлении за  тем, что тебе жизненно необходимо, за пищей насущной, не забыв прихватить с собой плоды своего труда, созревшие на грядках и в теплицах -   огурцы и помидоры,  в качестве доказательства  соседям и коллегам по работе,   своего состоявшегося  полноценного отдыха, когда, Евгений Фёдорович,  водрузив свои натруженные после походов с поливочным шлангом и  громоздкой лейкой,   ноги,   орошая,    свои подсохшие за неделю  владения, так и не создав для себя  лично  современной ирригационной системы,  на  письменный стол,    сможет с облегчением вздохнуть, растечься довольной улыбкой чеширского кота во весь рот и благоговейно сказать…

 « Ну,  наконец – то,   я отдохну... А ты как думала,   напахался я, Нинка,   за выходные...» —    добавит он своей сослуживице, удивленно и   с не прикрываемым сочувствием  взирающей на его измождённый вид,  - « так, что сил нету… посплю я,  чуток, потом поговорим о работе, лады?»

    И тут же, не дожидаясь окончательного  понимания, погрузится в непробудный сон праведника-дачника,  выполнившего свой долг,  не пойми перед кем и чем. Но ведь так было надо, и всё, что тут ещё скажешь… И Евгений Фёдорович продолжит храпеть дальше, даже не переживая  о том, получит ли  он в конце месяца положенную ему  зарплату или начальник всё же продолжит получать своё сомнительное удовольствие, потому  что, как известно, каждому своё…
 
     А, когда ещё и наааадо… То можно и просто прокатиться  в невиданную  даль, и,  зацепившись не надолго   на своей  фазенде,  вцепившись обеими руками в  мощную  газонокосилку, весь день,  не отрывая от  неё   рук, будто намертво прилипший банный лист,  прокосить весь свой участок, вдоль и поперёк,  обработав  все свои драгоценные сотки,  почувствовать  себя великим  графом  Львом Толстым,  на минуту  поднявшись в собственных глазах,  а потом, взмахнув нарисовавшимися крыльями, отправиться   в обратный путь,  и тоже долго с гордостью за самого себя, рассказывать друзьям и знакомым,  как отдохнул на даче, которая тебе на хрен была не нужна, но ведь так   было надо.  И потому ты украдкой, думая, что никто не заметит, будешь тяжело вздыхать  при мысли, что в следующие выходные тебе вновь предстоит  этот  незабываемый отдых с газонокосилкой или с  тяжёлой лейкой в руках, уже не говоря о дальней  дороге, в которую сбирался  когда-то  вещий Олег.



                ***
 
         Но всё это происходило гораздо позже, когда уже   рухнуло советское счастье, и  когда люди заводили огороды по  необходимости, а не по всеобщей ставшей  надобности, как и  отдых на собственных дачах не был явлением рядовым и распространённым, граждане той, канувшей в  лету страны, всё больше ездили по курортам, где подлечивали своё слегка  пошатнувшееся  здоровье, ну и, конечно не без того,   что некоторые   считали себя тоже  вправе отдохнуть, но  несколько иначе, бросив своё тело труженика на морской песок  какого-нибудь общепринятого курортного пляжа, или на крупную гальку, коей было украшено  черноморское побережье, на которое накатывали густые серо-синие волны, увенчанные   белыми курчавыми барашками пузырящейся  пены. И здесь     всё это  напоминало лежбище тюленей, за тем исключением, что лежали это облачённые  в купальные костюмы человеческие обнажённые тела,   которые они поджаривали со всех сторон, переворачиваясь с боку на бок, подставляя жаркому, а когда и не очень, солнцу  то живот, то спину.   И проводили в таких точках массового  народного скопления  сутки  напролёт, приходя к берегу моря или к какому-нибудь более мелкому  водоёму, чуть не засветло, чтобы успеть занять лучшие места  для дальнейшей своей поджарки, и оставались там до глубокого вечера, когда уже сгущались ночные  сумерки и с трудом можно было разглядеть тот самый  берег, омывающийся водными пучинами, когда песок и камни остывали окончательно, и можно было,  не боясь обжечь ещё и голые ступни, смело передвигаться туда и обратно, забывая, что наступаешь на только что разгорячённый песчаный  тракт.
 
Но некоторые любители таких,  в общем-то,  острых ощущений, перенесли свои,  ставшие  заядлыми,  привычки и в сегодняшние будни, одни  из тех, что начисто спалили разум, сидя до упора  в своих мечтаниях  загореть больше и  крепче   всех остальных,  те, чей возраст уже предполагал то самое земное притяжение, они теперь всё больше склонялись к  «надо»…  Надо пахать и сеять на  собственных участках, доставшихся им зачастую по сходной цене в крутые 90-е, когда, если не лыком был шит, или просто повезло, больше чем остальным,  мог кое-что и для себя лично оторвать от общего пирога раздела и передела той страны,  которой не  стало, и в  которой,  между тем, всё теперь происходило  по принципу: руки засунули в капитализм,  ноги оставили в социализме, а голова, та, что оказалась иссушена прежним курортным жарким,  а когда и  не очень,   солнцем, застряла где-то между,  и ни туда,  и ни сюда, потому что теперешняя  жизнь сильно  оставляла желать много   лучшего.
 
     Но,  тем не менее, привычки, что неискоренимы,   оставались  на повестке уже сегодняшней жизни, с небольшими нюансами или изменениями, что значит, если раньше ты с чемоданами  и не в всегда в одиночку, а  иногда и со всем  семейством,  в отпуск пёрся к Чёрному или Каспийскому  морю,   то сейчас отправлялся  за него, вместо Крыма и  Закавказья, оказываясь  в так  желанных и недоступных ранее мусульманских   странах,   Турции, Египте, где  тебя мог приветствовать запрещённый по всему миру  ИГИЛ,  но ты всё равно пёрся,  не оглядываясь на опасности, так было надо теперь, а  если финансы позволяли то мог доехать до Тайланда или  Испании, осев в Мадриде и следом  дотелепаться до  Толедо и там уже раскидать свои уставшие от переездов кости,  в тех местах обитания,   и тоже  привычно и чисто по - советски,  но опять с маленькими нюансами или изменениями,  наконец,  отдохнуть,  то есть  позволить себе покутить на большую сумму денег, а не только на ту, что выдавала   тебе партия и правительство  той почившей в бозе страны,  на развлечения, больше подходившая  для   шалостей, настолько та выданная тебе  сумма была мала.
   
Но, что не отменяло всего остального,  до боли знакомого и родного, опять того лежбища для тюленей,  чьи тела теперь были упакованы и затянуты  в новомодные купальные пары от современных кутюр, купленные   на местных восточных рынках,  за бабки, что даже не снились в плохих  и страшных снах советским  людям, потому что даже за мысли    о таком можно было загреметь под уголовно-статейные  фанфары…

      Ну, к этому, опять привычному,  круглосуточному приёму солнечных ванн, добавлялась ещё и  возможность   походить по магазинам и отовариться тем, что так хотелось тогда, и не было,  но имеем у себя  сейчас, но  по -  прежнему  покупаем   снова  там,  потому что там дешевле и свои бизнесмены не успели накрутить  поверху их цен  свой неуёмный аппетит, то есть в прежнем режиме продолжаем экономить, говоря, что теперь то, уж, у нас всё, как у них, на том великом  Западе,  которым называем почему-то чуть не Индию с Китаем, где удалось отдохнуть, потому что  теперь так стало надо.
 
Как  и потом, вернувшись, счастливым  и довольным, почти полностью обгоревшим,  когда на твоём теле, что называется,  и  клейма негде ставить, настолько оно однообразно –буро- красное, надо рассказать своим соплеменникам, как отдыхалось и всем своим видом не оставить у них ни капли сомнений, что ты один из них, один из  тех, кому успешно удалось внедрить программу под названием «Надо».


 
                *** 
 
       Леонид Петрович тоже действовал и жил под эгидой —   не хочу, но надо, как заправский алкаш, который всё борется со своей злостной питейной привычкой…  И потому даже ни один, а  два раза в году, он мог себе такое позволить, направлял свои стопы  сначала, как только отгремели куранты, объявив о  начале  нового счастья,  с дочкой, оставляя позади себя  зимнюю стужу и метель, туда, где тепло и хорошо, и где  мухи не кусают. Ну, это ему только так хотелось, чтобы разные  насекомые, каких там было огромное не только,  количество, но и жуткое разнообразие,  не  садились ни ему на покрытое от невыносимой  духоты и такой же  жары  липким  потом   лицо,  ни на его тарелку с заморской едой,  необычный вкус которой он вкушал  в таких своих поездках, каждый раз мучаясь приступами диареи.  А  на самом деле,  так не происходило, и  мухи, жуки и даже опасные для жизни  скорпионы так и норовили залезть ему то в трусы, то просто усесться на нос. А он всё отгонял нежеланных, надоедливых гостей, и всё же вынужденно терпел их присутствие в своей жизни и даже на своём теле, потому что так было надо.
 
      Дочь его тем временем отрывалась в местных лавках, скупая весь имеющийся третьесортный, но дорогостоящий товар, почти оптом, об этом тоже положено было по возвращении рассказать и показать купленные по большому счёту не нужные  ей, но   брендовые  тряпки  своим друзьям и подругам.
 
И это было лучшее, что может быть, потому сам Леонид Петрович по приезде с трудом мог ворочать распухшим и обезвоженным  от многочисленных   отравлений языком. Зато его вид более,  чем красноречиво говорил за него.
   
Его коллега по  службе  Лена, с которой ему пришлось встретиться по рабочим  делам не в офисе, а вне его, так как  чувствовал  себя этот   герой,  после так нужного отдыха, мягко говоря ни очень, при виде него не смогла удержаться от смеха,  и прыснув  в кулак,  воскликнула:
 
        «Ой, а что это с вами случилось, Леонид Петрович?  Вы что, заболели…?»
 
И чуть не расхохоталась в голос, глядя на лицо горе-отпускника,  которое цветом своим  напоминало  советский  кумач, и  которое очень хотелось прикрыть тем листиком формата А-4, просто потому что на него невозможно было смотреть  без слёз сожаления. Но больше, всё же хотелось смеяться, потому что её  коллега напомнил ей  какого-нибудь папуаса из дикого  племени мумбу - юмбу, во всяком случае, его причёска, безжалостно  обгоревшая на южном солнце,  сильно  напоминала скрученную  медную проволоку, торчащую прямо из того места, где у Леонида Петровича располагалась,  не обычная  розоватая,  а в тот момент   пурпурно-бордовая     лысина. Лохмотьями свисавшая с кустистых  бровей,  и постепенно сползающая по  лицу светло-белесыми волокнами     кожа,  как у змеи, которая решила сменить свой чешуйчатый наряд на новый, не меньше  провоцировала на новые приступы смеха у  его коллеги.
 
А вернувшийся  турист чуть не плакал, сидя за столиком в  кафе, и всё время, как затравленный зверёк, поглядывающий в сторону уборной,  куда, по всему было видно, ему тоже не только очень хотелось, а и   привычно   было надо,   пытался жестами пояснить, как ему досталось и что вовсе нет поводов для   насмешек и шуток, которые ему, как пострадавшему, казались даже скабрезными.
 
Но,  не смотря на происходящее, программа «надо» оставалась в действии, и Леонид Петрович, поправивший своё здоровье, что значит, вернувший свой нормальный человеческий вид, больше уже не походя   на  только что сваренного  рака, уже через пару месяцев начинал мечтать о новых поездках, теперь уже со своей половиной, ибо эта часть от его целого, почти вышедшая Ева из ребра Адама,    тоже была приучена к такого роду отдыху, и полностью разделяла  его пристрастия к курортным авантюрам, готовая терпеть разного рода неудобства, в виде ожогов и пищевых отравлений, только  ради того, что надо и возможности потом поделиться впечатлениями от совершенных поездок, которые были теперь для некоторых  необходимым  элементом их старого,  на самом деле,  образа жизни, с некоторыми нюансами…   Иначе, если у тебя нет дачи с огородом, где ты можешь отдохнуть  и оторваться по полной и  как надо, или ты не съездил  в страны с чужеродной  тебе религией —  исламом  или буддизмом, назвав их цивилизованным  западом, а потом не показал себя во всей красе, то тебя и за полноценного  члена нового  общества  дураков не примут, хоть и счёл ты  себя самым умным, когда мечтал о том, как войдёшь без помех в совершенно пустой поезд и отправишься в путь, уже даже не важно куда конкретно, то ли на курорт греть своё брюхо, то ли на фазенду сажать и сеять, тут  важно одно, ты сделал так, потому что это было  кому-то надо, а ты  решил,  что надо это  было тебе, но ошибся, или просчитался, и потому  выглядишь теперь так, как выглядишь, но совсем, всё же,  ни  как надо  или как мог бы, если бы не забыл, что в этом мире всё  индивидуально и слушать надо в таких случаях себя, прислушиваться к собственному биению сердца, которое всегда подскажет, как тебе комфортнее, а не хорошо, лишь  потому,  что так посчитали другие.  Но на то они и другие, чтобы мир по-другому ощущать и воспринимать, и что хорошо одному, то может оказать плохим  для другого.
 
    Да,   и когда тебе плохо, сказать, что в этот момент  мне   отлично, это сродни на горло себе наступить   и попытаться при этом  не поперхнуться и не умереть, не имея возможности дышать от испытываемого  дискомфорта. Но тебе ведь это не надо, ты этого не хотел?!   Или всё же?