рассказ От АЗ до Ижицы

           Земля неслась в бездушном и холодном пространстве, облетая единственный источник тепла Солнце. Она миновала, ещё один год - одна тысяча восемьсот двадцатый. Россия по - праву гордилась победой над Наполеоном, чувствовали гордость вельможи и простые люди – война была Отечественной. И готовил государь вольную для крестьянства. Размышлял, размышлял, да призадумался, и вскоре волю свою объявил:
          -Не время!
Дворянин Бегунов Иван Тимофеевич  защищал родину оружием и богатством своим в народном ополчении, а затем победоносно участвовал в заграничном походе в чине ротмистра  кавалерии. В чужих краях он с интересом  наблюдал европейский уклад жизни и, воротившись в родное имение на Псковщине, принял решение к весне одна тысяча восемьсот шестнадцатого года, крепостному крестьянину, той же фамилии, даровать вольную и семейству его, да в придачу по десятине на душу дать и деньжатами немалыми подсобить.
          -За что, так облагодетельствовал барин крестьянина Антипа? – гадали с завистью мужики.  -  Пьёт, как все, жену дубасит, ребят по избе гоняет.  Ещё и за даром  отдает. А тут горбатишься от зари до зари  и розги перед носом каждый день видишь, а то и по спине испробуешь.
          -За то, что не щадил жизни своей в партизанских битвах, против захватчиков и его  барина от пули вражьей грудью своей защитил, - подавил однажды, резким словцом мужицкую смуту Иван Тимофеевич.
От того  дворянин в округе прослыл человеком современным и прогрессивных взглядов. Хотя поступил он так потому что, любил своё отечество и тех, кто готов был за него жизнь свою отдать, словом легла ему крепко на сердце, такая затея.
           Весной, перед пахотой  вольную дал. Отделил земельный надел, подарил лошадей и семена:
           -Пользуйся, ради Христа!
 Поклонился до самой земли крестьянин, смахнул слезу мозолистой рукой:
           -Век буду помнить, любезный Иван Тимофеевич.
Всей семьёй согласно навалились: земельку вспахали, зерно отборное в борозды посеяли и стали ожидать с надеждою первых всходов.
И в своё время дружно зазеленели поля вольного крестьянина Антипа и вскоре — заколосилось жёлтое поле. К осени собрали добрый урожай, через год больше, и в третий амбар доверху наполнили. А в четвертый год, уже прикупили земли у  разорившегося помещика Скачкова.
            Но когда наступали первые холода, горько запивал вольный крестьянин Антип, и остервенело колотил своих домочадцев. Жена его Пелагея, женщина  молодая, с ладным видом печалилась: "На что нам богатство такое?.. Мира в доме нет…" А муж её про себя размышлял, поглаживая, овсяную бороду: " Я, вон теперь какой хозяин - видный. В доме моём порядок должен быть чтоб, люди знали, какой я человек теперь есть - серьезный!  Погоди, я вскоре всем в округе заправлять стану! "
            В пятую вольную зиму, когда наступил январь, совсем озлобился самостоятельный крестьянин Антип. Отдубасив дышлом, как следует, наемных работников, за своё семейство принялся и сквернословил неугомонно. К вечеру глаза его  совсем помутнели от вина. Кулаки  сжимал, по избе взад - вперёд ходил, да зубами поскрипывал:
            -Жена, ступай ко мне. Чего, там и там не в порядке?
Жена Пелагея робко шагнула к мужу. Испуганные детские глаза, часто заморгали: какие на печи, какие под лавками, а иные из сеней; шесть душ, замерло в страшном ожидании.
             Тяжело навзничь  повалилась мать – бессловесно. Даже кровь не стала удерживать на губах. Сапогом добавил мужик по бабе и ещё приноровился. А тут из сеней Гринька, сын старший, лет одиннадцати, бросился на отцовский сапог и намертво вцепился в него. Так стало ему мать жалко, что себя не пожалел. Вольный крестьянин глянул на свой сапог, потянул скаредно из бутыли и принялся тузить наследника своего...
             Гринька, с  малолетства,  ко всему заинтересованность проявлял. То в кузне целый день глядит, как ладно кузнецы деревенские молоточками стучат по красному железу, а в конце дня глядишь, колесо готово или, какое ещё изделие металлическое.
             То за коровами целый день на лугу наблюдает: морду осмотрит, шею,  живот, вымя и про себя задумывается: " Это ж надо, жуют зелёную траву, а молоко белое льётся".
             Но больше всего Гринька интересовался грамотой: "Как же, эти буквицы в слова складываются? Может они снуют незаметно по бумаге, а потом в слова понятные  слагаются?" Случалось, на церковной службе, Гринька шаг за шагом  незаметно приблизится к батюшке Фёдору  впритык и заглянет в Евангелие. Поп отдёрнет книгу, сверкнёт глазами на Гриньку так, что тот отскочит, и, озираясь по сторонам, скроется среди прихожан. А интерес у него ещё больший внутри разгорается, воображение голову колотит: "Может, они ему говорят шёпотом, а батюшка за ними повторяет?" Однажды он успел рассмотреть страницу; все буквы были чёрные, а одна буквица огромная красная с завитушками – буквы  покоились. – " Значит, чуда здесь никакого нет, ремесло какое – то, как  в кузне, одна железка к другой тюк — тюк и серп вышел". – Подумал быстро Гринька. – "Если мне молоток дать и к горну поставить; колесо,  как кузнец Михаил не сделаю. А если учиться начну?"
             После того размышления Гринька искал возможности с Фёдором поговорить, чтоб грамоте  научил. Но батюшка внимание уделял тем, кто более подносил - деловитый мужик был, словом работал, а не служил. И на Гриньку времени у него завсегда не оставалось.
            -Ступай! Время позднее, - гнал поп назойливого мальчишку. – Тятьке расскажу, как трёшься без дела.
             И смекнул Гринька, не с пустыми руками, к попу надо явиться. Батя всё суровей  делался, словно вместо сердца камень у него образовался. Пожаловаться некому было, и тут мысль ещё одна промелькнула: " Срочно грамотой надо овладевать и в город подаваться на вольные хлеба".
            …Раз махнул,  два махнул кулаком Антип по сыну своему, а он висит на сапоге, – «Помру, но не отпущу» - твёрдо решил Гринька. А тятька руками бах, бах, да от усталости на землю повалился и сразу захрапел. Кинулся Гринька к матери, поднял, на кровать уложил, обтёр кровь с лица и заплакал. Потом метнулся в сени, схватил пяток яиц и к церкви побежал без тулупчика. Голова гудит и звоночками позвякивает, плечи болят не шевельнуть, до сих пор искры сыплются из глаз. Гринька не хныкал в голове настойчиво колотилось: "Грамота поможет  -  она спасёт"
             Гринька тихо вошёл в церковь,  его обдало уютным теплом. Прихожан не было. По углам потрескивали несколько свечей. Они заполняли дымкой всё пространство небольшой церквушки до самого купола. От них  приятно тянуло свечной гарью. Он прошёл до середины храма, и ему нестерпимо  захотелось крикнуть, воззвать громким голосом, но захлебнулся от клубка чувств, закашлялся и смиренно опустился на колени:
            -Господи! Помилуй, меня! Помилуй мать мою, братьев и сестёр! Не кому нас защитить. Помоги грамотой овладеть! Помоги тятьку усмирить, об этом более всего прошу!!!
Скрипнула дверь, из дымки появился батюшка Федор:
            -Зачем пришёл? Евангелие, стянуть хочешь? – строго спросил он, стряхивая, крошки с чёрной бороды.
            -Не, - протянув куриные яйца, тихо сказал Гринька.
Батюшка показал мальчишке первые пять букв алфавита ровно по количеству яиц.
            -Запомнишь, дурья голова? – справился поп. – Иди, темно уже.
            -А сколько ещё букв осталось, батюшка? - поинтересовался Гринька на пороге церкви.
            -Несколько раз придти придётся, - лукаво ответил Фёдор.
Почти месяц тайно  Гринька  брал яйца в сенях и ходил в безвозбранное время, заучивать буквы в церкви.
            -Теперь ты знаешь все буквицы, - похлопал по плечу Гриньку Поп.
Мальчик довольно улыбнулся:
            -Можно, Евангелие открыть?
Фёдор протянул книгу. Гринька бережно пролистнул страницу и побежал глазами  справа налево, потом слева направо. Затем вверх и вниз. Буквы молчали.
            -Буки, Онъ, Глаголь, - громко прочитал Гринька, так что огоньки на свечках колыхнулись. Мальчик взглянул на священника, кашлянул и продолжил, - есть, люди, ю, вди, ерь. Гринька беспомощно посмотрел на батюшку. Фёдор пристально глядел на мальчишку, едва сдерживая улыбку. Гринька опять заглянул в книгу, скользнул по строчкам, сильно покраснел и захлопнул книгу:
            -Они не говорят, - сдерживая слёзы, сказал Гринька и выбежал вон.               

            -Приходи завтра, Гриша, - крикнул батюшка, уже на крыльце. – Я научу тебя склады делать, ударения ставить, препинания и правописания знать будешь. Не сразу у людей  читать получается.
            -Да где ж, я тебе столько яиц наберусь? - огрызнулся горько Гринька.
"Такого ребёнка ни разу не видел. Это ж, какое желание надо иметь, упорство!? Вот если бы у меня такое желание имелось или у домашних моих. Буду учить даром, если ещё попроситься" - подумал, покачивая головой Фёдор, и глаза его увлажнились.
             Мысли в голове Гриньки скакали: " Поп обманщик, тятька злодей, где искать защиты и правды?" А под ногами скрипел снег, и хлестали колючие снежинки по лицу.
             Сокрушённый и промерзший, он вошёл в избу. Тятька сидел за столом, и грозно смотрел на домочадцев, стоявших перед ним:
             -Кто, без спроса яйца брал?
Мать развела руками, дети пожали плечами.
             -В моём доме воровства не допущу! – обжигая взглядом, рявкнул глава семейства.
Дети затрепетали, мать тихо заплакала. Гринька поглядел на всех, вздохнул и, опустив глаза, тихо вымолвил:
             -Я.
Избитый мальчик лежал на сене и всхлипывал: "Неужели в его жизни невозможно счастье и любовь? Разве я так плох, что и Бог меня не слышит? А если правда, Господь не любит меня?" От этой мысли он заплакал. – "Лучше мне не родиться".
Дунул в щели ветер и  лизнул леденящей прохладой Гришино лицо. Он обтёр слёзы и рассудил: "Сбегу, иначе жизни не видать. А как же мама, братья и совсем маленькие  сестрёнки? Оставить их  не могу, пропадут без меня... Но может же отец Федор читать?.. И я научусь! Где теперь яйца взять?»
             Пару дней после того, тятька не пил, на третий поднялся рано и стал собираться на ярмарку в уездный городок:
            -Гриня! – позвал отец. – Собирайся, поедешь со мной на ярманку. Хва сидеть, делом теперь у меня будешь заниматься.
             Мальчишка, послушно, потирая глаза, слез с тёплой белёной печи. Мать уже накрывала на стол завтракать. Молча, не глядя друг на друга, поели картофельную запеканку с коричневой корочкой, и запили квасом. Поднявшись с лавок, перекрестились и, накинув тулупы, вышли на двор.
             Работные люди, уложили последние мешки на сани. Отец уселся на воз спереди, Гринька приткнулся сзади – друг на друга не глядели.
Небо занялось и вскоре из снега вырвалось солнце. Подул ветер и нагнал серые, кудлатые облака. Начало посыпать снежком.
             От хутора медленно вышла пара санных упряжек, и, глухо звеня бубенцами, направилась в сторону уездного городка. Когда проезжали деревни, присоединились другие мужики на санях. К полудню двигался обоз уже из шести возов. Солнце проворно проскочило  небосклон и, откинув снежное одеяло, укладывалось на ночь.
             Когда шли по полю, проскочила почтовая карета и, всколыхнув, снег,  скрылась за леском. Оставалось час ходу до городка. Обоз, миновав поле, въехал в густой лес, прошёл с четверть версты, как вдруг кругом всё засвистало и загалдело, разъярённым призывом:
             -Грабь, мироедов!
С разных сторон к саням кинулось около двадцати человек разбойного люда: кто в солдатских мундирах, кто в тулупчиках, а один, самый лихой, во французском офицерском мундире, саблей размахивал. Лошади встали. Мужики схватили топоры,  вилы и принялись обороняться.
             -Схоронись в мешках, - прошептал тятька Гриньке и бросился с топором на разбойный отряд. Мальчик юркнул под мешки и через щёлку одним глазком стал глядеть на побоище. Один из своих мужиков пистолетик вынул и пальнул в грудь разбойнику, тот руки по сторонам развёл и на землю мёртвым повалился. Разбойники тут как озверели, как пальнули из своих ружей и всех мужиков разом положили. Один тятька умело продолжал орудовать  вилами, одного, другого кольнёт.
             -Кончай, мужики! – приказал разбойник во французском мундире и выступил вперёд на тятьку. – Сам, приколю.
Разбойник, ловко взмахнул саблей по воздуху и, закинув левую руку за спину, начал фехтовать. Раз, два, три и длинный выпад – сабля вошла в грудь тятькину. Он только рот раскрыл и судорожно ухватился за лезвие, голым руками, так и повалился с саблей, а разбойник плюнул в его сторону и крикнул разбойничкам:
             -Мужики, живо уходим!
Раненых  добили кистенями, кто под руку попался. Гринька сунул лицо в мешки и плотно прижался, чтоб не закричать, не заплакать, не забиться в истерике и не побежать. Тятьку, тоже хотели кистенем по голове съездить, да все уже на сани уселись, и мужик с дубиной побежал догонять своих подельников. Упряжки рванули по дороге, пройдя с полверсты, свернули в чащу и медленно пошли меж деревьев.
Совсем стемнело. Облака разбежались. На чёрной скатерти неба, заморгали звёзды, и меж ними засиял месяц. Мороз поджал, схватывая воздух и пробирая скрипом деревья. Гринька лежал тихо, всё собирался, как пружина и, подладившись, вывалился из саней.
         -Мешок, кажись, обронили, - сказал один разбойник.
         -Завтра подберём, а то отстанем, - сказал другой мужик.
А Гринька кувырком в снег покатился, головой об ствол берёзы стукнулся, и в бесчувствии остался лежать. Ему показалось, что голова его оторвалась и покатилась в заснеженный овраг.
          Из темноты в пляске выскочили буквицы от «Аз» до «Ижицы» и бойко завели хоровод, дрыгая маленькими ножками. Каждая из них, норовила заглянуть ему в лицо скорчить рожицу, а одна из них язык  показала.
-Помер!.. Так и не научился грамоте,   - пробежала страшная мысль в голове у Гриньки.
  Вдруг буквицы исчезли в кромешной темноте, потом опять появились, но уж строго, в чётком порядке, с интервалом, и  в слова сложились.
- Чего - то сказать хотят, - губами шевельнул Гринька. – Что толку, читать всё одно не могу.
Только первые слова прошли мимо, как послышался в голове у Гриньки голос: "Вставай Гриша,  иди и ничего не бойся… Живой ты!"
          Гринька открыл глаза. Через голую верхушку берёзы безразлично смотрел месяц. Мальчик привстал, ухватился за ствол дерева, поднялся, и пошёл по санному пути в сторону побоища.
          Сколь раз доставалось Гриньке и не перечесть, но сейчас не гудело, не ныло, а напротив ноги легко несли. Мальчик на ходу растёр снегом лицо, руки, и подумал: "Быстрее надо идти, там мужики побитые лежат и тятька". И тут же страх подступил: " Ночь… Мертвецы, и ни кого рядом". В стороне хрустнуло, потом рядом. Горячий комок дёрнулся от пяток и, разлетаясь на тысячи других, устремился по всему телу, шевельнув на макушке волосы.
           Издали по краям дороги бугорками чернели тела побитых мужиков – никто не двигался. Гринька с ужасом глядел на каждого мимо кого проходил – все уже окоченели.
           -Ву, ву! – завыли  неподалеку волки. Сквозь стволы деревьев мелькнула пара огоньков, потом другая.
           Гринька заметался в поисках оружия, схватил вилы, торчащие из снега, и приготовился к отражению атаки, а в голове мысль с огоньком завертелась: "Вот как дело разрешилось, тятьки вмиг не стало…"  Радость в сердечке его завертелась и комом накатывать стала и так понеслась, что от этой радости ему жутко стало. – " А где ж тятька?" Он завертел по сторонам головой, вглядываясь в тёмный лес.
           -Ву, ву, ву – наперебой, заголосили волки.
В шагах в тридцати от дороги на блестящем снегу лежал отец. Чуть ниже  ключицы  торчала из груди сабля. Гриша упал на колени подле отца  и взглянул ему в лицо. Закрытые глаза глубоко усели. Мальчик коснулся пальцем  холодной стали клинка. В груди его защемило, подкатило к горлу и хлынуло из глаз большими каплями тёплых слез на отцовское чело. Рядом хрустнули сучья, несколько пар горящих  голодом  глаз, мелькая меж стволами деревьев, приближались к мальчику.
           -Гр – и – ня, - послышалось протяжно, отрывисто, шёпотом, чуть слышно.
Гриня глянул на тятьку. У него были полуоткрыты глаза. От неожиданности мальчик обмер.
           -Лезь на дуб сынок, тулуп возьми, да верёвкой привяжись покрепче, - сказал он. – Покуда меня рвать будут, про тебя забудут… Быстрей сынок.
           Гринька поднялся, схватил твёрдой рукой вилы. Большой волк оскалился, и медленно переступая лапами, ощетинившись, стал приближаться к мальчику. Зверь зарычал и, открыв пасть, бросился в атаку. Гриня со всего маху, бесстрашно, ударил зверя острыми вилами в пасть. Завизжал, завертелся серый волк, разбрызгивая горячую кровь по белому снегу. Стая  дёрнулась. Вожак немного, помотал головой и пал на снег. Хищники, поджав хвосты, засеменили прочь, к дороге.
           -Вынь, саблю, сынок, - попросил тятька. – Холодная.
Зажмурив глаза, мальчик дёрнул за рукоять клинка, отец протяжно заохал, а сын рванул на себе подол рубахи и заткнул рану лоскутом. Потом побежал к дороге, стянул тулупчики с мертвецов и, вернувшись, тщательно закутал отца. А сам широко расставив ноги, встал на страже. Серые стали дожидаться у тракта, но трупов не тронули.
           Утром на тракте, чуть встало солнце, со стороны уездного города показался дилижанс, запряжённый двойкой.
Внутри было тёпло. Тятя лежал  на сиденье, прикрытый тулупом. Напротив, сидел помещик Бегунов и Гриша.
           -А эскулап, у вас имеется?
           -Всё у меня найдётся, не волнуйся, брат. Ты герой, как тятька твой. Знаешь, как мы с ним француза били?.. Сколь, разбойников в лесу было?
           -Много, барин, войско целое.
           -Вот народ, с войны по лесам шастает, кровь проливает. Кого побили? Крестьянский хлеб отобрали, сирот оставили без пищи оставили.  Теперь солдаты придут...
            Гриня коснулся рукой блестящей таблички на двери дилижанса, где была выбита надпись и прочитал:
            -Ма-с-те-р Ор-ло-в
            -Это что ж!? – изумился помещик Бегунов и широко улыбнувшись, продолжил. – Ха! Ты и грамоте обучен! Ну, Антип и сын у тебя.
            Затрещали настоящие крещенские морозы. Но солдат не пожалели, отправили на истребление разбойничьего гнезда. Повезло солдатикам, быстро отыскали разбойников по дыму костров. Внезапно навалились служивые, да перебили озябших лихих людишек, всех до одного, никто не ушёл, а для верности каждого ещё штыком кольнули. Стали дожидаться покуда, обоз санный придёт, чтоб покойников собрать, да по – христианскому обычаю схоронить. Дело к вечеру уже клонилось, а сани так и не пришли, может по головотяпству чиновничьему или ещё почему. Что ж, место приметили, и в уездный городок на ночлег отправились. А разбойничков до завтрашнего дня в штабелях лежать оставили. Солнце погасло быстро, взошла полнолицая луна и осветила жуткий курган. А в чаще засверкали многочисленные огоньки, и протяжный вой огласил начало трапезы.
Антип поправлялся, но  молчал, только когда жена подходила, говорил:
            -Прости меня, Пелагея, ради Господа нашего!
Она ничего не отвечала, плакала, по голове его ладонью гладила и думала про себя: "Что с мужем  стало и откуда счастье ей пришло?"
             Вскоре поднялся вольный крестьянин с ложа  и хозяйством занялся. Из города привёз книги с картинками:
            -Овладевай Гриша грамотой, помру, хозяйство  вести будешь, братьев и сестёр своих выучишь.