Книга Кораблей. Чародеи. Глава 12

Замок Твиллег. Аррайда

Меня разбудили ковыляющие шаги, странное постукивание и сопящий шепот:
— У, тьма какая…
— А ты светящийся шар подзови.
— А я умею? Издеваешься, да? Я в магии ни бум-бум, так и еще хрома-ая…
— Не реви, я сейчас.
Золотистые и лиловые светящиеся шары, обычно парящие над бассейном, пригасли, когда мы с Одрином заснули, не выходя из воды, и в термах царила разбиваемая плеском и шелестом волн полутьма. А теперь спокойствие дерзко нарушили виноватый голос Люба и капризные стенания Сандры Тальки.
— Не реви. Цыпа-цыпа…
Один из дремлющих шаров полетел в сторону двери, на ходу разгораясь, так что брат с сестрой оказались в круге света и разом зажмурились. Вид у рыжего приятеля синеволосой Артемии был смущенный и виноватый, Талька в свежих штанах и рубахе, босая и надутая, стояла, опираясь на резную трость, и мрачно оглядывала термы, как полководец перед сражением. Нас с Одрином в тени она видеть не могла.
— Ну вот, я же говорила, что здесь никого! И не заперто! Не хотел же ты, братец, чтобы я в тот чан в лазарете лезла? — зловеще поинтересовалась она. Конопатый неопределенно помотал растрепанной головой. Похоже, желал он именно этого, отчего его жизнь стала бы явно проще. Вот только признаться в том сестре опасался.
— Ну все, отвернись, я раздеваюсь. Нет, вообще выйди. И двери закрой.
— А ты не поскользнешься?
Талька сердито фыркнула.
— Знаешь что, братец! Ты иди, иди. А я, если что, покричу.
Люб, понурясь, поплелся к двери. А рыжая, бросив трость и прыгая на одной ноге, стала ловко выпутываться из штанов. Я подумала, что еще минута, и она свалится нам с Одрином на голову. Мне стало смешно. Я пошевелилась, и князь, не просыпаясь, стиснул меня в объятиях. Вода громко плеснула.
— Ой! Кто здесь?!
Мальчишка резко повернулся к сестре:
— Ты уже кричишь?
Талька взвизгнула, прикрываясь штанами.
— Там… кто-то есть…
Люб подскочил и опустился на корточки перед бассейном. Кивнул пальцем, и шар послушно переместился, слепя светом глаза. Я резко зажмурилась.
— Ой, простите, госпожа Триллве. Мы не знали!
— Тише, — я глянула на спящего жениха. — Кончайте визжать. Пришли мыться — мойтесь.
Я окинула взглядом бассейн, скрывающийся в полутьме.
— Он огромный. Если влезть на той стороне — нас друг другу видно не будет.
Талька вспыхнула до корней волос:
— А вода?
— Что вода?
Люб потянулся пальцем, а потом облизнул его:
— Тьфу, соленая… Я-то думал, вишневый компот…
— Ага, с рыбками. Только их сейчас не видно.
Рыжий захихикал, а Талька продолжала алеть так сильно, точно Иса вишневый компот устроила не из воды в бассейне, а из нее.
— Я стесняюся, — наконец, выдавила она.
— Чего именно? Мы в воде, нас не видно... И вообще, мы красивые, — я глубоко и нежно вздохнула.
Талька тоже вздохнула: бассейн выглядел куда привлекательнее дубовой бочки в лазарете.
— А князь против не будет?
— Ага, сейчас вот разбужу и спрошу.
Она испуганно выкрикнула:
— Не надо!
Люб захихикал. Сестра одарила его гневным взглядом, быстро посрывала с себя одежду и скользнула в воду. Счастливо охнула:
— Как здесь хорошо!
— Ну вот, — заметил мальчишка, — а ты еще лезть не хотела.
— Я хотела, только стеснялася.
Она нырнула, проплыла туда и сюда и вынырнула. Помотала мокрой головой — с рыжих волос полетели брызги.
Я вытерла лицо.
— Правда, теперь повязку на колене менять... — Талька извернулась, рассматривая на нежной коже ссадины и синяки, оставшиеся от общения с легатом гроссмейстера ордальонов Торусом эйп Леденвалем.
— Мне тоже, — буркнула я. — А вообще-то, что у тебя с коленом?
Рыжая, беспокойно оглянувшись на Люба, засучившего штаны и болтающего в воде ногами, приблизила ко мне лицо:
— Торус…
Я оглянулась на князя: спит. Поманила Тальку рукой:
— Не говори при нем... о Торусе... гадостей. Ясно? Тут какая-то темная история с сыновьями вышла, что оба не в замке воспитывались.
— С сыновьями?! — девица подпрыгнула, забыв о колене.
— Алер — сын Одрина, — просветила я ее.
— Ой!.. А я не знала… — Сандра Талька судорожно обняла себя за плечи. — А князь Сианн совсем не такой, правда? — она понизила голос и слегка покраснела.
— Какой не такой? — я приподняла брови. — Как Торус? Нет, что-то общее у них есть. Родовая вредность.
Я вспомнила, как младший князь целовал мне руку, и фыркнула.
Талька покраснела еще пуще и поспешила окунуться с головой. Всплыла, отфыркиваясь, тряся мокрыми волосами, очень похожая на болонку после купания.
— А правда, что у него есть невеста?
— У Сианна? Даже две, — я с трудом подавила желание засмеяться. — Одна здешняя, вторая в Мерриане... ну, если я правильно запомнила. Но местной он собрался дать от ворот поворот. И я его понимаю.
Талька отвернулась, пряча зеленые глазищи.
— Э-э… Уютно тут...
В термах и правда было уютно: ненавязчивый полумрак, колыхание светящихся шаров над парящей водой, приятные запахи… но не об этом же менестрелька говорить со мной собралась!
— Не увиливай. Меррианская невеста далеко, а ты близко... И уж всяко приятней этой Идринн. Зануда она.
— Нельзя, — пролепетала рыжая. — Он же обручен... И, потом, он меня не любит... Он князь, а я никто....
Мне захотелось ее стукнуть.
— А он дважды обручен. Так что какой-то из девушек врет все равно. Это раз, — я загнула большой палец на левой руке. — Не любит? Так заставь, чтобы полюбил, — загнула указательный. — А насчет никто... Люб твой брат, правильно? И сын военного князя? А отец у вас общий?
Я с фырканьем погрузилась в воду, вынырнула, отводя мокрые волосы с лица, зная, что краснею:
— Я уж вообще никто и ниоткуда. А Одрин меня любит.
Люб согласно взбрыкнул... Рыжая дернулась.
— Все равно! Я ему не нужна. Он свой давнюю любит! Ждет…
— Слушай: кончай орать, — скривилась я. — Если бы любил — не ждал бы, давно сам за ней поехал…
Я сладко зажмурилась.
— Как Одрин за мной... Наплевал, что раненый. А то что, девушка сама к твоему Сианну лететь должна, так? Не понимаю я такую любовь.
— Он думал, что его тут повесят, поэтому ее и не взял. А разберется в Сатвере — непременно поедет за ней, — кинулась защищать Алера менестрелька. — И, потом, у нее, говорят, отец! — Талька перестала отворачиваться, зато загляделась на высокий потолок, теряющийся в полумраке.
— Чего отец? — не поняла я. — Сианн же не на нем собрался жениться... И вообще, если его здесь повесить собирались — вот ерунда-то, то зачем он сюда ехал? Женился бы сразу... Между прочим, и у него отец.
Я тоже зачем-то взглянула на потолок, затем перевела взгляд на Одрина и сердито стукнула кулаком по воде. Князь, разбуженный уколами капель, вздрогнул и открыл глаза. Изумленно вперился в Сандру Тальку:
— Та-ак... А я наивно полагал, что имею право на личную жизнь…
Я, смеясь, обхватила его шею:
— Да как-то не похоже…
Ну кто мне объяснит, почему я так счастлива? Словно во мне, с каждым днем разгораясь, пылает ровный сильный огонь.
— Меня тут нет... это не я... — рыжая подогнула ноги и мягко ушла в воду.
— Ой, — сказал Люб, пялясь на проснувшегося князя. — Д-доброе утро.
Я подумала, что ойкать при встречах с Мадре входит у него в привычку.
— Вечер уже. Ну, и что, позвольте узнать, вы тут делаете? — жених изо всех сил попытался сдержать рвущийся наружу смех. — Сандра, вы там не утоните часом!
Мы с мальчишкой нырнули за ней, едва не столкнувшись лбами, пытаясь нашарить рыженькую элвилин в кровавой воде. Наконец ухватили за волосы и вытащили. Вместо благодарности Талька заорала, как резаная:
— Ныряю я! Ну, чего пристали?!
— Тише ты! Меня нельзя так пугать, я беременная, — я громко фыркнула, покраснела и тоже ненадолго нырнула, чтобы остудиться.
— Ты... вы? — Талька округлила глаза.
— Не мы... только она, — Мадре нежно мне улыбнулся.
Вид у рыжей сделался такой, что я едва не захлебнулась от смеха. Она захлопала глазами.
— Но вы же... как же...
— Что «мы же»? — нахмурился князь. Я положила мокрую голову ему на плечо. Мне было интересно, что скажет Талька. Люб, вероятно, наученный горьким опытом, ждать этого не стал. Сильно загребая «вишневый компот», уплыл к другому краю бассейна и там притих.
— Не женаты! Так же нельзя... это разврат, — выпалила девица, сделавшись пунцовой. — За это судят!
— И кто же, позвольте узнать, возьмет на себя миссию судить нас? — холодно спросил Одрин. Вид у него был величественный, и этому вовсе не мешало, что он голый. Нижняя губа выпячена, жилистые руки скрещены на груди.
— А что, раз вы князь, вам позволено все? — Талька вскинула голову, точно древняя пророчица, отчетливо сознающая, что говорить такого не стоит, и что вообще не ее это дело, но готовая за истину взойти на костер.
— Нет, — спокойно произнес Мадре. — Более того, раз я князь, мне не положено очень многое, что могут позволить себе простые элвилин. К счастью, любовь в эти положения не входит.
— Не суди — и тебя не осудят, рыжая, — я прижалась к Одрину сильнее. — Я люблю его. В этом нет ничего развратного и низкого. Просто... ты еще не любила... по-настоящему, чтобы это понять.
— Я не сужу, — Сандра Талька с укоризной глядела на нас. — Любовь это... это святое. Но спать можно только после брака, — она посмотрела на меня с обидой. — И вообще. Откуда ты знаешь, что я не любила? Может, вот, любила? Мне уже семьсот, вот... Но любовь и разврат — это разное.
— Послушайте, Сандра, — вежливо поинтересовался лилейный. — А вы с Идринн, случайно, не родственники?
— Ага, обе редкостные дуры...
Талька подскочила, и ее огромные глаза стали еще больше. Она махом вылетела на бортик, наплевав на больное колено, и попыталась нашарить трость — то ли чтобы обрушить на меня, а скорее, чтобы ускакать от нас подальше.
Я тяжело вздохнула. Все же возраст и жизненный опыт — вещи разные.
Одрин, прищурившись, посмотрел рыжей вслед:
— Ну, и кто тут возмущался по поводу разврата? Я, между прочим, мужчина, а вы передо мной голой попой трясете.
— Ну, так отвернитесь!
И Талька стала стремительно одеваться...
Я зажала кулаком рот. Мне казалось, еще минута — и я скончаюсь от смеха. Где-то вдалеке, делая вид, что не слушает, громко плескался Люб. И я на что угодно готова была поспорить, что он сейчас тоже весь пунцовый — до самых кончиков острых?? ушей. И жутко сожалеет, что вовремя не ушел.
— Сандра... — окликнул Одрин, обнимая меня одной рукой. — Не нужно обижаться. И осуждать других тоже не нужно.
— Я не осуждаю... — Сандра Талька еще раз огляделась в поисках трости. — Просто.... просто... — трость не нашлась, и она со страдальческим видом уселась на пол. — Просто я вам завидую. Вы очень счастливые...
— Девочка... — элвилин помолчал. — Я ждал свое счастье две с половиной тысячи лет... Не нужно взваливать на меня чувство вины за то, что нам просто повезло, хорошо? Ну, а чтобы не смущать вас нашим «развратным» поведением, я здесь, перед вами, еще раз попрошу Триллве стать моей женой.
Он обнял меня и заглянул в глаза:
— Ты так мне и не сказала, согласна ли...
Я в последний раз всхлипнула от смеха и смахнула слезы с ресниц:
— А… разве может быть другой ответ, кроме «да»?
— Ой, Мгла-а... не повезло тут только мне... — рыжая закрыла багровые щеки руками. — Простите, что помешала...
— Скажи: «я больше не буду»! — прокричал Люб с той стороны. В него полетело полотенце. Разумеется, не достало и, как тонущий корабль, ушло на дно.
— Отвернитесь, — строго произнес князь, — нам нужно одеться. Тебя, Люб, это тоже касается!
— А я и так не смотрю... очень надо... Чего я там не видела...
— Тогда проверьте, цел ли кувшин. Виолет поделилась с нами четырехсотлетним медом своей прабабушки, и мне бы не хотелось его потерять.
Одрин легко подтянулся на бортик и помог вылезти мне. Я сухим бинтом перевязала ногу и с наслаждением влезла в чистое, о котором позаботилась экономка. Одрин тоже оделся и, сбив печать с кувшина, невозмутимо налил мед в кубки:
— Наслаждайтесь, дамы, я подожду.
— У меня сухой бинт есть. Нужен? — я помахала им в воздухе, показывая остроухой.
— Нет, спасибо, — отозвалась церемонно рыжая и понюхала кубок:
— Настоящий осенний мед! Я такой пила… один раз… в Ледене.
Я сощурилась, недоумевая, чем этот мед так восхищает элвилин. Разве необычайной щедростью Виолет?
Я залпом осушила кубок. И что в нем особенного? Точно такой же мед Алиелор Сианн прятал у себя под кроватью. А еще… как этот мед, пахнут светлые волосы моего жениха.
Сандра Талька глянула на меня с открытым ртом. Одрин перехватил этот взгляд и тепло мне улыбнулся:
— Этот мед нужно пить медленно, смакуя каждую каплю. Только тогда можно уловить мельчайшие оттенки вкуса и аромата: папоротник, стрелолист, вереск… самая капелька болотной орхидеи… И последнее осеннее солнце, подарившее меду свое тепло.
— Собранное на заре тонкими дланями элвилинских девственниц, — я икнула. Одрин расхохотался и вдруг болезненно сморщился, взялся за виски.
Хмель из меня выветрился так же мгновенно, как и одолел.
— Одрин, что с тобой? Тебе плохо? Лекаря позвать?
Он перехватил мою руку:
— Не надо, — и криво улыбнулся. — Похоже, Иса на мышиных хвостах все же сэкономила.
Талька поперхнулась и закашлялась:
— Меня сейчас стошнит.
— Хватит прикидываться! — рявкнула я на нее. — Бегом за Сингардом!
— Госпожа Триллве, я сбегаю! — Люб выбрался из бассейна. С мальчишки ручьем стекала вода, а на конопатом лице сияли восхищение и готовность помочь. — Я такой боевой девицы, как вы, еще не видел!
И прежде, чем сестра и князь испепелили его взглядом, вылетел за двери.
Я подхватила падающего жениха, а Талька, не долго думая, зачерпнула и выплеснула на нас кубок воды.
— Ой-е! — Одрин резко сел, ощупывая совершенно мокрую повязку на макушке:
— Сандра, это что, месть?
— Это помощь. Меня так всегда в чувство приводят...
Она прикусила язык, чтобы не сболтнуть, кто и где, но, судя по алеющему лицу, там явно был замешан Алиелор Сианн. Я посочувствовала рыжей: это как же трудно врать, когда так бурно краснеешь!
Тут в термы ворвался Люб, все еще мокрый и страшно довольный:
— Привел!
Лилейный снова схватился за виски.
— Что, худо? — дедка Сингард, кряхтя, опустился рядом с ним на колени, щупая лоб. Люб присел рядом:
— Это просто укрепляющее зелье перестало действовать, правда? А хотите, мы украдем еще?
— Сумку давай! — лекарь бесцеремонно стянул торбу со снадобьями, болтающуюся на тощем плече Любова чада, и принялся копаться в ней, шурша и звякая.
— Вымя жабы... Вы бы, князь, еще красавки[18]  тяпнули... Выпейте это... и это... по очереди.
Он сунул Мадре два совершенно одинаковых пузырька.
— Еще раз, мэтр, медленно! — рыкнула я. — Первый дайте мне, а второй сами держите. Вы же не хотите его отравить!
— А стоило бы.
Дедка отнял у меня пузырек и сунул другой:
— Не тот. Вот этот.
Я зубами сковырнула пробку.
— Добрый вы, Сингард... — печально процедил Мадре.
— Да, я очень добрый. Пейте.
Талька принюхалась:
— Водорост с Гнилого болота. Этим не отравишься...
Сингард, поглядев на нее, хмыкнул.
— Весь? — уточнил Одрин, наученный горьким опытом.
— Звезды с вами! По глотку, — замахал на него лекарь. Повернулся к Любу: — А ты иди переоденься, внучек.
— Ага, счас, — Люб тихонько вздохнул и тронул меня за рукав. — Госпожа Триллве...
— Что?
— Талька говорила, вы четверых ордальонов уложили. А мне не покажете? Ну, как мечом работать. Пока папы нет.
— А мне? — вскинулась Талька. — Я тоже хочу!
— Кстати, — дедка Сингард снова полез в свою объемистую торбу и вытянул оттуда изящный кинжал с бирюзой в навершии, отнятый мной у Торуса. — Держи свою цацку, ты ее у меня забыла. А за мечом придешь сама, я не нанимался железяки таскать.
Одрин схватился за второй пузырек.
— Триллве, не вздумай, ты ранена! Я тебя запру! Дай сюда!
Уж кто бы говорил! Беловолосое недоразумение с пробитым черепом. Я подмигнула Любу и отдала жениху кинжал. Пузырек выпал из руки Одрина, расплескивая содержимое. Сингард возмущенно каркнул. Талька отодвинулась.
— Я сейчас приберу! — Люб принялся вытирать зеленую лужу полотенцем. Ох, и огребет он от Виолет.
Мадре смотрел на кинжал, как на привидение. До половины вытянул из ножен.
— Откуда он у тебя?
— У Торуса отняла. Не могу я безоружной ходить, мое все пропало. Может, надо было его Сианну отдать? Прости, не сообразила.
Я глубоко вздохнула.
— Торус — это который сын Исы; который Тальку бил, да? — конопатый выпустил полотенце и сжал кулаки.
— Это кинжал Тавви, матери Сианна.
Меня охватило жгучее желание провалиться сквозь землю.
— Я подарил его ей в день свадьбы, и Тавви с ним практически не расставалась. Даже когда ушла… к другому, — говорил Одрин тихо. — А когда умерла — кинжала при ней не было. Откуда он мог оказаться у Торуса?
Сингард пожал тяжелым плечом:
— Перестаньте задавать риторические вопросы, князь. Вам надо поспать. А потом на трезвую голову и подумаете. Или поймаете Торуса и спросите. Или у госпожи эйп Леденваль, она под рукой и никуда пока не собирается, — мрачно завершил лекарь.
Бледное лицо Одрина обрело такое каменное выражение, которого я до сих пор на нем не видела.
— Люб, живо! Роха ко мне!
Мальчишка вскочил.
Сингард потряс тяжеленной головищей:
— Ну, князь, что вы еще такого задумали? Поглядите, девочка едва не падает, — он толстым пальцем указал на меня.
— Проводите ее в покои, Сингард.
— А если я не пойду?!
— На руках отнесу! — дедка разогнулся и закинул меня на плечо. — Ну, до чего же пациенты у меня упрямые!
Я, совсем забыв о ране, стукнула лекаря ногами, и, зайдясь от боли, тряпочкой повисла на нем, потеряв сознание.

Меня легонько похлопали по щекам, сбрызнули водой, а потом поднесли к носу что-то настолько вонючее, что я невольно чихнула и очнулась.
— Ну вот, я же говорил, ничего страшного, — пробасил Сингард у меня над головой. — Занимайтесь делом, князь, а я пригляжу за барышней. Надеюсь, она теперь будет осмотрительней. Это надо же так пинаться, — ворчал он, унося меня куда-то. — У меня там, где спина теряет благородное название, теперь сплошной синяк.
Я громко фыркнула, но дедка не обратил на это никакого внимания. Он принес меня в князевы покои, полные синевы и серебра, и задумчиво остановился перед монументальной кроватью на грифоньих лапах с позолоченными когтями. Я заметила их блеск сквозь приоткрытые ресницы.
— Нет, ну это надо же! Закинуть я тебя туда закину, — обратился лекарь ко мне, хотя я упорно не отзывалась, вися у него на руках. — Но я ж тебя знаю, ты упрямая, станешь слезать — еще что-нибудь переломаешь…
Он обогнул кровать и мягко опустил меня на шкуру снежного барса у очага. Подсунув скрученный кусок бересты, разжег сложенные в нем горкой дрова.
— Та-ак. К чему бы тебя привязать, чтобы не сбежала? А то Одрин мне голову оторвет.
— И поделом.
— И тебе меня ни капельки не жаль? — Сингард наклонил голову, взмахнув густой кучерявой гривой цвета темного золота. — О тебе же пекусь, глупышка.
Дедка мимолетно погладил мой живот. Я вдруг всхлипнула, уткнувшись в подушку из яркого атласа, валявшуюся на шкуре. Сингард с кряхтением опустился на корточки около меня, потрепал по еще влажным волосам:
— Ну тихо, тихо, деточка, сообразим что-нибудь.
И стал рыться в торбе, перебирая мешочки с травами и пузырьки.
Накапал что-то в толстостенный серебряный кубок, снятый с полки над очагом, разбавил водой. Поддержал меня под плечи:
— Давай-ка, пей.
Я послушно глотнула. И провалилась в запахи осеннего меда и лилий. Опять мне привиделось серое море, одетое плащом дождя. Я летела над ним, тяжело взмахивая синевато-черными крыльями. Тучи словно прижимали меня к пенистым гребням — ниже, ниже. Перья набрякли водой, а потом я опустилась — на лед, уже бескрылая. Но упрямо спешила в сторону берега, где меня ждал, высоко подняв над головой круглый фонарь, похожий на хищную птицу человек. Сперва я бежала, потом брела, потом лед не выдержал моей тяжести и в нескольких ярдах от берега треснул, брызнув пенистой водой. Я ухнула в разлом, вцепившись пальцами в закраину, раздирая их до крови, царапая лед ногтями. Мужчина шагнул вперед. Наклонился, заглянув в лицо. И несколько раз ударил каблуком мне по кистям. Перемешались осколки льда и кровь из раздробленных рук. Меня потянуло вниз, соленая вода заглушила крик. И вдруг стало тепло.
— Триллве, тише, не плачь. Плохой сон приснился? Не плачь, моя девочка…
Запах лилий стал сильнее. Крепкие руки прижали к себе, баюкая; отерли от слез щеки. Хрипловатый голос напел:
— Спи, малыш, пока зима,
Век не быть зиме…
В свете разгоревшегося в камине пламени я видела точеный профиль, жесткие губы, упавшую на глаз белую прядь. И под колыбельную Одрина снова уснула, на этот раз без сновидений. Просыпаясь, я чувствовала спиной его тепло, тяжелую руку у себя под грудью и мягкое дыхание на затылке. Я осторожно высвободилась, села, подложив в огонь пару березовых полешек. Пригладила волосы. Жених спал, глубоко и ровно дыша и счастливо улыбаясь во сне. Я любовалась им какое-то время, а после встала. Смутная мысль погнала меня из залитых предвечерним солнцем покоев сначала в коридор, а потом на внешнюю галерею и вниз по лестнице во внутренний двор Твиллега, в этот раз для разнообразия пустой. Прижавшись спиной к точеным балясинам деревянной лестницы, я обдумала зацепившую меня мысль с разных сторон, повертела, как вертят в детстве перед глазом цветное стеклышко, любуясь сквозь него на солнце, траву, деревья, удивляясь, насколько при этом меняется мир. Мысль была удивительно проста: Сябик — дружок Алиелора, похожий на мокрого ежика Себастьян Лери Морион — прячет что-то в конюшне под сеном, и я хочу это что-то оттуда забрать.
У симурана-оборотня сорочьи привычки — его тянет на блестящее. Когда мы вчера ночью спешили убраться от Исы, а Сябик ревел в конюшне — еще одна жертва Алиелора, между прочим, — я лишь мельком отметила этот блеск, мягкий, вишневый. Что-то он мне напоминал. Что-то важное, отчетливо связанное с приснившимся кошмаром. И с клинком Торуса. Легкий, изящный, прекрасно сбалансированный, он вот не пришелся мне по душе.
Усиленно морща лоб, словно так надеясь что-то вспомнить, я заковыляла вдоль густо заросшей плющом стены: то ли давешние проплешины на ней затянулись, но скорее, вылазили мы из окна не здесь.
Двор изогнулся, мазнув золотистой дымкой по глазам, как огромный кот, подставляющий солнцу другой бок, и мне явились ворота конюшни с чешуйками голубой облезающей краски, врезанные в щедро выкрашенный известкой бастион. Скрипнув на петлях, приоткрылись от легкого толчка. Пахнуло навозом, сенной трухой, прохладой. Под куполом на деревянной решетке загулькали голуби.
Казалось, на сене еще оставалась вмятина от мальчишечьего тела. Я с облегчением уселась в нее и запустила руку под колючие сухие травинки. Пальцы плохо гнулись от волнения и никак не могли уцепить то скользкое, что я нащупала. Я сердито перевернулась на живот, сунула руку глубже и вытянула на свет чуть изогнутый меч в потертых вишневых ножнах. Я лежала рядом с ним, задыхаясь, как от бешеного бега, сердце колотилось где-то в горле. Его не могло быть здесь! Меч тонул вместе со мной. Меня тогда вытянули, а он так и остался на дне. Я на ладонь выдвинула клинок из ножен, подышала на него, протерла рукавом, подставила солнечному лучу, падающему в продух под крышей, заворожено разглядывая волны и размытые снежники на узкой полосе клинка. У мечей не бывает одинаковых узоров, как не бывает одинаковых линий на ладонях. Свой не спутаешь ни с каким другим.
Я любовалась его мягким сиянием, огнем рубина в черенке, аккуратно пригнанным виток к витку кожаным шнуром, обвивавшим рукоять. Из инкрустации на ножнах выпало несколько камней, следовало натереть бляшки, соединяющие ремешки, и окантовку ножен. Сам клинок оставался безупречен. Меч Сухменного короля, мое родовое оружие.
Я несла его двумя руками перед собой, забыв о боли в раненой ноге, с приоткрытым ртом, мало что замечая.
— Госпожа! — незнакомый элвилин успел поймать меня за локти и придержать у широкой груди, только потому мы не столкнулись.
У него были темно-рыжие волосы ниже плеч, гладкое лицо, по которому невозможно определить возраст (впрочем, как у всех элвилин); зеленые глаза под густыми, тоже рыжими, ресницами насмешливо щурились. Одет незнакомец был в кожаную проклепанную кирасу и шерстяные штаны, заправленные в кожаные сапоги, мягкие и высокие. Пыльный зеленый плащ топорщился от меча. Да и смотрел элвилин больше не на меня, а на мой клинок. Быстро облизывал языком потрескавшиеся губы. Пахло от него лесом и дымом.
— Велит Цмин эйп Лаариваль, военачальник элвилин, — представился он.
— Триллве.
Я мельком взглянула на башни: к синему флагу Идринн и сине-серебряному Одрина прибавился алый. Ну вот, еще один князь дома.
Цмин улыбнулся:
— Очень хорошо. Быть может, вы подскажете мне, где находятся мои бестолковые дети?
— И вовсе не бестолковые, — почему-то обиделась я. — В термах были, — я посмотрела на небо, — часа два назад.
— Спасибо, леди. Вас проводить? Держитесь вы на ногах не очень уверенно.
— Велит! Оставьте в покое мою жену!
Военачальник шарахнулся. А Одрин буквально слетел по лестнице, потный, растрепанный; точно привидение, встал рядом со мной. Я поглядела на его нос с легкой горбинкой и выпяченную губу, на сбившуюся на бок повязку на голове, и захлебнулась нежностью. Мадре подхватил меня на руки. Продолжил куда спокойнее:
— Она ранена и устала. И еще огребет за то, что ушла без спросу.
— Зато я меч нашла!
Лилейный, продолжая хмуриться, пропустил мои слова мимо ушей. Любов же отпрыск весело сверкнул глазами:
— Я просто хотел сказать ей спасибо за то, что спасла мою дочь.
— Так ты уже знаешь?
— С самого начала, как вы въехали в Дальнолесье. Но пока не знаю подробностей. Иду за ними. Вот что еще, князь, — смешинки из зеленых глаз пропали. — Мы подобрали погибших в Вересковом цвете. На когда назначишь похороны? И, — Велит шагнул вперед и сказал очень тихо, — многие элвилин хотят отомстить. Я их удержал и оставил в деревеньке стражу из детей Люба, но... Одрин, будь осторожнее.
Лилейный быстро взглянул на меня.
— Я буду. Велит, мы поговорим об этом потом.
— Очень хорошо, — отозвался тот сухо. — Я иду к детям. Пошлешь за мной, когда освободишься. Кстати, не подберешь ли какую-либо должность для рыжей? Чтобы перестала шастать где попало и влипать в неприятности?
Мы с Мадре дружно фыркнули.
— Хорошо, Велит, я подумаю, — куда мягче отозвался он и, обогнув Талькиного отца, понес меня в замок.
— Вот и ладно. Пойду ее обрадую.
— Одрин, ты чего на него так накинулся? — спросила я, когда Цмин эйп Лаариваль уж точно не мог нас слышать. — Он ничего мне не сделал. И вообще, военный командир, в конце концов, имеет право интересоваться.
Князь промолчал, и лишь когда я уже перестала надеяться, что мне ответят, пробормотал с виноватым выражением на лице:
— Кажется… я просто тебя ревную.

18 - Красавка — народное название белены.