Анри

   "Анри Амвросиевич Рухадзе - известный российский физик-теоретик, заслуженный деятель наук России, академик Академии естественных наук России и Инженерной академии им. А.М. Прохорова, доктор физ.-мат. наук, дважды лауреат Государственной премии СССР, лауреат премии им. М.В. Ломоносова I степени (МГУ), специалист с мировым именем в области электродинамики материальных сред, физики плазмы и плазменной электроники, профессор МГУ и МФТИ и главный научный сотрудник ИОФ РАН."
    Вот что можно многократно прочесть, войдя в GOOGLE. Но никто, не исключая студентов, ни в глаза, ни за глаза, не называл его не только по имени отчеству, но и не упоминал , говоря о нём, фамилии: лишняя информация - не так уж много на свете физиков теоретиков по имени Анри. Сославшись на него в разговоре с Владиславом Ивановичем Пустовойтом, тоже выдающимся физиком теоретиком, который во времена моей молодости (почти былинные) был просто Славой Пустовойтом (Слава - имя распространённое,- и на него ссылались, называя фамилию), я позорно назвал Анри Амвросиевича Анри Александровичем, по инициалам.  Откуда мне было знать его отчество, если я его во многих разговорах ни разу не слыхал. Слава ужаснулся моему невежеству и очень не советовал так простоволоситься в будущем. 
   В маленьком в сравнении  с Москвой, особенно по количеству светил, Харькове, откуда я родом, академика Илью Михайловича Лифшица называли Лёлей, а профессора Моисея Исаковича Каганова Мусиком.  Но то "провинциальный" Харьков, в котором, правда, некогда не гнушался жить и работать сам Ландау.
   Познакомился я с Анри в незабываемом для меня 1967-м году. В то время я был никто и звать никак: не кандидат, не начальник, не партийный, не русский, да ещё еврей, не избирался, не был судим, не сидел. Всего одна статейка в полуприличном Акустическом журнале, да и то бесценная - гроша ломаного не стоила. В то время я поступал и не был ни отвергнут, ни зачислен в аспирантуру ВНИИФТРИ (Физико-Техничеких и Радиотехнических Измерений) в посёлке Менделеево Московской области. Моё зачисление было отложено ввиду отсутствия научного руководителя. Мой предполагаемый руководитель М.С. Гитерман от меня отказался. Тогда я ещё не знал, что он тем самым меня просто спас. Вскоре он реализовал свой план "измены родине": подался во "враждебное" государство Израиль на пмж (постоянное место жительства). Будь он моим руководителем, моя научная карьера так бы и не началась. Более того, он захватил меня на семинар Гинзбурга, где и свёл с Рухадзе. 
   Сижу рядом с Гитерманом, пытаюсь слушать докладчика и разглядываю зал - первый раз всё-таки. Впереди сидит небольшого роста черноволосый, часто оборачивающийся перекинуться словом с кем то из сидящих сзади, небрежно одетый человек с подвижным и очень симпатичным лицом доброго человека. С виду похож на грузина. Стал вспоминать,  какие теорфизические грузинские фамилии я знаю. Вспомнил только фамилии авторов книги по плазме: Силин, Рухадзе. Угадал! Сначала Гитерман попытался всучить меня Арцимовичу. Профессор удивился такой наглости: "Зачем мне парень из провинции?". "Эта провинция - Харьков", - оправдывался Михаил Самуилович, но без малейшей надежды на успех.
   И тут подвернулся Анри. "Вот ты и возьмёшь!", - обрадовался М.С., зная, что Анри никому не может отказать. Это его качество стало основанием стенгазетной хохмы в ФИАН-е: "...какое счастье, что бог создал его мужчиной - что бы с ним стало!". Реакция Анри была естественной: "А что? Хорошая женщина была бы!". Анри тотчас дал согласие. Как выяснилось в дальнейшем, он думал, что его просят о чисто формальном согласии быть руководителем диссертации, ввиду нехватки докторов наук в областной конторе. "Тогда пиши", - говорит М.С. и суёт Анри чистый лист бумаги.  Анри глядит на него с хитрой усмешкой, мол не на того напали, подписывает внизу белый лист и, завершая операцию: "А выше сами пишите!".    Приближалась пора летних отпусков. Договорились, что я появлюсь в сентябре. Так я был зачислен в аспирантуру.
   О нашей второй встрече в сентябре Анри рассказывал: "Как снег на голову, сваливается на меня маленький такой человечек и говорит: "Вы мой научный руководитель (де факто)!"". Мир - это, в том числе, мир сплетен. Мир науки - в не меньшей степени, чем прочие. Вскоре Анри передали слова М.С. : "Странный человек Анри. Я от парня отказался, а он взял.". "Назло ему,- сказал Анри - будем работать, и всё у нас будет хорошо". Нельзя брать на работу проф-непригодного,   например, брюхо больному резать. Но в ученье - в чём проблема? Не способен - отчисли. Не мог Анри отказом растоптать человека. Простим ему эту слабость.
 "Добрый и порядочный - ну и что?", - скажет ... да кто угодно. Ни из доброты, ни из порядочности шубы не сшить. А без шубы бывает холодно, особенно зимой, и особеннее того в России. Кто не ценит, не говоря уже о доброте, просто элементарную порядочность, тот по слепоте душевной не видел и по везению невероятному сам ни разу не попал под каток людской злобы, чёрной зависти, воровства. Последнее в науке, в основном, касается мозгов, притом воруют не только заслугами убогие, но и ... Мой приятель, не ранжированный, просто кандидат наук, рассказал, что когда оформлялся патент на, по его словам, отнюдь не эпохальное изобретение, то от одного нобелевского лауреата поступила "просьба" включить его в число соавторов. Автор спросил у передавшего эту просьбу, на кой ляд такому большому человеку надо оказывать честь соавторства столь невеликому научнику. "У него, оказывается, не длинный список патентов",- был ответ. Будда учил преодолевать в себе властолюбие, сластолюбие и честолюбие. Не все учёные буддисты!
  Первая фаза нашего сотрудничества окончилась крахом. Анри из интеллигентности, скорее, супер-интеллигентности, постеснялся ставить мне задачу по своей родной тематике, не имеющей ничего общего с тематикой ВНИИФТРИ, куда я был зачислен в аспирантуру, и мы сунулись в чужую епархию, - в твёрдое тело. Одна сильная статья всё же получилась и была послана в ЖЭТФ (журнал экспериментальной и теоретической физики). Такие статьи рецензируют академики. К сожалению, хорошая статья оказалась в мусорной корзине. В редакции ЖЭТФ долго смеялись. Практически одновременно туда пришли две статьи разных авторов на одну и ту же тему с одинаковым названием, только в нашей с Анри статье было приведено аналитическое решение, а в статье академика Кадомцева с его аспирантом - численное. Неписанное правило нарушил Анри (с меня безымянного какой спрос?). Академик пылал справедливым гневом: аналитическое решение куда ценнее численного. Анри предложил мне отозвать статью "на доработку". Он никогда не лез в драку корысти ради - только себе в убыток. К счастью, позориться не пришлось. Академик рецензент указал нам на недоработку: не были чётко оговорены границы применимости полученного решения. "После устранения этого недостатка, - писал рецензент, -  я буду рад представить Вашу статью к опубликованию". Нужно было всего лишь дописать одну фразу, но мы её не дописали. Было немного обидно: я просидел от завтрака до полуночи без перерывов на еду, добывая это решение. И всё же я был доволен этим провалом. Во-первых, из одной, пусть сильной, статьи ни шубу, ни, тем более, диссертацию не сшить, а во-вторых, я надеялся продолжить взаимодействие с Анри: ведь получилась же хоть одна хорошая статья, пусть и для мусорной корзины.
   Вторая фаза нашего с Анри взаимодействия началась не только удачно, но и с удачи. Предстояло решить нелинейное дифференциальное уравнение четвёртого порядка, над которым уже 7 месяцев безуспешно бился другой аспирант Анри. Честно признаюсь, вряд ли бы я когда-либо догадался раздраконить это уравнение без помощи харьковских физиков, среди которых был Пятигорский - "заклятый друг" Ландау и ... самого Ландау, не допустившего принятия этой статьи ни в один читаемый журнал Союза. Статья, в которой было покорено это уравнение и получены спектры колебаний плазмы, индуцируемые нерелятивистским электронным пучком, была опубликована в Украйинському физычному журнали. Мне осталось только, сославшись на полученное земляками решение, экстраполировать его на случай релятивистского пучка, проходящего через слой разреженной плазмы. Так в своей части статьи трёх авторов я, перенеся остроумнейшее решение других из не читаемого журнала в читаемый, впервые внёс свой скромный, хотя и смешной, вклад в науку. Говорили, что зря Ландау так поступил с Пятигорским, мол, не он посадил учителя в тюрьму, ученик просто, будучи секретарём парторганизации, не мог лгать родной партии и честно подтвердил, что "да, Ландау отказывался работать над оборонной тематикой". Интересен ералаш обложек первого тома курса теоретической физики. Первый вариант: авторы - Л.Д.Ландау и Л.М.Пятигорский. Потом Ландау посадили, и в следующем издании всего одна, вторая, фамилия. После того, как Капице удалось спасти Ландау, снова одна, но уже первая фамилия. Наконец окончательный вариант - Л.Д.Ландау и Е.М.Лифшиц.
   Работа над моей диссертацией продолжилась, и успешно. Для нахождения других аналитических решений "помощь" Ландау не потребовалась. Не всегда это было просто, а однажды просто невозможно. Но очень хотелось, и я написал решение, содержащее неизвестное в правой части. Не иначе, как с перепугу, находясь в состоянии глубокого отчаяния. Я не сразу понял, что я натворил, но рискнул показать эту химеру Анри. Не каждый рискнул бы демонстрировать своё "незнание" элементарной алгебры. Изумлённый Анри, такого от меня не ожидал: "Боря, я Вам яйца оторву! Вы что, не видите, что у Вас неизвестное, частота, в правой части!" "Вижу, - забормотал я, - но вот если бы омега было равно ка помножить на зет...". Анри несколько секунд спустя: "Нет, это мне надо яйца оторвать. Вы же нашли не кривую, а её точку пересечения с черенковской прямой. Это то, что нам нужно!".  Несколько секунд! А я явился к нему, не понимая, что сделал. Вот оно различие между талантом и поклонником!
   Всё кончилось благополучно- диссертация получилась качественной, и защита прошла успешно. Не могу не упомянуть несколько эпизодов. Работал я тогда в резине (НИИ резиновой промышленности). Контора с вонючей воздушной и злокачественной моральной атмосферой: гебня на входе, пропуска при входе отбирают, при выходе выдают, для перехода из корпуса в корпус требуется специальный вкладыш, доносы и взаимная ненависть всех ко всем. В день рождения своего сына я наплевал на дисциплину и сбежал в роддом. Вызывает меня на ковёр гебист Матушкин. "Вы нарушили ...", - говорит. "Сын у меня родился", - отвечаю. Дальше, как в сказке про белого бычка. Он: "Ну и что?" - Я, меняя порядок слов: "У меня родился сын". Снова "Ну и что?" и снова то же самое с очередным изменением порядка слов и т. д.  Отпроситься ни в каком случае невозможно. С Анри встречаемся только у него дома, на семинары Гинзбурга не выпускают: хорошо хоть, что режим этой тюряги был мягкий - ночую дома.
   И вот однажды вызывают меня на проходную: "К Вам пришли", - говорят. Я обомлел. Кто, кроме жены мог прийти? Что должно было произойти, чтобы она пришла туда, где ни разу до того не была? Прыгаю по лестнице через пол-пролёта и ... вижу широчайшую улыбку Анри! На какой-то бумаге в связи с процедурой защиты понадобилась моя подпись, и, дабы не откладывать  дело в долгий ящик, Анри приехал на своём авто, не говоря уже о проведенном поиске адреса этой шараги. В другой раз я встретил Анри в машине с его студентом Володей Таракановым и детской кроваткой на крыше авто. Он вёз Володю на дачу. В ФИАН-е атмосфера была получше, но ... однажды Анри, отплёвываясь, сказал мне, что из-за меня он некоего С. (служащего фиановской гебни) поцеловал, выпрашивая для меня пропуск на семинар.
  Если бы только это. Единственный, но тяжёлый, из замеченных мною пороков Анри - это его дорого стоящая привычка громко, не таясь, говорить правду. На одном из учёных советов он высказал мнение, что вряд ли стоит весь, или почти весь, бюджет пускать на одну, пусть и очень важную, тематику. Надо мол и на другие направления что-нибудь оставить. Надо ли говорить, сколь важной должна была быть персона, претендующая на почти весь бюджет института, да ещё такого, как ФИАН. Тогда я впервые увидел Анри всерьёз испуганным: ему начали шить ни много, ни мало - государственную измену. В самом секретном и даже сверхсекретном отчёте наличествует изложение широко известных фактов. В любом открытом источнике, докладе на конференции, статье в журнале, нетрудно найти абзац, дословно совпадающий с таким же в совсекретном отчёте того же автора: стиль то изложения тот же. А потом доказывай в КГБ, что ты не верблюд и, тем более, не враг народа.  Убедившись, что "клиент" всё понял, дело закрыли, но попросили впредь не высовываться. Во время клеймения на собрании позором Андрея Дмитриевича Сахарова один аспирантик назвал его  подлецом. Анри не выдержал: "Это каким подлецом надо быть самому, чтобы человека, мизинца которого ты не стоишь, так называть! Ты хоть один процент того, что он, сделай, а потом вякай". Анри даже удалось провалить резолюцию о продолжении клеймения Сахарова в письме в газету. "Пусть ивановские ткачи пишут в газету - у них, может быть, зарплаты скромные, да и вообще, хлопотно добираться до ФИАН-а. А мы своего сотрудника вполне можем пригласить на собрание и высказать ему всё, что мы о нём думаем."  Проголосовали!
  После защиты моё общение с Анри пошло на спад. Я вынужден был бросить плазму, устроиться на работу, куда брали евреев моего уровня и, после короткого периода службы мальчиком со степенью на побегушках в лаборатории АСУ, стал заниматься изготовлением алгоритмов для решения инженерных задач и, по возможности, теплофизикой. Страты, слои общества, - это не буржуазная выдумка, а суровая реальность. Общение допускает разговоры на общие темы: погода, политика, быт, прочитанные книжки, но общение с творческими людьми класса Анри может сие содержать, но не может этим ограничиваться. Предпоследний раз я вышел на связь с Анри, когда написал книжку воспоминаний. Позвонил и послал почтой бумажный экземпляр. Анри ответил, что прочёл книжку залпом, но добавил (ведь это Анри, а не кто-нибудь!), что вряд ли эта книга будет интересна широкой общественности. Я тотчас сообщил, что это всего лишь себяиздат, за свой счёт, всего 20 экземпляров только для знакомых. Последний раз я послал Анри Амвросиевичу свою статейку о парадоксе близнецов, где доказывал (Анри доказательство принял), что парадокс этот - тривиальное следствие СТО и вряд ли стоит столь громкого названия. Что ссылки на ускорение при возврате ракеты (да хоть пешехода в мысленном эксперименте с идеально точными часами) странные: ведь ускорение не гнёт пространство. Для передачи времени от одного движущегося навстречу другому объекту достаточно сверки, без какого бы то ни было ускорения. Статейку не напечатали, не читая даже абстракта: убеждали автора, что скорость без ускорения изменить нельзя. Уже в абстракте сказано, что никакими изменениями скоростей и не пахнет. Да жалок тот, чьё имя неизвестно. Вот если бы тот же Анри дал мне крышу, согласившись на соавторство...
  Почитав книги и статьи про Анри Амвросиевича, поразился, как много ему досталось за критику Ландау и виднейших представителей школы по поводу самосогласованного поля, всемирно признанного, как и уравнение Власова. Ландау велик, но всё-таки не Бог и мог ошибаться. Но разве можно поверить, что он с таким упорством и так долго отрицал достижения Власова из-за непонимания. С трудом. Тогда почему же? Знать не знаю, но объяснить могу. Не знаю потому, что сведения, основанные на слухах, знанием не назовёшь. Судя по слухам, освободилось в МГУ (дела давно минувших дней) место завкафедрой. Занять его, по мненью многих, судей решительных и строгих, должен был не менее достойный, чем Власов, учёный с "плохой" фамилией. Его зарубил наш сталинский ЦК. Достойные люди с "хорошими" фамилиями занять предлагаемое им место не спешили. В конце концов пришёл Власов. Это и вызвало пожизненный гнев Ландау. Если всё так, то столь ли уж велик был этический грех Власова? В сравнении с преступлениями против российской науки некоторых выдающихся русских математиков, это пустяк, о котором не стоит и говорить. Те оттащили российскую математику назад и, изгнав талантливую молодёжь с плохими фамилиями в США, резко продвинули вперёд американскую математику.
  Страсти накалились. Анри обвинили в антисемитизме. Вспоминаю эпизод, когда его ругали в партбюро за то, что в аспирантуре у него одни евреи. Он неловко оправдывался, говоря, что есть и грузины: в то время нарзан ещё не был ядовитым. Он потряс меня своим письмом, в котором опровергал обвинения, приводил доказательства. Я разошёлся, т.е., расходился, и написал: "Мне и на... (мат вставьте сами) не нужны Ваши доказательства! Я последний на земле еврей, которому Вы должны на эту тему что-то доказывать.". Наум Коржавин сказал: "Люди не ангелы - иначе мы бы жили в раю". Да, мы люди, обыкновенные люди. Сволочи. Да ещё и национальный вопрос нас подпортил.