Наполняйте любовью

Прораб Петрович стал часто болеть, когда овдовел. На работе вечно хмурый, как только речь заходит о бабах, – молча встает и уходит. Все работяги это заметили. Раньше и анекдотец ввернет, что обхохочешься, и случАй из жизни затравит, а сейчас – ни–ни!
– Петровича сегодня не будет, так что давайте, по рабочим местам, как обычно, – заявил забежавший в бытовку начальник участка, – вечером зайду, проверю! Если что, звоните мне на мобильный, я на соседнем объекте...
– А что с Петровичем?
– Вчера в больницу увезли, расстройство какое-то, давление высокое...

Все разошлись, понимающе кивая. Вечером я пошел в больницу, к Петровичу. Не то, чтоб целенаправлено, а самому надо было к зубному. Видимо люди сочувствуют чужой беде тогда, когда испытают похожее на своей шкуре...
В ларьке купил три апельсина, не пустым же идти...
На третем этаже, в терапии, полно народу. Обшарканный линолеум, стены в паутинке трещин. «Давно здесь наш брат штукатур не бывал, – подумалось». Еще и плинтуса криво-косо стоят, краски десять слоев, – отшелушивается.
Петровича нашел в шестиместной палате с продавленными койками и огромным окном. Он лежал поверх синего затертого одеяла и читал книжку, смешно таращась на чтиво сквозь очки в огромной роговой оправе.
– О, Васёк! Ты здесь какими судьбами?
– Да, вот, тебя пришел навестить! Чего случилось-то?
– Жизнь, Васёк, преподносит подарки ! А болезни – это обыденность жизни... Слыхал теорию, что природа – мать наша, заботится о нас только до сорока, а после сорока, – пытается от нас избавится? То-то... Тебе еще рано об этом думать, – грустно заметил он, видя мою непроницаемость.
– Что на работе? Запарка?
– Ну, как всегда...
– Щас начнётся! Захарченко давно вас хочет по разным объектам растащить, не понимает, что объект надо вести комплексно... –  он на закончил фразу, зашелся долгим кашлем.
– Может сестру позвать, Петрович?
– Да ну их! Вены уже истыкали капельницами... Давай лучше моего коктельчика хапнем по стакашку – лучшее лекарство! Моя благоверная, – царство ей небесное, – хорошо делала! – Петрович открыл тумбочку, выудил оттуда термос, налил в стакан и пластиковую крышку красной жидкости. – Не смотри, пей! Настойка вишневая, со своего сада... Вместе собирали прошлым летом... Эхе–хе, жизнь наша!.. – прокряхтел он, выпивая.
Я тоже выпил. Привычного жжения не почувствовал, только через пару минут в жар бросило. Петрович заметил эту реакцию:
– Проняло?! Ну, правильно... Бывало приеду с сада своего, дома борщец или лапша куриная... Дерябну стакашек, поем и сидим в обнимку на диване, телек смотрим... Тихо так, уютно. Она немногословная была, Зина моя... Порой, за день слова не услышишь. А если что скажет – стена! Не обойти, не объехать, – такая мудрая женщина была... А ведь как поженились-то? Гулял я с одной... тут лежит, старуха уже, да страшная! А ведь красавица была – все за ней ухлестывали! И я тоже... И вот, вроде бы ходим по киношкам, танцулькам, а до «этого» дела никак не доходит, – ну ты понял... Не дает, и всё тут! Я уж и так, и – этак, – бесполезно. На одной гулянке вместе были, пьем, танцуем, уже вроде всё, но никак! Психанул я тогда, напился. Смотрю, девушка скромная сидит, я к ней. Вот, с того дня я свою красотку по-боку. А она всю жизнь пропрыгала, так свою красоту никуда и не пристроила... Ходит тут, разговоры плаксивые ведет, «вспомни то, вспомни это...» Дура, – мол, – была, а мне теперь что? Она и сейчас дура! Думает, мужики будут трахать эту старую клячу за её прежнюю красоту? Кхе-кхе... – Петрович хохотнул, но тут же вновь закашлялся. – Мне лучше моей Зины уже не найти! Красота эта, Васёк, пустое! Женщина красива лаской и добротой! В этом вся красота и тепло. Так то...
– Кончайте беседы, молодые люди! Захаренков, ложимся, капельница...
Я положил на тумбочку апельсины, кивнул на прощание Петровичу, вышел. Всю дорогу думал над исповедью Петровича. Ветер гнал по дороге опавшие листья, небо налилось свинцом. А в больнице светилось теплом окно палаты, где под капельницей лежал Петрович, – человек, проживший счастливую, наполненную любовью, жизнь.