Скоросолка

Самолет принял левый крен – и в иллюминаторе показалось бескрайнее синее поле. Это было море. Белое море. Мы с Аней сидели как раз по левому борту. «Смотри! Белое море», - ткнул я пальцем в иллюминатор. Аня, которая панически боится летать на самолетах, расслабила свою кисть, судорожно сжимавшую мою руку с момента взлета, и посмотрела в выпуклое стекло.

Синее Белое море простиралось до слегка изогнутой линии горизонта – эта изящная дуга как будто подчеркивала все ничтожество человека перед размерами Земли и окружающего космоса.
«Да. Море», - сказала Аня и снова сжала мою руку. Она сказала это с некоторой укоризной. «Ну, море», - сказал я виновато.

Мы познакомились только год назад (может быть, уже год назад?), и все это время я обещал будущей жене отправиться к морю – к Черному морю. Южный берег Крыма был мне знаком с детства, потому что каждое лето наша семья гостила у родной маминой сестры в Гурзуфе. Иногда меня просто привозили к тетушке на целое лето, и мы с ватагой местных мальчишек вместо купания в море и приема воздушных ванн, осуществляли набеги на персиковые сады, ловили раков в горном озере и ходили во всесоюзный лагерь «Артек» бить «перцев». «Перцами» у местных пацанов назывались пионеры из самого известного в стране лагеря. Причем когда я спрашивал: «А зачем нужно бить перцев?», мне отвечали: «А потому, что они перцы».

Итак, я не отвез Аню к южному морю, а отвез к морю северному: просто где-то в середине лета позвонил знакомый и предложил поработать примерно с полгодика в штате телевизионной компании в одном из северных российских национальных округов. Там назревали выборы главы региона. Надо сказать, что это были последние в новейшей истории России общенародные выборы губернатора. Остальных глав регионов стали «спускать сверху».

Ну, не столько я «вез» Аню к очередному северному морю  – а перед нами маячили берега еще и Баренцева моря – сколько мы просто ехали вместе. Нам предстояла работа в качестве корреспондентов во вновь созданной перед выборами телевизионной компании. Да, эта «контора» по широте располагалась гораздо выше Северного полярного круга. Но предложение хорошей заработной платы, бесплатного жилья, а еще и врожденная тяга к приключениям сделали свое дело, – мы полетели на Север. Когда еще поедешь в Заполярье по собственной воле? А турфирмы берут за такое путешествие внушительные деньги – дешевле сгонять в Африку пострелять слонов. (А слоны мне нравятся. Такие спокойные. И зачем их стрелять? Потому что «перцы»? Не согласен!). В общем, мы летели.

Погода в аэропорту N-ска была отнюдь не дружелюбной: дул сильный ветер, в иллюминатор была видна сплошная снежная завеса (а это был всего лишь сентябрь). Ан-24-й, тем не менее, приклеил свои шасси к посадочной полосе.
На выходе из аэровокзала нас встречали знакомые и водитель редакционного микроавтобуса Михаил с редкой фамилией Иванов.
- А вы не видели, как садился ваш самолет? – едва ли не хором спросили встречающие.
- Нет, не видели – сплошная пурга, что там видно?
- Да вы боком летели против ветра! Мы уже думали, что придется собирать вас по кусочкам на торжественный ужин по поводу приезда в Заполярье.
Аня посмотрела на меня и сказала: «Я больше никогда не полечу на самолете!». Я сказал: «Конечно! Никогда больше». Правда, умолчал о том, что вернуться с этого края земли можно только по воздуху – до ближайшей железнодорожной станции – почти тысяча километров, так что альтернативный транспорт – только олени.

Из аэропорта мы поехали к знакомым, поужинали, и Миша отвез нас на нашу новую квартиру. Жилье нам понравилось – чисто, уютно, тепло. В холодильнике хозяева даже забыли банку клюквенного варенья, и я понимал, почему: аренда жилья в N-ске стоила московских денег, а квартиру телекомпания оплатила на полгода вперед. Так что собственники недвижимости в небольшом северном городке, прихватив приличную сумму денег, сбежали из собственной квартиры быстрее, чем войска Мамая под ударами засадного полка Данилы Боброка в 1380 году во время битвы на Куликовом поле. Да какое там варенье! Money makes the world to roll! Кстати, варенье оказалось великолепным. Из него получался прекрасный морс, который я назвал «Коктейль заполярный».

Потянулись рабочие будни. Я просыпался каждый день в половине восьмого утра, готовил себе кофе, пил его, курил и смотрел в окно: на меня из залива северной реки носом смотрел брошенный ржавый траулер «Лебедь». «Лебедь» выглядел грустно – ведь раньше он был кому-то нужен, а теперь просто окислялся в недружелюбном северном климате.

Ровно в восемь пятнадцать над нашим домом взмывал в небо самолет Ту-134 – это был борт на Москву, по которому можно было сверять часы. Для меня это было сигналом к приготовлению второй чашки кофе – пора было будить Аню.
Аня просыпалась, молча пила кофе и снова просыпалась. Она всегда тяжело просыпается – ей проще проработать до трех ночи, чем подняться в начале девятого утра.
Без четверти девять у подъезда уже стоял микроавтобус с жизнерадостным северным мужиком Мишей Ивановым.
Мы ехали на телекомпанию, и там начиналась обычная рутина – планирование дня, выезды на съемки, расшифровка отснятого материала, написание текста сюжета, озвучивание текста сюжета, монтаж сюжета. Итогом рабочего дня был прямой эфир, в котором телевизионной публике предлагалось все то, что мы наваяли за день. Это была не самая плохая телевизионная продукция.

Постепенно мы втянулись в это обычное течение дней. Хотя все вокруг было необычным: это и полярная ночь, когда три недели солнце просто не поднималось из-за горизонта, это и полярное сияние, после которого голова болит, как после страшной русской пьянки, это и кефир по доллару за пол-литра, это и фрикадельки из мяса оленя в ближайшем гастрономе, это… Это отдельная песня.

Потому что мы увидели северные деревни с деревянными тротуарами, мы увидели тундру во всем ее осеннем великолепии – по палитре красок она может поспорить с тропическими джунглями, мы увидели праздники ненцев.
Шагаешь по северной деревне и видишь, как дедушка чинит рыболовную сеть, подойдешь, спросишь, как, мол, дела, о политике поговоришь. Дедушка, оказывается, неплохо разбирается в политике. Напоследок интересуешься фамилией: «Сумароковы мы», говорит рыбак…

Наш водитель Миша Иванов был настоящим, реальным, как сказали бы сейчас, северным мужиком: небольшого роста, коренаст, с брюшком, доброжелателен. Скорее, он был похож на финна, чем на русского. И он сам рассказывал, что его бабушка родом была из Карелии.

Время от времени Миша забухивал. Нет, он не прогуливал работу, он вовремя приезжал за нами и другими сотрудниками телекомпании, но ездил по столице северного национального округа очень медленно и осмотрительно. Понимаю его – когда в тебе плещется примерно пол-литра водки, то нужна крайняя степень концентрации, чтобы не въехать на автомобиле в ближайший фонарный столб. Миша сосредоточивался, ездил аккуратно, и не ночевал дома.

Как реальный северный мужик Миша все проблемы разрешал сам. Например, дома ему нельзя было появляться из-за того, что он уже, допустим, третий день подряд был пьян. Тогда он звонил Ане и просил разрешения переночевать у нас (а у нас была одна лишняя комната). Аня смотрела на меня – и я кивал – да пусть спит! Но Миша всегда передумывал и отправлялся на квартиру наших коллег, которые жили мужской коммуной, в которой любого входящего с бутылкой водки никогда не попрекнут лишним стаканом и радушно предоставят стол и кров.

Впрочем, настоящий северный мужик Михаил не был маргиналом. Он был добр и щедр (Хотя, почему был? Думаю, и надеюсь, что он жив и здоров по сей день.), отзывчив на просьбы, и мы все отвечали ему тем же. Нужно Мише холодильник отгрузить из магазина? Не проблема! Нужно мебель подвигать в квартире перед ремонтом? Почему бы и нет!

А он, в свою очередь, мог позвонить в звонок нашей квартиры в начале одиннадцатого вечера и прямо с порога протянуть пару крупных рыбин со словами: «Это сиг! Его лучше пожарить». «Миша! Сколько они стоят?» – спрашивал я. «Ты с ума сошел что ли?!», – отвечал Миша вопросом на вопрос и удалялся. Он был настоящим северным мужиком: боялся жены, любил детей, заботился о семье,  охотился, рыбачил, работал. Ну, и, правда, иногда забухивал. Впрочем, это не делало его хуже.

Однажды он как-то пришел в гости (а в гости он приходил на полчасика всегда почему-то) и принес с собой свежевыловленной рыбы. Ужин у нас с Аней уже был готов, и поэтому эта рыбу пришлось бы отправить или в холодильник, или на лоджию, где было примерно градусов двадцать мороза (скажем прямо, не самая холодная погода была).
Миша сказал: «Да не надо ее жарить! Можно скоросолку сделать?». «А что это такое?», - поинтересовались мы. И Миша начал излагать план действий.

Оказывается, нужно взять свежую рыбу, «трепущую», по словам Миши (ну, которая прямо из проруби), почистить, выпотрошить и нарезать поперечно кусочками толщиной примерно с мизинец. Потом необходимо приготовить рассол – столовая ложка соли на кружку воды. Кусочки рыбы заливаются соленой водой и выдерживаются в ней…, вы не поверите всего-то минут двадцать! Стряпню время от времени необходимо перемешивать.

Мы это приготовили. Едва ли не с отвращением я взялся попробовать эту рыбу, кажется, все-таки сига, который пролежал в сырой соленой воде одну треть часа. Откусил кусочек, прожевал. Откусил кусочек побольше… А потом начал уминать рыбу за обе щеки – никакая сельдь самого невероятного посола на могла сравниться со скоросолкой. Миша объяснил, что это наипростейшее блюдо, которое можно приготовить прямо на льду замерзшего озера в тундре,  – одна из любимых закусок настоящих северных мужиков. И они правы, эти северные мужики!


…Мы возвращались с Аней домой. В аэропорту нас провожали новые друзья и, конечно же, Миша. На прощание он подарил мне складной ножик, и я по традиции отдал ему рубль, ведь, говорят, что ножи нельзя дарить, их можно только покупать, пусть и за символическую плату. Мы обнялись, пожали друг другу руки. Было и радостно (работа сделана – наш кандидат стал губернатором), было и грустно (мы обрели на Севере столько хороших друзей, с которыми приходилось расставаться).

Самолет взмыл вверх, Аня привычно схватилась за мою руку, которую не отпускала до посадки. Старый потрепанный Ан-24 болтало в воздухе, ужасно пахли носки нефтяников, которые возвращались на материк с вахты, предложенный обед был, судя по набору блюд, дорогим, но противным на вкус. Во время полета мы дремали. Не знаю, о чем думала Аня, но я вспоминал фрикадельки из оленины, жареных сигов, слабосоленую семгу, ненецкое жаркое из молодого оленя и пол-литра кефира за доллар.

Уже в Шереметьево, когда мы дожидались выдачи багажа, я увидел человека со странной ношей в руках – он прибыл тем же рейсом. Вместо сумки или чемодана он держал в руке нечто замотанное в бумагу и полипропиленовую пленку – длинное и достаточно тяжелое, с ручкой из скотча, что-то похожее на полутораметровый кусок рельса. Рассмотрев внимательно эту ношу, я понял, что пассажир привез с собой с Севера большую жирную семгу. Хороший подарок! От настоящих северных мужиков.