Утреннее

Еще так рано в мире…
Б. Пастернак


***
Еще пребывая в просоночной невесомости, пытаясь удержать взглядом  сотканные из нездешних атомов миражи, еще зависая между миром тем и здешним, ощущаю, как клетка за клеткой тяжелеет тело, обретает привычную форму, – и вот уже чувствую спиной знобкую сырость, и стягивает щеки утренней свежестью, и делаю первый глубокий после сна вдох –  в эту секунду шлепается на лоб холодная капля, вздрагиваю, – и  вмиг утренний мир накрывает  куполом, нет, упругой волной – с головой! – волной словно только сегодня проснувшихся после векового оцепенения запахов, звуков, образов… И качает эта волна, и полнит слух, и кружит голову, и в этом головокружении и качании начинаю различать детали.
Солнечные иглы легонько покалывают лицо. Сквозь чуть приотворенные ресницы – пятна зелени, белесый свет, блескучие, радужные брызги раннего солнца. В ответ – слеза омывает глаза, и  вот они сами уже купаются в голубоватой световоздушной дымке, сквозь которую и кроны лиственниц, и осиновые зеленоватые тела, и разливанно-щедрое буйство березовой листвы – все кажется каким-то сказочным маревом. Неуловимо поднимается эта дымка, оставляя след влажной свежести на каждой хвойной иголке, на прихотливых завитках упругого кружева папоротника, на синем полотнище нашей палатки.
А невидимый птичий хор заливается, и воздух звенит, искрит, всплескивает влажно-изумрудной листвой под напором на все лады свистящей, щебечущей многотысячной разноголосицы. Еще, видимо, не проснулась, не оживилась  насекомая несметная рать, но только готовит свой стрекочущий, жужжащий аккомпанемент, и чуть только подсохнут, истают  росные россыпи – вступит мощно, многозвучно, неистово…
Нет, не буду пока вставать. Кажется, поднимешься, примешься за привычные бытовые дела – и спугнешь это утреннее чудо. Я поворачиваюсь лицом к остывшему ночному костру и натягиваю плотнее старую дедову фуфайку. Тянет мокрыми угольями, забытая с вечера обуглившаяся картошка черно маячит  средь корявых головешек в горке серой золы. И веки не противятся сладкой тяжести, а глаза сами опять закрываются, пока полные счастья птичьи симфонии  устремляются выше, выше – вслед невидимому восходящему току эфирных испарений.