Патриаршие пруды

Олег Сенатов

Патриаршие пруды

Как-то мне приснился сон: я пришел на Патриаршие пруды, но этой местности, где прошло мое детство, совершенно не узнал: на месте пруда я обнаружил обширный амфитеатр, расчерченный сетью лестниц и дорожек на многочисленные сектора. Решив все их один за другим обойти, я, наконец, заблудился: дорожки сложились в запутанный лабиринт.
Проснувшись, я понял, что сон мне приснился неспроста: Патриаршие всегда были для меня каким-то особенным, влекущим к себе местом, но причина такой притягательности до тех самых пор оставалась для меня совершенно непонятной.
Конечно, можно было предположить, что причина в том, что человек прикипает сердцем к тому месту, где проходило его раннее детство. Однако если так, то главным претендентом на эмоциональную привязанность должна была бы стать комната в коммунальной квартире на шестом этаже дома в Малом Козихинском переулке (это недалеко от Патриарших), в которой я прожил в возрасте от одного месяца до 12 лет. Но всякий раз, когда я смотрю на вогнутый фасад этого как бы отступающего здания – его середина уже попятилась назад, а оба края замешкались - я не испытываю никаких теплых чувств к этому угрюмому серому дому – он пробуждает у меня лишь тяжелые воспоминания. Значит, Патриаршие пруды обладают для меня собственной, свойственной именно им привлекательностью. Чтобы разобраться в ее причинах, опираясь на археологию памяти, я погружался в самые ее глубокие слои, и видел следующие картины:

…Оттепель – зимняя, или весенняя – неважно; все газоны парка покрыты пропитанной водой снежной кашей; под нею – скользкий грязный лед, сквозь который можно разглядеть пожухлую прошлогоднюю траву, но земля еще нигде не вышла наружу. Я занят делом безотлагательным и интересным: отвожу воду, которой пропитались снежные болота. Раздвигая жидкую кашицу детской лопаткой, я в ней прокладываю разветвленную мелиоративную сеть. Вскоре на взятой мною под опеку территории образуется система каналов и небольших озер; чтобы спустить из них талую воду, мне приходится в твердом и скользком льду выдалбливать лопаткой узкие русла, которые вновь и вновь забиваются снежной шугой, - ее я вычерпываю и погружаю в кузов алюминиевого грузовичка, который  потом за собою везу на веревке… «У тебя намокли валенки» - раздраженно выговаривает мать – молодая женщина в темно-синем пальто с воротником из лисьего меха, в шапке, украшенной лисьим хвостом, и с лисьей же муфтой…
…Я прохожу на сквер через один из входов (они расположены по его углам) мимо бригады каменотесов, вырубающих из бесформенных гранитных глыб столбики для ограды и постаменты для фонарей. Единственный их инструмент - зубила и молотки, да еще очки для защиты глаз от каменных брызг. Каждый удар откалывает лишь малую песчинку, и нужно сделать десятки тысяч ударов, чтобы превратить привезенный из карьера камень в аккуратный параллелепипед с ровными поверхностями, шероховатыми от следов инструмента, поэтому каменотесы работали месяцами, и все это время над Патриаршими прудами раздавалось мелодичное тюканье десятков зубил…
…Размеренно и неспешно, позвякивая коньками, по замерзшему пруду, накручивая круги, вдоль часовой стрелки движется толпа конькобежцев (каждую зиму на замерзшем пруду функционировал популярный платный каток). На толпу можно было смотреть, не переставая, как на снегопад или на морской прибой; взгляд иногда выхватывал отдельную фигуру рослого мужчины, или стройной девушки, но они вскоре выпадали из поля зрения, заменяясь другими, на них похожими. (Так как каток на Патриарших был предназначен для взрослых, я на нем не успел покататься ни разу, а только на него смотрел). Заливали каток из резинового шланга, и можно было долго наблюдать за изогнутой дугою струей, за темнеющей от воды белой поверхностью, которая постепенно снова светлела, превращаясь в ледяное зеркало. После больших снегопадов на лед пруда по специального возведенному деревянному пандусу съезжала снегоочистительная машина; на ее работу я тоже подолгу глазел. Однажды лед проломился, и машина ушла под воду, но это произошло в мое отсутствие, зато я целую неделю не отводил глаз от крыши кабины, выступавшей из замерзшей полыньи…
…Мой любующийся взор устремлен к изящному павильону светло-кремового цвета с белой отделкой, выходящему на противоположный берег пруда. В этой ложно-классицистской постройке находились касса и раздевалка катка. Часто я подходил к павильону поближе, чтобы получше разглядеть украшавшую его лепнину. И еще объектом моего повышенного внимания было трехэтажное белое здание в духе сталинского классицизма, стоящее на Ермолаевском переулке, и выходящее на Патриаршие пруды с Северо-запада. Это – так называемый «дом со львами», в котором тогда жили военачальники и известные авиаконструкторы. Перед ним располагаются массивные ворота, на которых разлеглись два густогривых льва, которые меня просто завораживали…
…На садовой скамейке в желтой цигейковой шубке, с торчащими из-под шерстяной шапочки белокурыми косичками, капризно поджав губки, сидит хорошенькая девочка Таня, вместе с которой до поступления в школу мы брали частные уроки английского языка у англичанки Нонны Фердинандовны. Таня жила в шестиэтажном доме на углу Малой Бронной и Большого Патриаршего переулка, где и проводились уроки…

Вот, собственно и все мои детские воспоминания о Патриарших прудах. И ни одно из них не вызвало у меня увлажнения глаз и сладкого томления – главных признаков ностальгии по ушедшим временам и по местам, где эти времена протекали. Значит, - опять мимо!

Разгадка причины моей привязанности к Патриаршим прудам пришла совершенно неожиданно. На выставке художника Аристарха Лентулова я увидел несколько пейзажей, которые были так и названы: «Патриаршие пруды». Лентулов жил на одном из верхних этажей шестиэтажного дома в Большом Козихинском переулке, и писал эти пейзажи из окна своей квартиры. Ни пруд, ни павильон оттуда не были видны; в поле зрения попадали лишь верхушки деревьев и верхние этажи окружавших Патриаршие пруды зданий. Тем не менее, эта местность даже издали была сразу узнаваема по разверзшейся внутри плотной городской застройки прямоугольной выемке, окруженной стенами домов, как обрывом. И тогда до меня дошло: на Патриаршие пруды,  облик которых я впитал с детства, как свое жизненное окружение, надо посмотреть другими глазами, - как на объект эстетической оценки, а именно, как на архитектурный ансамбль, сложившийся стихийно, или созданный намеренно ныне уже забытым градостроителем, и оказавшийся необыкновенно выразительным. Чтобы свою догадку подтвердить, я специально приехал на Патриаршие.
Встав на берегу пруда, и окинув местность одним взглядом, начиная от крыш нескольких шести-, семиэтажных зданий, окружающих большую площадь прямоугольной формы, до сверкающей внизу водной глади, я ее увидел как опрокинутую ступенчатую пирамиду, сходящую вниз тремя уступами. Первый уступ образуют верхние этажи домов, выступающие над сомкнувшимися своими кронами деревьями парка, весь этот заполненный ветвями лип объем резко обрывается, дойдя до балюстрады, окаймляющей выемку пруда, образуя второй, ярко-зеленый уступ пирамиды (осенью он золотой; зимой – под цвет оголенных ветвей – серый); наконец, от балюстрады начинается ровный, глубокий, покрытый дерном склон, под углом сорок пять градусов спускающийся к кромке квадратного зеркала пруда, в которое смотрится голубое московское небо; – это третий, последний уступ пирамиды – зиккурата, (или же – амфитеатра, приснившегося мне во сне) . Красота и совершенство ансамбля таковы, что они не могли не проникнуть исподволь, неосознанно в мою детскую душу и не утвердиться в ней, порождая привязанность к этому месту, а также пожизненную тоску по красоте.
Загадка этого замечательного места разгадана, но я вряд ли был в этом первым: ведь недаром Булгаков сделал Патриаршие пруды местом действия романа «Мастер и Маргарита».

                Январь 2016 г.