Рания. Третий вектор. Книга первая. Пролог IV

IV

Меня встретили девять человек в камуфлированной форме. По их облачению я догадался, что это были офицеры. Меня проводили внутрь палатки, усадили за круглый стол. Один из офицеров начал говорить.

- Василий Уваров, вы подавали прошение быть добровольцем и принятым в рать, либо парашютистом или осназовцем?

- Да, - почему-то ответил я утвердительно.

- Ваше прошение удовлетворяется. Вы не передумали?

- Нет, - спокойно ответил я, смутно понимая, что происходит.

- Ваша семья состоит в артели или в группе?

Я стушевался, мои глаза забегали, а память напряглась в попытках вспомнить – было ли в словах матери или сестры упоминание данного вопроса?

- Не беспокойтесь. Ваше место на сейнере забронировано по правительственному реестру, - ответил военный с проступающей сединой в бороде и с ясными голубыми глазами. – После войны или по ранению вы можете вернуться в семью. Если сейнер, увы, потонет – вы получите компенсацию. Если утонете вы  – получит ваша семья.

У меня похолодело внутри. Я еще тверже осознал, что все происходящее со мной не сон, а реальность. Слово война пугало меня, ведь я никогда там не был!

Единственное, в чем мне повезло – я отлично управлялся с автоматом и револьвером, потому что в прошлой жизни несколько лет проработал вооруженным охранником железнодорожного парка.

Я бросил взгляд на одного из окружающих меня людей – лысого очкастого старичка не то в странном мундире, не то в униформе врача. Старичок держал в руках очки. Он дул на стекла и протирал их белым платком. Затем старичок надел очки, прищурился, сморщив маленький острый нос, и обратился ко мне.

- Вы понимаете, дружок, куда вы идете? – Заговорил старик хриплым тихим голосом с интонацией психолога или батюшки.

- В армию, - ответил я, пожав плечами.

- Эээ, нет. В низшую касту, в нее вот, - ответил старикашка. – Вон там сидит человек, он по вашу душу. И, между прочим, с личным прошеньицем о вас. Спрашивает, можно ли вам быть его летописцем?

Я ничего не отвечал. Что это такое летописец? Я не знал. В моем подсознании образовался образ старца, склоняющегося над толстой книжицей, записывающего что-то в нее пером.

- Так как вы из более высокой касты, чем та, куда вас направляют, то для вас эта должность будет офицерской, или переходной. Таковой у нас является должность прапорщика, - не унимался старик.

У меня создалось стойкое впечатление, что я веду беседу не с военным, а с каким-то академиком, деканом института, или ученым. Настолько услужливой была его речь.

- Но мы назначаем вас на должность поручика, учитывая, что вы у нас недоучившийся учитель истории. Вы хорошо разбираетесь в оной, и, судя по досье – весьма интеллигентны. Не буду скрывать, что данное назначение для вас не очередное, а наградное – за проявленное мужество. Все-таки согласие на вступление в низшую касту, это, знаете ли – поступок, мда-с.

Я запутался. Касты, летописи, небывалые военные приборы, подземные города… Господи, да где я нахожусь? Волосы на голове зашевелились от удивления. А что, если я сделал неправильный выбор? Это же Васька – отважный моряк, будущий учитель истории, который выглядит на 10 лет младше своего возраста, сделал такой выбор. А не я!

Старикашка усмехнулся и я увидел в его глазах затаенный интерес. Он рассматривал меня, как подопытную крысу – не с презрением, а с желанием узнать: что же будет дальше?

В его словах послышались нотки иронии.

- В общем, поздравляю вас, Василий Уваров. Касту мы вам не меняем, но за вами будет продолжен гласный надзор, увы. Вы перемещаетесь в худшее общество, хотя, все-таки – в рать,- уважаемый военный, прозванный мною старикашкой, встал. – И да, помоги вам Господь.

Меня окликнул человек, сидевший в углу за письменным столом. Он также был в военной форме.  Я  немедленно подчинился и подошел к нему. Мужчина взял мой паспорт и выдал «Удостоверение воина». Такие слова я прочитал на зеленой «корочке» документа.

Потом ко мне подходили офицеры, поздравляли, пожимали мне руки. Сам же я находился в какой-то прострации и едва ли понимал, что происходит на самом деле. В голове не укладывалось, что моряк-учитель, красавиц, подал прошение для вступления в действующую армию!

От офицеров я узнал, что ранее моя семья была полностью опрошена военными – таковы правила. Даже мои коллеги на сейнере «Балык 1» пострадали из-за меня и подверглись допросу людей. На секунду я задумался: что было бы, если бы вместо Василия тут оказался я – Эдуард из России 2000-х годов? Взяли бы меня в Ранийскую армию? Такая мысль заставила меня усмехнуться, из-за чего парочка бравых военных уставилась на меня с удивлением. Уж я-то знал, что Эдик никак не годится в военные, и даже в летописцы.

Для сборов и прощания с семьей мне выделили три дня. Чтобы  отвлечься от стонов матушки, я решил посетить местную библиотеку. Историк-учитель, который практически ничего не знает о своей стране?  Это выглядело очень странно. Я решил изучить хотя бы остов ранийской истории.

Библиотеку я нашел среди высоких общежитий заводчан, которых в Рании называли ремесленниками и зодчими. Она стояла отдельным зданием, довольно внушительная по размеру, из светлого кирпича.

В библиотеке я прошел в читальный зал и нашел там библиотекаршу – миловидную дамочку средних лет. Я протянул паспорт, но дама посмотрела на меня с удивлением – никакого паспорта для записи в библиотеку здесь не нужно. Она просто провела меня к полкам, где стояла документальная литература.

Первой в мои руки попала энциклопедия по истории государств. В библиотеке было достаточно тихо, лишь несколько человек слонялись по рядам с книгами, а трое сидели в читальном зале. Это хорошо, ведь если бы кто-то увидел мои округлившиеся глаза и обалдевшую рожу, он явно заподозрил бы неладное.

Мир предстал передо мной знакомым и полностью невозможным. То, что я прочел в энциклопедии, не укладывалось в моей голове. Этого просто не могло быть! С возбуждением и горячностью глотал я страницу за страницей, шелестел листами и вглядывался в фотографии. Иногда из моих уст вырывался едва слышный шепот: «Это абсурд, такого не может быть! Колчак не имел таких целей! Анархисты… Какое у них может быть государство!? Это что, шутка, что ли?».

Некоторые из посетителей читального зала уже косились на меня, а потому я быстренько «заглох». Пересказ всей ранийской истории заняла бы у меня несколько книг, а потому я решил переварить информацию дома, за горячим чаем с козьим молоком и хрустящими лепешками из ржаной пшеницы.

Я подошел к библиотекарше и попросил взять пару книг к себе домой. Она посмотрела на меня, как на идиота.

- Что? Вы в своем уме?! В стране голод на древесину, каждая бумажка на вес золота!

Дамочка наклонилась вперед и громко прошептала: «Мы же в блокаде!».

- Я верну, я все верну! Мне скоро на фронт, я только денек почитаю, - запричитал я.

Однако библиотекарша была неприступной, как китайская стена, и отрицательно помотала головой.

Через секунду возле меня возник долговязый мужчина лет 45. Сочувствующе посмотрев на меня, он заметил: «Что, не дают? Мне тоже…».

На глазах у мужчины было пенсне. Тонкая бородка и кремовый строгий костюм превратили его в ученого из фильмов советских времен.

- Чертовы острова… Ни леса, ни пенечка, ни камеры, чтобы записать. Ой, тьфу! – Сказал мужчина таким тоном, будто забыл, что я стою рядом.
Я столкнулся глазами с незнакомцем и увидел страх, непонимание, боязнь неизведанного. Его лицо показалось мне до боли знакомым! Кажется, так же растерянно выглядел и я сам.

Человек быстро развернулся и побежал к выходу.

- Название-то «Рания». «Рания», тьфу! – пролепетал он, убегая в глубь библиотеки.
Вдруг я понял, что этот мужчина был из моего мира.

Положив книги на место, я вышел из душной библиотеки и встал на тротуаре. Кругом сновали прохожие в довольно дрянной одежде: было видно, что в стране бедственное положение. Хотя, как я мог забыть, что вообще-то идет война? Правда, я до сих пор так и не понял, кто с кем воюет.

В ожидании тощего седовласого мужчины, который мог дать мне ответ хотя бы на пару вопросов, касаемо моего нынешнего положения, я пытался вспомнить сведения из ранийской истории, прочитанные мной в библиотечных книгах. Я едва заметил, как странный мужик вышел из обиталища заядлых чтецов и стал озираться по сторонам. Когда глаза нового знакомца столкнулись с моими, все сразу стало понятно. Он смотрел на меня не просто растеряно – в его глазах читался страх. Но чего боялся попавший в Ранию из моего мира мужчина? Почему он опасался меня? Ведь, если его догадки на мой счет верны, мы могли бы помочь друг другу, словно два закинутых во вражескую армию разведчика.

В том, что мужик был телевизионщиком, я не сомневался. Видел я где-то его глаза с хитринкой. Неужели и я сохранил свой взгляд, хоть и находился в чужом теле?

Желание хоть чуть-чуть докопаться до истины включило во мне авантюриста. Пока мужчина спускался по массивной лестнице, ведущей в библиотеку, я решил быстренько к нему подойти. Шаг мой был столь стремительным и прочным, что я ощутил всю мощь тела Васи Уварова – парень был сильным, а тяжесть его достигнута явно мышечной массой.

Странный мужик увидел, как уверенно я направляюсь к нему. Он опешил, встал как вкопанный и никуда не двигался. Настигнув телевизионщика, я задал вопрос, что называется, сразу в лоб. «Будь он тем самым телевизионщиком, уж я ему врежу тяжелой Васькиной рукой. Это ведь из-за них, журналюг, я здесь застрял!», - подумал я тогда.

- Ну и где ваша телекамера, господин телевизионщик?

Голос мой был ироничный, а в груди закипало от злости.

Тощий седовласый мужичок с бородкой попытался изобразить искреннее удивление, но у него не вышло. Бегающие из стороны в сторону глазки выдали негодование. ТВЦ-шник (или НТВ-шник) попытался уйти, но я схватил его за рукав.

- Вы что, книжек начитались, товарищ? – Крикнул схваченный мной собеседник.
Я почувствовал себя идиотом. Это было для меня новое психологическое амплуа. Мысли о моей шизофрении посещали меня с первого дня пребывания в Рании. Мысли о внезапном переселении души моей в другой мир, также, нередко возникали в моей голове. Теперь я чувствовал себя полным придурком, отчего идиотская улыбочка растянулась по моему лицу.

- Извините, обознался, - ответил я седовласому дистрофику, стоящему на лесенку выше меня.

- А чего улыбаешься? Шутник из местных что ли, или городской сумасшедший? – Саркастично заметил мой собеседник.

- Да я не отсюда, мужик, - ответил я.

Мужчина пригляделся ко мне. Видно было, что и он – не здешний. Неужели не ошибся я в своих догадках на его счет? Если так, то что-то заставляет его скрывать свою личность. В принципе, понятно что – в Рании наверняка тоже есть психушки, куда и меня, и стоящего напротив дядьку могут упечь после чистосердечного признания о нашем появлении здесь.

- Необъяснимо, но факт, однако я теперь раниец, - ляпнул я, вспомнив одно из названий провокационных передачек типа той, которая поведала всем о проплешине в Забайкальском крае.

Той самой проплешине, благодаря которой попал я сюда.

После этой фразы мужик покраснел. Было видно, что он боится чего-то. Смотрел он на меня с опаской, однако в глазах появились задатки интереса. Я вгляделся в его глаза и понял, что не образ этого человека был мне известен, а знакомы до боли казались его глаза. Словно я их где-то видел! Вот интересно, ведь глаза мои поменяли цвет после перемещения в тело Василия.  А взгляд, каким он стал? Наверняка, там уже не добродушие морячка-историка, а потрепанного жизнью российского мужичка, плавно подбирающегося к пенсии.

Мужчина спешно попрощался и побежал по переулку, периодически оглядываясь. Я простоял там еще пять минут, глядя ему во след,. А потом отправился домой, к матери и сестрам. До заступления на службу остались считанные часы, и необходимо было создать видимость грусти.

Время пролетело стремительно. Мать и сестры так увлеклись провожанием меня на службу, что я и сам успел привыкнуть к этим женщинам. Боли в сердце моем не было, однако печаль обуяла меня. Тем более, что маменька периодически плакала на моей груди, причитая: «Ты только береги себя, Васенька. Ты только вернись».
Несмотря на грустную домашнюю обстановку, меня подмывало узнать, кем же я все-таки буду. Летописец в сороковых годах – это еще что за звание? И почему я должен присутствовать на службе. Уже, вроде, печатные машинки появились, военные журналисты, фотографы.

Я одернул себя. Размышления снова затуманили мой разум. Я ведь не в России,  в совершенно другой, пусть и похожей стране. Разговаривали тут как на русском, так и на других языках. Я полиглотом не был, однако в течение моего недолгого пребывания в этой стране, услышал немецкие, финские, английские акценты.
Возможно, здесь летописцами зовут адъютантов или оруженосцев? Этаких Санчо Панса местных военных чинов. Куда бы не приводили меня размышления, раньше, чем по прибытию на службу, узнать истину я не мог.

За последние дни многое из истории Рании я узнал и от матери. Она рассказала мне такие подробности, которых не было в книжках из библиотеки. Старшая сестра Сима трудилась в какой-то фирме, уходила утром на работу и возвращалась к вечеру. Лолита, средняя из сестер, работала горничной в одном из общежитий для зодчих и ремесленников. Лиза, младшая сестренка меня-Василия, ходила в старшую школу.

Я все еще находился под впечатлением внезапной смены времени и пространства, однако общение с родными Василия приводило меня в норму. Иногда казалось, будто я жил здесь всегда. И от мысли такой у меня по телу расползались мурашки. А что, если я забуду себя? Страшно было представить о таком.
В последний вечер дома, во время чаепития после плотного ужина, мама рассказала историю.

- Мы с твоим отцом, Вася, приехал из Анардии, будь она неладна. Не страна, а помойка! Поселили нас в городе Полюсово, теперь его  нет уже. Разбомбили Полюсово немцы с самолетов. Ай, хороший был город! Мы там даже сады,  рябинку, крыжовник посадили. А ты у дядьки Фомы в огороде его прямо с куста ел. У Фомы крыжовник рано краснел, вот ты и подворовывал. Помнишь, нет? Не помнишь поди ничего…  Ты тогда учиться поехать решил в Эд-город. Ах, что за горе-амнезия, сломала твою память совсем.

Мать едва держалась, чтобы не заплакать. Меня обуяло чувство вины перед этой женщиной. Получается, гнусные телевизионщики, забайкальская проплешина ее сына лишила, а не океанская вода.

Мама пошла в чулан и принесла оттуда муки котомку, вяленую рыбу, сахар да дрожжи сыпучие. Дальше ее рассказ сопровождался умелым замесом теста.

- Напеку тебе, Васька, пирогов. Ты там всех своих сослуживцев угости. Обычай у нас такой, домашней стряпней с вояками делиться, годы-то голодные были во время первой войны.

- Мам, расскажи о той войне подробнее, не помню я ничего почти, - решил я выведать у матери Василия побольше информации о том, что же я делал во время Первой Мировой, или как ее тут называли.

Мать дала мне скалку, велела очищать ее от засохшего теста и продолжила свое повествование. Я посмотрела на эту женщину, и так мне стало жалко ее!  Из-под косынки выбивались пряди седых волос. Морщинистые руки умело перемешивали тесто. «Должно быть, эта женщина пережила многое» - подумал я тогда. Так оно и было.

- Ой, горькая то война была, Васятка. Мы только и жить-то начали, к ранийцам привыкать. Хату нам дали, землю, а тут – война… Обнаглели тогда итальянцы и сам этот, Нобиле. Ну и давай воевать, с немцами бок о бок. Мы тогда с Анардией якшались. Ее приперла немчура да австрияки, вот она к нам и ломанулась за помощью. Отец ваш покойный – муж мой Санечка (царствие ему Небесное), в Полюсове работал, в депо. Толковый был, взяли его потом и в сам Эд, в морскую компанию, инженером. На испытания корабли выводил батька ваш. Эх, головастый был, - мама пустила скупую слезу. – Старше твой отец был меня намного. Любовь у нас была, сыночек.

- Ох, мама, не помню я ничего. Что дальше-то было? – сказал я матери Василия, делая вид, что понял, о чем она говорит.

- Ну что дальше. Убили вашего батьку во время обстрела корабля. А до Рании отец ваш и на Соловках побывал, и в Петропавловской крепости сидел за антиреволюционную агитацию. Эх, и поскитались мы по России, чтоб неладно ей было, благодаря большевикам. Ну ты и махонький тогда был еще, не помнишь ничего. И слава Богу!

Я похлопал мать по плечу. Данный жест, конечно, был грубым и неуклюжим, однако старушка заговорила более спокойно.

- Выгнали наши ребята врагов, прямо в бухту Нобилермо загнали. Ранийские корабли тогда все до единого вышли. Ох и дали им – утопили весь флот почти, как Нахимов при Синопе. У Сашечки, отца твоего, отец с самим Нахимовым служил. Вот и папаньку, Вася, на флот-то и потянуло, корабли строить. Только не вернулся он, - мать снова захлюпала, и я попытался перевести тему.

- Мама, а не помнишь ты, как Северный полюс ожил? Когда тут земля появилась, как температура повысилась?

- Помню, сынок, как не помнить. Страшное было время! Я как раз тебя родила. Комета ударила по тайге, шибко так. Тунгусский метеорит, во! Много их тут, на Севере, приземлилось. Ну и пошли у нас - то потопы, да снега, то засухи. Весь мир задрожал тогда! Все еще в газетах и кинематографе Теслу какого-то ругали, мол, все ученый ентот натворил. Петербург наш чуть не утонул, да и Сибирь почти затопило. Земля из-под воды вылезала, взрывалась. Мы тогда думали: все, конец света, судный день пришел! Но, успокоилось. А потом – война империалистическая. Анархист Ленин со своей бандой. Ой, как вспомню что было, что было… Если бы я не молилась, померли бы мы все тогда. После войны много людей бежало на Север, да и мы тоже. Тут много земли образовалось вулканической, плодородной. Много сюда народу понаехало за свободной жизнью! Мы от большевиков бежали, кто-то от фашистов.

Я переваривал информацию, которая едва помещалась в моей голове. Бандит Ленин? Фашисты и большевики? Катаклизмы и плодородные земли Севера? «Да это сюр какой-то!», - подумал я тогда, едва сдерживая удивление. Матушка Василия была женщиной разговорчивой. Несмотря на преклонный возраст, память подводила ее только при попытках вспомнить незначительные факты, например имена конкретных людей. Во всем остальном она демонстрировала феноменальные способности своей памяти.

- Отца твоего, Василий, сам Колчак хотел с собой на судно взять. Но его большевики схватили, да и расстреляли в Иркутске. Сашу, отца твоего, выручил тогда сам капитан Белоруцкий, когда узнал где он и что с ним. С моря ребята наши подошли к Соловкам, прорвались в монастырь и вытащили батьку твоего. Слава ему, Божий человек Белоруцкий, скольких людей спас! Меня тогда тиф схватил, еле оклемалась. Ты у тетки своей в деревне остался, я потом тебя забрала и на Север покачевали. Деваться некуда было, все бежали сюда! Теперь у нас тут интернационал, Васятка. Но ничего, живем дружно, военные на стреме у нас. – Мама перевела дух. - Большевики тогда за нами, беженцами, по пятам шли. Ой, как вспомню то время, Васенька… Спали прямо в болотах, костры жечь боялись – засекут! Комиссары прямо на аэропланах над тундрой летали да из пулеметов строчили по кустам. А я с тобой да с Симочкой, совсем малышкой, бежала. Хлеба у меня было чуток, молока козьего да сухари. Вы плакали, плакали все время. Ты то и дело завывал: «Мама, нас убьют, да?». На берегах водоемов крупных аэропланы белые приземлялись, почту собирали да пожитки кое-какие. Это уже анархисты нам, беженцам помогали. Так бы и сгинули поди. Аэропланы, правда, от большевиков тоже «нахлебались». Уж сколько ребят-планеристов полегло… Глашку, одну из попутчиц наших, когда за пожитками да за почтой пошла к одному аэроплану, красноармейцы схватили, убили да повесили. На кол, прямо на берегу, и табличку пришпилили: «Анархистская тварь! Кто к аэроплану будет бегать, на колу окажется. В.Ч.К.»

У матери перехватило горло. Я сидел, совершенно ошарашенный рассказом этой женщины. Так вот что скрывал в себе каждый седой волосок на ее голове. Вот о чем говорили глубокие старческие морщины и угрюмые глаза. Несмотря на обуявшие мать Василия переживания, женщина продолжала раскрывать мне свою душу.


- А потом знаешь, резко так: вой, шум, самолеты. Белые аэропланы рядом с расписными большевистскими взлетели, и давай их бомбить. Это наши, с севера анархисты армию уже сколотили. Тогда поняла я, не зря на Север пошла, не зря! Всех ведьмаков с неба прогнали ребята, всех перебили. У большевиков-то вообще флота не было почти. Я на берег вышла, смотрю, ребята машут нам: бегите, мол, к нам. А я боюсь, стою как вкопанная. Ты рядышком притих, Симка на руках замерла, в меня уткнулась. Но куда уж деваться, на зов пошла. Там нас анархисты и приютили. Сейнеры там стояли, да один огромный такой, с самолетами на борту. Эсминец, что ли, как батька твой потом мне объяснил.  Лодки, баркасы, люди кругом! И папка ваш на одном судне был, представляешь? Во как, сердцем чуяла, куда идти мне надо.  Мы-то еще в баркас влезли, к папке вашему, а иные и на бревнах, в плавь к эсминцу пробирались.

Пока мать рассказывала мне удивительные вещи, она успела слепить десять пирожков внушительного размера.

- А потом общими силами создали мы Анардию - первую страну свободных. Сам Махно ее строил вместе с Белоруцким. Быстро все делали – ресурсы были, умов много со всего мира на Север съехалось. Сначала землянки копали, потом флот укрепляли. Городов толком не было, власти не было. А главное, коммунистов да буржуев – никого. Свобода, сынок, это дорогого стоит.

Мать Василия утолила мой информационный голод в несколько раз эффективнее, чем библиотечные энциклопедии. Удивительные истории из уст пожилой женщины захватили меня так, что мое личное горе переселения души в другое тело и в другой мир отступало.

Мать Василия много рассказала мне о герое – капитане II ранга Георгии Белоруцком. Я вспомнил, что читал это имя в Энциклопедии ранийской истории, и даже видел его фото. Героические поступки этого человека, о которых рассказала моя собеседница, поразили меня до глубины души. Воистину, в свои 33 года этот человек сделал для Рании столько, сколько советские полководцы не сделали и в 50! Все ради свободы, освобождения от коммунистической власти. Ну надо же! То, к чему пожилые люди в России мечтали вернуться, было для ранийцем страшным сном прошлого. Этот мир так похож на мой, однако совершенно другой. Я бы даже сказал, политически противоположный.

О мире, в который я попал, грезил Виктор Цой и Джон Леннон. Мир, который скоро станет моим домом, борется за свободу человека.