Памяти матери

     Последние годы жизни мамы…
 Моя жизнь в это время проходила как на раскаленных углях, сердце мое всегда замирало, когда я приезжал к ней. Я видел как она постарела, как стала сильно сдавать, ее медленное угасание разрывало душу на части, но я, к сожалению, ничем не мог помочь,- годы брали свое. На все мои уговоры перебраться ко мне она отвечала:
- Когда – нибудь, попозже.
А незадолго до ухода сказала:
- Не все ли равно, где умирать.
   Я не мог себе представить, что мамы не станет, мне было страшно до такой степени, что я мысленно обращался к Нему:
- Господи, я боюсь этого, как я смогу остаться без нее, помоги мне найти силы пережить такое, пусть она живет долго- долго.
    Отгудели, отстучали по рельсам мои поезда, на которых я спешил к тебе, мама, разбежались дороженьки в разные стороны, и ты не встретишь теперь меня у калитки своего дома, и я не обниму тебя как в прежние годы.
        Пеплом и прахом подуло в мою сторону, а мне не верится, что тебя нет, что где-то там, среди яблонь и вишен, мелькнет твой платочек и ты выйдешь ко мне навстречу.
      В далеком 41 году тебе было 12 лет, и ты испытала всю тяжесть военного лихолетья: помогала родителям по дому, работала на колхозных полях вместе со взрослыми. А еще раньше, в 1933 году, ты запомнила голод, от которого даже в деревне умирали люди. Ты, девочкой, чтобы выжить, грызла летом разные травы, полузрелые семена лепешечника, которые росли вокруг дома и погреба. В войну на полях весной выковыривала из земли мерзлую картошку, из которой мать пекла что-то вроде лепешек. Ездила с отцом в лес за дровами, помогала тащить санки с неподъемным грузом.
     Но юность брала свое, и вечерами у полуразрушенной большевиками церкви вы собирались, старались скрасить свое время. Однажды немецкий самолет заметил вас, дал над вами  круг и полетел бомбить Кочетовку. Недалеко, примерно в 180 км от вас громыхал Воронежский фронт Отец твой работал на железной дороге в Кочетовке и ты, конечно с матерью переживала за него.Мама, я помню, как ты меня 5-летнего вела своей дорогой в Радостное. Ранняя весна давала о себе знать: подтаивал санный след, ослепительно сияло небо и овсянки вдоль дороги теребили клювами «яблоки» конского помета. Все вокруг незаметно оживало и казалось, что сухие стебли полыни тоже наполняются жизнью…                Помню, я захотел пить, и ты в Малом Ржавце из ручейка набрала воды в бутылочку, и она оказалась такой вкусной…
      А разве можно умолчать про твой голос, да, ты была певуньей и плясуньей, такой, что с окрестных сел и деревень приходили тебя посмотреть и послушать,-огонь светился в твоих глазах и когда руководитель Московского ансамбля сошел вечером на Плетневке в поисках талантов, то он услышал твой голос и спросил у прохожих:
- Кто это у вас так заливается?
  То люди ему с гордостью ответили:
- Это наш соловей…
- А как ее найти?
- Идите прямо, у церкви увидите.
- Далеко идти?
- Километров шесть.
   Три раза он потом приезжал на Тамбовщину, собирал всех родных, говорил, что из девушки получится большой человек. Но мать не отпустила тебя в Москву. Ты часто об этом вспоминала, жалела, что так получилось, но бабульку мою ослушаться не могла.
       Я всегда чувствовал в твоем характере что-то огромное, отличительное от других людей. Ты была частью народа в самом высоком понимании этого слова, и глубокие крестьянские корни лишь усиливали твое обаяние. Ты и мне передала величайший дух моих предков, любовь к родной земле, к своему народу. И за все это я благодарен тебе, мама! Пока я жив, ты будешь жить всегда в моем сердце.