Телефонный звонок

 Телефонный звонок надорвал тонкую паутину сна, точнее, полудрёмы. Эти полу-полу такие ранимые, капризные, легко переходят в недовольство и раздражение, а то и заканчиваются вспышкой  гнева. Нет ничего опаснее переходных состояний. Не-доспал, не-доделал, чего-то не-докончил - и всё внутри закипает и может кипеть целый день.
 Трель звонка прозвучала снова. В её нежном голосе на этот раз я уловил лёгкое   нетерпение. Повторения дожидаться не стал. Откинув одеяло, опустил ноги на пол, нащупал тапочки. Эти заношенные домашние вещи мы ни во что не ставим, а ведь они, пожалуй, самые верные друзья, вернее собак и кошек, всегда услужливо ждут ног хозяина, не капризничают,тогда как всё одушевлённое эгоистично, верно прежде всего себе. Что-то похожее на эти мысли быстро пробежало в моём ещё не вполне очнувшемся мозгу.
Звонки были похожи на переливчатые коленца какой-то сказочной птицы, на переборы саратовской гармошки с бубенчиками. Но и не во время распевшийся соловей может вызвать лёгкое  раздражение. Чья-то чужая воля стремится вырвать вас из вашего собственного, иногда не вполне уютного, но всё же домашнего мира. Происходит что-то такое, чего при естественном ходе времени быть не должно. Однако, случайности подобного рода то и дело вторгаются в нашу жизнь.
У звонков есть странное свойство: иногда в них слышится тембр голоса того человека, от которого исходит вызов. И у этого  позывного была своя окраска. Он разливался лёгким, чистым звоном, в котором не было ничего неприятного. Сигнал длился долго, звучал настойчиво, даже напористо и заканчивался идущей вверх протяжной вопросительной интонацией. В ней было что-то от англо-американсой речи. «Тэй_уи, уи, уи, уи-ок?» - выговаривали серебряные молоточки, приведённые в действие где-то далеко-далеко, чуть ли не краю света.  У звонка был голос моего давнего знакомого, уехавшего года два назад за океан.
Я посмотрел на часы. Стрелки показывали половину шестого утра. Рановато для телефонных переговоров. Я поднял трубку и услышал бодрый баритон моего знакомого. Это был он. Наверно, у них там самый разгар дня или ранний вечер.
 Мы были друзья-приятели ещё с институтских времён. Нас связывали отношения,которые принято называть дружескими. Общим был интерес к искусству и литературе. Мой друг сам немного рисовал и даже втайне мнил о себе как о великом художнике. Если бы не зависть рутинёров и «академистов», талант его давно бы раскрылся.  Потом наши дороги разошли. Он пошёл по карьерной линии, я же, как ступил на стезю литературы, так и поплёлся по ней, глотая пыль одиночества, долгое время оставаясь андеграундным автором.
- Хэлло! - прозвучало в трубке. - Как жизнь? Как успехи?
Я помолчал, давая себе время увериться в правильности своих предположений. Не стану скрывать, я был рад услышать  этот бодрый дружеский голос  с другого конца света.
- Хэлло! - ответил я с улыбкой. И мой визави на другом конце провода сразу уловил ёё. Он был чуткий и отзывчивый человек. - Всё хорошо. Как у тебя?
- О, кей. Рыбка понемногу клюёт. Есть маленький бизнес. В свободное время, раз в неделю занимаюсь с кружком любителей русского языка.
Эта новость меня немного кольнула. Я ожидал, что оказавшийся на другом конце земли соотечественник будет испытывать некоторый недостаток общения на родном наречии. Тем более, как я слышал, он обосновался в каком-то Штате, где много тайцев, негров и мексиканцев. И вот, оказывается, он нашёл и здесь свою нишу. При его деятельном и активном характере это неудивительно.
- В соседнем городке, - продолжал он, - небольшой русский театр. Меня прям сам Бог привёл. Приняли дизайнером. Дали оформить два спектакля. Между делом читаю свои стихи, рассказываю о России. Здесь есть соотечественники, которым хочется слышать стихи Пушкина и даже переводы Шекспира на русском языке. Наклёвываются два продюсерских проекта. В общем, кручусь, как белка в колесе. А как у тебя?
- Я тоже хожу в кружок, читаю свои стихи, слушаю чужие. Так в чём разница?
- Разница? - переспросил голос. - Тебе за это платят?
- Нет.
- Тогда о чём речь?
- Но мне и так неплохо.
- Вот-вот. Было бы душе хорошо, а о хлебе насущном ты не думаешь.
- «Не хлебом единым…»... Ты знаешь. А как у тебя с этим?
На другом конце связи помолчали, видно, обдумывая ответ. Потом почему-то сразу погрустневший голос произнёс:
- Не знаю, что сказать. Понимаешь, старик, всё другое. Люди разные и в то же время похожие. Одни и те же типы. Даже удивительно. «Повсюду страсти роковые, и от судеб защиты нет».
Теперь помолчал я.
- У тебя что-нибудь случилось?
- Нет, что ты. Не на что жаловаться. есть кое-какие трудности с языком, и прочее... А в общем всё прекрасно. Не знаю, что пожелать. Но как-то скучно. Не хватает нашей русской бестолковости.
Он явно чего-то недоговаривал, как всегда. Как будто и откровенен и в то же время что-то таит за пазухой.
- Да, слушай, - прервал мои размышления голос в трубке. - Помнишь, у нас в городе, у вас, - поправился он, и я мысленно увидел его белозубую улыбку на энергичном смуглом лице, - был такой захудалый заводик, он что-то такое производил, вроде запчастей для авто. Он ещё дышит?
- Тот, который ты пытался прибрать к рукам за смешную цену, но проиграл тендер?
- Ну да, у меня тогда не хватило трёхсот тысяч деревянных.
При этом слове губы мои непроизвольно сложились в брезгливую гримасу, как бывает всегда, когда при мне так обзывают отечественную денежную единицу. Прежде я вступал в споры, пытаясь доказать оскорбительную бестактность бессмысленность такого словесного уподобления старинной денежной единицы грубой сырой древесине. Но это чаще всего не получало поддержки. Наша страсть мазать чёрной краской всё родное, оплёвывать себя удивительна. С тех пор мало что  изменилось. В головах не стало яснее, язвительности в отношении к «Рашке» не убавилось, но, по крайней мере, стало понятно, что от кого можно услышать. Не то чтобы я был такой уж квасной патриот. Во всяком случае, к «совкам» себя не причислял, но спокойно относиться к тому, что мне плюют в лицо, слава Богу, не научился. Друг же мой таких мелочей вовсе не замечал.
- Завод существует, - ответил я, - не знаю, однако, в каком он состоянии.
- Сделай одолжение, узнай!
- Хорошо. - И после паузы: - А ты, что опять нацелился на эту развалину?
- Хе_хе, - с коротким смешком ответил мне голос. - Скажу тебе по правде, я не забыл, как меня отвадили из правления этой тендерной компании, с какими злорадными улыбками проводили из зала. «Боливар не выдержит двоих», ; ехидно бросил мне кто-то вслед. Я хочу им доказать, кто чего стоит. Всего можно добиться при большом желании: и денег, и власти.   
- И счастья,- не без иронии добавил я.
Маленькие перепалки в таком тоне возникали у нас и раньше. Наши оценки некоторых вещей не всегда совпадали.
- А счастье – что? - тут же парировал он. - Иметь, что хочешь? Или прозябать в мечтах о том, чего никогда в руках не держал?

 В моей памяти тотчас зажглись стихи Бунина:

                О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
                А счастье всюду. Может быть, оно
                Вот этот сад осенний за сараем
                И чистый воздух, льющийся в окно.
 
                - Мечтатель, мечтатель. Чистая душа, - откликнулся голос друга. - Вот за это я и люблю тебя. Сколько раз ты помогал мне такими словами, когда дело валилось у меня из рук! Но одними мечтами не проживёшь. Сколько раз жизнь доказывала тебе это!
- Да, ты прав. Я не забыл, как ты приходил мне на помощь, защищал меня, бедного литератора-диссидента. Мне не давали работы. А ты посватал меня одному директору школы - и я получил кусок хлеба.
- Ну, что там! Мне это ничего не стоило.
Тут он был прав. Ему это ничего или почти ничего не стоило. Не много труда надо, чтобы поднять трубку одного из трёх стоявших рядом телефонов и, поинтересовавшись здоровьем коллеги, такого же влиятельного в своём кругу чиновника, как бы между прочим сказать:
- Слушай, тут есть один хороший человек. Надо ему помочь. 
Ему даже доставляло удовольствие делать благодеяние, испытывая при этом удовольствие власти.
В свою очередь и я не оставался в долгу. Правил его неловкие вирши, которые он называл стихами.
- Мы помогали друг другу и раньше, - продолжал он. - Поможем и теперь. О, кей? Ведь ты мой человек?
Секунду я помолчал. Потом сказал:
- Вообще-то я ничей. Но сделаю, что могу. Узнаю, как поживает заводик твоей мечты. Раньше были «девушки моей мечты». Теперь - заводы.
- Какие времена, такие песни, - хохотнул голос на другом конце провода.
Разговор наш длился не меньше четверти часа. Судя по тому, что мой абонент не спешил вешать трубку, трудностей с «зелёными» у него не было.
Через знакомых я собрал кое-какие сведения о предприятии автопрома. Его владельцы кое-как перебивались. Но дела шли неважно. Заказов почти не было. Давили налоги. Нацеливалось какое-то криминальное сообщество. Всё это я и сообщил моему заокеанскому другу при следующем телефонном разговоре. Но этого ему показалось мало.
- А не мог бы ты осмотреть всё на месте?
Я удивился. За всю мою жизнь на заводе я был один раз по случаю. Но если Алику (так звали моего друга) понадобились мои личные впечатления, что ж, так и быть, почему не оказать такую маленькую услугу?
Заводская мастерская находилась в получасе пешего хода от моего дома, и я решил пройтись пешком ради прогулки. К тому же, надо было зайти в библиотеку. Срок сдачи книги давно истёк. Я всё ещё сохранял старомодную традицию чтения книг.
На дворе было солнечно, сухо. Июнь подходил к концу. После долгой непогоды с похолоданиями лето, точно спохватившись, навалилось на землю предгрозовой парящей жарой. Даже в здании библиотеки не чувствовалось прохлады.
- Понравилась вам книга? - спросила довольно молодая женщина-библиотекарь.
- Как вам сказать. Признаться, я не дочитал её до конца.
Библиотекарь сделала удивлённые глаза. Она знала, что за мной такой привычки не водилось.
- А говорят, что этого писателя надо знать.
- Может быть. Но это не моё. Там интересно, конечно. Что-то  об этом новом языке, как его … - я замялся, вспоминая слово. Библиотекарь ждала.
- Ну, об этом новом языке… Забыл его название… Его создал Заменгоф в начале двадцатого века… - я усиленно искал в памяти выскочившее слово. В последнее время такие провалы в памяти становились всё чаще. Известковые бляшки мозга, как геологические отложения в почве, говорили о глубине прожитых лет. - Эсперанто, - наконец, вспомнил я.
По молчанию собеседницы я понял, что она ничего не слышала ни об эсперанто, ни о его создателе.
 «Странно, - подумал я. - Всё-таки высшее образование». Но потом сказал себе, что у нас долгое время всякое упоминание об этом международном языке было запрещено.Вероятно, надзирающие органы боялись, что это шифр тайнописи западных разведок. Сейчас, когда над советским прошлым принято смеяться, об этой сверхбдительности многие отзываются с иронией. Но тогда были другие времена. Разведки работали изощрённо, и подозрения часто  оказывались реальностью
- Что будете брать? - поинтересовалась женщина.
Из предложенных книг я выбрал рассказы Мураками, больше из-за экзотического имени автора, но, как впоследствии выяснилось, не зря. Я часто определяю книги по нескольким случайным строчкам в открытой наугад странице. Созвучие, тон, определяющий стиль речи, сразу даёт понять, стОит читать этого автора или нет.
Относительно Мураками моё интуитивное решение оказалось правильным только наполовину. Принявшись читать его спустя несколько часов после всех событий этого дня, я был пленён легкостью и гладкостью его речи, доверительным тоном рассказа о внутреннем мире подростка. Повествование велось от первого лица. Чем-то близким, почти родственным веяло от доверительной интонации рассказчика. Но чем дальше развёртывались события, тем сильнее делалось чувство, что пути наши расходятся. Рассказ становился всё менее целомудренным, всё более бесцеремонно эротичным в японском духе, скорее даже порнографическим. Впрочем, правильнее было бы название  наивно бесстыдный натурализм. Правда, через несколько страниц всё исправилось. Читать снова стало интересно. Но это выяснилось потом и к нити моего повествования имеет самое косвенное, попутное отношение. Зачем же эти, не идущие к делу подробности, спросит читатель? Дело в том, что если хочешь писать правдивую, объёмную картину, не следует пренебрегать частностями, деталями. Из них состоит жизнь.
Вернёмся, однако, в библиотеку. Расписавшись в карточке, я взял книгу и вышел на улицу
До цели моего путешествия оставалось не более пятисот метров. «Человек на улице с книгой в руке вызывает подозрение. Не злоумышляет ли он что-нибудь против технического прогресса, против цифровых нано технологий Медведева и медвежатников», - сложилась у меня в уме озорная фраза. Я дорожу такими находками и радуюсь, когда они складываются. Мне всегда хочется поделиться ими с другими. Как на грех, никто из знакомых не попадался. Но фраза так и лезла наружу, и я, зайдя в попавшуюся на пути кондитерскую, после ловкого предисловия высказал её стоявшей за прилавком продавщице. Среди людей разных профессий попадаются неглупые представители нашего вида с чувством юмора. Именно такой оказалась владелица лавки. Совсем не красавица, вовсе не напоминавшая Джему из повести Тургенева «Вешние воды», она была довольно миловидна и оказалась разговорчивой. Я заказал молочный коктейль с пирожным «пражское» и, пока не торопясь, поглощал лакомство, кондитерша успела рассказать о сортах чая, выставленного на полках, и даже предложила понюхать образцы. Поблагодарив её за любезность, я продолжил путь.
Заводик представлял собой двухэтажное здание, протянувшееся метров на сто в длину. Одна его часть была выкрашена в кремовый цвет. Другая смотрелась неухоженной. Стена по фасаду давно не знала кисти маляра. Прежняя краска облупилась, штукатурка местами осыпалась. В первой за окнами мелькали люди в спецовках. Судя по всему, там  работали. Я подошёл к проходной и, назвавшись журналистом областной газеты и расписавшись в книге посетителей, был допущен внутрь.
Заводоуправление помещалось в глубине асфальтированного длинного двора. Разыгрывая всё ту же роль газетчика, я попросил доложить о себе директору. Подозрительно оглядев меня с ног до головы, молоденькая секретарша из тех новых самодостаточных, которых ничем не проймёшь, открыла дверь директорского кабинета и, глянув на меня ещё раз через плечо из-за пряди мелированных волос, скрылась за ней. Минуту спустя она появилась снова и, глядя на меня всё так же  неприязненно, пригласила войти.
Директор, начинавший седеть, но ещё крепкий мужчина с энергичным выражением лица, поднялся навстречу. Мы обменялись некрепким рукопожатием.
- Чем обязан? - спросил он, выжидающе глядя на меня.
- Я слышал, ваш завод в затруднительном положении. Нет заказов и всё такое. Я мог бы написать о вас статью, привлечь, так сказать, внимание. Более того, один состоятельный человек из-за рубежа, из наших бывших соотечественников, выразил желание сделать некое вливание… «при условии совместной собственности», так он сказал.
При этих словах лицо главы предприятия оживилось. Слова о статье в газете он явно оставил в стороне. Зато сообщение об иностранном инвесторе его заинтриговало.
- Чем же мой маленький завод мог заинтересовать иностранца? - спросил он, недоверчиво глядя на меня. - Заводик дышит на ладан. Оборудование старое. Я вообще собираюсь продавать его.
- Этого я не знаю, - чистосердечно признался я. - А что дела плохи, охотно верю. Но не мог бы я увидеть всё своими глазами? Я выполняю поручение моего друга.
Владелец секунду-другую поколебался. Потом сказал:
- Почему же нет? Мне скрывать нечего. Прошу!
Мы вышли из кабинета и под враждебным взглядом мелированной секретарши направились в цех. Он являл собой вид запустения, какой бывает, когда предприятие вот-вот готово остановиться. Жужжали пять-шесть токарных станков, летели искры из-под какой-то детали. Пахло  металлической стружкой. В цехе я насчитал не больше десятка рабочих. Лица у них были унылые. Все они, увидев нас, остановили станки. Наступила тишина.
Таиться и в самом деле не было никакой необходимости. Всякий, даже самый неопытный взгляд без труда различил бы признаки близкой агонии. За какую-нибудь минуту мы обошли цех и вернулись в кабинет.
- Как можно вернуть к жизни эту развалюху, ума не приложу, - сокрушённо сказал хозяин. - А ведь, бывало, работа кипела, не успели справляться с планом.
- Да, печально, - согласился я. - Значит, я могу сообщить моему другу, что вы готовы к переговорам?
- Конечно, - с готовностью отозвался директор.
Свои впечатления я изложил Алику при следующем телефонном разговоре. Он выслушал меня внимательно.
- Я собираюсь приехать, - сообщил он. - Посмотреть на месте, что и как. Так что, жди. Скоро увидимся.
Месяца через два я получил телеграмму. Она была подписана «Алекс». В ней говорилось, что он уже в Москве. Ведёт какие-то переговоры и скоро нагрянет в наш город. Нагрянет, слишком сильно сказано. Он приехал скромно, тихо. Поселился в гостинице в номере «люкс» и пригласил меня в гости. Номер был роскошный. Паркетные полы, дорогие ковры, картины на стенах, всякая техника, голубой бассейн. Мы посидели в ресторане, выпили хорошего вина, поели. Алик был в дорогом летнем костюме из шёлка светло-стального цвета, благо, погода держалась тёплая, несмотря на конец сентября. За эти годы он мало изменился. То же энергичное весёлое лицо, тот же звучный баритон. Прибавилось, правда, немного морщин в углах рта, серебряная пыль слегка окрасила виски. Мы говорили о том, о сём, вспоминали знакомых, институт. В этом году как раз отмечалось пятидесятилетие нашего курса. Прошло оно довольно скучно, и я пожалел, что дал себя уговорить. Все постарели. Особенной радости от этого не прибавилось. Надо сказать, что и друзей среди однокурсников у меня не было. На нашем филологическом факультете преобладали почему-то девчонки. Романы были, а друзьями обзавестись не пришлось.  Заговорив об институте, мы перешли к воспоминаниям о молодости, о жизни вообще. Да, жилось бедно, но весело.
- Не люблю я это нытьё по прошлому, - сказал Алик, блуждая взглядам по стенам и потолку ресторанного зала. - Вот что бы ты выбрал: прежнюю весёлую, но бедную и несвободную жизнь, или теперешнюю со всеми её неурядицами?
Я подумал.
- Без сомнения, нынешнюю. И дело не в богатстве и бедности. В прежней было трудно дышать. И всё-таки, если бы меня спросили, за какую революцию я готов был бы встать на баррикады, я ответил бы: не за буржуазную, а за социалистическую. В этом больше романтизма.
- Да, да, - согласился Алик, - за социалистическую… чтобы потом встать за буржуазную.
На следующий день я отвел его на завод. Мелированная девица была предупредительна. Директор принял нас сразу. Алик повёл с ним разговор, в котором я мало что смыслил. Речь шла о налогах, выкупах, посредниках, возможных судах, процентах, долях имущества и ещё о каких-то делах в терминах, значения которых я не понимал.
Алик прожил в городе почти месяц.  Всё это время проводил в каких-то совещаниях, встречах. Виделись мы редко. Директор при встречах со мной в городе  здоровался сухо. А однажды подошёл и сказал:
- Этот ваш Алекс, или как вы там его называете, та ещё штучка.
Видимо, дела шли не так, как он надеялся. Алик тоже выглядел озабоченно. До меня дошли слухи, что завод объявлен банкротом, пущен с молотка и решающая доля акций принадлежит моему другу. В результате  каких-то тёмных ходов, судов и, как поговаривали, взяток, завод перешёл под его полный контроль. Он выбил крупный заказ от какой-то иностранной фирмы на изготовление труб для газопровода. Получив деньги, Алик продал завод за десятикратно превосходящую его стоимость сумму. А когда выяснилось, что никакого газопровода строить не будут, в ответе оказались его новые собственники. В их числе был и наш знакомый директор. Представляю, каким гневом налились бы глаза его секретарши, если бы она увидела меня в приёмной. Слава богу, этого не случилось.
Алик уехал и не звонил мне месяцев шесть. А однажды уже весной таким же ранним утром вновь раздался мелодичный и приятный звон телефона.
- Хэлло, старик! - услышал я знакомый баритон. - Я, кажется, опять не ко времени. Давно не звонил. Были дела.
- Алик, - сказал я, - час, действительно, ранний. Ты разбудил меня. Что касается завода, мне кажется, ты поступил нечестно.
В трубке секунду помолчали. Потом далёкий голос сказал: - Извини, старик.   Боливар не выдержал двоих.