Плотник

Нужные работники -
столяры и плотники!
В. Маяковский

    «Андрюша, мы думали, ты матрос дальнего плавания, – написала мне мама. – А ты
всего лишь плотник, как наш Макарка. Мы огорчились всей деревней…»

   В таёжном прииске Топольки Макар Тенешев был плотником. Иначе как Макаркой
его никто и не называл. С утра Тенешев отмечался на драге и вострил топор. Потом
обходил деревню в надежде на сочувствие и кружку мёда.
У Остапа Бендера было четыреста способов сравнительно честного отъёма денег.
В изобретательности получить своё Тенешев не уступал великому комбинатору.

   Прихрамывая (чёртов гвоздь в пятке!), Макар подошел к нашей избушке.
Безвольно повис на пряслах.

   – Гурьяновна, – окликнул он мою маму, – бог помочь!
   – Работать с нами, – отвечала мама.
   – Рад бы помочь, да самим не в мочь... Солдатик твой пишет?

   Солдатиком Макар называл меня. В армейском отпуске я подружился
с Тенешевым, а еще больше – с его хорошенькой дочкой.

   В своё время Александр Твардовский писал: «Отпляшись, а там сторонкой
удаляйся в березняк. Провожай домой девчонку, да целуй, не будь дурак!» Я воспринимал
слова поэта, как призыв к действию.

   С Машенькой Тенешевой мы удалялись в березняк. Дальше начинались покосы
и глухая тайга. Тёмная речка Чульпа дымилась вечерним паром.

   - Туман, как в Лондоне, – говорил я Маше. – Идёшь, бывало, вдоль-по Темзе – ни
шиша не видно!
   – Ты и в Темзе был? – спросила Маша.
   – Случалось…

   Я ощущал волны тепла, исходящие от её тела.
Под берёзами я читал стихи. В вечерней тишине они воспринимались буквально:

      Я в весеннем лесу пил березовый сок.
      С ненаглядной певуньей в стогу ночевал…

   – Люблю Есенина, – шептала Маша.
   – Я тоже… как тебе нравится этот стожок?..

   Домой мы возвращались под утро…

   За околицей, в зарослях лопуха, меня поджидал Мишка Пахомов. Курки
двустволки были взведены, на чёрных стволах оседала роса. Таёжная дремучая
ревность – страшное дело. Спас меня случай. Я пошёл к дому другой тропинкой и мы
разминулись.
   Об этом три года спустя простодушно поведал  мне сам Михаил Пахомов,
деревенский кузнец. Дело прошлое…

   Но мы отвлеклись.

   – Мой сын – матрос, – с гордостью говорила мама Тенешеву. – Моряк
дальнего плавания. В Японию недавно плавал, с гейшами пил саке.
   – Япония, это да! Это не хрен собачий, – авторитетно соглашался Макар. – Страна
восходящего, мать её! солнца… Япония, это вам не какой-нибудь бл…кий Амстердам!

   И потом без перехода:

   – Гурьяновна, поднесла бы маленькую?

   Мама таяла и не могла отказать:

   – От тебя, как от репья не отчепишься! – ворчала она и выносила плотнику
стакан медовухи.

   Макар не спеша, в три приема выпивал золотую бражку.

   – Я тебе, Гурьяновна, завтра хайруза принесу. В омуте, на Чульпе, мордушку
поставил. Еще стаканчик? Для разговора…
   – Завтра и поговорим! – отрезала мать.

   Макарка не обиделся и поковылял к другой хате. Там жили Венерцевы.

   – Нянька, – сказал он соседке, тёте Симе, – калитка у тя совсем скособенилась
    Могу поправить…
   – Иди-иди, – отвечала тётя Сима. – Нету у меня. Не поспела ещё.
   – Макара легко обидеть, – укоризненно сказал Тенешев, – понять и пожалеть трудно...

   Мужичок всхлипнул и вытер глаза рукавом.

   – Ой ты, хлюздя, об чем это?
   – Бабка Дарья моя, понимаешь, совсем скопытилась. То есть представилась…
   Выпить бы с горя…
   – Да ты чего несёшь, лишенец?!
   – Кому? На покос, говорит, пойду. И не пошла…

   По щекам Макарки натурально потекли слезы.

   – Горе-то какое, – запричитала Сима. – Баба Дарья кончилась…Погоди, Макар,
я тебе хоть с лагушка налью.

   Она вынесла страдальцу большую пивную кружку. Плотник одним махом выпил
и попросил ещё.

   – Спасибо, нянька, – поблагодарил он. – Аккурат, сейчас за тёсом пойду, последний
оплот строгать…
   Тётю Симу на деревне звали Симка-суматоха. Она все делала бегом. На работу,
с работы, успевала обиходить троих сорванцов и присмотреть за скотиной. Вручную
сбила тридцать килограммов масла и сдала на приемный пункт. С деревянным лотком
 намыла двести граммов золота и получила за это большие деньги – 240 рублей.

   Симка-суматоха обежала всю деревню и поведала товаркам горестную весть.
Рожали в нашей деревне часто, а вот умирали редко. Поэтому, это событие
приобретало исключительную важность.
Бабушки-задворинки облачились в чёрную одежду, взяли с собой старинную икону
размером со старательский лоток и гурьбой двинулись к дому Тенешевых. Издали
заголосили: «Ой, Дарьюшка, на кого же ты нас покинула?! Безвременно, безвременно…»

   Плач и стоны разносились по всей округе.

   И тут навстречу к ним вышла баба Дарья, совершенно живая и здоровая.
Говорят, после этого Макарку побили коромыслами и долго не баловали бражкой.

   Вот таким макаром репутация непутёвого Макарки обрушила мой авторитет.   

                ***

   За месяц до этого у меня состоялся разговор со старпомом.

   – Карьера твоя, Абинский, прёт, как на дрожжах! – сказал мне старший помощник,
Лев Иванович Зотов. – Будешь теперь плотником! Так что, принимай дела.
   – У кого принимать? – спрашиваю. – Шашкин в кутузке…

   Недавно плотник, Валера Шашкин, «привел себя в нетрезвое состояние» и затеял
стрельбу из ружья по местным докерам. Слава богу, ни в кого не попал. Тогда он стал
метать в грузчиков боевые гранаты. «Лимонки» оказались без запалов и не взорвались.
После этих событий мы лишились опытного матроса и еще шестерых моряков,
причастных к хищению стратегических грузов.

   – Принимай дела так, по факту, – сказал Лев Иванович.

   Я вяло отбивался – учеба, дефицит времени, страстное желание поступить
в «бурсу», отсутствие опыта и юный возраст. Такая карьера меня не устраивала
– слишком хлопотно.
Однако Лев Иванович умел убеждать и бил на самолюбие:

   – Упёртый ты сибиряк, Абинский, – говорил он. – Вечно ерепенишься. Справился
с артелкой, сладишь и с долотом! 
Сам посуди, кем ты пришел на флот? Желторотиком, матросом второго класса.
Не мог отличить шкентель от шкота. За полгода вырос аж до первого класса!
Стал артельщиком. Теперь ты плотник, правая рука боцмана. Второй человек на палубе!
Брашпиль тебе доверяют.  Артелку завтра передашь Зырянову. Короче, вперед и с песней!

   Витю Зырянов только что направили к нам в штат. Он был моим однокашником
по «шмоньке». «Шмонькой» в то время дразнили Корсаковскую мореходку. Ещё раньше
её называли ШМО – школа морского обучения.
В свои восемнадцать Зырянов был законченным мачо – брился каждое утро, а то
и дважды. Его щеки отливали мужественной синевой. Смуглое удлинённое лицо, темные
карие глаза и избыток шерсти на теле. Когда с берега Витька забредал в воду, ему обычно
кричали: «Зырян, свитер сними!» За южный облик его прозвали Зырян-армян.

   – По паспорту я русский, – обижался Виктор.
   –Бить будем не по паспорту, а по морде! – отвечал ему задиристый курсант Бесков.

   Витя знал массу анекдотов, умел их рассказывать и нравился взрослым женщинам.
 Вступив в должность, Зырянов немедленно охмурил повариху, Машу
Толоконникову, и через два месяца женился на ней. К этому времени Маша уже была
в «интересном положении».

   – У тебя на лбу написано, что ты артельщик, – говорил Зырянову старший помощник.

   Артельщиком Зырянов был гениальным. Все кладовщицы на базе были от него
без ума. В закромах артелки всегда имелись дефицитные продукты: и горький шоколад,
и наборы экзотических конфет, твердая колбаса, и даже растворимый кофе.

   С Витей мы встретились потом лет через десять. Пили водку на его пароме
 «Сахалин-6». Виктор был артельным, поэтому с закуской проблем не было. Мой
однокашник, однако, сильно потускнел. Усталый взгляд, грустная улыбка, пассивная
обида на жизнь.

   – Троим алименты плачу, – вздыхал Виктор: – Пятьдесят процентов.

   Я, конечно, сочувствовал.

                ***

   «Пароход, это прорва – говорил опальный плотник, Валера Шашкин. – Чуфанит
воду, как корова свеклу!». 
Пароход и паровоз – близнецы-братья. И те, и другие движутся силой перегретого
пара. Только залить паровоз водой, это пара пустяков. Подъехал к высокой колонке,
вставил гофрированную трубу куда надо и – готово, отъезжай!
Совсем другое дело принять воду на судне. Количество иногда измеряется сотнями
тонн. И течет вода под несильным напором через обычный пожарный шланг. Всё это
 требует массу времени, суеты и постоянных замеров уровня.

   Принимать воду – это обязанность судового плотника. К тому же воду
приходилось воровать, чтобы не вводить экономрежим – подачу воды в каюты и душевые
 по расписанию.

   Сразу после швартовки я протягивал пожарные шланги к оранжевой колонке
раздачи. Потом ждал команду от «водолея», чтобы начать прием. Набрав заявленное
количество, я прикрывал клапан и ждал прихода темноты. Вечером снова откручивал
вентиль и потихоньку набирал воду сверх плана. Вахтенный на трапе должен был зорко
следить за горизонтом и при появлении «водолея», быстренько отключить воду. 

   Воровство, понятное дело, карается законом. И я попался. «Водолей», дядька,
похожий на двустворчатый шкаф, неожиданно возник на причале. При этом орал
благим матом:

   – Так тебя, разэдак, грёбанный плотник, я тебя прямо сейчас в бухте утоплю!
У меня этот долбанный «Шантар» на отходе! Из-за тебя, грёбаного бандита, напору
нет ни хрена! Ты у меня, гроботёс, под суд загремишь! Я тебя на корме с пулемета
расстреляю!

   Я изобразил миролюбие, туповатость и полное недоумение:

   – Тут был ваш товарищ из порта, сказал, что можно воды взять.
   – Как это! Кто это?! – грозно рычал шкафоподобный.
   – Портнадзор, вроде бы…

   Мозги у «водолея» заклинило:

   – Ты что? Идиёт? – зашипел он с одесским прононсом. – При чём тут портнадзор?!
   – Я думал, он тут всеми командует…
   – Тьфу, ты, бля! – дядя плюнул себе под ноги и загремел вверх по трапу.

   За несколько минут он успел пожаловаться капитану, всем его помощникам
и даже боцману.
В конце концов, портовые власти оштрафовали вороватого плотника на десять
рублей. Большие деньги, в кабак можно сходить.
Я был удручён. Зато старпом веселился от души:

   – Не дрейфь, Андрюха, – успокаивал он меня. – Мы тебе премию в двадцать рэ
выпишем, так что в накладе не будешь!

   Забегая вперёд, скажу, что Лев Иванович сдержал своё слово.

   На следующее утро мы готовились к отходу из порта Ванино в Сахалинский Корсаков.

   – Тебя на трапе какой-то поц спрашивает, – сказал мне одессит Леша Хатан.

   На языке Хатана слово «поц» означало мелкую, незначительную личность. Этой
личностью оказался пожарный инспектор порта. Древний старичок в засаленной «мице»
и с потрепанным школьным портфелем. «Утром он забыл побриться», –  подумал я.

   – Ты – плотник? – недоверчиво спросил пожарник. – Старпом ваш где?
   – Я за него, – говорю, – чиф в городе, вернется к обеду.
   – У меня акт, – сказал инспектор и похлопал рукой по портфелю.
   – Об чём? – спрашиваю.
   – Плановая проверка, – устало выдохнул старичок.

   На этом силы его истощились и пожарник повис на планшире.

   – Чем смогу, помогу, – сказал я. – С чего начнём?
   – Огнетушители, – с полной безнадёжностью вымолвил инспектор.
   – Поднимемся на колокольню, – сказал я и потащил гостя наверх.

   Мы прошли всю надстройку, проверили бирки на пенных огнетушителях,
аккуратно скатанные рукава на пожарных щитах.
Инспектор взвесил в руках углекислотный огнетушитель. Потом уверенно заявил:

   – Семь четыреста, браток. Недовес. Травит он у тебя, парень.

   Я взял у него красный баллон. Прикинул вес рукой опытного артельщика:

   – Семь, девятьсот пятьдесят, не меньше.

   Мы заспорили. Недаром чиф дразнил меня упёртым сибиряком. Дедок не проявил
раздражения, а только хмыкнул: «Молодежь…» и полез в свой школьный портфель.
Вынул оттуда трубку портативного динамометра. Скрипучий прибор показал ровно
восемь килограммов.

   – Врёшь, однако, – сказал пожарник, обращаясь к пружинному измерителю.
Калибровать тебя надо! И потом загадочно мне: – Международная гайка где? Предъяви.

   Признаюсь, я понятия не имел, что такое международная гайка, для чего она
предназначена и, тем более, где хранится. Меня смутило слово «международная».
 Значит, что-то важное.

   – У старпома, – говорю, в сейфе. А чиф в городе…

   Старичок вздохнул, посмотрел на меня неразумного и с надеждой вымолвил:

   – Сынок, похмелиться есть чем?

   «С этого надо было и начинать!» – подумал я, а вслух сказал:

   – Трошки для сэбэ мае. Правда, напиток специфический, из братской Кореи.
   – Это без разницы, – ответил дедушка и мы спустились в каюту.

   Там я выложил на стол скромную закуску – половинку плавленого сырка «Дружба»
и несколько твердых галет. Потом достал бутылку корейской водки. В прозрачной
жидкости, выгнувшись буквой «Z» (зю), плавала серая змейка. Вокруг мелким снегом
оседали бледные хлопья змеиной чешуи.

   – Кобра не кусается? – спросил пожарник, открывая бутылку.
   – Не, она кривая, в отключке...

   Водку я купил в интерклубе порта Напхо и хранил как сувенир.
Братья-машинёры уже дегустировали подобный напиток и остались живы.
«Перед употреблением, желательно фильтрануть через противогаз», – советовал эксперт
по пьянке кочегар Усачёв.

   – Фильтровать будем? – спросил я пожарника.
   – Некогда, – сказал огнеборец, поспешно налил себе и выпил.

   Я воздержался.

   В каюту заглянул боцман:

   – Андрей, кончай это грязное дело! Снабжение привезли, на лебедках некому стоять.
   – Иди-иди, – милостиво отпустил меня пожарник, – я пока акт составлю.

   В каюту я вернулся через час. Сырок был съеден, водка выпита, потускневшая
змейка свернулась бубликом на дне бутылки. Пожарный инспектор исчез, оставив после
себя Акт проверки, выполненный шумерской клинописью. Я смог расшифровать только
два слова: «Замечаний нет».

   В ответном письме я написал маме: «Скажи на деревне, что я плаваю шкипером
на флагманском фрегате…»

Вот так, просто и понятно.