21 июня. мидсумар. остров оденсхольм

 Остров Оденсхольм. Швеция. 6512 г. от сотворения Адама,1004г. от Рождества Христова.
 
Когда этой весной, в праздник Сумарблот , четырёхлетнюю конунгинну  Ингегерду не взяли на жертвоприношение,  посчитав слишком маленькой, она старалась так громко  и долго плакать, что смягчила даже суровое сердце отца. Олаф Скётконунг, король свенов ,  поклялся на своём мече непременно взять Ингрид  с собой в следующий раз.

  -  Глядите, вот настоящая наследница рода  богов! Не иначе, как ладонь самого Одина  легла на её голову при рождении. Разум и благословение небес - второе имя этого ребенка, – то и дело теперь слышалось вокруг Ингегерды.
    Наконец, в долгожданный Мидсумар , самый длинный день лета, на двух больших ладьях приплыла она с отцом и его малой дружиной к острову Оденсхольму . Так называлась могила грозного и могучего бога Одина, и Ингегерда немного побаивалась. Отец хотел принести жертву именно тут, чтобы одноглазый бог викингов заметил их сразу и не затягивал, при случае, с помощью.

   Никогда ещё девочка не уезжала так далеко от дома. Долгая дорога по морю утомила малышку. Несколько раз она даже вздремнула в сторонке от всех, свернувшись комочком,  накрытая отцовской меховой курткой: на широкой корме корабля был устроен уютный уголок с навесом и скамьями, оббитыми шкурами животных, сюда не доставали брызги, и было относительно тепло. 
     В море из-за качки малышку Ингрид вырвало два раза, и новая вязаная кофточка вся испачкалась. Отец только ласково погладил её по мягким волосам цвета золотистого мёда и не стал ругать. Зато её другу, юному Отару , здорово досталось из-за того, что  разрешил девочке перед дорогой выпить сладкого медвяного напитка, а  потом  -  не успел во-время наклонить ребёнка через борт над водой. Теперь ему пришлось намочить небольшую охапку мягкого сена, приготовленного на всякий случай в углу лодки, накрытого старой кожей от брызг и вычистить всю тошнотворную массу и с кофточки Ингрид, и с пола.
   Ветра почти не было, и паруса убрали.   
  «Ну и хорошо!» – радовалась девочка. – « Когда ветрила  открыты, того и гляди, стукнет больно по затылку тяжёлой палкой, ходящей ходуном сверху: туда-сюда, туда-сюда! Нельзя и носа высунуть!»
    От нетерпенья  Ингрид то и дело вскакивала  со сладким трепетом поглядеть: не показался ли островок Одина? Из-за  равномерного стука всхлипывающих вёсел брызги попадали на её личико, на растрепавшиеся волосы, на плащ из крепкой ткани с тугой серебряной застёжкой под подбородком, который накануне поездки ей сшили служанки матери, Вилья и  полуслепая Малл. Шапочку она давно сняла, несмотря на грозные взгляды Отара, подставив морскому бризу обдувать со всех сторон её золотистую любопытную макушку.

   Ингегерда слышала от слуг много рассказов о празднике, но так хотелось самой посмотреть на жертвоприношение! Ей было страшно любопытно увидеть, как же могущественный бог асов  Один, сын  Бора, появится на восьминогом коне Слейпнире, чтобы съесть жареное мясо. И будет ли он угощать своего верного друга, или тому  кое-что отдельно  принесут в жертву? К примеру, яблоки? Конь Отара, да и кони в конюшне её отца точно не стали бы есть мясо!
   На этот случай  Ингрид запаслась ещё дома: с помощью  незаменимой  Малл она прикрепила к поясу небольшую холщовую  сумочку с зерном, умудрившись запихнуть туда, вдобавок, одно зеленое яблоко  –  в подарок  Слейпниру, а то может получиться страшно неловко: конь появиться,  а мясо есть  не захочет.  И нечего  будет предложить взамен! Малл при этом волновалась едва ли не больше, чем сама маленькая хозяйка. Такая ответственность, как угодить коню бога Одина – легла на её видавшие виды плечи впервые.
                ………………

   Прошло довольно много времени,  как ладьи пристали к Оденсхольму-острову. Солнце на своей колеснице уже прокатилось пол-неба, а праздник всё никак не наступал.
    Ингрид  лежала на животе,  растянувшись  на мягком ковре из мха и вереска и рассматривала  ползущую по её маленькой ладони  божью коровку. Упоительно пахло морем, можжевельником, сладким мёдом душистой сурепки  и всеми ароматными цветами мира сразу.  Девочка за всю свою жизнь ни разу не видела такой разноцветной  от растений земли.  Мхи на земле:  жёлтые, ярко-зелёные, голубые – перемежались с нежными фиалками, первоцветами, лютиками, мохнатыми кукушкиными слёзками, поздними ландышами и ранней земляникой.   В розово-сиреневом вереске сонно жужжали пчёлы и большие разноцветные мухи, в траве  на все лады стрекотали кузнечики.  Вокруг порхали яркие  бабочки, то и дело задевая крыльями  нежные щёчки маленькой конунгинны . Стрижи носились, как оголтелые, а высоко в небе тёмной точкой зависали  звенящие  жаворонки.
-  Одно, два, три, четыре,  -  считала  Ингрид чёрные пятнышки на спинке жучка,  -  Гляди,  Ааго , совсем как мне - четыре зимы!
   Старик Ааго,  оставленный на берегу для присмотра за царским чадом, только хмыкнул. Зато  крупный лохматый шмель, незаметно  подползший  под маленький  загорелый локоток Ингрид, внезапно громко  загудел и перелетел на  жёлтый высокий цветок.  Впрочем, для малышки ещё все цветы выше щиколотки казались большими.

    Рядом сохли растянутые на  известковых острых камнях рыбацкие сети  с клочками запутавшейся в них зелёной тины, крепко пропахшие рыбой и морем,  придавленные на случай ветра тяжёлыми булыжниками.  Старик пристроился рядом на небольшом валуне и чинил прохудившиеся от времени  свои  рыболовные снасти. Крючковатые длинные пальцы его ловко заделывали новые дыры, связывая  узелками верёвки, свитые из прошлогоднего лубяного мочала.    
    На  запах  рыбы  слетелись  большие  белые  чайки  и  бакланы. Они  шумно галдели, кружились над сетью.  Выискивая случайно оставленную рыбаком застрявшую мелкую рыбёшку, птицы  громко  и протяжно кричали:
- Я-а-а! Я-а-а! Мне-е-е! – точно хотели дать понять Ингегерде, кто здесь хозяин.
  Ааго  высек кремнем искру, запалил небольшой костёрчик из сухих веток. Их прибило к берегу после прошлого шторма, свирепо выдравшего много кустарника на острове. Рыбак добавил в огонь можжевеловые лапы. Повалил густой белый дым.
 -  Завтра надо успеть до рассвета выйти в море. А то никакой рыбы мне не видать! Будет тёплый день: вон, мошкара уже поднялась, -  старик резко хлопнул   себя по щеке,  умудрившись убить сразу несколько комаров.
 - Солнышко  ещё высоко, а они уже тут как тут! Неправильно их учат в комариной семье, как думаешь, Ингрид? – улыбнулся он девчушке, счищая паутину и прилипших мошек с её платья.
    Дочь   Олафа    конунга  синими  серъёзными  глазами  глядела  на доброго Ааго,  держа перед собой вытянутую маленькую ладошку. Там всё ещё ползала божья коровка.
-  Эх, не умею я с детьми… -  вздохнул рыбак.  - Любишь копчёную рыбу?
   
  Ингрид пожала плечами. Дома у отца кухней заведовала старая Турдис. Этой доброй женщине и в голову не приходило объяснять, что Ингегерда ест сегодня на обед. Поэтому девочка всё  ещё недостаточно хорошо различала вяленую рыбу от копчёной.  Зато уже знала несколько древних рун. На праздник  Йоля   отец подарил ей  рунические кубики. По-настоящему, по-правильному сделанные: из ясеня, а не на костях или камнях -  и окрашенные кровью овец, принесённых в жертву богу Одину. 
   Ингрид  знала, что отец,  всемогущий конунг Олаф, специально для неё заказал эти новенькие руны в далёкой стране, где живут ободриты и саксы.  Он считал, что для его дочери мало уметь разбирать знаки, какими пользуются свены и нёрги  на морских побережьях. Они   способны всего лишь сообщать простую информацию, не проникая в тайны мироздания. Ингрид надо было научиться говорить на древнем языке Одина, познать бесконечные премудрости души, научиться управлять силами природы и, главное, защищаться от зла. Мать её, дочь ободритского князя, высокомерная  красавица-славянка Эстрид, что Олаф взял себе в жёны, отлично умела в этом разбираться. Дед Олафа захватил более десяти лет назад Рёрик , непобедимую столицу полабов . Лучших из пленников он поселил на двух датских островах. Однако, семья Эстрид свободно жила на южном побережье Алатырского Моря.  И всё ещё имела возможность посещать для поклонения богам святой остров Руян, обитель четырёх ветров, где над скалистым берегом моря возвышается, словно маяк, четырёхликий Святовит , глядящий сразу на все стороны света. Там, где растёт мировое дерево Иггдрассиль , и  где сам  царь бел-горюч камень Алатырь  лежит.

    Ингегерда нашла острый камешек и нацарапала на кожаной застёжке рыбацкой куртки старика два кривых знака:  Йер и  Кано .
- Теперь у тебя завтра в море  всё будет хорошо! – малышка нежно погладила жилистую натруженную руку Ааго.
    Растроганный  рыбак  с почтительностью дотронулся до рунических загогулин. По природе сдержанный и молчаливый,  он  обладал двумя качествами, за которые люди островов считаются незаменимо ценными: особая выносливость и абсолютная честность. Конунг смело мог доверить ему дочку, зная, что Ааго не задумается отдать свою жизнь, защищая малютку.
   « Из  Инглингов    наша  конунгинна, от рода самого Одина! Оно сразу то и видать: сердечко прямое,  да  горячее!» - думалось старику.
     Ему было страсть, как приятно то и дело проверять: на месте ли  детские царапки, священные руны, оставленные рукой дочери самого конунга свенов?


  - Знаешь, однажды Один пролетал по небу на своём восьминогом коне. Вдруг – что такое?! «Что  это у меня в сапоге», - думает он. – «Что там мне мешает?!»  Глядь,  а там  -  куча песка, что давече на большой земле набилось. Вот он ногой-то стряхнул: песок  и полетел вниз. Так  Оденсхольм-остров и появился на море – это след от ноги  самого Одина! Сам проверял, когда вокруг острова плавал: точно,  такая большая ступня бывает не иначе, как только у него!  – выдохнул с облегчением Ааго и вытер пот со лба: так много за один вечер сразу ему ещё говорить не приходилось.

  Он смущенно закашлялся и сделал вид, что внимательно следит, как пасется вдалеке небольшое стадо красивых, чистых овечек. Именно ради этих овечек они с женой и жили на  островке. Олаф - конунг свенов поручил ему холить и лелеять жертвенных животных. И уж Ааго круглый год старался во-всю следить за ними. А ещё старик поставил несколько бортов, словив рой диких пчёл: сами боги велели тут мёд собирать, иначе зачем столько цветов на островке? 
     Тут Ингрид показалось, что в можжевельнике что-то зашуршало. Она раздвинула кусты: маленький ёжик замер в траве. Чёрные глазки-пуговки уставились на девочку.  Ингрид только протянула руку погладить серый  комочек,  как  ёжонок громко фыркнул. Оба  малыша, испугавшись друг друга, ринулись бежать  в разные стороны. Через пару шагов ребёнок остановился: любопытство взяло верх. Девочка повернулась и поспешила  вдогонку за колючим клубочком.
     Ёжа она потеряла. Зато пришла к  древнему колодцу, огороженному чёрными от сырости, полусгнившими брёвнами. Ингрид  раньше уже была здесь, когда  старый Ааго набирал  воду для ухи.
   Зелёный яркий мох облепил нижнюю часть колодца. Рядом  грелись на солнце большие красные бабочки. Ингрид радостно затаила дыханье, приготовившись накрыть загорелыми ладошками одну из этих красавиц.   

   Вдруг  негромкое  рычанье  раздалось прямо возле её руки. Она заглянула за угол. Там, на камне, прислонившись спиной к колодцу,  сидел маленький косматый человечек и злобно, по-звериному,  скалил на неё зубы.  Малышке  даже показалось, что он хочет укусить её за руку.  Она спешно отдёрнула ладошку и спрятала за спину. Безумный взгляд исподлобья, темные, непонятного, коричнево-бурого цвета лохмотья одежды и угрожающий, звериный рык липликона с землистым, диким лицом страшно напугали Ингрид. 
   Конечно, Ингегерда много раз слышала от матери и служанок рассказы про племя «dvergur» - карликов. Они жили в каменных пещерах под землёй и знали много из того, что простым людям,  даже королевской крови, недоступно. А ещё они враждовали с Одином. Ингрид   часто слушала вису про карлов, которую сложил юный скальд отца Отар . Черные глаза его при пении всегда разгорались пламенем отваги, первые ниточки будущих усов, под стать блестящим длинным вороным волосам, едва пробивались на румяном загорелом лице.  Ингегерде казался он очень храбрым, она  мечтала походить на своего друга. Выпросив у отца позволение учиться бою на липовых мечах, она  с удовольствием обучалась  этому занятию у своего молодого приятеля. Так, что даже отец гордился ее успехами. 
     Вечерами иногда разрешалось  посидеть со взрослыми за столом, и славная маленькая конунгинна, наевшись, играла на коленях отца его бородой,  а искусно сработанная, разукрашенная цветами каннель  по-кругу переходила из рук в руки.  Исполнялись висы, песни, иногда даже целые саги.  Отец любил умных и образованных собеседников.  Кто не умеет сложить хотя бы вису о богах, тот не достоин сидеть за его столом,  говорил он.
 

    Ингрид, любимица отца, часто присутствовала со взрослыми на вечерних трапезах и  знала уже наизусть много песен о прежних конунгах, богах  и подземном народце.   Иногда она даже помогала кухарке  Турдис ставить на ночь блюдце с молоком на крыльцо для этого «тёмного племени». Это обязательное приношение для гномов и всех, кто живёт под камнями и корягами. Чтобы они не разозлились днём на неё,  Ингрид, и не причинили вреда!
   Этот гном возле колодца, пожалуй, мог затащить её к себе под землю,  и она никогда не увидела бы больше ни папу, ни маму, ни маленькую сводную сестричку Астрид, ни малютку-братца… Может быть, это был сам  Гэндальф?!

  - А-а-а! – испугавшись, с криком припустилась она бегом,  куда глаза глядят. Но уже через несколько мгновений  услышала: с громким треском ломая ветки,  прыгая через кусты можжевельника, отец,  Гюннюльф и юный скальд Отар бежали к ней, размахивая  на ходу мечами, готовые сразиться с кем угодно за свою  малышку!  За ними показались еще несколько человек из малой дружины, привлечённые переполохом.
- Ингрид!  Ингрид! Мы здесь! Что случилось?!
   Через мгновенье девочку подмышки  подхватили надёжные, сильные руки  с каменными мускулами : руки её отца, конунга Олафа!
- Меня хотел укусить злой гном! Вон там, у колодца: он сидел и страшно рычал!
  Отец многозначительно переглянулся с Отаром.
- Не спускать с неё глаз! Не утащила бы ребёнка к себе «нечистая сила». Её мать, Эстрид,  ободридка , такая же: не скрыться от неё невидимому  злому народцу! Видно, правду люди говорят о моей Ингегерде: дочка особенно отмечена богами -  необычным зорким сердцем и  чистотой души.
                …………………………

    Красное солнце, запутавшись в тучах, медленно катилось вниз, к далёкой кромке успокоившегося к вечеру  моря.
- Тихо! Слушай, как зашипит! – ещё почти по-детски мускулистые руки юного скальда Отара решительно развернули Ингрид к  закату.
    Маленькая конунгинна притихла. Огромный огненный шар опускался в воду, разливая по всему небесному и морскому простору  безудержный, сказочный алый пламень. Ингрид затаила дыхание и действительно услышала, как зашипело от воды солнце…  Такое же сияние, наверное, и на далёком острове Руяне. Мама ей рассказывала про бога-Триглава, что сотворил мир, сидя на своём огромном каменном троне из скалы и бултыхаясь ногами в море..
                ……………….

    Долгожданный праздник, начавшийся с вечерней зарёй, не принёс малышке радости. Ингрид тихонько всхлипывала, опустившись на коленки за кустом можжевельника.  Белая пушистая овечка, которую она еще недавно обнимала за шею, жарилась над жертвенным костром, нанизанная на большой вертел и умело освежеванная в несколько приемов.
   За мгновение до смерти животное, одетое в специальную кожаную шапочку, закрывающую глаза, чтобы не испугать животное, все-таки  почуяло беду и принялось громко и отчаянно блеять. Ингегерда ясно слышала, как овца просила не убивать ее:
-  Не я-я-я!  Не я-я-я!  Не меня-я-я!  Ин-гр-и-и-д!  Спа-си-и-и!
   Видно было, как из-под черных наглазных шторок выкатилась крупная слеза и упала в траву. Ингрид рванулась было на помощь, но скальд Отар крепко схватил ее за плечико.
            Кровь хлынула широкой струей в желобок гигантского жертвенного камня - Алатыря. Конунг Олаф ловко подставил священную чашу и наполнив ее до краев, вознес хвалу Одину. Потом он протянул чашу Отару, а сам, обмакнув кисточку овечьего хвоста в кровь, начал широко кропить всех вокруг, призывая благословение Бо(га)Ра, отца Одина и всех асов. Малая дружина, все как один – борейцы, хором восславили богов.
   Один так и не прискакал на летящем восьминогом Слейпнире со своими зверьми.  Приготовленные Ингегердой коню овес и яблоко так и остались нетронутыми.
   Девочка прижимала одной рукой мешочек с подарками к животу, а другой незаметно вытирала мелкие, частые слезы. Сонные мухи лениво жужжали в цветках вереска, словно им и дела не было до убитой овцы с вывалившимся длинным языком и вытаращенными мутными глазами.
   Отец уверял, что овце вовсе не было больно, наоборот, животное очень радо быть жертвой! А если бы здесь росли деревья побольше, она была бы вначале повешена на крепком суку и проткнута копьем. 
   Только Ингрид засомневалась: разве всемогущему богу асов Одину, сыну БоРа, так уж нужна была эта бедная овечка, чтобы он мог оценить преданность народа свенов? В Валлгхалле, наверное, столы ломятся от яств.  А эта бедняжка так плакала, так не хотела умирать.
       Как будто разом закончилось все прекрасное, все таинственное, что окружало одноглазого бога викингов. Вместо этого душу девочки стремительно заполнили  разочарование и горькая пустота.
 

   Конунг Олаф подошел к дочери и присел рядом на траву, прижал взлохмаченную головку к своему живот. И тут ее опять стошнило прямо на  отцовскую кожаную куртку.
  - Видимо, так тому и быть! – задумчиво сказал отец, счищая с себя пучком травы резко-пахнущую  кашицу. – Я уже и сам стал замечать, что наши боги стали очень алчными.
   Он подхватил в охапку маленькую Ингегерду и отнес ее к морю. Там Олаф тщательно вымыл детское личико  своей широкой ладонью, пригладил растрепавшиеся золотые волосы.  Присев на корточки перед дочерью, конунг долго и внимательно смотрел ей в глаза, словно пытался там прочесть что-то особенное. Увидев, наконец, то, что искал, Олаф Скётконунг, король свенов,  вернулся назад и поставил  ребёнка перед всеми в круг.
 - Да, так тому и быть, – задумчиво повторил он. - Четыре зимы назад, на альтинге в Исландии, там, где Земля раскололась пополам,  лучшие викинги  поклялись, что будут исповедовать отныне только Бога Единого, Израилева: Отца, Сына Иисуса и Святого Духа в одном лице. Святую Троицу единосущную! Как видно, пришла и наша пора оставить  в покое старых богов. В последний раз, вкусив на могиле Одина мясо агнца невинного, простимся со старой жизнью. Чистое сердце моей дочери, будущей вашей конунгинны, не принимает жертвы Одину. Любовь и сострадание Христа ждут, чтобы наполнить вместилища душ нащих! Моя дочь, как всегда, предвидит  все  наперед.
      
 /Олаф Скётконунг, король свенов, принял христианство в том же году   вместе со всем двором, объявив ее официальной религией страны.  Страна же его окончательно стала по-настоящему христианской только в конце одиннадцатого века./

   …Конунг Олаф высоко поднял под мышки дочь, так, что она увидела прямо перед собой много решительных глаз закалённых в боях викингов из малой дружины. А ещё она разглядела далеко-далеко, там, где море касается неба, как сверху на воду упал серебряный луч и выткал длинную сверкающую дорожку, конец которой терялся в бесконечной ряби волн. « Интересно, куда она ведёт? - подумала девочка. – Похоже, что прямо на небо!»