Без родины гл. 18

                ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

     Я  резко просыпаюсь, усаживаюсь  на кровати  и осматриваюсь.  Мне кажется, что я и не спал вовсе, а общежитие уже полно  звуками: бурчат новостями радиоточки, звенят убираемые после вечерних попоек бутылки. Старожилы утверждают, что раньше по утрам в общежитии обязательно присутствовал запах приготовляемой пищи. Но сейчас пахнет  чем угодно, но только не едой.  Вот такая у нас, в России,   проблема!

    Валя  крепко спит на столе,  свернувшись калачиком и подложив руки под щеку, как ребенок.  Я хочу разбудить ее, но в дверь так  барабанят,  что мне приходится открыть.  Мужик неопределенного возраста, держась за стену, просит:

–    Сосед, умираю, налей!  Есть чего у тебя?

–     Пошел вон, ублюдок!  – кричу я.

     Мужик   кивает головой и вдоль стеночки двигается к следующей двери. Я удивляюсь: похоже, мне удалось найти верный тон для общения с соседом. Он часто просит у меня     чего-нибудь,  а едва я даю,  скандалит, что мало. Теперь же исчез, как тень. Хотя, не исключено, что это другой. Все живущие в общежитии мужики постоянно пребывают в том  состоянии, когда и лицо, и одежда, и рост,  у них одинаковые.

       Я  ухожу умываться. Возвратившись, вижу, что Валя проснулась, прибралась в комнате, и за неимением чая  заварила в стаканах  сушеную яблочную стружку. Мне бы улыбнуться ей, но вместо этого я с ехидцей спрашиваю:

– Как? Ты еще здесь?

    Она что-то отвечает мне, но я, не слушая ее, включаю электробритву и становлюсь к тому, что у меня называется зеркалом. В нем видно, как девушка приветливым жестом приглашает меня  сесть и позавтракать. Я выключаю электробритву. Спрашиваю, что она хочет, и тут же включаю опять. Валя повторяет. Я кричу ей, что не разобрал. Девушка понимает, что я измываюсь над ней нарочно. Заплакав, она срывает с вешалки верхнюю одежду  и убегает.  Я выдергиваю шнур из розетки и швыряю электробритву на полочку. Мне очень  грустно. Может быть, действительно на ней жениться?   Хоть кормить будет,  уже хорошо!

  Дверь, которую Валя оставила не до конца закрытой, отворяется. Некая страдающая личность, со свистом дыша, говорит:

–    Похмели, товарищ!

  В гневе я хватаю нож и бросаю, но  только не в мужика, а в деревянный наличник  над его макушкой. Лезвие уходит в дерево почти  полностью.

–    Так бы сразу и сказал! – говорит алкоголик, ничуть не удивившись моей реакции. От полученного адреналина он приходит в себя без опохмелки. Замычав военный марш, мужик, браво  печатая шаг, направляется  дальше по коридору.  Я слушаю  топот  его кирзовых сапог, и на душе становится совсем худо.

    Через полчаса я движусь пешком к автобусной остановке:  «Москвич»  в минус тридцать пять не завелся. Обувь у меня не по сезону, ноги мерзнут  уже через несколько шагов, и  я иду этакой «танцующей» походкой.  Слабым утешением   является то, что здесь  я не один такой.   В ожидании автобуса пляшут все, от мала до велика. Конечно, это мы не по своей воле:  ботинок  и валенок в магазинах нет.  Вероятно, так правительство заботится о кружках народного танца. В них, по слухам,  солистов не хватает.

          В воздухе кружатся  снежинки, дует ледяной ветер. В тот момент,   когда  мне чудится,  что я превратился  в сугроб и слышу, как « ангелы поют на небеси»,  заиндевевшая толпа бросается штурмовать появившийся автобус.  Он  стоит недолго,  почти сразу трогается с места. Я успеваю  в нешуточной борьбе отвоевать  себе местечко в проходе. Дверь за моей спиной закрывается не до конца, и на ходу я мерзну от макушки до пяток. Интересно,   а Головань  лечит обморожения?

    Меня  спрашивают, заплатил ли я за проезд. Я осматриваюсь, кому предать мелочь, и неожиданно вижу  в салоне автобуса  работницу прокуратуры,  духи  которой так взволновали  меня вчера. Она смотрит в мою сторону.  Я замечаю, что у девушки  зеленые глаза. Мне кажется, что они меняют оттенок в зависимости от того, как падет свет.  Я родился у моря, соленного, как моя ностальгия по родине, и красивого, как  ее  взгляд!

    Когда я покидаю автобус на нужном мне перекрестке,  как ни удивительно, я  уже не чувствую холода.  Радуясь круглому оранжевому солнцу,  показавшемуся из-за хмурых туч,  я энергично голосую  приближающемуся  грузовику. Он  со скрипом останавливается.  Я по приставной лестнице залезаю в будку, где жарко, как в бане, а в железной печке весело трещат березовые полешки. Сизолицые монтеры по очереди здороваются со мной за руку, сообщают план работ, и  трудовой  день сразу наваливается на меня своими заботами.

        Цифровое оборудование заменяет аналоговое, наступает новая эпоха.  Я любуюсь делом рук своих, когда ко мне подходит монтажница, бабка с очками на одной дужке. Это она регулярно угощает  меня парным молоком.  Теперь впервые просит  об одолжении:   связаться с абонентом  в Европе. Я сначала не совсем понимаю, о чем речь.

– Так ведь станция уже несколько дней в рабочем состоянии, можно пользоваться! – наконец   объясняет  она, – только ты сделай так,  чтобы наш номер не определился! У меня денег нет платить!

  Обеденное время  скоро, молока хочется, и я иду ей навстречу. Беседует она   минут пять. Закончив,   задает вопрос:

– А вы разве не хотите позвонить?

– Куда? – безразлично спрашиваю  я.

– Вы же не местный! Неужели не к кому? Пользуйтесь, пока есть возможность!– монтажница пожимает плечами и уходит.

  Как загипнотизированный, я смотрю на оставленный ею  пульт. Конечно, я  и без нее знал о наших возможностях, но до этой минуты даже не хотел думать о них.         Позвонить на родину? Будто вдохнуть ее запах, почувствовать ее материнское дыхание, и заплакать от того, что стал ее гонимым сыном? Сердце мое, ты ведь там! Душа моя, она не со мной – на родине! Дух мой потерянный, он – в моем городе!

       Чей  номер мне набрать? Там не осталось никого, с кем бы я хотел поговорить! Эльдара? Или Наташи? Неужели к Наташе? А что я скажу ей? Что уехал, не намекнув даже, где искать? Но кто она мне? Жена мужа,  которому  от меня рожает  детей? Может быть, тогда мне лучше ему позвонить? Скажи жене, что с ее любовником все в порядке, пусть не переживает! А лучше дай трубку, я сам скажу! Бред! Наверное, позвоню к Эльдару. Тоска такая, что  хочется хоть его голос услышать.

– У меня  ведь свадьба! Я  три дня отпуска взял. Если с ерундой, не обижайтесь!– недовольно шумит трубка  на фарси.

  От нахлынувших чувств я задыхаюсь  и слегка подкашливаю. При отличной слышимости Эльдар,  мой брат,  сразу понимает, что это я.

– Гриша!? Ты?! Не клади трубку, слышишь, не клади! Ты откуда звонишь? У меня номер не высветился! А,  наверное, это  твои  профессиональные штучки. Ты где, в городе? Я женюсь, слышишь, женюсь завтра, приходи! Хотя нет,  вряд ли ты  в городе. Мне бы сказали.

– Поздравляю, Эльдар!

– Гришка, родной, это ты... как мне тебя не хватает! Как не хватает, если бы ты знал! В прошлые выходные ездил на нашу косу в бухте, на вечерний клев. Помнишь, как там?

– Да.

– Вобла в этом году мелкая, да и на червя не берет.  Но  вода чистая, море ласковое, я купался на закате. Красиво было,  и на душе спокойно, как в детстве. Тебя вспоминал, банку выкопал с клятвой. Наши подписи сохранились, будто вчера поставили! Надеялись тогда, что вырастем, и…(Эльдар вздыхает)  но  теперь тебя здесь нет, а  у нас отдельное государство. Все свои, будь они неладны!  По нашей улице бараны стадом ходят, не могу на работу проехать. Как в ауле!  Пустые дома заселили выходцами из гор,  живем по Закону. Вечером все закрывается, не выйдешь погулять, да и некуда. Мрачно! Я твой дом никому не отдал, так и стоит. Старик Садых ухаживает, развел такие великолепные розы во дворе!  А зачем?  Цветы продавать все равно  некому. Возвращайся,  Гриша, я тебе паспорт   на республиканский  поменяю! Фамилию, имя, отчество,  на наш манер перепишем, как Наташке. Рожа у тебя – не отличишь, языку ты еще и меня научишь. Сделаем тебя …  начальником всей связи города. Она у нас очень плохо работает. Все специалисты уехали, техническая документация на русском, а чабаны даже  на родном читать не умеют!  Могут только орать на митингах «долой инородцев», в то время как промышленность  стоит! Возвращайся!

– Я – Россланов Григорий Алексеевич, русским родился, русским  и умру!

– Жалко, что ты такой принципиальный! А Наташка ничего, согласилась. Ее мужа послали усмирять провинцию, откуда он родом, они там, если помнишь, всегда требовали автономию. Решили воспользоваться моментом! Он им про единую нацию, а они его после митинга избили так, что   сделали  инвалидом. Так Наташка туда с военным отрядом, лично народу погубила … официально  отомстила за мужа, но мы знаем, что она озверела от того, что ты исчез. Теперь  герой гражданской войны, мы ее орденом наградили.  Никто  сейчас и не вспомнит, что    нашу национальную  гордость    когда-то звали Наташей. Самостоятельная политическая фигура! Полетит в составе нашей делегации на переговоры в Москву. Красивая, молодая, а носит прозвище: «злая ведьма».  Мне по секрету сказала, что подобреет, если тебя найдет. Иногда меня спрашивает, нет ли от тебя чего. Не хочешь передать ей весточку? Впрочем, мне надо идти готовится к свадьбе, позвони в другой раз, а?

– А невеста кто? Дочь нужного человека? Свадьба в интуристе?

– Язва ты, Гриша. Справлять будем у меня.  Моя невеста –  Карина.  Часто вспоминает, как ты их спасал. Но они так и не уехали из города.

– Ты женишься на инородке? Эльдар, что с тобой? И тебе разрешили?

– Я  замминистра госбезопасности,  мне  разрешение  не нужно. К тому же,  в отличие от тебя, Карина  на смену личности согласилась. Теперь Камиля, не подкопаешься!

– Удивил, удивил! А Костя где?

– Он  теперь Керим. Правая рука Наташки, или, вернее,  Наргиз. Ты же знаешь, как она не любит наших. Ей так спокойнее: они его не купят. Да и надеется, что ты с ним свяжешься. Ну, извини, мне вот, точно идти надо. Позвонишь еще?

– Нет! – говорю я, и,  вытерев нечаянную слезу, даю отбой..