Цветы и песни Глава 2

Мисс Дэйзвелл, та самая подруга моей матери, о которой я, если честно, впервые услышала только пару дней назад, встретила меня на станции – не знаю, как, но я сразу поняла, кто именно из всех этих людей был ею. Она была чуть ниже меня, полнее меня, а также взрослее лет на двадцать пять, если не больше. Наверное, все же больше.
Мисс Дэйзвелл была в пестром платье со множеством рюш и вставок, которые зрительно превращали ее в какой-то гигантский цветок, который, ко всему прочему, вульгарно держал в пухлых пальцах с длинными красными ногтями сигарету. Из ее лиловых губ возникло облачко табачного дыма, в то время как глаза были скрыты за солнечными очками, несмотря на то, что она стояла в тени только что прибывшего поезда. Ее шляпа с широкими полями чуть прикрывала одну половину лба. Конечно, не заметить такую фигуру было бы просто странно – судя по всему, проходившие мимо люди думали так же.
Заметив меня, она чуть сдвинула на кончик носа солнечные очки, исподлобья смерив меня долгим, внимательным взглядом глаз, обрамленных стрелками. В этот момент мне почему-то даже захотелось рассмеяться, поэтому я сразу опустила взгляд на свой чемодан, громко прыснув.   
 – Ах, ну как же, – тут же произнесла дама – ее голос не был грубым, хотя сигареты явно успели оставить на нем свой след.
Я подошла к ней, вежливо поприветствовав. Кажется, она даже изобразила некое подобие улыбки, – такой, будто целый мир не заслуживал ее, – после чего тут же капризно заметила:
– Ну и свинарник же на этих вокзалах.
Ничего не ответив, я уже было потянулась за своим чемоданом, но Дэйзвелл остановила меня, подозвав какого-то парня, который, по-видимому, работал на нее. Как оказалось позже, это был таксист, который и довез нас прямиком до ее дома, который, я понимала, мне теперь придется разделить с ней на ближайшие три месяца. Всю дорогу от вокзала к ее особняку, которая сопровождалась ее капризными фразами и постоянным туманом табачного дыма, в котором я даже не видела лица Дэйзвелл, так что мне пришлось открыть окно, я то и дело думала о том, как такой человек, как она, может быть подругой моей матери.
Занимательнее всего во всем этом было смотреть за окно на мелькающие улицы, особняки, магазины, да и просто змееобразную дорогу, обрамленную с двух сторон густыми рощами. Видимо, через какое-то время мы попали в некий особый район, ведь магазины и набитые людьми улочки закончились – на их смену пришли асфальтированные дороги, вдоль которых тянулась редкая линия особняков, каждый из которых был шикарнее предыдущего. Бассейны, дорогие автомобили, нечастые фигуры людей в шикарных костюмах, словно они собирались на прием к английской королеве, – мы попали в место, где располагалось то самое «высшее английского общество», о котором меня предупреждала мама. Всего пару раз я замечала детей во всей этой атмосфере важности и расслабленности, притворности – но они не бегали, не смеялись, подобно своей природе; мальчик в светлых шортах и гетрах, светлая рубашка с коротким рукавом, жилетка. Честное слово, будто бы я очутилась в 30-х годах.
Дэйзвелл не обращала ни на кого из них внимания, в какой-то момент пристав ко мне с расспросами – иногда, стоило мыслям уйти куда-то в сторону, мне становилось труднее понимать, что она говорила, поэтому моментами я просто опускала детали, которые она упоминала, отвечая на те вопросы, которые я понимала. Мне стало не по себе – неужели они все вот так разговаривают?
 Пару раз таксист скромно вклинивался в наш разговор, задавая, как мне показалось, вводные вопросы, которые свойственно задавать таксистам – его речь была для меня куда понятнее.
Когда автомобиль остановился, я не сразу осознала, что мы приехали – в моем окне все еще была дикая роща, уходящая куда-то далеко вглубь, – однако, стоило мне посмотреть вправо – туда, где сидела Дэйзвелл, – как перед нами в буквальном смысле возник особняк, чья поистине огромная территория была обнесена высоким забором из черных прутьев. Я продолжала молча пялиться на него из маленького окошка, как вдруг Дэйзвелл довольно спросила:
– Нравится? Пойдем, посмотришь вблизи.
Выйдя из автомобиля, я следом за хозяйкой зашла на территорию ее дома, – особняк светлого цвета стоял в окружении огромного сада, в котором пока что, к слову, не было цветов – одни кусты, пускай даже и ухоженные, – и раскидистые деревья. Заметив мой взгляд, Дэйзвелл сказала:
– Я думаю, что цветы распустятся в июле. Ты должна видеть это зрелище – уверена, что такого сада ты еще не встречала.
Какой же самодовольной она была, боже. Наблюдая за ней, я только и думала о том, какими занимательными получатся эти месяцы нашего тесного сожительства, за которые, я уверена, она будет управлять мной, как только захочет. О да, Дэйзвелл производила впечатление очень властной женщины. Я подумала о том, была ли она замужем – вдруг, у нее еще и дети есть? «Наверное, есть», – подумала я, не знаю, почему. Я вовсе не была уверена.
Внутри двухэтажный особняк представлял собой безвкусное скопление дорогой мебели в сочетании с буржуазными вкраплениями. В доме нас никто не встретил, отчего у меня возникла мысль, что капризная мисс Дэйзвелл все же была одинока. Хотя, если честно, глядя на то, как она ни на секунду не расставалась с сигаретой, назвать одинокой ее было трудно.
Мне выделили целую спальню на втором этаже – поверить только, она была в два раза больше моей собственной комнаты, которая осталась в Москве. Эта комната встретила нас обилием сиреневого цвета в лучшем его проявлении – нежно-лавандовом. Большая двуспальная кровать с фигурными изголовьем, большое окно, за которым открывался вид на сад и рощу – если присмотреться, можно было, конечно, разглядеть и другие особняки, находящиеся как можно ближе, но я не сильно-то и утруждала себя.
Большой шкаф кремового цвета, такой же туалетный столик, в котором я, если честно, никогда не видела смысла, но неважно; легкие занавески развивались на едва ощутимом ветерке, словно крылья бабочки. Конечно, комната оказалась прекрасной – настолько прекрасной, что Дэйзвелл с ее причудами плавно уходила на второй план. Тем не менее, мне захотелось пообщаться с ней – казалось, что у этой женщины было множество забавных сторон, с которых я еще не успела ее как следует рассмотреть.

Как оказалось, Дэйзвелл и впрямь была одинока. В любом случае, она вовсе не походила на человека, которого огорчал факт собственного одиночества – даже наоборот. Когда я спросила, не было ли у нее такого, чтобы мертвая тишина пустого дома пугала ее, она посмотрела на меня и ответила удивленно, как будто я спросила абсолютную глупость:
– Конечно, нет – у меня же есть радио.
Радио. В самом деле, это все объясняло.

Дэйзвелл была одной из самых громких фигур в высшем обществе – по ее собственным, отнюдь не скромным, убеждениям, – и постоянно была приглашена на всевозможные светские приемы, которые, опять же, по ее словам, проходили здесь чуть ли не каждый день. Новость о том, что теперь я буду посещать их вместе с ней, – хотела я этого или нет, – ошеломила меня, и она, моя прозорливая Дэйзвелл, заметила это.
– Не волнуйся, это лишь звучит страшно, – сказала она, впервые улыбнувшись мне по-настоящему. – У тебя будет достаточно времени, чтобы привыкнуть, и даже, – она сверкнула своими выразительными глазами. – Начать получать от этого удовольствие.
О каком еще удовольствии шла речь? Понятия не имею.

Отец Дэйзвелл, которого уже не было в живых, при жизни был довольно-таки влиятельным человеком, – ее особняк, как и собственное положение в обществе, досталось Дэйзвелл по наследству. Кажется, она упомянула, что ее мать все еще была жива, вот только жила она почему-то не в Англии, а во Франции.
– Ничего удивительного, – заявила она, зажигая очередную сигарету. – Всех стариков тянет туда, как магнитом. А подростков вроде тебя, – она указала на меня сигаретой. – В Америку.
С каждой ее фразой мне приходилось прикладывать страшные усилия, чтобы подавить смех, – что-то комичное было в Дэйзвелл – в ее внешнем виде, в ее манере речи, в ее словах. Тем не менее, с каждым своим едким замечанием в адрес какого-нибудь неизвестного мне («пока что», – многозначительно говорила она мне) господина N. я чувствовала к ней все большую симпатию, не тешась, однако, надеждой, что смогу избежать подобных замечаний и в мой адрес тоже. Она предложила мне сигарету, но я вежливо отказалась.
– Я не скажу матери, можешь не волноваться, – сказала она, все еще держа пачку открытой. Это даже тронуло меня.
– Спасибо, конечно, но я просто не курю.
– Вот как? Ненадолго, если ты намерена задержаться в нашем обществе. – Она закрыла пачку и бросила ее на журнальный столик. – Оно меняет людей, знаешь ли.