Цветы и песни Глава 3

Моя адаптация заняла гораздо больше времени, чем показалось Дэйзвелл – а мои собственные слова и ощущения для нее ничего не значили. Как бы то ни было, за первую неделю мы посетили четыре светских мероприятия – как она называла их, – и каждый раз я боялась отойти от Дэйзвелл хотя бы на секунду – она была единственным человеком, которого я знала во всех этих больших залах чьего-либо дома. Английская речь – самая разнообразная, порой даже страннее, чем моя собственная – лилась отовсюду, так что временами мне хотелось попросить того или иного мужчину заткнуться хотя бы на секунду – как же жаль, что единственное, что я могла сделать – молча плестись за Дэйзвелл, которая то и дело встречала своих старых знакомых, страсно желая поговорить с ними, чтобы потом, вернувшись ночью домой, со сладостным удовольствием перемыть их милые косточки. Я была рада, что Дэйзвелл приходилась мне больше другом, нежели врагом – поверьте, она действительно была опасной женщиной.
Были, конечно, люди – множество людей – которые хотели лично пообщаться с «той самой малолетней иностранкой», каждый раз поражая меня своей прямотой, которая нередко ставила меня в ужасно неудобное положение.
 Как итог, в конце недели я возненавидела эти приемы, готовая умолять Дэйзвелл о том, чтобы она оставила меня в покое, а не тащила с собой, словно маленькую собачку – боже, как я могла забыть, что с ней бесполезно разговаривать?
В обычные дни, когда меня оставляли в покое, я выходила в сад с какой-нибудь книгой, с первого же дня выбрав место в тени особенно раскидистого дерева своим любимым местом для досуга. Моя лень все чаще и чаще брала верх – я могла просидеть так с книгой чуть ли не весь день, пока Дэйзвелл не выходила из дома (представляете, ей даже не было лень спуститься ради меня на первый этаж!), и не начинала отчитывать меня за мою пассивность.
– Даже я не могу позволить себе быть настолько ленивой, – говорила она. – А ведь я старше тебя не на один десяток лет.
Пару раз я не выдерживала и просила Дэйзвелл, если быть точной, отстать – и эта просьба нисколько не оскорбила ее, скорее удивила – в такие моменты одна ее бровь заметно ползла вверх, после чего я понимала, что нет, она не отстанет. Она всегда побеждала в такие моменты – неужели я была настолько слабохарактерной?
В тот день она разбудила меня утром, тут же выдав, что сегодня вечером одно из тех самых светских мероприятий, на которых мне уже посчастливилось побывать («увидеть собственными глазами», как сказала Дэйзвелл), намерено пройти в нашем доме. Конечно, я догадывалась, что в доме Дэйзвелл такие мероприятия проходили неоднократно – в конце концов, на первом этаже был большой зал, в котором вполне можно было разместить множество гостей и даже живых музыкантов – я слышала, как она договаривалась с ними утром. Подготовка к этому мероприятию заняла целый день – пытаясь не попадаться на глаза Дэйзвелл, которая как раз вошла во вкус организации и полного руководства над всеми вокруг, я слонялась по саду, представляя, как всего через несколько часов этот дворик начнет наполняться самыми разными автомобилями и их хозяевами, желающими провести очередной вечер в сладости развлечений. В момент, когда я проходила мимо какого-то окна, думая о чем-то, далеком от этого солнечного места, Дэйзвелл рявкнула что-то из комнаты – уронив от неожиданности книгу, я тут же попыталась убраться как можно дальше, несмотря на то, что она просто-напросто отчитывала прислугу (это было слово Дэйзвелл, не мое) за то, что цвет занавесок плохо сочетался с цветом стен.

Этот вечер оказался, пожалуй, одним из самых скучных моментов моей жизни, так что я невольно вернулась к собственному семнадцатилетию, едва не поддавшись тому меланхоличному состоянию, которое одолевало меня в самом начале лета, когда я даже и не предполагала, что совсем скоро окажусь в другой стране, вдали от дома.
Все эти люди говорили о разной ерунде, которая совершенно меня не интересовала, однако воспитанность не позволяла мне сказать им то же самое, что однажды я сказала Соне, поэтому я лишь молча слушала их, изредка улыбаясь и отвечая что-то, по большей части рассчитывая на то, что они просто-напросто не поймут меня из-за акцента.
Одной из самых отвратительных вещей пребывания на подобных торжествах здесь, в Англии, было отношение некоторых людей ко мне, стоило им узнать, что я не англичанка, и, более того, приехавшая из России. Множество людей делало шутливые замечания моему акценту, в то время как самих их было практически невозможно слушать из-за непонятных и явно лишних звуков в их речи, которые, кстати, замечала не только я. Пару раз, в пол-уха слушая рассказ какой-то пожилой дамы о ее недавней поездке во Францию, проходивший мимо мужчина деликатно, но очень заметно усмехнулся, так что даже я почувствовала себя неловко, еле сдерживаясь при этом, чтобы не последовать его примеру. В конце концов, после очередного косого взгляда в мою сторону и очередного замечания моему «странному», как они выражались, произношению, я не выдержала и ушла в самый конец зала, мрачно присев на мягкий подлокотник одного из кожаных кресел.
Впервые за время моего приезда сюда я вновь встретилась с меланхолией, которая заставила меня почувствовать тоску по матери и сестре, к которым я была так сильно привязана. Глядя по сторонам и внимая обрывки фраз чужих людей, на чужом языке, я вдруг страшно захотела поговорить с сестрой, пошутить, посмеяться вместе с ней, однако от мысли, что в этот раз она была от меня так далеко, как еще не была никогда в жизни, я опустила глаза, полностью погрузившись в печаль. Не знаю, как долго я просидела так, глядя в одну точку и думая о всепоглощающей безысходности и печали, однако проходивший мимо официант, или слуга, – как они его здесь называют? – отвлек меня, остановившись рядом и вежливо предложив мне шампанское, держа наполненные бокалы на подносе. Шампанское было именно тем напитком, который я любила даже больше, чем чай или колу, несмотря на свой юный возраст. Мою семью, и, в частности, мою мать это совсем не беспокоило, ведь я не пила шампанское ежедневно, – уж не настолько буржуазной была наша семья, – однако я не знала, какое отношение было к этому здесь, в чужой для меня стране, поэтому лишь испуганно посмотрела на официанта, который продолжал вежливо мне улыбаться. Я уже было отказалась, как вдруг услышала шипение в прозрачных бокалах, увидела эти игривые пузырьки, и, на мгновение почувствовав во рту этот сладкий вкус, опасливо посмотрела по сторонам, словно ребенок, после чего все-таки взяла бокал с блестящего подноса.
Прохладное шампанское заставило меня хоть и немного, но все же расслабиться и даже забыть о людях вокруг, и о том, что они сказали бы, увидев меня с бокалом в расслабленной руке. Кажется, мое настроение даже улучшилось, пока я краем глаза не заметила чью-то фигуру, и, повернув голову, не увидела молодого мужчину, облокотившегося локтем о пустую полку над декоративным камином. Судя по всему, он видел, как я пыталась незаметно взять шампанское, отчего мне почему-то (сама не знаю, почему) стало страшно. Заметив проходившего рядом официанта с таким же подносом, я резко протянула ему бокал, с грохотом опустив его на поднос, словно пытаясь доказать свою непричастность к нему, и показать, что эта вещь никогда мне и не принадлежала. Не знаю, что заставило меня вести себя так глупо, однако стыд настиг меня с новой силой, когда, наблюдая за моими махинациями, мужчина рассмеялся, даже отвернувшись для приличия, оставив меня сидеть там с горящими от смущения щеками. Его лицо как будто показалось мне смутно знакомым, и через пару секунд я узнала в нем того самого мужчину, который усмехался над речью пожилой дамы, проходя мимо нас.
Теперь он усмехался и надо мной, отчего мне снова стало стыдно, – поднявшись с подлокотника, я оправила юбку нежно-розового платья, по длине едва доходившую мне до колен. Кажется, мое платье было самым коротким на этом празднике, однако это мало волновало меня, – в конце концов, после нескольких часов нахождения здесь создавалось впечатление, что в зале не было никого, моложе пятидесяти лет. Кроме меня и этого мужчины, конечно.
Я шла по залу вдоль окон, не ощущая и следа от того хорошего настроения, которое подарило мне шампанское, – все снова стало казаться мне чересчур ярким и глупым, начиная от людей и заканчивая классической музыкой, которая была далека от моих представлений о хорошей музыке. Мне казалось, что в наше время, во время The Beatles, Боба Дилана, Фрэнка Синатры, а также многих других исполнителей мало кто находит классическую музыку занятной, как бы безнравственно и невоспитанно это и ни звучало. Подумав о том, как на меня посмотрели бы все эти дамы из высших слоев общества, узнав, какая мысль только что пришла ко мне в голову, я не сумела подавить улыбку, снова улыбнувшись самой себе, и только самой себе. Я часто улыбалась собственным мыслям и собственным словам – гораздо чаще, чем словам других людей, и это нередко ставило меня в неловкое положение, ведь, как справедливо однажды заметила моя мама, я вечно забывала о том, что живу в обществе, а значит, среди людей.
Вспомнив эту мамину фразу, я, все еще улыбаясь, отвернулась к одному из окон, чтобы никто из присутствующих не увидел мою улыбку. Когда заиграла очередная песня, на этот раз более медленная, я заметила, что некоторые люди прильнули друг к другу для того, чтобы потанцевать. Мое внимание привлекла, наверное, самая яркая пара в этом зале, – маленький старичок, пытавшийся выглядеть солидно, а рядом с ним одна из тех крупных дам, смеривших меня недопонимающим взглядом, узнав, что я из России, которая своими габаритами превышала старика в два раза, превращая его лишь в незаметное темное пятнышко.
В момент, когда пялиться на них было уже неприлично, я попыталась найти какой-нибудь другой предмет для веселья, однако, так ни за что не зацепившись, вернулась к своей любимой паре, и, напрочь забыв о манерах, снова заулыбалась, вот только на этот раз не совсем самой себе.
Услышав, как кто-то подошел ко мне, я рассеянно обернулась, и, даже не успев убрать с лица улыбку, увидела того самого молодого мужчину, который стал свидетелем моего глупого поведения. В это было трудно поверить, но он зачем-то подошел именно ко мне.
– Не составите мне компанию? – с улыбкой спросил он, протянув мне руку.
Растерявшись, я молча взяла его за руку, после чего мы, прильнув друг к другу почти так же тепло, как та колоритная пара, стали танцевать, если эти неритмичные, ленивые топтания на одном месте можно было назвать таковым. С каждой секундой я чувствовала себя все более и более неловко, поэтому даже не смотрела на него, снова почувствовав, как горят мои щеки. Когда он обратился ко мне, я подняла голову, ведь уровень моих глаз был примерно на уровне его груди – может, чуть выше.
– Что? – растерянно спросила я.
Он снова улыбнулся, и я заметила, что улыбка его была теплой, даже красивой.
– Я спросил, как тебя зовут.
– Лиза, – представилась я, решив почему-то назвать короткий вариант своего имени.
– Красивое имя, – заметил он. – Нечасто встречается среди англичан.
Я поняла, что он уже знал о том, что я не была англичанкой.
– Как вы поняли? – спросила я. – Неужели это написано у меня на лице?
– Конечно, нет. Я просто слышал, как одна из дам говорила об этом.
– Могу себе представить, – пробормотала я. Он снова рассмеялся.
– Ты не обиделась?
– Я? Нет.
Некоторое время мы продолжали танцевать молча, пока я не решила из вежливости узнать его имя.
– Джон, – ответил он. – Конечно, не такое редкое, как у тебя. И не такое красивое.
– Можем поменяться, если хотите.
Подобными глупыми фразочками я обычно обменивалась с сестрой или друзьями, поэтому мне на мгновение даже стало неловко, однако Джон нашел это забавным, так что я расслабилась.
– Как тебе сегодняшняя музыка? – спросил он.
Мне хотелось соврать, чтобы снова не опозориться в его глазах, однако в конце концов я решила сказать правду, сама не знаю, почему:
– Если честно, не очень.
– Правда? – Джон даже оживился. – Мне тоже.
Сначала я удивилась, после чего у меня вдруг появилось дикое желание спросить его, любит ли он Битлз, однако я вовремя остановилась, решив, что Джон просто высмеет меня. Я промолчала.
Когда танец подошел к концу, и снова началась более подвижная музыка, Джон отпустил мою руку, однако не спешил уходить. Я заметила, что испытала что-то наподобие облегчения от того, что он остался, хотя и не могла найти этому объяснения.
– Что же ты делаешь здесь? – вежливо поинтересовался Джон, глядя на меня. – Я имею в виду, почему ты решила приехать?
– Это мама так решила, не я, – ответила я, тут же почувствовав, как по-детски это звучало. Я подумала о том, что в конце этого вечера Джон просто умрет от смеха, если, конечно, вовремя не уйдет от меня. Казалось, он и не собирался уходить.
– Твоя мама тоже здесь?
– О, нет, она осталась в Москве. – Я помолчала. – Меня просто решили отправить сюда на каникулы к маминой знакомой. – Увидев мисс Дэйзвелл в толпе, я указала на нее. – Вон она, кстати. Мисс Дэйзвелл.
– Тебе она нравится? – спросил Джон, и я заметила, что это был уже четвертый вопрос за последние пять минут.
– Она? – несколько секунд я наблюдала за ней издалека, словно никогда не видела раньше. – Не знаю. Слишком скучная временами, но совсем не злая, так что можно и потерпеть.
Мимо нас как раз проходил очередной официант с шампанским, и Джон вежливо остановил его, после чего взял с подноса два бокала, протянув один из них мне. Наверное, я выглядела испуганной, потому что взгляд Джона вдруг сделался таким нежным, как будто он разговаривал с маленьким ребенком.
– Все в порядке, – сказал он, улыбнувшись. – Я не скажу старушке Дэйзвелл.
Сочетание «старушка Дэйзвелл» почему-то рассмешило меня, однако я все-таки взяла бокал, сделав небольшой глоток.
– Мне очень стыдно за тот случай с шампанским, – призналась я ему, чуть ли не впервые за вечер посмотрев Джону прямо в глаза.
Он был высокий и стройный, и темно-серый костюм так красиво сидел на нем, что я даже подумала о том, что у Джона, возможно, была красивая спортивная фигура. Он действительно был очень симпатичным молодым мужчиной – даже, я бы сказала, красивым, – я уже видела лица молодых женщин каждый раз, стоило ему появиться где-либо; даже сейчас я замечала, как женщины оборачивались на него, вот только взгляд их был совсем не такой, каким они смотрели на меня. На меня смотрели как на недоразумение, а на него – как на идеал.
Его каштановые волосы были аккуратно уложены, но в то же время совсем не так, как делают многие мужчины – они не были зализаны, кое-где даже лежа, как мне показалось, непроизвольно.
Особое внимание стоило уделить его глазам – голубым и ясным, несмотря на темные волосы и брови. Лицо Джона сохраняло спокойное, даже невозмутимое выражение, однако, стоило ему улыбнуться, как я снова чувствовала смущение, хотя в этом не было никакого смысла. Когда Джон говорил, его голос звучал мягко и спокойно, не очень громко, но и не совсем тихо, – так, чтобы его могла слышать только я.
Рядом с ним я чувствовала себя неловко, ведь, несмотря на мой рост и вполне приемлемую фигуру, мне казалось, что с ним была обязана стоять какая-нибудь красивая женщина в дорогом платье и бриллиантах, а не я. Тем не менее, Джон выглядел так, как будто в его голове подобных мыслей не возникало.
Когда я напомнила ему про случай с шампанским, он лишь улыбнулся.
– Это было очень забавно, – добродушно отозвался Джон. – Так инфантильно.
Отметив про себя, что он, похоже, был прав, я не смогла сдержать улыбки, снова глядя на него. Мне нравился взгляд, каким он смотрел на меня, мне нравились его глаза. Множество раз за оставшийся вечер, который я провела исключительно в компании Джона, не замечая никого вокруг, мы успели поговорить о музыке, ведь, как оказалось, современная музыка привлекала его куда сильнее, нежели классическая, что даже нравилось мне – Джон не казался одним из тех занудных мужчин, которые во всем пытаются соответствовать образу человека из высшего общества. Он вел себя вполне естественно, по большему счету увлекая меня рассказами о различных книгах, прочитанных им, из чего я сделала вывод, что Джон очень любил литературу. Я рассказала ему про несколько своих любимых книг, даже не удивившись, когда узнала, что он читал каждую из них минимум два раза. Чуть ли не каждая его фраза приводила меня в восторг, который я всячески пыталась скрыть, чтобы не показаться ему легкомысленной или что-то в этом роде.
Были моменты, когда, остановившись в какой-то части этого зала, который с каждым часом становился все свободнее и свободнее из-за людей, покидавших его, я поворачивалась к Джону, улыбаясь от его слов, тут же цепляясь своими карими глазами за небесную глубину его глаз. Кажется, пару раз я замечала что-то наподобие смущения, стоило мне снова посмотреть ему прямо в глаза – тогда лицо Джона, казалось, молодело лет на 10, и выражение его становилось прямо-таки ребяческим, что не могло не трогать меня. Я спрашивала себя: неужели он действительно смущался при виде меня? Неужели этот красивый, успешный мужчина, на чьем счету наверняка было множество таких же красивых и успешных женщин, смущался из-за меня – семнадцатилетней девушки, чье общество он разделял последние пару часов?
Все чаще я замечала эту скромную улыбку на его лице, стоило мне снова заглянуть ему в глаза, и это не переставало удивлять меня, хотя я всячески скрывала собственные эмоции, спокойно, иногда радостно глядя на него.
Этот вечер, начиная с момента, когда Джон пригласил меня на танец, пролетел так незаметно, что я только по виду из окна определила, что ночь наступила, возможно, не один час назад. От мысли, что сейчас он уедет, и что я, возможно, никогда в жизни больше не увижусь с ним, никогда в жизни не смогу заговорить с ним о книгах, литературе или даже о России, в которой он никогда не был, мне стало так паршиво, что я даже почувствовала едва ощутимый спазм в области груди, затрудняющий дыхание.
– Видимо, мне пора, – неловко сказал он, обведя взглядом зал. – Все уже уходят.
– Да, – тихо подтвердила я, последовав его примеру и осмотрев зал. – Я могу провести вас, если хотите.
Когда мы вышли на улицу, там было так темно, что я едва не упала со ступенек, если бы не Джон, вовремя схвативший меня за руку. Весь не очень-то и длинный, но и недостаточно короткий путь вдоль сада и до ворот мы прошли, поддерживая негромкий и бесцельный разговор, лишенный того настроения, который был в зале. Мне показалось, Джону тоже не хотелось уезжать, и от этой мысли мне становилось спокойнее. Он вел меня под руку до самого автомобиля, как будто собираясь уехать вместе со мной, хотя на самом деле он просто не хотел, чтобы я, по его словам, «убилась» по пути.
В темноте, остановившись у ворот, я увидела его автомобиль нежно-кремового цвета, словно освещающий ночные окрестности своей белизной. Мне было плевать на его автомобиль, ведь на моем языке все еще крутился вопрос, который я не осмеливалась произнести. Мы с Джоном остановились в нескольких шагах от автомобиля – я лишь видела его силуэт и некоторые черты его лица, самые яркие. Не знаю, о чем я думала, но в какой-то момент я вдруг обратила внимание на темное небо, раскинувшееся над нами, – оно было сплошь усыпано разными звездами, как будто кто-то разбросал большие и маленькие бриллианты по темному полотну. Я не искала луну, потому что меня волновали лишь эти маленькие небесные тела, такие красивые и такие далекие, такие недосягаемые. Ими можно было лишь любоваться, восхищаться; их можно было желать, любить, но нельзя было коснуться, нельзя было достать. Эта мысль так тронула меня, что я почувствовала, как слезы подступили к моим глазам, и я представила, как в этих слезах на моих темных, почти черных глазах будет отражаться эта огромная вселенная, в которой мы с Джоном были лишь двумя маленькими фигурками, даже меньше, чем эти недосягаемые звезды. Я даже не сразу поняла, что Джон снова обратился ко мне. Я обернулась, искренне благодаря темноту за то, что он не мог разглядеть слезы в моих глазах.
– Ты согласишься, если я предложу тебе встретиться со мной снова?
– Да, – сказала я, и голос мой, поддавшись слезам, звучал совсем не так, как обычно.
Пару секунд Джон смотрел на меня из темноты.
– Почему ты плачешь? – спросил он, и голос его звучал так же мягко и нежно, как в зале.
– Не знаю, – ответила я, даже не задаваясь вопросом, как он смог рассмотреть мои слезы в кромешной тьме. Может быть, это было куда проще, нежели я думала? Я ни о чем больше не хотела думать в ту ночь.
Даже в темноте было видно, что Джон улыбнулся, после чего он коснулся ладонью моей щеки, убрав ее слишком быстро.
– И все-таки ты изумительна, – произнес он, после чего отошел к автомобилю. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Даже когда я вернулась в комнату, и, не снимая платья, упала на кровать, у меня внутри бушевал настоящий шторм, наполненный такими разными, но такими одинаково приятными эмоциями. В какое-то мгновение мне показалось, что в моих глазах все еще застыли слезы, и слезы эти были печальными и грустными, а иногда я чувствовала в груди такое тепло, что на моем лице снова появлялась улыбка, и снова – лишь для меня одной. Лежа на кровати, я продолжала смотреть на то небо, которое только могло вместиться в этом небольшом окошке, и все так же размышляла о звездах, о вселенной, обо мне самой и о Джоне, который хочет встретиться со мной снова. Мне казалось, что эта ночь была бесконечной, бесконечно темной, но даже если я и была права, то в любом случае просто не думала об этом, проваливаясь в теплый и приятный сон.