ВЛАДИМИР ЛЕВИТИН
ТАМ, ГДЕ ТЫ, ТАМ и ДОМ МОЙ.
ТРИЛОГИЯ о ЛЁНЬКЕ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СТРАНИЦА.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЖЕЛАНИЕ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Мистер СУН ХУН ЧАН 43
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ К СВОИМ КОРНЯМ 235
ПРИМЕЧАНИЯ и ПЕРЕВОДЫ 372
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЖЕЛАНИЕ.
Не загадывай желаний: они могут исполниться.
(Сам даже не знаю кто. Я, должно быть.)
Опаздывать Лёнька не любил. Не то, что начальства боялся или, скажем, премию потерять. Не любил - и всё. А поэтому и из дому выходил минут на пятнадцать - двадцать раньше, чем можно было бы бы. Хорошо, если всё хорошо. Но такое случалось редко. Ну, не уж редко, по правде говоря, чаще всё шло нормально, и он приезжал на работу минут за двадцать до начала, а то и раньше. Но не следует думать, что, усевшись за свой стол, Лёнька сразу же накидывался на работу. Ну, нет! Он был не из тех. На это дело всегда у него лежала в столе книжка или журнал, и можно было добрых десять минут почитать, пока все соберутся, да ещё вдоволь натрепятся. Сегодня получилось на редкость удачно. Подошли сразу трамвай, троллейбус, и автобус придачу. У Лёньки был проездной на все виды транспорта, и он мог выбирать что хотел. И он выбрал трамвай. Была на это у него своя причина. Из-за отворота Ленькиного пальто торчала книжка рассказов Грина, которую ему дали почитать на сутки. А он не успевал. Надо было навёрстывать. В трамвае только и были свободные места, вот он и полез в трамвай. Уселся и сразу же погрузился в чтение. Лёньке нравился Грин, и он жадно читал всё, что мог достать. В этой книге были рассказы, о которых он даже не слыхал. Читал вчера допоздна, пока Вера сонным голосом не потребовала, чтобы он сейчас же, немедленно ложился спать. Лечь-то Лёнька лёг, а вот уснуть долго не мог. Всё думал. Особенно поразил его рассказ «Крысолов». Не сам рассказ, а то, как он был написан. Совсем не в гриновской манере. В предисловии к изданию было написано, что «Грин приветствовал Октябрьскую Социалистическую Революцию…» В начале романтик Грин может и приветствовал, но быстро разобрался во всём. Вот он, пусть осторожно, намёками, но высказал своё отношение к этой революции, порождающей крыс-оборотней.
Наконец Лёнька уснул. Но спал он тревожно. Всё плелась какая-то чепуха. Про крыс, превращающихся в людей. И даже не крыс, а маленького чёрного котёнка, сидевшего в поддувале большой русской печки. Вот он выскакивает из своей норы и, превратившись в мальчика, лет семи в кургузом пальтишке и такой же кепочке, выскакивает за дверь, идёт по двору. Всю ночь Ленька пытался поймать этого котёнка, но тот непостижимым образом выскальзывал прямо из рук. Зачем надо было ловить котёнка, при одном виде которого Лёньку и так охватывал ужас, того он не знал, а у сна разве спросишь? Наконец, каким-то необъяснимым образом (такое тоже бывает только во сне) ему довелось столкнуться лицом к лицу, а, вернее сказать, лицом к морде с наглым зверьком. И тут котёнок начал увеличиваться в размерах, а круглая мордочка его - приобретать всё более и более очеловеченные черты. «Я требую это немедленно прекратить!» - заорал Лёнька высоким, срывающимся от волнения и страха фальцетом. Котёнок охотно вернулся в свои прежние размеры и спросил миролюбиво тонюсеньким голосочком: «А ты знаешь, кто я?» «Догадываюсь» - мрачно буркнул Лёнька - и проснулся.
Показав пропуск женщине-охраннице в чёрной шинели и револьвером на поясе, Лёнька прошел проходную и повернул направо к своему инженерному корпусу. Движимый радостным предчувствием двадцати минут, которые он проведёт наедине с Грином, он взбежал по лестнице на третий этаж, не теряя времени, скинул и повесил пальто на вешалку в углу, кинулся к своему столу и… остановился на полпути. На его месте кто-то сидел. Впрочем, этот самый «кто-то», а верней эта самая, ибо это была она, уже повернула голову и наблюдала за Лёнькой парой удивительных серых глаз, огромных, со смешинкою, искрящейся в уголках. Ленька подошёл и стал перед ней, не в силах выдавить из себя ни слова. Женщина была молода и показалась ему удивительно красивой. А, может быть, она, и в самом деле, была удивительно красивой. Широкие скулы её очерченного правильным овалом лица нежно и плавно сходились в округлый подбородок и косо взбегали вверх к искусно изваянными глазными впадинами, сходящими на нет у маленьких прижатых ушек. Лицо это было украшено высоким лбом и тонким, не нарушающим общей гармонии носом, под которым располагались сочные алые губы. И всё это увенчивалось копной великолепных рыжих волос, разбросанных по плечам в небрежном, но милом беспорядке. Кожа лица, шеи, голых до локтя рук и груди, выглядывающей из неглубокого выреза голубого в цветочках платья, была белой, тонкой, как молоком налитой и, должно быть, очень нежной. Не бледной, а именно белой, вполне здоровой и никогда не загорающей. Она ничуть не смутилась, глядя на застывшего в изумлении и восхищении Лёньку. Привыкла, небось, к вниманию и принимала его как должное. Улыбнулась.
-Здравствуйте. Меня зовут Вита. Я сегодня первый день.
-Ааа. Наконец-то пришел в себя Лёнька. Вы вместо Светы Бодяевой. Была у нас такая дамочка, рассчиталась.
-Кто такая Света Бодягина…
-Бодяева.
-Ну, хорошо, Бодягина. Так вот, кто она такая, я не знаю. Но должно быть...
У неё был приятный голос, грудной и сильный.
-Тогда Ваш стол рядом. Справа от того, где Вы сидите.
-А этот чей?
-Мой, наверное.
-А почему, однако же, «, наверное,»
-Ну ладно. Мой, точно.
Она громко заразительно засмеялась. Смешного ничего в этом, с Ленькиной точки зрения не было, но и он тоже, почему-то, улыбнулся.
-Я, стало быть, сижу за твоим столом.
Она перешла на «ты» как-то естественно, легко и свободно. Поднялась. Как же она была пропорционально и великолепно сложена! Плавные широкие бёдра, словно ренесанским скульптором изваянная линия спины. А ноги!.. Нет, такой красивой женщины ему решительно встречать ещё не приходилось. Единственно, что слегка портила Витину фигуру, был оттопыренный к низу, трепыхающийся живот, говорящий о том, что его хозяйка хотя бы раз в жизни рожала. «Ну, естественно, она замужем. Конечно же, замужем. Такая не может быть одинокой». Вита, между тем, грациозно нагнулась, подняла с полу модняцкую спортивную сумку, с какой, обычно, мужчины ходят на тренировки, и принялась извлекать из неё нужные ей в повседневной рабочей жизни предметы. Первыми были растоптанные белые туфли. Снявши тёплые коричневые ботинки и облачившись в эти самые туфли, она неспешно вытаскивала остальное.
-А мы с тобой, между прочим, одной национальности. Инвалиды пятой группы. Она сама засмеялась своей же шутке. Я раньше в ГлавТяжВодЭлектро Проекте работала. Платили, правда, ничего, но далеко было ездить. Тут поближе. А муж мой в НИТИ-70 работает. Знаешь?
Лёнька кивнул.
-Я бы тоже пошла, но нашего брата туда не берут, ты знаешь?
Лёнька опять кивнул.
-Тогда получается, что муж у тебя русский.
-Да, получается. Вот почему у меня и фамилия такая, Волкова.
-А у меня тоже жена русская. Совсем уже ни к чему сказал Лёнька.
К тому времени, когда все собрались - а происходило это между без пяти восемь и пятью минутами девятого - Лёнька несколько оправился от шока, вызванного Витиным появлением. Он разложил перед собой чертежи и чистые бланки технологий. Но работа не клеилась. Помимо своей воли он то и дело косил взглядом вправо на свою соседку. А та, ничего не замечая и высунув от усердия кончик языка, внимательно изучала образцы документации, с которой ей предстояло работать. Не на одного Лёньку новенькая произвела такое впечатление. Слух о ней быстро обошёл весь корпус. У всех мужчин со всех этажей и отделов, вдруг находилось какое-то дело заглянуть к ним, в бюро сварки. Зайдя, вперивали свой взгляд в Виту. Рассмотрев вдоволь, качали головой, некоторые даже присвистывали, и уходили. Скоро о ней только и говорили. Многие откровенно, цинично. И таким хотелось дать по роже. Другие только вздыхали: хороша, мол, Маша, да жаль, что не наша. Женщины же поначалу встретили её враждебно. И без того бесцветные, стёртые долголетним сидением в отделах, они казались ещё бледнее от Витиной яркой красоты и свежести. Но Вита не задавалась, вела себя ровно, кротко и незаносчиво, так что постепенно она завоевала симпатии и доверие многих из женщин. Некоторые носительницы титула первых красавиц, правда, дули губки, но и они не могли ничего плохого сказать о Вите. Та просто не давала для этого никакого повода. С несложной работой своей Вита освоилась быстро и, вскоре стала делать то же, что и остальные. То есть, болтать с соседями по столу, посещать знакомых, бегать за покупками, а то и просто сидеть, задумчиво глядя перед собой, уставившись в одну, видимую только ей, точку. О чём она думала, и думала ли вообще - того нам с вами не узнать никогда.
Вскоре, будучи дома со своей семьёй и делая свои привычные обычные дела, Ленька поймал себя на том, что ждёт и дождаться не может завтрашнего утра. А почему - и это тоже было понятно. В выходные он места себе найти не мог, а если она не выходила на работу на два-три дня - а это нередко бывало с женщинами, у которых маленькие дети-то это было совсем невыносимо. Вдруг она заболела. Или её, несмотря на национальность, всё-таки приняли на работу в этот самый НИТИ-70. И тогда он её больше никогда не увидит. Нет, она не рассчиталась: и туфли, и мелочи - всё было на месте. Вскоре причина Витиного отсутствия выяснялась. В маленьком тесном мирке их бюро все знали друг о друге больше, чем про самих себя. Тогда Лёнька покорно и терпеливо ждал её возращения. Мог он, забыв обо всём на свете, часами украдкой любоваться ею. Работа, конечно, страдала. Но что работа! Кого здесь интересовала работа!? Лёнька и так был один из немногих, который работал, ради самой работы, ничего с этого не имея, кроме чисто морального удовлетворения от того, что он делал, и делал лучше всех. Конечно же, он быстро навёрстывал упущенное. Ему это была легко, а способностями своими он предпочитал не хвастаться.
А она? А что она. Она относилась к нему очень дружелюбно и приветливо. А почему бы и нет? Ведь он был первый, кто встретил её на новой работе. Но Лёнька знал, понимал, чувствовал всеми клетками своей души, за этим вот дружелюбием, за этой приветливостью ничего не стоит. Ровно ничего. Возможно, она забывала о нём, раньше, чем доходила до выхода из их инженерного корпуса. Всё это Лёнька осознавал, но, тем не менее, придя, как всегда пораньше, рад был застать её одну. Она тоже не любила опаздывать. И эта была у них единственная общая черта. Во всём остальном они были разные, как небо и земля, как день и ночь. Разные в мировоззрении, в интересах, вкусах, во всём любом, где можно только провести разницу. Вообще-то говоря, Вита любила беседовать с Лёнькой. То ли потому, что с Лёнькой вообще интересно было беседовать и часто вокруг него собирались интеллектуалы со всего корпуса. То ли, что он был её ближайшим соседом. Но такие беседы происходили редко, в основном утром, ибо днём у Витиного стола всегда околачивался какой-нибудь лоб, наговаривая ей всяческие любезности и комплименты. Вита охотно кокетничала, не смущаясь от часто двусмысленных и скользких шуток. Но вот лоб уходил - должен же он, хотя бы для видимости, появиться у себя за столом - и Вита, как ни в чём ни бывало, принималась болтать с ним или кем-либо другим, не имело значение. Болтала она много и оживлено и… ровно ничего не рассказывала. Ни о себе, ни о своей семье, ни о своих родителях, ничего. Из разговоров всезнающих дам, краешком уха слышал Лёнька об её муже, высоком красивом мужчине и что у неё сын, мальчик лет четырёх. Отца у неё нет, а мать типичная жидовка, базарная торговка. И ещё у неё есть младший брат, весьма преуспевающий во всём молодой человек. Но от самой Виты об этом никогда и слова не вытянешь...
Помимо таких общих для всех женщин тем, как тряпки, обувь, способы приготовления пищи и украшения жилья, был у Виты свой собственный конёк, и уж если она оседлала его, остановить её не было ни малейшей возможности. Это были разговоры о том, как хорошо было бы иметь свой автомобиль. Она говорила об этом с такой страстью, с такой убежденностью, вся аж светилась от своей мечты и никогда не уставала говорить. «Вот у одних наших знакомых «Москвич»»… А дальше всё о том, как хорошо этот самый автомобиль иметь. И в отпуск можно поехать, и в деревню за продуктами, и в лес. Набрать всего почти даром. Или хотя бы картошку с базара привезти, вместо того, чтобы по трамваям таскаться… Из шести предметов можно составить семьсот перестановок, но это будут все те же шесть предметов. Так что можете себе представить, сколько перестановок могла сделать Вита из этих всех удобств и удовольствий, которые может принести владение автомобилем. А если сюда ещё прибавить и те немногие неудобства автомобилевладения, как необходимость в гараже, налоги и постоянные поборы автоинспекторов, то, как вы легко можете себе представить, можно было развивать эту тему до бесконечности и никогда не исчерпать. И вдобавок ко всему, была она вопиюще невежественна относительно предмета своего вожделения. Спроси у нее, что такое дифференциал или зачем нужна водопомпа - скорее всего она не знала бы, что и сказать. Да и зачем ей? Она-то ведь ни водить, ни ремонтировать его сама не собиралась. Только лишь пользоваться. Лицо её при этом становилось прекрасно-задумчиво-мечтательным. Ленька один раз подумал: «Если ты так уж этого хочешь, не ешь, не пей, наодалживай у всех - да и купи себе!» Но, похоже была на то, что любовь Виты к автомобилю была чисто платонической. Она и палец о палец не собиралась ударить для практического осуществления своей мечты. Откуда только это у неё? Она ведь - и Ленька готов был поставить ломаную копейку против океанского лайнера - никогда в своей жизни за рулём не сидела. Впрочем, что была толку от Ленькиных любительских прав, полученных им на военной кафедре. И для него автомобиль был также недоступен, как и сама Вита.
Когда она работала и работала ли вообще, того Лёнька не знал и знать, по правде говоря, не хотел. У неё есть начальник - вот пусть он и волнуется. Но, чтобы быть до конца справедливым, то тут надо отметить, что всёж-таки она иногда работала. Причём, увлечёно, вдохновенно и усердно. В эти нечастые моменты вдохновения, лучше всего было тогда Виту не трогать. Без стеснения могла она сказать пришедшему её проведать очередному лбу: «Извини, но я занята». И лоб, пожав плечами, уходил смущенный и в изумлении неописуемом. К невольному своему удовольствию и удовлетворению, Лёнька заметил, как несмотря на своё кажущееся легкомыслие, Вита дальше кокетства никогда не шла. По-видимому, заигрывание мужчин просто-напросто приятно щекотало её самолюбие - и всё. Он сам слышал, как в ответ на весьма откровенное предложение Васьки Рыжова из отдела Главного Металлурга, высокого смазливого красавца и дамского баловня, она, в какой-то весьма неидущей ей грубой манере, послала его на… вы сами знаете куда. Васька здорово обиделся и никогда больше даже близко к ней не подходил. Но Виту это обстоятельство явно ничуть не расстраивало. Возможно, у неё, как и у многих замужних женщин отдела, где-то и был любовник. А может и нет. При всех, случаях, было похоже на то, что мужу или любовнику, или и мужу, и любовнику изменять она пока ни с кем не собиралась. Вот и получалось: не моя, но и не ваша. Но удовлетворения от такого удовлетворения было весьма мало.
Лёнька относился к числу тех решительных натур, которые терпеть не могут неразрешённых проблем, неотмеченных вопросов, неопределённых ситуаций и стараются быть предельно честными и откровенными хотя бы сами с собой. Естественно, он спросил себя, что с ним такое происходит. Но не было на этот вопрос простого и однозначного ответа. Это было сложнее самого сложного интеграла по частям, решение которого занимало шесть страниц. Сложность же была вовсе не в том, чтобы разобраться в своей страсти. А что это была именно страсть, в том Лёнька ни на секундочку не сомневался. Ему не хотелось пробыть вдвоём с Витой сколь-нибудь более-не-менее длительное время, скажем месяц. Нет, не этого ему хотелось. А чего же тогда? И это тоже было ясно: до умопомрачения хотелось ему страстно, властно и безраздельно обладать ею и даже не ею, а удивительным, пышным и нежным Витиным телом. И не больше. Неясное предчувствие как бы говорило ему: добейся он этого - и Вита быстро станет ему безразличной. Это вроде как человек, умирающий от жажды выпьет подряд сразу две кружки пива. И, к тому же, ведь у них не было, совершено не было, ничего общего. И быть не могло. Лёнька интересовался искусством, наукой, политикой, следил что нового в его и смежных профессиях. Всё это было ей неинтересно и безразлично. Словом, никаких точек соприкосновения. О чём бы мог он с нею говорить, даже короткое время? Вся сложность ситуации заключалась не в самом желании, а в той силе, с которой оно охватило его… И до женитьбы, и после её ему, случалось, нравились девушки и женщины, но такое случилось с ним впервые. И тут Лёнька понял в чём дело. Это была полная безнадёжность добиться Виты. Займись он серьезно любой из тех женщин, кто ему когда-то нравились и, скорее всего, добился бы успеха. А тут никаких шансов. Абсолютно никаких, разве только их запрут наглухо вдвоём на несколько месяцев в какой-то квартире. Но надо быть реалистом!
Лёнька вовсе не был плох. Нормального среднего роста в метр семьдесят, хорошо сложен и вовсе недурён собой. Физически развит - выступал за свой отдел во всех почти видах спорта. Нравился - и знал это сам - многим представительницам прекрасного пола, некоторые из которых были «дак очень ничего». Но он, очевидно, был не в Витином вкусе. Она, несомненно, отдавала предпочтение лбам под два метра ростом, да и то далеко не каждому из них. И муж её такой же, а если и был у неё любовник, то, наверняка, тоже из тех. Все Ленькины достоинства - интеллект, эрудиция, доброта и честность - Виту никак не трогали и никакого впечатления на неё не производили. Всё было ясно как дважды два четыре. Вита была недосягаема для него, как звезда Альфа Центавра, куда и за целую жизнь-то не долетишь. И с этим оставалось лишь только примириться. Хорошо сказать, примириться! Тянуло его к Вите, как мощный электромагнит притягивает к себе лёгкую стальную отштамповку. Как пламя притягивает в темноте к себе насекомых. Как острый взгляд рыси заставляет змею ползти вперёд, навстречу своей гибели. Кстати, у неё и был рысий взгляд. Это было прямо-таки какое-то наваждение! Даже, столь раздражающие его раньше, рабочие субботы, эти субботники или воскресники стали для него чуть ли не праздниками, если и она соизволивала на них явиться. Всё, что Лёньке оставалось делать, так это ждать, когда оно пройдёт - а оно обязательно должно пройти само - так же внезапно, как и началось.
Наступила весна. И без того, всегда ранняя и тёплая, она выдалась в этом году необычно жаркой. Поспешившие распуститься ярко зелёные листья деревьев и кустов стали жухнуть. От размягченного асфальта дышало жаром. Хотелось держаться подальше от раскаленных стен бетонных зданий: а то, в не ровен час обожжёшься. Жарко и душно в трамваях, троллейбусах и автобусах, но это ещё было полбеды. Вот каково на работе! Да ещё и, вдобавок к этому, на третьем этаже. Было такое ощущение, что тепло со всего здания поднималось к ним в комнату. Открытые настежь окна помогали мало, а точнее, даже делали ситуацию ещё хуже, ибо к теплу, восходящему снизу добавлялась жара с улицы. Дышать было нечем. Часто бегали пить воду к автоматам, но, как всегда в таких случаях, вода не охлаждалась. Была тёплой и ничуть не освежала. Одеваться, естественно, старались полегче, а женщины, так те, вообще на грани приличия, а может, даже и за гранью, не до этого было. Поднятые высоко вверх снизу и опущенные низко вниз сверху сарафаны, открывали постороннему взгляду всё, что только можно было открыть и многое из того, чего открывать было, не то что нельзя, но просто не принято. Вита исключением не была. Короткая какая-то, как у Афродиты, юбочка, обнажавшая её полные красивые ляжки, и подобие маечки, из которой по соски выглядывали белые нежные груди - словом, ленькина жизнь превратилась в ад. Лучше бы его подвесили на дыбе и жгли каленым железом.
Если Вита взяла и разделась бы догола, это не произвело такого впечатления, как такая вот не то полураздетость, не то полуодетость. По-своему правы нудисты, старающиеся выработать у своих сторонников простое и здоровое отношение к человеческому телу, показывая его всем, какое оно есть на самом деле. Всё видно, всё ясно. Никаких тебе покровов и тайн. Но стоит только прикрыть хоть кусочек, и это сразу же разбудит непреодолимое желание у каждого приподнять покров и, заглянув под него, изведать скрытую под ним тайну. И вот представьте себе, каково было нашему бедному Лёньке! Все до одной мысли буквально плавились от невыносимой жары. Заставить себя работать или, хотя бы, сосредоточиться, не представлялось ни на йоту возможным. А тут ещё и Вита! Это было выше его человеческих сил. Сто-килловатный мотор неумолимо вращал его шею вправо, а ладное пышное, донельзя полуоткрытое Витино тело приковывало взгляд сильнее толстой корабельной цепи. «Неужели, - думал измученный Лёнька, - есть кто-то на свете, кто может вот так, запросто, положить руку между этих ляжек, ласкать эти груди. В любое время, когда ему хочется. Да ещё и не ценить этого! Не знаю даже какому Мефистофелю продал бы душу, чтоб только она была моей…» Лёнька вдруг вздрогнул, как бы просыпаясь от жуткого, липкого, кошмарного сна. А может он и в самом деле уснул или сомлел от жары. Ощущалось, как, вроде бы, так оно и было. «Что это со мной?» Он отупело оглянулся вокруг себя. Окружающее застыло в синеватом мареве. Все сидели на своих местах, не шевелясь и ничего не делая. Лёнька поднялся, сходил на лестничную площадку и попил тёплой воды из автомата. Внезапно вдруг он почувствовал себя совсем бодрым. Вернувшись в отдел, уселся за свой стол и… к неописуемому своему удивлению, стал работать. Оглянулся украдкой: ещё примут за сумасшедшего. Шутка ли, в такую жару работать! Но на него просто никто не смотрел, никто не обращал на него ни малейшего внимания. Что касается Виты, то она сидела, поддавшись вся вперёд, комично положив груди на краешек стола, полуоткрыв рот и осоловело глядя перед собой ничего не видящими глазами. Потное и красное лицо её уже не казалось ему таким красивым.
Жара, наконец, стала спадать и вместе с ней, к величайшему Ленькиному облегчению, и его страсть. Это было, как тяжёлая болезнь, постепенно доходящая до своей высшей точки - кризиса, а потом, если посчастливилось не умереть, быстро идущая на убыль. Да, это была болезнь. С самого начала чуткая и внимательная Вера заметила: с ним что-то неладное. «Неприятности на работе? Болит что-то?» У Лёньки болела душа, но что он мог сказать жене? Решился бы? А если бы и сказал, то чем она могла ему помочь? И кто вообще мог ему помочь? Сама Вита? И Лёнька живо представил себе, как смеялась бы она, скажи он ей о своих чувствах. А может и не смеялась, даже пожалела бы, но помочь ничем не смогла. Как бы то ни было, но Лёнька явно выздоравливал. Впервые за всё время он мог смотреть на Виту вполне спокойно. Более того, он начал находить в ней массу недостатков, то ли реальных, то ли воображаемых, скрытых от него ранее ослеплением страсти. Во-первых, Вита оказалась, пожалуй, несколько полновата. Конечно, Лёнька не любил худых, этих дюймовых досок с двумя сосками. Но не нравились ему и чересчур полные и уж, тем более, жирные. Она же была как раз на пределе верхнего допуска полноты, оставленного в Ленькином стандарте женской красоты. То есть была едва-едва в его вкусе. Большой палец на ступне был у неё непропорционально велик, да и самой ступне не мешало бы быть поменьше. Груди - а они были, пожалуй, слишком велики для её фигуры - располагались очень низко, чуть ли не на самой талии. А эта, последняя, смотрелась как-то несколько расплывчато. Но всё не беда, это можно было бы ей простить. Совершенства ведь попадаются редко и не страшно, если Вита не была одним из них. Самое главное, Ленька вдруг осознал, что она не так уж умна. То есть, не совсем вдруг, он знал это и раньше, она ведь никогда особых признаков слишком яркого интеллекта не проявляла, а сейчас вот осознал, почувствовал, что ли. Произошло всё это так. Собрались у Ленькиного стола интеллектуалы, в большинстве своём, евреи. Говорили о только начавшейся тогда эмиграции, о Сахарове и Солженицыне. Именно о последнем и был разговор в тот раз. Не успели все разойтись, как справа послышалось.
-Я бы его расстреляла…
-Кого, его, Вита?
-Ну, этого… Солженицына вашего.
-И за что же это?
-Ааа… Предатель он.
От такого неожиданного заявления кровь прилила Лёньке в голову, в глазах потемнело. Он спросил Виту тихим ласковым голосом, каким всегда говорил, когда был обозлён и разъярен до крайнего предела.
-Скажи мне, пожалуйста, из чего ты заключила, что он предатель?
-На страну нашу клевещет…
Чужие репродукторные слова как-то совершено не вязались с обликом Виты, звучали дико, странно и нелепо, как, скажем, звучали бы «еврей-наци» или «еврей-куклугсклановец.»
-Вита, а ты его читала?
-Кого, его?
-Ну, Солженицына этого, которого ты бы расстреляла.
-Конечно нет!
-Тогда как же ты можешь о нём судить, не читавши?
-А вот в газетах пишут...
-Дорогая моя Виточка, в газетах пишут, что нам, евреям, в этой стране живётся лучше всех и нас никто не дискриминирует. Только вот в НИТИ-70 нас не берут. Да и Бог с ним, этим НИТИ-70, ещё во столько мест нас не берут... Как ты знаешь, что они и про Солженицына тоже не врут?
Вита замолкла. То ли, не зная, что и сказать, а то ли, скорей всего, не желая обижать и огорчать Лёньку. Да, да, Вита теперь не хотела и даже боялась сказать или сделать что-нибудь ему неприятное. По мере того, как сама лёнькина страсть постепенно сходила не нет, Витин интерес к его личности нарастал. Сначала он всё чаще и чаще начал ощущать на себе её взгляды. Это была нетрудно: рысьи Витины глаза ощущались каждым, на кого она смотрела. Но смотрела она не на каждого, а, на него, Лёньку. Никакого значения этому факту он не придавал. Мало ли чего! Куда хочет, туда и смотрит. А Ленька твёрдо верил в право каждого делать всё, что тому вздумается, лишь бы другим не вредил. Витины взгляды, хотя и отвлекали, но, вообщем-то, не вредили. Когда же он поворачивался к ней, она взгляд не отводила. И было в этом взгляде любопытство, интерес, несвойственное ей раздумье и какая-то неясная, непонятная, должно быть и её самой, тревога. Вскоре, она стала засыпать его тысячами вопросов. Вопросы были, в основном по работе и, Лёнька в этом был почти уверен, она знала ответ хотя бы на часть из них. И почему раньше у неё этих вопросов не возникало. Но опять-таки, Лёньку всегда спрашивали все и обо всём, и он всем отвечал, никому не отказывая. Почему же Вита должна быть исключением. И прошло некоторое время, прежде чем Лёнька сообразил, что она явно стала оказывать ему предпочтение. Проявлялось это, казалось бы, в мелочах, но в мелочах этих все больше и больше прослеживалась весьма определенная закономерность. Вот, скажем раньше, когда она разговаривала с ним и кто-нибудь подходил, она бесцеремонно бросала его и поворачивалась к гостю. Теперь же, если Вита разговаривала с Ленькой, то лучше было к ней не подходить. Без толку. Всё равно, даже и не глянет. Мелочи? Конечно же мелочи, но всё же…
В конце рабочего дня она как-то подгадывала так, чтобы вместе идти на остановку. Оказалось, им было по пути, только он сходил на Центральной Площади, а она ехала дальше. А утром, в какой бы трамвай, троллейбус или автобус он ни садился, Вита, непостижимым образом, оказывалась там. Ну, это уже совсем была мистика! Вита никогда не рассказывала, где она живёт, но Ленька ведь знал, если ей ехать дальше, то и садится она раньше. Как могла она заранее определить куда ему, Лёньке, в голову взбредёт сесть!? Ни на колдунью, ни на ведьму, Вита не походила и, вообще, такие бывают только в сказках. Ленька не хотел унизиться до того, чтобы её спросить, да и спрашивать было бесполезно: каждый раз при встрече Вита не уставала высказывать искреннее удивление, надо же чтобы так получилось! Поди у неё спроси! У него с Витой завязались, как Лёнька это классифицировал, очень дружественные приятельские отношения. И хотя Леньку и Виту часто теперь видели вместе, никто об этом не сплетничал. Грязь к чистому не пристаёт, а репутация у Лёньки была безупречной, без единого пятнышка. Его честность была вне пределов всяческого сомнения. К тому же все здесь знали милую Ленкину жену Веру и его очаровательную дочурку Лидочку и как он трогательно о них заботился. «Он себе такого не позволит». Вита тоже не давала ни малейшего повода для пересудов. Вне работы они не встречались (и это было известно) - что ещё? Правда, иногда Лёнька спрашивал сам себя: что это? Вкусы, предпочтения, ценности и индивидуальные стандарты мышления у Виты так быстро измениться не могли. Почему же раньше она была к нему дружелюбно-вежливо безразлична, а сейчас, по-видимому, нет. Внезапно возникшее любопытство или прихоть разбалованной красавицы, которой надоели пирожные и захотелось попробовать корку сухого чёрного хлеба. Впрочем, чересчур сильно эти вопросы теперь Леньку не занимали.
Пришло лето и начали гонять в колхоз. Сначала на прополку, потом на морковку или картошку окучивать. От ранних овощей, изголодавшихся по ним городских, держали подальше. Тонны редиски, молодых огурцов и ранних помидоров гнили и пропадали в полях, а их посылали пропалывать зелёную совсем капусту, выдирать из грязи свёклу или морковку, обрывать хвосты и увязывать в пучки. В городе же в овощных магазинах было пусто. Когда - а бывало это весьма редко - появлялось что-нибудь, сразу же выстраивались километровые очереди, не достоишься. Где же логика? Нет, никакой логики в этой стране и в помине не было. Ездить должны были по одному человеку от каждой группы на неделю, потом сменяться. Но получалось так, что у всех, включая и Виту, находилось множество причин оставаться в городе. И только у чересчур честного Лёньки никаких особых причин никогда не имелось. Поэтому во время сезона он был редкий гость в своём отделе. От Витиной группы всё время ездила Надя Богачёва, такая же как Лёнька безответная трудяга. Эти поездки в колхоз вызывали у Лёньки двоякое чувство. С одной стороны, они его злили. Со свойственным большинству евреев, обострённым чувством справедливости, он находил слишком уж много несправедливости, как и в самом факте посылки городских работать в поле, так и в том, каким образом всё это было организовано и практически осуществлялось. Возмущало его и то, что он, без ложной скромности будет сказано, самый лучший технолог бюро, должен гнуть спину под окрики надсмотрщиков, а бездари и лодыри прохлаждались в отделе, ничего не делая. Причём, порученная ему работа, за время его отсутствия никем не делалась. Попав на недельку в отдел, он всегда обнаруживал не своём столе стопку чертежей высотой с башню. Леньке всегда сбрасывали мудреные конструкции, которые или очень трудно была сварить, или, эти, по опыту своему знали, могло покрутить так, что они будут похожи на все силы ада - и тогда им отвечать. Отвечать им не хотелось, и конструкция та попадала к Леньке. Он же, работая тяжело, без передышки, напрягая свой острый ум и советуясь с толковым цеховым технологом Ильёй Соломоновичем, умудрялся, прежде чем нырнуть обратно в колхоз, все эти чертежи переработать. А они, что они в это время делали? Да слонялись, болтали, решали кроссворды, играли в «морской бой», а то и просто не знали куда себя девать. И это, с Ленькиной точки зрения, было неправильно.
Но ещё больше возмущало Лёньку творившееся в самом колхозе. Их, специалистов, каждого в своей отрасли - инженеров, фабричных работниц и даже медиков - отрывали от дела и посылаю «помогать» местным. Но помогать - это ведь не значит работать за них! А именно это и происходило. Сами колхозники работали на своих участках, возили свою продукцию в город на базар, пили, а то и просто бездельничали, а городские должны были делать ихнюю работу. Ведь, по сути дела, никакой «помощи» и не надо было. Людей в колхозе хватало. Особенно поражало и возмущало Лёньку обилие праздных досужих мужиков, здоровых и крепких. Ему бы вместо трактора пахать, а он прохлаждается, а если и работает, то обязательно или кладовщиком, или каким-нибудь учётчиком. А когда Лёнька обратился за разъяснением к одному такому, тот пояснил охотно: «Наше руководство обкомам-горкомам круглый год овощи бесплатно посылают, а те, за это, рабов гонят». Он так и выразился «рабов». Рабами они и были! Точней не придумаешь. С ними обращались так, как будто их только что купили на каком-то там невольничьем рынке в Новом Орлеане. Разве что бича не хватало! Зато уже в словечках недостатка не было. Бабы-звеньевые, а, по совместительству, надсмотрщицы за рабами, по малейшему поводу принимались вопить, ругаясь отборнейшими матюками, не обращая никакого внимания на присутствие девушек и женщин. Сколько не сделай - всё им было не то, всё им было мало. Лёнька ни разу не видел их довольными результатами работы городских. И, в тоже самое время, если с ней заговоришь, разговаривает с тобой нормально. Про своё житьё-бытьё рассказывает, про твоё интересуется. Когда же Лёнька поделился с ней своим возмущением, то ответила резонно: «Тебе ведь на работе твои деньги платят? Платят. Чего ты ещё хочешь?»
И в самом деле, чего Леньке, в конце концов, было надо! Ведь была в этих поездках и своя приятная сторона. Работать им приходилось не больше четырёх часов в день. Остальное уходило на длинный, в два часа «перерыв на обед», сборы и сами поездки туда и обратно. В четыре часа Ленька был уже в самом центре города, недалеко от садика, куда водили Лидочку. Он забирал её, и они неспешно шли домой, наслаждаясь теплой нежаркой погодой и беседуя обо всём на свете. Домой приходили как раз к Вериному приходу, и вся семья садилась обедать. Ни о чём не надо было думать, ни о чём не болела голова. Леньке даже пришла в голову однажды шальная мысль, что жизнь в рабстве не такая уж ужасная, как это её пытались представить всякие там Гариет Бичер-Стоу. Хозяин о тебе заботится, кормит, поит, одевает, хижину дяди Тома даёт для жилья, а ты делаешь вид, что работаешь. Чем плохо?!... Если не обращать внимания на окрики надсмотрщиц, то лёнькина жизнь в колхозе была безмятежной и безоблачной. Да ещё и на свежем воздухе, без вредоносного дыма и автомобильного чада. Но и это ещё не всё! Какие препятствия ни чинили бы местные, Лёнька умудрялся совершать дерзкие набеги на плантации с запретными плодами - теми самыми ранними овощами, оградить которые от ихней братии, хозяева так усердно старались. Много он не брал. На день, на два. Самому поесть с друзьями и знакомыми поделиться. Во время частых облав и обысков в автобусах на тощую Ленькину кошёлку никто и внимания не обращал. Те, кто грёб мешками, часто теряли всё, а он же всегда привозил домой то молодых огурцов, то зелёного лука, а, если улыбалась удача, то и ранних помидор. Где-то в глубине Ленькиной души затаилась мысль, что, по сути дела, если так разобраться, добыча овощей - это воровство, а воровать не хорошо. А то, что оно никому конкретно не принадлежит, и то, что все остальные тоже берут и куда побольше, чем он, и даже «в продаже этого нет, а если б было, он с удовольствием купил», оправданием не казалось. Воровство есть воровство. А с другой стороны, что было лучше: в разгар сезона сидеть без овощей или принести своему ребёнку свежий, ещё пахнущий полем огурец? Лёнькино сердце таяло от умиления, когда крепкие Лидочкины зубки вгрызались в зелёное с пупырышками чудо и личико её сияло от восторга и восхищения, передать которые невозможно никакими словами.
В нынешний сезон была у него ещё одна причина торчать в колхозе как можно подольше: Лёнька начал уставать от Витиного всеприсуствия. Нет, нет! Не подумайте, пожалуйста, что Вита надоела Лёньке хуже горькой редьки. Был он человеком общительным, всегда участвовал, часто с женой и дочерью, во всех совместных «мероприятиях», любил поболтать, а иногда даже и выпить со своими друзьями и единомышленниками. Не возражал он и против общества одной хорошенькой дамы и, поэтому, Витино внимание ему льстило, хотя теперь она для него была всего лишь «одной из женщин» и он по-прежнему был уверен, что за её вниманием совершено ничего не кроется. Беда только в том, что внимания этого было, пожалуй, больше, чем он мог переварить. Вот почему, сам себе в этом не признаваясь, он был рад хоть немного отдохнуть от Виты. Собирались в двух местах. Те, кому это было удобно приходили к главной проходной завода, все остальные - на Центральную Площадь, неподалеку от Лидочкиного садика. Нечего делать! Опытный «колхозник», Лёнька, ещё до прихода автобуса занимал позицию, позволяющую ему проскочить вовнутрь одним из первых, обеспечив себе сидячее место. И тогда можно было целых полтора часа по настроению либо читать, либо кимарить или делать и то, и другое по очереди. Утром того памятного дня, отведя Лидочку в садик, он не спеша направился к месту сбора. Утро было чудесным, безоблачным, как и Ленькино настроение. И вдруг «Привет!» Этот голос мог принадлежать только…, и он принадлежал. Вита шла к нему откуда-то сбоку, радостно махая ему правой рукой, ибо в левой находилась у неё внушительных размеров пустая кошёлка.
-Что, не ждал?
-Я? Нннет. Ты ведь…
-Никогда не езжу. Правда. А сегодня вот, решила поехать. У Нади ребёнок заболел, я вот и напросилась (Просить, наверное, здорово не надо было). Во-первых, мне тоже огурцы нужны. Ну и… Тебя все нет да нет. Не показываешься - и всё тут. Меня на какой-то там колхоз променял. Тебе там мёдом намазали, что ли? Дайка, думаю, поеду и сама разберусь на месте.
Она явно рада была его видеть, улыбалась, голос весёлый, настроение такое игривое, и не понять шутит она или нет. Шутит, решил Лёнька. Мысль о том, что она могла просто соскучиться за ним и напроситься в колхоз, чтобы его увидеть, в голову не пришла, да и придти не могла, настолько это казалось невероятным на ней было зелёное выцветшее платье («самое старое, должно быть, какое в доме смогла найти») и под стать платью старые же босоножки. Ладно, Вита, так Вита.
-Вита, слушай, ты хочешь в автобусе сидеть?
-А разве в автобусе стоят?
-Да, стоят. Те, кто недостаточно проворен. Целых полтора часа.
-А ты разве не будешь стоять со мной за компанию?
-Буду, конечно же, буду, но сидеть ведь лучше.
-Пожалуй. Но что я для этого должна делать?
-Ты? Ничего. Держись меня только - и всё будет сделано.
-Держаться тебя или за тебя? Вот так? И она крепко схватила его за руку.
-А это уж, Вит, как хочешь. Только чтобы возле меня всё время была.
-Буду, обязательно буду. Можешь в этом не сомневаться.
Подошёл автобус. Из раза в раз повторялось одно и тоже. Открывали, почему-то, только переднюю дверь. В неё устремлялись буйно, дико, отталкивая друг друга и яростно ругаясь. И, конечно же, застревали в дверях. Никому даже в голову не приходило уступить. Каждый хотел пролезть только сам. Но других ведь тоже обуревало такое же желание. Все остальные с изумлением и юмором смотрели эту бесплатную трагикомедию. Когда, наконец, самые нахрапистые всё-таки как-то прорывались вовнутрь, на короткое, очень короткое мгновение, происходила заминка. Вот тут, если прозеваешь, то точно будешь стоять всю дорогу. Приготовиться! Раз! Лёньке пришлось схватить Виту за талию и буквально вскинуть её в салон автобуса. Вдогонку им неслись крики, раздосадованные громкие вопли и «незлые тихие слова». Но дело сделано и вот они сидят в самой середине салона с правой стороны. Остальное неважно. Лёнька посадил Виту к окну. Пусть смотрит. Она ведь, наверняка, в тех местах никогда не бывала. Но вопреки его ожиданию, Вита в окно не смотрела и много не разговаривала. Сидела, глядя перед собой в одну точку, время от времени улыбаясь каким-то своим мыслям, блажено, загадочно. На поворотах наваливалась на него всем телом и оставалась в таком положении, пока другой поворот не отклонял её в противоположную сторону. Ленька не посмел ни читать, ни отвлекать её своими разговорами от её раздумья. И вдруг: «Лёнчик, а ты жену свою очень любишь?» Лёнька растерялся. Он вообще не был готов к ответу на такой вопрос. Да ещё и сразу. «Я, Вит, право, не знаю… Она у меня очень хорошая…» Но она, казалось и не ждала ответа. Слышала, не слышала - кто её знает. Улыбнулась только и снова уставилась перед собой. Хотел бы он знать, что она там видит. Правда, ему сейчас не до этого. Как раз въезжали во владения колхоза и надо было определить:
-куда их везут;
-где что растёт;
-как далеко это от места, где они будут работать.
Остановились ненадолго в бригаде получить наряд. Здесь были приземистая, вросшая в землю контора под соломенной крышей, навес со столами и скамьями, кухня да сарай с инвентарём. Всё это хозяйство обнесено, неизвестно от кого, невысокой оградой из столбиков и палок. Вечно околачивались здесь мужики, по делу ли, не по делу ли - кто их разберёт. Между людьми слонялись, явно без дела, лохматые собаки, повиливая хвостами-колечками-бубликами. Из конторки вышла красивая девушка лет двадцати. Крепкие красивые загорелые руки и стройные ноги выглядывали из короткого светло-красного в белую горошинку платья. От тех же словоохотливых колхозников Лёнька знал, что она дочь бригадира, зовут её Валя и она учится в городе, причём, учиться хорошо, потому как толкова и умна. А хорошие оценки получает сама, не за папины огурцы и помидоры, как некоторые другие сыновья и дочки колхозного начальства. Сейчас она на каникулах, помогает отцу, да и трудодни зарабатывает заодно. Валя подошла к водителю и что-то сказала ему тихо. Тот кивнул и автобус тронулся. Грунтовая в колеях дорога неспешна пробиралась по коридорам лесопосадок. В разрывах на перекрёстках проглядывали зелёные прямоугольники полей и плантаций. Теперь Вита с нескрываемым восторгом глазела по сторонам. «Ой! Как здесь красиво!» Лёнька, которому за многие годы эта красота успела примелькаться, тоже глядел в оба, но по причинам, нам с вами уже известным. Ага! Вот картошка. Толку с неё никакого, клубни не успели ещё завязаться. Кукуруза совсем зелёная… А их, наверняка, на свёклу везут. Ладно. Огурцы свои он всё равно приметил. Далеко только идти придётся, километра с три. Найду. Гравиметрическая вышка с дороги справа видна… Прослужил Лёнька после института два года в армии заместителем командира взвода. Должности такой в природе не существовала. Её придумали специально для таких вот, как он, двухгодичников. И обязанностей было никаких. Только лишь два года ни на что ушли. Правда, не так уж ни на что. Дорогу вон находить научился. Надо ли было проводить для этого два года в армии? А кто его знает. Двух лет-то всё равно не вернёшь… Пока доехали, Лёнька уже знал всё, что ему надо было.
И вспомнилась Лёньке вдруг, совсем ни к чему, эта его служба. Не сама служба - чего о ней вспоминать - а время это. Вот он третьекурсник и пришёл на институтский вечер. По какому поводу вечер, Лёнька и тогда не знал. А ему что, лишь бы танцы были! Она стояла совсем одна и не танцевала ни с кем. Лёньку всегда привлекало непохожее на всех, и он подошёл. «Почему Вы не танцуете?» «Не умею». «Хотите, я Вас научу?» «Сейчас как-то не хочется». «Тогда чего вы здесь торчите? Давайте лучше пойдём, погуляем по улицам. Больше пользы будет». «А мы не заблудимся?» «Не заблудимся. Уж это-то я Вам обещаю». «Торжественно?» «Торжественно. Сто процентов и одну десятую». «Ну раз уж одну десятую, то придётся пойти». Вера была первокурсницей, свежей, с косичками, не замученная ещё до неузнаваемости учебой и голодной жизнью на стипендию. Она жила в общежитии, а родители ее - в небольшом городке, километров в ста отсюда. Они пошли ходить по улицам и ходили целых три года. А, кроме того, ходили в кино, сидели вместе в библиотеке, целовались до умопомрачения везде, где их никто не видел. Как это всегда бывает, ссорились, потом мирились. Ленька познакомил её со своими родителями. Им очень понравилась скромная чистая девушка. Поехали к её родителям и им понравился Лёнька. Как-то сразу, с первого взгляда. Подали в ЗАГС заявление. И тут возникли некоторые проблемы. Нет, нет, о том, что жених и невеста принадлежат к разным национальностям, разговора у обеих сторон даже не возникало. Проблема была извечная для подавляющего большинства молодых пар: где жить. Лёнькины родители решили: пусть поживут у нас, а там видно будет.
Свадьбу сыграли в институтской столовой и, была даже об этом статья с фотографией в институтской многотиражке. Первые дни, долгие часы в постели, долгие часы в чертёжном зале и библиотеке. Лёнька готовился к дипломному проекту, Вера делала бесчисленные курсовые. Потом защита и армия. Правда, служил Лёнька недалеко, в зенитной артиллерийской части, километров пятьдесят от города. Покосившись почему-то на Виту, вспомнил Лёнька, какими жаркими были его встречи с женой, когда удавалось вырваться ненадолго домой или она приезжала к нему и товарищи, по молчаливому соглашению, деликатно уходили «в клуб». По окончании его службы Вера тоже защитилась и, как замужняя женщина, была направлена в местный крохотный проектный институт. Там она прижилась и работает и поныне. Лёнька же после армии нигде никак не мог устроиться. И это несмотря на все эти его права «уволенного в запас офицера Советской Армии». Направления на работу у него не было. Предстояло как-то устраиваться самому. Лёнька сам даже не помнил, сколько заводов, фабрик и даже автохозяйств он обошёл, одевшись в военную форму без погон, для большего сочувствия. Куда бы он ни обратился, везде повторялась одна и та же картина. «Я слышал, вам инженер нужен». «Да, нужен. О, я вижу Вы только что демобилизовались. Таким у нас почёт и уважение. Давайте-ка Ваши документы». Лёньку чуть ли не смех брал, когда он наблюдал за кадровиком, державшим в руках новенький, только что полученный, Ленькин паспорт, тупо уставившись в пятую графу и не в состоянии сказать ни слова. Проходило, должно быть, минут пять, прежде чем кадровик приходил в себя и начинал мямлить что-то нечленораздельное об отсутствии у него опыта работы по специальности. Как ни странно, но действительно, опыта «работы по специальности» у Лёньки не было. Да и откуда он у него мог быть, если сразу же после школы, он поступил в институт, сразу же после института был призван в армию. Заколдованный круг!
Наконец, когда уже Ленькино отчаянье подошло к пределу, а пособие по демобилизации - к концу, тогда Ленькин отец, главный металлург крупного машиностроительного завода, не без труда, устроил сына в Отдел Главного Технолога на его теперешнюю должность. Хотя ставки и у него, и у Веры, были небольшими, но денег хватало. Все, наконец, образовалось, устроилось и, казалось, можно было жить себе и радоваться. Но тут новая тень появилась на горизонте у молодой четы. Обстоятельство, на которое во всей этой суматохе даже и внимания не обратили: они были женаты уже три года, а детей не было. Сначала это даже и радовало. Вере надо было институт заканчивать, Лёнька в армии служил. Потом начало слегка тревожить. Стали появляться всякие там мысли о бесплодии и неполноценности одного из них или, может обоих. В конце концов, не выдержали и побежали вдвоём к гинекологу. На их счастье, врач попалась старая, опытная и хорошо знающее своё дело. Она не кинулась осматривать Веру и посылать Лёньку на анализ спермы. А вместо этого стала их подробно расспрашивать о жизни. И, причём, не о половой жизни, а о жизни вообще. Выслушав нехитрую ихнюю историю, она заключила: «Вот что, ребята. Выто ведь фактически и не жили-то вместе». Она улыбнулась. «Постарайтесь хорошо, эдак с годок. И уж если не получится, тогда и придёте. А так, никакого основания для беспокойства я не вижу». Врач оказалась права. Лёнька с Верой старались усердно, не пропуская ни одного дня, а нередко, и по несколько раз в день - и результат не замедлил сказаться. Месяца через три она сказала смущёно: «Не хочу тебя зря обнадёживать, но у меня задержка…» «Задержка» затянулась на девять месяцев и кончилась появлением на свет восхитительного маленького существа, которое мама с папой, обе бабушки и оба дедушки любили до безумия. А через год после рождения Лидочки, Ленькин отец был назначен Главным Инженером одного из гигантских уральских заводов. И хотя Юрий Давидович Вертицкий считался светилом в своей отрасли и десятки его статей были опубликованы в солидных отраслевых журналах, этого, конечно не произошло, если бы не старый друг, с которым он учился в институте и долго вместе работал. Друг этот, будучи, разумеется, из «местной национальности», добился с тех пор очень высокого положения и не забыл своего старого товарища, которого высоко ценил. Главному Инженеру положена была там квартира. На семейном совете решили, что Ленькины родители поедут сами, а Лёнька с женой и ребёнком пока останется здесь. Так вот, неожиданно совсем, Лёньке повезло, пожалуй, больше чем тем, кто выиграл в лотерею «Москвич». В двадцать девять лет он оказался полным хозяином двухкомнатной квартиры в самом центре города, да ещё и с телефоном.
На краю поля стоял трактор с прицепом, но без тракториста. Штабелями сложены пустые ящики, а на земле - кучка свежезаточенных потемневших дешёвых кухонных ножей. Непременная звеньевая стояла рядом. Объяснила задачу: свёклу подёргать, ботву обрезать, сложить в ящики и погрузить в прицеп. Приступать немедленно, без всякой задержки. Ха! Держи карман! Чтоб тебе кинулись работать! Никто не спешил. Женщины наводили на себя марафет. Те из них, кто поопытней, повязывались косынками, новички снимали платья, чтобы загореть. Мужчины, кто курил, кто тоже раздевался по пояс, а кто просто стоял. Все это длилось минут тридцать. Звеньевой понадобилось изрядно покричать и поматюкаться, чтобы вся разношерстная масса рабов нехотя начала что-то делать. Работали обычно так. Мужики выдергивали свёклу из вязкой земли и сносили на кучу, вокруг которой на ящиках сидели женщины с ножами в руках. Те обрезали ботву и бросали клубни в ящики. По мере наполнения ящиков, кто-либо из мужиков, оказавшийся рядом, брал ящик и укладывал его в прицеп. Звеньевая ругалась, подгоняла. Словом, разделение труда, совсем как по Марксу. Впрочем, Лёньке больше вспоминалось: «Подневольный рабский труд не производителен». Лучше и не придумаешь! Сказали бы им: «загрузите прицеп - по рублю на брата». Они бы и шесть загрузили. А так, еле-еле за день один загрузят. Что им?! Лишь бы день до вечера, а вернее, до обеда.
Прежде чем присоединиться к остальным женщинам, Вита стащила с себя платье и осталась в купальнике, состоявшем из тонкого розового лифчика и таких же тоненьких трусиков. Лёнька, который мог уже обозревать пышное Витино тело спокойно, заметил: «Обгоришь». Но, он по опыту своему знал, спорить с Витой, как и с любым другим новичком, было бесполезно. Сам же Лёнька, как и все, кто проводит много времени на воздухе под открытым небом, много не раздевался. Дёргая свёклу, Лёнька нетерпеливо поглядывал на часы. Скорее бы обед, шабаш, то есть. Он и раньше всегда с нетерпением ждал окончания рабочего дня, но сегодня это нетерпение было особым. Пойдёт ли Вита с ним за огурцами? Он, почему-то был абсолютно уверен, что пойдёт. Что ещё можно было ждать от этой вылазки? Или от Виты? Его одолевало любопытство, да, да, представите себе любопытство. Как вроде бы не он пойдёт с Витой, а кто-то другой. Но было ещё какое-то неясное предчувствие. Нет, не то обычное радостное предчувствие, возникающее в такого рода ситуации, а нечто тревожное, не предвещающее ничего хорошего. И чего бы это? Пока всё идет прекрасно, лучше быть не может. А что если Вита, всёж-таки не пойдёт? Тем лучше! Он пойдёт один. Ему эти огурцы нужны позарез. Ведь Лидочка обязательно спросит, что он ей принёс. И что он ей ответит? К тому же, набеги на огурцы и другие запретные овощи, носили в себе некоторый элемент романтики и приключения. Той самой романтики, которой так не хватает в нашей серой, бедной событиями жизни. Настал он, наконец, этот долгожданный перерыв. Вытирая руки об ботву, Лёнька думал, как он сейчас подойдёт к Вите…
-Лёнчик! А где же…
-Огурцы? Ты же видишь, нас на свеклу послали.
-Так, а что же делать?
-Я сейчас туда иду. Но это очень далеко. Километра с три, а то и больше. Ты не бойся, я с тобой поделюсь. Я ведь не жадный, ты знаешь...
-Я иду с тобой!
-Вит, подумай, ты ведь не привыкла к таким прогулкам…
-Лён-Чик! Если я сказала, что я иду, то я иду. А, подожди, я понимаю! Ты ни с кем не хочешь своими секретами делиться…
-Что ты, Виточка! Если хочешь, так пошли. Только платье одень.
-Вот ещё!
По обочине дороги двигались молча. Лёнька шел привычным уверенным шагом чуть впереди справа, время от времени оглядываясь на свою спутницу, словно проверяя, тут ли она. Вита была на месте. Она шла, не жалуясь и не спрашивая, скоро ли придём. На лице её было какое-то странное, никогда не замеченное им раньше раздумье. Точно пыталась решить какую-то нелёгкую задачу, эдакое уравнение с семью неизвестными. Лёньке же пока было всё просто и ясно, хотя, если разобраться, дело это было вовсе неясное и совсем не простое. Место оказалось намного дальше, чем он предполагал. Шли уже с полчаса, а вышки все ещё не видно. Остановился, повернулся к Вите: «Может воротимся?» Вита спросила насмешливо: «А что, сил не хватит?» «У меня-то хватит, только вот тебе одолжить, к сожалению, не смогу». «Тогда на руках меня нести будешь, если не сможешь. А понесёшь ведь?» Она улыбалась. Не иначе, как издевается. Конечно же, издевается. А что же ещё. И в тон ей «Обязательно понесу». «Ну, тогда пошли дальше». Треугольная пирамидка вышки, увенчивающая вершину небольшого холма, внезапно вынырнула в просвете посадки, где проходила поперечная дорога. Теперь осталось лишь картофельное поле. На карте кратчайшим расстоянием было бы наискосок. Так Лёнька бы и сделал без Виты. Лёнька живо представил себе, как разъезжаются в стороны Витины ноги в стоптанных босоножках. Зрелище, конечно, живописное, но скорости от этого не прибавится. И решил пойти дорогой. Подход к параллельной посадке, за которой находилась заветная плантация, издали казавшийся таким лёгким, оказался не таким уж простым и гладким. Колхозники, видать, старались защитить свои сокровища как можно получше. За грязной грунтовой дорогой - глубокий ров. Лёнька прыгнул на дно рва и скомандовал: «Прыгай, я тебя поймаю!» Поколебавшись недолго, она прыгнула. Было нелегко, но он удержал в руках её почти голое тело. Вскарабкался наверх и вытащил Виту. «Ты только на вид такой дохлый. А на самом деле такой сильный и ловкий!» В её голосе - удивление, восторг, чуть ли не гордость. Лёнька ничего не ответил. Ладони хранили память о нежной бархатной Витиной коже. Хотелось чувствовать её ещё и ещё. Всё, что надо было для этого сделать - притянуть руку. Но рука словно обвисла и Ленька никак не мог заставить себя даже прикоснуться к ней. Разбираться в своих ощущениях было ему не досуг: времени оставалось не так уж много.
Нашли проход в посадке, состоящей из неровного ряда буйно разросшихся акаций и кустарника между ними. То и дело приходилось держать какую-нибудь ветку, чтобы та не оцарапала голую Витину спину. В центре посадки проходила неширокая извилистая тропа. Выйдя из-за одного поворота, тропа вела за другой поворот и исчезала в кустах. Вот в этих-то кустах и приметил Лёнька скрытую в них небольшую полянку, прямо-таки комнату с зелёными стенами. Вовнутрь «комнаты» вёл узкий лаз между кустов. «Если что, то лучшего места и не придумаешь»- подумал он, скорей машинально. Вита проследила за направлением его взгляда, тоже увидала и - в этом Лёнька не сомневался ни капельки - прочла его мысль. Усмехнулась слегка и отвела глаза… Огурцы оказались молоденькими и хорошими на редкость. Витины глаза разгорелись от восторга, восхищения и азарта. В этих глазах горело желание забрать себе в сумку всё поле. Но она не кинулась сразу на зелёные чуда, а, присаживаясь у куста, тщательно рассматривала каждый огурчик, прежде чем сорвать его. Словно на базаре их покупала по три-пятьдесят кило. Лёнька же рвал всё подряд. Убедившись, что даже одного плохого огурца среди них здесь нет, Вита вскоре последовала его примеру. Оказалось, не одни они были такие прыткие. То тут, то там маячили по плантации фигурки. По одному, по два, целыми группками. Были ли они с ихнего завода или с другого - не узнать. Лёнька взвесил в руке свою кошелку. Килограмма с три. Хватит. Он подошёл к Вите, тронул слегка за плечо.
-Вита, пора возвращаться.
-Ой, что ты, Лёнчик, я ещё не набрала.
-А, по-моему, у тебя достаточно. На неделю хватит.
-Нет, не хватит, я их законсервирую.
-Другой раз, завтра!
-Завтра суббота!
-Ну, тогда в понедельник. Видишь сколько их, никуда они от тебя не дернуться. В следующий раз может поближе работать будем. А сейчас надо идти. Далеко ведь. Если автобус без нас уйдёт - и до утра домой не доберёмся.
Последний аргумент, видимо, подействовал и Вита неохотно поплелась вслед за Лёнькой. Не успели они скрыться в посадке, как, рядом совсем где-то, послышался противный женский голос, громкий, на самой высокой ноте и хриплый от ярости: «Ааааа! Распроебу вашу мать! Огурцов им захотелось! Я вам, мать вашу переёб, сейчас дам огурцов!» Отовсюду слышался топот сапогов и треск кустов, через которые эти самые сапоги яростно прорывались. Лёнька показал Вите на «комнату». Та молча полезла в проход. Оглянувшись, Лёнька последовал за ней. Высокие зелёные стены скрывали их от посторонних взглядов и, если никому в голову не придёт проверить лаз, они были в безопасности.
-Слушай, Никита, тут ещё парочка была, да ушли, как учуяли. Они далеко уйти не могли, если посмотреть, то найдём.
-А ну их на ***! Пускай себе идут! А то из-за них и всех остальных упустим. Глянь, Пантелей, прямо на нас бегут! Пошли!
Кусты затрещали. Вита подарила Лёньке взгляд, полный признательности и благодарности. С поля доносились крики, перебранка, споры и отборная ругань. «А ну высыпай, стерва, что набрала!» «Да я тебе, ****юга сейчас как врежу - и год кончиться!» «Ах ты, ссыкалка! Я ей в мамки гожусь, а она меня ****югой обзывает! Посажу суку! Вот отсидишь пятнадцать суток, тогда узнаешь, как старших оскорблять!» Вита, конечно, же обгорела. То ли от этого, то ли от страха, но её в прохладе посадки начало знобить. Поставив на землю сумку, она, ничтоже сумяшись, прижалась к Лёньке всем своим телом, спрятав лицо у него на груди. Лёньке ничего не оставалось делать, как согревать её своим теплом, положив ладони то на голые плечи, то на голую спину. От близости Витиного тела мутилось в голове. Похоже, она была готова. Всё, что оставалось сделать, так это поднять тоненький лифчик вверх и опустить тоненькие трусики вниз. Но, почему-то, он не мог заставить себя это сделать. В подобных обстоятельствах многие мужчины думают отнюдь не той головой, которая на плечах, но Ленькины мысли были на редкость ясными и чёткими. Хотя в Ленькиной жизни была всего одна женщина, его жена, опыта ему вполне хватало, чтобы почувствовать, что Вита не ведёт себя как та, которая очень хочет. А точнее-вернее, даже не совсем так. Она просто не возражала, а этого Лёньке было недостаточно. Хоть бы как-то дала знать, обняла и поцеловала, что ли. Или губы для поцелуя подставила. Никто ведь их не видит, и женская гордость её не пострадала бы. Но Вита никакого знака не подавала. С другой стороны, Лёнька боялся, что Вита может смертельно обидеться на него. Я, мол, была готова на всё, а ты… Нет, не обидится! А если и обидеться, то пусть тогда обижается на себя саму!
Шум облавы начал стихать. Подождав ещё немного, Ленька сказал ей: «Вит, мне очень жаль, но надо идти». Она медленно оторвала себя от него и, даже не глянув на Лёньку, молча последовала за ним. Обиделась она или не обиделась, но была явно разочарована. Но Лёньку это почему-то не тревожило. Время от времени дорогу преграждала колючая ветка. Лёнька держал, а она молча проскальзывала мимо, избегая встречаться с ним взглядом. Света между деревьями прибавилось. Посадка кончалась. Засмотревшись вперёд, он чуть не бухнулся в какую-то канаву, полную тёмной, поросшей зелёной ряской жижи. Оглянулся - обойти нельзя. Стал снимать носки и туфли, закатал штанины повыше. «Лёнчик, тут глубоко!» «Сейчас проверим»- ответил он беспечно. Ноги топли в нежной тине, разъезжались, но канава оказалась неглубокой. Оставив на той стороне обе кошёлки и туфли, Лёнька вернулся за Витой, неподвижно стоящей на краю канавы. Несмотря на пышную фигуру, Вита неожиданно оказалась лёгкой, как пушинка. Нежная кожа её под коленями ласкала его руку, нежная Витина рука обвила его шею, а у самых губ вылезшие чуть ли не полностью из лифчика полные груди с синими прожилками. В них хотелось впиться губами. И опять что-то его остановило. И это вовсе не была робость, а нечто другое, а что - Лёнька не знал. Впрочем, ему сейчас не до выяснения своих чувств и ощущений. Надо было нести Виту осторожно, чтобы не упасть и не бухнуть её в тёмную жижу… «Может ты, наконец, опустишь меня на землю?» Тут только до Лёньки дошло, что он давно уже стоит на суше возле кошёлок, держа на руках Виту. Она смотрела на него насмешливо. Надо было что-то сказать в своё оправдание. «Вит, ты не обижайся… Мы успеем ещё… Огурцов набрать…» Эффект от этого заявления оказался неожиданным. Вита вдруг пришла в дикий бешеный, совершено неописуемый восторг. «Ой, Лёнчик! Какой же ты славный!» И она крепко обняла его и поцеловала в губы. И всё. Не успел Лёнька осмыслить происходящее, а она стоит рядом, как ни в чём ни бывало. И только глаза её смеялись. Радостно, обещающе, обнадёживающе.
В автобусе, прижавшись к нему всем телом, она весело и непринужденно болтала. Расставаясь, взяла его руку и задержала в своей. «Ты знаешь, Лёнчик, это всё-таки было здорово! На всю жизнь запомниться. Я ведь напросилась на всю неделю. Так что в понедельник увидимся. И наберём много, много огурцов, а если ты постараешься- то ещё и помидоров». Она весело засмеялась своей же шутке и побежала навстречу подходящему автобусу. Лёнька машинально проводил её взглядом, да и пошёл в детский садик. Лидочка уже ждала его и, заметив, первой побежала навстречу, ручки в сторону. Прыгнула на руки, обвила шею. «Папа пришёл! А что ты мне принёс?» «Я-то. Да вот огурчиков свежих, прямо с грядки». «С пупырышками?» «С пупырышками». Так разговаривая, закоулками дошли до своего подъезда и поднялись на третий этаж. Веры почему-то, ещё не было. Странно, должна была уже придти. Наверно зашла в булочную хлеба купить. Булочную было видно в окно, и Лёнька выглянул. Возле булочной стояла толпа народу, окружившая лежащую на земле невысокую женщину. Облик лежащей показался Лёньке очень уж знакомым... Сердце сжалось от предчувствия беды. Схватив ребёнка на руки, он опрометью бросился вниз, всё ещё лелея надежду, что он ошибся, ему показалось. Нет, нет! Этого не может быть - и всё тут! Не должно быть! Конечно же, ему показалось! Он только проверит, только проверит...
Толпа молча расступилась перед ними. Первое, что Лёнька увидел - это были колёса. Огромные, туго накачанные, рубчатые колёса. Их он запомнит на всю жизнь. Женщина в белом халате наклонилась над лежащей, что-то слушая, а может щупая или рассматривая. Только бы глянуть ей в лицо, убедиться, что это какая-то другая женщина, просто женщина, а не его Вера... И тут, как ножом по сердцу резанул отчаянный крик «Мама!» Лидочка вырвалась из рук и с рёвом кинулась к лежащей. Врач удержала её рукой. «Не надо, маленькая, ты сделаешь ей больно». Верино лицо было печальным и бледным. Глаза закрыты. Она даже и не шевельнулась, когда сестра с водителем осторожно укладывали её на носилки. Врач держала руку. «Скажите, доктор, насколько это серьезно?» Врач повернула к нему круглое загорелое лицо своё и оказалась, молодой ещё совсем, миловидной женщиной. Подумала, точно решая, говорить или не говорить. «Я точно не знаю. Это будет известно в больнице». Она помолчала. «А вообще ситуация серьёзная, очень серьёзная. Я не хотела бы Вас огорчать, молодой человек, но Вы должны быть готовы ко всему, даже самому худшему». Потом, глянув на него, добавила: «Конечно, надежда ещё есть. Всегда надо надеяться. Вам, кстати, лучше всего поехать с нею». Кто-то подал Лёньке Верину сумочку и авоську с батоном хлеба. Выла сирена, словно заранее оплакивая горькую участь пострадавшей. Лёнька сидел на откидном полотняном стуле, держа на руках плачущую Лидочку. «Мама, это я, твоя Лидочка. Открой глазки, посмотри на меня. Скажи, почему ты их не открываешь?» Сестра, как могла, старалась её утешить. «Ничего, маленькая. Как звать-то тебя? Лида. Очень хорошее имя. Так вот, Лидочка, сейчас отвезём твою маму в больницу. Там ей должны помочь. Глядишь - и домой придёт. Когда придёт? Когда поправится».
В приёмном покое задавали многочисленные нелепые совсем вопросы. Как зовут, где живёт, сколько лет… Да какая разница! Олей зовут или Сарой, девочка или бабка, тут живёт, там живёт - помочь надо, а не спрашивать. Отвечал невпопад, поправлял сам себя всё время, а часто с трудом соображал, что именно спрашивают. «Да ты, парень, не нервничай. Уже за Людмилой Кузьминичной послали, зав отделением. Она чудеса делает. И не таких, как твою привозили, в них и пяти процентов жизни не было - и то сами домой уходили». Потом сидели на скамье. Лёнька то и дело порывался встать, но Лидочка с плачем судорожно вцеплялась в руку. Пришлось сидеть, тупо глядя в дурацкий плакат на стене: «А вы привиты от столбняка?» Плакат был, конечно, как плакат, как и все остальные, но ему казался сейчас особенно ни к чему и совершено неуместным. Сколько так продолжалось, Лёнька не знал. Но вот откуда-то из двери сбоку показалась вся в белом женская фигура и молча махнула рукой. Прошли коридором, поднялись на лифте, опять был коридор и дверь с табличкой «Операционная». Фигура сделала знак подождать и скрылась за дверью. Из двери показалась высокая - Лёнька ей по плечу был бы - женщина лет пятидесяти, устало снимая с лица марлевую повязку. Эта самая, должно быть, Людмила Кузьминична. Крупное, чуть одутловатое, лицо её было усталым и печальным. Тяжелые руки легли на Ленькины плечи. «Крепись, сынок. Мы сделали всё, что было в наших человеческих силах». И она пошла дальше по коридору. До Лёньки донеслось: «Какие же мы, всё-таки бессильные, какие бессильные». Легко сказать, будьте готовы к самому худшему. Он же готов не был, совершено не был. Даже сама страшная весть дошла до него как-то не сразу. А как прошла она через его, заторможено шоком от так внезапно случившейся с ним беды, сознание, то захотелось заорать, завыть по-волчьи и бежать, не зная куда и зачем. Куда глаза глядят. И взвыл бы, и побежал бы, если не настороженное, напряженное, не по-детски серьёзное личико ребёнка. Неимоверным напряжением воли сдержал Ленька, подступающий к горлу и душивший его крик. Взяв дочку за ручку, он медленно побрёл прочь из этого коридора и из этой больницы.
Что теперь делать, куда идти. Куда ни пойти - везде её нет. Нигде нет. Не найдёшь. Она была неотъемлемой частью его самого, и он даже представить себе не мог какой бы то ни было жизни без неё. И вот её нет - и жизни нет. Не хотелось двигаться, не хотелось ни стоять, ни сидеть. Ни есть, ни пить. Жить не хотелось тоже. «Папа, у меня ножки болят, не могу идти больше…» Ребёнок ведь ни в чём не виноват. Она должна жить и расти, несмотря ни на что. И для этого должен жить и он, Лёнька. Хочется ему или не хочется. Взял Лидочку не руки и спрятал лицо на её груди, чтобы смахнуть неожиданную слезу. Как ни тяжело было у Лёньки на душе, а пришла в голову неожиданная мысль: ведь надо было известить Вериных родителей. Она-то им такая же дочь, как Лидочка ему самому. И он поплёлся на Главпочтамт. «Приезжайте немедленно несчастье Верой». Надо известить и своих, но им он позвонит из дому. Дома Лидочка, до сих пор пока молчавшая, вдруг решительным голосом спросила: «Когда будет мама?» Что ей ответить. Сказать правду. Но может ли маленькое, только начинающее жить существо понять смерть. Нет, Ленька этого не думал. Но и обманывать ребёнка он заставить себя не мог. Язык не поворачивался. «Мама сегодня останется в больнице». И это была правда. «А что, ей очень больно?» «Нет, доченька, ей уже не больно совсем». Лёнька с огромным трудом сдержал себя от того, чтобы не разрыдаться от страшной правды этих слов. «Зачем же тогда ей быть в больнице?» «Так тётя доктор решила. Она знает лучше». «А когда мама придёт?»
С большим трудом ему удалось отвлечь внимание ребёнка от этого, кое-как накормить и уложить спать. Теперь можно было бы дать волю слезам. Но слёз уже не было. Сна тоже. Он лежал неподвижно с широко открытыми глазами, ни о чём не думая, ничего не вспоминая, ничего не видя и ничего не слыша. Впервые за много лет один в широкой двуспальной кровати. Только под утро забылся тяжелим липким сном без сновидений, только для того, чтобы через несколько часов быть безжалостно разбуженным Лидочкой. Он поднялся молча, безропотно, вскипятил чайник, нашёл в холодильнике яйца и сварил их - это было всё, что он умел готовить. Лидочка, накормить которую всегда было непросто, вдруг проглотила всё с несвойственным ей аппетитом. «Папа, я голодная… а когда мама придёт?» «Не сегодня». «А когда, завтра?» Ничего не ответив, он порылся в шкафу и нашёл какое-то печенье. И это исчезло. Сам же Лёнька, хоть ты его убей, не мог заставить себя проглотить ни крошки. Пока Лидочка, разбиралась со своими куклами и автомобильчиками, он позвонил своим. Трубку взяла мать. Тихо всхлипывая, он рассказал ей о своей беде. В трубке помолчали. «Слушай, Леонид. Что я тебе скажу? Чтобы ни сказала, легче не будет. Тебе помощь нужна. У нас сейчас в вашем направлении билетов не достанешь ни на самолёт, ни даже на поезд. Но я постараюсь. Использую папины связи. А пока вышлю тебе денег, они тебе очень даже понадобятся. Ладно, целую тебя, крепись». Трубка замолчала. От того, что он впервые хоть с кем-нибудь поговорил о своём несчастье, стало немного легче. Но ненадолго. Горе и отчаянье опять захлестнули его до краёв.
И вот когда стало совсем абсолютно невмоготу, раздался звонок в дверь. К величайшему Ленькиному облегчению приехали тесть с тёщей. По осунувшемуся, почерневшему Ленькиному лицу они сразу же поняли: произошло нечто ужасное, страшное и непоправимое. В ответ на их безмолвный вопрос, указал глазами на Лидочку. Поняли. Тесть унёс ребёнка в кухню, а Лёнька, давясь слезами, рассказал тёще, что сам знал. Спросила только: «Как ты думаешь, она не мучилась?» «Я не знаю… Ннет, не мучилась… Нет, она сразу же сознание потеряла…» Нахлынули разом все страшные эти воспоминания, и он разрыдался. Плакал Лёнька, плакала, всхлипывая, тёща, слёзы катилась по щекам тестя негустым непрерывным потоком, а маленькая Лидочка удивлёно переводила взгляд с папы на бабушку, с бабушки на дедушку и опять на папу, не зная, что делать. То ли самой расплакаться, то ли утешать взрослых. «Чего вы все плачете, ведь маме теперь совсем не больно!» Как бензина в огонь! Если бы только она знала, какой страшный смысл заключался в её словах! Но зачем это было знать маленькому ребёнку и, поэтому, Лидочку сильно озадачило, почему все зарыдали ещё больше.
Слёзы принесли облегчение. Тёща испытывающее глянула на Лёньку. «Ты, парень, почитай со вчерашнего дня ничего не ел». Она была также проницательна, как и её дочь. «Не могу, - признался Лёнька, - в горло не лезет». «Хочешь ты - не хочешь, а жить-то надо. У тебя водка есть? Я знаю, у вас всегда есть. Вы с Верой питоки аховые были. То, что не пьёшь - это хорошо, но это тот самый случай, когда надо». И она принялась доставать из своей кошёлки привезенную с собой еду. Водка, коньяк и вино у них действительно всегда были. Мало ли что. Всегда гости могут придти. И Лёнька достал из шкафчика бутылку. А ведь действительно, может легче станет. Легче не стало, но он впервые за всё это время хоть что-то поел. Суббота и воскресенье прошли в каком-то сплошном угаре, а в понедельник, как ни был он убит горем, а поплёлся на работу. Это просто была привычка простого честного советского человека - ходить на работу, что бы не случилось. А ещё, он надеялся, ему чем-то помогут. Ведь он, Лёнька, всегда был первым, если надо было помочь. Скажем, совсем недавно, когда у Лёли Григорьевой умерла мать или семье Вальки Карповича, самого умершего от редчайшего кожного заболевания… а теперь вот, помощь нужна ему самому… Тётка с револьвером не потребовала у него показать пропуск. Вместо этого, она выскочила из своей будки. «Какое несчастье, молодой человек, какое несчастье! Вы ведь ещё всего не знаете! Представляете, у Вас случилось и у приятельницы вашей Волковой мужа убили в тот же самый день!» «Как это может быть!? Это кто-то что-то перепутал...» Она погладила Лёньку по руке. «Ладно, иди, парень, иди прямо к себе в отдел. О-хо-хо! Горе-горюшко наше!» Подымаясь по лестнице, Ленька отказывался поверить услышанному, хотя и чувствовал: это правда. «Вита, Вита... Откуда Вита? Почему Вита... Причём здесь Вита...» Мысли путались.
Открыв дверь отдела, он сразу же наткнулся на Елизавету Григорьевну. Та разговаривала по телефону. «Вот он как раз пришёл». Она не спеша повесила трубку, также не спеша вышла ему навстречу, ласково, по-матерински обняла. «Ну ничего, Лёничка, в этой жизни всё случается. И ничего не поделаешь. Иди, посиди пока, а мы сделаем всё, как надо». Лёнька покорно уселся за свой стол. Злого, острого как бритва, языка Елизаветы Григорьевны побаивались все. Теперь Леньку поразили не только её теплота, но и такт. Ведь сунься она с сочувствием - и было бы ещё больней, тяжелей и горше. Вита пришла аж в полдевятого. На ней было чёрное платье, ладно облегающее фигуру, и делающее её, пожалуй, стройной. Голова повязана чёрной косынкой. Глаза заплаканные. Уселась рядом с Лёнькой. Они не глядели друг на друга, а может, глядели и не глядели, видели и не видели, так и сидели, не проронив ни слова. Принесли заявления на денежную помощь. Молча подписали, не глядя. Лёнька подумал, что и ему тоже следовало бы надеть какую-нибудь чёрную вещь. Но таковой в его доме не было. Чёрный костюм, купленный для свадьбы, давно был изношен и выброшен. Да и разве этим можно выразить его горе? И чем вообще горе можно измерить? В комнату непрерывно входили и выходили люди. Технологи и конструктора, расчётчики и программисты, плановики и нормировщики. Со всех этажей их огромного здания и из цехов. Как ни странно, но такое внимание и поддержка были для него как бы лечащим бальзамом, прохладным компрессом на болящую, кровоточащую рану. И боль, пусть не уходила, но становилась не такой острой. Что чувствовала при этом Вита, Ленька не то, что был к этому безразличен, нет - он всегда был чуток к чужому горю - ему просто было как-то не до этого. Тут Лёнька вдруг обнаружил, что он, по сути дела, не знает, при каких обстоятельствах погибла его жена, не говоря уж о Витином муже. Из многократно повторенных для каждого из прибывших печальных историй, он, даже помимо своей воли, узнал и то, и другое.
Оказывается, Вера, как всегда, зашла в булочную и вскоре вышла оттуда с батоном хлеба. В это время от проходящего мимо тяжёлого грузовика с прицепом отделилась ось прицепа с колёсами и, проделав замысловатый зигзаг, врезалась в спину несчастной женщины. А несколькими часами позже, так же вот неожиданно, глупо и нелепо погиб Витин муж Виктор. В тот вечер НИТИ-70 устраивал гулянье в одном из больших городских парков. Вита отправилась на это мероприятие с мужем и сыном, рассчитывая, видимо, весело провести время. Когда они шли по центральной аллее, к ним подошли трое подвыпивших парней из пригорода. Один из них начал громко обсуждать Витины достоинства со своими дружками. Когда он дошёл до того, как неплохо было бы бы с ней побаловаться, Виктор, высокий, плотный и необычайно сильный мужчина, футболист и бывший спецназовец, который до сих пор старался не обращать внимания на пьяную болтовню, не выдержал. «Закрой свою вонючую пасть, паскуда!» «А то что будет?» выставил тот тощую грудь. «А вот что!» От удара Виктора дохлый поклонник Витиной красоты отлетел далеко в сторону и, продравшись через колючие кусты, приземлился носом в цветочную клумбу. Считая инцидент исчерпанным, Виктор с женой и ребёнком пошёл дальше к месту сбора. И тут раздался выстрел. Как потом рассказывали очевидцы, поднявшись, хулиган постоял немного, приходя в себя, и вдруг бросился бежать следом за Виктором. Прежде чем кто-либо сумел что-либо сообразить, он выстрелил Виктору в спину с расстояния нескольких сантиметров. Товарищи по работе - а, в основном, это были молодые крепкие парни и девчата - тут же схватили далеко не святую троицу и принялись бить. И убили бы, если б не подоспевшая к тому времени милиция, которая с трудом их отбила. Но Виктору от этого было ничуть не легче. Приехавшая туда уже через пять минут скорая констатировала смерть. Как и Вера, Виктор не успел даже понять, откуда к нему погибель пришла. Тело Виктора увезли в морг, а трясущуюся в истерике Виту с ребёнком - на такси домой. Теперь Вера и Виктор в морге: будет следствие. Бандюги в тюрьме горотдела милиции. Шофёра грузовика тоже хотели арестовать, да раздумали. Он, вроде как бы и не причём. А вот механика автоколонны будут судить. За халатность.
Зачем-то их повели в Деревообрабатывающий, где женщины оббивали красной материей два гроба - один большой длинный, другой маленький, совсем почти детский. Опять, они молча глядели друг на друга. Надо было что-то сказать, но Лёнька не в состоянии был даже разлепить губы. По-видимому, Вита тоже чувствовала себя точно также. Лёнька же был бесконечно благодарен своим товарищам по работе, избавившим его, и без того истерзанного и убитого горем, от стольких хлопот и забот, мелких и крупных. Но были вещи, которые за них самих никто не мог сделать. Им пришлось отправиться в морг за справками о смерти и в ЗАГС - за свидетельствами о смерти. Без этого не хоронили, а явка должна была быть личной. Затем им следовало обратиться в похоронное бюро за местами на кладбище. Хорошо ещё, завод выделил микроавтобус РАФик. Каждый раз, выходя из автобуса, он подавал ей руку и Вита наваливалась на неё всей тяжестью своего тела. Конечно же, доброму Лёньке было искренне, до слёз жаль Виту и, несмотря на своё горе, он охотно помог бы ей, чем мог. Но только чем мог он ей сейчас помочь? И кто на свете мог помочь ему самому?
Надя Богачёва забрала на ночь Лидочку. На ту самую ночь, когда Вера, торжественно бледная и безразличная ко всему на свете, лежала в своём гробу на столе в большой комнате. На этом настоял Лёнька: «прощанье с матерью» она всё равно не запомнит, а нежную детскую психику так легко травмировать. Сама расстроится, взрослых расстроит и тысячи, совершено в этот момент не нужных вопросов, не оберешься. Лёнька, тесть, тёща и прилетевшая к этому времени лёнькина мать провели бессонную ночь у гроба. «Доченька моя ненаглядная, на кого же ты меня покинула? Я-то думала, ты будешь меня хоронить, старую, а ты завяла и даже пожить не успела. Господи! За что же мне такое!?» Вера, в жизни как-то сумевшая любить всех - и родителей, и мужа, и дочь - так, чтобы никому из них не было обидно, и никому не дававшая повод для ревности друг к другу, теперь ко всем была одинаково безразлична. Заботы, тревоги, огорчения и радости этого суетливого мира, вся эта жизнь, в которой мы бегаем и суетимся, любим и ненавидим, единственная жизнь, которую многие из нас растрачивают ни на что, гоняясь за сиюминутными благами - эта жизнь осталась для неё позади.
У НИТИ-70 денег было, хоть отбавляй, но не было производственных мощностей. Они-то существовали, но из-за дурацкой секретности, вывезти оттуда что-либо, хотя и можно, было весьма непросто. У месткома, крохотного совсем, проектного института, где работала Вера Вертицкая совсем не было ни денег, ни производственных мощностей. Ленькин завод обладал и тем, и тем, но оба покойника на заводе не работали, а были лишь членами семьи. После долгих переговоров, всё же решили:
-устроить совместные похороны;
-НИТИ-70 даст денег, сколько надо, на Виктора долю, разумеется;
-завод изготовит, что требуется и даст деньги на Верину долю:
-институт поможет, чем может, людьми, в первую очередь.
На недавно открытом далеко за городом кладбище было солнечно, ветрено и пыльно. Ветер приносил горький запах полыни и терпкий аромат полевых цветов. Окружающая степь дышала миром, тишиной и извечным покоем. Процессию встречали всегда полупьяные могильщики и неизменные бессмертные старухи, без которых никакое советское кладбище просто даже не мыслимо. «Сюда тела, сюда!» Гробы понесли на плечах к некоему подобию пьедесталов, сооруженных из круглых деревянных брусьев, и бережно поставили на них. Звучали речи. Все сотрудники Виктора требовали крови убийц. Какой-то ответственный товарищ им эту кровь пообещал. Вроде как Виктор немедленно от этого воскреснет. Оркестр превзошёл себя, надрывая душу скорбными торжествено-траурными мелодиями. Женщины всхлипывали. Бессмертные старухи тянули шеи, чтобы лучше всё увидеть. Словом, всё шло как надо, всё было как у людей. По окончании торжественной части гробы отнесли к свежевырытым совсем рядом могилам - глубоким и узким щелям в земле. Был подан знак могильщикам. Лёнька в последний раз глянул в бесконечно родное Верино лицо. С проворством неимоверным, могильщики накрыли крышки, забили в них гвозди и на претолстенных верёвках спустили гробы вниз. Велели всем бросить по горсти земли - и почти сразу же выросли невысокие узкие холмики. Двум людям, никогда не знавшим и никогда даже не видевшим друг друга при своей жизни, предстояло теперь, после смерти, вечно лежать рядом. Ленька и Вита стояли рядышком, друг возле друга... Никто, включая их самих, никакого значения этому факту не придавал. Не до того всем было. Никто, кроме одной из бессмертных старушек. «Ты глянь, Антоновна, какая парочка! Он жену потерял, она мужа. То ж им сама судьба быть вместе!» Вита вздрогнула, а Лёнька, тот даже и не услышал, погружённый в своё горе.
В небольшой, в общем-то, Ленькиной квартирке было тесно. Как водиться, на том же столе, где стоял гроб, расставлены были тарелки, бутылки и стаканы. Клавдия Васильевна с Вериного института распоряжалась. Говорили тихо и печально, иногда кто-то всхлипывал. Все были прямо потрясены такой нелепой трагической смертью молодой, симпатичной, здоровой и счастливой в семейной жизни женщины, доброй, отзывчивой, любящей и чуткой. Для Лёньки же всё происходило как во сне. Он машинально пил, закусывал, благодарил всех за заботу и внимание. Стали расходиться. Часть женщин остались помочь убрать. Но ушли и они. Как Лёнька бесконечно был благодарен матери, тёще и тестю за то, что они были с ним. Он и представить себе не мог, что было бы, останься он здесь один. В четверг он пошёл на работу. Родные все уехали. Надо было жить и надо было воспитывать ребёнка. В отделе всё по-прежнему. Только Витин стол пустовал. На его, как всегда, толстая пачка чертежей. Привычно раскрыл первую сборку. Всё ясно. «Собрать Дет. Поз 1 с Дет. Поз 3, 4 и 5, прихватить, проверить. Варить электродом Э-42 возвратно-ступенчатым методом. Очистить от шлака и брызг металла. Установить Дет. Поз 8...» Лёнька писал по инерции, механически. Весь мир казался ему чужим и опустевшим. Вита появилась лишь в понедельник. Печальная и притихшая. Но одета со вкусом, ни одна мелочь в туалете не упущена. Впрочем, не подумайте, пожалуйста, что он осуждал её за это. Просто так, механически про себя отметил. Ни на кого не глядя, никому слова не сказав, она прошла к своему столу, села, да так и осталась сидеть неподвижно, глядя перед собой в одну точку. Её не беспокоили. Лёнька же, наоборот, старался забыться, уйдя с головой в работу, которой накопилось, кстати, немало.
Первое время, вопреки всему, вопреки логике и всяческому здравому смыслу, не умирала в нём, казавшаяся даже ему самому абсурдной, наивная надежда. Надежда на то, что произошедшее в последнее время было всего-навсего кошмарным сном, как тот сон с котёнком с которого началась наша правдивая история. Что однажды откроется дверь, и она войдёт, как ни в чём ни бывало. Лидочка бросится к ней с громким криком «Мама пришла!», а он скажет: «Чего ты так долго, ведь мы уже дома и ждём только тебя». Но она всё не приходила - да и не могла придти, он ведь знал это - и надежда понемногу гасла. Лёнька с гордостью считал себя образцовым мужем, во всём помогающим своей жене. Но, только потеряв её, он понял от скольких мелких, но очень существенных, хлопот-забот, молча, не беспокоя его и не выставляя это на показ, она его избавляла. «А мама сказала, что я каждый день должна одевать чистые трусики…» А косички… То, что Вера делала привычно, легко и быстро, оказалось мудрёной наукой, которую никогда в жизни не освоить. Не будем уже говорить о кулинарных делах. Тут уж он совсем был профаном и дилетантом, при всей кажущейся простоте этого процесса. Да и откуда ему уметь: сначала готовила мать, потом жена, а самому как-то не пришлось. Но, перефразируя известную пословицу, скажем так: есть захочешь - ложку ко рту донесёшь. И постепенно Лёнька научился и стирать, и готовить, и, даже, заплетать косички. Труднее было научиться распоряжаться семейным бюджетом, в особенности, когда Вериной зарплаты больше не было, а его - не хватало. К счастью, ему прибавили целых двадцать рублей и часто подкидывали премии. Но и этого было недостаточно. Кто-то сказал, что он может получать пусть небольшую, но пенсию на ребёнка за Веру. И он подал, заполнив кучу бумаг и добыв тысячи разных справок.
Лидочка стала теперь центром вселенной, вокруг которого вращалась вся ленькина жизнь. Утром он вставал заранее, готовил завтрак, подымал и умывал сонного ребёнка. Отводил её в садик и ехал на работу. После работы спешил забрать. Пообедав, они отправлялись в длительное путешествие по магазинам добывать мясо, молоко, сыр, крупу, овощи, фрукты или одежду для Лидочки. Та росла, что называется, не по дням, а по часам и часто недавно купленное платьице или колготки вскоре становились малы и надо было покупать другие. А туфельки! Что она с ними делала, он не знал, но почти каждый месяц требовались новые. Приближалась зима, а они не были к ней готовы. В магазинах над Лёнькой сначала откровенно смеялись. Но потом, непостижимым образом узнав его невесёлую историю, стали жалеть. Нередко продавщицы уступали ему «своё» из-под прилавка, а чаще говорили, когда ему придти, чтоб было. Вернувшись домой, ужинали и Лидочка, выкупавшись, шла спать. А Лёнька стирал или готовил обед на завтра. Заботы не оставляли времени ни для чего, даже для чтения. То есть, время-то выкроить можно было, но не читалось. Ничего в голову не лезло. Вот тут-то и начал он крутить с незапамятных времён стоящий в квартире приёмник. Прошёлся по длинным волнам, нашёл какую-то румынскую радиостанцию. Болтали по-румынски, но и музыку крутили хорошую и песни очень даже ничего. На средних было много чего и ничего стоящего. Разве что «Маяк». Но «Маяк» - это уж явно не для него. Перешёл на короткие. И тут, среди всякой разноязычной болтовни он услышал русскую речь. Говорили правильно, очень правильно, слишком правильно, как русские, обычно, не говорят. Дикторы, мужчина и женщина, явно в России никогда не жили. Интересно, что это? Так Лёнька начал слушать сначала БиБиСи, а немного погодя, разобравшись что к чему, «Голос Израиля». Были ещё также «Голос Америки», какая-то немецкая и, даже, французская станции на русском языке, но они не давали ни мировых событий, ни комментариев, ничего. Словом, мало чем отличались от советского радио. Поэтому Лёнька остановился на этих двух станциях. Первая, как тогда ему казалось, подробно и объективно освещала события, происходящие в мире и в Советском Союзе, тех самых, о каких советская пресса сообщать не хотела. Вторая же открыла ему удивительное государство, о которой он, Ленька, будучи евреем, знал очень мало.
Теперь из передач вырисовывалась перед Лёнькой страна, где все, все - евреи. Глава правительства, министры, дипломаты, милици... полицейские, что ли, и даже продавщица в магазине - все евреи. В отличие от бесправных и забитых собратьев своих в Советском Союзе, это гордые, смелые, сильные и очень воинственные люди. Их армия - самая лучшая в мире. И они ничего не боятся. Представить себе такое было трудно. С самого детства укоренилось в нём подсознательная мысль, что быть евреем - это большой недостаток, и, даже, как бы, неполноценность, что ли. Со временем чувство ущербности исчезло, но след остался. Как шрам от глубокой раны. В особенности, если тебе постоянно напоминают, ты, мол, человек сто второго сорта. И вот теперь, сладкий яд сионисткой пропаганды разливался приятным теплом по жилам, как дефицитный мускат, который довелось ему однажды пить. Ты не чем не хуже других, наоборот, даже лучше. И перефразируя известное изречение Горького, Лёнька мог теперь сказать и себе, и другим: «Еврей - это звучит гордо!»
Не подумайте, пожалуйста, что автор совершено забыл о другой героине нашей истории. По правде сказать, ему самому очень хотелось бы о ней забыть. Но увы, сделать это совершено невозможно: ведь не будь её, и самой истории не было. Через пару недель Вита начала отходить. Она разговаривала, правда, не очень часто и всегда тихим голосом. Когда-никогда работала и, даже, иногда улыбалась вымученной невесёлой улыбкой. И опять Лёнька стал ощущать на себе её взгляды, долгие и упорные. Если повернуться и встретиться с этим взглядом, то была в её глазах жалость, интерес и какая-то упорная работа мысли. О чём она думала, какую задачу всё пыталась и не могла решить - этого он знать не мог, а спрашивать не хотел. Захочет - сама расскажет.
-Лёнчик, скажи, тебе очень больно?
-Да. В общем-то, да. То есть, сейчас уже не так, а было очень.
-Бедный мой Лёнчик!
А она сама!? Разве ей тоже не было тяжело, больно и плохо? И Лёньке, хоть у него чёрные кошки на душе скребли, было её искренне, от всей души, по- человечески жаль. Но что он мог сделать для неё и что кто-либо мог сделать для него самого? А однажды, месяца через полтора после похорон, она подошла к нему и положила руки на плечи.
-Ты знаешь Лёнчик, я ухожу.
-Ты? Куда?
-В НИТИ-70.
-Как!? Ты же ведь...
-Да, я да. Но они долго добивались. Письмо коллективное в Москву писали. И вот оттуда пришёл ответ. Принять, мол, в порядке исключения. Я тебе ничего не говорила, потому что сама не знала, как оно обернётся.
-Ну чтож. Тебе там лучше будет.
-Нет, Лёнчик, я знаю, не будет.
-Как же, там платят больше, льготы всякие…
-Кому, может и больше, а мне так ненамного…
-Ну тогда, публика там почище…
-Эх, Ленчик! Если бы ты только мог знать! Я туда только потому иду, что людей огорчать не хочу. Они ведь так старались.
В пятницу Лёнька задержался в цехе. Был конец месяца, одну раму в спешке сварили неправильно и её покрутило. Долго думали-гадали как исправить. Пока приболтили к монтажной плите, нагрели сразу несколькими резаками и, наконец, выровняли, было уже получаса после окончания рабочего дня. Лёнька забежал в отдел за пиджаком. Там никого не было. Витин стол был пуст. Белые растоптанные туфли и прочие мелочи - все исчезли. Она не попрощалась с ним, не оставила ни телефона, ни адреса. В понедельник Вита на работу не вышла. Сначала Витино отсутствие чувствовалось. Лёнька привык к тому, что она всегда была рядом и теперь ему её не хватало. Потом это ощущение стало притупляться, понемногу, быстро сходя не нет. За всё это время она не позвонила и никаким образом даже не попыталась с ним связаться, хотя сделать это было бы очень легко. «Значит, ей так надо» - решил Лёнька. Ну чтож, насильно мил не будешь! И он перестал о ней почти совсем думать. Конечно же, Вита не забывалась - Лёнька не забудет её до конца своей жизни - но просто из живого конкретного человека она превратилась в прозрачный образ, хранимый в памяти. Как помнил он своих одноклассников, товарищей по институту, своих бывших солдат и командиров. Он знал, они где-то живут, что-то там делают. Но находились они абсолютно вне его жизни. Также как, казалось, навсегда ушла из его жизни и Вита.
Время шло. Ребёнок все реже и реже спрашивал про мать. И это была жестокая реальность правды жизни. Ленькино же горе, конечно, не ушло и не забылось, но как-то притупилось. Домашняя работа тоже потеряла для него свою новизну и трудность. Делал он теперь её легко, быстро, привычно и совершено механически. И вот тут начал он испытывать какое-то странное чувство. Это было чувство вины или, во всяком случае, чего-то, сделанного не так. Перед кем он был виноват или что он не так сделал - этого Ленька сообразить не мог. Ощущение это, то усиливалось, то слабело, но никогда не покидало его. Особенно острым оно было, когда Лёнька оставался один. Накрутившись за день и набегавшись с ребёнком по магазинам, Лёнька обычно, спал крепко. Сны, если и видел, никогда не помнил. Правда, первое время часто снилась Вера. Она приходила к нему во сне какая-то вся светлая, чуть ли не прозрачная. Не заговаривала с ним, не звала к себе, не помогала в домашней работе, ни во что не вмешивалась. А просто стояла и смотрела на него, Лёньку, бесконечно печальными глазами. И не по себе было Лёньке от этого взгляда. Он хотел побыстрей проснуться и тогда она, словно понимая, что ему страшно, также молча исчезала. А вот в этот раз приснилось ему, что они с Витой идут по кладбищу между бесконечными рядами могил, неся на плечах какие-то пирамидки, вроде как памятники. Направо оказалось длинное одноэтажное приземистое здание. Они зашли в дверь и оказались в какой-то просторной комнате. И тут, в этой комнате появились Вера и Виктор. Оба светлые, почти прозрачные. И вот они стоят, живые и мёртвые, напротив друг друга. И оба они смотрели почему-то на одного Лёньку бесконечно печальными глазами. Потом вышли через боковую дверь и исчезли. Ленька проснулся в ужасе, но быстро повернулся и опять уснул. В новом своём сне Лёнька оказался лежащим на спине, а Вита, навалившись своими голыми грудями на его тоже голую грудь, страстно целовала его в губы... Он вовремя успел проснуться, а то было бы происшествие. Он действительно лежал на спине - вредная нездоровая привычка. Повернувшись на правый бок, благополучно доспал ночь.
Но сны не забылись, как обычно. Лёнькины мысли возвращались к ним снова и снова. Что это всё могла значить? Да ничего, сон - это сон. Но, как говориться, сон есть отражение реальности. Первая сцена вообще иррациональна. Она, должно быть, символизировала печаль и сожаление двух совсем ещё молодых людей о своей непрожитой жизни, из которой они так рано ушли. Что же касается второй части, то тут даже и думать нечего. Ведь всё-таки он молодой здоровый мужчина... а почему Вита? И это просто! Потому что он с Витой… Стоп! Теперь до Лёньки внезапно дошло, что мучило его в последнее время. Ведь его Вера и её Виктор погибли в один и тот же день. В тот самый день, когда они с Витой чуть было не... Чуть было не что? Как Лёнька ни старался, но он не смог найти другого подходящего слова, кроме как «согрешили». Нет, это уж сплошная чушь! Ничего ведь не было! И быть не могло! Лёнька теперь с расстояния времени понял, какая сила остановила его тогда. Стоило ему только положить руку ей на груди или куда, поцеловать её - и Вита жадно страстно кинулась бы его целовать. И руку держать разрешила бы в любом месте. Но дойди дело до дела - не пустила бы сразу. Она ведь не была разводкой или одинокой, но успевшей уже попробовать, девкой. Этого её по горло хватало. Нет не этого она хотела. Ей нужны были жаркие, страстные заверения в любви и преданности. А этого он сделать не мог. Он ведь не любил Виту, никогда не любил. Самой лучшей женщиной на свете, конечно же, была его Вера. А заставить себя врать Лёнька был просто не в состоянии. И ещё одно. Если бы у каждого мужчины и у каждой женщины, изменивших или собирающихся изменить своим супругам, те умирали - тогда население земли сильно поредело бы. Сколько женщин у них в Инженерном Корпусе имеют любовников и даже не пытаются это скрыть от своих сотрудников. Да чего ещё говорить! Там же, в колхозе, сколько раз он, ища укромное место, чтобы справить нужду или во время огурцовых набегов, натыкался он на сцены. Как тогда, в кукурузе. Он лежал на спине, а она, спустив штаны, надевалась, упёршись руками в землю и громко сопя от натуги и ярости. Лёнька знал их обоих. Они работали в Третьем Сварочном цехе, по которому проходили большинство Ленькиных технологий. И что?! Его жена и её муж до сих пор живы и здоровы. Нет, нет, это просто совпадение! Так получилось и не следует об этом беспокоиться.
Письма приходили к Лёньке редко. Чаще всего от матери, иногда от тёщи, ещё реже от бывших однополчан. Тем не менее, каждый раз проходя мимо «ящика для писем и газет» он проверял, нет ли чего. Сегодня пришёл ему странный листок серой бумаги, в котором значилось, что он, Вертицкий, Леонид Юрьевич обязан явиться в Областной Суд к девяти часам в понедельник тридцатого октября. Лёнька недоумевал, за что его собираются судить: ничем, вроде, не провинился. Ну, огурцы таскал, так его же ни разу не ловили и никаких актов не составляли. Но идти всё равно надо было, ибо в бумаге недвусмысленно предупреждали: «в случае неявки, его приведут в суд против его воли». Лёнька показал повестку на работе и его отпустили не весь день. Ударил один из первых морозцев. Снега ещё не было и от этого чувствовалось ещё холодней. Слегка пощипывали уши и мёрзли ноги в тонких туфлях. Лёнька подходил к Областному Суду, известному во всём городе серому зданию с массивными колоннами. У входа толпился народ, в основном крепкие молодые парни и девчата, громко обсуждая что-то. Лёнька сосем уж было прошёл мимо, когда послышалось знакомое: «Привет!» и Вита выбежала из толпы ему навстречу. На ней была чёрная шубка, на голове вязаная шерстяная шапочка, на ногах - новенькие сапожки. Она явна была рада встрече и счастливо улыбалась. В ней уже ничего не осталось от убитой горем вдовы, какой она была, когда Лёнька её последний раз видел. Она явно повеселела, глаза её искрились, щёки слегка раскраснелись от мороза - словом это была та самая прежняя Вита, какой он её знал до того, так резко изменившего их жизнь, июньского дня. Она крепко схватила его за руку. «Мы ещё увидимся. Только не вздумай опять никуда пропасть!» И она побежала к своим. Где-то за Ленькиной спиной послышался звонкий голос. «Вита, с кем ты разговаривала? Это же наверняка жид, гарантию даю, что жид!» «Слушай, Катя, во-первых, я сама жидовка, а во-вторых…» Что «во-вторых» Ленька уже не услышал. Поднявшись по широченным ступеням, он зашёл в здание суда. Раньше такого рода инцидент вызвал бы в нём отчаянье, печаль, может даже разозлил или огорчил, по крайней мере. Но теперь Лёнька смотрел на всё совсем другими глазами. Осталось только недоумение, почему эта, может-то, в общем-то, добрая и славная молодая женщина или девушка, не зная его совсем, так его ненавидит, лишь только за то, что он не такой, как она.
Лёнька сунул повестку в узкое окошко и получил указание куда идти. Он очутился в большом, пахнувшим канцелярией зале. На окнах - массивные решётки. Большую часть помещения занимали ряды кресел, разделённые на две половины проходом. Совсем как актовый зал у них на заводе. И сцена была. Только вот трибуна повёрнута спиной к публике и лицом к большому столу, покрытому красной скатертью. Слева от стола располагалась массивная деревянная скамья, прямо как на вокзале. Внизу между сценой и публикой сидела строго одетая дамочка и что-то писала. Зал начал наполняться народом. Все усаживались с одной стороны прохода, на Ленькиной стороне сидел лишь он сам и какой-то высокий симпатичный мужчина средних лет. Лёнька только был рад такому раскладу. Во-первых, он бы чувствовал бы себя нелегко, сидя с такими, а во-вторых, они были здесь по своему делу, а он, по-видимому, совсем по-другому. С противоположной стороны тихо гудели и бросали на него любопытные взгляды. Или Вита им сказала, или кто-то вспомнил, что он «тот самый, ну вы помните…» Сам же Лёнька тоже вглядывался в симпатичные, миловидные, как на подбор, лица девушек и женщин, стараясь угадать, какая из них была эта самая Катя. Секретарша поднялась и скомандовала: «Встать! Суд идёт!» Все послушно встали. Пришедший суд состоял из плотной дамы лет эдак тридцати пяти-сорока в чёрной мантии и двух других женщин, севших справа и слева от неё. Одна тучная и злющая, должно быть, тётка, другая- молодая ещё совсем телка, длинная и тощая. Справа от суда, боком к нему, за тем же столом, разместилась какая-то в синем форменном кителе с отложным воротником. Слева, также боком, сидела последняя участница предстоящего спектакля в сером костюме - юбке, пиджаке и при галстуке. Когда все расселись, ввели ещё троих. Все трое были коротко острижены, в одинаковых серых фуфайках, с одинаковыми заросшими жёсткой щетиной обрюзгшими угрюмо-безразличными лицами и казались похожими друг на друга, как братья-тройняшки. Впереди и сзади каждого были по милиционеру. Их усадили на массивную вокзальную скамью, милиционеры по бокам. Словом, все теперь были в сборе и суд начался.
Секретарша объявила: «Слушается дело…» Она назвала фамилии всех троих, и Лёнька их тут же забыл, «…об убийстве и соучастии в убийстве Волкова, Виктора Феоктистовича…» Пришёл ещё один милиционер и положил на стол странный какой-то пистолет. На вооружении таких не было, но Лёнька эту штуку всё же где-то видел, в кино, должно быть. По одному вызывали свидетелей и те рассказывали одну и ту же, уже известную нам с вами, только печальную историю. Их спрашивали, узнают ли они подсудимых. Подсудимых узнавали. Обсасывались какие-то мелкие, должно быть очень важные для суда, но скучные для Лёньки подробности. Из них запомнились ему лишь показания судмедэксперта. «Пуля, калибра 7,63 мм, пробив позвоночник, попала в аорту…» И Лёнька только подумал, пройди она на каких-то 20-25 миллиметров справа или слева - и Виктора ещё можно было бы спасти. Но, со всегда неумолимой жестокостью несчастного случая, всё произошло именно так, как оно и произошло. А задержись его Вера в булочной или выйди из неё на тридцать секунд раньше, или пройди колёса на то же расстояние мимо… Да, что и говорить! Чего Лёнька не понимал - это зачем он здесь. Ведь он-то к этому делу совершено непричастен, ничего не видел, ничего не знает.
В двенадцать часов заседание перенесли на завтра и объявили перерыв. Лёнька подошёл к секретарше и показал повестку. «Тут какое-то недоразумение…» «Молодой человек, у нас недоразумений не бывает. Ваше дело будет слушаться следующим». Тогда Лёнька решил выйти на улицу глотнуть свежего воздуха. Его сосед был уже там. Он стоял у колонны, жадно затягиваясь папиросой. Витина группа, возбуждённо гудя, прошла мимо, направляясь к остановке. Виты среди них не было. Вскоре Лёнька замерз и вернулся обратно в зал суда. В зале было пусто. И лишь только рядом с его местом темнела одинокая женская фигура. Вита ждала его, то и дело нетерпеливо поглядывая на входную дверь. Увидев, вся подалась вперёд в ожидании, когда он подойдёт. Она взяла его руки в свои: «Куда это ты пропал!?» Лёнька растерялся. Увидев его растерянное лицо, Вита поспешила сменить гнев на милость: «Знаю, знаю…» «Слушай, Вит, у меня ведь дома телефон. Дай клочок бумаги». Вита обрадовалась. «У меня тоже телефон и я тебе его дам, но старайся не звонить без крайней необходимости. А на работу мне не дозвонишься…» «Вит, а тебе на работу не надо?» «Нет, я на целый день отпросилась… С тобой побыть… Я ведь было уже собиралась тебе на работу позвонить, а тут суд этот…» «Вит, ты хочешь сказать, ты знаешь, зачем я тут». «А ты разве не знаешь?» «Нет, теряюсь в догадках». «Механика судить будут». «Что за чушь!? Какого механика, за что?!» «Из автоколонны, ну из той, откуда прицеп тот. За халатность» «А он–то тут причём?» «Лёнчик, я не знаю. Они, наверное, знают лучше». «Да, я понимаю. Происшествие произошло, надо принять меры. Только мою Веру этим не вернёшь. Ну хорошо, а я тогда зачем?» «А ты, Лёнчик, как и я, потерпевший». Хоть в этом было чуть- чуть здравого смысла. Высокий мужчина, успевший уже вернуться в зал и деликатно севший далеко впереди молодой парочки, при этих Ленькиных словах обернулся и посмотрел на Лёньку как-то странно.
«Слушается дело Фомина, Андрея Игнатьевича, механика автоколонны 2416 по обвинению его в преступной халатности и пренебрежению к своим служебным обязанностям, приведшим к тяжким последствиям: смерти гражданки Вертицкой, Веры Трофимовны». «Лёнькин» суд был совсем по-другому. Судья, правда, была та же, но и прокурор, и защитник были мужчинами. А подсудимым оказался Ленькин сосед. Он сам поднялся на сцену и уселся на скамью. В своей грозной обвинительной речи прокурор потребовал для подсудимого трёх лет лишения свободы за преступную небрежность, приведшую к трагической гибели молодого советского инженера, женщины и матери малолетнего ребёнка. Прокурор сел, довольный собой. Зачитали судебно-медицинское заключение, вылив на ещё незажившие совсем Ленькины раны злые подробности о страшных повреждениях, нанесенных хрупкому нежному Вериному телу. Начался допрос свидетелей, сначала очевидцев. Милиционер, прибывший тогда на место происшествия, бесстрастно описал произошедшее со всеми подробностями, доведя Лёньку чуть ли не до слёз. Следом допросили слесарей и шоферов автоколонны. Из этих ихних показаний вырисовывалась неприглядная и безотрадная картина нравов, царящих всюду на автотранспорте. Водители жаловались, что, если не дашь троячку, на твою машину никто даже не глянет. Слесаря огрызались: они, мол, сами запчасти у Фомина покупают. Словом, концов не найдёшь! Зачем-то вызвали Лёньку. Пообещал говорить только правду. «Если по правде, то, когда мы подошли… ну мы с дочкой, всё уже было кончено и мы ничего не видели...» Судья перебила его едко, резко и раздражённо: «Так уж ничего не видели?» «А вообще-то Вы правы, видели...» «Вот и скажите, что видели!?» «Колёса…ну, то есть ось эту… Вы знаете, этот человек... ну механик, он тут ни причём. Я инженер, я знаю. Там, должно быть, скрытый дефект был...» «Сви-Де-Тель! Народ мне доверил решать кто виноват, а кто нет. Вы же отвечайте на вопросы.!»
Адвокат произнёс толковую речь. Он сказал, что Фомину самому приходиться покупать запчасти. А что касается слесарей, то шофера сами их избаловали: каждый хочет, чтобы его машину впереди другого сделали. Явно, использовав Ленькину идею, он зачитал какой-то документ, где говорилось, что прицеп был новый, недавно с завода-изготовителя. Никаких ремонтных работ на нём не производилось. Как Лёнька и предполагал, техническая экспертиза обнаружила микротрещины в шкворне прицепа и поэтому он срезался. Суд удалился на совещание. Совещались, почему-то недолго, минут пятнадцать. «Встать! Суд идёт!» Фомина приговорили к трём годам, как и просил прокурор, только… условно. Значит не придётся идти в тюрьму за преступление, которого он не совершал. Ему разрешили уйти. Прежде чем выйти, он опять как-то странно посмотрел на Лёньку. На улице Вита взяла Лёньку под руку. «Какой ты добрый, Лёнчик. Всех жалеешь. Я бы так не смогла.» Она вздохнула. «Мы ещё сегодня увидимся, обязательно увидимся. Теперь ничто, слышишь, ничто этому не помешает!» Она быстро порывисто обняла его, поцеловала в щёку и зашагала прочь. А Лёнька смотрел ей вслед и сердце его сжималось. И это была не только радостная и тревожная надежда, зажженная её недвусмысленным обещанием. Какое-то смутное неясное предчувствие нарастало, сосало сердце. Предчувствие чего-то не очень приятного и чем-то связанного с Витой.
Было уже четыре часа, и он отправился прямо за Лидочкой. Сейчас они пообедают. Лёнька с утра ничего не ел и изрядно проголодался. На обед сегодня были щи и тущеное мясо, приготовленные им с вечера. Лёнька ел жадно, а что касается Лидочки, то потеряв мать, она стала есть всё подряд, где и сколько могла, как будто больше не будет никакого завтра. За пятнадцать минут управились, попили чай, и Лёнька принялся мыть тарелки - правило, которое он неукоснительно соблюдал. В это время раздался телефонный звонок. Даже ещё не подняв трубки, Лёнька уже знал, кто звонит.
-Привет Лёнчик! Тебе мясо надо?
-Спрашиваешь?! Откуда ты звонишь?
-Из Главного Гастронома.
-Мы сейчас будем.
-Кто это “Мы?”
-Ну как кто? Я и дочка моя, Лидочка. Я без неё никуда…
-Ах да! Конечно же! Правильно! Найдёшь меня в очереди…
Ленька быстро, но тщательно и тепло одел ребёнка. Пока шли к остановке и ехали в переполненном трамвае, всё думал. Да, Лидочка почти совсем перестала спрашивать о матери, но зато его, Лёньку, считает своей полной и безраздельной собственностью. Стоило ему при ней хотя бы заговорить с кем-либо, она сразу же прижималась к нему или залазила на руки. Это мой папа! Как отнесётся она сейчас к Вите? Что сделает, что скажет? Ведь, в конце концов, ему его ребёнок дороже всего на свете, и он не променяет его ни на кого и ни на что, чего бы это ему не стоило. Но Ленькины опасения оказались напрасными. Лидочка встретила Виту, как старую знакомую и очень ей обрадовалась. В какой-то мере, они и были старыми знакомыми. Во время рабочих суббот Лёнька вынужден был брать Лидочку к себе на работу, ибо садик был закрыт и ему не с кем было её оставить. Обычно, он сажал ребёнка за пустой стол и давал ей бумаги и карандаш. Но рисовать быстро надоедало. Подходила к отцу, и он рассказывал ей, чем занимается. Она слушала внимательно с комичной серьёзностью. Но надоедало и это. И Лидочка принималась обходить всех, получая от каждой своей доли внимания и ласки. Вита подолгу задерживала её возле себя. Ласкала, поправляла одежду, переплетала косички и о чём-то разговаривала тихим голосом, настолько тихим, что Лёнька, сидя рядом, ничего не мог услышать. С Витой был её сын Веньямин. В отличие от отца с матерью, он вовсе не был красив, казался болезненным и бледным. На Лёньку он сначала глядел насторожено, но эта настороженность его быстро растаяла к величайшему Витиному облегчению. Вчетвером они долго гуляли по улицам, потом пошли провожать Виту и Веню домой. Оказалось, она жила совсем недалеко от него в одном из монументальных домов на центральной улице. У подъезда попрощались. «Завтра опять увидимся». Витин взгляд сказал это ему лучше всяких слов.
Они стали встречаться каждый день. Вита сейчас же взяла дело добычи продуктов в свои руки. У неё, а вернее у её матери, были кой-какие связи, о которых она предпочитала не распространяться. К тому же, у них в институте нередко давали мясо, рыбу, сухую колбасу и дефицитные консервы. И она всегда брала на его долю. Зато уж если Лёньке удавалось нарваться на что-нибудь стоящее, он никогда не забывал о Вите. Появившееся в результате этого плодотворного сотрудничества свободное время они использовали для прогулок и посещения мест, где раньше побывать не приходилось. В субботу и воскресенье днём катали детей на санках, а вечером опять гуляли. А когда гулять стало слишком холодно, Лёнька предложил проводить вечера у него, на что Вита охотно согласилась. Вита ничего не рассказывала о себе, но, надо отдать ей должное, и сама ни о чём не спрашивала. Но оказавшись в первый раз в Ленькиной квартире и по-хозяйски всё осмотрев, она не удержалась от вопроса. Лёнька рассказал. Тогда и она рассказала, что живёт в коммуналке ещё с двумя семьями. «Они, конечно, люди хорошие, но, ты знаешь...» Лёнька конечно же знал. Потом они с Витой сидели на кухне, пили чай и наблюдали за детьми, игравшими в большой комнате. Дети быстро сошлись и не уставали играть друг с другом. Нередко ссорились, иногда даже дрались. Но взрослые не вмешивались, и они быстро мирились и начинали играть как ни в чём не бывало.
Чаще всего, Вита забиралась с ногами на диван в большой комнате, да так и сидела весь вечер, прикрыв глаза, наслаждаясь теплом и покоем. Она не смотрела за детьми, не помогала Лёньке в домашней работе, ни во что не вмешивалась и ни о чём не разговаривала. Лёнька старался её не беспокоить и - он это видел - она была ему за это бесконечно благодарна. Лёнька же готовил, стирал, разбирался с детьми, если по-настоящему надо было разобраться, иногда читал. Но читалось плохо. Витино присутствие вызывала у него томление, в природе которого сомневаться не приходилось. В той прежней, казавшейся теперь далеким прошлым, жизни они с Верой не пропускали ни одного дня, за исключением, разве, известных периодов в жизни женщины. А очень часто по два раза в день и больше. В горе и суматохе было сначала не до этого. Но теперь природа всё больше и больше начинала брать своё. Лёнька был удивлён, обнаружив что многие одинокие и даже замужние женщины предлагали придти к нему и «помочь». Конечно, это была чисто женская жалость к нему, но и не только. Он чувствовал, что действительно нравится многим и они непрочь воспользоваться сейчас представившейся возможностью. Многие из них были хорошенькими и славными. Лёнька не говорил им ни да, ни нет. С одной стороны, Лидочка, с другой - а вдруг припрёт так, что сил больше не будет терпеть. А тут вот Вита с её странной, непонятной и, по-видимому, крепкой и непреодолимой привязанностью к нему, в сочетании с полным нежеланием в какую-либо сторону сдвинуться с мёртвой точки в их отношениях. Он не сомневался, что и у Виты не было недостатка в очень серьёзных предложениях, причём, исходящих от солидных, высоких и красивых мужчин, честных и благородных. Лёньку ничуть не удивило бы, если в один прекрасный день она скажет: «Слушай Лёнчик, мы больше не будем…» или «Ты меня извини, но я выхожу замуж…» Как ни странно, но было чувство, что случись такое, он не только не станет считать себя, чем –то огорчённым или обиженным, но даже испытает некоторое облегчение.
Но было похоже на то, что Вита отдаёт предпочтение только ему одному и больше никому. Она, казалось, старалась не упустить ни одной минуточки побыть с ним, а, если точнее, то около его, в его обществе. Несмотря на сложность и двусмысленность ситуации, Лёнька всё же был бесконечно благодарен Вите за само её присутствие, создающее в доме, пусть иллюзорное, но всё же, давно утерянное чувство уюта и покоя. Всегда легче, когда кто-то рядом. Вита, несомненно, также нуждалась в его поддержке, как и он в её. Но это было далеко не всё! Если Лёнька оказывался возле дивана с Витой, он чувствовал всеми фибрами своей души, что она вся напрягается, видимо, в ожидании того, что он сейчас положит руку ей на плечо или куда ещё. Когда же он, даже не прикоснувшись, уходил, то она дарила ему взгляды, полные благодарности. Что это? Она боится его, Лёньки? Ну нет! Он ведь не раз доказал ей своё благородство, может даже большее, чем её бы самой хотелось. Тут до него и дошло: она отчаянно борется с самой собой. Вот почему она и не давала о себе знать так долго. Теперь, по её собственному признанию, она в этой борьбе проигрывала. Тогда в чём же дело? Может она не хотела при детях.? И правильно: дети- это маленькие невольные шпионы, не умеющие держать язык за зубами. Но детей-то можно уложить спать… Нет, тут что-то другое, а что - он никак сообразить не мог. Конечно, Лёнька мог настоять и по всё тем же причинам, она не отказала бы ему. Но он этого делать не станет. И не только потому, что считал женщину, которая даёт, но не хочет этого, ничем не отличающейся от резиновой куклы из известного анекдота. Просто было у него, как всё в этой истории, путанное и непонятное предчувствие тревоги и беспокойства, которые придут вместе с близостью с Витой. И будут эти неприятные ощущения сильнее удовлетворения от обладания ею. Было ясно, такая ситуация не может длиться бесконечно и скоро должна разрешиться в ту или другую сторону. Причём, любой исход его устраивал. А посему Лёнька решил предоставить событиям развиваться своим чередом, тем более, что ждать явно оставалось недолго.
Пришло письмо от тёщи. У неё будет отпуск и она хотела бы взять к себе погостить ненаглядную внучку свою Лидочку. Лёнька растерялся. Он никогда не расставался с Лидочкой больше чем на день. Но и для тестя и тёщи она была всё, что осталось от безвременно ушедшей дочери, и их не следовало этого лишать. Посоветовался с Витой. ««Пусть едет», - сказала та беспечно, - ребёнку надо развеется. И, к тому же, не век же ей у папы под юбкой сидеть». Они приехали в пятницу вечером. Всё осмотрели и остались довольны. В квартире образцовый порядок, ребёнок чист, сыт и хорошо одет. Причём, пытливый глаз тёщи не обнаружил даже ни малейшего следа женской руки. Как хорошо Лёнька все ни делал, а женщина бы сделала не так. ««Я всегда верил в тебя, Лёня», - сказал тесть, -. Знал, отдаю дочь в хорошие руки». Тёща всплакнула. На следующий день засобирались. Можно была, конечно, доехать и электричкой, но из-за ребёнка взяли билет на пассажирский поезд. Поезд отходил в три-двадцать, но решили отправиться на вокзал пораньше. Был сильный мороз и Лидочку закутали так, что она превратилась в маленький пушистый шарик, из которого выглядывали лишь бойкие серые смышленые глазки. На вокзале она расплакалась и стоило немалого труда, чтобы отвлечь её внимание и занести в вагон. Поезд ушёл. Лёнька вернулся домой в четыре весь замёрзший. Вскипятил чаю, стал греться, но всё равно холод выходил их него ещё добрых получаса. Впервые за много лет он оказался совсем один. Без Лидочки квартира казалась пустой и непомерно огромной. Да и делать было совсем нечего. Читать почему-то совсем не хотелось, до передачи ещё далеко, а обед ему тёща приготовила. Просто сидеть, ничего не делая, он не мог. Нет, надо всё же почитать что-нибудь. И Ленька встал с табуретки, на которой сидел, и направился было в большую комнату посмотреть какую-нибудь книгу. Да не дошёл. Его остановил на полпути звонок в дверь. На пороге стояла Вита. И была она совершенно одна.
Вита вошла и заперла за собой дверь на оба замка. Неспеша сняла и подала ему шубку и шаль, скинула сапоги и осталась в сером платье, которое её очень шло, и толстых чулках. «Ох, и замёрзла же я!» Прошла в кухню, села на ту же табуретку, с которой только что встал Лёнька, и вдруг неожиданно стащила с себя чулки, ничуть не стесняясь выставить на Ленькино обозрение бёдра и толстые сиреневые рейтузы. Вперила в Лёньку лучистый насмешливый взгляд. Повинуясь этому взгляду, он медленно, словно нехотя, подошёл и опустился перед нею на колени. Лёнька растирал её действительно, как ледышки холодные ноги, грея их своим дыханием. Те самые стройные красивые ноги, которыми он когда-то так любовался. Перед самыми его губами белели пухлые нежные и округлые колени. Кровь кипела, в глазах темно. Хотелось впиться в шёлковую кожу, целовать до безумия, потом прижаться щекой. И… опять он этого не сделал. Продолжал только машинально ласкать Витины ноги от кончиков пальчиков до массивных резинок рейтуз. Потом, прижав её ноги к своей груди одной рукой, поднял глаза на Виту. Та сидела на краю табуретки, упёршись руками в сиденье. Глаза прищурены, на лице - застыло блаженство кошки, которую гладят. Ленька отнял её руки от сиденья, обернул их вокруг своей шеи и накрыл подбородком. «Вит… не узнал сам своего голоса, каким он получился сдавленным и хриплым… давай я чаю согрею». Впервые за всё это время она разлепила губы, заговорила тихо, но решительно и властно. «Вот что Лёнчик, мы сегодня пьём что-нибудь покрепче, чем чай, надеюсь, у тебя найдётся, а нет…» «Конечно же, найдётся. Ты что будешь: вино, ликёр, коньяк...» «Водку». Странно, водка как-то не вязалась с Витиным обликом. А, впрочем, что он о ней, по сути дела, знает. «Ну хорошо, водку, так водку. Я сейчас жаркое разогрею...» «Нет, Ленчик, не разогреешь! Найди что-нибудь загрызть - и хватит».
Ленька сбегал в ванную, помыл руки. Достал из бара бутылку и сунул в испаритель- пусть нахолодиться малость. Заходился расставлять на столе покрасивей тарелки, вилки и рюмки. У него были шпроты - она сама же их достала- и маринованные огурцы: их любила Лидочка. Вита же продолжала сидеть, как сидела, следя глазами за ловкими и проворными Ленькиными действиями. Лишь когда были нарезаны хлеб и колбаса, а запотевшая бутылка открыта и водружена в центре стола - только тогда она повернулась. «Слушай, Вит, я буду пить столько же, сколько ты. Остановишь меня, когда хватит». Но она не остановила и обе рюмки наполнились до краёв. Чокнулись. «Ты знаешь, Лёнчик за что мы пьём». Да, он знал. Некоторое время молча жевали. И так же молча глядели друг на друга. Наконец Вита скомандовала: «Ещё по одной!» Молча чокнулись - ведь они же знали, за что пьют - и молча же выпили. Водка, казалось, не оказывала на неё никакого действия. Только лицо стало задумчивым. Вроде как пыталась она заставить себя сделать то, чего ей на самом деле делать совсем не хотелось. Для этого и пила. А может это только его, расшалившаяся в последнее время фантазия. Тем не менее, он не выдержал. Игра в молчанки была им проиграна.
-Вит, слушай. Мы ведь не молоденькие… Ну я имею в виду нам не по семнадцать лет. И мы можем говорить, прямо называя вещи своими именами. Так вот, если ты чего-то не хочешь делать, то не заставляй себя. Вит, я не дурной и не наивненький из анекдота. Я всё вижу и, ты только не сердись на меня, я не уверен, что ты действительно очень хочешь…
-Это я-то не хочу!? Сам всё время...
Вита рассвирепела, выпучено глядя на Лёньку и не находя слов для выражения. Но взглянув на огорчённое Ленькино лицо, неожиданно потянувшись через весь стол, взяла его щёки в ладони и поцеловала в нос.
-Извини меня, Лёнчик, я вовсе не хотела тебя обидеть. Просто измучалась я вся. Потому и… Ты знаешь, что? Тут пить осталось всего ничего. Давай допьём сначала…
-Да ты что?!
-А что! Ты можешь не пить, если не хочешь. Только, пожалуйста, не подумай, что я… Сейчас просто абсолютно, совершенно необходимо....
Допили. Без аппетита пожевали колбасы с хлебом. То ли водка оказалась качественной, то ли закуска добротной или просто момент был такой, но Лёнька, к своему удовлетворению, не чувствовал ни малейших признаков опьянения И Вита была в полном порядке. Она посидела немного, собираясь с мыслями.
-Ты знаешь Лёнчик… Нет давай с самого начала… Когда мы с тобой первый раз встретились… ну там, в отделе, то я тебя сразу заметила. Потому, что ты не такой, как все. А это заметно. Я была тогда к тебе всей душой, конечно, но…ты только не обижайся, чувств у меня к тебе никак не было… ты знаешь, о чём я говорю… А если, по правде сказать, то не только к тебе, но и ни к кому не было. Ну к мужу немного - и то не сильно, счас вот в голову пришло - к ребёнку… дак это не в счёт, но, что интересно, к тебе-то никаких чувств не только не было, а и быть не могло. В том-то и дело… Ты, Лёнчик очень даже симпатичный, я даже скажу красивый, но, как бы это тебе объяснить, чтобы тебя не обидеть…
-Не в твоём вкусе. Тебе эти… ну длинные нравятся…
-Нравились. Стой! Откуда ты знаешь? А ведь правильно!
-Я ведь не слепой. И голова у меня чуть-чуть работает...
-Ничего себе, чуть-чуть! Ладно, неважно… а потом, с какого-то момента, сама не знаю, стало меня к тебе тянуть. Во, во! Самое подходящее слово «тянуть!» Вроде как бы кто-то верёвку привязал и тянет. Я не хочу, упираюсь, а оно тянет. И изо дня в день сильнее и сильнее. Я ведь тоже не слепая. Мы, бабы, на это дело чутьё имеем. Я знаю, что тебе безумно нравлюсь. Но ты… я говорила, ты не такой как все. Ты молодец! Ни слова мне не сказал, не говоря уж, чтобы лезть с этими… ну признаниями, желаниями, предложениями... С одной стороны, я это очень ценю. А с другой… я может и хотела, чтобы ты лез, а ты… и не отталкиваешь, и навстречу не идёшь.… Нет не знаю. Не знаю, что со мной случилось!? Такого со мной ещё не было. Я ведь привыкла, чтобы за мной бегали, а тут сама начала за тобой бегать… Да, да. Не боюсь сказать, именно бегать. Ты, небось, до сих пор голову ломаешь, как я всегда в один вагон с тобой попадала. А очень просто. Ты ведь теперь знаешь, я совсем рядом живу. Ну вот, отведу Веньку в садик и иду на твою остановку. А ты идёшь, ничего не замечаешь, думаешь о чём-то, что ли. Вот я сзади тебя, через двух-трёх сажусь, ты и не видел… Ладно, я отвлеклась... А вообще-то говоря, дальше ты и сам знаешь. Я ведь, Лёнчик, хоть верь, хоть нет, замуж честной вышла. И жила честно. Как я к такой грани подошла!? Вот тогда, в посадке, совсем уже готова была, а ты… А, впрочем, тут и моя вина была. Если бы я тебе приказала, ты бы не ослушался. Не посмел бы, я знаю...
-Виточка милая! Пойми, я не то что не хотел, тогда просто не мог. Теперь и ты, небось, понимаешь, ты тоже ведь не могла…
-Да, я с тобой, пожалуй, согласна. Ты правильно сделал… что не воспользовался… Ну ладно, что было, то и было... Ну а потом это случилось… Когда мне в НИТИ-70 предложили, мне туда очень не хотелось идти. Я ведь и раньше с Виктором ходила на всякие ихние мероприятия. Только и слышишь: «Жид… эти жиды…» Анекдоты, ты знаешь… Как будто мы им в борщ насрали или ту жизнь устроили, какой они живут. А секретность эта!? Да никаких там секретов нет, взрослые ведь люди, а играются в секретность эту, как маленькие… Словом, я заранее знала: плохо мне там будет, неуютно. Я тебе не соврала, не хотелось викторовых сотрудников огорчать. Нет, нет, они люди хорошие. Скажут, потом извиняются. Да разве от этого легче… Сидишь, вобравши голову в плечи, как будто в чём-то виновата… Но была и другая причина. Думаю, оторву это наваждение сразу. Новая работа, новые заботы - забудется. Не забылось. От себя, Лёнчик, не уйдёшь. Делаю что-нибудь, а сама думаю: «Как там мой бедный Лёнчик один с ребёнком и горем своим управляется…». И всё это время не шла у меня из головы бабка с кладбища. Ты ведь не слышал, она сказала: «Он жену потерял, она мужа, сама судьба им вместе быть...» Вот и получается - судьба. Крути, не верти. Сколько раз ты мне во сне снился. Стоишь такой жалкий, растерянный, тянешь ко мне руки, а я не иду. Теперь пришла, наконец… Хотя и странно всё это. Не поймешь, откуда пришло… а ладно, судьба, так судьба! И зачем мне об этом думать, зачем тебя мучить - вижу, измучился весь - да и себя тоже. Зачем мы вообще тут сидим, трубимся, время теряем. Пошли!
Твёрдо ступая босыми ногами, Вита пошла в малую комнату, служившую Лёньке спальней. Включив свет, тщательно задёрнула шторы и аккуратно расстелила постель. Неспешна сняла платье и повесила на спинку стоящего здесь же стула. Лёнька, молча и нетерпеливо наблюдавший за ней, решил, что пора уже быть мужчиной и протянул было к ней руки. «Не надо, Лёнчик. Я это сделаю сама и, причём, быстрее и лучше. А ты, между прочем, что, особого приглашения ждёшь. Или опять увильнуть хочешь!? На этот раз не выйдет!» Тут только Лёнька заметил, что стоит совершено одетый и начал расстегивать ремень... Вита, между тем, успела управиться со всем остальным… В своей «Занимательной Физике» Перельман как-то вычислил: два человека, находящихся на расстоянии один метр, притягиваются друг к другу с силой в шесть миллиграмм. А кто может измерить ту силу, с которой притягиваются друг к другу два человека противоположного пола, стоящие без ничего по обе стороны расстеленной кровати!? Измученный долгим воздержанием, Лёнька набросился на Виту бурно, жадно, со стоном, держась за груди и целуя её по ходу действия, то в щёку, то в шею, то в плечико. И, конечно же, быстро сгорел. Обстоятельство это его сильно огорчило. Вита же, всё это время спокойно, не шевелясь, лежащая на спине, ничего ему не сказала. Подождав, пока он перевернётся на спину, она встала. Лёнька слышал, как щёлкал выключатель и журчала вода в ванной. Потом послушались шаги.
Вита навалилась своими голыми грудями на голую же Ленькину грудь и крепко страстно поцеловала в губы. «Ты, Лёнчик, не огорчайся. У тебя ведь долго никого не было, я знаю, что не было. С мужчинами всегда так бывает. И, потом ведь, некуда спешить. У нас впереди целая ночь и целый день». Благодарный Лёнька крепко обнял её. Тут уж он дал полную волю и рукам, и губам. Вита так же яростно отвечала на его поцелуи и ласки. Скоро Лёнька опять был в нужной кондиции и уже не спешил. На этот раз всё получилось хорошо. Получив своё, Вита, поцеловав его благодарно и нежно, неожиданно, быстро как-то, сразу же уснула. Разморённый, пьяный от Виты и согретый близостью её пышного нежного тела, Лёнька тоже начал дремать и вскоре уснул. Некоторое время он спал, как убитый, без всяких снов и сновидений. А затем, похожие совсем на короткие телевизионные серии, явились ему подряд три сна. Странные сны эти запомнит Лёнька до конца своей жизни. В первом из них он покупал пистолет. Какой пистолет! Зачем пистолет!? И где у нас продаются пистолеты? Не спрашивайте ответа на вопросы по поводу содержания сна. Что захочет, то и присниться. А почему так, наука снология или сноведение, исчерпывающего ответа не имеет. Итак, Лёнька, стоя у длинного, как на рынке, прилавка, на котором, среди прочего, лежала и эта штука, рассматривал его и так, и сяк, заглядывал в дуло. Пистолет оказался таким же, как тот, в суде, но меньше и не воронёный потёртый, а почему-то блестящий белый. Разве бывают белые пистолеты? Спросите там же. Во сне Лёнька даже название вспомнил- парабеллум. Наконец Лёнька сказал женщине по ту сторону прилавка: «Я его беру!» И тут экран Ленькиного сна погас, чтобы через некоторое время зажечься снова.
После перерыва, длину которого никогда в жизни узнать не получится, Ленька оказался среди тёмно-серых многоэтажных домов-близнецов, которые можно видеть в любом городе. Сразу же за домами начиналась унылая гладкая необозримая равнина, поросшая чахлой степной травой. Откуда-то он знал, что здесь где-то должно быть озеро. Зачем ему это озеро? А зачем пистолет? Но сколько Лёнька ни вглядывался вдаль ничего похожего видно не было. Лёнька шёл по равнине влево и наискосок, и вдруг, как по мановению волшебной палочки, очутился у этого самого озера, которое он так долго и безуспешно искал. Но теперь, громады домов, которые, по идее, должны быть совсем рядом, видны больше не были. Само озеро было нешироким, но извилистым и длинным. Берега поросли тростником и камышам. В тростниках был проход и в нём чернела деревянная лодка. Неподалеку темнели деревенского типа дома с крышами, крытыми всё тем же тростником, и изгородями из тонких палок. Нигде ни души. Даже собак не видно, не слышно. Всё вокруг застыло в извечном покое. Чёрные деревья возле черных домов не шелохнутся, на поверхности чёрной воды - никакой ряби. И хотя всё дышало миром и покоем, Лёньке было как-то не по себе в этом раю. Хотелось обратно к людям, но куда идти он не знал. Тревога и безысходность положения всё нарастали, но тут, к величайшему Ленькиному облегчению сон прервался.
И почти сразу же начался третий. В нём Лёнька находился в огромной комнате, полной народу. Рядом, чуть спереди от него стояли Лидочка и Веня, весьма подросшие. Он же держал за ручку какого-то ребёнка, видеть которого он не мог. Ленька смотрел на Виту, стоящую впереди в нескольких метрах от них и любезничавшую с каким-то высоким, довольно-таки симпатичным мужчиной, лет сорока. Тот что-то ей доказывал, а она мило кокетливо улыбалась. Они говорили, не обращая ни малейшего внимания на него, Лёньку, и детей. И вдруг, Вита шагнула навстречу этому мужчине, и они вместе пошли к выходу. Ленька растерялся, не зная, что делать. Остановить её? Но ведь она не вещь, а свободный человек! Дать её уйти и остаться одному с тремя детьми? Как она может такое с ним сделать!? Растерянность и чувство своей полной беспомощности охватило Лёньку. В этом состоянии он и проснулся. Развёл руки и сразу же ощутил атласную кожу. Это был сон, всего-навсего лишь сон. Вита никуда от него не уходила, она тихо посапывала во сне совсем рядом с ним. И была она вся его. Что хочешь с ней то и делай, хоть на голову ставь. Леньке почему-то вспомнилось, как он хотел Виту. И теперь вот она его. Но какой ценой! И вдруг как кувалдой по голове, как разрядом электрического тока, шибанула его ужасная и жуткая догадка. События, произошедшие с момента появления Виты у них в отделе, внезапно стали для него устрашающе ясны и понятны. Всё встало на свои места.
Те, ну в кукурузе или где ещё, неважно, они делали это потому, что обоим им так хотелось. Возможно, одному из них хотелось не так, как другому, или совсем не хотелось. И тогда второй партнёр сумел уговорить этого. Но делал всё сам, ни у кого не прося помощи. А он, Лёнька, именно это и сделал. Вспомнилось ему теперь почти сразу же забытый им момент, когда в раскалённый майский день, глядя на полуобнажённое Витино тело, он вскликнул... Нет! Это уж слишком! «Она бы мне и так дала…» Но Лёнька и сам чувствовал полную несостоятельность этого аргумента. Женщину можно уговорить лишь тогда, если она в принципе согласна, но колеблется. То ли из нежелания изменить мужу, то ли зная как-то, что так нехорошо поступать или кто знает, почему ещё. Но если ты ей противен, неприятен или, хуже всего, безразличен, то можно уговаривать её сколько угодно. Толку всё равно не будет никакого. А Вите он, как мужчина, был безразличен. Путаная исповедь её тому подтверждение. Но и это ещё не всё! Конечно же, она бы ему дала. Ну, провели бы они медовый месяц в посадках. А дальше-то что!? По той же логике, Вита на этом бы не остановилась. Она стала бы требовать всё новых и новых встреч и свиданий, а это означало врать и выкручиваться. Ведь они оба всё время, кроме работы, проводили со своими семьями. И Лёнька совершено даже представить себе не мог, как глядя в честные Верины глаза, говорить ей, что идёт на какое-то там «мероприятие», в то время как, на самом деле, он собирался на свидание с Витой. Нет! Это было решительно невозможно! Тоже самое, должно быть, касалось и Виктора, к которому Лёнька чувствовал безграничную симпатию. Вот и получается: для чтобы Вита была его, эти двое должны были уйти. И они ушли. Теперь прослеживалась жестокая и неумолимая логика в их, казалось бы, нелепых и случайных смертях. Ленька тогда ведь попросил, и кто-то, неимоверно могущественный и беспощадный выполнил его желание. Впрочем, Тот Кто Выполнил Желание был, несомненно, могущественным, но беспощадным? Ведь это можно было сделать в той ситуации только одним единственным образом. Он и сделал, как его попросили... Леньку бросило в холодный пот. Из-за его дурацкой нелепой, даже ему самому ненужной прихоти, погибли два совершено невинных существа, одним из которых была его жена, самый близкий и дорогой ему человек. И искалечена жизнь Виты, которая, какой бы она ни была, ничего плохого ему не сделала. Да и он сам, стал жертвой себя же самого. Как пьяный, севший за руль, убивший невинных людей и покалечивший себя тоже.
«Я ведь не хотел! Я ведь не думал, что так выкрутиться!» И это казалось весьма неубедительным оправданием. Пьяный тоже, несомненно, не хотел никого убивать. Но следовало подумать, прежде чем повернуть ключ зажигания. И ему, Леньке следовало бы... Боже! Ведь Он оказывает свои услуги не безвозмездно. И плата... Нет, это всё чушь! Сказки! Но зачем обманывать самого себя? Если есть Он, то есть и всё остальное, включая душу. И душа эта теперь принадлежит Ему. Конечно, все эти котлы со смолой - сказки. Да и нужна ли кипящая смола? Ведь лёнькина душа будет принадлежать Ему бесконечно. «Даже самое большое число - ничто, по сравнению с бесконечностью…» Леньке стало страшно. Он прижался к Вите. Та, не просыпаясь, ласково лизнула его в висок. Легче от этого не стало. Даже странные сны его сделались понятными. Вера, которая теперь всё знала - там всё становиться известным - продолжала его любить и бесконечно печалилась о том, что его ждёт. Там, где она сейчас была, нет места для жадности, похоти, ревности и подленького животного страха. Но есть бесконечная любовь… Что теперь делать? Пойти к попу? Почему же к попу? Он ведь еврей! Тогда к раввину. А где его взять? К стыду своему, Лёнька не знал, есть ли в их городе синагога, а если есть, то где она находится. Нет, к раввину он не пойдёт. Рассказать всё Вите? Она посмеётся и посоветует пойти к врачу. Да и раввин с попом тоже, скорей всего, посоветуют сделать тоже самое. А врач? Разве он может ему в этом помочь?
И, наконец, что ему делать с Витой? Порвать с ней? После того, как она досталось ему такой ценой!? Да и Вита теперь прикипела к нему и не захочет от него никуда уходить. Разве что встретит кого-нибудь другого. Жениться на ней? Вот ещё! Ведь он её совершено не любит. Будь на её месте сейчас любая другая - и никакой разницы не было бы. К тому же Вита - это очень красивая побрякушка, которую рано или поздно кто-нибудь да украдёт, как это случилось в его сне. Всё это казалось невероятным и нереальным. Просто невозможно поверить и тем не менее, все факты говорили о том, что это было именно так. Нет, нет! У него просто-напросто слишком расшалились нервы. А, может у него действительно «не все дома.» Завтра же он зайдёт в аптеку и купит валерьянки. А Вита? Что с Витой? А ничего он с ней делать не будет. Пусть всё идет, как оно идёт. Такая тактика его пока ни разу не подводила. Кое-как Ленька сумел успокоить себя и начал уже опять дремать. Ужас, страх и отчаяние от внезапного откровения слегка притупились. Осталось только тревожное чувство навсегда потерянного душевного мира и покоя.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Мистер СУН ХУН ЧАН.
Были дали голубы, было вымысла в избытке
И из собственной судьбы я выдёргивал по нитке.
………………………………………………………
Вымысел не есть обман, замысел ещё не точка.
Дайте дописать роман до последнего листочка.
И пока ещё жива роза красная в бутылке
Дайте выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке.
Каждый пишет, как он дышит…
Булат Окуджава. “Исторический Роман.”
Лёнька ехал по незнакомой ему улице. Обстоятельство сиё его никак не смущало. Улица шла в нужном направлении и обязательно должна была пересечься с одной из основных артерий, которую он знал. Ленька ещё не проработал и месяца на новом месте, а поездки домой с работы уже превратились в сплошной кошмар. В это время все дружно вываливали из своих компаний и офисов, каждый садился в свой автомобиль - и вся эта масса забивала улицы так, что часто перекрёсток можно было переехать лишь за третий зелёный свет. Вот Ленька и начал разведывать местность в надежде найти какую-нибудь не столь закупоренную улочку. Улочка, на которую он попал была узкой по одной линии в каждом направлении и без полосы для левых поворотов. Всё шло хорошо, пока он не догнал две машины, ползущие, хорошо если, тридцать миль в час. Тут только он и обратил внимание, что, судя по детям и нередким прохожим, он попал в «узкоглазый» район, то есть заселенный китайцами, вьетнамцами, камбоджийцами и прочей экзотикой из Юго-Восточной Азии. За десять лет в Америке Ленька поневоле хорошо изучил эту братию, ибо они составляли значительный процент инженерного состава, в каком месте ему ни пришлось бы работать. Конечно, все они были разные - японцы, корейцы и китайцы более развитые, чем остальные - но у всех у них была одна общая черта: привычка медленно ездить, не обращая ни малейшего внимания на других водителей, словно тех и не существовало вообще. Вот и в этих двух машинах впереди, наверняка, за рулём сидели узкоглазые.
Внезапно, машина впереди него резко подала вправо. Расслабившись от медленного равномерного движения, Ленька зевнул. Он слишком поздно заметил стоящий автомобиль, который предыдущий водитель успел так удачно объехать. Ленька резко затормозил, но столкновения избежать не удалось. Правда, скорость была небольшая и он не ударил стоящую впереди машину, а лишь фактически мягко толкнул её. Но это, как ни как, было столкновение, и, по закону, он должен был обменяться всей своей информацией с другой стороной, в том числе указать страховочную компанию, где каждый из водителей застрахован. Ленька поставил ручку на “Park,” выключил зажигание и вышел. Навстречу ему из видавшей виды Хонды уже выходил китаец с весьма-таки интеллигентным видом и в очках в тонкой золотой оправе.
-What the matter? Why did you stop right in the lane?
-I need to turn into this street. There is no left turn lane! You see.
-Right! But there wаs no oncoming traffic. Why did you stop?
-I’ve just stopped. OK?
Внезапно Лёнька узнал его. Это был Изин сосед по бизнесу. Но давайте-ка всё по порядку. В местности, где жил и работал Лёнька, их в те времена было всего семнадцать семей - выходцев из Советского Союза или, как тут принято говорить русскоговорящих. Все они знали друг друга. Прибыли примерно в одно и тоже время, для них устраивали курсы английского языка, за их души боролись хасиды, придумывая для них разные мероприятия. Иногда такие мероприятия устраивались местной еврейской федерацией. Словом, не раз встречались. И хотя дружбы между ними особой не было, но иногда звонили друг другу и даже заглядывали в гости на пару минуток. И вот один из таких, Изя, заделавшийся тут каким-то там деятелем, однажды позвонил Лёньке. «Я слышал, что ты сварщик…» «Да…, то есть нет. Я был технолог по сварке. А вот фактически варить...» «Ну хорошо, а прихватить ты сможешь?» «Я не знаю, но, пожалуй, смог бы.» «Ну тогда ты тот человек, что мне надо. Приезжай ко мне в воскресенье, может, договоримся. Это не бесплатно. И об этом тоже договоримся, если что». Кому не нужны деньги? И Лёньке они нужны были, если не больше, чем всем остальным, то и, во всяком случае, никак не меньше. Изин бизнес находился в одном из бесчисленных «Бизнесовых парков»- участке земли, застроенном баракообразными блоками по три-пять помещений в каждом блоке. В любом таком помещении можно было открыть пекарню или механическую мастерскую, класс по каратэ - что в голову придёт. Работа для него заключалась в следующем. Надо было соединить пару длинных уголков с парой таких же уголков, но покороче, в раму. «Я понимаю, ты очень требователен к своей работе, но здесь никакого качественного шва не надо. Вся конструкция будет прикреплена к пластиковой раме и ею скреплена.» «Тогда зачем её вообще варить?» “Чисто для удобства. Так намного быстрее ей собирать. Ну как сможешь?”
Ленька подумал и решил, что сможет. Если б это был ответственный шов, он не взялся. А так... Стали договариваться об оплате. Изя предложил пятерку за раму. Ленька никогда в своей жизни не торговался. Он просто сказал, что, к сожалению, меньше чем за десятку, он сделать эту работу не может. Со странной поспешностью Изя предложил восемь. Сошлись на девяти. Ленька только подумал, что другие, чай, всю двадцатку просили. Лёнька вовсе не был sucker, то есть тот, кто готов работать ни за что. Но он когда-то был технологом и, вообще, на такие дела голова у него варила здорово. Вот и решил, что сможет сделать эту работу для себя прибыльной. А как он это сделает? Изя вручил ему ключ от помещения, рассказал, как включать и выключать сигнализацию. Лёнька мог теперь приходить, когда у него время было. Само собой, подразумевалось, что качество самой работы, и производительность будут в пределах допустимого. Лёнька приступил к работе немедленно. Хитрый Изя договорился с поставщиком, чтобы, за стоимость заказа, уголки поставлялись со скосами и отверстиями под винты. Впрочем, почему же хитрый. Ведь каждый старается делать бизнес в свою пользу и ничего в этом зазорного нет. В помещении имелась газовая и электросварка, монтажная плита, сверлильный станочек, верстак, шкаф с инструментами, точило, компрессор, шкафчик с болтами, гайками, прочими мелочами и стеллаж, где запасливый Изя хранил обрезки труб и другого металла. Вот среди этих-то обрезков и разыскал Лёнька плитку где-то три восьмых дюйма толщиной и листок алюминия. Спросил Изю. «Если для дела, то бери». Плитку Лёнька разрезал резаком на шестнадцать квадратиков, зачистил на точиле. В восьми из них он просверлил и развернул отверстия чуть меньше отверстий в уголках.
Первую раму Лёнька собрал на монтажной плите со всей тщательностью, на которую он только был способен. После этого, вставив в отверстия восьми квадратиков штифты (dowel pins), он продел штифты в отверстия для винтов и прихватил квадратики к монтажной плите. Остальные восемь расположил так, чтобы уголки опирались на них. Алюминиевый листок разрезал на четыре части и подложил под стыки, чтобы наплывы металла не прилипали к плите. Получилось простое и эффективное приспособление. Всё, что Лёньке теперь оставалось делать- это ложить уголки на штырьки, сваривать их, а потом зачищать швы турбинкой с камнем. Пока Изя что-то там такое делал, возился с компьютером и документацией. Ленька выработал весь его запас уголков и пошел домой с чеком на весьма солидную для него, Лёньки, сумму. Изя лишь только головой покачал, вот ведь фраернулся, не настояв на пятёрке. Но уговор дороже денег и Изя, будучи честным бизнесменом, договор соблюдал. Кроме того, он хорошо понимал, что Ленькины способности ему могут ещё пригодиться. Лёнька проработал с Изей года три. Забегая немного вперёд, скажем, что на заработанные у Изи деньги и другие приработки сумел Лёнька внести задаток за тот дом, в котором он сейчас жил.
Рядом с Изиным был и другой бизнес, в высшей степени очень странный. Большую часть времени он был заперт. Так как Лёньке доводилось работать в разные дни и в разное время дня, то он легко смог выяснить, как это непонятное предприятие оперирует. Не каждый день, где-то утром приходил грузовик и привозил какие-то большие картонные ящики. Ящики были, видать, не тяжёлые, потому что китаец-хозяин, специально приезжающий к этому моменту и, китаец же, водитель легко их носили. Потом грузовик уходил, а хозяин, заперев помещение, уезжал тоже. В то же самый день, очень редко на следующий, приходили китайчата помоложе и переупаковывали содержимое больших ящиков в ящики поменьше. Выходя передохнуть, и слушая их разговор, Лёнька не без злорадства отмечал, что каким ломаным он бы ни был, китайчата всё же говорили по-английски, как и его дети. Через некоторое время приходил другой грузовик и увозил ящики поменьше. Иногда вместо хозяина приезжала его жена. Леньку поражало её круглое желтое лицо и желтые же дикие кошачьи глаза. От китайцев, с какими работал, он знал, что то, что мы называем китайцами, на самом деле тринадцать племён, отличающихся видом, языком и привычками. Эта, видать принадлежала к племени, с которым ему встречаться ещё не привелось. Ленька не был любопытен, его не интересовало, что в этих ящиках, он недоумевал только, как на этот бизнес можно было жить, да ещё и платить за помещение. Но это были не его дела. И вот этот самый странный хозяин странного бизнеса стоял перед ним.
-Let’s call police.
-Why, there is no damage. Nothing.
-Let’s call police.
C китайцами спорить - в этом Лёнька успел уже не один раз убедиться - бесполезно. К тому же он был потерпевшим и имел право поступать, как он этого желает. И Лёнька согласился. Тот, сказавши, что ему недалеко, нырнул в боковую улочку и исчез в ней. Появился минут через десять, а ещё через такое же время подъехал полицейский, высокий белый мужик, лет тридцати. Он осмотрел всё и тоже не обнаружил никаких повреждений на обеих машинах. Посоветовал разъехаться и забыть обо всём. Но китаец настоял на составлении протокола. Так как формально он был прав, полицейский согласился. Узнал ли сунь его или нет, того Ленька не понял. Виду, во всяком случае, не подал. Загадочный народ. Прямо какие-то существа с планеты Марс - да и только. Ленька, вспомнив известный анекдот, называл их сначала Сунь-***-в-Чай, потом Засуньхуйвчашниками, а позже, для простоты и кратности «сунями». Ихние особы женского пола стали «суньками». Следуя тому же анекдоту, корейцы и корейки превратились в «выней» и «вынек», соответственно. Инцидент был, казалось, исчерпан, сунь завёл мотор и поехал к себе, а Ленька - домой. Считая, что последствий никаких быть не может, он почти сразу же забыл об инциденте, даже не предполагая к чему это такое ничтожное дорожное происшествие может привести. Пока наш герой едет домой, досадуя на задержку и сконцентрировавшись на дороге, дабы такого не случилось ещё раз, мы воспользовшись случаем, перенесёмся во времени и в пространстве на тринадцать лет назад из ординарного американского мегаполиса в такой же ординарный крупный советский город, каких немало в этой огромной стране.
Всё началось, когда он отправил Лидочку в гости к бабушке и дедушке, а Вита пришла к нему совершено одна. Как водиться в таких случаях, они провели следующее утро и день в сплошных объятьях, поцелуях, сопровождаемыми бурными совокуплениями с последующим сном и короткими перерывами для торопливой беспорядочной еды. Пока Лидочки не было дома, они по-прежнему встречались каждый день, но ночевать у него, уложив предварительно Веню спать, она осталась лишь в ночь со вторника на среду и с четверга на пятницу. Сидя в электричке, Лёнька воображал, что Лидочка сказала бабушке и дедушке. Что приходит тётя Вита. Как часто? Каждый день. Что делает? Сидит на диване. А вечером что? Уходит домой с Веней. И никогда не остаётся? Нет, никогда. Учить ребёнка врать и умалчивать Лёнька не хотел. Надо просто быть внимательным и осторожным при детях, и не только в том, что делаешь, но и в том, что говоришь. Когда они уже готовы были ехать, тёща подошла и сказала задумчиво тихим голосом: «Лёня, мы понимаем, ты ведь живой человек… Так что, если найдёшь кого-нибудь, на нас не оглядывайся… Лишь бы Лидочке плохо не было. У нас к тебе претензий никаких нет. Такого мужа, каким ты был нашей дочери, лучшего, пожалуй, и не найдёшь. А счас что…» Таким образом, он фактически получил неожиданное благословление на Виту. Он бы, конечно же, всё равно поступил, как считал нужным, но как-то спокойнее было на душе знать, что никому он этим больно не сделает. Своим же он о Вите пока ничего не говорил. Ибо сам не знал, в какую сторону всё это может выкрутиться.
Этот период в Ленькиной жизни смело можно назвать периодом открытий. В первую очередь он начал открывать Виту. Многие мужчины и женщины после первой же близости совершено перестают стесняться своего партнёра. Вита была и да, и нет. Она не стеснялась, конечно, оголить любую часть своего тела, да и всё тело тоже. Но не разрешала себе, как многие, громко стрельнуть в Ленькином присутствие и, по-прежнему не спешила рассказывать слишком много о себе и своих родных. Но кое-что он узнал. Он обнаружил, что Вита имела способность изрядно выпить, причём, предпочитала водку, и при этом не здорово опьянеть. И делалась пьяной от бокала шампанского. Но никакого особого пристрастия к выпивке у неё не было. Она пила лишь при случае, а если случая не было, могла обходиться сколь угодно долго. Вскоре Лёнька в этом получил возможность убедиться. А ещё, она ругалась. Лёнька, конечно же, не был воспитанником пансиона для благородных юношей (хотя, установить каким языком эти самые благородные юноши меж собой изъяснялись, нет никакой возможности, но, судя по Пушкину и Лермонтову...). Он-то ходил в обыкновенный советский детский садик, обыкновенную советскую школу и, столь же обыкновенный, советский институт. А там можно услышать всякое. Если надо было употребить словечко, он, не задумываясь, это делал. Но такое, что он не раз слышал от Виты… На его безмолвный вопрос: «У меня мама- базарная торговка, а я- её дочь…» Но, опять-таки, при детях от неё ничего плохого не услышишь. В общем, никаких претензий.
Открытие заключалось не в этом. Лёньке вдруг стало совсем ясно, что люди нравятся друг-другу не просто так, случайно. Хотя, конечно же, бывают и тут многочисленные исключения, но закономерность заключалась в подсознательном чутье, безошибочно говорящим двум людям, что они физически друг-другу подходят. В особенности таким чутьём обладают женщины. Он ведь понравился своей Вере с первого взгляда. Несомненно, ему самому нравились многие, но ни с кем он дальше, чем несколько встреч и пары поцелуев не пошёл. И ей, наверняка ж, тоже кто-то нравился, но она, почему-то, сразу же, с первого взгляда, выбрала его. И, действительно, они подходили друг-другу идеально. И не только по желанию и темпераменту. Лёнькиного как раз хватало, чтобы, не делая ей больно, мягко и нежно доходить до конца и это и ему доставляло массу удовольствия. А Вите же не зря нравились длинные лбы, да (рост ещё ни о чём не говорит) и то не все. Он, Лёнька, совершено ей не подходил. Никак. Сколько он ни старался, сколько ни тянулся, сколько сама Вита ни выгибалась, а чувствовал: там ещё было столько же, сколько и вошло. К счастью, стоял он у него хорошо и долго и Вита, проделывая немыслимые телодвижения и дрыгая ногой, всегда умудрялась кончить, это всё же было не то. С Верой ничего похожего просто-напросто не нужно было. На этом несходства не кончались. Накушавшись, Вита, как удав, была сыта на несколько дней. Вот чем, видимо и объяснялось её расписание ночёвок. И, тем не менее, в создавшейся обстановке ничего менять было нельзя.
Примерно через месяца полтора до Лёньки дошло, что они ничего не делают, для того, чтобы предотвратить нежелательные, с его, Ленькиной точки зрения, последствия. Когда он сказал об этом Вите, та принялась громко и заразительно смеяться. Хохотала до слёз, не в силах вымолвить и слова. «Вспомнил!» наконец выдавила из себя. «Ничего делать не будем. Не требуется!» «Ты хочешь сказать…» «Да, именно это я хочу сказать». «Когда!? Как?!» «Да сразу же. Ты туда кончал, потом я кончала…» «Что здесь смешного? И почему ты мне ничего не сказала?» «Смешного, что ты только счас спохватился. А сказать - что не успею разве?» «И что ты собираешься с этим делать?» «Ничего». «Что ты имеешь в виду?» «Не понимаешь, что ли!? Рожать буду. Твоего ребёнка... Нашего, то есть». Наступило молчание. «Слушай, Вит, нам тогда надо пожениться». «Вот ещё! Ишь, какой быстрый, пожениться! Тогда твоя пенсия, моя пенсия и, вдобавок к этому, моя комната, ****ой гавкнутся. Успеем, когда надо будет…» Ну и ну! События в Ленькиной жизни стали раскручиваться так, что ни один писатель с самой богатой фантазией не придумает. Лёнька по-прежнему продолжал слушать БиБиСи и Голос Израиля. Вита такого рода деятельности не одобряла, но ни слова не сказала против. Тут следует отметить, что Лёнька обладал недюжевым аналитическим умом, а ум такого рода никогда не воспринимает что-либо слепо, на веру. Любая информация, пропускаемая сквозь такой ум, подвергается строгому анализу через призму вполне здорового скептицизма. Вот почему эти передачи, взятые сами по себе, не формировали Ленькиного мировоззрения, но лишь давали толчок и направление его мыслям. А думать было о чём.
Работая на типичном советском производстве, Лёнька, как никто другой, мог видеть, что этот строй производительности труда никак не поощряет. Какой интерес работать, если оплата меньше всего зависит от твоих возможностей и результатов твоего труда? Вот у них в бюро, например, тупари и лодыри получали намного больше его, Лёньки. Причину всех этих несуразностей можно было объяснить всего двумя словами - хозяина нет. И в самом деле, принадлежи их завод какому-нибудь господину Сергееву, Хоменко или Цукерману, которым надо было их своего кармана платить за каждый кусок стали, электроды, резцы, даже, карандаши и ручки технического персонала, разве допустили бы они таких безобразий?! И две трети работающих выгнали бы сраной метлой, чтобы они не мешали оставшимся работать. У них в бюро он сам и ещё один, такой же, смело могли делать всю работу. И получали бы в десять раз больше, а хозяину всё равно экономия. Вот почему и была в стране острая нехватка всего необходимого. Кому оно было нужно, кто был заинтересован дать людям вдоволь мяса, рыбы, красивой и недорогой одежды и обуви? Да никто. Внезапно Лёньку осенило: строй, в котором он сейчас живёт, это и есть коммунизм, каким только он и может быть. Этот рай на земле, обещанием которого советских кормили с семнадцатого года, вот он вокруг него. Любуйся им, сколько хочешь. И лучше он уже не станет, а только хуже и хуже. Всё труднее и труднее становилось купить то, что раньше было повсюду - молоко, сыр, свежие овощи и фрукты, не говоря уже о мясе. Демонстрируя преимущество частного сектора перед общественным, всё это было на рынке, но позволить себе такое Лёнька мог только в разгар сезона, когда базарные цены были сравнимы с магазинными или меньше. На мясо же сезона не было вообще. Теперь Лёньку, как отца-одиночку, в колхоз больше не посылали и кабы не Витины связи, сидел бы на одних консервах, да смеси жира и костей, иногда появляющейся в магазинах
Однажды в цехе к Лёньке подошёл Сергей Журавлёв. Был Журавлёв так называемым передовиком производства, какой-то там партийный и общественный деятель. Варить, что и говорить, он умел хорошо, но возможность делать это представлялась ему не часто, ибо он вечно был на всяких собраниях, совещаниях, заседаниях… Таких, как он, Лёнька как-то инстинктивно недолюбливал. «Ты вот въябываешь до потери пульса, а что ты знаешь? Ни *** ты не знаешь! Вчера вот закрытое партийное собрание было. Соломоныча нашего в отгул отправили. Так вот на собрании этом нам сказали, что вашего брата давить надо. Заелись мол, все клёвые должности захватили, науку, медицину. Я что-то лично ни одного не видел, ни директором, ни инструктором райкома, а за секретаря - то и говорить нечего. Зять вот мой на кафедре в университете. Так он говорит, у них ни одного нет. Тоже, давить их всех, мол, надо. А как заболеет, так, небось, к Иванову не идёт, а бежит к Бройловскому. А суд был, дак он не Измайловского взял, а Бронштейна. Меня это, конечно, не касается, но непорядок это, несправедливо...» И он, махнув рукой, пошёл по своим делам. Меньше всего на свете ожидал Лёнька такого заявления от Журавлёва. И он тогда осознал известную поговорку: «ты никогда не знаешь…» А то, что коммунизм являлся антисемитичным по своей самой природе, в этом Ленька не сомневался. А вот почему - того он никак сообразить не мог. Что им евреи сделали? Причина Ленькиного недопонимания заключалась в том, что, зная всё о коммунизме, он по сути дела, не знал ничего о евреях и еврействе. Да и откуда ему было знать!? Книжек про это не печатали, родители его не были религиозными, и религиозных евреев среди его знакомых тоже не было, да и просто евреев среди тех, кого он знал, честно говоря, было не густо.
Это произошла во вторник, рано утром. По утрам к ихнему дому подвозили цистерну с молоком. Конечно, в Центральном Молочном магазине, находящимся не шибко далеко от них, всегда было разливное молоко, но взять его возле дома, было намного удобней. Так вот, во вторник Лёнька чуть замешкался - надо было пуговицу к ширинке пришить, неудобно ведь. И когда он сбежал вниз со своего третьего этажа, молока уже не было. По сути дела, это был небольшой штрих в его жизни, один из бесчисленных эпизодов перманентной нехватки всего на свете. Но, стоя с пустым бидончиком в руках, именно сейчас Лёнька вдруг озверел. Нет, он не винил продавщицу, у которой была лишь одна цистерна молока. Не винил он ни в чём и людей, выхвативших молоко из-под самого его носа. Им тоже надо: ведь те, кто пьёт водку, молока не покупают. «Во всём эта ****ская система виновата…» И Лёнька вдруг ощутил, что он не может больше жить в этой стране. «Если кто хоть чуть-чуть считает себя человеком, человеком, а не скотиной, он не может, да и не должен жить такой жизнью. Всё! Сделаю всё, что могу, чтобы отсюда уехать!» Сама по себе мысль об отъезде не была новой. Повсюду только и слышалось: эти уехали, те едут, другие подали. Просто сам он вдруг всё осознал. Это не была ньютоново яблоко. Просто, как это открыл Гегель, количественные, пусть мелкие, изменения вдруг скачком перешли в новое качество. Возможно, не будь этой отдушины, Лёньке ничего не оставалось бы делать, как смириться с той жизнью, какой он жил. Но отдушина была, и Лёнька хотел вылезть через неё на свободу. Вопрос уже не стоял ехать или не ехать, но, как и когда.
Вторник был Витиным «ночёвочным» днём. Они уже не кидались друг к другу при первой возможности, а, уложив детей спать, часто сидели вдвоём на кухне, разговаривая не темы, какие при детях, обычно, не обсуждаются. «Слушай, Вит, а я помню, ты очень хотела бы иметь автомобиль. Так вот, я, кажется, знаю, как нам его приобрести...» Странно, но она схватила его мысль с первого же намёка, мгновенно. «Это моя страна! Я в ней родилась - и в ней я умру; мой брат с мамой едут…» Когда уже она перестанет глушить его обухом по голове! «Почему ты мне опять ничего не сказала!? И вообще, почему ты прячешь от меня свою маму и брата? Когда они едут и куда?» «Стой! Давай всё по порядку. Сказать я бы тебе всегда успела. Я не знаю, когда они едут, но не завтра. Это уж точно. Едут в Америку, куда-то на Тихий Океан, в Калифорнию, кажется. А маму я не прячу. Завтра мы к ним идём. Они, кстати, могут тебе не шибко понравиться». «Они что, грудных младенцев живьём едят? А я им понравлюсь?» «Не надо иронизировать. Они люди, как бы тебе это объяснить, несколько другого типа…» Витина мать и брат жили вместе в старина квартире совсем недалеко от Виты. Несмотря на явное присутствие явных семитские черт, Маргарита Витольдиевна Левитская не выглядела «типичной жидовкой». Это была полная женщина лет меньше пятидесяти. Её лицо, чем-то напоминающее Витино, смотрелось ещё довольно красиво. А брат Вячеслав, так он, вообще, был писаным красавцем. И дети брата, то есть Витины племянник и племянница, тоже были на редкость красивы. Полным диссонансом являлась его жена Регина, худая невысокая брюнетка, безобразно сложенная с тонкими кривыми ногами. Но зато она - это уж видно было сразу - была чертовски умна.
Хотя Вита сказала, что ничего не надо, Лёнька настоял, всё же, чтобы купили хотя бы цветов. Это привело будущую тещу в восторг. И хотя она ничего не сказала, но удовлетворение необычайное написано было на её лице. Лёнька, разумеется, привёл с собой Лидочку. Ведь его брали с ребёнком, и ребёнка этого следовало показать. И этот шаг Маргарита Витольдиевна отметила благосклонно. Стол ломился от деликатесов и, по случаю, должно быть, стояла бутылка какого-то коньяка, не по-русски написано на этикетке. Коньяк оказался душистым и ароматным. Вита лишь пригубила и больше пить не стала, нельзя мне. Вячеслав с Региной пили какое-то вино, тоже, наверняка, деликатесное. Так что почти весь коньяк достался ему и Маргарите Витольдиевне. Та явно смаковала напиток, отпивая маленькими глоточками и держа во рту, прежде чем проглотить. Она не задавала Лёньке никаких вопросов, и он чувствовал всем существом своим, что, только глянув не него, она уже всё-всё о нём знала. Даже того, что Вита ей не рассказывала. Впрочем, Вита, скорее всего, всё же вынуждена была кое-что рассказать матери о человеке, от которого она беременна, но, верная своей привычке не делиться никакой информацией, рассказала лишь самый минимум. Когда все встали из-за стола на «перерыв», Лёнька, улучив момент, подошел к Маргарите Витольдиевне.
-Вита сказала мне, что вы…
-Это правда.
-Я тоже хочу!
-А ты уверен?…
-Я не знаю. Но знаю две вещи. Хуже, чем здесь, нигде уже не будет. А уж детям-то, им точно будет лучше.
-Хотела бы с тобой не согласиться, да не могу.
-Я хочу Вас попросить, Вы, когда сами устроитесь и осмотритесь...
-Понимаешь, Лёня, мы можем это сделать в любую минуту, даже сейчас, отсюда. Это не проблема. Проблема в том, что Вита…
-Да, я как-то не подумал об этом.
-Так вот, слушай. Вита пойдёт в декрет и больше на эту работу не вернётся. Тогда вы и получите. А пока, наберись терпенья, молодой человек, учи английский. Это очень пригодится. Ведь тебе, возможно, придется кормить жену и трёх детей. Насколько я сама знаю, для тех, кто знает язык, проблем меньше. А теперь запиши мне данные, свои и своей прелестной дочурки. Фамилия, имя отчество, год и место рождения. В письмах посылать такую информацию не всегда удобно. Да и сами письма, когда доходят, когда нет.
Так вот, нежданно-негаданно, Ленька забил себе вызов. Оставалось только, по совету будущей тёщи, запастись терпеньем и учить английский. Насчёт первого, то ему просто ничего не оставалось делать, как ждать. И он был готов ждать сколько угодно, было бы чего. Что же касается языка, то, пособирав ото всех учебников, уроков на пластинках и каких только можно пособий, он взялся за дело вполне серьезно. Кроме того, БиБиСи давало уроки английского. И их он внимательно слушал. Между тем, и Вита зря времени не теряла. Как-то там - с Ленькой она и этим делилась не шибко - умудрилась она поменять свою комнату и Ленькину квартиру на трёхкомнатную отдельную квартиру в почти новом девятиэтажном доме, пусть на окраине, но зато с телефоном. Теперь они смогли поселиться вместе, хотя по-прежнему отношений своих официально не оформляли. А так как ни работу, ни садики для детей, никто менять не собирался, то приходилось рано вставать и добираться до мест сиих с детьми в переполненном троллейбусе или автобусе. Но для Лёньки это уже никакого значения не имело. Придёт день - и вся эта суета сует останется позади. Этим только Лёнька и жил. Конечно, не без разного рода неувязок, но всё катилось как оно и должно было. И Витин живот рос, как ему и положено было расти. Точно в положенное время, ребёнок зашевелился и начал барабанить изнутри. Появление ребёнка ожидалось где-то в ноябре. Вита не разрешала ничего покупать для ребёнка. Лёнька же сначала хотел вступить с ней в горячий спор по поводу суеверий, но потом подумал, что неизвестно кто ребёнок- мальчик или девочка - и если случиться неладное, то зачем тогда это. И спорить не стал. И вообще женщину в таком положении огорчать нельзя. А ещё, всё чаще и чаще Вите было не до этого и Лёнька, входя в положение (пусть не буквально), не настаивал.
А в конце июня пришла разнарядка: послать из каждого отдела по человеку на курсы повышения квалификации. Как всегда, никто совершенствоваться не хотел, а, может, кто-то и хотел бы, но у него имелось «множество причин», мешающих это сделать. Короче? Послали Лёньку. Леньку же, наоборот, сиё предложение весьма заинтересовало. Там что-то говорилось о программировании, а из смутных слухов, ходящих средь народа, он знал, что там, Куда Он Хотел Ехать программирование - вещь очень даже нужное. И Ленька легко дал своё согласие. Тем более, что занятия должны были проходить в Машиностроительном Институте, какой он в свое время закончил семь лет тому назад и ехать никуда не требовалось. Как и двенадцать лет назад, когда он впервые пришёл сюда, их собрали в актовом зале. Народу было много, должно быть, поприезжали из других городов. Среди них заметил он молодую бабёнку лет двадцати пяти в коротком красном платье. Росту она была с Лёньку самого, может, на сантиметр ниже. Собой была тонка, но тонкие руки были красивы, а тонкие ноги - стройны. Но, главное, утонченное и довольно-таки интеллигентное лицо её было просто изумительно красиво, причём, типичной русской такой красотой. Излишне даже и говорить, таких красавиц на свете было, пусть немного, но и не мало, а Лёнька был всего один. А посему он даже и не пытался, как это часто делают другие, просто так подойти и познакомиться, без всякой задней мысли. Вместо этого, красавица каким-то непостижимым образом оказалась рядом с ним. Им рассказали о предметах, которые предстоит пройти и сдать. Потом разбрелись по группам. Первое занятие у него было по творческому конструированию. И опять, она оказалась в его группе и села рядом. Разумеется, хотя это её внимание ему и льстило, Ленька не придал этому никакого значения. Тем более, что тема занятий была очень интересно.
Преподаватель сказал, что творчество начинается с нестандартного подхода к обычным, привычным вещам. Вот, к примеру, требуется создать машину для чистки картошки. Можно напридумывать следящие системы, которые будут следовать за кривизной каждой картофелины. А можно выращивать картошку одного размера и формы. Тогда машина здорово упроститься. «Или, необходимо очистить грецкий орех, причём, изнутри. Почему изнутри?» - обратился он к аудитории. Все молчали. ««Это просто», - сказал за всех Лёнька, - как, скажем, яичная скорлупа, ну, как любая арка, в общем-то, ореховую скорлупу можно расколоть изнутри с меньшими усилиями». Преподаватель, привыкший, должно быть, что на такого рода курсы предприятия сбрасывают тех, кто не шибко им самим нужен, посмотрел на Лёньку с интересом. «Ну хорошо, а как вы предлагаете разрушить эту самую скорлупу?» «И это просто. То есть сам механизм может быть не очень простым, но принцип прост. Вдавить в углубление сверху полый острый стальной конус, через отверстие которого пропустить сжатый газ». «Вот Вы сказали «газ». А почему, скажем, не компрессорный воздух?» «Дело в том, что в воздухе всегда находится влага и масло, а мы имеем дело с пищевым продуктом. Конечно, воздух можно высушить и отфильтровать, но лучше всего использовать углекислый газ. Его много, и он не дорог». «Ну чтож, это очень интересная мысль». Увлекшись, Лёнька не шибко обращал внимание на свою прелестную соседку. Впрочем, не обращать внимания было весьма непросто. От неё, казалось, исходили фитонциды, прямо-таки волны чувственности и волны эти щекотали Лёньку, причём, не всегда очень приятно.
Следующей парой должно было быть программирование, но это занятие не состоялось: преподаватель малость приболел. Куда девать образовавшиеся два часа Лёнька даже понятия не имел. Книги он с собой не взял, а домой ему теперь ох как далеко. «Слушай, Лёня…» Незнакомка стояла справа сзади. «Откуда Вы знаете моё имя? Я вас не знаю…» Она странно как-то усмехнулось. Пройдёт ещё много лет, прежде чем Лёнька поймёт причину этой её усмешки и этого странного разговора, завязавшегося следом. «Конечно же, ты меня не знаешь. Откуда ты можешь меня знать. Я Катя. Да, да, та самая Катя. Помнишь на суде? Ну та, что тебя словом нехорошим обозвала, когда с Витой твоей разговаривала… Я теперь этого слова никогда в жизни больше не произнесу. Ты ещё хотел меня глазами отыскать. Да как ты можешь знать, кто я». Лёнька сразу всё вспомнил. «А Вы… ты, то есть, Катя. Я так тебя себе и представлял - славная, добрая и очень красивая девушка…» «Это я-то добрая!? Обозвала тебя ни за *** собачий- и добрая». «Конечно добрая. Ты ведь не со зла…» «Скажи вот, Лёня, а милиционер, что людей бьёт и взятки берёт- он тоже добрый? Или этот в обкоме, который всех нас давит, а вас, в особенности. Как насчёт его?» «Катечка, они тоже, в общем-то, неплохие люди, но…» «Попали в такие обстоятельства…» «Да, а как ты знаешь, что я хотел сказать?» «Знаю! А это правда, что ты просил суд помиловать механика, из-за которого погибла твоя жена?» «Катя! Моя жена погибла не из-за него! Это был… ну, в общем-то, механик тот здесь абсолютно, совершено не причём». «И этот механик тоже хороший человек?» «Безусловно. Я его своими глазами видел...» «Скажи, часом, а ты не Иисус Христос?» «Что ты, Катя! Как ты даже могла меня с ним сравнить. Он был великий человек, а я кто?» «А ты есть, кто ты есть».
Так вот разговаривая, они дошли до выхода из корпуса. «Слушай, философ, я тут недалеко живу. Пошли ко мне, перебудим эти два часа». И Лёнька пошёл. До него как-то не дошло, что корпуса института находились чуть ли не в парке, где на скамеечке под деревом можно было с такой интересной собеседницей, как Катя, нескучно провести время. Во всяком случае, никаких лишних мыслей у него не было. А вот, что было на уме у его спутницы, и было ли - того нам с вами никогда не узнать. Действительно, хрущёвский дом, в котором жила Катя, был совсем рядом с институтом. Однокомнатная квартирка её была на четвёртом этаже в крайнем подъезде. В ней было чисто, проветрено и ничего лишнего, что Лёньке понравилось. «Я живу здесь одна. Муж ушёл и оставил мне…» Они сели за столом в кухне. «Ты хочешь чего-нибудь съесть или выпить?» Ленька недоуменно пожал плечами: он не знал. «Тогда я сейчас кофе сварю. Ты ведь не откажешься от чашки крепкого кофе?» Опять-таки, она или угадала, или знала о нём куда больше, чем он сам мог подумать. Лёнька раньше очень редко пил кофе, а вернее, ту бурду из закрашенной чем-то смеси молока с водой, которую под этим названием подавали. Вита всё изменила. Приученная к этому, должно быть, видавшей лучшую жизнь матерью, она не могла жить без чашки крепкого кофе, который пила без сахара, без молока, без ничего. Лёнька даже и заметить не успел, когда он пристрастился тоже. Катя сварила кофе в кофейнике на плите, дала постоять, разлила по чашкам, а потом, достав из шкафчика бутылку, щедро линула туда коньяку. «Ты ведь не за рулём?» И сама спохватилась от неуместности своего вопроса. Чуть позже узнает Ленька, почему она так спросила, а тогда он просто решил: у неё был или есть кто-то с автомобилем, что в общем-то было близко к истине.
Катя, отхлебнув пару глотков, начала. «Вот мне двадцать шесть лет. И что я? Разведенная одиночка, сраный инженер в ****ом в рот фашистском институте…» Лёнька понял: ей надо высказать всё, что она о себе думает, высказать честно и беспощадно, без никакого самооправдания. И вот его, Лёньку, она считает самой подходящей кандидатурой на того, кому можно это высказать. «… с отцом ужиться не смогла, с мужем… того нет, этого нет. И во всём евреи виноваты. Как легко и как просто! Живи, ****ь - и радуйся! И чего же это я не радуюсь?» Ленька не перебивал, слушал молча, внимательно и с сочувствием. И она это видела. Не ошиблась в подходящем человеке. «Да, конечно, вся эта система ****ская, но это мне не оправдание. Система, системой, а всегда человеком надо быть. А я что?» И она, вдруг, горько-прегорько, по-детски как-то, расплакалась. Лёнька дал ей возможность выплакаться вдоволь: сам помнил, как оно помогает. Потом встал и, повинуясь какому-то неясному побуждению, подошёл, спрятал на своей груди её мокрое красивое лицо и стал гладить, как маленькую, по её каштановым коротко остриженным волосам, а затем поцеловал в глаза, осушить слёзы. Она потянулась к нему губами, и он ответил. Целовал её в щёки, руки, крепкую шейку, а после, расстегнув платье, в вывалившиеся из свободного лифчика маленькие грудки. Повинуясь отчаянной мольбе в её глазах, Лёнька продел руки под её колени, поднял её крепкое, не такое уж лёгкое, тело и понёс в комнату, где справа, у стены была, должно быть, оставшаяся со времён Катиного замужества, полуторная кровать. Очутившись на ней, Катя с поразительным проворством, отделалась от платья, лифчика и тонких, детских совсем, трусиков.
То, что досталось Лёньке в виде Катиного тела, было не похоже ни на что, он знал или слышал. Не будем говорить о сгустке каменных мускулов, обтянутых нежной довольно-таки кожей, из которых это самое тело состояло. Не будем говорить о маленьких, пусть не тугих, но аккуратных грудках, растущих чуть ли не из плеч. Расположение входа в то самое место, куда все способные к этому мужчины (да и не способные, пожалуй, тоже) так стремятся попасть, это самое место, казалось, находилось у неё всего лишь чуть ниже пупка. С ней, собственно говоря, даже не надо было и ложиться, и они часто пользовались этим катиным свойством позже. Как только Лёнька вставил, она с хрипом принялась отвечать ему быстрыми, но плавными раскачивающимися движениями и.… тут же кончила. Будучи человеком заботливым, Лёнька вытащил, давая ей возможность полностью насладиться своим оргазмом, что она и сделала. Через какое-то время послышался, впервые, с тех пор, как всё началось, голос. «Ты ведь не кончил, я знаю. Чего ты? Залазь и кончай!» Пока Лёнька это сделал, она успела кончить ещё два раза. «Ой! Спасибо тебе! Давно, ****ь, так не кончала!» Повела его в ванную. «Снимай носки, залазь». Залезла и сама. «Ты человек неопытный. Любая баба, если не увидит, то учует. Обмой водой все свои места, а ещё ляжки внутри и колени. На вот вытрись» Сама она обмыла не только «все свои места», но и маленькие аккуратные крепкие ступни. Снятые с себя лифчик и трусики больше не одела, взяла чистые, хотя платье, по вполне понятным причинам, пришлось взять тоже. Конечно же, они опоздали на первый урок лекции по инженерной психологии, и это заметили, но никаких таких последствий из того не произошло. Катя потом переписала у кого-то из конспекта и дала переписать Лёньке. Речь шла о важности предмета. Лёнька что-то читал об этом в отраслевом журнале, а Кате оно надо было, как женатому зайцу триппер, или, ему же, большой яркий оранжевый стоп-сигнал.
Программирование показалось сначала тёмным лесом. Преподаватель, тот самый, что поневоле способствовал первой встрече Лёньки с Катей, болезненный и жёлчный мужчина среднего росту, лет тридцати шести, дело своё знал, должно быть, неплохо. Но делиться своими знаниями с другими он явно или не хотел, или не умел, или то и, то, и другое вместе. Но вскоре, Лёнька ухватил суть. Надо было только запомнить команды, знать математику и обладать здравым смыслом. Им задавали решать на компьютере, в основном, уравнения. Так как Лёнька решал их для почти полугруппы, то быстро выучил и команды, и как ими пользоваться эффективно, и, даже, как обманывать компьютер, если тот упирался и, несмотря на то, что всё было сделано правильно, отказывался решить задачу. Скажем, заключить решаемое выражение в пару лишних скобок, хотя это, вроде бы, и не требовалось. Было два типа компьютеров в их распоряжении – «Мир» и «Промiнь». Первый напоминал классический компьютер, как его показывали в западных фильмах, то есть имел экран-телевизор и панель с клавишами. Писать команды можно было по-русски, по-английски и на смеси обоих языков в любой пропорции. К компьютеру «Мир» их, курсантов, не допускали. Написанную на листке программу надо было отдавать лаборантке, и та вводила её в компьютер, а затем вручала соискателю выпечатку. Если ответ не сходился, всё начиналось сначала. Приехав позже в Америку, Лёнька обнаружил, что тогдашние американские персональные компьютеры не далеко ушли от «Мира» и только изобретения чипа подбросило американскую технику высоко вверх. Но в нашем повествовании речь ведь идёт о судьбе никому из нас неизвестного мистера Сун Хун Чана, а не пересказ всем известной истории развития компьютерной техники и электроники в США.
Ко второму компьютеру доступ был неограниченный. Это сооружение представляло собой доску-панель с рядами отверстий по всей длине. Каждая продольная полоса отверстий предназначалась для действий определённого типа, как, скажем, взятия интеграла или развития в ряды, биномов. В отверстия по порядку втыкались штекеры с названием команды, написанной не флажке, наглухо закрепленном на каждом штекере. Были также штекеры для цифр и неизвестных. Вспомнив прибор ПУАЗО, который учили на военной кафедре и, разобравшись сам получше, Лёнька обнаружил, что многие уравнения, особенно с большими степенями, логарифмами и числом “е” можно было просто и эффективно решить на «Промiнi». А посему не надо было стоять в очереди к лаборантке. Окружённые толпой восхищённых болельщиков, Лёнька с Катей одну за другой программировали и выдавали ответы на задачу каждого из зрителей. Кате Лёнька сказал с самого начала: «Ты поступай как хочешь. Мне ничего не стоит порешать твои уравнения. Но на твоём месте, я бы это дело освоил. Кто знает, оно тебе когда-нибудь принесёт хороший кусок хлеба с маслом». Катя послушалась. Она оказалась неимоверно способной ученицей, на лету всё хватала и вскоре мало чем уступала самому Лёньке. Нетерпеливый автор, в который раз забегая вперёд, не удерживается и сообщает читателю, что Лёнька как в воду глядел. Вскоре в НИТИ-70, где работала Катя, создали группу программистов и её, как специалиста в этой области, взяли туда первой. Об этом Лёньке рассказала потом Вита, даже не подозревавшая об их... ну скажем так, знакомстве.
Благодаря высокой эффективности совместной работы, Катя с Лёнькой выкраивали время для чуть ли не ежедневных встреч наедине, при этом Лёнька вовремя забирал Веню и Лидочку из садиков, и они втроём ехали домой. Иногда Катя, считавшая себя бесплодной, смотрела на Ленькину Лидочку издалека и в глазах её была неописуемая грусть. Несколько раз она даже купила ребёнку разные мелочи, наказав Лёньке сказать, что случайно нарвался на них в магазине и не удержался, купил. Так как иногда такое действительно происходило, то и тут тоже никаких подозрений не возникало. Раза три Лёнька спросил себя, как всё это вообще могло случиться? А никак! Вере своей - и в этом он был твёрдо уверен - он бы ни за что не изменил. А тут... не всё ли равно! В перерывах между занятиями, лабораторными, курсовыми, зачётами и взаимным удовлетворением друг друга, они с Катей много разговаривали. Лёнька изложил её свои взгляды на коммунизм и всю советскую систему. Он чувствовал, как слова его падают на плодородную почву, его хотят понять и понимают. Неопытному и наивному Лёньке даже в голову не приходила мысль, что, Катя могла оказаться специально подосланным КГБ провокатором, и все его слова однажды прозвучат в одном из кабинетов всем известного тёмно-серого здания из магнитофона следователя. К счастью для него, Лёнька не был ни диссидентом, ни каким ещё там деятелем, а по сему тратить деньги и человеко-часы на такую, как он фигуру, для КГБ было просто нецелесообразно. Когда же дело дошло до вопроса, почему-то непонятным образом, волновавшим Катю, то Лёнька давно уже был готов к этому разговору на эту тему.
«Ты, я думаю, на общей кухне, хоть, когда, но жила». Катя кивнула. «Так вот смотри, ты как хочешь, но с моей точки зрения, большинство людей в общем-то хорошие. Где-то не более пяти процентов плохих. Так вот, попав на общую кухню, в общем-то хорошие люди начинают ссориться, а ссоры эти переходят в ненависть. А почему? А потому, что семья является клеточкой общества и каждая клеточка должна быть в одной, своей собственной скорлупе-ячейке. Такой ячейкой является отдельное жильё для каждой семьи - дом, квартира, пещера, хижина дяди Тома - что угодно. Если же две или больше клеток поместить в одну скорлупу, то неизбежен антагонизм между ними. Именно это было и сделано. Вот и начался антагонизм. За что и боролись. Пусть лучше дрязгами занимаются, чем мыслями о том, кто во всём этом виноват. Теперь смотри. Когда из общей кухни расселяются по отдельным квартирам, что происходит? Вчерашние враги становятся друзьями. Не правда ли,?» Катя кивнула. «Вот так и наше многонациональное общество! Русские, украинцы и белорусы не должны не только жить вместе с евреями, но и друг с другом. Вот тебе и вся загадка-разгадка. И когда они расселятся по своим странам, тогда такими друзьями будут, вот посмотришь!» «То есть ты считаешь...» «Да, я считаю, что для начала все евреи должны уехать в свою страну. А потом и все остальные». «А если кто из неевреев захочет с евреями поехать, или кто из евреев не захочет никуда ехать?» «Пожалуйста! Ты вот скажи, тебя киргизы здорово беспокоят? Нет ведь! А почему? Потому что среди нас этих киргизов раз, два и обчёлся. То же самое будет, если немногие евреи будут жить здесь, а немногие русские и украинцы там. Я так думаю». На этом разговор закончился. Но Катя из него, вроде как, вынесла нечто, ей только одной известное.
Лёнька чувствовал себя, как ему вроде, вернули назад десять лет жизни. Вот он, молодой ещё совсем сидит за студенческой партой! Наверное, и все другие чувствовали тоже самое, потому как бесились, баловались и забавлялись больше чем сами студенты. В особенности приезжие, жившие в общежитие. У всех своих преподавателей Лёнька был общепризнанный любимец. У всех, кроме программиста. Тот, почему-то, на Лёньку взъелся и даже не пытался это скрывать. То ли он не был горячим поклонником Ленькиной национальности, то ли до него дошли слухи об его успехах в лаборатории - не известно. Впрочем, на инженерной психологии выплыла ещё одна возможная причина. Когда изучали типы темперамента, преподаватель раздал всем опросники. Там было, среди всякого прочего, как легко ты, если прикажут, можешь бросить одну работу и начать другую. Лёнька мог сделать это легко. Или как быстро принимаешь решения и если быстро, то в какую сторону: за или против. Лёнька всегда принимал решение быстро и чаще всего положительные. Потом преподаватель, просмотрев опросники сказал каждому, какой у него темперамент. У Лёньки оказался холерический, у Кати смешанный - шестьдесят процентов к сорока- сангвинистический с холерическим. Тогда Лёнька высказался насчёт неприязни к нему программиста, преподаватель Сергей Поликарпович, высокий полный и весьма добродушный на вид мужчина лет под пятьдесят, вдруг усмехнулся. «Он тоже холерик. А холерики не переносят друг друга. Потому что холерик - это лидер. А два лидера друг друга не переносят». Но Леньку чувство к нему преподавателя и даже «тройка», поставленная им за курс, единственная «тройка» в его пестрящей «пятёрками» зачетной книжке, были до того места, каким садился он за парту. Главное: чувствовал себя Лёнька в программировании крепко и знания у него были капитальными и глубокими. К величайшему Ленькиному сожалению курсы окончились. Они с Катей пошли в канцелярию и получили свои дипломы. Было часов десять.
Не сговариваясь, пошли к Кате. Спешить было некуда. В этот раз Катя, не стала к стене в кухне, приспустив трусики, как всегда, а стащила с себя всё и дала Лёньке возможность насладиться вдоволь своим крепким телом. Потом сели за стол в кухне. Катя налила по щедрой рюмке коньяка. Если Вита имела склонность к водке, то Катя явно предпочитала коньяк. За это время, вот так, по глоточку, уже исчезла не одна бутылка. Когда Лёнька предложил купить одну, Катя рассвирепела. «Я одна и больше тебя зарабатываю, а тебе трёх кормить надо. А потом…» Она хитро прищурила глаза. «… где ты его возьмёшь?» «А где ты берёшь?» «Там тебе не дадут. Только местной национальности… Кстати, вот ты говорил, что вам всем надо уехать. А сам ты поехал бы?» «Я, Катя, не «поехал бы», а точно поеду!» «Как? Когда? Почему ты мне ничего не сказал?» «Как - пока не знаю. Поэтому и не говорил. Главное, я такое решение принял, а остальное как-нибудь приложится. Когда- я думаю, года через два». «Ой, как это интересно? А ты автомобиль водить умеешь. Там ведь надо будет...» «Да, умею. Мне на военной кафедре любительские права дали. Офицер, мол, должен заменить убитого или раненого водителя… а ты умеешь?» «Ещё и как! У меня третьего класса права. Отец в двенадцать лет научил. Сиськи ещё не выросли, а я уже “ЗИС-150” лихо водила. Я вообще хотела в шофера пойти, да отец отговорил. Иди, говорит, учись. А я ему, что с бумажками возиться? А он и говорит: прежде чем тот автомобиль, что ты работать на нём так хочешь, появился, его сначала инженер начертил. Уговорил, словом, и пошла я вместо шоферов в инженеры. Мы счас с отцом помирились. Могла бы у него машину взять, да тебя покатать, а вот, сам видишь, не до того было. Ладно, всё это ***ня, нам надо серьезно поговорить».
Катя налила ещё по рюмке. «Слушай меня и не перебивай. Я знаю, что я уникальная женщина. Мне о том уже сказали. У меня муж, ведь, не первым был и, даже, не третьим. Так что было кому сказать. А ещё в книжке читала. Такой тебе тоже не достать. Поэтому ко мне все мужики крепко прикипают. Но эта моя уникальность - она быстро приедается. А сама я стерва редкостная. То мы с тобой встречаемся, да и то недолго. А если нам с тобой три дня пожить - и, какой добрый ты не есть, а стал бы на четвереньки, зарычал и с зубами на меня бросился. Короче, я тебе совсем не подхожу. Поэтому, пожалуйста, я тебя очень прошу, не старайся меня найти и не пытайся это дело возобновить. У тебя с Витой скоро будет ребёнок. А два уже есть. О них подумай. К тому же, если ты уезжать собираешься, то сейчас ты никому пока не нужен. А как только подашь - тобой сразу же заинтересуются, ты знаешь кто. И тогда тебе связь со мной в пользу не пойдёт. Я знаю, меня ты никогда в жизни не забудешь. Ну и помни на здоровье! А вот про связь нашу постарайся забыть. Не было, ничего- да и точка…» «Слушай, Катя, - всёж-таки перебил Лёнька, - что это ты заладила всё про меня и про меня. В нашей связи ведь два человека участвовало - ты и я. Если всё мне, а что тогда тебе? Ты ведь тоже человек, у тебя тоже чувства есть...» «Леня! Обо мне не беспокойся! Ты даже сам не знаешь, что ты для меня сделал. Во-первых, сколько у меня их было, хвастаться не стану, ты один-единственный, с кем я себя чувствовала абсолютно равной. Я для тебя была не просто хороший харёк, а такой же, как ты сам человек. Тебе этого чувства не понять, да и лучше не надо. Но самое главное, ты мне показал дорогу. Я и без тебя много знала, что к чему. Чего я не знала - это куда идти надо. Пойдёшь вправо, идёшь-идешь. Нет, не туда иду. Вернёшься, пойдёшь налево, прямо - везде одно и тоже. А ты мне вот показал: туда, между двумя домами, а там на те три дерева- вот и придёшь». Катя помолчала.
«Так что ты не переживай. Я не обижена. Я от тебя взяла сполна. Ну и тебя постаралась отблагодарить, как могла». Катя усмехнулась. Она подошла, обняла, прижалась всем телом. «Ладно, давай ещё раз, напоследок, а потом ты пойдёшь и оглядываться не будешь. Слышал!» Где-то через час, Ленька ушёл, оставив ее, так и лежащую голой в постели. Катя оставалась для него загадкой. Она ненавидела евреев, а верней сказать, была к ним безразлична и ругала по инерции. Потом, вдруг изменила свою точку зрения на сто восемьдесят градусов. Видимо, с ней произошло нечто, открывшее ей глаза и заставившее по-другому на это всё посмотреть. Вот она и выбрала первого попавшегося еврея, его, чтобы доказать самой себе как она их любит. Того, что он не наугад выбран Катей, а наоборот был весьма определённый и весьма конкретный еврей, Лёнька и представить себе тогда не мог. И, в самом деле, откуда ему!? Вите же он с самого начала решил ничего не рассказывать: какой бабе такое может понравиться. А сейчас, особенно, не время для таких объяснений. Врать не нужно было: Вита ничего даже не подозревала, наоборот, была очень благодарна, что в её ситуации, он не требует слишком часто от неё выполнения своих этих обязанностей. Она, бедная, и так переживала, лишая Лёньку ему принадлежащего. Жалея его, она иногда подкатывалась к нему спиной и, положив ногу на его бедро, позволяла ему таким образом совершать своим плунжером в еёйном цилиндре возвратно-поступательные движения, сама в этом не участвуя. Теперь придётся привыкать обходиться подолгу без этого. Ничего, привыкнет
Следующим событием в Ленькиной жизни была свадьба, а точнее женитьба, а ещё точнее, оформление брака с Витой. Вита, по-прежнему сопротивлялась. Она, вообще, как Лёнька заметил, была против каких бы то ни было любых изменений, нарушающих привычный уклад её жизни. Да и о какой свадьбе могла идти речь, если у обоих по ребёнку, а у невесты пузо выпирает дальше, чем она сама могла бы увидеть. Но Лёнька настоял, чтобы сделать всё, пока её родные ещё не уехали. До этого Ленька побывал в ЗАГСе и всё разузнал. Их распишут сразу же. Свидетели тоже не нужны, но для них же самих, лучше их иметь. Заранее назначать время не надо. Ленька позвал в свидетели Сашу Ерошенко, молодого мужика, женатого, с ребёнком. Несмотря не то, что Саша был каким-то там комсомольским деятелем, он всё понимал правильно и к евреям относился спокойно. Вита нашла у себя в отделе некую Надю Рябухину, под стать Саше. Кроме них, были Маргарита Витольдиевна, Вячеслав с Региной и ленькина мать Мария Израилевна. Она, конечно, не могла не видеть Виту на Вериных похоронах, но воспоминание это начисто выпало из её памяти. Лёнька, разумеется, известил своих заранее, и мама прилетела. Папа, как всегда, не смог. Трудно сказать, понравилась ли Маргарита Витольдиевна Марье Израилевне, но никакой неприязни они друг другу не выражали. Маргарита Витольдиевна пригласила всех к себе. Как всегда, водилось, стол был на редкость богатым. Не поступающие в свободную продажу водка, вино и коньяк лились рекой. Речей не произносили; и без речей всё было и так ясно. «Горько» тоже не кричали: судя по животу невесты, молодые успели нацеловаться вдосталь. Им просто желали всего наилучшего, долгой счастливой жизни вместе и за это пили. Все, кроме Виты, которая по понятной причине пить не могла и Марьи Израилевны, пить совсем не приученной, нагрузились все хорошо, хотя никто, благодаря, видимо, высокому качеству выпивки и добротности закуски, безобразно пьян не был. Просто, все они здорово развеселись. Всё шло отлично, а в конце свадебного обеда, затянувшегося в ужин, Маргарита Витольдиевна позвонила и пришли сразу два такси. На одном она отправила домой свидетелей, которым оказалось почти что по пути, на другом - Виту с Лёнькой и детьми. Марья Израилевна согласилась остаться с Маргаритой Витольдиевной - им надо было много, о чем поговорить.
В ноябре, точно по расписанию появился на свет ребёнок-девочка, которую Вита сразу же решила назвать Виолетой, мотивируя это тем, что имя содержит нечто и от её, и от его имени - как бы Вита-Лёня. Ленька, понятия не имевший, как назвать дочь, возражать не стал. Имя, как имя. На регистрацию ребёнка позвали тех же свидетелей, которые стали как бы крёстным отцом и матерью Виолеты, а между собой кумом и кумой. Отмечали уже в квартире Виты и Лёньки: Витины родные уехали, не дождавшись всего несколько недель до появления на свет своей внучки, племянницы и двоюродной сестры. Готовились к отъезду они капитально. Всё, что можно было послать почтой - книги, шкатулки, мелкие вещи - всё было выслано на определённый адрес. Мебель и предметы покрупнее, были тщательно упакованы по всем советским стандартам на это дело, и отправлены малой скоростью. Лёнька недоумевал: неужто в Америке нет мебели или гардин, но помалкивал. Уж эти-то люди хорошо знали, что они делают. Прощальный ужин прошёл за бросовым столом, ели и пили из бросовых же тарелок и стеклянных рюмок, хотя еда и питьё были по-прежнему шикарны. Их проводили в аэропорт, и Лёнька с Витой всецело погрузились в хлопоты, всегда связанные с ожиданием ребёнка. Ребёнок оказался здоровеньким, спокойным и, как все это утверждали, очень похожим на Лёньку. Виолета никогда зря не кричала или не плакала. Всегда на это была конкретная причина, которую следовало обнаружить и устранить. Коль скоро это дело было завершено, она опять принималась спокойно лежать. Сама себя как-то забавляя и никого не тревожа. И спать по ночам, чаще всего, давала спокойно.
Пышные, нежные Витины груди, которые так хорошо было ласкать и целовать, оказались совершено непригодными для того, для чего, собственно говоря, они и были предназначены. Где-то на третьем месяце молоко у неё стало редеть и маленькую пришлось прикармливать. Но всё это были лишь частности. Жизнь шла как надо и нужном направлении. Вячеслав позвонил Вите из Италии. Там красота, благодать, обилие недорогой еды и много, много истории. Сами, мол, увидите. А пока наслаждаются жизнью и ждут визу. Через два месяца, звонок был уже из США. Сказали, что пришлют письмо, предупредили: письма идут долго и очень часто «теряются» в почте. Вита пока не сказала ни «да», ни «нет», по поводу их отъезда. Лёньку это настораживало. По своему темпераменту Вита явно была сангвиником с большой дозой флегматика, то есть, если и принимала решения, то чаще всего негативные. От разговора на эту тему Вита настойчиво уклонялась. «Чего делить шкуру неубитого медведя. Мы ещё и вызов не получили». Вот и поговори с ней! Но на Ленькино предложение, что неплохо было бы, если дети начнут учить английский, отреагировала быстро. Найдя учительницу, учившую её племянников, она стала возить к ней детей дважды в неделю. Учительница брала десять рублей за урок. Вита же, сидя с детьми, училась бесплатно. Откуда-то появились книги, пластинки, кассеты. Приёмник, который крутил Лёнька, имел, оказывается, и проигрыватель, и магнитофон в одном аппарате. Так что Лёнька старательно слушал голос диктора, повторял за ним, записывая на плёнку, и слушал самого себя. А потом он открыл библиотеку иностранной книги. То есть, как открыл? Тысячу раз он проходил мимо, ведя детей в садик и забирая их из садика. А тут вот решил заглянуть. Там свободно можно было взять те дефицитные книги, за которыми все охотились, только… в оригинале. А ведь именно это Лёньке и надо было. Начал с Марка Твена. Книги были хорошие, с подстрочным переводом трудных выражений и толковым объяснением остальных в примечаниях. Первую страницу он читал несколько дней. В его правилах было не оставлять ни одного непонятого слова. Сразу же завёл себе тетрадку, в которой записывал любое слово, которое ранее не знал - название, транскрипция, перевод. Постепенно он рассчитался, обнаружив к своему приятному удивлению, как с детства знакомая история Тома Сойера и Гекльбери Фина звучит совсем по-иному, когда читаешь её в подлиннике.
Как-то раз в субботу раздался звонок в дверь. На пороге стояла, никто-нибудь, а сама улыбающаяся Катя, а с ней ещё три Витины сотрудницы. В руках у Кати был пышный букет цветов, у других торт и бутылка шампанского. «А ну показывайте малую!» Вита очень им обрадовалась, обнялась и поцеловалась с каждой. Познакомила с ними и Лёньку. Этому же последнему стоило немало труда, чтобы скрыть радость и удивление. По очереди осмотрели маленькую Виолету. Та лежала в своей кроватке, притворяясь, будто бы спит, а сама же, через хитро прищуренные глазки, с любопытством рассматривала пришедших. Катя объяснила, что взяла у папы машину, он, мол, всё равно сегодня работает, и привезла подруг. Вита поставила шампанское в испаритель, чтобы чуть охладилось, а сама кинулась метать на стол самое лучшее, что было в доме. Катя же с самого начала зацаполапала Лидочку и вдоволь наигралась ею, как только хотела и сколько хотела. К вящему Лидочкиному удовольствию, она подбрасывала и ловила её. Лидочка, в последнее время привыкшая и принимающая, как должное, всеобщее внимание к своей маленькой особе, была всё же немного в недоумении, за что эта красивая загорелая и незнакомая ей тётя так её бурно любит. За столом Катя посадила ребёнка рядом с собой, подсовывала ей лакомые куски, стараясь выполнить любое её желание. Ни малейшего подозрения это никак не вызвало. Подавляющее большинство маленьких детей привлекательно для взрослых, но в ясном Лидочкином личике имелось какое-то необъяснимое очарование, мимо которого пройти было просто невозможно. Сама Вита тоже очень любила свою падчерицу.
Катя пить не могла (я за рулём), Ей наливали виноградный сок, который Вита всегда держала для себя и детей. Вита, хоть и кормила мало, но, всё же должна была быть осторожна. Она выпила немного шампанского и маленькую рюмочку водки. Всё остальное досталось Лёньке и Витиным трём сотрудницам. Сотрудницы - Оля, Маша и Света- были миловидными женщинами лет тридцати трех-тридцати пяти. Судя по кольцам и состоянием животов, они все были замужем и имели детей. Подвыпив, стали делиться с Витой и друг другом подробностями, как сами когда-то рожали. Лёньку эти подробности коробили, а у Кати вызвали грусть. Но никто их не перебивал: итак, надо быть благодарным людям за то, что, оторвав время от своей семьи, они приехали их проведать. На закуску был балык и сырокопченая колбаса, затем быстро приготовленное Витой жаркое с говядиной, к которому она сварганила салат из свежих огурцов и помидоров. Потом пошёл принесенный гостями торт и чудесный крепкий кофе. Долго тепло прощались. Гости были довольны, а с ними и Вита. Лёнька пошёл провожать. Спустились в лифте. У подъезда стояли блестящие светло-серые «Жигули». Катя бережно усадила своих изрядно захмелевших подруг и заставила каждую застегнуть ремень. Взяла Ленькины руки в свои, сжала крепко, тревожно. В глазах её была грусть. Ни слова не говоря, села за руль, завела двигатель. Посидев немного, привычным движением воткнула первую передачу. Оглянувшись ещё раз на Лёньку, отпустила сцепление. Машина, тронувшись плавно, стала быстро набирать скорость. Лёнька не двигался с места, зная, чувствуя: она смотрит на него в зеркало заднего вида. Но вот автомобиль завернул за поворот и исчез.
Оставалось ещё одна вещь, которую в обязательном порядке надо было сделать до того, как они навсегда уедут из города. Это привести в полный порядок могилы покойных - Витиного мужа Виктора и Ленькиной жены Веры. Вспомнив песню Высоцкого «Зачем человеку заборы», Лёнька категорически отказался от оградок. Да и Высоцкий был здесь ни причём. И деньги тоже: оформив заказ на заводе, он мог сделать это совсем недорого. Просто сама идея оградки была противно Ленькиному духу. Всё, что он хотел - это привести в порядок холмики- как он слышал, земля через год оседает - и оставить нечто, говорящее о том, кто лежит в этих могилах, когда родился и когда умер. Памятник, плиту, что угодно. Первый раз и Лёнька, и Вита побывали на кладбище каждый себе. После своей встречи в суде съездили разок вместе. Кто-то записал адреса могил и дал их Лёньке и Вите. В конторе кладбища Лёнька эти данные тщательно проверил. Кроме того, запомнили: кто похоронен рядом. Холмики действительно осели. Опять зашли в контору, спросить, что по этому поводу можно сделать. Там, за небольшую плату, они согласились привести холмики в порядок, а насчёт памятников - ваше дело. Подумав изрядно и обсудив с Витой, Лёнька решил, что сделает на заводе, оформив всё как надо, разумеется, простые на вид пирамидки из нержавейки, которые для маскировки окрасят в чёрный цвет. К ним прикрепят нержавеющие же дощечки с именами, а, если можно, и фотографиями покойных. Лёнька сделал на работе чертежи - и пирамидки, и доски. После многочисленных поправок, Вита проект утвердила. Тогда он раздеталировал общий вид и пошёл оформлять заказ. Делалось это так. Истец писал заявление на имя директора завода. С ним надо было пойти в Плановый Отдел. Здесь определяли возможность выполнения заказа вообще и его стоимость. С этим надо было пойти к начальнику цеха, который должен был согласиться выполнить проект и получить его подпись. После этого шла подпись Главного Бухгалтера и в кассу завода вносилась соответствующая сумма. Всё это были никому не нужные формальности: при связях, какими успел обрасти Лёнька, ребята и так всё сделали бы, и вывезти проблемы не составляло. Но в создавшейся ситуации Лёнька решил делать всё по закону, чтобы ни к чему придраться нельзя будет, в случае чего.
Лёнька понёс заявление к Ольге Сергеевне, начальнице Планового Отдела. Это была высокая стройная дама лет пятидесяти, всё ещё красивая, несмотря на возраст. Просмотрев заявление, она сказала строгим голосом: «Леонид, вот вам листок бумаги и перепишите заявление. Напиши так: ...из отходов черного металла. Побогаче тебя так делают!» И Лёнька покорно переписал. Не станут ведь же КГБэшники из-за его скромной личности докапываться до истины. Хотя и могли б. Ребята всё сделали, более того, нашли токаря, который сделал немногочисленную токарную работу. От денег наотрез, категорически, отказались. «Если бы кто другой, а ты наш…» В нежаркий весенний день Вита вызвала такси. Она вообще завела себе привычку ездить на такси. Всегда приезжали несколько, одних и тех же, водителей. Леньке она наказала ни в какие переговоры с водителями не вступать и денег не платить. «Это всё улажено». Пока Лёнька от вопросов воздерживался. Дети были в садике, а маленькую Виолету пришлось взять с собой. В багажник положил две лопаты - совковую и штыковую. Лёнька предъявил бумагу и такси пропустили в завод. Там, в Третьем сварочном цехе уже приготовлено было всё необходимое, завернутое в мешки, чтобы не испачкать багажник машины. И это разместилось в багажнике. Лёнька предъявил бумагу и их выпустили, лишь мельком глянув в багажник и не допытываясь, что там. Подобрали ожидавшую на проходной Виту с ребёнком и покатили на кладбище. Такси довезло их чуть ли не до самых могил. Лёнька всё выгрузил, и такси ушло, чтобы по звонку из автомата на входе в кладбище, придти за ними опять, когда всё будет сделано. За это время кладбище сильно разрослось. Насадили много деревьев, кое где в главных аллеях поставили лавочки. Кабы не холмики могил, кресты да памятники, то можно было подумать, что находишься в парке. Всё дышало миром и спокойствием. Покойники не хулиганили, а живые вели себя тихо и прилично, как и положено себя вести в таком месте.
Вита катала по аллее коляску с Виолетой, а Лёнька приступил сразу же. Он вырыл в обеих могилах по яме, меряя принесённым с собой складным метром, и аккуратно складывая землю рядом. В ямы насыпал щебёнки, прихваченной в Строительном Цехе, и присыпал землёй. Поставил пирамидки, засыпал опять щебёнкой и затем вернул на место выкопанную из могил землю. Разровнял со всей тщательностью, на которую только был способен. Теперь выдернуть или выломать пирамидки из могил будет непросто. Ещё раз сверив по номерам где кто похоронен, Лёнька достал таблички. В фотолаборатории ему сделали не только надписи, но и портреты погибших. В нержавеющие гайки, приваренные к обратной стороне дощечек, Лёнька вкрутил нержавеющие же шпильки и закрепил их шплинтами, чтобы нельзя было выкрутить, с другой стороны. Затем шпильки дощечек вошли в отверстия в пирамидках и Ленька закрепил их специальными гайками со срывающейся резьбой, какие можно закрутить, но нельзя открутить. Оставалось последнее. Он вынул из мешка кресты. Почему кресты? Ну не пятиконечные же звёзды! К тому же и Вера, и Виктор были русскими, а значит, должны быть православными. А как же иначе?! Кресты представляли собой интересную конструкцию, выполненную из одной и той же трубки. К стойке были приварены верхние прямые половинки перекладины и наклонные нижние. Потом из этой же трубки нарезались кольца по ширине, равной диаметру трубки. К каждому концу приваривалось по три кольца. Такая конструкция спокон веку существовала у них на заводе, была простой, легко делалась и смотрелась очень даже неплохо. Он вставил кресты в гнёзда из трубки диаметром чуть побольше, приваренной к вершинам пирамидок и закрепил каждый тремя нержавеющими болтами с такими же неоткрутными гайками. Таким образом, теперь можно было видеть, кто лежит в этих могилах, а сами памятники выгладили скромно и не должны были привлечь чьего-то жадного внимания. И, наконец, сама конструкция - нержавейка, да ещё покрашенная - долговечна, на многие десятки лет. А за это время, кто знает, может быть, что-нибудь измениться (хотя сам Лёнька в это мало верил) и тогда они приедут и ещё раз позаботятся о могилах, поставив что-нибудь получше.
Если бы не коляска, можно было пойти напрямик, через могилы, а так надо было катить по дорожкам. Справа, примыкая к забору, тянулось приземистое бесконечное здание, выложенное из шлакоблоков и грубо кое-как побеленное. А где же дверь? Вот она! Лёнька взялся за ручку и потянул. Дверь открылась. Это была совершено пустая комната, естественно, без окон и с бетонным полом. Сверху висела голая лампочка. Боковая дверь, ведущая, может в чулан, а может в соседнее помещение находилась слева. Всё совпадало с точностью неимоверной. А ведь он никогда в жизни тут не был. Более того, во времена его сна, здания этого вообще не существовало… «Лёнчик, что ты тут забыл?» И Лёнька рассказал Вите свой сон, о чём тут же и пожалел: Вита сильно расстроилась, чуть ли не испугалась. «Я не знаю, верю ли я во сны или не верю. И что в этих снах там к чему. Но мне этот твой жутко не нравится». Они позвонили и, пока пришло такси, сидели на лавочке, наслаждаясь нежной тёплой погодой. Ребёнок мирно спал в коляске. По пути домой забрали Веню и Лидочку. Домой попали часа в четыре. Дети сразу же попросились гулять во двор. Лёнька, прихватив с собой проснувшуюся к тому времени Виолету, присоединился к ним. Вита осталась готовить обед. Часа через полтора она позвала их из окошка. На столе в кухне стояла небольшая рюмка, и валялся хвостик от маринованного огурца. И хотя никто её ничего не спрашивал, пояснила: «Была бы у меня валерьянка, я бы лучше её выпила. Кстати, по таким делам выпить положено. Можешь пить свой любимый коньяк, если хочешь, а я так водочки...» Вот ещё! Пить каждый своё! И Лёнька присоединился к Вите. Водка на время успокоила Виту, но только спала она тревожно, вздрагивала, вскрикивала и стонала во сне. Лёнька, которому не спалось, то и дело поворачивал её на правый бок и ложил ей руку на лоб, для того чтобы предотвратить кошмары. К утру она, наконец-то, спокойно уснула и плохих снов своих вспомнить не могла. Леньке такая странная витина реакция, тоже пришлась не по душе. И он решил больше никогда не рассказывать ей своих вещих снов.
Лёнька находился в нечастой, но постоянной переписке со своими бывшими тёщей и тестем. Он информировал их как у него дела, как Лидочка. Сообщил, разумеется, и о своей женитьбе на Вите. Несколько раз привозил Лидочку. Только вот на кладбище не приглашал, ибо приглашать не к чему было - пустой безымянный холмик. Теперь же они могут приехать в любой выходной, можно даже и без предупреждения, и проведать могилу дочери. Что же касается Виктора, то ходить на его могилу было некому. В момент появления Виктора на свет, мать его была юным и весьма развратным существом, которому ребёнок был совсем ни к чему. А уж кто был отец ребёнка, она и сама могла не знать. Виктора выращивали сначала бабушка, а когда та стала совсем немощна - тётя. Обоих их уже не было в живых. Разыскивать ту тварь, которая, как кукушка, подбросила своего сына в чужое гнездо и никогда в жизни больше им не поинтересовалась - даже когда он женился и когда родился внук - Вита не имела ни малейшего желания. Всем, что у Виктора было в жизни - образованием, работой, семьёй и квартирой - он был обязан лишь самому себе. И вот теперь, после смерти, совсем незнакомый ему человек позаботился о том, чтобы хотя бы какая-то память о нем осталась, пусть в виде таблички на памятнике. Вот был такой-то. Тогда-то родился и тогда-то умер. Тёща пообещала приехать в ближайшую субботу. Лёнька давно сообщил им свой новый адрес с планом и подробными указаниями, как сюда добраться с вокзала. Поэтому проблем не было, и она с тестем приехали первой электричкой. Вита встретила их тепло и радушно. Но главная ихней заботой оставалась Лидочка. Их беспокойство, если таковое и существовало, было напрасным. Лидочка была сыта, чисто одета и косички тщательно заплетены заботливой женской рукой. И, самое главное, не было на личике ребёнка ни печали, ни грустной задумчивости. Она ничем не отличалась от остальных детей, у которых были и папа, и мама. Конечно, заменить родную мать никем нельзя. И, тем не менее, уж если так получилось, и кому-то пришлось сыграть роль матери в жизни ребёнка, то чем лучше она это делает - тем лучше. Было похоже на то, что Вита справлялась с этой задачей великолепно.
После известной процедуры знакомства, представления и демонстрации им Вени и маленькой Виолеты, и осмотра новой квартиры, Вита накормила гостей лёгким, но сытным завтраком и на такси отправила их с Лёнькой не кладбище. Город мертвых, как и города живых, имел чёткую, легко запоминающуюся систему адресов. Участок, ряд, могила номер такой-то. Не пропустишь. Ленька объяснил, как лучше всего добраться от входа до Вериной могилы. Аккуратные холмики, незатейливые, но не лишённые элегантности памятники произвели впечатление. «Очень хорошо ты всё сделал, только вот крест…» Лёнька никогда не разговаривал с тестем о политике и не знал, как он отнесётся к его новым взглядам. А огорчать этого очень хорошего человека ему не хотелось. ««Вера сказала мне, что её в детстве бабушка крестила...» «Лёня», - сказала вдруг тёща твёрдо, - не надо тебе оправдываться за своё доброе. Я просто поражаюсь, какой ты правильный человек! И правильно сделал! Эта власть пришла и, поверь мне, она уйдёт. А мы и Бог наш останемся». Тесть промолчал, не стал возражать. К их возвращению был готов уже обед. Вита превзошла саму себя, и чарки не пожалела. «Пейте, не стесняйтесь. Мы вас на вокзал не такси отправим. Или, если хотите, можете у нас на ночь остаться.» Остаться они не захотели. «Да, -. сказал тесть, - ты берёг её, как мог. А что не уберёг, то не твоя вина. Но то что ты её никогда не забываешь и что можешь для неё делаешь - за то огромное тебе спасибо! Её, конечное дело, не вернуть, но как-то легче». Тем временем подошло такси, и они уехали. Всю ночь почти Лёнька не спал. Если бы они знали! Если бы они могли только знать! Но объяснить такие вещи непосвященному человеку трудно, если вообще возможно. И ничего тут не поделаешь.
Жизнь опять вошла в свою прежнюю колею. Из Америки нечасто, но весьма регулярно приходили письма с описанием подробностей тамошнего быта. Теперь у Лёньки были сведения из самого, что ни наиесть первоисточника, которыми он, впрочем, благоразумно предпочитал ни с кем не делиться. По окончании своего декретного отпуска, Вита взяла, как водится, год за свой счёт. Ни у кого никаких подозрений это не вызвало. Всё так делают. Прошло, пожалуй, некоторое время, пока до Лёньки дошло: несмотря на отсутствие Витиной зарплаты, они живут ни в чём не нуждаясь, пожалуй, даже лучше, чем раньше, когда Вита работала. Когда он поделился своими впечатлениями с самой Витой, та принялась, как всегда долго и заразительно смеяться. «Слушай, Лёнчик, поверь мне, у меня вовсе нет богатого любовника. А даже если бы и был, то он тебя и твоих детей содержать бы не стал. И нелегального бизнеса у меня тоже нет. Когда бы я им занималась? Всё дома и дома...» Посерьезнев, сказала: «Могла, конечно, тебе и не говорить, да уж ладно, скажу, чтобы ты не вообразил себе, чего. Мне мама оставила. А если точнее, то тебе. Береги, говорит, его, как зеницу ока. А то найдётся какая-нибудь, уведёт. А я ей: он такого себе не позволит!» Опять это «он этого не сделает, он себе такого не позволит!» Позволил ведь! Впрочем, Вита была права. Он ни за что не бросил бы её с детьми из-за другой женщины. «Если тебя спросят, где деньги берёшь, скажи им: в тумбочке». И она рассмеялась своей же собственной шутке. От дальнейших расспросов Лёнька воздержался. Вита итак слишком много ему сказала. Вытянуть из неё больше, было делом совершено неосуществимым. Это ему подходило и вряд ли КГБэшники станут докапываться.
Период жизни, от оформления Витой отпуска за свой счёт и до самого отъезда, разделилась в Ленькиной памяти на два этапа - до получения вызова и после получения вызова. Первый этап характеризовался изучением английского и возобновлением физической близости с Витой. Вита пустила его к себе вскоре после родов, но делала это осторожно, редка сама что-либо получая. Но постепенно она вошла во вкус и принялась наверстывать упущенное. На время она оставила свою два-раза-в-неделю систему. Могла даже, во время полуденного сна детей затянуть его в ванну или ещё в какое укромное место. Но, как это всегда бывало с Витой, вдоволь накушавшись, она вернулась к прежним привычкам. Ленька учил язык самостоятельно, а Вита продолжала учиться с детьми и с Лёнькой тоже. Что она выучила и выучила ли, оставалось пока неясным. Вызов, которого Лёнька так ждал, пришёл всё же неожиданно. И тут произошло то, чего он всё время ожидал и боялся. Вита заявила: «Я никуда ехать не собираюсь. Мне и тут неплохо». У Лёньки потемнело в глазах. «Вита, мы с тобой, вроде бы, договорилась…» «Мы с тобой ни о чём не договаривались. Были какие-то намёки, но я ни разу не сказала тебе, что поеду». Чтож, это была правда. Что теперь делать!? Поехать вдвоём с Лидочкой? А Виолета? Она ведь тоже его дочь, и Вита ни за что её не отдаст. Нет, единственный выход - это заставить Виту дать согласие.
«Слушай, Вита. Я не знаю, сколько тебе оставила мама, но я знаю: рано или поздно они кончаться. Что делать будешь?» “Подумаешь! Они будут мне посылки посылать, ещё денег передадут. Если не подавать, то вызов в течение полугода станет недействительным без всяких последствий. На вот почитай, что мне мама оставила». И она вдруг достала откуда-то и вручила ошеломленному Лёньке подробнейшую инструкцию, как надо оформлять выезд из СССР. «Вит, хорошо, ты молодая, физически здоровая женщина согласна до старости жить за чужой счёт. Ладно, допустим. Но подумай, что здесь ждёт детей». «А что!? И Веню моего, и Лидочку твою можно записать русскими...» «А Виолету? Она -то ведь сто процентная еврейка…» На это Вита ничего ответить не смогла. Неделю обстановка между ними была напряжённой. На Витины попытки приласкаться Лёнька был холоден. «Вит, ты не обижайся. Я не пытаюсь шантажировать тебя этим. Но и настроения нет. Обидно мне за тебя. Вроде и неглупая ты, а вот не понимаешь. Когда уедем…если…, то тогда только ты сможешь увидеть, из какого говна я пытаюсь тебя вытащить». К концу недели Вита сдалась. Похоже было на то, что она с самого начала осознавала: ехать придётся. Но эта её инерция, а может обыкновенная вздорность или желание показать, что она тоже имеет власть… Кто знает. Неважно. Важно, то, что она, в конце концов, согласилась ехать. Стали готовиться по инструкции к подаче заявления.
Требовалось получить согласие от родителей. Виты это, по уже известным нам причинам, уже не касалось. Лёнька позвонил матери. «Мам, нам надо к вам приехать». «Я знаю в чём дело. Не говори ничего по телефону. Приезжайте». В агентстве Аэрофлота, оказавшемуся неожиданно совсем рядом с ними, взяли билеты туда и обратно. Лёнька оформил пару дней в счёт отпуска. Вещей с собой много не брали - кой-какое бельё и запчасти для детей. Такси довезло до Аэропорта. Лидочка и Веня никогда ещё никуда не летали, да и вообще, никуда не ездили, и всё им было очень интересно. Маленькая Виолета тоже с нескрываемым любопытством глазела по сторонам. В самолёте им, как пассажирам с детьми, дали места у самой кабины. Стюардессы были внимательны и заботливы. Двигатели тихо равномерно гудели. Самолёт шёл намного выше облаков и земли видно не было. Полёт длился около семи часов. За это время довольно-таки неплохо накормили обедом. Дети, вдоволь набегавшись по всему салону, уснули. Виолета, убаюканная тихим рёвом двигателей давно уже спала у Лёньки на руках. Когда приземлились, было совсем темно. Расторопная Вита быстро нашла где-то такси и подала водителю адрес, по которому Лёнька писал своим письма. Они ехали по большому промышленному городу с высотными зданиями, трамваями и троллейбусами. Огромные заводские комплексы перемежались с кварталами многоэтажных жилых домов. Ехали долго и, наконец, очутились возле красивого одноэтажного отдельно стоящего дома. «Тут что-то не то», - начал было Лёнька. «Это тот адрес, который вы мне дали. Я знаю этот город, как свои пять пальцев и другого такого адреса нет». Пока Вита расплачивалась, Лёнька выгружал детей и багаж. Тут дверь особняка открылась и на пороге показалась сама Мария Израилевна. «Заходите, дорогие дети, заходите».
И Лёнька, и Вита выросли в многоэтажных, многоквартирных домах. Они, конечно же, знали - в сёлах и на окраинах люди живут в собственном отдельном жилье, некоторые из которых могли быть весьма просторными. Но в таких домах не было ни воды, ни канализации, словом, «удобства во дворе». Мысль о том, что у них в стране одна семья может жить в отдельном доме со всеми удобствами, казалась им просто невероятной. Марья Израилевна, прочитав в глазах сына и новой невестки нескрываемое удивление, пояснила: «Это всё не наше. Папа, ведь, занимает крупную должность на заводе, где работает двести тысяч человек. Ему положен этот особняк. Но стоит уйти с этой должности - и его придётся освободить для того, кто эту должность займёт. Но мы об этом уже позаботились. И у нас скоро будет своя кооперативная квартира, на случай чего». В первую очередь Марья Израилевна развела их по комнатам - Вене и Лидочка своя, а Лёньке с Витой и Виолетой - своя. И сразу же схватила она на руки свою новую внучку. Виолета пошла к ней, как будто знала её всю жизнь. Она посмотрела на бабушку своими большими серыми глазками - и вдруг радостно улыбнулась, растопив её сердце на веки вечные. Отца ещё не было дома: большая должность - большие заботы. Подождав, пока дорогие гости очухаются после долгой дороги, она пригласила всех в столовую. Но те от еды отказались, до прихода хозяина. Бойкая Вита всё же несколько робела перед своей утонченной интеллигентной свекровью, но та, с манерой, так свойственной всем аристократам по духу (а не по богатству или титулу), принимала её сердечно и без малейшей тени высокомерия. И Вита, если и не преодолела свою робость, то отвечала ей с полным доверием.
Юрий Давидович пришёл где-то через час. Ещё через пятнадцать минут все сидели за столом, где была, пусть не богатая, но изысканная еда и в бокалах налито сухое вино для взрослых и виноградный сок для детей. Но никто их взрослых ни к еде, ни к вину не прикоснулся. О чём думал Ленькин отец, мы знать не можем. Но, взвешивал, должно быть, свою карьеру с одной стороны и благополучие своего сына и внучек - с другой. В том, что тут у Лёньки нет никаких перспектив, а там ему будет лучше, он ни на секунду не сомневался. Юрий Давидович был человек недюжинного ума, но и обладал незаурядной мудростью. Такое редкое сочетание этих двух качеств в одном человек делало его бесценным руководителем. Проведя большую часть своей жизни на руководящей работе, принял он неисчислимое множество, несомненно, очень важных и ответственных решений. Но это было самое нелёгкое из всех. «Знаешь, что, сынок. Мы с мамой, что ни говори, большую часть своей жизни прожили. А тебе ещё жить да жить». «Папа! Я не хотел бы, чтобы у тебя из-за меня были неприятности.!» «А у тебя есть выбор? Выбор у тебя только один: ехать - а тебя без моего согласия не выпустят - или не ехать. Ты ведь решил ехать - и ты не шутишь. Кстати, между прочим, и неприятности могут быть совсем небольшие. Я им пока нужен». Он отпил небольшой глоток из своего бокала. Лёнька, у которого от волнения пересохла глотка, жадно выпил свой бокал. Вита лишь пригубила. Вино было на редкость ароматным и вкусным… Забегая вперёд, далеко за пределы нашего повествования (сколько можно! Отправить этого автора в будку и на пенсию! Сейчас же!), следует сказать, что принял Юрий Давидович тогда одно из самых правильных, самых мудрых и самых удачных в своей жизни решений. Ведь ни он, никто-либо из нас, не знал, и не мог знать, что через каких-то bloody пятнадцать с чем-то лет и огромный завод - гордость всей страны - и его должность, окажутся стоящими ломаную итальянскую лиру (или японскую Йену, если это вам больше подходит) в базарный день. И именно Лёнька тогда-то и вытащит своего отца и мать из чуть ли не нищенского полуголодного существования, чтобы они, пусть в далёкой стране, но смогли прожить остаток своей жизни спокойно, безмятежно, ни в чём не нуждаясь, окружённые любимыми внучками и со, столь нужными старым людям, лучшими врачами мира в своём полном распоряжении.
Они провели в гостях четыре дня. Счастливые бабушка с дедушкой не могли насмотреться на Виолету. Впрочем, ни Лидочка, ни Веня не были обделены вниманием. В воскресенья Марья Израилевна повела Леньку, Виту и старших детей смотреть город, в то время как Юрий Давидович охотно остался с ненаглядной внучечкой. В понедельник Марья Израилевна позвонила своей закадычной подруге Ольге Ивановне, начальнице заводского ЖКа и на соответствующей бумаге была поставлена соответствующая печать и подпись, в то время как всё происшествие осталось в строжайшей тайне. Растроганный Лёнька пообещал, если всё будет как надо, обязательно приехать с детьми попрощаться. Перед самым их отъездом домой Юрий Давидович обратился к Лёньке. «Есть ещё одна вещь, которую я считаю своим долгом тебе сказать. Ты Коэн. Не спрашивай меня, что это такое, объяснить тебе я не могу. Но ты потом узнаешь, я уверен. А пока запомни это слово «Коэн». Когда ехали в аэропорт на заводской машине, Вита вспомнила. «Я об этом что-то такое слышала. Это тот, кто на Судный День из-под накрывки что-то такое выкрикивает. Во всяком случае - это большой почёт…» Они вернулись домой полные впечатлений от поездки и с заветной бумагой, тщательно уложенной в толстую папку. Вита взялась собрать остальные документы, кроме тех, что касались Лёньки лично. За три недели до подачи Вита съездила в свой НИТИ-70 и подала заявление об уходе. В заявлении говорилось, что по воле случая у неё на руках оказались трое детей и она решила временно оставаться с ними дома. Это была чистейшая правда. Оставалось только подавать. Районный ОВИР состоял из чиновницы паспортного отдела Альбины Игнатьевны Долгих. Это была молодая ещё совсем, весёлая и улыбчивая женщина. На доске почёта красовался её портрет в полной парадной форме капитана милиции. Она приняла документы и сказала, что позвонит, если будут новости.
Подав документы. Лёнька переступил неволимую черту, перешёл Рубикон, из-за которого возврата уже не было. Вообще-то говоря, путь к отступлению был, но Лёнька даже и думать о нём не хотел. И не потому, что отступники навлекали на себя дружное единодушное презрение и друзей, и врагов. Нет. Просто Лёнька изо всех сил стремился вырваться из этой страны, жить в которой ему становилось всё труднее и труднее. Мелкие мелочи, такие как хамство продавщицы или долгое отсутствие троллейбуса, ранее воспринимаемые, как должное, теперь переносились болезненно. Впрочем, мысль о том, что скоро он от всего этого безобразия избавится навеки вечные, приносила желанное облегчение. И, в который раз по счёту, Лёнька сделал очередное открытие: этот совершено противоестественный порядок вещей, именуемый Советской Властью, до сих пор существует лишь только потому, что большинство людей хочет этого. Они не только не понимают всей скотскости своего существования и всего трагизма своего положении, но ещё и гордятся им. Произошло это так. Собралась в отделе кучка евреев. Все уже знали о Ленькиных делах. «Если тебе там плохо будет, попросишься назад…» «Нет, - зло сказал Лёнька, - улицы подметать буду, посуду мыть в ресторане, а назад не попрошусь». И тут вмешался Витька Калашников (тоже мне еврей - Калашников! Впрочем, ленькина фамилия тоже не совсем по-еврейски звучала): «А, по-моему, этот строй является самым лучшим, самым совершенным, какой только возможен…» Лёнька оторопел. На такое даже и возразить была нельзя. Если скажут на белое - чёрное, то о каком возражении может идти речь. И кто это сказал!? ««Знаете, что», - сказал Лёнька тихим от ярости голосом, - вы рабы! Вам тут нравится, fine! (Лёнька чисто механически ввернул английское слово). Живите здесь на здоровье, сколько вам хочется. А я поехал…» Поразмыслив немного, Лёнька сообразил: сейчас не арестовывают на каждом шагу и не засылают в лагеря не потому, что коммунизм приобрёл «человеческое лицо». Нет. Репрессии просто больше не нужны. Они преуспели в выведении целой нации рабов, таких как Витька Калашников.
Да, тот колхозник был совершено прав, назвав их рабами. А кто ж ещё они были?! И тут до Лёньки вдруг дошло: самая главная прелесть жизни в рабстве и заключается в отсутствии необходимости самому о себе заботиться. Вот почему, во время гражданской войны в Америке, рабы, должно быть, до последней капли крови защищали своих хозяев. Ещё бы! Ведь тогда придется самих себя кормить, одевать, жильё себе строить... Или Наполеон, видать, думал: приду, вот в Россию и бедные несчастные крепостные рабы тут же восстанут против своих тиранов-помещиков… Рождённый свободным, бедный Наполеон рабской психологии не понимал. Вот и просчитался! Неудивительно теперь, что жизнь в рабстве очень даже устраивает этого самого Витьку. А вот он, Лёнька, один из немногих, кто хочет самому быть хозяином своей же судьбы. Плохо-хорошо - всё его. А в том, что он своей судьбой распорядится наилучшим способом и будет жить во много раз лучше, чем сейчас, Лёнька, пусть слишком самоуверенно, ничуточки не сомневался. У него не было иллюзий, как у некоторых чрезмерных оптимистов (были и такие), что стоит ему пересечь границу - и сразу у него всё появится. И автомобиль, и дом, и деньги, и что только ты хочешь. Нет, никто ему ничего даром не даст. Просто он сумеет сам всего добиться. Лишь бы ему такую возможность дали. А уж-то в себя самого Лёнька верил.
Вскоре после подачи, он получил звонок из ОВИРа. Предлагалось придти. «Слушайте, молодой человек (Альбина была его возраста, а может и младше). Ваша первая жена умерла. По закону, Вы не обязаны заботиться о родителях покойной жены. Но Ваша дочь Лидия - их внучка. И, кто знает, может они будут нуждаться на старости лет в её поддержке. А посему, я настоятельно Вам рекомендую взять от них подписку, что они не возражают против отъезда их внучки на постоянное место жительства за рубеж. Это вам не повредит, а помочь может сильно...» Каким-то шестым чувством Лёнька понимал: спорить и вступать в пререкания в этом месте не только вредно, но и совершено бесполезно. К тому же, действительно, бывшие тесть и тёща имеют полное право знать о том, что их единственную ненаглядную внучку увозят на «постоянное место жительство за рубеж». В воскресенье Лёнька, прихватив Лидочку, отправился первой электричкой в Петров Град, тот самый город, где жили тесть и тёща. К счастью, застали их дома. Им, конечно, обрадовались, но сразу же почувствовали - не зря и, кто знает, может, и не к добру, этот неожиданный визит. Предложили позавтракать, но Лидочка, которая в последнее время всё более и более брала на себя роль говорить от имени своего папы (он ведь всё равно сделает, как она скажет) заявила: «Вита нас очень хорошо накормила, и мы сейчас не хотим». После чего она проследовала в комнату, где выросла её мама проверить всё ли в порядке. Ведь теперь эта комната была по праву её. «Ладно, рассказывай». Сели за стол в кухне. «Мы решили уехать». «Куда, зачем, насколько?» Тут Лёнька сообразил: здесь новый феномен эмиграции не был настолько известен и распространён, как в областном центре и слово «уехать» мало о чём говорило. «Куда ехать? В Америку. Насколько? Навсегда. А вот зачем - это долгий разговор». «Это тебя новая жена подбила?» «Как раз нет! Она ехать не хочет, чуть было не сорвала всё. Если бы Вера была жива, я б лучше с ней поехал…» «И Лидочку с собой берёшь?» «Ну так, а как же! Я без неё и шага никуда не делаю. Я бы вам и раньше сказал, да не знал, получиться с этого что-нибудь. Опять-таки, Вита эта…» «Скажи, тебе что, плохо здесь?» «Как бы вам сказать? Нет, мне не хуже, чем другим и уж, конечно не хуже всех. Но... я хочу большего. И не так для себя, как для своих детей…» «А ты думаешь, Лидочке там будет лучше?» «Не думаю. Уверен. Я в себя верю. Буду работать дань и ночь, но её выучу и тогда она будет жить так, как никому из нас и не присниться». «Ты сам понимаешь, что мы чувствуем. Ведь мы можем никогда в жизни её больше не увидеть. Но в тебя мы тоже верим. Говори, что от нас надо».
Но в общем-то, на ОВИР им жаловаться было бы грех. Несмотря на справки востребываемые время от времени, одна нелепей другой, всё шло, по словам самой Альбины, «лучше даже и быть не может». Вита относилась ко всему вокруг неё происходящему не то что безразлично, но как-то очень уж очень беспечно «Чего ты переживаешь, нервничаешь. Да выпустят нас, успокойся. А вот дальше-то что?» И опять-таки Лёнька вдруг сообразил, почему Вита так во всём была уверена. Её мать, брат и невестка были какие-то деятели, вы знаете в какой отрасли. И такси к ним приезжало. Ведь когда у тебя машина, то это видно. А сколько ты на такси потратил - если шофёр умный, то никто не узнает. И связи у них были повсюду. Не исключено, что и в ОВИРе. Да и сам их торопливый отъезд… Что им здесь плохо было? Значит, возможно, кто-то предупредил - уезжайте, мол, а то хуже будет. Лёнька был, однако, достаточно благоразумен не делиться ни с кем своими догадками, в особенности, с Витой. Вита несомненно кое-что об этом знала, а может, даже больше, чем он мог себе нафантазировать, но весь опыт общения с Витой предостерегал от вопросов. Пусть лучше она себе думает, что он без внимания. Как-то он пришёл в главную нотариальную контору города, где надо было первично заверить копию диплома, свидетельства о браке и рождения детей (наученный опытом, Лёнька решил ещё заверить копию свидетельства о смерти Веры) ибо ни один подлинник не выпускали. И тут он встретил вдруг высокого симпатичного мужчину, лет за сорок пять. Лицо мужчины показалось ему чем-то очень знакомым. Он явно его где-то видел, но где и при каких обстоятельствах- этого вспомнить не мог. «Что, Лёня, не узнаёшь. А ладно, ты-то и видал меня раз в жизни. Я Фомин. Механик тот, что ты судье сказал не виноват. Так вот я - это он самый и есть».
«Здравствуйте. А что Вы тут делаете? Ой, извините, что спрашиваю. Какое моё дело. Что Вам надо, то и делаете». «Не надо извиняться. А то же, что и ты. Отъезд оформляю». «А Вы разве… вот ведь не подумал…» «Ты прав, я нет. А жена у меня да. Вот мы и едем... Слушай, приходите ко мне в гости. Скажем завтра. Скажи жене, забирай детей и приходи. Мы все тебе рады будем. Вот мой адрес и телефон. Часам к семи. Я, ты сам понимаешь, работаю поздно. Но к этому времени вырвусь, приеду. Всё! До завтра». Когда Лёнька рассказал Вите новейшее развитие событий, она, почему-то не удивилась. И приглашение приняла как-то сразу. Только - или ему показалось - тонкая ироническая, чуть ли не злорадная усмешка промелькнула в уголках её губ. Вита собралась капитально. Приготовила бутылку коньяка, детскую игрушку и коробочку каких-то там духов. Вызвала, как всегда, такси. Фомин жил в пригороде в отдельном доме с садом, окружённым высоким плотным забором. Пока Вита ковырялась, как курица, с детьми и подарками, Лёнька, с Виолетой на руках, позвонил у калитки. Калитка сразу же открылась, словно их только и ждали. На пороге стояла… Катя. Она быстро чмокнула Лёньку в щеку, а Виолету в лобик и побежала за Лидочкой. Дверь отворилась. На крыльце стояла женщина лет тридцати пяти, роста среднего и довольно-таки пышная. «Заходите, гости дорогие, милости просим!» Уж если кто-то и был типичной жидовкой, то это была мадам Фомина. Ленька ещё не дорос до того возраста, когда чуть ли не любая бабёнка моложе себя лет эдак на десять, если только она не феноменально глупа или уродлива, кажется тебе очень даже весьма симпатичной и привлекательной. А посему он, мягко говоря, ничего особенного в ней не нашёл.
Тем временем во входной двери показались сначала Вита с Веней и Катя с Лидочкой на левой руке. Из внутренней двери вышел Фомин, с мокрыми волосами и на ходу застёгивая воротник белоснежной чистой рубашки. «Знакомьтесь: хозяюшка моя, Зоя». Лёнька пожал протянутую ему пухлую ладонь. Катя с Витой чинно расцеловались. Вита не спеша вручила хозяину бутылку, хозяйке духи, а игрушку вынырнувшему откуда-то крепкому бутузу лет трёх. Фомин пояснил: «Наследник мой, Семён». В мгновение ока собрали колыбельку для Виолеты и установили её в середине столовой. Поразило обилие в доме книг на всякие темы. Зоя не относилась к разряду болтливых, но, по сорвавшимся нескольким невольным фразам, можно было заключить, что, несмотря на простецкую внешность, была она довольно-таки образована. Ещё одно поразило Лёньку. Под окнами были батареи центрального отопления, а на кухне - раковина с двумя кранами. Проследив за его взглядом, Фомин пояснил. «Это всё нетрудно. Было бы желание, голова на плечах, да руки. Та же выгребная яма (не к обеду будь сказано), только вода (ну и всё остальное) из дому идёт. Тот же колодец, только помпа воду прямо в дом качает. Вот и всё. Колонка водогрейная и котёл АГВ продаются всюду. Вот видишь, просто и хорошо. А жить в клопятнике, где все друг у друга на голове, мне как-то не по душе». Катя явно была дочь Фомина. Сходство, разве что кроме роста и сложения, было разительным. К жене отца она относилась, пожалуй, с уважением, называя её «Зоя Зиновьевна». Фомин же обожал свою жену, называя «Зоюшка-любочка». Она же величала его «Андрей Игнатьевич», прямо как в дворянских романах.
Стол уже был, в основном, накрыт. Поражало обилие изысканного хрусталя, какого Лёнька отродясь не видал. Тарелки тоже были какие-то непростые и Лёньку охватил страх, вдруг нечаянно разобьёт одну. Но Фомин, словно прочитав его мысли, пробасил добродушно: «Не бойсь, Леонид. Не мы для вещей, а вещи для нас». Вите подали искрящийся хрустальный графин с ледяной водкой. Зоя Зиновьевна пила из изящного графина какое-то вино. Остальным был коньяк, наливаемый прямо из кувшина-петуха, похожего на те, что рисуют в иллюстрациях к русским народным сказкам. Рюмочки были небольшой ёмкости и пока наливали следующую, предыдущая давно выветривалась из головы. Хозяин произнёс первый тост: «За нас за всех, за собравшихся в доме сиём, и чтобы всё получилось, как задумано». Было жаркое из какого-то птичьего мяса, напоминающего курятину, но не курятина, копчёная рыба, пирожки с мясом и капустой, свежие и маринованные огурцы и помидоры, грибы - что угодно. Лёнька тогда совершено не обратил внимание на отсутствие ветчины, корейки, свиного балыка и других изделий из свинины. Он вспомнит об этом намного позже. А пока все оживлённо беседовали. Катя посадила Лидочку рядом с собой, кормила её и часто прижимала к себе несильно.
«Между прочим, Витольда Захаровна, я имел честь знать Вашу матушку и отца Вашего. Мы с ним вместе воевали. Совсем пацанами были...» Вита подняла на него взгляд. «А где мой отец? Он жив?» «Насчёт здоровья не знаю. А вот жив он, и живёт сейчас в Москве. У меня есть его адрес и телефон. Перед вашим уходом я тебе его дам». «А почему они разошлись?» «Слушай, Вита. Я никому лекций и нотаций не читаю. Ты такая же по возрасту, как и моя дочь. И я посмею позволить себе сказать: дети не должны обсуждать и осуждать своих родителей». Он посмотрел на Катю. Та и глазом не моргнула. «В пятой заповеди говориться: «Почитай отца своего и мать свою». Жизнь, Виточка, прожить - не поле перейти. Всякое бывает. Я вон, с матерью её развёлся тоже. И мы друг-другу не враги. Так что будешь в Москве, позвони отцу и, я гарантию даю, он будет счастлив тебя увидеть. И внуков тоже». «Скажите, пожалуйста, а Вы, я вижу, библию знаете?» «Знать её, Лёничка, мудрено. Люди этому всю жизнь посвящают. Могу только сказать: читал». «А Вы случайно не знаете, что такое «коэн?» «Случайно знаю. Это непосвященному трудно объяснить, но всё же попробую. Ты может, слышал, что евреи были в египетском плену. Оттуда их вывел пророк Моисей. Пророк всех пророков. У Моисея был брат Арон. Вот в пустыне повелел Господь построить передвижной храм, как большой шатёр, вроде бы. Назывался этот храм Скиния Завета. Так вот Арон, за ним его сыновья и их потомки служили в этой Скинии, а потом и в стационарном храме. Их называли коэнами и только они имели право быть священниками в храме».
«Так вот коэн- это потомок Арона. Когда-нибудь храм опять отстроят и коэны будут в нём священниками». «А что они в Судный День должны кричать из-под покрывала?» Фомин снисходительно усмехнулся. «Во- первых не только в Судный День, но и в некоторые другие праздники тоже. Во-вторых, не кричать, а благословлять народ. И, наконец, не из-под покрывала, а накрывшись талесом. Это накидка такая, которую в синагоге каждый верующий одевает. Я тебя, Лёничка, не виню, что ты про себя же самого ничего не знаешь. Были когда-то на Руси татары, были кое где турки. И никто из них веры ихней у народа забрать не стремился. А вот пришли большевики - и что они первым делом сделали? Забрали у людей веру. Вот и получился русский - не русский, еврей - не еврей. Вот при царе евреев не жаловали. Что было, то было. Но и веру у них силой не забирали. Если ты читал «Записки их мертвого дома» Достоевского, то там евреям-каторжникам в субботу выходной давали. То есть веру ихнюю уважали. Я бы хотел видеть, как еврей в большевицком концлагере в субботу выходной попросил бы! Через десять минут его бы в живых не было. Впрочем, были и такие. Умирали, а от веры своей не отрекались… Ладно, короче говоря, ничего хужего народу не сделаешь, чем веру у него отнять. Понимаешь ты это или не понимаешь, но ты едешь для того, чтобы быть самим собой, кто ты есть, кем ты хочешь быть, а не тем, кем проклятые коммуняки хотят из тебя сделать. Хошь верь, хошь нет, а придёт время и нас героями назовут».
Нет, героем себя Лёнька не чувствовал. Вместо этого было некоторое, затаённое чувство, если не вины, то неловкости покидать то, чем он до сих пор жил, сослуживцев, друзей и знакомых, родителей, бывшего тестя с тёщей, город и страну, в которой родился и вырос. А скорей всего была это легчайшая тень сомнения в правильности своих действий. Ничего плохого в этом нет. Только фанатики устремляются вперёд, очертя голову и не подвергая сомнению ничего. Но истинный фанатик, не демагог, хорошо знающий, что он делает, а истинный фанатик, даже правого дела, всегда безнадёжно глуп. Нормальному человеку, а еврею в особенности, свойственно сомневаться и ничего плохого в этом нет. Если изобразить нормальную, не прерванную внезапной смертью человеческую жизнь в виде графика, то где-то так, лет до двадцати восьми, кривая идёт вверх, сначала круто, потом замедляясь. Между тридцатью и сорока пяти годами линия жизни идет уже вниз, сначала под незаметным почти углом, так что этот участок кажется прямым, а затем уклон становиться уже заметным. Следом, у разных людей по-разному, но всегда вниз, идёт человеческая жизнь к своему закату. Так было всегда и так будет всегда. Так вот, Лёнька в описываемый нами момент находился на этом почти прямом участке графика своей жизни. Восходящая ветвь, время первых впечатлений, потрясающих в окружающем тебя мире, радостей и огорчений, восхищений и разочарований, первой любви и первой близости - все это осталось уже позади. И поверьте вашему покорному слуге, прошедшему через это, очень нелегко и очень непросто, а вернее сказать, невозможно, взять, да и зачеркнуть прошлую свою жизнь, да ещё и самую лучшую часть её, прошедшую в этой стране. Но из десятков тысяч уезжающих, каждый по своей причине, Лёнька был один из немногих, кто понимал, что он потеряет здесь и что он найдёт там, куда он едет. Это придавало Ленькиным действиям спокойную решимость.
Наступил перерыв в еде и питье. Фомин вышел во двор покурить, Вита вовлеклась в беседу с Зоей Зиновьевной, а Катя повела Лидочку и Лёньку смотреть дом. «Я хочу писять». Катя отворила дверь в комнату, весьма немалого размера, где у окна стоял в гордом одиночестве их величество унитаз. Ближе к двери к стене была прикреплена раковина с краном. Катя включила свет. «Иди, маленькая. Только не забудь спустить воду и помыть ручки». И она закрыла за Лидочкой дверь. «А вот и ванная комната». Катя чуть ли не впихнула Лёньку вовнутрь, подперла спиной дверь и, крепко до боли обняв, впилась в Ленькины губы. «Лёничка родной, - шептала она жарко, - это ещё не всё. Мы с тобой ещё увидимся. Там. Пусть через два года, через три, через семь, но увидимся…» За стенкой послышался голос унитаза. Катя включила свет, бегло, но тщательно осмотрела Лёньку и вскочила в соседнее помещение. «Давай я тебя подержу, тут высоко. Вот умница.!» Такой ванной Лёнька никогда не видел, даже в особняке у отца. Метра на полтора всё было обложено кафелем, а сама ванна была заподлицо с гранитным полом. «Видишь, как, тут не совмещённый санузел, а ванная комната и туалетная комната…» Втроём они вернулись к столу как раз вовремя. Дружеский ужин и беседа продолжались». Лёня, а ты в Бога веришь?» «Верю!» - даже на секундку не задумавшись, ответил Лёнька. Ещё бы! Даже если он и хотел бы не верить, то не получилось бы. Ведь если есть Он, то обязательно есть и Бог. «Ну чтож, если вера есть, знания приложатся. Тут ведь тяжело, почти невозможно добыть даже Ветхий Завет, ты потом узнаешь, что это такое. Приедешь всё это будет и, причём, на русском языке». По пути домой, стараясь не разбудить сонных детей, Лёнька спросил тихо: «А ты знала, что Фомин - Катин отец?» «Конечно!» «А почему ты не сказала мне в суде?» «А зачем, ты же Катю всё равно не знал». Вита явно не обратила внимания на то, что Лёнька поневоле услышал тогда её разговор с Катей. «А чего она на суде не осталась?» «Они тогда в ссоре были, только вот этим летом помирились». «За что в ссоре, что Фомин на еврейке женился?» «Что ты, что ты! Национальность тут роли не играла, а вот возраст её, да. Ну а потом Катя вдруг разобралась... ну в Зое. Вот и помирились».
Теперь Лёнька находился в постоянной связи с Фомиными. Вскоре после своего визита Вита с Лёнькой пригласили к себе Фоминых и Катю. Та тоже стала, вроде как, своя. Лёньке многое стало ясно насчёт Кати, но не всё. По-видимому, узнав от Виты, что Лёньку посылают на курсы, она напросилась и сама. Это объяснимо. И Лёнька чувствовал, именно знакомство с ним повлияло на её решение помириться с отцом. Одного он не мог понять, почему Катя зациклилась именно на нём. Ладно, думал он, когда-нибудь и это разъяснится. А тем временем разрешение на выезд пришло. Лёнька информировал Фомина. Оказалось, тот получил такую же новость. Фомин предложил вместе поехать в Москву для оформления того, что надо в министерстве Иностранных дел и взять билеты до Вены. Но до этого следовало получить визы в областном МВД и уплатить по пятьсот рублей на взрослого за лишение их своего же гражданства. Всё это, за исключением разве что уплаты денег, сопровождалось мелкими пакостями и мелкими гадостями, чинимыми чиновниками соответствующих ведомств. Но Лёнька терпел стоически. «Ничего! Я скоро буду подальше от вас, а вы вот останетесь здесь в своём же говне». Прошли и через это. Фомин наказал ему хорошо выспаться, так как он всегда предпочитает ехать в междугородние путешествия ночью. «Дорога посвободней, никакая ****ь под ногами не путается…» Лёнька взял документы для передачи через голландское посольство - свой и Витин дипломы (которые они по совету друзей послали почтой по неправильному адресу и получили назад), подлинники свидетельств. Больше не было. Вита выдала ему деньги на билеты, всевозможные выплаты и пятьсот рублей на мелкие расходы. «Смотри, не отказывай себе ни в чём».
Неожиданная мысль пришла Лёньке в голову. «Слушай, - спросил он Виту, - ты ведь, пусть формально, но работала в секретном институте. Как же тебя так легко выпустили?» Вита принялась безудержно хохотать. «О! Я забыла тебе рассказать. Меня как-то вызвали в ОВИР одну. Ты на работе был. Ну прихожу. Заводит меня Альбина в какую-то комнату, а там молодой человек сидит. Одет хорошо, костюм, галстук, туфли, сам знаешь. Вот вы, говорит, в НИТИ-70 работали. А что это такое? Как что, говорю, институт. А что там делают? Вы разве не знаете? Чертежи. Как, то есть чертежи? Да очень просто, общие виды, сборки, подсборки, деталировки… а что на этих чертежах? А я как знаю! Витольда Захаровна, у Вас высшее техническое образование. И должность Ваша- инженер-конструктор. И Вы хотите сказать, что ничего не понимали, что на чертеже? Я обиделась. Во-первых, моя должность - инженер-конструктор по комплектации. Во-вторых, я в любом чертеже разберусь, если мне время на это дадут. А кто мне даст? Так что же Вы делали? Ну как что? Берёшь общий вид и спецификацию, проверяешь, чтобы всё было. Если нет- закажешь. Потом берёшь подсборку и спецификацию... Он говорит: проверяешь, чтобы всё было. Да, говорю, а как Вы догадались? Работа у меня такая - обо всём догадываться. А Вы знаете, что потом с этими чертежами делали? Конечно, знаю. Заказчику отправляли. А кто заказчики? Да разные. Триреченск, Барнаул, Павлоград... И что там с этими чертежами делали? Как что делали? То, что на чертежах. Если валик, так валик... Если болт, так болт... Правильно, а как Вы догадались... И так в таком же духе… Если бы я действительно каждый чертёж смотрела, то давно бы стояла под церквой с протянутой рукой...» Юмор - еврейка, просящая милостыню на паперти - до Виты не дошёл.
Знакомые серые «Жигули» подкатили к Ленькиному подъезду в восемь. Фомин не спеша вышел, открыл багажник, куда Лёнька уложил свой небольшой чемоданчик и плащ. Фомин знал город получше любого таксиста. Проехав по каким-то закоулкам, он скоро оказался на шоссе, ведущем к Москве. «Я, брат, до того, как механиком стать, почитай пол Союза объездил. Как в двенадцать лет научился, так и езжу, и езжу, и езжу. Никак остановиться не могу.» «Скажите, - вдруг вспомнил Лёнька, а что будет с Вашей...» «А ничего не будет. Я, по прошествии полутора лет, подал прошение - и меня помиловали. Иначе кто б меня выпустил...» «А Вы, если не секрет…» «Чем жить собираюсь. О, брат, я буду жить, как и здесь, лучше вас всех. Машин там... сам представляешь. Вы вот с Витой приедете - и сразу по автомобилю купите. А как же! Там без этого никак нельзя. Дети подрастут - и им по автомобилю. Так что мне работы - за всю жизнь не переделаешь. Сам не управлюсь - найму людей. Мне-то проще всех. Вам вот не легко будет, но и вы устроитесь. То такое место, где никто ещё не пропал» «А откуда Вы…» «Ты вот, Лёничка, как и Катя моя, сидишь в отделе. Возле тебя одни и те же. Только пойми меня правильно. Я тех, что в отделах сидят, не презираю, а наоборот, очень даже уважаю. Но вот так оно есть. Сидишь - и всё. А я, как говориться, по роду своей деятельности, с очень многими людьми общаюсь. От того малость что-то узнал, от этого малость - вот и получается полная картина».
В пути Фомин увлекательно рассказывал всевозможные истории, в самом деле, а может и нет, случившиеся с ним во время его многочисленных рейсов по стране. И всё больше про баб. «Я их, Лёничка переебал больше, чем ты за всю свою жизнь когда-либо видел. А теперь вот жена молодая. Нельзя её обижать». Правда, была в его рассказах или трёп, но рассказчик он был великолепный и слушать его было интересно. Самому Лёньке рассказывать было, можно сказать, нечего. И «баб» у него было всего три - две жены, и его же, Фомина, родная дочь. Интересно, знает он об этом? Или догадывается? Несомненно, должно быть, то ли «по роду своей деятельности», а может просто, по природе своей, был он человеком очень даже проницательным. «Ты, Лёня не подумай, что я через чур добрый. Я нет. Я тебя чего взял? Во-первых, я знаю, у тебя в Москве остановиться негде. В гостиницу ты не попадёшь. А у меня хата, на всех хватит. Когда уезжать будем, совсем, то там ещё все разместимся. Во-вторых, ты парень не пробивной, жизни этой не знаешь. Но дело даже не в этом. Когда вот так едешь далеко, самое страшное - уснуть за рулём. Видишь, дорога монотонная, однообразная. Не ровен час, успокоишься- и всё тебе будет. А так вот мы с тобой сидим, трепимся. Никогда не уснешь. Запомни, если тебе там придётся вот так ехать, а там часто приходится, старайся один не ездить. А уж если и едешь, там такие, зоны отдыха называются, есть, остановись, походи, покемарь, если сможешь, а потом дальше едь».
Где-то в полвторого Фомин свернул с дороги к ярко освещенному зданию на выезде из какой-то спящей деревни. «Пошли, перехватим чего-нибудь, что Бог пошлёт. Кофе выпьем». Несмотря на поздний, а вернее сказать, очень ранний час заведение не пустовало. Кроме непременных шоферов, были ещё два милиционера и просто всякие, должно быть местные жители, которым чего-то не спалось. Стоял сильный аромат крепкого кофе, странного напитка в такого рода месте. Завидев Фомина, сидевшая за одним из пустых столов, подперев голову рукой, официантка подскочила пулей. «Давненько я тебя, Андрюша, не видела». Она была баба лет сорока, тугая крепкая и не лишенная некоторой миловидности в чертах. В молодости совсем была, видать, прелесть. «Да вот, Авдотья, всё дела да дела. Некогда и на свободу вырваться». «А это кто, не зять?» «Да нет, просто Катин приятель. Она у меня замуж пока не хочет, отдохнуть, говорит надо». Фомин не врал, но и правды не говорил. Впрочем, никому правда эта нужна не была. Авдотья не спрашивала, чего они хотят. Просто принесла сначала по тарелке супа и увесистому ломтю хлеба. Леньке поставила что-то в кружке. Лёнька хлебнул- коньяк. «Тебе взбодриться надо. Сразу всё не пей. Глотнул - и пока хватит. Перед вторым ещё глотнёшь. После второго допьёшь». Когда с первым закончили, забрала тарелки и принесла жаркое. А потом по кружке крепкого ароматного кофе. Фомин ел с каким-то, Лёнька бы сказал, изяществом. не спеша, спокойно, не разливая и не разбрасывая пищи, не хлебая и не чавкая. Не иначе, как видел лучшую жизнь. Они ещё посидели немного. Лёнька полез в карман за деньгами. Но Фомин остановил. «Подожди, Лёня. Сейчас я плачу. Когда твоя очередь, я тебе скажу». Ленька обиделся. «У меня денег полно. Целых пятьсот рублей!» Фомин глянул не него с комичной серьезностью. «Я знаю, для тебя это очень большие деньги. Тебе, как и моей Катьке, два с половиной месяца работать надо. И я от денег не отказываюсь. Но только не сейчас. У нас тут своя система и не надо её нарушать. ОК? К тому же машина поломаться может, шина спустить. А тут, в дороге, закон джунглей. Сколько спросят за шину или запчасть - столько и дашь. Торговаться не приходится. Так что запас не повредит».
И вот они опять на дороге, катят мимо спящих сел и маленьких городков, посадок и бесконечных полей. Фомин рассказывал, как рос в крупном сибирском селе. Как с детства пристрастился ко всякой технике. «В двенадцать лет уже ездил, а в четырнадцать - любой мотор мог перебрать, не глядя». Потом была война и его, как механика, в 1944 году пятнадцатилетним пацаном послали на фронт. Там он познакомился с отцом Виты, Захаром Савельевичем, таким как он сам малолетним солдатом. «Хвастаться не люблю. Войны я застал совсем мало, в вот горя довелось хлебнуть - не дай Бог. Но зато после войны, довелось нам в Германии три года побыть. Вот тогда я и увидел, как люди по-человечески жить должны. Мы там, в Германии на чём хошь ездили, только самолёты не летали, прав не было. У каждого по машине. По мотоциклу, а этих ружей, пистолетов - тьма тьмущая. Ну вернулся, домой- а там нищета, невежество - жизнь непроглядная. Я с собой вещей привёз - костюмов, приёмник, часов, пять ружей; пистолеты, правда, на границе забрали. Ну в общем много чего. Это всё чепуха. Вещи - они приходят и уходят. Жить вот больше так не мог, скотской жизнью этой. А тут Захар пишет. Приезжай, мол, я на дальние рейсы устроился. И тебя устрою». «А что Витин отец шофером был?» «А кем ты думаешь ему быть? Он в тринадцать лет в армию попал. Ни школы, ни института. Это всё, что он умел делать в то время. Мы, Лёничка, не дурные. Если бы нам дать нормальное детство, мы уже академиками были... ну, правда, Захарку, может, за его национальность могли не пустить… а могли и пустить. Так вот слушай. Так мы ездили в рейсы. То привезёшь, это. Вертелись В общем. И.. в школу ходили. Да, да, в школу. То, что упустили, навёрствовать надо было. Вот говорят «война помешала, бедность помешала» – *** в сраку! Кто хочет - тот выучиться».
«Вот мы с Захаркой десятилетку закончили. Он в институт автодорожный в Москве, заочно, я тут в такой же техникум. А время идёт, семьёй обзаводиться надо. Мы и женились. Он на Маргарите, я на своей Нюське. Слушай, Лёня. За Захара и Маргариту, обижайся на меня, не обижайся, я рассказывать не буду. Хочешь - спроси у Виты, но я не думаю, она что-нибудь знает, малая ещё была. Хочешь - спроси у них самих. Я буду только о себе рассказывать - и точка. Ну так вот, мы с Нюськой поженились. Я квартиру нам сделал. Зажили, в общем-то, так сказать. Катька вот появилась. Я вот сейчас только это всё осмыслил. Вот ты, когда на своей первой жене женился, я не знаю, но, почему-то уверен, ты никого не знал и она никого не знала. Вы были чистые - и жизнь у вас была чистая. Если бы не это - до сих пор жили бы душа в душу. А тут- я у неё был даже не пятый, а сколько у меня их было - я давно счёт потерял. Ну и разбежались. А тут Катька подросла. В шофера, мол, хочу. Нет, говорю, не хочешь! Я за тебя в шоферах уже отбыл. А ты вот иди в университет. И скажи спасибо, что ты не еврейка. Не твоя заслуга, правда, но так оно и есть. Пошла, послушалась, слава Богу. Ну а я что? Да так перебивался. Одна, другая, совсем никакой. Еду раз ночью. Вижу, на остановке сидит какая-то. А я раньше ещё увидел, троллейбусы все стоят. Остановился, глянул. Евреечка, лет так тридцати. Говорю, троллейбусы не ходят. Хотите, подвезу. А она мне: у меня денег нет. Знаю, говорю, что у тебя их нет. Всё равно садись. Так подвезу, что мне жалко. И ты знаешь, села. Я ведь мог садист какой-нибудь быть, я знаю... Меня это доверие так растрогало - поверила ведь».
«Ну едем. Узнаю, завет Зоей, преподает английский в школе. Доезжаем до её дома. Бедная такая избушка на окраине. Хотите, спрашиваю, за Вами завтра заеду, пойдём куда-нибудь? А куда пойти? Ну не знаю, куда хотите… Я бы хотела... сейчас Кировский Театр на гастролях; так билетов не достанешь... Во сколько завтра начало? В семь. Ладно, в пять тридцать я здесь буду... Это она билетов не достанет!.. Ну в общем, вот так месяц походили, я к ней и пальцам не прикоснулся, хоть верь, хоть не верь. Ну походили месяц, а потом я ей и говорю: Зоя, не хочешь за меня замуж выйти. Тут она плакать начала. Зачем, мол, над бедной женщиной издеваетесь. Вы такой видный красивый мужчина - и Вы хотите сказать, что собираетесь жениться на старой некрасивой жидовке... Во-первых, говорю, не жидовке, а еврейке и мне разницы нет, кто ты по национальности. Во-вторых, кому, может ты и старая, а мне в самый как раз. Если ты видишь, мне тоже не двадцать лет. У меня дочь, чуть тебя моложе. А насчёт красоты - это дело спорное. Для меня ты достаточно красива. А я думала, говорит, Вы хотите со мной сделать... ну Вы знаете, что все мужчины хотят. Так я согласна. Везите меня куда хотите и делайте, что хотите. Я без претензий и жениться на мне не надо. Зоя, говорю, может ты за старого человека замуж выходить не хочешь? Тогда уж ничего не поделаешь. Насильно мил не будешь... Что Вы! Я очень хочу, только что-то мне не вериться. Ну, говорю, чтобы тебе поверилось, поехали завтра в ЗАГС. И всё что я «хочу с тобой сделать» - это чтобы у меня была законная жена, а у тебя муж. Подали заявление. Ну я, конечно, как водиться, с её родителями познакомился, а её с кем знакомить? Вот и получается, кроме Катьки не с кем. Не с женой же бывшей!»
«Ну, звоню я ей. Приходи туда-то: надо тебе сообщить кое чего. Пришла. Вот, говорю, доченька, знакомься. Это Зоя. Скоро она будет моей женой. Не век же мне бобылём жить. Вижу, Катька озверела. Вы молодые думаете, что если кому сорок пять лет, то он уже глубокий старик, ему ничего не надо и он уже забыл, когда последний раз ****ся. Ну кое-как поговорили и разошлись. Ну потом звонит мне на работу. Папа, ты что, с ума сошёл! Она на сколько тебя моложе? Ну, говорю, на тринадцать лет, большое дело! И я её не силой беру, не обманом, не покупаю её, как некоторые молодых сучек покупают, а идёт она за меня по своей воле. И ничего ей от меня не надо, кроме меня самого. Но не поняла она. Она вообще у меня злючка. А вот совсем недавно, не знаю, что с ней сделалось, звонит. Я, папа, была неправа, если можешь, прости. Как же, говорю, ты у меня одна единственная дочь. Другой нету. Так что какая есть, такая есть, и я на тебя в обиде быть никак не могу. Ну ладно, я отвлёкся. Ну в общем-то расписались мы. Свадьба была не свадьба. С её стороны человек пять было: родители и трое сотрудниц; я тоже человек несколько пригласил. Катька, как ни дулась, а пришла. Куда ей деваться. Потом все разошлись я ей и говорю: видишь вот дом и ты в нём полная хозяйка. А она: а когда ты со мной сделаешь... Ну, говорю, если ты так хочешь, то пошли... Сколько у меня их было и все, как одна, прорвы. А тут, на старости лет, целка попалась. Ну, я в этих делах опыт имею, почитай, как в автомобилях. Так что я за несколько раз так обработал, что она и не почувствовала. А скоро и сама во вкус вошла. Вот у меня теперь и наследник появился, Сеня…»
Начало сереть. За окном машины им стали всё чаще и чаще появляться подмосковные деревушки с почерневшими, вросшими в землю избами и городки, застроенные пятиэтажками-хрущёвками. Москва вырисовывалась исподволь. То тут, то там выскочит многоэтажный дом, откроется широкая светофорная улица, промелькнёт поезд метро. Фомин ехал уверено, хорошо зная куда ему надо, и великолепно ориентируясь в этом хаосе улиц, дорог и зданий. Они оказались на какой-то окраине. Здесь, посреди ничего и строек, то тут, то там, возвышались громады нескольких темно-серых жилых домов этажей двенадцать-четырнадцать. За ними простиралась совершено пустая - сколько ни всматривайся вдаль - равнина, поросшая чахлой травой. Фомин подрулил к одному из домов. «Место хорошее. Сюда только своей машиной добраться можно. До ближайшего автобуса- километра два…» «Там, - Лёнька показал куда-то поперёк равнины, - должно быть озеро. Неширокое, но длинное и поросшее камышом...» «Там оно и есть. Километров пять отсюда. Его не видно, оно в низине. Когда Москва и туда доберешься, там парк сделают. А пока небольшая деревушка. Слушай, а откуда знаешь? Ты что, здесь был?» «Нет, я никогда здесь не был. Но я видел это… Во сне». «Ну чтож, это бывает. У меня часто бывает». Они взяли свои пожитки, зашли в подъезд и поднялись в лифте на седьмой этаж. Было совсем ещё рано и кругом ни души. Всех сковал самый крепкий, самый сладкий предрассветный сон. Фомин достал ключ и открыл им одну из трёх квартир на площадке. Они оказались в трёхкомнатной квартире с кухней и холодильником, обставленной как раз самым минимумом необходимой мебели. Лёнька счёл благоразумным не задавать лишних вопросов. Фомин отвёл ему одну из комнат, где была кровать, небольшой столик и два стула. «Поспи малость - и будем двигать. Нам надо быть отдохнувшими и свежими».
Фомин разбудил его часа через три. «Прими душ - и побежали». Они наскоро позавтракали привезенными с собой продуктами. В кухне был кофе, и Лёнька заварил его. Первая их остановка была в Министерстве Иностранных Дел. Найти стоянку для машины там не представлялось возможным. Пришлось идти где-то с километр. У министерства стояла длинная очередь. Лёнька был поражён, сколько людей, при первой же возможности, очертя голову, бросились убегать из своей страны. И это любовь советских людей «к своей социалистической родине!?» Интересно, а если бы выезд открыли для всех? Страна моментально обезлюдела бы? Они стали в очередь. «Давай мне свои документы. Попробую что-нибудь. Уж больно неохота время терять. Но ты стой, на всякий случай». И он исчез. Стоя в очереди и волей-неволей слушая окружающих, Лёнька, поздно уже для него самого, узнал, как легко было получить вызов. Надо было просто приехать сюда и кому-нибудь из очереди дать свои данные. Не все возьмут, конечно, но один из десяти да согласиться. Фомин появился через полчаса и махнул рукой, пошли мол. И в ответ на удивлённый Ленькин взгляд, когда отошли достаточно далеко, пояснил: «Я, если мне надо будет, самому Брежневу в лапу суну. Для меня моё время всего дороже, а деньги-то так себе чепуховые...» Теперь надо было пойти в австрийское посольство для получения въездной визы, ибо ехали они именно через эту страну. Там-то очереди не было. Предъявив визы милиционеру в будке у ворот, прошли. В помещении, куда только их и впустили, был прилавок и за ним - никого. Делать было нечего. Пришлось стоять и ждать, ибо сесть было не на чем.
Наконец появился какой-то тип, лет эдак пятидесяти пяти, одетый в светлый костюм с жилеткой и галстуком. И тип был явно пьян. С нескрываемой ненавистью смотрел он на посетителей, как будто это были до смерти надоевшие попрошайки, требующие у него кусок хлеба и крынку молока. Он молчал. «Нам бы визы.» Сделал вид, что не понимает, а может (но как это может быть!) и в самом деле не понимал. “Excuse me, but we need our visas.” Посмотрел дико. Взял визы и молча ушел с ними куда-то. Скоро, правда, вернулся и так же молча протянул Лёньке визы. Проверили. Всё оказалось в порядке. Лёньке было непонятно, как посольство может держать на работе такого рода личность. А, впрочем, это было ихние дело, а у них своих дел хватало. Направились в голландское посольство. Там были трезвы и повежливей. Просмотрели содержимое пакетов и приняли их. Оставалось две вещи: разменять рубли на доллары и взять билеты на самолёт. В какой-то сберкассе возле Курского вокзала им дали по сто десять долларов на каждого человека в семье. То есть, Лёнька получил пятьсот пятьдесят и Фомин - триста тридцать. В кассе Аэрофлота была очередь, пожалуй, наверное, побольше, чем в министерстве. И опять Фомин оставил его в очереди, а сам отправился на разведку. Через какое-то время, когда Лёнька уже начал впадать в прострацию и терять ощущение времени, Фомин подошёл. «Билеты в первом классе возьмёшь?» «Конечно!» «Тогда пошли. Это будет стоить дорого, очень дорого. Если у тебя денег не хватит, я доплачу. Потом рассчитаемся. Вишь, я сказал, береги свои пятьсот, могут пригодиться». Билеты стоили по сто двадцать штука, а Лёньке надо было их пять. Но благодаря Витиной предусмотрительности и пятистам рублям на «мелкие расходы», пусть едва, но хватило. Время своего отлета выбрали за день до истекания срока виз. У каждого было масса дел.
«Уф, управились. Теперь можно и в рот что-нибудь кинуть». Отправились на Арбат к просторному одноэтажному зданию ресторана «Прага». Еда здесь была довольно-таки вкусна и обильна. В помещении чисто и посетители, хотя и были, но не в таком уж большом количестве. «Не могу тебе сказать, правда, или нет, не знаю. Но люди говорят, кто сюда зашёл - за тем «хвост» пойдёт. А нам-то с тобой что. Мы сами уже без пяти минут иностранцы». И опять Фомин заказал для Лёньки коньяку. Поехали на свою «конспиративную квартиру». «Как Вам удалось!? Люди дни и дни тратят на это всё, иногда недели, а Вы за несколько часов провернули…» «Сказал тебе, держись меня. Я на своей работе, по сути дела, только этим и занимаюсь. Иначе бы у меня ни одна машина не ходила. Вот иногда диву даёшься. Ни один грузовик, ни один легковой автомобиль, ни мотоцикл, ни мопед - ничто не стоит из-за нехватки запчастей. Значит, выпускают их достаточно. А сунься купить- *** в сраку! А, мать его ёб! Для меня скоро эта ****ская система станет далёким прошлым». Им оставалось три недели собраться, уладить свои дела и прибыть в Москву заранее, чтобы пройти таможню. Лёнька с Витой собрались быстро. Так как в первом классе полагалось целых тридцать килограмм на билет, то всё им необходимое в Вене, а затем в Италии уместилось в трёх чемоданах. Это были, в первую очередь, запчасти для детей, посуда и постельные принадлежности. Лёнька предложил Фомину, если у того окажется «излишний вес», то он примет его на себя. Тот эту мысль одобрил. Лёнька спросил также, не может ли он чем-нибудь ему помочь в сборах. И Фомин сказал, что может.
И попросил сделать ему чертежи ящиков для багажа, который он намерен был отправить, как это сделали Витины родные. «Катька могла бы сделать, да её с такими вещами не выпустят». Расспросив Фомина и нарисовав эскизы, Лёнька сделал чертежи и отдал их скопировать тушью на кальку. Фомин был очень доволен. Лёнька предложил также помочь и в физическом изготовлении самих ящиков. На что Фомин обещал позвонить, когда надо будет. Самому же Лёньке предстояло рассчитаться с работы и выполнить обещания, данное родителям и тёще с тестем - привезти детей попрощаться. Первое было делом самым лёгким. Лёнька накалякал заявление с просьбой уволить его по собственному желанию в связи с переездом. Куда он собирается переезжать - об этом он указать в заявлении «позабыл». Но все и так знали. Замотавшись в суете событий, завихрившихся вокруг нашего героя, мы едва не забыли упомянуть происходящее на заводе и в отделе, где он работал. Разумеется, как это было принято, сразу же после подачи заявления власти известили начальство по месту работы просителя, то есть Лёньки. К Ленькиному удивлению никакой шумихи по этому поводу не произошло, хотя слух мгновенно разнёсся по всему огромному заводу. Несмотря на то, что на заводе работало осязаемое количество евреев, Лёнька был первым, кто дерзнул уехать. Он слышал, что в некоторых местах устраивали собрания, где «предателя родины» «прорабатывали» на всю катушку. Вместо этого, в кабинете начальник отдела собрались он сам, его заместитель, парторг и начальники бюро. Пригласили и Лёньку. «Так что, едешь?» «Да вот, еду». Так как официально Лёнька ехал в Израиль, то все делали вид, что в это верят и разговор шёл именно об Израиле. Парторг Беляев, человек разумный и не старающийся быть большим католиком, чем сам папа, не то спросил, не то заявил: «Там же сионисты…» «Я лично не вижу в сионизме ничего плохого. Это просто, что все евреи должны жить в Израиле. Я с этим согласен…» И Лёнька изложил уже известную читателю теорию «общей кухни». Его слушали внимательно, и Лёнька был уверен, с ним согласны. «Чем жить будешь?» «Я в себя верю!» Ещё пару таких вопросов-ответов и собрание на этом закончилось. Галочка была поставлена, «меры принят».
На заводе к Ленькиному отъезду относились, в большинстве, как водиться, безразлично. Были удивленные. По странной иронии судьбы, евреи, этот забитый, униженный, всеми презираемый и дискриминируемый народ вдруг получил привилегию, какую самый чистокровный русак не имел: право покинуть эту страну. Были, конечно же, и сочувствующие. В особенности поразила Лёньку Надя Богачёва. О, это было существо лет под сорок, обремененное семьёй. Будучи далеко вовсе не красавицей и в лице, и в телосложении, она ещё и одевалась так, что её совсем немногочисленные достоинства прикрывались, а многочисленные недостатки- наоборот, подчёркивались. Как и Лёнька, она никогда не отказывалась ни от какой работы и покорно безмолвно шла, куда бы её ни посылали - в колхоз, так в колхоз, на стройку, так на стройку. Она была очень немногословна и говорила только по необходимости, никогда не болтала просто так, чтобы поговорить. И по сему, многие считали её, если не глупой, то, хотябы, особой с ограниченным умом. Не Лёнька! И не потому, что считать другого глупее себя он считал большим грехом. Ведь они были, в какой-то степени родственные души и понимали друг друга без слов. Как-то столкнувшись с ним в коридоре, Надя спросила: «Едешь?» «Еду». «И правильно делаешь!» Её глаза сверкнули. «Всякому мыслящему и уважающему себя человеку в этой стране делать нечего!» И пошла себе дальше. Чего Лёнька не испытывал, так это враждебности. До тех пор, пока не пошёл в Отдел Кадров за многочисленными справками для ОВИРа.
Организация эта была недружелюбна к Лёньке с самого начала. Когда его впервые приняли на работу, и он пошёл оформляться, кадровичка, глянув на «пятую графу», и даже не пытаясь скрыть свою неприязни, вдруг заявила: «Я не могу Вас оформить. Идите к помощнику директора по кадрам». Лёнька где-то слышал, что помдиректора по кадрам не подчинялся даже самому директору и эту должность всегда занимают отставные КГБэшники. Поэтому он с робостью постучался в кабинет с надписью: «Шелестьев, Олег Феоктистович, Помощник Директора по Кадрам». «Войдите!» Увидев Лёньку, он ничего не спросил. Лёньке даже показалось, что глаза у него потемнели от гнева. Шелестьев нажал кнопку звонка. Недружелюбная кадровичка влетела пулей. «В чём заключается Ваша проблема? Если Вы не можете делать свою работу, так и скажите! Мы найдём такого, который может». Лёньку моментально оформили. Можете себе представить, как встретили Лёньку на этот раз! «Мы ничего давать Вам не собираемся!» И тогда он постучал в знакомую дверь. «Я извиняюсь, что отрываю Вас, занятого человека, от дела…» «Не надо, Лёня, извиняться. Я как раз здесь для того, чтобы меня отрывали». И он нажал кнопку звонка. Нечего и говорить, все справки Лёньке дали. В высшей степени странным человеком был этот Шелестьев. Потом Лёнька, к тому времени бывший уже старшим лейтенантом запаса, понёс сдавать свой военный билет в военкомат. И там, к крайнему своему удивлению он обнаружил дружелюбную атмосферу полную понимания и сочувствия.
Лёнька позвонил своим и сообщил им новость. Сказал, что обещание своё помнит и собирается его выполнить. «Ты знаешь, что, Лёня. Папа собирается через несколько дней в командировку в Москву. Я тоже с ним поеду. Вот и подъезжайте поездом. Нечего вам свои визы в аэропортах показывать». Позвонил Фомину. Он, мол, пока свободен и может помочь. «Ну чтож. Ты, правда и так мне помог, больше некуда. Но раз ты горишь таким желанием, подъезжай». Лёнька приехал. Ящики по Ленькиным чертежам были уже готовы. Фомин с Зоей бережно их упаковывали. «Вот видишь этот хрусталь. Такого на свете больше нигде нет. Или ружья мои. Их больше не выпускают и никогда в жизни выпускать не будут». Всё тщательно заворачивалось. Ружья Фомин разобрал, густо обильно смазал солидолом, завернул в промасленную бумагу, потом в вощеную бумагу, потом в кучу тряпок. Часть мебели, уникальной и ручной работы, упаковывалось тоже. Лёнька помогал, как мог. А в полшестого неожиданно явилась Катя. Как раз наполнился один из ящиков и надо было его закрыть. Катя взяла молоток за самый конец рукоятки. Чуть-чуть наживив гвоздь, она ловким ударом загоняла его в дерево. Фомин смотрел на неё одобрительно. «Моя дочечка, в меня пошла. Если и Сеня таким же вырастит- и помирать спокойно можно будет». Катя вдруг встрепенулась. «Папа, а можно я его ездить поучу. То есть, у него права есть, но он забыл давно, как оно за рулём сидеть. А ведь ему надо будет работу искать...» Фомин посмотрел на дочь с едва заметной улыбкой. «Ну что ж, потренируй его, если ты такая добрая. Только учти- машину я оставляю тебе. Побьёте- твои проблемы. Ладно, пока я здесь- не страшно. А вот уеду... Ты знаешь, где ключи лежат. И смотри, к обеду его привези. Человек с утра ничего не ел. И ты тоже не лишняя будешь».
Катя усадила Лёньку за руль. Велела приспособить сиденье и поправить под себя зеркала. Тогда только села рядом. «Заводи. Ты ведь на ГАЗ-63 учился». «Да, а откуда ты знаешь?» «Это не важно. Важно другое. Легковая машина отличается от грузовика тем, что у неё маховик легче и очень легко заглохнуть, когда трогаешься с места. Поэтому, ты выжмешь сцепление, включишь передачу, потом придавишь газ, плавно отпустишь сцепление и газ, и, сразу же надавишь на газ опять. Пошёл!» Лёнька сделал, как ему сказали, и умудрился не заглохнуть. Он тронулся по пустой улочке. «Стоп!» Лёнька выжал сцепление, надавил на тормоз и стал, как вкопанный. Затем вывел ручку на нейтралку. «Лёня, сначала давят на тормоз, а потом выжимают сцепление. Лучше заглохнуть, чем влететь куда-то». Она несколько раз заставляла Лёньку трогаться и тормозить. «Понимаешь, я не сомневаюсь, ты знаешь, как остановить машину. Но дело в том, что многие новички при внезапно возникших препятствиях теряются. Поэтому я не могу с тобой ехать, пока не буду уверена в твоей способности быстро остановиться. Ты не обижайся на меня, пожалуйста». «Что ты, Катенька! Как можно! Ты мне одолжение делаешь, а я на тебя обижаться буду. Я так не привык...» «Катенька - ой как хорошо звучит. Я бы тебе, Лёничка, если бы только могла, всю жизнь напролёт одолжения делала - и не устала бы…» Коль скоро человек выучил что-то, приобрёл навык, это остаётся с ним на всю жизнь. Лёнька быстро освоился и разучил заново двойную перегазовку при переходе на пониженную передачу.
Катя командовала. «На следующем перекрёсточке, приготовься повернуть налево (направо). Теперь прямо, по этой улицу...» Увлеченный ездой и не заботясь о дороге, Лёнька, честно говоря, плохо соображал, где они едут. Тем более, он мог в этом поклясться, на этих улочках он никогда в жизни не бывал. И лишь позже начал узнавать знакомые окрестности своего Машиностроительного института. «Так, когда сможешь, налево. Ага! Приехали! Стоп!» Они стояли - а где ж ещё - у Катиного дома. Взяв у Лёньки ключи, она заперла двери машины и, ни слова не говоря, они поднялись наверх. Катя втолкнув его в дверь, заперла её на два замка и начала лихорадочно стаскивать с себя куртку, брюки, свитер… По пути назад разрешила Лёньке ехать по более крупным улицам. Лёнька явно справлялся, и Катя была довольна. Когда вернулись, обед был готов и только их ждали. А Фомин спросил, как прошёл урок. «Он очень способный ученик. Ещё пару поездок - и может идти сдавать… там». «Она прямо родилась быть учительницей. Ей бы не в отделе корпеть, а в университете преподавать...» «Во. Во, - обрадовался Фомин, - я это ей сразу же сказал. Но кто сейчас отцов слушает. У тебя, кстати, сразу две таких растут». Как всегда, в коньяке недостатка не было. Щедро угощая всех, сам Фомин пил, не то что бы мало, но как-то осторожно, делая большие перерывы между двумя рюмками, словно бы, а может и на самом деле, боясь опьянеть и потерять контроль над ситуацией. После третьей где-то рюмки, Лёнька вдруг обнаружил, что несмотря на типично семитские черты, полноту и очки, Зоя в общем-то баба, как баба, ничем не лучше, но и не хуже других. Не всем же быть такими писаными красавицами, как Вита или, скажем, - он покосился на свою соседку по столу - Катя. И вообще, если будут сплошные красавицы, то к этому привыкнут и тогда истинно красивую бабу не распознать. Беседа, как и коньяк, лилась свободно, всё ни о чем. Лёнька, разумеется, позвонил Вите и сказал, что остался у Фомина на обед. Про урок вождения, он благоразумно умолчал. Вита попросила дать трубку Фомину и что-то ему сказала. Тот кивнул. Спустя некоторое время после обеда, когда все наговорились всласть, он вызвал два такси и отправил Лёньку и дочь по домам.
Узнав, что Лёнька собирается в Москву, Фомин дал ему адрес и ключ от той квартиры, где они останавливались. «Понимаешь, вам с детьми тащиться два километра не смешно. Поэтому бери такси. Но при этом помни: никогда не бери такси в городе. Доезжайте в метро до конечной остановки и там бери. И не первое, не второе, а только третье. И это, конечно, может не помочь, но лучше, как лучше. Родителей своих в «Прагу» не води. В Москве и так много сносных ресторанов- «Будапешт», «Арагви» - найдёшь В общем. Кстати, в той гостинице, где они остановятся, тоже может приличная жираловка быть». Закончив паковаться, Фомин, надлежащим образом всё оформив, взял у себя на работе «ЗИЛ-130» и пару слесарей, которых он не только потом напоил, но и щедро им заплатил. Вместе они погрузили ящики, и Фомин повёз их в специальную контору на станции для таких надобностей. О её существовании Лёнька даже не подозревал. За это время Катя дала ему ещё несколько уроков вождения и Лёнька заодно почувствовал себя (может и зря) уверено за рулём. Наконец позвонила мать и сказала, что они вылетают и будут стоять в гостинице «Россия». Фомин добыл им билеты туда и обратно в купейном вагоне. Вещей взяли самый минимум, ибо с ними будет тяжело таскаться по поездам метро. Тут Лёньке и пришла в голову идея отвезти заранее все вещи в Москву, а потом, когда время придёт, поехать туда налегке. Фомину мысль эта понравилась. Решили так и сделать. А пока вся семья села в ночной поезд. Они заняли целое купе. Лёнька с Веней на верхних полках, Вита - на одной из нижних, а девочки на второй. Детям было интересно, да и Вите с Лёнькой, которые ездили не так уж часто, пожалуй, тоже. Пока расселись, устроились, поезд тронулся. А ещё через получас за окнами стало совсем темно. Состав бешено нёсся сквозь ночь. Вагоны скрипели, раскачиваясь; колёса часто и дробно стучали на стыках. Старшие дети с любопытством смотрели в окно, но видно было лишь освещённые городки, деревни, да постройки станций и разъездов, которые пролетались без остановки. Виолета игралась то с родителями, то сама с собой, теребила сестру и брата. Ну в общем, нормальное, столь знакомое нам всем, путешествие в поезде с детьми. Вита набрала с собой разной еды и питья тоже, причём, не только фруктовые соки. Сначала накормили и уложили спать детей, затем Лёнька с Витой сели, выпили по чуть-чуть совсем водки, закусив балыком и сырокопченой колбасой с хлебом. Долго сидели молча напротив друг друга, глядя в окно на невидимую в темноте страну, в какой они родились и выросли.
Проснувшись ещё затемно, Лёнька сбегал в туалет, пока не настала утренняя суета, и сел к окошку возле безмятежно спящей Лидочки. Светало. За окном стали мелькать перелески, поля, неизменные городки, платформы и здания пригородных станций, поезда электричек навстречу. Скоро все проснулись и началась, как всегда, суета. Вита командирским голосом приводила детей к общему знаменателю. Детей уписяли, умыли, чисто одели и накормили. Сами перекусили наскоро, запив, как раз вовремя принесённым, чаем. Москва надвигалась сначала понемногу, потом больше и вот она уже окружила поезд со всех сторон. Улицы, проходившие под полотном и дома на них, не шибко отличались от тех, какие были в их городе (и в сотне других) и, поэтому, особого впечатления на детей не произвели. Гигантское скопление путей, поездов и вагонов всех типов тоже мало о чём им говорили. И только выйдя на вокзальную площадь можно было ощутить, что ты в Москве, а не где-либо ещё. Следуя инструкции Фомина, они пошли в метро. Уж такого в их городе не было, и дети были в диком восторге. «А зачем это?» «Вы же видели, на улице полно автомобилей, трамваев, троллейбусов, людей. Вот и прорыли туннели под землёй. В них поезда, которые никому не мешают и им никто не мешает». «А там, куда мы едем, тоже есть метро?» Дети уже знали: они «едут», хотя имели об этом понятие весьма смутное. «Нет, насколько я знаю, там метро пока нет». Доехали до кольцевой, пересели, опять пересели на «своей» линии. Конечная станция уже не смотрелась дворцом. Эскалатора тоже не было. Вита, оставив Лёньку с детьми, пошла искать машину. Она взяла не третью, не четвёртую, а ту, которую её чутье подсказало, ту самую, какой можно доверять. Они назвали водителю только улицу, пока состоящую из всего нескольких домов. Лёнька попросил остановиться между домами, ибо сам не помнил, куда им надо. Вита дала таксисту десятку «сверху» и спросила можно ли ему позвонить, если за ними надо будет приехать. Шофёр глянул понимающе. Он написал что-то на листке блокнота, вырвал листок и протянул его Вите. «Если не я, то спросите вот этих». И уехал.
В первую очередь Лёнька позвонил в «Россию» и попросил соединить с номером своих родителей. Мария Израилевна взяла трубку. «Мам, это я. Мы уже в Москве…» «А где вы?» «Мам, я сам точно не знаю. Одни знакомые нам дали возможность остановиться в их квартире…» «Тогда приезжайте. Папа освободится часа в три-четыре...» «Мам, знаешь, что. Дети будут нудиться, а тут мы их спать уложим. Мы так, между часом и двумя подъедем.» «Ну хорошо, вам видней». Этот дом и эта квартира мало чем отличались от тех, где они (пока) жили. Поневоле вспоминался Рязановский «С лёгким паром» и дома-близнецы, разбежавшиеся во все концы огромной страны. За исключением мебели, всё тут было знакомым, привычном и дети чувствовали себя «как дома» в прямом смысле этого слова. И Вите, и Лёньке с дороги почему-то страшно захотелось спать, и они по очереди поспали, а когда уложили детей, ещё и вдвоём. Проснувшись, приняв душ и побрившись, Лёнька почувствовал себя свежим и бодрым. Подняли, вымыли и переодели во всё чистое детей. Вита позвонила и ей сказали ждать на улице через полчаса. Приехал тот же водитель. Доехали до кольцевого шоссе и по нему до нужной улицы. Теперь Москва показывала свою самобытность и уникальность единственного в своём роде города мира. «А можно мимо кремля проехать? Пусть они посмотрят…» «Можно, почему нет». Так дети в первый и, может, последний раз увидели кремль не в кино или на картинке, а в натуре, какой он есть. Что это им дало? А кто знает!?
У гостиницы Вита опять дала таксисту десятку «сверху». «Слушайте, Вы уже дали мне лишнего…» «Не спорьте со мной. Вы вот за нами ехали, ничего не заработали. А потом, нам Ваши услуги могут понадобиться завтра и ещё через недельку. Кстати, если понадобится две машины, можно это сделать?» «Можно». Поднялись на лифте в номер. Марья Израилевна очень обрадовалась, увидев сына и внучек. «Размещайтесь как-то, сейчас папа придёт, он уже звонил». Юрий Давидович и в самом деле пришёл минут через двадцать. И тоже обрадовался. Маленькая Виолета к тому времени начала уже ходить и лепетать первые слова: «Ма-Ма, Па-Па, Ли-Да, Ба-Ба, Ве-ня и Де-Да» И это достижение было с гордостью продемонстрировано гордыми родителями. Когда восторги улеглись, Лёнька внёс предложение. «Пойдемте, пообедаем где-нибудь в ресторане». После некоторых колебаний это предложение было принято. Тут Вита, до сих пор больше молчавшая, спросила: «Можно от вас позвонить?» «Можно, набери «9» и звони куда надо». Вита достала из сумочки листок бумаги и набрала номер. «Ало!» послышался женский голос. «Могу ли я поговорить с Захаром Савельевичем?» «А кто ему звонит?» Голос был подозрительный, чуть ли не враждебный. «Я его дочь, Витольда. Я совсем его не помню и хотела бы его хоть раз увидеть. И, к тому же, показать ему внуков, которых он точно не видел. Боюсь, если я этого не сделаю сейчас, такой возможности может больше не представится…» В трубке помолчали. Потом послышалось: «Захарка, тут звонит какая-то женщина и утверждает, что она твоя дочь…» И затем: «Я слушаю». «Папа, это я, твоя Вита…» «Виточка!...О Боже! Я тебя не видел уже, наверное, двадцать лет! Где ты?!» «В гостинице «Россия». «Мы сейчас же приедем!» «Хорошо, мы будем ждать в вестибюле».
Все спустились в фойе. А ещё минут через десять вошёл мужчина лет пятидесяти, стройный, широкоплечий, роста выше среднего, но в меру. Его крупное, пожалуй, красивое лицо, увенчано было шапкой густых волос, черных с вкрапленной сединой, как это говориться «соль с перцем». Сходство было столь очевидным, что Вита сразу же шагнула ему навстречу «Папа!» С Захаром Савельевичем была изящная грациозная маленькая женщина, старше Виты не более чем на пять-шесть лет. Она представилась: «Тина». Вита подвела их к Лёньке, стоявшем в стороне с детьми. «Вот мой старший сын Вениамин, дочь Виолета. А это мой второй муж Лёня и его дочь Лидия. У него умерла жена, а у меня умер муж. Так получилось, что мы вместе...» Вита была верна себе- минимум информации. «Какая ты Вита красивая, совсем как…» «Да»- сказала Вита. Захар Савельевич по очереди поднял и поцеловал Веню, Виолету и Лидочку. «Раз такое дело, она, тоже моя внучка…» Лидочка восприняло это как должное. Потом он осторожно поцеловал в лоб Виту. «Как я понял, вы собираетесь…» «Да»- сказала Вита. «Ну чтож, ты совсем взрослая. Трое детей. Я думаю, ты знаешь, что ты делаешь. А откуда ты узнала мой номер телефона?» «Нам его дал Андрей Игнатьевич» - вмешался Лёнька. «Андрюша! А как вы на него вышли?» «Я случайно познакомился с ним в суде…» «В суде? А за что его судили, или что он там делал?» «Его обвиняли в небрежности, из-за которой погибла моя жена. Но, поверьте мне, это не было его виной». Вита скомандовала: «Все в ресторан!» Заведение сие при гостинице не было самым лучшем рестораном Москвы. Но и плохим не было тоже. Сначала пытались не пропустить с детьми, но Вита этот вопрос уладила, и Лёнька догадывался как. «Заказывайте себе, каждый, кому что нравится... На цену не смотрите. Мы всё равно вывезти ничего не сможем…» Вита благоразумно воздержалась от того, чтобы пить водку на глазах отца, свёкра и свекрови. Она заказала себе с Лёнькой бутылку белого сухого вина.
Обед шёл хорошо, а с ним и беседа. «Вы, если не секрет, чем занимаетесь?»- спросил Юрий Давидович у Захара Савельевича. «Я там - в Институте Новых Материалов». «Вы в журналах печатаетесь?» «Иногда да» - признался Захар Савельевич. «Значит, я Ваши статьи читал». «Я Ваши работы читал тоже…» Марья Израилевна беседовала с Тиной, которая оказалась известным косметологом. Дети распределены были между бабушкой и дедушками, которые никак не могли ими налюбоваться. Впервые за долгое время, Вита с Лёнькой среди бела дня сидели сами, без пусть горячо любимых, но, всё же, оттягивающих руки детей. Лёньке ещё тогда подумалось, живи они все рядом, то можно было бы иногда подбрасывать детей по одному или всех вместе, то тем, то тем и отправляться вдвоём на концерт или куда ещё. Ладно, пока они обходились. Прощаясь, Захар Савельевич сказал Вите, явно волнуясь: «Доченька, ты, пожалуйста, не думай, что я бросил вас со Славой и забыл про вас. Это неправда. Я пытался увидеться, позвонить, подарки передать. Ничего из этого не выходило… Неохота рассказывать, да и не надо, наверное, кстати, как там мама со Славой?» «О, они хорошо. Живут сейчас в Калифорнии. У Славы двое детей…» «Ну чтож, я рад за вас. А когда вы...» «Через неделю». «Позвонишь мне, я приду вас провожать». «А ты, разве, не боишься неприятностей на работе?» «Нет, не боюсь! Сказать честно, ещё до недавнего времени боялся. А теперь вот, надоело, как мыши, всего бояться. Что они мне могут сделать? Самое большее - выгнать с этой работы. Так ха! Я автомобили буду ремонтировать и в десять раз больше иметь, чем сейчас. Хотя я и сейчас имею немало». Лёньке он сказал: «Я очень рад тому, что моя дочь замужем именно за Вами. Сразу видно: Вы достойный хороший молодой человек. Рад был с Вами познакомиться». Ленька решил не рассказывать про Фомина. Если сейчас не знает, то сам увидит.
Почти сразу же по возвращению из Москвы, Лёнька был в дороге опять. Они с Фоминым везли чемоданы, которые планировались сдать в багаж. Чемоданов было шесть - по три на брата. Половина из них разместилась в багажнике, половина - сзади, на заднем сиденье. Ещё до этого Вита получила от Маргариты Витольдиевна подробную инструкцию по поводу тех вещей, которые будут необходимы им в Вене и в Италии. Остальное следовало отдать кому-нибудь или просто-напросто оставить. Фомин тоже последовал этой инструкции: они через это прошли и знают лучше. А ещё Вита получила указание позвонить из Вены, как только они приедут. Была дана таблица калифорнийского и австрийского времени. Выехали, как всегда вечером. Фомин наказал Лёньке взять с собой права. Кто знает, может понадобиться подменить его за рулём. Когда выехали на шоссе, Фомин съехал на обочину. «Хочешь порулить часа два?» «А Вы не боитесь?» «Нет не боюсь. Я ведь посмотрю, как ты водишь. Если что- то сгоню». И Лёнька поехал. Понаблюдав за ним минут десять-пятнадцать, Фомин, видимо, признал Ленькину езду вполне приемлемой, потому как с руля не согнал, а начал устраиваться покемарить. «Через два часа ровно- разбудишь». «А если я сам усну?» «Не уснёшь. Это для меня ехать- что ходить. А ты будешь напряжённо в дорогу всматриваться - не уснешь. И так, если что неясно на дороге- снижай скорость, пока не разберешься, в чём дело. ОК?» “ОК” Дорога была почти пустынна. Если кто пытался его обогнать, снижал скорость и давал ему возможность — это сделать. Ещё Катя предупреждала: обгоняют - пусти. И ни в коем случае никогда не находись рядом с ним: появиться встречная машина - вот он тебя в кювет и спихнёт. Так как Катя учила его всегда ночью, то ночная обстановка была для него совсем привычной. Когда попадалась встречная машина, он отводил слегка взгляд вправо, чтоб его не слепили, а он сам мог видеть дорогу. Лёнька так увлёкся вождением, что даже вздрогнул слегка от неожиданности, когда услышал: «Я ж тебе сказал, через два часа. Ладно. Понимаешь, я бы тебе ещё дал, но ты с непривычки можешь устать. А это ещё опасней, чем даже чрезмерная расслабленность». Лёнька тут же съехал на обочину, и они поменялись за рулём.
Через пару часов подъехали к знакомому уже Лёньке заведению, где их ждал обед и кружка коньяка для него. Сходили в известное и очень нужное им учреждение. Походили немного- и в путь. «Я давно уже хотел Вас спросить, да всё как-то не получается. Как Вам пришло в голову уехать?» Фомин помолчал какое-то время, видимо, собираясь с мыслями. «Ладно, начнём с того, что я лучшую жизнь видел. Какой-людям-то и положено жить. Но не в этом даже дело. Ты ведь ничего хорошего в своей жизни не видел, а вот тоже едешь. Я, понимаешь, человек широкого размаха. Я люблю поработать досхочу, но и получать за свою работу столько, сколько это на самом деле стоит. Ну, словом, я как теплоход в маленькой речке. Идёшь и смотришь на каждом шагу, чтобы на мель не сесть или берег не зацепить. Мне глубокая широкая река или озеро нужны. А тут что? Но делать было нечего, никуда не денешься. А тут Зоины родители, люди бедные и далеко не молодые в Израиль засобирались. Тётя её, которая мамина сестра, дала им знать: приезжайте мол, там вас докормят до конца жизни и ни о чём беспокоиться не надо будет. А они при немцах когда-то оставались. Что они там видели - не знаю, но согласились сразу. Вот тут мне и ударило в голову: это же твоя возможность! С Зоей говорить бесполезно, она не поймёт, а я старикам тихо и сказал: пришлите и нам с Зоей. Ну что, поехали они. Всё оказалось правдой. Там ни дня не проработав, и пенсию получили, и квартиру. По сравнению с остальными, пишут, мы может и бедные здесь. Но по сравнению с тем, как там мы жили- так никакого сравнения. И нас не забыли. Зоя так удивилась- словами не расскажешь. Чего, говорит, тебе надо. У тебя работа, у меня работа. Дом вот какой. А ты знаешь, говорю, моя дорогая, что в один прекрасный день за мною могут придти - и тогда работы не будет ни у меня, ни у тебя. И дома не будет. Я буду в тюрьме. Там меня, по крайней мере, кормить будут. А ты вот чем кормиться будешь и сына кормить? Ты что разве жулик? Нет, я не жулик, но это такая страна, где всё шиворот-навыворот. Жулики тут в честных ходят, а честные - в жуликах. Короче, она просто жизни не знает, а баба неглупая. Всё сразу поняла. Спросила только: а мы там нищими не будем. Нет, не будем. Это тут мы нищие. Она привыкла мне всегда безоговорочно верить. Вот и едем».
Так, разговаривая, незаметно и доехали. За два раза снесли вещи в подъезд, погрузили в лифт. Лёнька почти сразу же направился в «свою» комнату спать, а Фомин ещё некоторое время звонил куда-то по телефону. Выспались, приняли душ, побрились, съездили в Москву пообедать, ещё поспали и к вечеру - домой. И то сказать, дом этот пробудет их домом всего неделю. И оставалось Лёньке, помимо, конечно же, все присущих при всяком деле мелких мелочей, две важных вещи. Надо было повезти Лидочку попрощаться с бабушкой и дедушкой, как это было им обещано. А ещё надо было сказать детям, что у одного из них был папа, у другого- мама и показать им могилы. Фомин, узнав об этих планах, посоветовал: «Не едь электричкой. Там с тобой всякое может случиться. Они и ребёнка не пощадят. Возьми лучше Катьку, да и езжайте. Я ей боковые дороги покажу. Вас и не заметят». Катя заехала за ними рано утром. Она тоже знала город неплохо. Проехали улицей, потом по какой-то колхозной дороге и через полтора часа были уже на месте. На молчаливый вопрос, Лидочка, прижавшись к Кате заявила: «Это Катя. Она мой лучший друг и с Витой работала. Она нас привезла». Коротко, ясно и исчерпывающе. Когда все расселись в кухне, Лёнька начал: «Лидочка, ты уже большая девочка и большая умница. Ты должна знать, что у тебя была мама, самая хорошая, самая добрая, самая лучшая. Но когда ты была совсем маленькой, она умерла. Если бы не это мы бы все были вместе.» «А зачем мама умерла?» «Это был несчастный случай. Врачи сделали всё возможное, но не смогли её спасти…» «Когда я вырасту, я стану врачом и тогда никто больше не умрёт» Через тридцать лет после этого разговора, Лидочка была уже Dr. Lуdia Vertitskiy, MD - очень талантливым и очень успешным хирургом, но и она не смогла спасти от смерти многих, включая своего «лучшего друга» Катю. Ой! Мы опять забежали вперёд.... Лёнька пообещал, что ребёнок никогда не забудет ни мамы, ни бабушки с дедушкой, ни русского языка. И они обязательно увидятся, что бы то ни было...
Возвращались, по плану Фомина, другой дорогой. Лидочка везла тонкую пачку фотографий своей бедной мамочки. Тем временем Вита провела аналогичное мероприятие с Веней. О чём они говорили и как Веня это воспринял, мы не знаем. Да и фотографий было у него не густо. Взяли такси и поехали на кладбище. Детям показали могилы. «Покойников укладывают в деревянный ящик - гроб называется - и закапывают в землю. Сверху ставят памятник, чтобы все знали, кто похоронен. Это называется могилой.» «А зачем их закапывают?» Сказать детям зачем - было бы кощунством. «А они же покойники. Им нужен покой». Фомин щедро напоил на прощанье своих слесарей. Лёнька тоже принёс в отдел всякого вина и водки на все вкусы и закуски вдоволь. Пусть не помнят о нём плохого. Вита же предпочла не напоминать никому в этом НИТИ-70 о своём существовании. А в ночь перед отъездом собрались у Фомина. С чувством, толком, расстановкой выпили и закусили на дорожку сами. Чуть перебрав на какую-то минутку, Фомин вспомнил со смехом. «Когда Зоины родители подали, примчалась ко мне Катька. Во, говорит, теперь я поняла, зачем ты на Зое женился. Я знаю, ненавидишь ты эту страну! Нет, отвечаю, не знаешь. Я не страну ненавижу. Я власть эту ненавижу. А страна- это моя страна. Я за неё кровь проливал…» «Папа, ты, в самом деле, кровь проливал или ты так, к слову?» Фомин усмехнулся. «Ты знаешь что, в самом деле. Я как уже рассказывал, самой войны застал мало. Мы с Захаркой тогда пацанами были, детьми, если разобраться. Занимались тем, что ремонтировали танки, но танки редко. А то больше грузовики, легковушки, тягачи - что придется. Наша часть ремпоездом называлась. Были прицепы с верстаками, станками кой-какими, ну и там всякое нужное оборудование. А в нескольких прицепах мы спали. А народ был: мы, два пацана, и мужики постарше по сорок-пятьдесят пять лет. А кто помоложе - те к строевой службе негодные. И были мы не солдатами, а слесарями».
«Мы с Захаркой- дети, как дети, всё интересно- понабирали себе автоматов, рожков этих, гранат. Ходили, стреляли, гранаты кидали, шашки подрывали - всё интересно было. А стоял наш ремпоезд при дороге. А как же! По ней-то нам всю матчасть и доставляли. По дороги всякие части проходили, проезжали, а нам то что. Работы всегда много было. И вот однажды проходит мимо часть, как часть. И вдруг Захарка глянул на один транспортёр - а там крест. Немцы! Ну едут себе, на нас нуль внимания. Все работу-то бросили, пошли карабины похватали, а мы с Захаркой своё добро принесли. Связываемся по рации со своим штабом. А те - мы знаем. Это немецкая часть от наших удирает. Мы же вам помочь ничем не можем. Поступайте по обстановке. Ну что, решили занять оборону и ждать. Авось, да небось, они мимо сами пройдут. Мы их не трогаем - они нас не трогают. Так можно сказать почти и получилось. Почти, потому что часть совсем прошла, а тут за ней показалась группа на мотоциклах и с одним броневиком. Ну и один из мотоциклов направился к нам. Когда подъехали метров на двадцать, Захарка в них гранату раз. Обоих насмерть. Я говорю, мы были слесаря, а они солдаты. В одну секундочку развернулись цепочкой, залегли, пулемёты выставили- и шквал огня по нам. А нам что делать - лежим. Потом пошли на нас. А вооружение у нас было- карабины тридцать восьмого, те что сейчас охранницы на твоём заводе носят. Пять патронов и так по плечу бьёт, что и стрелять боязно. Хорошо, что мы с Захаркой трофеями подвооружились. Ну стали палить кто как сумел. Немцы залегли и опять шквал огня. Щепки летят, осколки всякие».
«Вот тут я Богу и взмолился. Если ты есть, не дай мне сгинуть в молодые лета. И я верю, ответил мне Он. Потому как вскоре в небе вдруг появилась эскадрилья штурмовиков. Лётчики видят: что-то происходит. Но могли они и нас зарезать, как щенят. Такое часто случалось. Бей всех - потом разберёмся. А вот вишь - нас-то не тронули. Броневик сразу из пушки, а по этим из пулемётов. Немцы видят- плохи дела. Не до нас стало. Кинулись драпать, да от самолётов разве удерёшь... Потом оглядели себя, а мы все в крови. Ну помыли себя, друг друга индивидуальными пакетами перевязали - на том дело и кончилось. Так что, как видите, я где-то стакан крови за родину пролил. С тех пор я в Бога и верю. Задержись Он на чуть-чуть- и не сидел бы я с вами тут и коньяк бы не пил…» «Так получается, мой папа был герой?» «Как бы тебе сказать, Вита. Мы так себя не чувствовали. Это, скорей дурость была, чем героизм. Всё равно, как твоему Лёньке на чемпиона мира по боксу в тяжёлом весе с кулаками кинуться…» «А что потом было?» «Да ничего. Через пару дней понаехали всякие, Особый Отдел, СМЕРШ. Допрашивали каждого долго. Ну, думаю, всё! Схватят и в концлагерь пошлют. И тут меня Господь миловал. Не арестовали, позже даже медали «За Отвагу» выдали. Я её через посольство передал. Худо-бедно, а заслужил».
Фомин передал Кате ключи от машины и толстую пачку денег. «А это вот зачем,- запротестовала Катя,- я итак хорошо зарабатываю!» «Вот ты у меня вроде и учёная, а мозгов нет. Представь себе, что у тебя машина поломалась. Ну допустим, я ребят попросил о тебе позаботиться, но это касается лишь того, чтобы сам ремонт был качественный, без халтуры. Но им запчасти покупать нужно, да и самим есть-пить надо и семьи кормить. И так вот, тебе на ремонт может и трёх твоих месячных зарплат не хватить. Потом маме поможешь, если что… И, к тому же, я эти деньги всё равно вывезти не могу. Кому их отдать, как не тебе?» «Пап, ты хочешь мне действительно хорошее сделать?» «Что за вопрос?» «Так вот, вытащи меня отсюда к себе!» Наступило молчание. Фомин задумался. «Это будет очень и очень трудно. Но я попробую. Только тут есть одно условие. Ты должна быть одинокой, то есть незамужнем. А ведь тебе может полюбиться какой мужик - и тогда ты должна будешь выбирать…» «Я уже выбрала. Никого я больше не полюблю. Отлюбила своё. Хватит! Пора бы уже человеком быть!» «Ну вот видишь, а ты от денег отказываешься. Тебе надо, как Вите, из своего института уйти сейчас же, английский учить...» «Да, ты прав». «Вот видишь, время приходит - и вы все начинаете понимать, что родители правы. Но часто, порой, бывает слишком поздно». Катя решила поехать провожать отца (и Лёньку, но об этом знал только он один) и отпросилась на несколько дней на работе. Она оставалась ночевать у Фоминых, а Вертицкие, вызвав такси, поехали к себе отсыпаться и готовиться.
Заняли два соседних купе. Скучно не было. Дети, как ошалелые, носились по всему вагону. По совету Фомина, кто-нибудь из взрослых не спускал с них глаз. Наконец уложив детей, взрослые собрались у Фоминых. Исполнялось их желание, но чрезмерной радости не было. Была тревога. И не только о том, как всё ещё получиться, но и смутное ощущение тоски по стране, где прошла вся их прошлая жизнь, сколько её было и какая она была. Разговоры были тихие, шутки сдержанные. Выпили тоже по чуть-чуть: надо было быть в форме. Прибыв в Москву утром, дружно пошли в метро: ведь были они, благодаря Ленькиной смекалке, налегке. На конечной станции Вита позвонила - и вскоре явились два такси. Перекусили. Привели себя в порядок, а затем Вита с Фомиными отправились в город добывать икру и прочие деликатесы, достать какие в их городе было почти невозможно. Катю с Лёнькой оставили присматривать за четырьмя детьми, ибо с детьми на такого рода мероприятия ходить весьма непросто и совсем неудобно. Пошли погулять. Может это было и непредусмотрительно, но кто их знает в огромных домах. И вообще народу попадалось немного. Взрослые на работе, дети в садике. Пенсионеры телевизор смотрят. Прошлись по равнине, поросшей чахлой травой. Идти далеко было нельзя: дети устанут, а взрослые могли нести на руках лишь Виолету и Сеню. Прошли где-то с километр. И тут Лёнька увидел его, это озеро. Излишне говорить, оно было точно таким же, каким он его видел во сне. Лодки, правда, видно не было, только избы, но Лёнька поставил бы океанский лайнер против копейки, она там была. Надо было поворачивать назад.
Дети устали и Катя с Лёнькой быстро уложили их спать. Мальчиков в одной комнате, девочек- в другой, ибо места всем было достаточно. Оставалась ещё одна комната, куда, убедившись, что дети крепко спят, пошли Лёнька с Катей. Катя была, видимо, готова к любому развитию событий. Она вручила Лёньке хорошо всем нам известное резинотехническое изделие, на котором значилось, что изготовлено оно было по ГОСТ 4745-49. Спустила слегка брюки и трусики. В случае чего она их мгновенно вздёрнет вверх. Лёнька же побежит в туалет и смоет проклятую штуку в унитаз. И никаких следов! Катя старалась не производить звуков, а Лёнька вообще при этом деле всегда дышал ровно и равномерно. Закончили благополучно, не будучи никем замеченными и потревоженными. Потом сидели в кухне, молча, тесно прижавшись друг к другу, до пробуждения первого из детей- а это была Виолета. Пока приводили в себя после сна остальных детей, приехали Вита и Фомины, весёлые, возбуждённые. Экспедиция оказалась успешной и часть добычи дали Кате, а часть немедленно употребили тут же со щедрым количеством напитков, кому что нравилось. Лёньке же с Фоминым предстояло ночью везти багаж проходить таможню. Посему, им спустя какое-то время, дали поспать. Вита выдала Лёньке сотню, два полста, четыре четвертака, десятки, пятерки, троячки и рубли. Лёнька рассовал мелкие деньги по карманам, а крупные спрятал в часовой кармашек «пистон». После долгих размышления, решили, что багаж разместится в одном такси - двадцать четвёртой «Волге». Такси вызвали. Катя напросилась с ними и Фомин её взял. Пусть, мол, посмотрит, что к чему. Фомин сел вперёд, а Катя, Лёнька и два чемодана- сзади. Поневоле прижатые друг к другу, они и просидели так молча до самого аэропорта Шереметьево. Подошли носильщики и Фомин нанял их, сделав знак остальным не вмешиваться. Лёнька уже успел привыкнуть к тому, что Фомин знает, что делает, а Кате было всё равно. Вещи куда-то увезли, Фомин, взяв у Лёньки визы, тоже исчез, наказав им сидеть и ждать.
На скамейке сидел какой-то товарищ, явно не по-нашему одетый. “Excuse me. May we sit here?” «Да, пожалуйста, садитесь». Разговорились. Сразу, словно предвидя Ленькины мысли, он заявил, что был совсем пацаном, когда его семья была угнана в Германию. Там они мыкались по лагерям беженцев, пока в сорок восьмом не попали в Америку. Гостя, видимо у своих родственников и отвечая на тысячу вопросов, он хорошо знал, что интересует советских людей больше всего. Поэтому, не дожидаясь приглашения он начал рассказывать о жизни в США. Из этого рассказа вырисовывалась полная картина достоинств и недостатков тамошней жизни. Лёнька с Катей слушали разинув рот. Мы сейчас намерено воздержимся от пересказа этой истории, ибо читатель скоро сам всё узнает, да ещё через призму восприятия нашего героя. Вскоре подошла какая-то женщина, тоже не по нашему одетая, в брюках и модняцкой голубой курточке. “Hi Peter! Looks like, I’ve found a more-less decent place to eat. Let’s go…” Помахала им рукой приветливо. “It was nice to meet you and your husband.” “Take care!” И они ушли. «У, как ты хорошо говоришь по английски!» «Нет, плохо. Ты, Кать, если учить будешь, как я не делай. Найди правильного учителя или правильный метод, а лучше всего, и то, и другое... Ты Катенька, о себе позаботься... Может, и вправду увидимся...» «Не «может», а точно увидимся. И я поберегу себя для тебя, для Лидочки...» «А почему не для самой себя тоже?» «Ты знаешь, Лёнь, со мной что-то сделалось. Раньше всё я и я. А теперь больше про других заботиться стала. Это благодаря тебе...»
Она не успела ничего объяснить: подошёл Фомин, довольно потирая руки. «Готово! Пошли по этому поводу чего-то в рот кинем и за шиворот зальём» «Я знаю куда,- сказал Лёнька,- там где эти американцы сидят. Если ей это самое место «более-не-менее прилично», то нам совсем хорошее будет». С Лёнькой согласились. В буфете взяли бутылку коньяка на троих и балыка. Всё стоила по нашим советским меркам безумно дорого, но Фомин даже мысли не допускал, чтобы Лёнька с Катей разделили расходы. «Пословицу знаете. Бьют- беги, а дают- бери. И весь разговор!» На обратном пути он весело шутил. Катя грустила, хотя и старалась не подавать виду. Прижаться к друг-другу повода не было, но она снизу, так чтобы ни отец, ни водитель не могли видеть в зеркало, нашла Ленькину руку и держала её весь долгий путь к ихней «конспиративной квартире». Дома Фомин объяснил: «Это хорошо, что вы вопросов не задавали, а слушались старших. Носильщики сами по себе никто. Но они связующее звено с таможенниками и остальными. Поэтому если его берёшь, да ещё и не скупишься, то он тебя предаёт следующему. С багажом можно и трое суток в очереди просидеть, а нам улетать завтра…» И дочери. «Слушай меня и слушай очень внимательно. Если тебе дадут разрешение, позвонишь мне немедленно. Три дня просидишь, но позвонишь. Машину сразу же продай. Я тебе дам фамилию и адрес, может и не в твоём городе, поедешь туда. Оставишь себе сколько надо, остальное отдашь этим людям. ОК? Пусть они тебе дадут письмо, написанное от руки. Была, мол, Катя, передавала от вас привет. Письмо это храни, как зеницу ока. И накажи тем людям, что деньги оставила, если им звонят или они звонят, пусть тоже тебя упомянут. ОК? Потом, когда, сюда приедешь, то получишь в долларах, пусть четвёртую, пусть пятую часть, но это лучше, чем всё пропадёт. А деньги тебе на новом месте всегда пригодятся».
Конечно же, сразу же по приезду, Вита позвонила Захару Савельевичу и сказала ему, время прибытия в Шереметьево. Когда шумная группа вывалила из двух такси, он и Тина уже ждали их возле «Жигулей» самой последней модели. Произошла радостная встреча двух друзей. Очевидно, хоть и редко, они всё же перезванивались и иногда виделись. Во всяком случае, Захар Савельевич об отъезде Фомина знал. Зашли в здание аэровокзала. Тут уже ничего сделать нельзя было. Надо было стоять в очереди на таможенный просмотр ихнего личного багажа. Лёнька, которому Захар Савельевич очень понравился, рассказал, от нечего делать о своём знакомстве с Витой и цепи событий, приведших к тому, что они сейчас муж и жена, и едут… ну, вообщем то, из СССР. Тот слушал внимательно, не перебивая. Спросил только: «А что стало с убийцами первого мужа Виты?» «Ну, приговорили стрелка этого, Кольку Грядкина, к смерти, а тех двух к пятнадцати годам каждого. Они отбудут семь с половиной лет и вернуться. А Колькины дела плохи. Вы знаете, мне один знающий человек, сам адвокат, рассказал про эту смертную казнь. После приговора идёт автоматическое обжалование. И в девяносто процентов случаев, какая-то инстанция смертный приговор отменяет. За исключением особых случаев, когда кто-то настаивает на исполнении. Вот и Колька этот попал в особый случай. А жаль! Он ведь не закоренелый преступник, а просто дурак, баклан… Сейчас он пока ещё жив, сидит в нашей тюрьме и ждёт». Помолчали. «Леонид, я извиняюсь. Вам, наверное, тысячу раз задавали этот вопрос. Вы уверены, что сможете обеспечить моей дочери и детям, пусть не богатую - это никому не нужно - но сносную жизнь? » «Сто процентов и одну десятую!» «Ну чтож, я Вам верю».
Подошла их очередь. Таможенник, очень высокий белокурый мужчина, наделённый впрочем, длинным носом с горбинкой, брезгливо осматривал их вещи. Там ничего лишнего или могущего вызвать пререкания не было. Вене и Лидочке выдали сумочки, где они могли положить свои персональные вещи. Лидочка протянула свою. «А что это за фотографии?» Никто не успел и слова сказать, как послышался тихий и звонкий голос Лидочки. «Это моя первая мама. Она не может с нами поехать, потому, что она живёт на кладбище, а оттуда никого не выпускают. Пожалуйста, не забирайте у меня!» Лёньке показалось, что глаза таможенника влажно блеснули, а надменное лицо дрогнуло. Он молча протянул ребёнку фотографии, а Венину сумку даже и смотреть не стал. Они остановились у лестницы, дальше которой провожающих не пускали. Уезжающие обнялись и поцеловались с остающимися. Вита нежно поцеловала своего только что приобретённого и сразу же теряемого отца. И даже Тину поцеловала. Катя обнялась и поцеловалась с Лёнькой. Подняла и поцеловала Лидочку. «Ждите меня!» Два фронтовых друга, два героя, которые «таковыми себя не считали», крепко обнялись напоследок. Какая судьба их ждёт, придётся ли увидеться- кто это сейчас знает. Они поднялись по лестнице, прошли через стеклянную дверь и очутились в просторном зале. И тут навстречу отъезжающим кинулась сомкнутая цепь женщин, одетых в синюю форму. «Мы уже прошли досмотр!» «Ну и что!»- нагло отозвалась одна из баб. Однако ни Лёньку с Витой и их трёх детей, ни Фоминых они не тронули. Видать, был у них наметанный глаз, и знали они, что ищут. Прошли мимо очередного часового, с Калашниковым в руках, и вышли, наконец, из здания аэровокзала… с другой стороны.
Неподалеку стоял уже ТУ-134 и нестройную толпу отъезжающих повела к нему стюардесса. Поднялись по трапу. Стояла обычная в таких случаях суета, рассаживания, укладки вещей «с собой» в отсеки над головой. Их группы это не касалось. Они были проведены в самый нос самолёта, где сиденья расставлены попросторней. Их отделяла от остальной публики полотняная штора с большим проходом в ней. Лёнька сидел в напряжении. А вдруг, как в известной песне Высоцкого, «найдётся множество причин» и рейс отменят, задержат или - он слыхал и про такие случаи- придут и снимут его, Лёньку. Но всё шло нормально. Двери закрыли, двигатели завели и огромная машина, прямо-таки пароход, поползла к ВПП. Невольно, Лёнька обратил внимание на стоящие здесь Боинги и Каравеллы, по сравнению с которыми их немаленький самолёт казался катером. «Живут же люди! Ездят куда хотят. А советский человек сидит, как лягва в своём болоте и только его и знает. А если повезёт, то, может, соседние болота...» Теперь и ему, Лёньке, можно будет ездить, куда он захочет. Это была правда. А о том, что возможность ездить, куда хочет представиться ему не так легко и не так быстро, он пока ещё не знал. Между тем, покружив по полю, самолёт вышел на стартовую прямую и остановился. Затормозив колёса, лётчики ревнули двигателями, потом тормоза отпустили и махина побежала по ВПП всё быстрее и быстрее пока не оторвалась от земли совсем. День был безоблачный и с огромной высоты четко видна была страна, которую они покидали с её городами, городками, сёлами, с необъятными полями, лентами рек, ниточками шоссейных и железных дорог. Пришла стюардесса: «Что угодно заказать?» «А что Вы можете предложить?» О, выбирать было с чего. Взяли по отбивной, красной икры, водки для Виты, мускат Зое, коньяка мужчинам и виноградный сок детям.
Еда была, пусть не высшего класса, но неплохая. Стюардесса щедро подливала в стаканы, Беседа текла. Старшие дети сидели чинно, а Виолета с Сёмой, как перезжие свахи ходили между сиденьями. Их брали на руки, совали что-нибудь в рот и продолжали есть, пить и трепаться. Время текло незаметно, тревоги улеглись и, глянув раз в окно, Лёнька вдруг, увидел совершено незнакомый ему пейзаж. Это были аккуратные, кажущиеся игрушечными, домики и маленькие квадратики полей. «Гляньте! Мы уже заграницей!» Фомин глянул и подтвердил: «Вот так люди живут. У него дом со всеми удобствами, сарай, гараж. Он с сотки больше собирает, чем колхоз с пяти гектаров. Сам живёт безбедно и всех остальных кормит». Объявили предстоящую посадку. Сёму с Виолетой усадили в их кресла и застегнули ремнями. И вот уже их самолёт подруливает к зданию венского аэровокзала, на вид ничем не отличающемуся от тех, что им довелось видеть. Их встречали. «Кто в Израиль?» Вперёд вышло несколько семей и одиночек. Их тут же куда-то увели. Остальные получались, кто куда. Лёнька слыхал, что помимо США, едут ещё в Канаду, Австралию и, даже в Новую Зеландию. Это было заманчиво, но кто их туда возьмёт и что они там будут делать? Лёнька также слышал по ВВС: тех, кто не едут в Израиль называют также «прямиками». Непонятно, почему «прямиками», тогда как они на самом деле «кривики». Ладно, их, «прямиков» завели в здание аэровокзала, предложили сесть и ждать. Вокруг суетились люди. По разному одетые, говорящие на языках - в жизни не догадаешься каких. Бегали какие-то чиновники в форме и с пистолетами на боку, должно быть, таможенники. Словом, было не скучно. Увидев на стене часы, Лёнька тут же перевёл свои на часы на час назад. Московское время, как и вся его предыдущая жизнь, осталось позади, стало достоянием прошлого. Его ждало новое будущее, и Лёнька думал о нем со смесью тревоги перед неизвестным и надежды на лучшее.
Принесли их багаж. Им было предложено взять самое необходимое для их, примерно десятидневного, пребывания в Вене. А остальное они получат на вокзале, когда будут переезжать в Италию. Лёньке ещё подумалось: «переезжать в Италию». Звучит так запросто. А ведь ещё несколько часов тому назад это было для них вещью совсем невозможной. Хорошо проинструктированная своей мамой, Вита положила в каждый чемодан пустые кошёлки. В них уложили детские запчасти, кастрюли, сковородки, вилки, ложки, ножи и электрический подогреватель воды. Кроме того, Вита прихватила пару баночек икры, пару бутылок водки и пару бутылок коньяка. Маргарита Витольдиевна строго предупредила Виту не брать ничего на продажу. «Придут скупщики - гони их… ты знаешь куда». Часть еды и фотоаппарат были у них в ручной клади. Фомины, проинструктированные Витой проделали тоже самое. «Питаться будем вместе,- заявила Вита,- так будет и дешевле и время сэкономим для Вены». С этим согласились. Багаж куда-то увезли, а их посадили в автобус. Сначала ехали по незастроенной местности. Рядом с шоссе бежала неэлектрофицированная нитка железной дороги. И хотя Лёнька знал, что колея на западе уже, чем русская, но эта казалась ему (и долго ещё будет казаться) прямо таки узкоколейкой. Их завезли в какой пригород в частный дом с садом, окружённый, советским прямо-таки, забором. Во дворе поставлен был стол, за которым сидела ярко накрашенная дама, с рыжими (тоже, должно быть крашеными) волосами. Это была знаменитая мадам Бетина, легенды о которой ходили по обе стороны советской границы. Она была польской еврейкой, которой удалось разбогатеть в Австрии. Почему именно ей поручено было встречать и распределять эмигрантов - о том в легендах не упоминалось. Должно быть, из-за знания русского языка. Подошла лёнькина очередь. Бетина, с ихних виз, тщательно занесла их в свой список. «Мы хотим пребывать вместе со следующими, Фомиными». «Сколько вас всех?» «Восемь». «Можно». Затем она отсчитал пачку денег и вручила их Лёньке. Он собрался, не глядя, передать их Вите. «Стойте! Пересчитайте деньги!» «Вы, должно, быть, считаете лучше меня». «Неважно, деньги любят счёт. Следующий!»
Та часть Вены, по которой их везли, с монументальными капитальными зданиями, мало чем отличалась от Москвы, Ленинграда и других более-не-менее старых городов Советского Союза. Те же стены, окна, балконы, магазины и кафе в нижних этажах. Только надписи не по русски. Лёньке ещё подумалось, завези сюда, как это было в Рязановском фильме, кого-нибудь в пьяном виде и выпусти - не скоро разобрался бы он в каком городе и в какой стране находится. Привезли в какую-то гостиницу и поместили всех - мадам Бетина выполнила своё обещание- на одной площадке. Вертицким дали комнату чуть побольше - с пятью кроватями, Фоминым - поменьше - с тремя. Ни умывальника, ни туалета в комнатах не было. Это заведение находилось на площадке отдельно. Была ещё и душевая кабинка, но она оказалась запертой. Встречающий, лысоватый мужик, лет за тридцать в потёртом светлом пиджаке, наказал им сегодня отдыхать с дороги, а завтра с утра, чем раньше, тем лучше явиться в ХИАС. Он подробно рассказал как туда доехать и систему приобретения билетов на городской транспорт в Вене. В табачном киоске (рядом с гостиницей) покупаются талоны. Когда заходишь в любое ихние средство транспорта - трамвай, автобус, метро- билет вставляется в особую машину, которая отбивает на нём время. После этого билет действителен в течение четырёх часов на любом виде транспорта. С этими словами сопровождающий ушёл. Не успели они разместиться, как постучали и сказали, что за ними завтра придёт автобус. В семь тридцать надо быть готовым у входа в гостиницу. Решили малость перекусить и обсудить свои дела. Тут следует рассказать нашему читателю, который вполне мог родиться на свет намного позже времён описываемых здесь событий, ситуацию, сложившуюся в тогдашней эмигрантской Вене для прибывших туда советских людей, которым посчастливилось вырваться из этого серого, с красною полосой, коммунистического рая.
Представьте себе бывшего простого советского человека, такого как наш герой, обалдевшего от недавних приключений в Шереметьево, который по воле судьбы вдруг оказался в совершено незнакомом и непонятном ему мире, в чужой стране, ни языка, ни обычаев которой он не знал. Да вдобавок ещё и со ста десятью долларами на брата в кармане. Допустим, зная что к чему, на эти деньги можно было прожить несколько дней. Допустим, прихватив с собой что-нибудь на продажу, эти несколько дней можно удвоить. А дальше что? Ни одна страна Европы бывших советских людей на жительство принимать не собиралась. Правда, здесь можно была находиться сколь угодно долго и никто не спросит тебя кто ты такой и что ты тут делаешь. Этим обстоятельством пользовались те, кто по тем или иным причинам, удрали из Израиля. Наши герои встретят их вскоре - кто как - торгующими на рынках, скупающими и перепродающими привезенные новыми эмигрантами на продажу товарами, а некоторых, занятыми не совсем светлыми и чистыми делами. И Лёнька, и Фомин с таким трудом вырвались из Советского Союза совсем не для того, чтобы торговать на рынках в Вене. Им надо было попасть в США. Но и эта страна не горела горячим желанием принять нашего брата. Нас принимали по всяким разного рода политическим соображениям, да и то лишь под давлением многочисленных групп и движений, требующих свободу для советских евреев. Нормально, разрешение на въезд в США ждали долго, годами. Нам же был присвоен статус “refugees-parolee,” означающий, что нас пускают в страну с ускоренным оформлением виз в порядке исключения, ибо у нас не было средств и возможностей поддерживать себя в ожидании совершения надлежащей процедуры.
Нетрудно догадаться, заниматься иммиграционными делами самому, для незнающего что к чему, бывшего советского человека было совершено немыслимо. Материальную и юридическую помощь эмигрантам в то время оказывали четыре основных агентства. Первым из них было израильское СОХНУТ. Тех кто ехал в Израиль они помещали в усилено охраняемый (после того как проклятые арабские мандавошки напали на эмигрантов) лагерь в окрестностях Вены и, через несколько дней переправляли их по назначению. Вторым агентством было НIАS (Hebrew International Aid Society). Они действовали совместно с обществом Джоинт, старейшей организацией, помогающей евреям из России иммигрировать в Америку ещё в шолом-алейхемские времена. Эти две организации, по идее, должны были оказывать помощь только евреям, но, как мы скоро увидим, они не отказывали любому, кто просто заявлял о какой-то своей принадлежности к этому племени. Для тех же, кто несмотря на всё, всёже никак не хотел ассоциировать себя с евреями, существовал Толстовский Фонд, основанный в своё время дочерью самого Льва Николаевича для помощи своим соотечественникам, бегущим от большевиков. Не стоит и говорить, что Толстовский Фонд брал и евреев, коль скоро они этого хотели, в особенности из смешанных семей, таких, как фоминская. Постольку, обращающихся за помощью в Толстовский Фонд было сравнительно немного, то и помощь была намного щедрей, чем у ХИАСа. Проходящим по этому фонду не надо было, подобно остальным прямикам-кривикам, ехать в Италию для оформления виз. Всё делалось в Вене. Но было здесь маленькое «но». Толстовский Фонд только доставлял своих подопечных до места их назначения в США и махал им ручкой: “Bye-bye!” А дальше как сам знаешь. В то время как ХИАС передавал приезжих местным еврейским организациям, которые опекали их материально ещё шесть месяцев. Есть разница? Вот теперь мы можем вернуться к нашим героям.
В первую очередь они уписяли, умыли и привели в порядок детей. Сделали тоже по очереди сами. Собрались в Ленькиной комнате, как в самой большей. На стол были поставлены бутылки, чашки, сухая колбаса и даже хлеб, который наши предусмотрительные женщины догадались прихватить с собой в самолёте. Дети успели проголодаться и особенно не привередничали. Взрослые налили себе в меру, ибо способность соображать должна была поддерживаться острой. Лёнька, который никогда раньше этим не занимался, вдруг объявил тост: «За нашу свободу! Мы ведь теперь свободные люди... У, аж самому не вериться». Из всей нашей группы Лёнька, Вита, Зоя и Виолета были чистокровными евреями. Веня технически был евреем, потому как его мать - еврейка. Лидочка, мать которой еврейкой не была, технически тоже, считалась нееврейкой. И, наконец, Фомин был чистокровным арийцем. Наши путешественники ещё в Союзе знали что к чему. Разговоры вокруг них в аэропорту и в автобусе просветили их ещё больше. Решили: Фомин заявит, что у него мать была еврейкой, а за Лидочку, если только спросят, сказать тоже самое. Выпили ещё малость за успех в новой жизни. «Давайте поспим немного, пока дети спят, а потом пойдём, осмотримся вокруг. Да и на почту сходим, позвоним». Это предложение было принято единогласно.
Вышли, огляделись. Табачный магазин, действительно был рядом. А возле него - булочная. Зашли, купили по книжечке талонов на транспорт. Это была их первая покупка в Вене. Хлеб решили купить на обратном пути - чего с ним таскаться. “Whereе is Main Post Office hеre?”- .обратился Лёнька к самому первому встречному. “You go this street twoо blocks, then turn right. After two blocks turn left. Go straight on that one till you’ll see the Post Office on your right.” “Thank you very, very much.” Они направились неспеша в указанном направлении. Нет, Вена определённо не была ни Москвой, ни каким другим советским городом. Больше всего поразило Лёньку обилие марок автомобилей. Автомобили тесно стояли у тротуара по обеим сторонам улицы. Таких диковинных машин он даже в кино не видел. Фомин знал об этом чуть больше, но и он явно был поражён. «Видишь, что я тебе говорил. Кто-кто, а я без работы здесь не останусь». Прошли мимо какого-то продуктового магазина. В окне-витрине были выставлены бутылки всевозможных цветов с разными этикетками. У них всё было просто. Два, хорошо если три вида водки, пять, редко больше сортов креплёного вина, столько же сухого - и всё. Перехватив его взгляд, Фомин заметил: «Марок то много, но съедобного среди них найдётся лишь чуть-чуть…» Прошли два квартала, повернули направо и пройдя ещё два- налево. Эта улица была пошире, а движение по ней- интенсивней. Справа высилась какая-то гора. «Шахта у них здесь, чтоличе, посреди города?» Против «шахты» был киоск, в котором находились всякие фрукты, выставленные в витрине. Фрукты эти - бананы, яблоки, груши, абрикосы и сливы - казались восковыми и Лёнька решил, что это муляж. Идти пришлось довольно-таки долго. Лёнька стал уже опасаться, либо, он сам неправильно что-то понял, либо ему неправильно сказали, когда справа возникло массивное серое здание, которое ни с чем нельзя перепутать. Чинно перешли на перекрёстке на другую сторону. Всё здесь было таким упорядоченным и все были такие порядочные - и в голову не придёт пересечь улицу в неустановленном месте. Зашли в здание и очень быстро нашли телефонные кабинки.
“Hello, can I call collect in USA…” Его тут же соединили с Нью Йорком. На вопрос оператора Лёнька прочёл по бумажки десятизначный номер. Послышались гудки и сонный голос «Хелоу.» “Would you accept a collect call from Vienna?” “Yes! Yes, please!” «Маргарита Витольдиевна! Это Лёня... Ой! Извините! Я Вас, кажется, разбудил». «Ничего, ничего. Говори», «Ну мы уже в Вене. Вот Вита стоит рядом…» И Лёнька передал трубку жене. Разговор между матерью и дочерью был почти что односторонний. Вита лишь издавала междометия, поддакивала и заверяла в том, что всё идет хорошо, или, во всяком случае, как надо. Закончив, наконец, долгий, долгий разговор, сказала «Пошли». Зашли в зал, мало чем отличающийся от такого же в их городе. Вита быстро нашла нужное окошко и сунула туда свою визу. В ответ, через некоторое время ей вручена была пачка денег. «Так,- сказала Вита,- мы с деньгами. Еду покупаем теперь только мы. Сначала потратим наши, а потом будем тратить каждый свои…» И она засмеялась своей собственной шутке. На обратном пути зашли в продуктовый магазин. Чтобы много не утруждаться, Вита предложила на обед жаркое из курятины. Это предложение приняли и Вита купила куриных лапок, картошки, а также свежих огурцов и помидоров, редиски и зелёного лука. В булочной купили хлеба. Кухня была не самом верхнем этаже отеля. Лёнька пошел с женщинами помочь им нести посуду и продукты. К счастью нашлось и для них место на плите. Рядом, какая-то из наших, дама лет эдак, может зоиного возраста, сокрушалась, вздыхая. «Три часа уже варю эту проклятую курицу, а она всё никак не сготовиться…» Вита улыбнулась краешками губ. Как потом оказалось, лишь только немногим из вновь прибывших удалось не споткнуться об эту самую несваримую курицу. Предупреждённая обо всём, видимо, матерью, Вита купила правильные сырые материалы и обед был готов в разумный период времени.
Внизу нарезали огурцов и помидоров. Чай был вскипячён и заварен в заранее припасенных чайнике и чайничке для заварки. Приняли по чуть-чуть к обеду. Всё шло пока чудесно. Во всяком случае, не так уж плохо. Решили лечь пораньше, ибо не хотелось пропустить автобус до ХИАСа завтра. На том и разошлись по комнатам. «Слушай, возьми пару сотен долларов. Может пригодятся, да и не стоит держать все деньги в одном месте». Лёнька взял две бумажки и начал засовывать их в часовой карман, «пистон». И тут, что вы думаете! Он наткнулся на другие бумажки. Это были триста советских рублей, данных ему позавчера Витой, про которые он в суете начисто забыл. Вита порылась в сумочке и тоже нашла с сотню, приготовленную для мелких взяток. За эти деньги они могли сидеть сейчас не здесь, в венской гостинице, а где-нибудь в Бутырке. Но раз так уже случилось, надо тогда попытаться извлечь пользу из этой ситуации. Рубль, троячку и пятёрку, найденные в других карманах, решили оставить пока для коллекции, а остальное решили попытаться поменять на валюту в одном из обменных пунктов, которые они видели по пути на почту. Автобус пришёл ровно в семь тридцать. У входа собралась группка семей, многие с детьми. Сопровождающая проверила по списку. Некоторых не хватало. «Садитесь, поехали». «А этих подождать?» «Не моя забота» - отрезала та. Пока рассаживались, ещё одна запыхавшаяся семья, успела выбежать из подъезда. Автобус тронулся. Да, нашего советского человека ничем не проймёшь и не переделаешь. Оставшимся, кто знает, может быть, это был первый урок: в этом мире следует относиться к жизни с большей ответственностью.
ХИАС находился в конце не то узкой площади, не то широкого глухого проулка, в первом этаже светлого здания, не современного, но и вовсе не древнего. Помещение состояла из большой приёмной и коридоров с комнатами и кабинетами. Их завели в одну из таких комнат и оставили там. По комнате сейчас же прошёл глухой слушок: их будут уговаривать поехать в Израиль. Так и случилась. Спустя десять-пятнадцать минут зашёл мордастый высокий тип, назвавшийся агентом СОХНУТа. Битых полтора часа рассказывал он, как хорошо жить в Израиле и как Израиль в них нуждается. Потом спросил не передумали ли они, или кто-то из них, и не согласятся ли они поехать в Израиль. Аудитория глухо молчала. «Я знаю, почему вы едете в Америку. Вы не хотите работать. Уверен, большая часть из вас никогда в жизни работать не будет…» Затем их по одному посылали в кабинет разведчика Яши (так его все называли). Тот расспрашивал где они работали, что делали, какую продукцию выпускало их предприятие (если опрашиваемый на таковом работал). Вита опять разыграла ту же комедию, что и с КГБэшником. В её рассказе не было вранья, но и правды тоже не было. Как это водиться в Советском Союзе, весь город хорошо знал: витин институт занимается проектированием военных заводов. Но ведь любой военный завод отличается от аналогичного невоенного завода лишь типом продукции. И то сказать, например, шестерня, валик или скажем, гидроцилиндр, могут одинакова применяться в и в станке, и в танке и в боевом самолёте. Весь секрет и заключался в том, куда пойдёт продукция проектируемых заводов. А это в институте могли знать всего несколько человек. Виты среди них не было. После беседы с Яшей, процесс отлучения от Израиля завершался, и за них принялись агенты ХИАСа.
Их опять завели всех в комнату, но уже другую. Там с ними беседовал высокий белокурый молодой мужик - типичный американец, как их показывают в кино - по фамилии Александр. Странно, это должно быть имя, а не фамилия. По русски мистер Александр говорил даже без малейшей тени акцента. Впрочем, тогда на это никто не обратил внимания. Он представил всем себя, рассказал по какой программе они будут проходить эмиграцию. Разъяснил, как мог, порядки в Вене и как надлежит себя вести, что можно делать, а что, лучше всего, не надо. Под конец им вручили собственноручно написанную их наставником книгу о порядках жизни и обычаях в США (между прочим, толковую). Он посоветовал при переезде из Австрии в Италию запастись питьевой водой, так как вода в поезде для питья не пригодна. И попросил каждого написать ему по пять анекдотов. «Я их собираю». Анекдоты должны быть записаны на отдельных листках и снабжены именем пересказчика. На этом их сегодняшние обязанности исчерпывались. Предлагалось прибыть завтра к восьми, уже самостоятельно для заполнения анкет. Вышли на площадь. Это был сравнительно новый район, застроенный где-то в пятидесятых годах, судя по цвету окраски зданий и лёгкости архитектурного стиля. Решили немного побродить. Улицы здесь были широки. Повсюду ходили трамваи. Когда-то ВВС назвало Вену «трамвайной столицей мира». Это не только было правдой, это было ещё не всё. Были трамваи №230 и скорее всего и они не были последним маршрутом. В киоске купили карту города на английском языке. Она в принципе ничем не отличалась от появившейся недавно карты ихнего города. Присев на скамейке в сквере, Лёнька быстро вычислил, как добраться к ним трамваями, и они сели в трамвай. Вагон был как вагон, только какой-то просторный, катился совсем беззвучно, а водитель-мужчина по радио объявлял остановки. «Вот это да!- сказал Фомин,- я, честно говоря, даже не помню, когда в последний раз в трамвае ехал».
Лёнька понимал: мистеру Александру не нужны анекдоты типа «Это не звезда и не планета…» и даже типа карлика, приходящего по ночам к бедному мужику с предложением поссать. Ему нужны были анекдоты «про абрамчиков» и не просто «про абрамчиков», а отражающие антисемитизм в Советском Союзе, то есть типа «Плохих евреев - в плохие ящики, хороших евреев- в хорошие ящики» или «Все вы жиды одинаковы! О, теперь вспомнил!» Подойдут также и про рядового Рабиновича, и безобидный юмор, как скажем: «Ты пойдёшь на похороны Хаимовича? Конечно, нет! Ведь он на мои не придёт...» Лёнька, Вита и, особенно Фомин знали с сотню таких. Из них отобрали по десять на брата, даже десять на Зоину долю, хотя та не шибко ими увлекалась. Побуждения у Лёньки и Фомина были самые, что ни есть бескорыстные: пусть здесь узнают, как там живут. Не знали они - да им это даже в головы придти не могло - что их иммиграционные делам, пошедшим потом гладко и плавно, как каретка станка по хорошо смазанной станине, они будут обязаны этим сорока анекдотам, которые оказались в самый как раз мистеру Александру (издавшему их отдельной книгой пятнадцать лет спустя в своём переводе). А пока наши герои пошлялись ещё по Вене. Поражало здесь обилие свежайших продуктов и аккуратно постриженных собак, по шофёрски задиравших лапки под колёса автомобилей. И полное отсутствие мух и кошек. Вернувшись в свой отель Neubau, дали отдых детям и, пока те спали под надзором кого-то из взрослых, приготовили обед. Они знали: завтра при регистрации им следует определиться со своими именами, которые затем можно будет поменять лишь при получении гражданства. Решили пока оставить, как есть, а там видно будет. Это не помогло. Забежав, на этот раз чуть-чуть, вперёд, скажем, что только Лидочка, Вита и Зоя сохранят свои имена. Фомин станет Andrew, Лёнька- Leonard, Веня- Benjamin (и его вместо Вени будут называть Беня), Виолета - Violet (то есть Фиолетовая, но есть и такое имя) и, наконец, Сеня будет Symon (Симон, то есть).
На следующий день была регистрация. На них заполняли просторные анкеты. Фомину охотно «поверили», а про Лидочку даже и не спрашивали. На это всё ушло где-то полдня. Затем им сказали, что они свободны и пускай ждут отправки в Италию. Их отправят как только закончиться оформление и найдутся для них места в поезде. Это может занять восемь-десять дней. Если они зачем-то понадобятся - их вызовут. Возникни у них какая-либо нужда - следует обращаться сюда же. Ну, Вообщем, оформление, как оформление, только без нервов, без всякого напряжения, грубостей и колкостей. Поразила Лёньку одна вещь, на которую никто, кроме него не обратил внимания. Регистраторы были все, как на подбор, высокие стройные молодые бабёхи с довольно-таки неуродливыми физиономиями. По русски они не говорили, общались с ними через переводчицу. И вот одна вскочила, подбежала к стоящей на отдельном столике машине, подняла крышку, положила туда свою бумагу, нажала кнопку. Раз - и выскочила копия. И тут до Лёньки дошло: это же и есть копировальный аппарат типа «Эры,» который он никогда в жизни не видел. У них на заводе, например, чтобы сделать копию, следовало пойти в Отдел Размножения (так как там работали, в основном, молодые девушки и женщины, шуток было масса). Там сидела строгая дама, про которую говорили, что она уполномоченный КГБ, просматривала материал и решала вопрос о том, можно или нельзя его размножать. Машины же стояли в отдельной комнате, куда никого не пускали. А тут пожалуйста - бери и копируй! Случилось ещё одно маленькое происшествие, оставившее в Ленькиной душе весьма неприятный осадок.
Посреди процесса оформления зазвонил телефон. Регистраторша взяла трубку, выслушала что-то, а затем резко её повесила. “What is it all about?”- спросила вторая. “Someone has called and said: such and such, she is a communist.” “What would you do with this?” “Ah! Just ignore it…” Лёнька сделал каменное лицо, ничего, мол, не понимаю. Зоя, к счастью, сидела далеко. Зачем ей это знать, ведь кристальной души человек. «Еб вашу мать! И ебу вашу мать! Не успели пересечь границу - и сразу же занялись привычным делом: доносить. Молодец баба!» Ладно, как бы то ни было, у них оставалось несколько свободных дней полазить по Вене, посмотреть хоть что-нибудь из достопримечательностей этого древнего города. Наш советский человек, выросший в условиях постояннейшей нехватки всего необходимого и жесточайших ограничений во всём на свете, попав в условия благоприятные и при отсутствии необходимости, хотябы на время, заботиться о своих насущных нуждах, привыкает быстро и начинает ориентироваться что к чему почти сразу. В первую очередь решили проблему с питанием. Им сказали, что поблизости есть рынок, где торгуют всем необходимым по ценам гораздо ниже магазинных. Они его нашли. Там покупались бананы, яблоки, груши, сливы. Виноград, грибы, орехи - что только самая смелая фантазия может выдумать. В магазинах покупали напитки, кофе (ручные мельницы у них были), и различные деликатесы из мяса, стоящие вполне разумно. Впрочем, в деньгах недостатка не было: Лёнька, заглянув в один из разменных пунктов, сунул в окно свои рубли и получил за них четыреста сорок полновеснейших долларов. Плюс то, что получила Вита. По мере надобности, меняли доллары на австрийскую валюту, шиллинги, по курсу пятнадцать шиллингов за доллар. Мистер Александр сказал, что австрийский шиллинг - одна из самых стабильных валют в мире. К тому же она свободно конвертировалась. Подумав, они решили: при обилии фруктов и овощей, можно даже не готовить каждый день обед, а питаться хлебом, мясными деликатесами и этими самыми овощами и фруктами. А сэкономленное время потратить на Вену.
В конце-то концов. Вена была городом Моцарта и Штраусов, Шуберта и Брамса. Правда, это был также город Гитлера и Отто Скорцени. Памятников и замечательных мест здесь было много - и за год всего не осмотришь. Решили посмотреть знаменитый Луна-парк, который все называли почему-то Пратером и дворец австрийских императоров, называемый Шонгрюн. Первым были довольны особенно дети. Они тогда ещё не видели Диснилэнда, Нот Бери Фарм и Маджик Маунтэйнс. А посему Пратер был нечто гигантское, доселе не виданное. Шонгрюн был для взрослых, ибо детям трудно оценить великолепный парк и богатство произведений искусства, собранных здесь. Побывали и в нескольких музеях, поражающих не только и не сколько экспозицией, сколько организацией и порядком, царившим там. И вообще, Вену можно было бы назвать мировой столицей порядка. Порядок был идеальный. Полиция прямо изнывала от безделья. Впрочем, лучше пусть полиции совсем нечего будет делать, чем она окажется такой же занятой, как, скажем, в Лос Анжелесе. Венцы были изумительно вежливы, но в вежливости этой как-то не чувствовалось душевной теплоты. А может эти солидные люди просто были сдержаны по природе своей. Кто знает. Прислугой в отеле были какие-то югославы, словенцы, кажется. К постояльцам они относились откровенно враждебно. «Ну чтож, - подумал Лёнька, - они, должно быть, антисемиты. Что нового?» Но он ошибался. Один раз, поговорив с клерком, он услышал, как одна горничная сказала другой с удивлением и злобой: «Ты смотри! Эти русские ещё и английский знают!» Ах, вот оно что! Там его ненавидели за то что он еврей, тут его ненавидят за то, что он «русский». Что за ирония судьбы!
Из окна своего номера Лёнька видел какие-то красные вагоны, поездами по три, бегающие в обе стороны по эстакаде. Вагоны были явно крупней трамвайных, но меньше стандартных железнодорожных вагонов. Прошло немало времени, прежде чем он сообразил - это у них метро такое. По всему Союзу метрополитены были устроены одинаково и в них бегали одинаковые поезда. Этот метрополитен, построенный, может, ещё в девятнадцатом веке был другим. Вот и всё. Впрочем, проезжая как-то в трамвае мимо главной центральной узловой станции венского электротранспорта, Лёнька видел стоящий у платформы вполне современный поезд. Значит, они строят новое метро и оставили старое. И правильно сделали! Зачем выбрасывать или переделывать то, что ещё работает. И вообще, живя совсем неплохо, австрийцы были весьма бережливы. Они экономили всё - воду, стекло, электроэнергию, время на телефонные разговоры, бумагу- что хочешь. Туалеты на станциях и душ в гостинице были платными. И в этом находился свой глубокий смысл. И в самом деле, бесплатное означает, что все платят, а пользуются лишь немногие, как «бесплатная» советская медицина. Гораздо более справедливым будет, если платят лишь те, кому это надо и только за себя, а не за всех. Но при всех этих тонкостях, жизнь в Вене никак даже сравнить было нельзя с той, какой они жили там. Это признавал даже Фомин, которому, вроде, всего хватало. Неплохо было просто ходить по улицам и площадям, заглядывать в соборы и церкви, сидеть на скамейках в парках. Но время пришло и им наказали собираться, ещё раз напомнив о воде. Запаслись водой вдоволь, купив небольшие канистры на пять литров. Себе взяли ещё сухого вина и пива - тоже вода.
Микроавтобус-Мерседес пришёл за ними в пять. Красивая высокая и улыбчивая австрийка в короткой юбочке пересчитала их, сверившись по списку, подождала пока они рассядутся и села за руль. Вокзал, собственно говоря, был совсем недалеко, но раз их решили отвезти- то почему бы и нет. Ехала, почему-то, одна их группа. Из остальных, бывших с ними тогда в ХИАСе, кто уже уехал, а кому время не пришло. У платформы стоял тёмный поезд и вдоль него равномерно ходил взад-вперёд полицейский в чёрной форме и с автоматом наготове. На перроне понемногу собирался наш брат- эмигрант, свозимый из многочисленных гостиниц. Сновали ХИАСовцы, должно быть ответственные за отправку. То и дело всех проверяли по спискам. Их предупредили: ни выходить из вагонов, ни ходить из вагона в вагон запрещено. В сам Рим они тоже не прибудут, а их выгрузят на каком-то разъезде, километров пятьдесят от Рима. Лёнька, от нечего делать, забрёл в здание вокзала. Поразила доска расписания, а вернее, не сама доска, а названия городов на ней. Париж, Берн, Женева, Берлин, Генуя, Мадрид, Лиссабон. Живут же люди! Захотел, скажем, в Афины - пожалуйста! Садись в поезд и езжай. И никакого ОВИРа спрашивать не надо. И ещё он подумал - как в Европе всё близко, всё под рукой. Там, где он собирается жить, чтобы добраться куда-либо (кроме Японии, но что он там забыл) надо сначала перелететь огромную страну, потом океан, а потом только можно ездить по Европе. Возле буфета у высокой стойки стоял хорошо одетый мужчина в костюме и при галстуке. Перед ним стоял стаканчик емкостью не более семидесяти граммов, заполненный до чуть больше половины какой-то бесцветной жидкостью. Время от времени, мужчина лизал из своего стаканчика и продолжал стоять, уставившись в одному ему видимую точку. Да, если бы у нас так пили, то советская ликероводочная промышленность немедленно разорилась.
Стемнело. Привезли и выдали багаж, оставленный в аэропорту. А, вскоре, объявили посадку. Их согнали в посланий вагон. Когда все вошли и занесли багаж, дверь закрыли, а полицейский зашёл в передний тамбур и встал на стражу. Поезд тронулся. Быстро набрав ход, он понёсся с бешеной скоростью. Огляделись. В вагоне не было спальных мест (об этом их тоже предупредили), но и самого народу оказалось недостаточно, чтобы забить вагон до отказа. Таким образом, можно будет уложить спать детей и взрослым растянуться по очереди по двое. В окно ничего видно не было, кроме бесконечного моря огней. Потом огни стали редеть, мелькая то тут, то там, то вблизи, то в дали. Останавливались редко и на каждой станции полицейские сменялись. Состав начал втягиваться в горы, кругами набирая высоту. И тогда можно было на повороте видеть электровоз и весь поезд. Никто из совершивших этот переезд через Альпы (включая вашего покорного слугу) не забудет его до конца своей сознательной жизни. Даже в темноте за окном можно было видеть ущелья, обрывы и величественные скалы над полотном.. Вскоре они тоже будут жить в горах, а пока всё было в диковинку. Наши путешественники накормили и уложили спать детей. Из чемоданов извлеклись бутылки, из сумок - заготовленные в дорогу продукты. Угостили своих соседей рядом. Пошла беседа, затянувшаяся до поздно. Женщинам дали лечь, сами кимарили сидя. Иногда Фомин выходил покурить в задний тамбур, а Лёнька с ним за компанию. Так прошла ночь, показавшаяся бесконечной. Наутро за окном оказались горы и чистые аккуратные белые домики, прилепившиеся к скалам. О въезде в Италию узнали только лишь по уходу со сцены австрийского полицейского в черной форме и заходу итальянских жандармов - в зелёной. Те не стояли молча, как чучела в тамбуре. А расселись в вагоне и охотно вступали в беседу. Сержант знаками спросил, нет ли у них на продажу карманных часов. И хотя дачные поселки за окном выглядели такими же, как и в Австрии, они явно были уже совсем в другой стране.
Постепенно горы становились всё ниже и ниже, а затем и вообще отступили, остались сзади. Остановились на станции. Кто-то сказал - это Венеция. Однако из-за вокзального здания был виден только лишь кусочек привокзальной площади - и всё. Жандармы сменились и поезд пошёл. Ехали по Италии почти целый день мимо живописных маленьких городков, застроенных домами в три-пять этажей, редко больше, чем-то похожими на советские, но окрашенные в весёлые цвета - розовый, светло-жёлтый или смесь этих двух цветов во всевозможных пропорциях. Где-то в четыре, часа поезд остановился на каком-то полустанке. Их вагон быстро отцепили и переволокли на запасной путь. Поезд тут же ушёл. Вагон окружили очень молодые рослые парни с приветливыми лицами. Оба тамбура открыли и все принялись волокти чемоданы к выходам, кому куда ближе. Парни брали у них эти чемоданы и несли к стоящему неподалеку огромному автобусу. Женщинам и старикам они помогали выйти, ибо платформа была низкой. Разнёсся слух, что это мафия, которая помогает и охраняет эмигрантов из Советского Союза. Зачем мафии это было надо - того Лёнька и до сих пор не знает. Когда все вышли, их повели к этому автобусу. Автобус был комфортабельный, с откидывающимися сиденьями и затемнёнными стёклами. «Мафиози» куда-то исчезли, жандармы, должно быть, уехали с поездом, и автобус отправился следом. Ехали довольно-таки долго. За это время успело стемнеть. Наконец, их привезли в какую-то гостинцу. Багаж, сказали, отдадут после таможенного досмотра. За более чем сутки пути даже взрослые смертельно устали. А что говорить о детях?! Их повели в какую-то столовую. Среди них была большая семья с явно выраженными узбекскими чертами. Это были знаменитые бухарские евреи, известные, вроде как, своей наглостью и хитростью. И действительно, вели они себя ничуть не лучше животных. Семья состояла из отца, молодого ещё, но рано раскормившего себя уже мужчины, его жены, тоненькой женщины, закутанной с ног до головы в какие-то пёстрые тряпки, и кучи детей, мал-мала меньше. И вот, когда им раздали по тарелке длинной и тонкой вермишели (Лёнька вспомнил, что это называется спагетти) и тоненькому ломтю ветчины, раздался голос: «Нэ пускай свиня в душу!» Узбеки есть ветчину наотрез отказались. Поднялся шум. Кто-то как-то объяснил хозяину отеля, который их обслуживал, в чём дело. Тот спорить не стал и принёс им что-то, что их устроило. Пройдёт еще пару десятков лет, прежде чем до Лёньки дойдёт: эти самые тупые примитивные существа были куда как большими евреями, чем он сам.
Все уснули в отведенных им комнатах как убитые. Наутро их разбудили, накормили завтраком, состоявшим из невесомой воздушной булочки и кофе. Правда, на столах было масло, ешь сколько хочешь. Да, на таком вот питание долго не протянешь Ничего, у них ещё оставались купленные в Вене деликатесы, а там видно будет. После завтрака за ними пришёл автобус и повёз их в римский ХИАС. Этот последний ни зданием, ни местом расположения не впечатлял. Но там тоже было просторные помещения, коридоры и кабинеты. Народ разбили по группам и каждой группе выделили ведущую.Их группе досталась худенькая женщина лет сорока пяти, явная еврейка со странной фамилией Хазан. Она весьма сносно говорила по русски, достаточно, чтобы понимать друг-друга. Их данные проверили, а потом начались допросы. А это что, а это куда, а это откуда. Заставили написать все адреса, по котором они жили в последние десять лет. Где вы работали, где учились, состояли ли в СС или КПСС, и комсомоле, имели ли судимости. На два последних вопроса ответ был «нет». Пойди проверь! Расспросили с кем состояли в браке и кто были их разведенные или покойные супруги. Впрочем, национальность не испрашивали. Ведущая сразу заметила, что день смерти ленькиной и витиного супругов приходятся на одну и ту же дату.. «Совпадение!» - не сговариваясь в один голос воскликнули они. Та сделала себе пометку. Им назначили день, когда надо будет явиться сюда (не завтра!) и отпустили. Рим поражал обилием памятников старины. Здания на улицах несколько напоминали ленинградские (их тоже строили итальянские архитекторы), но были более разнообразны и по стилю и архитектуре.
Они уже не были новичками на Западе. За время пребывания в Вене успели во многом разобраться что к чему. Поэтому в Риме быстро сориентировались и начали жить полнокровной эмигрантской жизнью. Их отель был пансионом, то есть предоставлял жильё и трёхразовое питание. А посему, итальянских денег им не выдали. Но они не растерялись. Пансионат находился у самого вокзала, который все называли Stancione Termini, то есть конечная станция - чего? И там, конечно же был обменный пункт. Итальянской денежной единицей является лира и во времена описуемых событий тысяча лир (миля) стоили, примерно рубль или доллар. Вита поменяла сто десять долларов на сто десять миль и раздала каждому взрослому понемногу. Так что деньги были. Как им сказали, в пансионе они пробудут до двух недель, а затем должны будут сами снять себе квартиру. Опять-таки, сразу же купили карту. Теперь можно будет передвигаться по Риму в любое место, какое они хотели посетить. Но в первую очередь, следовало бы позаботиться о насущных нуждах. Из писем и рассказов других эмигрантов, они знали: где-то здесь должен быть знаменитый Круглый Рынок- источник снабжения питанием поколений таких же, как они сами. И они нашли его. К рынку вела серая улица, оканчивающаяся величественной площадью и каким-то монументальным зданием, окруженным высокой стеной. В стене имелись открытые настежь ворота и, должно быть, туда можно было войти свободно, но, к сожалению, наши путешественники никогда не смогли найти время не только побывать в этой усадьбе, но даже узнать что это такое. Рынок находился на боковой улочке. Как это очень часто бывает в Риме, монументальное прошлое соседствует с тривиальным настоящим. Такова жизнь.
Следующим немаловажным шагом было найти квартиру - не очень дорого и в «хорошем месте». Это последнее, конечно, понятие весьма растяжимое, но, в принципе сводилось к требованиям, чтобы хозяйка не была чересчур скупой и строгой, район - получше, а соседи - наглыми, грубыми и шумными. Маргарита Витольдиевна наказала Вите по приезду в Рим позвонить и иметь при себе бумагу и ручку для записывания адреса. Официально или нет, главной улицей центра Рима была улица Виторио Эмануэля в честь, кажется, одного из королей Италии. Эта улица, казалось, соединяла всё со всем. Тут была и площадь с величественным зданием Верховного суда и конной статуей этого самого Виктора Эмануэля и множество интересных мест, которые были ещё впереди. Почта находилась в одном из боковых отводов этой улицы. Теперь уже Лёнька знал, какое время сейчас на западе США, тем более, что висело множество часов, показывающих время в любом уголке земного шара, даже в Москве. Маргарита Витольдиевна оказалась как раз дома. Поздоровавшись и сообщив об ихнем прибытии в Рим, Лёнька передал трубку Вите. В первую очередь мать спросила не нужны ли им деньги. Нет, пока не надо. Потом она сказала, чтобы они поселились в Остии. Это такое место возле Рима. И дала адрес. Если там будет занято, пусть порекомендует что-то другое. Причём, хозяйка сносно говорит по английски. Сразу же скажите, что вы не одесситы. Наше повествование никак не может быть полным, если не упомянуть, как в эти времена массовой эмиграции из Советского Союза, над Римом и его окрестностями висело дамокловым мечом проклятье, именуемое «одессит».
Несомненно, одесситы заметно отличались от остальной части советского населения, наличием своеобразного юмора и раскованностью, иногда доходящей до наглости, или воспринимаемой как наглость. Ведь Одесса всегда была вольным городом с особым статусом. Общение с внешним миром через огромный порт, где почти всё время приходили корабли со всего света, наложило непередаваемый отпечаток на одесских жителей. Им перепадали «дары моря», какие правдами и неправдами привозили свои и чужие моряки. Среди одесситов был самый большой процент эмигрантов хорошо или очень хорошо владеющих английским. Но поверьте вашему покорному слуге, который перевидал их немало и там и тут, отъявленных негодяев-одесситов было никак не больше, чем таких же москвичей, ленинградцев, рижан, киевлян и кишинёвцев. И хотя, казалось, всё еврейское население Одессы дружно устремилось на Запад, из Одессы выезжали не больше, чем из Москвы или, там, Ленинграда. Просто одесситы были заметней. Вот, должно быть, и получилось, что они стали символом эмигранта из России (!?)- жулика, подлеца, афериста, готового на всё тяжкое. Этот феномен, как и всё связанное с, так называемой, «Третьей волной» эмиграции из Российской Империи является темой, до сих пор ждущей своего исследователя. Но мы здесь исследований не пишем, а просто пытаемся в нашем повествовании рассказать о судьбе никому не известного мистера Сун Хун Чана. К нему мы и вернёмся. Наши путешественники решили поездку в Остию отложить до после посещения ХИАСа, когда, может, что-нибудь станет яснее.
Была ещё одна проблема, занимающая умы итальянцев в это время, правда не новая, с ней Лёнька был знаком по ВВС, да и советская пресса не обходила её вниманием. Это была так называемая «Красная бригада». Лёнька успел заметить, что итальянцы- народ набожный. В Риме было полно католических соборов разной степени древности. Один из них находился возле их пансионата. Раз Лёнька заметил идущего по улице бродяжного вида молодого парня с сигаретой в зубе. Вдруг парень поднялся по ступенькам на паперть, затушил и аккуратно поместил в урну окурок, омыл пальцы в чаше, перекрестился и вошёл в собор. Лёнька готов был поклясться - этот, будь он последним бандюгой, никого не убьёт и не изнасилует. Да и сами преступления в Италии, насколько они это знали, были в основном афёры, обман, жульничество, редко воровство. Ограбления, если и были, то всегда крупные и дерзкие. Убийство или изнасилование уголовником своей жертвы были здесь вещами неслыханными. Что же касается всяких мафий, то те посторонних не трогали. И вот, можете представить себе, начинается волна бессмысленных убийств, включая даже похищение и убийство самого премьер-министра, сознательного нанесения тяжких телесных повреждений, взрывы, угрозы, шантаж. И хотя все участники «Красной бригады» давным-давно отловлены, осуждены, отбыли свои сроки и выпустили мемуары, и это явление остаётся загадкой. Ведь нет никакой логики в том, что весьма неплохо преуспевающие жители этой страны вдруг ни с того, ни с сего ополчились на своих же сограждан. В своих мемуарах эти signori «позабыли» сказать, кто стоял за их спиной. КГБ? Арабские мандавошки? Те и другие? Никто до сих пор не знает.
У группы Вертицких-Фоминых были свои заботы, для них, важней всех мировых проблем. В самую первую очередь, дети не должны никак страдать от дел взрослых и в чём-либо нуждаться. Во-вторых, им хотелось, чтобы с оформлением не было никаких проблем. Хотя Италия для них была прекрасной и удивительной страной, хотелось всеже устроенности и, главное, определённости в жизни, а это можно почувствовать только прибыв «на место». Правда, и у Лёньки, и у Фомина была какая-то спокойная уверенность в будущем и их настроение было безоблачным и безмятежным. Но этого никак нельзя было сказать об их жёнах, которым будущее казалось весьма неопределённым. И, наконец, было вполне естественное желание устроиться в ожидании виз как можно комфортабельней, что пойдёт на пользу, опять-таки, тем же детям. В ХИАСе, их ведущая дала им направление на медкомиссию по разном адресам. Впрочем, за ними пришлют автобус. Так что беспокоится не о чем.. Потом спросила, по какой причине они покинули Советский Союз. «Ну как по какой!? Антисемитизм, отсутствие каких бы то ни было прав человека… Да это было прямо-таки рабство! Вот меня, например, квалифицированного инженера, гоняли работать на поле…» «Да, но Вам ведь на работе ваши деньги платили». Лёнька опешил. Точно такие же слова он слышал от звеньевой - надсмотрщицы за рабами. Куда он попал!? Лёнька тогда не знал, что здесь, в римском ХИАСе, он впервые встретился с лютыми врагами своими - ньюйорскими евреями-либералами. А пока он и слова не мог вымолвить от возмущения. «Слушайте меня и слушайте очень внимательно: вас ведь это могут спросить в посольстве. Всё, что вы сказали или подумали, не является основанием для въезда в США. Ваш там антисемитизм, а ещё какое-то там нарушение прав человека, не является проблемой американского правительства и оно защищать вас от этого не обязано и не собирается. И не вздумайте сказать: мы там жили бедно и хотим жить лучше. Это ваша проблема. Надо сказать так: как евреи, мы хотим жить жизнью, приличествующей евреям. А в нашей стране такой возможности нет. Запомните! Не вам запрещают, а такой возможности нет. А вот в США, мы слыхали, такая возможность есть. Вот так!»
Выйдя на улицу, Лёнька громко возмущался. Тут Вита положила руки ему на плечи и придавила со всей силой, с какой могла. «Лён-Чик! Наша задача довезти детей благополучно до места и самим прибыть. А поэтому, подержи свой язык в жопе. Понял?!» Никогда ещё она так грубо с ним не говорила, но как ни тяжело было это признать, Вита была права. Они были всецело во власти этих. Захотят- сделают так, чтобы им отказали в визах. Что они тогда будут делать? Да и поддержка самого их существования тоже в руках того же ХИАСа. Впрочем, вскоре Лёнька узнал- отказников держат до бесконечности. Но разве это жизнь?! Не будем уже говорить, Лёнька дожил до своего звёздного часа, когда с падением коммунизма и ХИАС стал уже не нужным. А пока, Лёнька обиделся и вообще долго ничего не говорил, отвечая односложно, если уж спрашивали. Конечно же, как всегда, Вита вскоре приласкалась и извинилась, но весь инцидент в который раз навёл Лёньку на мысль, как мало он знает Виту и то, что она способна сделать или вытворить… В Остию от Станционе Термини ходило метро. Спустились совсем неглубоко вниз по лестнице, взяли билеты туда и обратно. Глянув на детей, кассир знаками дал понять, что им билеты не нужны. «Метро» оказалось обыкновенной электричкой, только ходящей пару прогонов под землёй в неглубоком крытом туннеле. Затем поезд из-под земли вынырнул и понёсся по поверхности, как электричке и положено. Вдоль колеи тянулись потемневшие здания, становившиеся всё ниже и ниже, по этажам, но, зато поаккуратней и почище по внешнему виду. С какого-то момента навстречу стали попадаться странные поезда. Это были пять-шесть вагонов, в которые был запряжен небольшой электровоз. В заднем вагоне имелась кабинка для машиниста. Таким образом, локомотив оказывался то в голове, то в хвосте состава. На это Фомин заметил рассудительно, что так, пожалуй, более разумно. «Электричка стоит и моторы стоят без дела. А тут отцепил электровоз- и он себе где-то там работает». Прибыли на остийский вокзал - утопающее в зелени длинное одноэтажное здание. Прошли через турникеты.
Остия оказалась утопающим в солнце и зелени приморским городком. Они очутились на широкой главной улице, по обе стороны которой высились блоки многоквартирных зданий в четыре-пять этажей. Боковые улочки вели к морю слева от них. Дети никогда, в жизни своей не выдавшие моря, были в восторге. Море смотрелось спокойным, а прибой - небольшим. Спросили молодую крупную бабёнку в коротком очень свободном платье, далеко ли до ихней улицы. Она ответила им, километра полтора-два. И они могут подъехать автобусом. Решили идти, чтобы лучше всё увидеть. Без труда нашли нужный дом. Хозяйка занимала одну из квартир в среднем подъезде. Позвонили. Им открыла сухонькая дама лет под шестьдесят с коротко остриженными седыми волосами. “We’re looking for apartments for two families- five and three people…” “Are you Оdessits?” “No, no, no! In fact, her mother was staying here. Her mother’s name was Margarita…” “Oh, yes, I remember. Sorry, but I don’t have vacancies now…” Она взяла листок бумаги, написала имя, адрес и что-то ещё, пару слов. “Try that. She might have some…” Указанный адрес был несколькими домами ближе к станции. Хозяйка здесь была чуть помоложе и чуть потелесней. По английски не говорила, но они у неё были не первыми. Когда знаками, когда отдельными фразами и написанием цифр на листке бумаги, они отлично друг друга понимали. В первую очередь, дали ей понять, что их две семьи, им нужна одна однокомнатная и одна двухкомнатная квартира. И они бы хотели поселиться рядом. Поняла. Показав на календарь, спросила, когда им надо. Лёнька ткнул пальцем. Она дала знать, что на этот день не будет, а освободится на два дня позже. Посовещавшись, они решили согласиться. Пусть у них будет уже квартира, а там что-нибудь, да придумают. Дали ей знать - согласны. Написала плату - сотню миль для Фоминых и сто тридцать - для Вертицких. Согласились и с этим. Тогда она потребовала залог в пятьдесят миль на брата. Показали ей, миль, мол, столько нет, есть доллары. Она согласилась, и Вита передала ей сотню. С записки переписали себе адрес и добавили к этому само время вселения. Теперь у них были квартиры.
На медкомиссию их привезли в просторное одноэтажное здание рядом с великолепным и довольно-таки старинным собором. У всех на руках были медицинские листки, выданные в ХИАСе, куда заносились результаты осмотров. К каждой группе приставлена была переводчица, говорившая кое-как по русски. Взяли кровь на реакцию Вассермана и на что-то ещё. Конечно! Кому в Америке нужны триперники и сифилитики! Свои, небось, есть! Повезли к психиатру: психи тоже не нужны. Им сказали: по получении результатов всех анализов, с этим делом будет закончено. На следующий день, на вокзале Термини, получили багаж. У Лёньки было стойкое ощущение, что к их багажу даже не прикасались. Во всяком случае, всё было цело и в таком же порядке, как, когда эти чемоданы последний раз открывали. Днём ходили посмотреть какую-нибудь древность, скажем Колизей, где ещё Спартак дрался на потеху развращённого «хлебом и зрелищами» быдла. По вечерам, обычно, гуляли с детьми по окрестностям гостиницы. За вокзалом был симпатичный не то большой сквер, не то маленький парк, где всегда было полно народу. Здесь было как-то уютно и детям и взрослым, и тут же находились «ларьки, лотки, палатки» со всякой всячиной. Лёнька обратил внимание на стайку женщин, явно ближневосточного происхождения, молодых, весьма собой неуродливых и скромно одетых. Они то сидели, то бродили по аллеям парка от лавочки до лавочки, то опять присаживались за столики. Ему понадобилось наткнуться на них раза три, прежде чем он сообразил, что это - проститутки.
Проституция была везде- в их городе, в Москве- где хочешь. Но лучше всего Лёнька познакомился с этим вопросом в Вене. Отель, в каком они стояли, был ****ским. Венские уличные проститутки, все, как одна ходили в своего рода форме, состоящей из чёрной сетки, покрывающей всё тело, сквозь которую едва-едва проглядывал чёрный же лифчик, и коротенькой (опять-таки чёрной) юбочки. Заполучив клиента, они вели его в их гостиницу, где, видимо постоянно снимали комнаты. Все они, как на подбор, были высокие, молодые, великолепно сложенные бабы (кто знает, может, там был стандарт на эту профессию). Работали открыто, спокойно, нагло, Видел Лёнька и проститута мужского пола, молодого человека в чёрном костюме с ****ской улыбкой на губах, которого вдрызг пьяная бабка волокла наверх. Про пидоров он тогда ещё знал слишком мало и посему не обращал внимания на присутствие или отсутствие оных. Здесь, в Италии, этой религиозной католической стране, к этому вопросу относились, видимо, совсем по другому, чем в прагматичной Австрии, и жрицы секса вели себя скромно. Если бы Лёньку спросили, пошёл он к проститутке, он даже не задумываясь, ответил бы: «Нет!» Но сам он проституцию никак не осуждал. С Ленькиной точки зрения эта потребность была такой же, как еда, питьё или сон. И что делать тому человеку, у которого нет времени на баб, который не устроен и не может завести себе жену или, хотябы постоянную подругу, а то и просто стесняется знакомиться с женщинами. Нет. В природе всё разумно и если существует что-то, то оно заведено не зря. А ещё обратил внимание Лёнька на некое пищевое заведение в нижнем этаже дома, соседнего с гостиницей. Через окно была видна бригада мужиков в чистой одежде и белоснежных фартуках. Они быстро раскладывали большой прямоугольный лист теста. Его смазывали томатом, засыпали тёртым сыром, мелко нарезанными помидорами, зелёным перцем и какими-то ещё овощами. Затем накладывался ещё лист и операция повторялась. После нескольких слоёв всё шло в большую печь. После выпечки странный пирог разрезался на квадраты да и продавался тут же. Но ни он сам, и никто из их группы этого ни разу не попробовали: хотя деньги и были, от ненужных трат старались воздерживаться. Кто знает, что ждёт впереди.
Были стойкие слухи, что в Остию их должны перевезти. И им положены деньги на съём квартиры и на жизнь. Хотя в первый день им выдали небольшую сумму на транспорт и мелкие расходы, но этого, несомненно, было недостаточно. Поехали в ХИАС выяснять. Лёнька ещё раньше приметил одного типа. Это был мужчина лет сорока, высокий, плечистый с большим хищным горбатым носом. Он явно был неравнодушен к Вите. То так глянет, то эдак, то с одной стороны подойдёт, то с другой. Взгляд его не оставлял ни малейших сомнений относительно природы этого интереса. Когда они приехали, тип был уже там, в большой комнате, полной народу. Лёнька прошёл с детьми вперёд. Виолета, с раннего возраста проявляющая стремление к самостоятельности, всё время просилась с рук на пол идти самой. Вот и сейчас она стала рваться с рук и Лёнька опустил её вниз и взял за ручку. И тут он увидел, что Виты рядом с ним нет. Оглянулся. Вита разговаривала о чём-то с этим типом. Тот размахивал руками, доказывая нечто своё, а Вита слушала, мило улыбаясь. Они говорили тихо, в комнате стоял гул и ничего не было слышно. Внезапно Вита шагнула навстречу ему и они оба направились к выходу. Лёнька оторопел. Вита, конечно, не была его собственностью, как скажем, штаны или расчёска. Он не имел никакого права удерживать её. Но с другой стороны, должны же быть какие-то обязанности по отношению к друг-другу. Одно дело, если бы она изменила ему тайно, как это сделал он сам. Это конечно же нехорошо, но совсем другое дело, когда она открыто уходит с другим, оставив ему троих детей. И что теперь делать? Заняться обдумыванием этого вопроса ему не пришлось, потому что открылась дверь и в ней показалась улыбающаяся чему-то Вита. Она быстрым шагом приблизилась, сделала знак, пошли, мол, и они все вместе, как ни в чем ни бывало, двинулись. Фомины сидели на стульях в коридоре. Так как их никто сюда не приглашал, то ведущая была занята. Она, правда, согласилась уделить им пару минут. Только надо подождать.
Наконец она освободилась. Оказалось, они поспешили. На послезавтра назначено собрание, на котором на все их вопросы будет дан ответ. Но раз уж они пришли с детьми... Адрес их квартиры в Остии и название отеля, следует дать секретарше на входе, назвав, разумеется, свои имена. Деньги выдают в Banko de Lavorno. Где и когда секретарша им скажет. Остаться на пару лишних дней в пансионе? Никаких проблем! Коль скоро у них уже снята квартира. А на собрание всё равно придётся придти. Порядок есть порядок. А ещё вот Лёньке и Фомину направление на курсы английского языка. Подумав немного, Лёнька решил не обращать внимания на недавний эпизод. Ведь ничего не произошло, да и не могло произойти за такое короткое время. И он сделал вид, что ничего и не было. Виту это, по-видимому, задело. Когда дети уснули, она села к нему на кровать (больше в их комнате сидеть было не на чём). «Слушай, а почему ты меня совсем ни о чём не спрашиваешь?» «О чём же я должен тебя спрашивать? И вообще, спрашивать тебя бесполезно. Ты никогда ничего всё равно не скажешь». «Ладно, а счас вот скажу. Я этого *** давно заметила. Зыркает на меня, падло, всю дорогу. А сегодня мы идём, он меня за руку взял. Можно мол, спросить? Спрашивай. У нас говорит - нас, ты заметь - есть редкие чеканки, которые в Америке высоко ценятся. А я тут причём? Видите ли, нам позарез нужны деньги, и мы бы отдали недорого. Ну, думаю, ладно, а где они? Да вот жена за дверью стоит. У неё. Дай, думаю, гляну. Кто знает, может... Выходим - никого. Где же Ваша жена? О, наверно без меня домой ушла. Это тут недалеко…» «А ты что?» «Посоветовала отправиться туда самому и выебать самого себя в рот или в жопу, как ему удобней будет. Ебу его мать! Он что, считал меня безнадёжной наивной дурочкой!? Или неудовлетворенной женой!? Или рассчитывал на свою неотразимость!? Да в гробу я его, гада, видала в белых тапочках…» Вита давала волю своему гневу. Разумеется, Лёнька не сказал ей, что и это видел он во сне с точностью поразительной. Трудно сказать, как и на это она прореагировала бы.
Выговорившись, Вита полезла в узкую Ленькину койку, которая немедленно скрипнула. «Тише ты, детей разбудишь». В суете, тесноте и скученности, в какой они пребывали в этих гостиницах, сначала было не до этого. А тут вот Вита распалила сама себя до белого каления. Она стала жарко целовать Лёньку, положив его руки себе на груди. Убедившись в его готовности, уложила его полу-на спину, полу-на бок. Положила его левую руку на свою грудь, осторожно наделась и начала выплясывать свой обычный танец, стараясь, впрочем, не производить излишнего шума. Она кончила на несколько секунд раньше его, полежала немного спокойно, потом горячо обняла и поцеловала Лёньку. «Мне никого не надо, кроме тебя!» С этим она перешла на свою койку и со скоростью звука уснула. Лёнька же спать не мог. Его поражало сходство его сна с действительностью. И опять-таки, Виолеты ведь тогда и в проекте не было. А эта Витина привязанность, в причине которой он никак не мог теперь уже усомниться? И что ему с той привязанностью делать? Вспоминались, почему-то, Вера и Катя. Как с ними было легко и просто. Нет, Фомин прав. Люди должны вступать в брак девственниками и так жить всю жизнь. Тогда и сравнивать не с кем будет. А то: эта так, та вот так, а этот эдак. У той такая, у этой такая, а у того, вот, был о-го-го! Постепенно он задремал и уснул. Так как сны его не были ни кошмарными, ни пророческими, он их не запоминал. На другой день в этом самом Banko de Lavorno (что обозначало, как ему сказали народный банк - слово то какое!) был платёжный день и Лёнька с Фоминым отправились получать положенное им денежное содержание. Они не спешили, за что и поплатились: у банка стояла предлиннейшая очередь, если не на километр, то на метров триста, точно. Тут уж делать было нечего. Пришлось стоять, слушая эмигрантские разговоры и наблюдая своего брата-еврейца во всей его красе. Большинство стояло чинно и спокойно, но были и такие, которым обязательно нужно было впереди всех. Их, конечно же, не пускали. Добродушный пожилой толстяк сзади охотно поведал им свою историю. «Я - мясник. Жил так, вам в жизни даже не присниться. Все у меня в руках были. А раз приходит один из КГБ. Уезжай, Сёма, а то хуже будет. Я тебя выпущу. И выпустил. И вот я здесь». Спереди. «Я в Румынии родился. Как настала война, согнали нас румыны в лагерь. И то сказать лагерь - колючая проволока, внутри ничего. Убивать нас они не убивали. Но и кормить тоже не кормили. Так что вот из нескольких тысячью лишь немногие в живых остались...»
Очередь, грех жаловаться, шла быстро и не прошло и сорока пяти минут, как наши друзья уже имели на руках свои деньги - Фомин триста и Лёнька пятьсот. Это было намного больше месячной квартплаты. Но разве кто может знать, сколько им понадобиться на жизнь. Решили выводов пока не делать. Пошли пешком. Фомин был любопытен на новые места, а Лёнька тоже непрочь побольше увидеть. Шли вдоль Тибра - речки метров шестьдесят шириной, мелкой с быстро текущей жёлтой водой. Через речку было переброшено множество каменных мостов, многие из них, кто знает, может, со времён древнего Рима. Река была закована в камень и улицы-небережные шли по обоим берегам. Фомин, со своей шофёрской сметкой и здесь ориентировался великолепно. Свернули в одну из боковых улочек. На одном из перекрёстков увидели они высокое одноэтажное здание красного кирпича. В здании с фасада и с задней стены имелись три проёма. В проёмах на странных подъёмниках подняты были автомобили. Подошли поближе. Фомин с интересом наблюдал за слесарями и оборудованием, которым они пользовались. Оказалось, что рифленые ворота как-то уходили вверх и вовнутрь. В помещении имелись различные станки, за стеной стучал компрессор. Возле слесарей стояли красные шкафы на колёсиках, полные инструмента. Справа было помещение, служащее, должно быть, конторкой, а у противоположной стены- кладовка, видимо, для запчастей. Подъёмник представлял собой мощный полированный шток, выходящий из пола, на вершине которого была специальная платформа для автомобиля.
«Вишь, как люди тут работают. Не лазят, как мы, в яму, а саму машину, вместо этого поднимают». «А что, если шток опустится сам?» «Если бы он опустился, хоть раз в жизни, они под ним бы не стояли так спокойно, как ты думаешь?» «Да, пожалуй» - согласился Лёнька. «Вот смотри, Лёня, запомни. Через год-полтора и у меня такой будет. Чтобы не сказал, что треплюсь». Они ещё постояли, посмотрели да и пошли себе. На собрании им сообщили, что все нужные документы переданы в посольство США. Ждать, обычно, в среднем, приходиться два-два с половиной месяца. Причиной отказа, чаще всего, является неправильная или неправдивая информации, а также конфликты с местной полицией. «Помните! Вы находитесь в этой стране нелегально. И если власти делают вид, что вас не замечают, это вовсе не означает разрешения делать всё, что угодно. Поэтому, ведите себя здесь тихо, не задирайтесь с квартирными хозяевами, кассирами, да и друг с другом. Словом, избегайте ситуации, при которой могут вызвать полицию. А если это всё же случилось - не задирайтесь с полицейскими. Не вздумайте предлагать никому взятки. Он может, конечно, взять взятку, но может взять вас. Деньги на квартиру, учёбу и на жизнь Джоинт даёт вам безвозмездно. Но расходы ХИАСа по переездам и оформлению виз вам придётся потом вернуть посильными небольшими суммами, когда вы в состоянии будете это сделать. И, наконец, последнее. Вас берут в Соединённые Штаты при условии, что вы никогда там не будете бременем для американских налогоплательщиков. То есть, вы не сможете обращаться за Вэлфэром». Что такое Вэлфэр они приблизительно слыхали от других эмигрантов. Это, вообщем-то, когда ты ничего не делаешь, а тебе платят за это деньги. Нет, им такого не надо. Они прокормят себя своим трудом. Покоробила только мысль: дали подписать бумагу, не потрудившись объяснить, что же они подписывают. Ты, мол, в Америку хочешь - всё подпишешь. Но, как сказала Вита... Тем более, прибыв в США, вскоре убедились: прежде чем дать подписать любой, пусть самый чепуховый документ, там подробно объясняют что ты подписываешь.
Решили, чтобы потом не терять времени на поиски, найти эти самые курсы и разобраться во всём заранее. На другой день, опять оставив своих дам одних (правда, с детьми), наши мужчины отправились по указанному адресу. В большой комнате собралось масса народу. Занятия вела высокая неимоверно красивая молодая дама, немедленно сообщившая всем своё имя, возраст (25 лет) и страну (Англию), откуда приехала. Она сначала с кем-то переругивалась (It’s not my fault you don’t understand what I’m talking about), потом стала спрашивать, кто кем был. Когда очередь дошла до Лёньки, он ответил: “I was an engineer.” Ибо полной уверенности в том, будет ли он когда-либо инженером опять, у него не было. Так прошли сорок пять минут и прозвонили перемену. Англичанка куда-то исчезла и больше Лёнька её не видел. Никогда, ни раньше, ни потом, ни в жизни, ни в кино, не приходилось ему встретить такую красивую женщину. Пришли какие-то юные совсем ребята, не говорящие ни по русски, ни по английски. Они сделали им перекличку и всем откликнувшимся бойко вручили по пятьдесят миль. Лёньке, Фомину и нескольким другим дали понять, что продолжать своё образование они должны в другом месте. Туда следует отправиться немедленно. И дали адрес. Новое место находилось возле Ватикана, чуть южнее, в одном из домов на правобережной улице-набережной Тибра. Опять было отборочное занятие. С ними поговорили, попросили написать несколько фраз. После этого их разделили. Фомин попал в группу начинающих, а Лёнька же - в высшую, откуда его сразу же перевели в самую высшую. И в самом деле, уже сейчас, пусть отнюдь не легко, но Лёнька мог общаться с каждым, говорившим по английски, понять, что именно ему говорили, и передать собеседнику информацию, какую он хотел бы тому сообщить. Но он ясно осознавал: этого далеко-далеко недостаточно для того, чтобы, не то, что преуспеть, просто выжить в незнакомой стране.
Как им сказали, регулярные посещения занятий начинаются с переезда на квартиру. По окончании занятий (вскоре), опять пошли пешком. Рядом почти с курсами, находилось какое-то учреждение со зданием, выходящим окнами на набережную и двором, куда частенько заезжали синие автомобили типа «УАЗика». Постояв немного, поняли - это тюрьма. Такого типа автомобили были и в Советском Союзе. Их всё чаще и чаще использовали вместо «воронков». Вышли на площадь святого Петра. Так вот он знаменитый Ватикан - это уникальное государство в государстве. С другой стороны площади высился собор святого Павла, а по обоим сторонам от него - высокая ограда. Справа виднелись ворота и проходная, примерно, как на заводе. Подошли ближе. Вход в собор был свободен и они вошли. В Вене и здесь, в Риме они побывали уже в десятках соборов. Этот отличался величиной и богатством художественного исполнения. Даже сами мраморные полы - и то были бесценным произведением искусства. На проходной стоял швейцарский солдат в костюме не то девятого, не то одиннадцатого века. На боку у него висел меч, а в руках он держал копьё или пику, тоже настоящее, и тоже того же периода. Фомин остановился, а Лёнька сдуру попёрся вперёд. Солдат выставив в сторону ногу, топнул ею и преградил ему дорогу копьём. Молча, как и положено часовому на посту. Что делать? И Лёнька отступил, ничуть не жалея - ведь он оказался участником диковиной сцены. Они осмотрелись ещё немного и пошли на автобус.
Автобус пришёл за ними в десять тридцать. Вертицкие, Фомины и ещё несколько семей, решивших поселиться в Остии, уже ждали внизу с чемоданами. Чемоданы погрузили в отсек внизу, все расселись в салоне. Автобус тронулся. Опять ехали мимо Ватикана, потом ещё по каким-то улицам, вырвались, наконец, на шоссе и вскоре оказались на знакомой уже читателю широкой центральной улице Остии. Всех развезли по адресам. В Остии были, как их называли «наши», «фашистский район», «коммунистический район» и нейтральная зона между ними. Эмигранты старались селиться, в основном, в «фашистском районе», где к ним очень хорошо относились. Квартиры наших героев были именно в этом районе. С хозяйкой была юная, несимпатичная такая, девица, которая на вполне очень даже сносном английском объяснила нашим путешественникам существующий порядок. Залог им вернут, если всё в квартирах будет в порядке и они ничего не сломают. Если сломают - то из залога вычтут. Не хватит - они обязаны доплатить. А сейчас требуется внести квартплату за месяц вперёд. Что охотно было и сделано. Их провели в апартаменты на втором этаже. Квартиры - однокомнатная для Фоминых и двухкомнатная для Вертицких - выходили на одну площадку дверь к двери. От гостиницы квартиры отличались опрятностью и наличием, пусть небольшой, но кухни, где можно было как-то «посидеть за столом». В квартирах имелась кое-какая необходимая мебель - крупные складные кровати, столы, стулья. Были и стенные шкафы. Ну и, конечно, ванная и туалет (в одном узле) тоже были внутри, а не в коридоре. От хрущёвок эти квартиры отличались… а ничем. Впрочем, сам Хрущёв не скрывал, откуда он взял идею совмещённого санузла и всего остального. Ладно, как-никак, а это было уже весьма значительное улучшение их жилищных условий. Устроившись и дав детям поспать, пошли осматриваться. Самое главное в Остии было море. Так как они находились с «морской» стороны главной улицы, то море было буквально в нескольких шагах от их подъезда. И это было колоссально! Кроме моря, в Остии ещё был базар, уже сошедший на нет к тому времени, когда они его обнаружили, и множество магазинов, где можно было купить почти всё. Удалось купить хлеба, пару куриц, картошки, зелени и фруктов на обед. Стояла глубокая осень, но солнце было нежным и ласковым, а вода, судя по числу барахтающихся в ней людей - теплой. Весь дом был заселен «нашими». Одни держались замкнуто семьями или небольшими группками. Другие, наоборот, были весьма общительны и охотно делились опытом. От одной из них, одесситки Белы, узнали что можно купить здесь, а за чем, лучше всего, съездить на круглый рынок. Что в Рим сподручней ездить этими странными поездами до пирамиды, а потом автобусом куда надо. Лучше всего взять проездной билет на поезд.
В своей квартире Лёнька с Витой разместили старших детей в меньшей комнате, а сами с Виолетой заняли большую. Лёнька рассудил, что в таком возрасте разница в поле детей особой роли пока играть не будет, тем более, каждого ребёнка перед сном купали отдельно (разумеется, старшие дети купались сами) и одевали в ночную одежду. Виолета же, хотя и редко, но, всё же, могла проснуться ночью и, если ею немедленно не заняться, начать плакать. Покончив с этим, Вита с Зоей, тоже успевшей устроиться, принялись готовить обед. Мужчины же, переодевшись в предусмотрительно захваченные с собой советские плавки, отправились с детьми к морю. Прибой был почти неощутимый, вода тёплая, дно покатое и пологое. Так что можно было завести детей довольно-таки далеко в море. Лёнька с Фоминым по очереди сплавали подальше от берега. Дети барахтались, визжа от удовольствия. Кругом стоял галдёж и слышалась только русская речь. Предвечернее солнце не жгло, а приятно грело и теплый бриз ласково гладил тело. Полтора часа, отведенные им на знакомство с морем, прошли как одна минута. Понадобилось ещё пятнадцать минут, чтобы уговорить детей покинуть это райское место. Они согласились только в обмен на обещание придти сюда рано утром на следующий день. Было уже готово жаркое из курицы и салат из листьев зелёного салата, свежих огурцов, помидоров, редиски и зелёного лука. В отдельных тарелках выставлены были виноград, яблоки, груши, персики, сливы и бананы. Поставлены, последние, из привезенных с собой, бутылка коньяка и бутылка водки, и, купленный здесь за копейки, виноградный сок для детей и взрослых в большой банке. Вина для Зои подобрать ещё пока не сумели и она согласилась на каплю коньяка. «Ну что ж,- сказал Фомин,- чтобы и дальше так хорошо всё шло». Да, пока всё, действительно шло неплохо. Ели с аппетитом, пили с удовольствием. Жаркое и салат исчезли начисто. Потрепались немного и решили пройтись по вечерней Остии с детьми. Везде, где только были какие-нибудь лавочки, сидели группками «свои», тоже, видать, совсем неплохо пообедавшие. Из обрывков разговоров только и слышно было, кто где что продал-приобрёл и кто кого и как надул. Нечего и говорить, этот день кончился чудесной стыковкой с Витой, поздно вечером, когда все разошлись, наконец, по норам, и дети уснули.
Поселившись в Остии и стоя потом время от времени в очереди за деньгами, Лёнька вдруг обнаружил, что он совсем не знает евреев. Как мы уже успели поведать нашему читателю, круг его знакомств со своими соплемённиками был узок, но то многообразие евреев, вдруг представившееся его взору, превосходило самые смелые ожидания, по своей разношерстности и многоликости. Лишь немногие, подобно Зое, имели явно выраженные семитские черты. У большинства, как у Лёньки и Виты, они, хоть и присутствовали, но выражались в весьма слабой форме. И было немало таких, у которых они отсутствовали вовсе. Та же самая бухарская семья («Нэ пускай свиня в душу!») тоже оказалась в Остии и не одна. Эти выглядели совсем как узбеки. До Лёньки вдруг дошло: в армии, среди «чурок» могли быть евреи, которые, естественно, этого не афишировали. Кроме того здесь была ещё и масса Бакинских евреев (так, во всяком случае, они себя называли), темнокожих и смотрящиеся как азербайджанцы с азербайджанскими же именами. Ползли среди эмигрантов всякие слухи о вопиющем вероломстве, обманах, продаже перед самым отъездом занятых уже квартир - и это всё по отношению к своему же брату-эмигранту- беженцу от коммунизма. Таких Лёнька прозвал «злая месть ОВИРа». Хотите, мол, чтобы жиды ехали - пусть едут. Только мы вам таких подкинем - взвоете. И подкинули! «Ладно уж,- добродушно басил Фомин,- дети их будут лучше, а внуки - те совсем людьми станут». Эту крылатую фразу Лёнька потом слыхал от многих (как потом оказалось, многие из этих стали «людьми» уже сами. Не говоря уж о детях и внуках). А вот на курсы в Риме, ходили только сливки ихнего общества.
На курсах не учили грамматику, не разбирали предложений. Были, правда, диктанты и сочинения, но редко. А просто они вели беседы с преподавателем, не знавшим ни одного слова по русски. Хочешь ты или не хочешь, а надо было понять своего собеседника и сообщить ему то, что ты хочешь сказать. Оглядываясь, через некоторое время спустя, на этот период своей жизни, Лёнька спрашивал себя опять и опять: а правильно ли он поступил, потратив время на эти курсы. Для них было полно возможностей приработать к скудному пособию. Время от времени звали на уборку винограда - сто миль в день, ешь и пей вина сколько в тебя влезет. В самом ХИАСе нужны были переводчики - и другие, с ещё более хужим английским, чем Ленькин, подавали и были приняты. Впрочем, при прилежном посещении им выдавали по пятьдесят миль в неделю, что оборачивалось более, чем двумястами в месяц. Деньги эти должны были покрывать транспортные расходы, но на поездки уходило гораздо меньше. И каждый раз, думая об том, Лёнька приходил к выводу: это было одно из самых правильных решений, какое он в своей жизни когда-либо принял (не считая лишь решения уехать из Советского Союза). Нельзя ведь было ради сомнительной сиюминутной выгоды лишать себя перспектив будущей своей жизни в Америке. Было ясно - успех или неуспех в любой чужой стране во многом зависит от знания языка этой страны. А в знании языка для него, Лёньки, самое главное заключалось в понимании своего собеседника. Вот, скажем, нашёл он работу, а начальник скажет: сделай то, сделай это, а ты не понял. Да, конечно, он не зверь. Разъяснит ну раз, ну два… ну десять, а потом скажет: мне нужен такой, который меня понимает. Сам же он не так, дак эдак, всегда сможет дать понять, что он хочет. Можно ещё написать, продиктовать по буквам - мало ли как. У Фомина в группе преподаватель не говорил по русски, а его слушатели - по английски. Учили так. Например, показывают стул. This is a chair. Ученика спрашивают: What is it? И тому ничего не остаётся, как ответить: This is a chair, Лёнька потом узнал: такая методика обучения языку хорошо зарекомендовала себя во… французиком Иностранном Легионе.
В месте, куда довозили странные поезда, действительно была небольшая пирамида, метров с тридцать высотой. Надпись на пирамиде на итальянском и английском свидетельствовала, что пирамида сия была сооружена в двенадцатом веке до новой эры, в качестве усыпальницы для некого Кая Сектиса, трибуна. Возле пирамиды они обнаружили русское кладбище. Великолепные памятники, кресты, плиты. Князья, графы, бароны, писатели, поэты, художники. Лёньке представилось, как жили те в Италии, ожидая скорого падения большевиков. И тогда они смогут вернуться в свою страну, в свои поместья, к своим любимым занятиям на родине. И вот они состарились, умерли и похоронены вдали от своей любимой родины, а проклятые большевики и ныне там. Он же, Лёнька, умудренный шестидесятилетним опытом, своим и чужим, ждать падения большевиков не стал. И вот он здесь. Стоит у пирамиды и входа в странную линию с надписью “La Ferravia Ostia-Lido,” что, как нетрудно было догадаться, означает Остия-Лидо железная дорога. Лёнька не был ни любителем, ни знатоком истории железных дорог и такая вот дорога, длиной не более двадцати километров, казалась, ему странной. Но, как говорил баснописец Крылов, «Всё это суета. Мне надо, чтоб она меня возила и слушалась кнута». Она его возила, и проездной билет на месяц не был вовсе дорог. Дальше добирались редко (когда спешили) автобусом, а чаще всего шли пешком, ибо было вовсе недалеко - километра два, два с половиной самое большее… Тибр в этом месте делал излучину, вроде как дугу, в центре радиуса которой находился Ватикан. Старались, если не туда, так обратно, по пути на станцию, ходить разными дорогами, дабы поглазеть как живут здесь простые итальянцы. А жили они, как все, суетились по своим мелким обыденным делам, правда, галдели много. Но так, должно быть, ведут себя все южане. В отличии от чопорных австрийцев, был это народ разболтанный, расхлябанный, беззаботный и беспечный, но сердечный и всегда готовый помочь. Поражало обилие всякого рода вооружённых. Помимо жандармов-карабинеров (которые, почему-то, никаких карабинов не носили), была разношерстная полиция, одетая по-разному, куча вооруженных чиновников в форме, и масса охранников в штатском, обвешанных автоматами, револьверами и радиостанциями. Ватикан мог свободно позволить себе иметь средневековую армию, ибо по всему периметру крохотного государства непрерывно патрулировали наряды полиции и агенты, которые ничуть не таясь, переговаривались между собой по рации.
На курсы ходили четыре раза в неделю во вторую смену. В понедельник утром ездили на круглый рынок. Здесь всего за семь миль можно было купить гигантского индюка, правда без грудки (потом, через много лет, когда они снова стали есть индюшатину, то всегда предпочитали «тёмное» мясо). Из этого вот готовились супы, делались котлеты, жаркое и начинялись пирожки. Иногда только покупали куриц, тоже без грудки. Кроме того, на круглом рынке продавались по баснословно низким ценам грибы, орехи всех типов и видов и экзотические фрукты, которые они твердо решили все, как один, перепробовать. Сразу же по прибытию на запад, бананы прочно вошли в их жизнь, как будто не попробовали они их первый раз в Вене, а ели всегда. Что касается остальной экзотики, то не всегда и не всё нравилось. Ананасы стоили, по их меркам недёшево, но решили купить парочку - попробовать. Это превзошло все ожидания. Воистину фрукт богов! И конечно же в изобилье и дёшево всюду продавались привычные им фрукты. А виноград! Этого было почти даром - хоть чем хочешь ешь. И они ели, по килограмму в день на брата. Остальное время, обычно, проводили на пляже или в походах по местному базару и магазинам. Зоя с Витой купили недорого в лотке на базаре складные колясочки, в которые можно было посадить, застегнув, ребёнка и катить перед собой, вместо того, чтобы нести на руках. Хотя и Сёма, и Виолета страшно любили ходить сами, но они быстро уставали. Это позволяло им в пятницу, когда курсов не было, совершать поездку в Рим всем вместе. Говорили, что толи раз в три месяца, не то раз в месяц, в последнее воскресенье, Ватикан открывают, а папа обращается с речью к публике. Это не только оказалось правдой, но и день совпал с концом первого месяца их пребывания в Остии. С утра пораньше сели в поезд и меньше чем через час уже были на площади святого Петра. Площадь была уже до отказа забита народом. Протолкаться к собору не было ни малейшей возможности, даже им, бывшим советским людям, которым, как поётся в песне «нет преград ни в море, ни на суше». Папа говорил из окошка наверху фасада собора, казавшимся им совсем маленьким. Речь, разумеется, усиливалась громкоговорителями, но они ведь по-итальянски не понимали ни слова. Таким образом, они папу, считай, не видели и не слышали. Короче говоря, лишь присутствовали.
Швейцарский солдат по-прежнему стоял на посту, но зато ворота были распахнуты настежь. Туда валом валил народ, и наши путешественники последовали за ним. Сразу же за базиликой святого Павла находились разного рода служебные помещения, возможно что, квартиры папы, кардиналов и казармы для швейцарских солдат. Всё это утопало в зелени. Дорожка для общей публики, огороженная справа и слева невысоким штакетником, привела их в совсем другое здание. Это оказался знаменитый ватиканский музей, где были собраны, как всюду писалось, бесценные произведения искусства. Часть их выставлялось для обозрения и никакими словами описать этого нельзя. Лёнька побывал в Эрмитаже, был в венском художественном музее. Дворец Шонгрюн тоже был музеем и не бедным. Но такого ни до, ни после повидать никому из них больше не пришлось. Мужчины слазили ещё на купол, с которого открывался великолепный вид на вечный город. Вышли они через южные ворота. У ворот тех продавали красочные альбомы. Лёнька с Витой купили один такой и он хранился у них долгие годы. Не будем останавливаться на фонтане Треви, Пантеоне и многих, многих других примечательных мест, какие наши герои посетили просто потому, что можно, что где-то что-то об этом слыхали или видели в кино. Но, в миллион первый раз повторяем: мы здесь не занимаемся описанием красот и достопримечательностей Италии, о каких можно прочитать и увидеть в любом из многочисленных туристских проспектах, а хотим поведать о нигде, кроме разве «висячего» дела в полиции, не задокументированной истории мистера Сун Хун Чана.
Соседями Фоминых и Вертицких по площадке были одесситы Гринбаумы: Гена, бывший станочник по профессии и знакомая уже нам его жена Бела. У них было двое детей подростков, дочь постарше и сын помладше. Эти жили своей жизнью, весь день где-то пропадали, домой являлись поздно. Ни нашим героям, ни их детям, они были не ровня, а посему контакты с ними были минимальными. Гена был высоким, пожалуй, полноватым, невозмутимым и очень спокойным малым, лет сорока. На круглом симпатичном лице его горели юмором большие карие глаза. Бела была под стать ему, высокая полноватая, круглолицая, не лишённая некоторой миловидности даже в своём далеко не юном возрасте. Конечно, как все одесситы, они могли усмотреть юмор в далеко не смешных ситуациях, были колки на язык и не упускали случая эту колкость пустить в ход. Но были отзывчивы, бесконечно добры и сердечны, всегда готовы помочь. Расскажем лишь об одном случае. Вита, которая по-прежнему покупала все продукты, настолько привыкла к изобилию и доступности всего, что в субботу утром накупила еды лишь на один день. «Завтра вот пойду и возьму». Не тут то было! В воскресенье утром они обнаружили закрытые магазины и недействующий базар. Бела быстро поняла, в чём дело и всполошилась. «Это моя вина! Я должна была вам сказать! Тут в воскресенье ничего не работает. В этот день у них положено в церковь ходить, а не работать». И она, при полном согласии мужа, щедро поделилась с соседями своими запасами, что позволило им тогда пережить ситуацию, в какую они по незнанию нечаянно попали. Как Лёнька понимал (конечно же, это было не его дело), Гена делал какие-то там дела, возможно даже, не всегда честные. Напарником его был некий Виталька из Киева, которого Лёнька тут же окрестил «жуком». Однажды Лёнька зашёл по какой-то надобности, а может, и без всякой надобности, к соседу, благо дверь у них всегда была раскрыта нараспашку. Тут и влетел в комнату «жук» Виталька. «Вы знаете что, можно заявить, что у вас больной ребёнок и вам дадут деньги по уходу!» «Я такого не сделаю,- сказал Лёнька,- я человек честный и у меня свои принципы…» «Какие тут могут быть принципы, когда дело касается денег!?» «Это ты зря,- вмешался Гена,- если у человека есть принципы - их надо уважать». Гена был немногословен, но, если скажет, как припечатает. Ни прибавить, ни убавить. Такие вот были у них соседи по лошадке.
Лёнькино тридцати двухлетие, 15-го ноября 1976 года отмечали скромно. Из гостей пригласили только Гринбаумов, ибо никого другого они просто-напросто больше не знали. Те принесли Лёньке щедрый подарок - свитер, который здорово пригодился ему потом в Нью Йорке. К тому времени они уже могли из всего разнообразия спиртных напитков выбрать бренди, то самое, какое, по меткому выражению Гены, «в Советском Союзе называли коньяком». Очень дёшево продавалась водка «Смирновская» (скажем только - тут же были вина по тридцать миль бутылка и больше). Для дам купили вермут «Мартини Росси». Вита и Зоя превзошли себя в приготовлении обеда. Словом, всего хватало. Поздравили Лёньку. В следующий тост Лёнька всех поблагодарил. Одесситы принесли маленькие рюмочки, и можно было провозглашать тосты до бесконечности. Выпили за знакомство, за дам, за детей (чтобы им лучше было), за свободу (это предложил Лёнька), за спокойную, без забот, будущую жизнь в Америке. На что Гена заметил: «Я вот тут сижу, а меня уже в Филадельфии работа ждёт». «И я без работы не останусь. Я бы и тут, если захотел, мог начать» - вставил Фомин. Все посмотрели на Лёньку. «Ну что ж. Честно говоря, у меня такой уверенности нет. В чём у меня есть уверенность, так это в том, что я не пропаду, без дела ходить не буду и семью свою обеспечу». «Если ты в себя веришь- то всё будет в порядке»- заверил его Гена. Зоя, зардевшись от смущения, поведала о своём намерение стать учительницей. Бела с Витой скромно молчали. Теперь выпили за то, чтобы «всё было в порядке». Засиделись допоздна. Дети уже давно спали, а взрослые всё сидели, обсуждая что было, что есть и что будет, хотя этого знать нам не дано.
Неожиданно, Зоя, помимо своей воли, стала работать… По Остии пронёсся слёзный крик о помощи. Переводчица местного врача, обслуживавшего эмигрантов, итальянская русская, женщина уже весьма немолодая, сильно разболелась и ей пришлось оставить работу. Как здесь это водится, врач великолепно говорил по английски и по французские. Всех кто знает эти языки, и не просто знает, а знает и говорит очень хорошо, умоляли придти к врачу, на пробу. Зоя пошла, уверенная, что её не возьмут. Она ошиблась. Из множества желающих доктор Риззи выбрал именно её. “You’re speak perfectly,”- сказал он ей. Теперь Зое пришлось, оставляя Сёму то с мужем, то с Витой, работать четыре-шесть часов, пять раз в неделю. За Зоей могли приехать среди ночи, если кто-то вдруг разболелся. Зоя, как большинство людей стеснительных, в себе не уверенных, всегда старалась работать добросовестно изо всех сил. Доктор Риззи это заметил и высоко ценил. Зое платили сто миль в неделю. Кроме того, доктор Риззи, видя, что Зоя носит очки, послал её к офтальмологу. Тот не нашёл у неё никаких патологий, но, на всякий случай, выписал ей новые очки. Джоинт заплатил - и Зоя щеголяла в новых очках, а старые, ещё годные, держала про запас. Однажды она вернулась с работы домой сильно взволнованная. Пришёл на приём какой-то из новоприбывших по имени Борис и сказал, что он болеет почками. Доктор Риззи, естественно, послал его на анализы. Потом спросил через Зою: «Вы перед отъездом были у врача?» «Да, а что?» «И Вам разрешили поехать?» «А какое отношение врач имеет к моему отъезду?» Когда больной ушёл, доктор Риззи спросил у Зои: “What kind of doctors do you have in your country?” “I don’t know. Doctors, like doctors…” “This man has no kidneys at all and one day to live. How do they let him travel so far away to foreign country, just to die there? What the meaning in all of this?” Зоя не знала. На другой день, как доктор Риззи и предвидел, этот Борис, у которого, кстати, была жена и двое детей, умер. Джоинт устроил его на местном кладбище, заплатив все расходы. Лёнька же сказал по этому поводу так: «Ну чтож, зато он умер свободным». Зоя, к немалому своему смущению, стала популярной фигурой в Остии. Очень многие из встречных на улице старались засвидетельствовать ей своё почтение. «Зоя Зиновьевна, Зоя Зиновьевна…»
Лёнька тоже не мог пожаловаться, что его жене обделена вниманием. Хотя Вита после Виолеты довольно-таки раздобрела за пределы Ленькиного допуска на полноту, она по-прежнему оставалась великолепно сложенной. Её полные стройные ноги не казались тонкими по сравнению с туловищем. Словом, поправилась она как-то пропорционально, не в ущерб своей красоте. Ходить с ней куда-либо было всё равно, что принести корзину с конфетами в детский дом, полный голодными маленькими оборвышами. Кто смотрит с грустью, кто вздыхает, а немало и таких, кто тянет свою грязную ручонку к заветному лакомству. На Виту оглядывались, смотрели с изумлением, а находились и такие, кто тянул к ней руки, пусть не в буквальном смысле этого выражения, но всё же тянули, как тот хер в ХИАСе. В особенности на пляже!... Должно быть, устоять перед Витиной белой, словно молоком налитой, никогда не загорающей кожей было очень трудно, если вообще возможно. Но Вита к всеобщему вниманию привыкла и справлялась с этим великолепно. Сколько раз он наблюдал издалека, как какой-нибудь лоб что-то ей заливает. И всегда Вита, с ангельской такой улыбкой, говорила ему тихо - Лёнька догадывался что. После этого лба как корова языком слизывало и больше он его никогда не видел. Лёнька знал мужиков, которые гордились, вниманием, другие мужчины оказывали их жёнам. Им приятно было появиться «на людях» с красивой женщиной. Как глупо! Его же самого это не злило, не вызывало чувства ревности, не огорчало. Просто вечные приставания к его жене были ему неприятны - и всё. Лёнька осознавал, что кто-либо из этих соискателей может, в принципе, добиться витиной благосклонности. И в то время пока он корпит на курсах, она может мило проводить время с кем-нибудь (а то, что дети не помеха- уже это Лёнька знал лучше, чем кто другой!). Но, к крайнему Ленькиному удивлению, ему это было совершено безразлично. Впрочем, в глубине души своей он чувствовал: уж Вита-то, действительно, «этого не сделает». И хотя Лёнька знал случаи, когда женщины по-настоящему любили одного и давали другому, Вита зациклилась на нём как-то особенно. И он знал почему. И к тому же, Вита была как львица: наевшись, могла спать и пусть зебры топчутся по хвосту. А сыта она была всегда. Хуже было другое. Лёньки всё больше и больше осознавал то, что он давно и так знал. С самого момента их первой близости, она стала ему в тягость, а расстаться с нею никак нельзя. К тому же дурацкая витина верность не давала даже ни малейшего шанса найти повод для этого. Лёньку наказывали ещё при этой жизни. Попросил её - на! Держи и радуйся. И чего же это он не радуется? Но радости от обладания Витой никакой почему-то не было. Совсем не было.
Дорога в Рим, если ехать автобусом, проходила по какой-то ложбинке со склонами, поросшими ярко-зелёной травой. В самом глубоком месте через шоссе перекинут был мостик. На вершине склонов угадывался пышный сад. По карте место называлась Вилла Боргезе. Они уже насытились стариной и живописными развалинами с миллионами кошек в них, но это смотрелось как нечто новое. К тому же, они слышали об этом месте от многих. Короче, решили съездить… Вила Боргезе оказалась огромным участком земли, где был красивый большой парк, какие-то здания не то жилые дома, не то гостиницы. Наши путешественники не знали ещё тогда о существовании клубов- теннисных, гольфовых, лодочных, члены которых могли снять комнату для проведения весёлой пирушки с друзьями, а то и просто побыть с женой или одному подальше от мирской суеты. Единственным стоящим ихнего внимания местом был зоопарк, куда они с удовольствием и пошли. Лёнькина семья никогда не держала животных - ни собаки, ни кошки, ни птиц. У Фомина был, правда, дворовый пёс, но этим его знакомство с животным миром, пожалуй, и ограничивалось. Дети никогда не были в зоопарке, да ещё в таком большом, и, посему, восторгов было масса. Не станем перечислять всех зверей, птиц и гадов, выставленных для всеобщего обозрения в том зоопарке, ибо придётся тогда писать отдельную историю, отвлекшись от нашей. Запомнились Лёньке лишь гориллы, сидящие в отдельном стеклянном домике, у самого входа, и львы, а вернее одна львица. Горилловая семья, как и всякая другая такая, состояла из самца, его беременной жены и детёныша. Самец был огромен. Он сидел на корточках и тупо смотрел перед собой, великолепно понимая свою ситуацию и полное своё бессилие её изменить. Самка, по-видимому, с этим примириться не хотела. Она со страшной силой методично била кулаком по бронестеклу из которого были сделаны стены домика. Лёнька только подумал: получи кто такой удар по мозге - и год кончиться. Львица-подросток сидела в отдельной от остальных львов клетке. Это была великолепная кошка метров двух длиной с гладкой кожей, покрытой короткой, почти невидимой шерстью. Когда они подошли, лежащее на деревянном полу животное вдруг встало, подошло к решётке и стало лапами показывать на зелёную траву перед клеткой. «Кися хочет травки» - констатировала Виолета. Лидочка сорвала пучке травы, поднесла к решётке и протянула львице. Грозное животное, с огромными страшными зубами, осторожно взяла у ребёнка траву и жадно начало есть. Потом показала лапой опять - ещё, мол. Дали ещё и ещё, пока она не отошла от решётки, улеглась на пол. Спасибо не сказала.
Телефона ни у кого из эмигрантов, естественно, не было. Тем не менее, сообщений из ХИАСа никто не пропускал. Как это делалось, Лёнька не знал. Или были здесь доверенные лица с телефонами, или тех кто был в ХИАСе просили зайти и передать. Скорее всего, верно было первое, ибо если нашему брату поручить пойти и получить что либо - помчится; а если попросить сделать что - подумает. Как бы то ни было, группе Вертицких-Фоминых было наказано явиться в американское посольство к девяти часам. Посольство Лёнька с Фоминым не раз видели во время своих путешествий по Риму и знали где оно. А посему, без всяких приключений, без четверти девять все были там. Посольство это охранялось, как советская тюрьма. Пришлось предъявлять визы сначала итальянцам, а потом на проходной. Сверились по списку и тогда только их пропустили. Они оказались в нешибко большой комнате, с окрашенными в какой-то грязноватый цвет стенами. Кроме них было здесь ещё несколько семей, все с детьми. Должно быть тут сегодня был детский день. Одна маленькая девочка вслух рассуждала: «Наша кошка- еврейская. Она умная...» Лёнька так не думал. Когда-то его возмущал известный антисемитский анекдот о еврее, покупавшем яйца, варившим их и продававшим по той же цене. Теперь же, насмотревшись вдоволь на свою братию, он вынужден был признать: и тут народная мудрость была права, нравиться это тебе или нет. Тем временем дошла и их очередь. Вызывали по одному. Молодой высокий, прямо из голливудского фильма, мужик, с холеным лицом, сносно говорящий по русски, велел каждому поднять правую руку и поклясться, что будет говорить правду, только правду и ничего кроме правды. Подняли и поклялись. Вопросы задавались быстро вразброс, не давая возможности обдумать ответ - «да» или «нет». Женаты на Витольде, урожденной Левицкой? Да. Инженер-механик по образованию? Да. Бунтовали когда-либо против своего правительства? Нет (а если бунтовал, небось, не обрадовались бы!). Состоял ли в СС или КПСС? Нет. В других экстремистских организациях, ставящих своей целью свержение правительства силой? Нет. Судимость? Нет. И всё в таком же духе. Национальность, правда, тоже не спросили. Потом была Витина очередь. Затем сам допрашиватель вышел и велел показать детей. Те стояли с Лёнькой вдоль стены. Глянув на их нормальные, без всяких увечий тельца, живые нормальные личики и смышленые глазки, он, видимо, был этим достаточно удовлетворен.
А ещё через неделю пришла весть: им пожаловали въездные визы в США и в четверг на следующей неделе явиться с вещами на отправку в аэропорт Леонардо да Винчи. Ну, конечно же, за ними пришлют автобус. Сами визы им вручат перед посадкой. Вита, занятая обедом, попросила Лёньку пойти и позвонить маме, дабы сообщить ей эту радостную весть. Делалось это так. В небольшом магазинчике покупались звонильные карточки. Вита их не любила, потому как надо было набирать десятизначный номер, потом ещё и ещё. Ошибся - начинай сначала. Лёнька без труда купил карточку: за это время все научились понимать друг-друга без слов. На небольшой площади неподалеку от магазинчика были автоматы. Кто-то на кусках картона написал телефонные коды разных стран - США, Германии, даже Израиля. Дождавшись своей очереди, Лёнька набрал десятизначный номер, код США и номер Маргариты Витольдиевна. Та сразу же ответила. Вести она очень обрадовалась, поздравила их (с чем!?) и попросила из Нью Йорка позвонить ей в коллект. На это всё ушло не больше минуты. А карточка была на пять. Не пропадать же добру! И Лёнька опять набрал проклятые десять цифр и «00». “International operator. Can I help you?” “I’d like to call USSR… Russia.” “Just a minute.” “Operator, can I help you?” “Yes, please. I’d like to call…” «Куда Вы хотите позвонить?» Лёнька сказал. «Я попробую». В трубке что-то гудело, шипело, щёлкало. И вдруг раздался знакомый голос: «Лёничка! Как тебе это удалось!?» «Сам не знаю. А как…» «А кто ещё может мне звонить из Италии?» Хмм. «Слушай, Лёничка! Я со старой работы ушла. И знаешь где я сейчас работаю? Ты в жизни не догадаешься! Там где ты... Тебя все помнят и любят. А вот её почти забыли. Как у вас-то, как папа?» «Всё хорошо! В четверг летим на место. Я тебе оттуда напишу и позвоню». «Лёничка. У меня никого нет и не будет, кроме тебя…» «Зачем же так?! Ты же живой человек…» «Это трудно объяснить. Силы мне придаёт. А сил ой сколько понадобиться!» В трубке раздалось: “One minute left.” «ОК, ОК! Лёничка я тебя крепко целую. Жди. Мы обязательно увидимся. Что бы то ни было. А пока, поверь мне, я времени зря не теряю. И главное знаю, что делать. Спасибо тебе, ты меня научил…» Как именно он её научил узнать не пришлось. Связь оборвалась. По пути домой Лёнька думал невесело: вот тебе ещё одна неожиданная, непрошеная, незваная любовь. И правильно ли он сделал, позвонив ей, и подлив ещё больше бензина в огонь.
Римский аэропорт казался намного больше венского (а может, и был больше, кто знает) и, несомненно, более суетливым. Надо было сдать чемоданы в багаж, пройти ворота - металлоискатели. Вещи «с собой» просветили на такой же машине, как и в Шереметьево. Представитель ХИАСа, тоже суетливый малый, вручил им въездные визы и билеты, подвёл их к нужным «воротам» (так они и назывались “gate”), прежде чем исчезнуть, так ничего им не объяснив. К счастью среди наших путешественников было двое, хорошо говорящих по английски. Лёнька подошёл к билетной агентше и та, взяв у него их билеты, нашла нужные, забрала их, выдала посадочные талоны и наказала им держаться этого места, пока не объявят посадку. До посадки было ещё часа два. Предусмотрительные Вита с Зоей прихватили еду и накормили детей и остальных. Доктор Риззи тепло простился с Зоей, надавав ей всяческих лекарств, в том числе от укачивания в самолёте. В окно виден был гигантский пароход, причаленный к какому-то длинному коридору из рифленого материала. Это, должно быть и были «ворота». Возле «ворот» был своего рода открытый в коридор вестибюль, где могли собираться пассажиры данного рейса в ожидании посадки. Наконец объявили её, эту посадку. «Свои», составляющие подавляющее большинство пассажиров, тут же устремились в бой. Как будто без них отвалят или они смогут занять места, не указанное на их посадочных талонах. Когда суета улеглась, наши путешественники тоже стали в очередь. Прошли коридором, довольно-таки длинным и зашли вовнутрь. Сразу же от входа имелась лестница на второй этаж. Вот это здорово! Там был первый класс. Разумеется, ХИАС такими билетами своих подопечных не снабжал. Кресла стояли в три ряда- по бокам у окон и один ряд по центру. Им выделили целый ряд. Лёнька глянул в окно. Они были на высоте где-то третьего этажа. Внизу суетились кажущееся совсем маленькими людишки, сновали машины. Наконец все разложили ручную кладь, расселись сами. Внезапно зажёгся экран телевизора под потолком перед ними. Стюардесса знаками показала как застегнуть ремни, как надеть кислородную маску и что это самое сидение под ними плавает и в, случай чего, превратиться в спасательный пояс. Ремни застегнули, четыре огромных, выше человеческого роста, двигателя завели. Махину оттянули назад и развернули. Дальше она пошла сама. С трудом верилось, что это сооружение сможет вообще оторваться от земли, но двигатели (сколько в них уж было лошадиных сил и тонн тяги) легко разогнали тяжелую кораблину до бешеной скорости и подняли в воздух высоко вверх.
Длинный, двенадцатичасовой перелёт запомнился всем нашим героям, как кошмарный сон. И дело было не в том, или верней совсем не в том, что они никогда такого дальнего перелёта раньше не совершали. И нередко приходилось им сидеть, не выходя из своего дома, даже большее время, чем этот самый перелёт продлился. Просто ощущалась полная невозможность выхода из этого замкнутого пространства. И в самом деле, сидя дома, ты можешь в любую секунду выйти на улицу, как только захочешь. Здесь же - никак нельзя: они летели на высоте десять километров и под ними, скрытый густой пеленой облаков лежал необъятный Атлантический Океан. Стюардессы, все, как на подбор молодые миловидные женщины, старались, как могли, скрасить их вынужденное заточение. Одна из них, постарше (Лёнька тут же окрестил её «старшей стюардессой»), объявила: “Ladies with the small children can go upstairs. You - она указала на Виту - and you, and you- ещё на нескольких женщин с малыми детьми. You too.” Указала на Зою. “You can take other kids with you.” Вита потом рассказывала, как их поили вином и водкой, детям раздали всякие игры, но, самое главное, была возможность лечь, растянуться во весь рост и поспать. Самолёт был заполнен не больше чем на две трети и можно было ходить по салонам сколько хочешь, никому не мешая. Предлагали здесь спиртное и сигареты, не облагаемые пошлиной. Многие кинулись покупать. Часто и неплохо кормили. Всем раздали наушники и экран опять вспыхнул. Показывали фильм на английском под названием «Дуэлист». Сабельные дуэли, война 1912 года в России, стрельба. Но больше всего Лёньку поразила сцена, когда один из героев сидел со своей любовницей у камина. Она в ночной рубашке и он, тоже не шибко одетый. Тут вдруг она подошла к нему, задрала рубашку и села на... Так вот произошло первое Ленькино знакомство с голливудской продукцией. Лишь позже, прочтя Конрада, он понял, как голливудчики, в угоду низменным инстинктам быдла, искромсали роман, как только сами хотели. Но это будет потом, а пока было чудно. В брошюрке, вложенной в карманчик предыдущего сиденья, всего среди прочего, перечислялись услуги, оказываемые пассажирам на борту. А в числе прочего было написано: “Liquors are also available.” Лёнька уже успел выучить это чудесное слово -“available.” Можно, доступно, не запрещено. «Слушайте, Андрей Игнатьевич, давайте выпьём чего-нибудь, да поспим». «Можно». Когда та проходила мимо, он подозвал «старшую стюардессу» и спросил: "What kinds of liquors do you have?” “Brandy, vodka, whiskey, grappa…” “What is it, grappa?” “Oh, it’s a very strong Italian drink. Just a minute…” Она убежала и скоро вернулась, неся на подносе два пузатых стаканчика, в каждом налито грамм по пятьдесят какой-то бесцветной жидкости. “How much?” “Nothing. You’re just trуing it.” На вкус граппа была горьковата, с привкусом, чем-то напоминающим абрикосовые косточки. “Can we try whiskey?”- лукаво спросил Лёнька. “Of course, you can.” Принесла виски. Попробовали и его. “What about brandy?” “We have already tried it,”- ответил честный Лёнька. “You didn’t’t try that one,”- лукаво же улыбнулась стюардесса. Потом ещё выдала им ещё и по стакану красного вина. Лёнька сердечно поблагодарил их нежданную благодетельницу.
Напробовавшись они откинулись на спинки сидений и на пару часов уснули. Проснувшись, Лёнька некоторое время не мог сообразить где он находиться. Полёт, тем временем, продолжался. Также бегали по салону дети, неспеша прогуливались взрослые, некоторые собирались группками у туалетов, курили, базарили. И когда Лёнька уже начал впадать в состояние прострации, при котором сама реальность перестаёт восприниматься и осознаваться, объявили о приближающейся посадке. Сверху спустились заспанные женщины и неустающие никогда дети. Самолёт начал сбрасывать высоту, но за окном было темно и мало что видно, кроме бесконечного моря огней спереди. Покружив изрядно, самолёт, наконец, сел. Там их встречал представитель ХИАСа, который кроме «ОК-хорошо», никаких других русских слов не знал. Он повёл их по предлинному коридору с движущимися тротуарами (прямо как в научно-фантастическом романе!), где на всех языках, включая русский, было написано: «Добро пожаловать в Америку».. Этот аэропорт был не просто огромен, он был гигантский. Но каким огромным он был на самом деле- о том новоприбывшие даже представить себе не могли. Подошли к таможне, но никаких досмотров не было. Чиновник только спросил Лёньку: “What is your birth date?” “November fifteenth, nineteen forty four,”- запинаясь от волненья ответил он. И это было всё! Они теперь находились на территории США. Тут их разделили. Большинство сразу же повели на посадку в самолёты в Лос Анжелес или в Сан Франциско, а небольшую группу с маленькими детьми или стариками оставили ночевать в Нью Йорке. Излишне и говорить, что все наши герои попали именно в эту вторую группу. На улице было холодно. Дул пронизывающий до костей ветер. Хорошо, что свитер был под рукой и Лёнька тут же его одел. Лёньку поразил в Америке гигантизм. Гигантскими было всё - здания, автомобили на улицах, сами эти улицы, сундук-негр, водитель автобуса, который грузил их чемоданы, хватая их сразу по четыре. Гигантскими были лампы в номере гостиницы, куда их привезли. Номер был чисто убран, унитаз заклеен белой бумагой. Еды у них всё равно никакой не было, все смертельно устали и они, лишь обменявшись с Фомиными несколькими словами, тут же улеглись спать. Среди ночи Лёнька с Витой вдруг проснулись от истошного крика Вени. В туалете горел свет. Они кинулись туда. По полу разбегались, тоже гигантские, чёрные тараканы. Веню успокоили, туалет закрыли, оставив в нём свет. Включив свет в номере, обыскали его, но никаких тараканов не обнаружили. Улеглись снова и доспали до утра. Утром их разбудил телефонный звонок. Вскочили, осмотрели туалет. Тараканов нигде не было видно. Справили свои нужды, умылись. Купаться в душе желания уже нет было. Их опять повезли в тот же аэропорт, где они сдали чемоданы в багаж. Довели до нужных «ворот» и оставили одних. Тут только Лёнька вспомнил своё обещание позвонить Маргарите Витольдиевне. Было десять утра, то есть, час дня в Лос Анжелесе. Лёнька позвонил и с билета продиктовал авиалинию и номер рейса. Дети не жаловались, но они ничего не ели с тех пор, как их последний раз накормили в итальянском самолёте. В буфетах была еда, но она доверия не вызывала и никто не смог бы заставить себя дать это детям. Тут в хол возле «ворот» закатили два столика, на которых были нержавеющие баки с кофе, крендельки, крохотные баночки со сливками и сахар в пакетиках. Американцы, летящие с ними, на это всё даже не посмотрели.
Но «нашим» было не до хороших манер. И Вита скормила детям по паре крендельков, а потом, вылив в пенопластовые стаканчики для кофе несколько коробочек сливок, заставила каждого это выпить. Другие мамаши последовали её примеру. Сами взрослые выпили лишь по стакану кофе. Как только самолёт взлетел, почти сразу же подали завтрак. Это не было так вкусно, как итальянская еда, но всё было свежим питательным, функциональным и вполне съедобным. Особенно с голодухи. Этот их самолёт, хотя и тоже очень большой, был намного меньше первого. Второго этаже не было. Телевизор был, но кино не показывали. В изобилие были всякие журналы. Лёнька от нечего делать их лениво читал. Cтюардессы в американском самолёте не были ни молоды, ни красивы. Одна из них, вообще, негритянка средних лет в брюках и в очках. В Советском Союзе тех, кто плохо видел к авиации даже на пушечный выстрел не подпускали, а тут, вишь, можно. Но, несмотря на внешний вид, стюардессы были чутки, внимательны и очень профессиональны. То ли они уже успели привыкнуть к воздушным путешествиям, то ли сам полёт был намного короче первого - всего шесть часов- но его перенесли легко. Время прошло незаметно. Объявили посадку в Лос Анжелесе. Их ждали Слава и Маргарита Витольдиевна, радостно схватившая на руки свою внучку, которую она никогда не видела. Виолета бабушку не разочаровала. Это был пухлый здоровенький ребёнок и Маргарита Витольдиевна тут же впилась губами в розовую щёчку. Виолета, хотя и говорила очень хорошо, но была немногословна. Она вежливо осведомилась, это ли её «вторая бабушка», что привело ту последнюю в «дикий бешеный восторг»... С Фоминым Маргарита Витольдиевна сдержано поздоровалась, а Зое подала руку. Сёму потрепала по щёчке. Слава, тем временем, раздобыл тележки, на которые погрузили багаж. Перешли улицу и зашли в огромный многоэтажный гараж. Здесь находился порядочной величины микроавтобус, где легко разместились десять человек и багаж. Выехали из аэропорта, поехали по улицам с многоэтажными зданиями и въехали в какое-то очень широкое шоссе по четыре полосы в каждом направлении, разделенных невысоким заборчиком. Такого даже Фомин никогда не видел. Перекрёстков не было. Пересекающие шоссе улицы проходили либо над, либо под ним. Такое устройство они и раньше видели, скажем, на кольцевой дороге в Москве, но по величине это шоссе ни в какое сравнение ни с чем ни шло. Названия пересекающих улиц были крупными буквами на гигантских щитах, нависающих над дорогой. Рядом с каждым названием стояла цифра, видимо расстояние до данной улицы. Причем, каждое название появлялось трижды. Дорога шла через какие-то горы, поросшие ярко-зелёной травой. Они по мостику переехали на другое шоссе, поменьше и вскоре выехали на улицу.
В доме, куда их привезли, было четыре квартиры- две полностью на первом этаже, одна в два этажа и одна полностью на втором. Лёньке с семьёй досталась самая большая квартира на первом этаже. Фоминым - чуть поменьше и тоже на первом. В лёнькиной квартире было три спальни, общая комната с камином, кухня и что вроде столовой. Ничего подобного они в жизни не видели. У Фоминых было только две спальни и не было камина в общей комнате. Квартиры оказались уже обставленные, пусть не новой, но вполне пригодной мебелью. Была газовая плита и какой-то шкафчик над ней с прозрачной дверцей, а ещё телевизор и холодильник, весь набитый всякой едой. Словом можно было приступать жить здесь немедленно. Собрались в квартире Вертицких. Маргарита Витольдиевна достала откуда-то пару бутылок квадратного сечения и большую плетеную булку. Налили всем, даже детям понемногу. Хлеб разломили и дали каждому по кусочку. «Приветствуем вас в Америке!» Вино оказалось слишком сладким, но булка была вкусной. Слава, сославшись на занятость, попрощался, сказал, что заедет к ним вечером и уехал. Маргарита Витольдиевна стала учить их, как пользоваться бытовыми приборами. «Плиту здесь поджигать не надо. Сама загорается». И она показала. «Это вот микровэйв - не знаю уж, что это значит - но если вам надо нагреть что-нибудь, то поставьте, поверните ручку на сколько вам надо и оно нагреет. Но учтите, нельзя сюда ставить ничего металлического - пожар может быть. А это - тостер. Хлеб тут не шибко вкусный, поэтому перед употреблением, его лучше всего положить сюда и затостить. Вот мой телефон, если что звоните». Она наказала им отдыхать, а сама вышла и направилась к стоящей тут же большой добротной белой машине. «Мам, я не знала, что ты умеешь водить машину!» «Я и не умела, здесь научилась. И тебе придется научиться, и Вам, Зоечка тоже. Тут без этого нельзя».
Оставшись одни, Лёнька, Вита и дети стали обследовать квартиру. Всё казалось таким чудным. На полу был ковёр серовато-зеленоватого цвета. Было почему-то аж два туалета. В унитазах стояла вода, подкрашенная в голубой цвет. Кто-то уже за них всё распланировал. В самой маленькой комнате стояла одна кровать. Там поселили Веню. Для девочек отведена была комната побольше с двумя кроватями. В самой большой комнате стояла, как вы теперь легко можете догадаться, гигантская кровать - хоть вдоль ложись, хоть поперёк. Решили чуть подъесть и поспать, ибо все устали с дороги. Тут раздался стук в дверь. На пороге стоял Фомин, держа в руках какую-то очень толстую колбасу, то ли что ещё это было. «Хотите- возьмите. Я этого есть не буду». «А что это?» «Как мне Зоюшка объяснила, это ветчина. Помнишь, «Нэ пускай свиня в душу.» Я и не пускаю». «Вы разве еврей? Да и евреи многие едят…» «Причём тут еврей или нееврей! В библии написано: «А свинью не ешьте ибо нечиста она для вас». Я думаю, Господь своим людям зла не желал. Но я никому не навязываю. Хотите- берите». И Лёнька взял. После двух с половиной месяцев индюшатинной диеты, хотелось чего-нибудь «потяжелее». Хлеб, уже нарезанный и упакованный в пластик, действительно напоминал на вкус вату. Его затостили. Сам Лёнька, Вита и дети накинулись на ветчину и от внушительной упаковки осталось совсем мало.
Вечером, заехал за ними Слава и они поехали к нему. У Славы с Региной был уже свой дом в два этаже с четырьмя спальнями и огромнейшим двором, утопающим в зелени. Маргарита Витольдиевна уже была там. Погода стояла тёплая, стол накрыли во дворе. Как всегда мясо, вино, водка, коньяк, икра (правда красная), множество фруктов. Лёнька заметил, Регина встретила их, пусть если не враждебно, то и без особого энтузиазма. Он понимал её: нахлебники, мол, прибыли всё на нашу шею. Славка рассказал, что у них в Лос Анжелесе русский магазин, своя пекарня и колбасная мастерская. Он привёз им своего свежего хлеба и колбасы попробовать. Им не досаждали вопросами о планах на будущее. Просто отмечали ихний приезд, да и всё. Маргарита Витольдиевна была счастлива, что дочь, внук и внучка были рядом. А что касается будущего - она уже знала: тут никто не пропадёт, все так или иначе устраиваются. Кто, естественно, сам этого хочет. На другой день приехала Маргарита Витольдиевна, посидела у своих, а потом, попросив Виту побыть с Сёмой, посадила Фомина и Зою в свою машину и куда-то увезла. Часа через три Фомины вернулись сами на дебелой американской машине. «Чья это?» «Наша». Наутро, опять оставив сына с Вертицкими, на этой машине, Фомин, прихватив Зою в качестве переводчицы, подался в Лос Анжелес, где, как говорили, можно было сдать правила на русском языке. Назад он вернулся с правами. Причём Зоя рассказала, как экзаменатор воскликнул: он должен был бы принимать у меня экзамены, не я у него. Теперь была лёнькина очередь. Детей оставили с Фомиными, а Маргарита Витольдиевна взявши Лёньку с Витой, привезла их на пустой участок, где были аллеи и места для стоянки автомобилей, размеченные краской на асфальте. Лёнька сел за руль. «Здесь, Лёничка, за ручку дёргать не надо. Тут автомат. Видишь «Р»- это стоянка, «R»- это задний ход и «D»- передний ход». Лёнька уверено сдал назад из стояночной площадки, лихо проехал по аллеям. Спасибо Кате и Фомину. «Ты можешь уже идти сдавать. Только не будь слишком разочарован, если с первого раза не сдашь. Почти все, кто умеет ездить, с первого раза не сдают. У Славки всю жизнь машина была - и то не сдал сразу».
Потом посадили за руль Виту, научив её предварительно тормозить. Вита ничего, села и проехала чуть-чуть. «А тебе, доченька, надо учиться. Я вам с Зоей свою инструкторшу пришлю. Если она меня на старости лет научила, то вы молодые, научитесь быстро». «Мам, а обязательно мне нужны права? Нас Лёньчик возить будет…» «Лёньчику твоему на работу надо будет ездить. Тебе тоже. Детей в школу, на музыку, на балет - я знаю куда, возить надо. Тут ведь ни трамваев, ни троллейбусов, ни метро нету. Автобусы, правда, есть, но этими не наездишься. Я уже немного попробовала». Порядок был такой. Желающий получить права должен был сдать сначала правила движения. После этого, если заявитель умел ездить, он мог сразу же сдавать езду, как это сделал Фомин. Если же правоискатель ездить не умел, то тогда документ о сдаче правил служил также разрешением учиться ездить. Мы чуть было не забыли поведать нашему читателю, что на следующий же день после приезда их повезли в «Джуйку», то есть в ту еврейскую федерацию, которая платила за их квартиры и выплачивала им ежемесячное пособие. Там их тоже встречали хлебом, вином и пожеланием всего наилучшего. Оттуда их повезли в службу социального обеспечения - Social Security Service, где они получили карточки и номера. Без такого номера в США хода не было, как в Советском Союзе без паспорта. Вот с этим-то номером и со своей въездной визой Лёнька и явился в DMV, то есть департамент моторизировнных экипажей. Изучив брошюру, взятой заранее для него Маргаритой Витольдиевной, Лёнька легко сдал правила движения и тут же попытался сдать езду. И, как это и предвидела тёща, завалился. И причём на чём!? Он, стоя на светофоре, убрал руку с руля. Это был мгновенный провал. Впрочем, Лёнька назначил себе экзамен на ближайшее время и тогда уже сдал.
Мы намерено не сообщаем читателю в каком месте поселились наши герои. А то, найдутся всякие, скажут, это неправильно, а то неточно...Зачем нам это надо! Для тех, кто знаком с описываемыми местами, скажем: городок этот был чуть посеверней Лос Анжелеса, южнее Малабу и не очень далеко от океана. Тем же, кто не знает о чём речь идет, посоветуем взять карту Лос Анжелеса и окрестностей и, руководствуясь описанием ткнуть пальцем в любой городишко, какой вам в голову взбредёт. И не здорово ошибётесь. Ибо все эти городишки для проезжающего через них постороннего наблюдателя выглядят, за редким исключением, на одно лицо. Уже слышу возмущённые голоса: «А в нашем городе «Тарзан» снимали. Он так и называется Тарзана. А у нас...» Да кто с вами спорит, братцы. Понятно, для вас ваш городок самый, самый… И всё же, отличаются городки мало и не различаются совсем. На огромной территории, где-то, начиная семидесятью милями северней Лос Анжелеса и кончая мексиканской границей сто тридцать миль к югу от него, вся местность представляет собой сплошную застройку- мегалополис триста двадцать километров длиной и километров двести шириной. Узнать, что ты из одного городка попал в другой можно лишь по названиям улиц, если ты здесь живёшь или по вывеске типа: “Welcome to…” c названием города рядом. Сам ваш покорный слуга живёт по левой стороне улицы в одном городке, а по правую сторону- это уже другой городок. Для Лёньки всё это было чудно. Фомин же, человек бывалый и практичный просто смотрел по карте куда ему надо, а какой там был городок - это его не… волновало А надо было ему туда, где имели дело с ремонтом автомобилей. Первым делом он разыскал своего бывшего слесаря-еврея, по имени Миша, который уехал двумя годами раньше. Предусмотрительный Фомин был с ним в переписке. Тот работал уже по этому делу и рассказал ему как производиться в Америке ремонт автомобилей.
Автомобили ремонтировали многие предприятия. Первыми из них были организации по продаже и обслуживанию - дилершипы. Дилер - а им мог быть частное лицо или организация - имел от государства лицензию на приобретение, продажу, обслуживание и ремонт новых и подержанных автомобилей, покупку и продажу запчастей. Такие крупные универмаги как Сирс или Мотгомери Ворд имели тоже свои мастерские по ремонту. И к этому было бесчисленное количество небольших частных предприятий по общему ремонту, так и специализированных, скажем, на трансмиссиях, радиаторах или расточке блоков цилиндров. Этим, последним, мастерские общего ремонта, обычно, и передавали такого рода работы. Сам Миша, гигантский дядя, полный, выше двух метров роста, работал в одном из таких частных гаражей. Хозяин платил ему «саsh,» то есть наличными. Это, с одной стороны, было неплохо: не надо было платить налогов. Но с другой стороны, не было ни медицинской страховки, ни выплат в фонд социального страхования- Social Security - на будущую пенсию. К тому же, если вдруг тобой заинтересуется налоговая служба- Internal Revenue Service- то ты пропал. «Это американское КГБ. Посадят, а нас, иммигрантов ещё и из страны вышвырнут». Поэтому Миша нашёл себе работу в одном из дилершипов, где всё это было. «Не хочешь на моё место?» «Ну чтож, попробовать можно». Фомин прихватил с собой Лёньку, и в качестве переводчика, и просто так, посмотреть как что к чему. Гараж находился в длинном одноэтажном здании среди прочих других предприятий, все из которых как-то относились к автомобилям. И в самом деле, автомобилей ведь было бесчисленное множество и, естественно, возле них кормилось бесчисленное же множество людей. Место это мало чем отличалось от виденного ими в Италии. Те же тройные ворота, те же подъёмники, компрессор и кое-какие станки. Поблизости стояло множество автомобилей всевозможных марок.
Миша что-то сказал хозяину - пожилому, усталого вида, худощавому человеку среднего роста с коротко остриженными седыми волосами. Тот кивнул. Их подвели к стоящему в стороне автомобилю - Тойоте, как это было написано сзади. «Вот смотри, Андрей Игнатьевич, владелец приезжал уже раза три. То она у него работает хорошо, то начинает сбои давать, вот-вот вроде заглохнет, то мощность теряет. Проверяли её, проверяли- ничего плохого вроде нет, а владелец опять жалуется. Ума не приложим». Фомин снисходительно усмехнулся. Он подошёл к машине, быстро нашёл как открыть капот и, ловко сняв крышку прерывателя-распределителя, показал присутствующим изношенные контакты. Хозяин хлопнул себя по лбу. Да, это была птица большого полёта. Но с другой стороны, как работать с человеком, с которым, наверняка, нельзя будет объясниться. Впрочем, разве он сам в 1956 году, спасаясь от хрущёвских танков, не сбежал из своей родной Венгрии и не оказался здесь, в Америке без языка и без цента в кармане. И к тому же, ему позарез нужен был слесарь, «механик», как их тут называли. “You can start tomorrow, if you wish. Misha will explain you all the specifics.” Лёнька перевёл и, к его крайнему изумлению, рассудительный Фомин тут же согласился. «Понимаешь,- объяснил он на обратном пути,- я уже объездил несколько таких дилершипов. Каждый специализируется на одном, редко двух марках. А я ведь собираюсь свою мастерскую открыть. Мне надо все, или, по крайней мере, как можно большее количество моделей знать. Тут, конечно, как у нас любили говорить, эксплуатация. Но я на это дело по-другому гляжу. Ведь ему надо за всё из своего кармана платить, не из государственного. И себе какую-то зарплату сделать. У меня же своя выгода. Я не только изучу как можно больше марок машин, но ещё и бизнес этот тоже. Понимаешь, Лёня, просто знать и уметь для своего бизнеса недостаточно. Сколько таких знающих и умеющих всю жизнь на других работают и с них верёвки вьют. Нет, мне надо знать что к чему». Так, чуть ли не на вторую неделю по приезду, Фомин уже работал. Опасения хозяина оказались напрасными. Фомин как-то быстро стал схватывать нужный ему для работы английский, а венгр, к своему удивлению, начал вспоминать слова русского языка, который он когда-то учил в школе, ибо изучение русского было абсолютно обязательным для всех в коммунистической Венгрии. Раз, подойдя к Фомину и показывая на второго своего слесаря, хозяин сказал, смешно выговаривая слова: «Он ни *** не понимает…»
Так как Фомин получал зарплату наличными, формально он работающим не считался, а посему продолжал получать поддержку от «джуйки». Опять забежав вперёд, дабы больше к этому не возвращаться, поведаем читателю, что немногим позже, щедрыми пожертвованиями, Фомин не только вернул полученные им тогда суммы, но и прибавил от себя нескупо. Эта поддержка была нужна не только, и не сколько, ради денег. Самое главное, как им неоднократно твердили ещё в Союзе, были расходы на медицину. Как оказалось, это было правдой. Пока они были «на джуйке», их принимали врачи-добровольцы, не бравшие с них ни копейки, ни цента, то есть. С самого начала им устроили медкомиссию. В отличии от той, в Италии, задача этой медкомиссии была выяснить, нет ли у кого заболевания, требующего немедленного вмешательства до того, как оно станет проблемой, и для больного и для врачей. Лёнька был признан здоровым, как бык, но и у Фомина и у Зои и, даже у Виты были обнаружены дупла в зубах. Зубы были немедленно отремонтированы. Фомина, кроме того, послали на ультразвук сердца. Ему сказали, что у него порок митрального клапана, но очень компенсированный и ему нечего опасаться за свою жизнь. Единственно что, перед чисткой зубов, он должен принимать антибиотик. Про чистку зубов никто из них в жизни не слыхал. Чисти зубы два раза в день - и что ещё надо. Оказалось, это да необходимо, но ещё не достаточно. Надо было налёт с зубов удалять три-четыре раза в год. Специальная чистильщица зубов делала это с помощью специального инструмента. Лёньку уложили в зубоврачебное кресло, направили в рот свет от лампы. Чистильщица, довольно-таки миловидная женщина примерно Ленькиного возраста, дала ему в руки трубку, которую изогнула. Трубка присоединялась к тонкому шлангу с краном. Показала как открывать и закрывать кран. Потом тонкими крючками стала сдирать налёт. Время от времени, открыв кран, Лёнька высасывал вакуумом скопившуюся во рту слюну. После чистки она отполировала зубы какой-то мятной пастой. Все эти дела, плати они сами из своего кармана, стоили бы тысячи.
А ещё «джуйка» организовала для них курсы английского языка. Конечно, тем, кто языка не знал и, особенно, боялся говорить, стесняясь своего незнания и произношения (хорошо известный феномен среди людей, попавших в чужую страну), курсы эти помогали мало. Это, скорее всего, был своего рода, клуб встреч. Приходили профессора, бизнесмены, высокопоставленные администраторы разных предприятий. На каждую группу обучающихся была прикреплена своя ведущая- доброволец. Кроме того в занятиях участвовали другие добровольцы- солидного- таки возраста дамы и джентльмены. Как Лёнька быстро выяснил, это были те, кто «сделал деньги» в Нью Йорке, Чикаго, Бостоне, словом на востоке США, а теперь приехали в солнечную Калифорнию доживать остаток своей жизни, наслаждаясь праздной беззаботностью и райским ровным климатом, равного которому редко в каком месте на всём земном шаре можно найти. И они были рады возможности развлечься и поглазеть на странных существ с другой планеты, начисто забыв, как их матери и отцы, в своё время прибыли сюда оттуда же, да ещё и не только без языка, но и без какой-либо профессии, нужной в этой стране. Но вели они себя дружелюбно, сердечно и Лёньке было грех жаловаться на них. Одна из них нашла ему машину и первую работу. Но давайте всё по порядку.
Как сказал кто-то из иммигрантов- Лёнька в суете не помнил даже кто- Америка сначала очаровывает, потом разочаровывает и лишь после этого только, воспринимается нормально, какой она есть. С Лёнькой лично, примерно так и произошло. Очаровывала Америка гигантскими магазинами- супермаркетами и универмагами, полными недорогой еды, одежды, обуви и чего угодно ещё, того, что даже в смелых фантазиях, простому советскому человеку и представить трудно. Лёнька быстро прикинул: цены на основные продукты питания здесь по номиналу такие же, как и в Советском Союзе, а на простую одежду и обувь в десять раз меньше - и это при минимальной зарплате в десять раз выше. Очаровывала эта страна и дружелюбными людьми, всегда готовыми помочь, терпеливо выслушивая твой весьма далёкий от совершенства английский. Но для Лёньки главное было не в этом. Здесь нигде не видно было лозунгов «Всё для человека, всё для блага человека». Просто о людях по-настоящему заботились. И не только об избранной немногочисленной элите, а обо всех подряд, без исключения. В поликлиниках, разного рода учреждениях и даже в некоторых жилых домах при высоте всего в два этажа были лифты. Куда ни пойдёшь, везде всё сделано так, чтобы тебе было как можно удобней, комфортабельней, спокойней. Казалось, все наперебой, начиная от продавщицы в магазине до самого президента страны, соревнуясь друг с другом, лезут вон из кожи, чтобы угодить тебе. Требования покупателя, пусть самые необоснованные и нелепые, немедленно выполнялись, даже если тот был явно неправ (чем Вита с самого начала стала злоупотреблять самым бессовестным образом). Разочарования же начались, когда он стал искать работу. Конечно, и в этом ему здорово помогали. В первую очередь надо было составить так называемое резюме - этакий своего рода американский эквивалент трудовой книжки. Такое резюме надо было посылать по объявлением о наличии вакансии. Лёньке помогли и с этим. А также составили ему сопроводительное письмо (cover letter). Всё это Лёнька размножал на этих самых копировальных машинах и рассылал.
Как их учили на курсах, Лёнька покупал местную воскресную газету и в отделе Employment в секции Engineering искал подходящую для себя должность. Хотя объявлений было масса, но ему быстро стало ясно, что такой профессии, как инженер-технолог по сварке, во всяком случае в этой местности, просто-напросто не существует. Но требовались люди, знакомые со сварочным процессом, работой по листовому металлу, металлоконструкциями и Лёнька посылал своё резюме по таким объявлением. Как правило, ответа не было вообще. Иногда приходило вежливое письмо типа: «Ваша аппликация получена и будет рассмотрена нами самим серьезным образом и, если мы решим, что Вы нам подходите, мы дадим об этом знать…» Знать не давали. Только многими и многими годами позже Лёнька сообразил каким неправильным и наивным было его резюме. Например, он написал об окончании института в своём родном городе и заводе, на котором работал. И вот сидит какой-то там начальник техотдела и читает его резюме. Он не знает такого города и такого завода. Ему становиться стыдно. И чтобы снова обрести гармонию с самим собой, он выбрасывает это, ставящее его в неловкое положение, резюме в корзину для бумаг. А пока, Лёнька был разочарован, огорчён и удивлён: столько работы кругом, неужели и ему не может достаться всего навсего одна должность. В подсунутом кем-то экземпляре «Нового Русского Слова»- в те времена, пожалуй, единственного издания на русском языке- он прочёл о «невидимой стенке». То есть, ты видишь работу, протягиваешь руку взять её и- натыкаешься на невидимую стену. Это были, конечно, обычные иммигрантские бредни: в Америке можно взять всё, если знаешь как. Лёнька же «не знал как» и эти сентенции били прямо в душу.
На очередном заседании «клуба встреч» Лёнька со свойственной ему прямотой и откровенностью поделился со всеми своими трудностями. Этого делать было нельзя: здесь не принято откровенно жаловаться на судьбу, да ещё и, вдобавок к этому, малознакомым людям. Кроме того, всегда, сытый голодному не товарищ и сочувствия ему среди удалившихся на покой миллионеров было мало. Но свет не без добрых людей и одна старушка приняла его дела близко к сердцу. “First of all you need a car to visit places. Do you have one?” “Not, yet.” “Can you drive with the stick shift?” “Yes, I can.” “Swell! I know a couple who аrе too old to drive with а stick and they want to get rid of such a car. I’ll try to arrange it. What is your phone number?” Телефон был установлен у них в квартире с самого начала и Лёнька охотно написал на листке свой номер, не надеясь, впрочем, на слишком многое. Напрасно! На следующий же день, вскоре после полудня раздался звонок. “Leonard? My name is Judy Kaplan. Barbara has told me you need a car. Oh, well, we can offer you one for five hundreds. So, come here at four o’clock. Take your beautiful wife and kids with you. Here is an address…” И она твердым четким голосом, явно привыкшим давать распоряжения, продиктовала адрес и dirеctions - указания, как проехать. Лёнька обалдел - шутка ли автомобиль за пятьсот долларов! Но приходилось верить. А кто их повезёт? Фомин был на работе. Пришлось звонить Маргарите Витольдиевне и та охотно согласилась поехать. Место, куда они приехали, было огромным домом, стоящим как бы совсем отдельно, высоко на вершине крутого холма. В некотором отдаление виднелись то тут, то там такие же дома. Джуди оказалась невысокой, но очень энергичной подтянутой старушкой лет семидесяти. Она пригласила всех в дом. Они оказались в большой прихожей, без стен и дверей переходящей в помещение спереди, которое Лёнька тут же окрестил «диванной», общей комнатой справа и обширной кухней со столовой в правом углу. Широкая лестница вела на второй этаж. Старшие дети робко жались к Лёньке и только маленькая Виолета чувствовала себя как дома, даря всем свою обворожительную улыбку.
Их провели в «диванную», усадили на диваны. Там уже был муж Джуди, Джери, высокий старик, несмотря на возраст, стройный с какими-то прямо-таки казацкими седыми усами. На небольшом столике были приготовлены для них пирожные на тарелочках, кока-кола, спрайт, какое-то темно-красное вино, орехи в тарелочке. Стали расспрашивать какое у них впечатление об Америке (стандартный вопрос всем новоприбывшим), про их жизнь в Советском Союзе, тяжело ли было выехать, правда ли, что евреев дискриминируют. Говорил, в основном Лёнька. Маргарита Витольдиевна и, иногда, Вита тоже вставляли несколько фраз. Их слушали внимательно, не перебивая, лишь иногда задавая вопросы. Про себя рассказали, как их родители иммигрировали из города Вильно. Жили в Нью-Йорке в трущобах, работали день и ночь за копейки, но зато дали своим детям, им стало быть, образование. Их же, самих, дети и внуки сейчас учённые и профессора с мировым именем, дипломаты, один генерал. Почувствовав, что приём подходит к концу и пора честь знать, Лёнька выписал чек на пятьсот долларов. Да, да, чек. Вскоре после приезда, по настоятельной рекомендации и Славы, и Маргариты Витольдиевне, они пошли в ближайший банк и открыли там текущий (checking) и сберегательный (saving) счета. Это оказалось весьма разумным мероприятием, ибо пособие «джуйка» присылала чеком, и по счетам за газ, электричество и телефон тоже надо было платить чеком. Зарплату тут, как им объяснили, тоже платили чеком в запечатанном конверте, ибо никто не должен знать, сколько получает другой. В супермаркетах их чеков поначалу не брали, но и это удалось уладить, получив специальную карточку от каждого магазина. Итак, Лёнька гордо выписал чек. Джуди принесла какую-то бумагу и что-то на ней написала. “It is, so called “pink slip.” Bring it to DMV and you can register the car on your name.” Лёнька спрятал бумажку. Их провели по коридору, ведущему из общей комнаты в гараж. Тут были ещё несколько дверей и отсек, в котором стояли стиральная и сушильная машины. В просторном гараже, рядом с Мерседесом, Кадиллаком и Поршей стояли - вы можете себе представить - серые фоминские «Жигули». Правда на капоте было написано «Фиат», но помимо того никаких больше различий не наблюдалось. Досчатые ворота гаража поднялись. Лёнька сел за руль, подвинул сиденье, отладил зеркала. Вита уселась рядом с ним в первый свой автомобиль, о котором она столько мечтала. Но особых эмоций у неё не возникло: одно дело там, где это была роскошь, и другое дело здесь - what а big deal, ничего особенного.
«Drive carefully»,- напутствовала его Джуди. Лёнька сердечно, от всей души поблагодарил гостеприимную хозяйку, завёл мотор, включил первую передачу и выехал. Тёща забрала детей и это было разумно: у неё было больше опыта в вождении, а машина - куда покрепче. Никогда больше в жизни Лёнька не увидит этих людей, сделавших ему воистину царский подарок. Он никогда не узнал, что они, прожившие долгую плодотворную жизнь и заработавшие нелёгким трудом всё своё до единого гвоздя, захотели вдруг взглянуть, какими были их родители, когда много лет назад прибыли в незнакомый им мир из той же Российской Империи. Сейчас он был сосредоточен на дороге, как бы чего неправильного не сделать. Присутствие Виты почему-то успокаивало. «Лёньчик, ты глянь! Это же Катина машина!» «Она и есть! Если ты может быть помнишь, Жигули ведь с Фиата были сделаны». Минут за двадцать пять Лёнька почти совсем освоился. Подумал лишь только: автомат в условиях «Поехали-Стоп-Поехали» весьма не лишняя штука. Ну да ладно, он ещё себе купит. По приезде к ним, Маргарита Витольдиевна сдала детей, поздравила их с первой машиной, попрощалась и уехала. Лёнька поставил автомобиль на отведенное ему место рядом с уже стоящей там колымагой Фомина. Не удержался, постучал в дверь. «Андрей Игнатьевич! Вам Ваши Жигули сюда прислали!» Фомин вышел, Зоя с Сёмой за ним. Фомин обошёл вокруг, потом только поднял капот. «Машина почти новая, малоезженая. Сходство только внешнее. Коробка тут совсем другая. В Советском Союзе особый контроль за выхлопными газами не требовался, а вот здесь, в Калифорнии он обязателен. Да и много чево. Скажу тебе другое. Все эти итальянские машины, по сравнению с японскими, и даже американскими, слабоваты. Я, конечно, сколько смогу, буду тебе её поддерживать в порядке, но, всё равно, года так через три её придётся выбросить… А вам,- он обратился к Зое и Вите,- как только на права сдадите, организую по мощной, здоровой добротной американской машине». За Витой и Зоей каждый день заезжала присланная Маргаритой Витольдиевной инструкторша на специальной машине с двумя рулями и двумя же наборами педалей. Но сначала, с обучением обеих женщин езде была большая проблема. Дело в том, что обе не в состоянии были сдать правила и получить разрешение на обучение езде (driving permit), без которого никто, а уж лицензированный инструктор, тем более, не мог учить их ездить. Лёнька легко сдал письменный тест не потому, что хорошо знал английский, а потому, что знал правила, которые были те же, что и советские. Для них это был какой-то непонятный языческий ритуал (вообще-то говоря, так оно и есть), смысла в котором они никак не видели. Вот зачем, скажем, смотреть, когда меняешь линию. Или включать сигнал левого поворота, когда отваливаешь от тротуара и правый - когда подруливаешь к нему. После нескольких бесплодных попыток объяснить нашим дамам что к чему, Лёньку осенило. Он насобирал у других эмигрантов их тесты (в описываемые нами времена, тест оставался у сдающего, сейчас эту лавочку прикрыли), добавил свой и велел им вызубрить это наизусть. Они так и поступили. Когда пошли сдавать, каждой попался тест, какой она ещё сегодня усердно зубрила. Кое-что, правда, забылось, но они сдали и получили пермит. Теперь инструктор занималась с ними по два часа с каждой. И вот когда, «как пули у виска», рядом проносились автомобили, непонятный ритуал материализовывался, становился ясным и очевидным. Инструкторша была толковой, умелой и терпеливой. Она хвасталась, что у неё восьмидесятитрехлетняя бабка сдала. Неудивительно, Зоя с Витой тоже сдали, причём с первого раза.
Слух о чуде-механике быстро разносился по окрестностям. Нередко, к Фомину приезжали издалека. Работы стало невпроворот. Хозяин, который дал Фомину поначалу десятку в час, быстро повысил часовую ставку сначала до двенадцати, потом до четырнадцати и, наконец, до шестнадцати- очень неплохие в те времена деньги. В отрасли ремонта автомобилей (или, как это называлось здесь «индустрии») было принято каждому механику работать своим собственным инструментом. Такой набор инструментов стоил уже тогда порядка тридцати тысяч. Но хозяин быстро нашёл одного из своих коллег, удаляющегося на покой, который согласился продать свой комплект за пятнадцать. Деньги у Фомина были: сразу почти по приезду, он начал посещать некоторые, записанные у него адреса и возвращаться с чеками когда на тысячу, когда на две, а когда и на пять. Лёньке пояснил: «Ты помнишь, что я Катьке сказал перед отъездом? Как бы не запрещали, а люди если захотят, то сделают что они хотят. Вот, скажем, живёт здесь Толя или Гриша, а у него брат-сват там. И хочет он своего брата-свата облагодетельствовать. Вот и даёт он мне знать: дай ему четыре тысячи красными - получишь по приезду тысячу зелёных. Так я ни много, ни мало двадцать штук и насобирал. Теперь я их вкладываю в свой будущий бизнес... Ты, небось, думаешь, я жулик несусветный?» «Что Вы Андрей Игнатьевич! Я Вам доверяю, больше, чем себе! Кто-кто, а Вы знаете, что Вы делаете. Видите, я Вас даже не спрашиваю, откуда деньги. Это не моё дело». «Это ты молодец, что не спрашиваешь. Но я тебе тоже доверяю и у меня от тебя секретов нет. Тем более, они мне сейчас только на хвост соли насыпать могут. Деньги у меня были из многих источников. Шофера у нас были, как ты знаешь, больше, дальнобойщики. Вот едет он в рейс, к примеру, в Астрохань. Даю ему денег. Он груз доставил, на обратном пути загрузился арбузами да дынями. Привезли, перекупщикам оптом отдали- штуки две в кармане. Потом мы подпольный ремонт Жигулей организовали. Запчасти я знаю где взять, рабсила есть. Тоже пара копеек. В Советском Союзе кто знал что к чему, и умел вертеться, тот мог жить неплохо. Только было одно но. Если не дашь кому надо и сколько надо- а ошибиться очень легко- и всё! За тобой ночью приедут. А тут делай тоже самое, спокойно, открыто - и ты самый почтенный человек. Ты скажешь, мол, я в четыре раза потерял. Так вот, лучше здесь иметь в четыре раза меньше, но полновесных долларов, чем там эти бесполезные бумажки пропадут без всякой пользы. А тут я им ход дам».
Фомин легко выполнил обещание данное Зое и Вите. Ему привозили на ремонт бесчисленное множество всяких автомобилей. Часто владельцы выражали желание избавиться от своей машины по множеству причин. Надоели постоянные поломки, хочется нечто поновей да поменьше. Бензина много жрёт. Вот из таких, он и выбрал два Линкольн-Континенталь - просторных, крепких, комфортабельных - и купил их недорого. После незначительного ремонта и обслуживания, оба монстра или «броневика», как окрестил их Лёнька были доставлены домой. Фомин предложил жене и Вите выбрать какая какой нравится. Альтруистка Зоя тут же предоставила Вите выбор, но та заупрямилась. «Зоя, будешь такая самоотверженная, век сзади просидишь. Выбирай!» Зоя выбрала себе кремовую, а серебристая досталась Вите. Но для того, чтобы свободно ездить по улицам, надо ещё было иметь страховку. Ни Лёнька, ни Зоя, ни Вита её не имели. И американцы и наши, прожившие здесь некоторое время, в один голос заявляли: ездить без страховки - это самоубийство. Фомин и тут помог. Недавно к нему обратилась какая-то женщина с дизельным Мерседесом. Машина не работала «как надо». К кому бы она ни обращалась, никто толком разобраться не мог. Фомин тоже не особенно был знаком с дизельными двигателями для легковых автомобилей, но у хозяина была масса руководств по ремонту практически всех автомобилей мира, кроме разве что советских. Такие руководства не только показывали устройство того или иного узла или агрегата, какие бывают типичные неполадки и поломки, и как их устранять, но и давали расценки на эти работы. Так как зажигания в дизельных двигателях нет, то Фомин рассудил, это может быть или компрессия, или, сложная в дизелях, система питания и впрыска топлива. Компрессия оказалась нормальной и форсунки недавно меняли. Покопавшись в руководстве, Фомин нашёл какие-то крохотные совсем прямоугольные пластиковые штучки, регулирующие дозу впрыска. Он вскрыл узел и увидел, что вкладыши - да изношены. Поменял их и предложил владелице Мерседеса поездить несколько дней, а потом приехать и сказать, есть ли улучшения. А пока он денег с неё не берёт. Та примчалась через несколько дней и радостна сообщила о полном исчезновении проблемы. “You’re magnificent! Here is my card. If you have a need, I’ll do everything possible for you.”
Она оказалась страховым агентом, представляющим Farmer Group Insurance. Вот к ней-то тогда они решили и обратиться. Фомин посадил всех детей в один из «броневиков». Лёнька посадил обоих женщин во второй. Приехали к Маргарите Витольдиевне, где и оставили детей и одну из машин. Все разместилась во второй. Лёнька заметил, как мягко эта машина идёт. Движение в ней почти не ощущалось. «Смотри,- сказал он Вите,- когда будешь ездить на ней, обязательно всегда следи за спидометром. А то разгонишься до ста миль в час - и не заметишь». Нужное им агентство размещалось в плазе - так тут называли участок, застроенный магазинами и учреждениями. Плаза- это по-итальянски площадь. В какой-то степени это и была площадь, большая часть которой отводилась под стоянки машин - паркинг. Тут же был крупный супермаркет Альбертсон и масса мелких магазинчиков с неизбежным Liquor Store, то есть что-то вроде ликероводочного магазина, где, также продавали хлеб, печенье и много всяких мелочей. В одном из помещений, расположенного в одном из отходящих от супермаркета крыльев, и находилось агентство. Как всегда, приемная, где за прилавком сидела receptionist (то есть буквально «приёмщица») и комната с письменными столами. Агентша, Синди, сразу же узнала Фомина. Это была дама лет за пятьдесят, высокая, крепкая, в строгом костюме и с галстуком. «Oh, Andrew! Hi! How could I be useful to you?” “We all need insurance,”- ответил ей Фомин, довольно-таки неплохо. “All right, I’ll see what I can do for you,-“отвечала она, рассматривая почему-то Виту. “Look, lady, would you like to wоrk for me?” “Me?” “Yes, you.” “My English is no good” “It’s all right. You’ll learn.” “I cannot go to work because I have no insurance…” “Oh, dear, we’ll fix it right now.” Она завела всех вовнутрь, рассадила, а сама принялась рыться в своих талмудах. Лёнька понимал: здесь получается порочный заколдованный круг. Им не хотят давать страховку потому, что у них нет опыта в вождении, а где взять опыт, если нельзя ездить без страховки. Наконец она обратилась к ним. “If you agree for eight hundreds deductible, I would make your annual premium at twelve hundreds. Deductible means, if something happens with you, you have to pay eight hundreds out of your pocket. Otherwise, the premium will be very high. Believe me, that all I can do for you.” Лёнька переглянулся с Фоминым. «Ладно, дойдёт дело до дела, мы всегда что-нибудь придумаем». Они согласились. Тогда плата была тысячу двести в год на семью и половину этого надо было внести немедленно, сразу же. Фомин, ни слова не говоря, выписал чек.
Они вышли из офиса со страховкой, а Вита ещё и с работой. Зная, что у неё маленькие дети, Синди разрешила ей работать по своего рода гибкому расписанию. Она могла придти на работу позже, но не позднее десяти часов и уйти раньше, но не ранее трёх. Для её же собственной пользы агентша советовала Вите работать не менее тридцати часов в неделю. Тогда через три месяца, если всё сложиться хорошо, она получит медицинскую страховку не только на себя, но и на всю семью, включая и детей. Мотивы по которым она поспешила предложить Вите работу для Лёньки были совершено ясны. Шутка ли! Приходит какой-нибудь мужик, смотрит, а тут такая красавица сидит, бумаги перебирает. Он и ещё раз захочет придти. К тому же, как у всех, имеющих дело со многими людьми, у неё был наметанный глаз. Она видела, что Вита не какая-то там вертихвостка, а женщина серьезная и её со временем можно будет хорошо выучить этому бизнесу. Все они собрались у Маргариты Витольдиевна. Та жила в кондоминиуме, милях в полутора-двух от их квартирного дома. Кондоминиум, как им объяснили ещё на курсах - это собственная квартира, нечто вроде советского кооператива, но с правом продать физическую площадь кому угодно по выбору владельца. В квартире были две спальни, довольно-таки просторная общая комната и кухня с пространством для обеденного стола, а также гараж на две машины. Всё обставлено мебелью, какую они в своё время упаковали и переслали сюда. Даже гардины на окнах были явно советского типа. «Андрюша, сколько мы тебе должны?» Фомин чуть помялся. «Понимаешь, Марго, мне ведь не печёт. Я могу подождать пока ребята сами заработают и отдадут…» «Похвальная мысль, но я думаю, тебе в данный момент нужнее. Говори сколько!» «Ну машина семьсот и страховка шестьсот - вот и всё». Фомин «забыл» сказать, что ремонт ему самому стоил, пусть небольших, но денег. «Тебе кэшом или чеком?» «Конечно чеком! Зачем к себе внимание привлекать». «Тоже верно». Она достала из ящика письменного стола чековую книжку. «Мама, а почему ты за меня решаешь. Я ведь уже взрослая. У меня самой трое детей...» «Ну и что, что трое детей. Всё равно, глупая ты, дочка. Вот представь себе твоя Виолета выросла- а поверь мне, не успеешь оглянуться, как вырастет - и ей тоже помощь понадобиться. Так что ты заявишь, ты, мол, уже взрослая, сама и разбирайся…» «Конечно нет!» «То-то. Вопросы есть?» И добавила миролюбиво: «Если захочешь, когда будут, отдашь. А не отдашь…»
Как ни боялся Лёнька за детей, но на пути домой он посадил Виту за руль. Со свойственной наивности самоуверенностью, та ничтоже сумяшись тут же уселась в водительское кресло. «Куда!? А зеркала…» Вита, как её учили, быстро настроила внутреннее и оба наружных зеркала. «Это тебе, ты ведь будешь на ней ездить». Под строгим Ленькиным взглядом она застегнула ремень. Лидочка с Веней на заднем сидении застегнулись тоже. Виолету Маргарита Витольдиевна упросила оставить у себя, обещая привезти в любое время, когда они скажут. Тронулись. Следом ехала Зоя, которую Фомин тоже усадил за руль. Первая самостоятельная поездка у Зои была в управление школьным округом. Зоя без труда читала названия крупных светофорных улиц, помещенных на больших плакатах, повешенных поперёк улицы. А вот как назывались мелкие улочки - это надо было прочесть на жестяном флажке, укреплённом на столбике - часто, по причине плохого зрения, было для неё весьма трудно. И Зоя придумала. На листке бумаги она прокладывала себе маршрут. Ехать по такой-то улице, на этой вот повернуть налево, на той направо и, наконец, на второй или третьей по счёту от перекрёстка маленькой улочке опять направо. Действуя по этой своей методе, она добралась куда ей было надо без сучка и без задоринки. “I want to be a teacher. What should I do?” Её провели к начальнице отдела кадров. Та расспросила Зою об её учительском опыте, выразила восхищение Зоиным английским и снабдила её списком предметов которые она должна сдать, прежде чем квалифицироваться на учителя. А пока, предложила она, есть место помощницы учителя. Пусть Зоя поработает, посмотрит, какова американская школа (кто знает, может и охота пропадёт тут работать) и неспеша сдаёт предмет за предметом. Ставка была хорошая по тем временам: восемь долларов в час, и Зоя, подумав, согласилась. Начальница отправила Зою на собеседования к учительнице, которой нужна была помощница и та, поговорив с Зоей, позвонила в отдел кадров и сказала, что она её берёт. Зою тут же оформили. Её предупредили: как и всех государственных служащих, её сначала принимают временно на год. Если всё будет хорошо, то она автоматически станет постоянной. А пока, к сожалению, ни медицинской страховки, ни отпуска, ни больничных дней. Но Зоя была и этому рада. Так как нужда в помощнице учителя была острой, её попросили выйти на работу назавтра же, к семи часам.. Показали место, где поставить машину.
Теперь из всей нашей группы, один Лёнька оставался безработным, но не надолго. В следующий приезд в «клуб встреч,» та самая Барбара, что сосватала Лёньке автомобиль, спросила: “Do you still need a job?” “Yes, I do. Why?” “There is one friend of mine from Boston. He has some company. To be honest, I don’t know what he’s doing over there. But he wants to tаlk with you. Here is a phone number…” Лёнька позвонил где-то в восемь тридцать. Ему назначили придти к часу. А тем временем, он, прихватив оставленных на его попечение Сёму и Виолету, отправился с ними в ближайший супермаркет, менее чем в полумиле (800 метров) от их дома, купить хлеба, молока, яиц и кой-какую фрукту. Он шёл по тротуару, крепко держа по ребёнку в каждой руке. У автобусной остановки, здесь же, между тротуаром и мостовой, дорогу им преградила женщина. Была она молода и чисто одета. Лицо её можно было бы назвать миловидным, если оно не было оплывшим и опухшим с чёрными мешками под глазами. И была она явно беременна и явно или пьяна или на какой-то там гадости - Лёнька плохо в этом понимал. “Give me fifteen cеnts!”- потребовала она. Не попросила, а именно потребовала. Лёнька подумал, не велики деньги и отсчитал из мелочи в кармане дайм и никель. Но она протянула мелочь назад. “I need fifty cents, not fifteen!” Отступать было уже некуда и он, порывшись в кармане, нашёл два квотера. Схватив деньги, несчастная тут же и убежала, даже не поблагодарив. «Что такое с тётей?»- спросил Сёма. «Тётя, детки, пошла в жизни по неправильному пути». Виолета помалкивала. Но Лёнька знал, она всё понимает, всё сечёт и всё запоминает. То, что малая была немногословна и большею частью молчала, часто принимались многими за признак отсталости в развитии и только ближайшее окружения знало, как умён этот ребёнок. Когда она иногда вставляла фразу-другую, тут уж нельзя было ни отнять, ни прибавить.
Без десяти час, Лёнька прибыл по продиктованному ему по телефону адресу. Это была одна из бесчисленных компаний в одном из промышленных комплексов расположенного неподалеку от них городка. Как Лёньке объяснили уже на курсах, в Калифорнии действовали так называемые «Зонные Законы», по которым вся промышленность должна быть сосредоточена в одной зоне, а жильё, офисы и магазины- в другой. Лёнька зашёл в традиционную приёмную, где его встретила, грубая на вид, высокая женщина лет шестидесяти. «My name is Leonard Vertitskiy. Mister Howard told me to come at one o’clock.” “I’ll tell him you’re here. Have a sit.” Лёнька присел в одно из кресел в приёмной. “Leonard?” В приёмной оказался джентльмен лет семидесяти, с мягкими манерами и гладким лицом, никак не выдавшем возврата владельца. Одет он был в кремовые брюки и пестрый пиджак без галстука.“Come on in.” Он провёл Лёньку в цех, где у него были гибочные прессы, просто прессы, монтажные плиты, сварочные аппараты и, даже, кой-какие станки. На стеллажах лежали всякие уголки, швеллера, круглые и квадратные трубы. Отдельно сложены были листы металла - чёрного и алюминия. “What we basically doing here - it’s а hardware. Frames, racks, girders, hatches - everything we get orders for. Are you familiar with these?” “That’s what I was doing since college. And I can do much better than any American engineer.” Он усмехнулся. “All right! If you said so, let’s give you try. Can you start this Monday?” Итак, все они теперь были заняты и зарабатывали деньги. И хотя Вита с Лёнькой получали всего по каких-то четыре пятьдесят в час, они чувствовали себя богачами, чуть ли не Ротшильдами, Рокфеллерами, Дюпонами, что ли. Денег хватало на всё. И на оплату квартиры, и на разнообразные продукты, и на красивую одежду и игрушки для детей. Каждому их них было по велосипеду. Дети требовали какие-то «найки», нашли и их. После индюшатинной диеты в эмиграции, отъедались говядиной, лишь только изредка покупали бараньи отбивные с косточкой. Свинину, в качестве сырого мяса, они по молчаливому согласию, не покупали, но ели ветчину и сырокопченую колбасу из Славкиного магазина, в которой явно была свинья. Персики здесь были величиной с яблоко и был какой-то персикообразный фрукт- нектарин- о существовании такого они раньше даже не подозревали. На всякие же торжественные случаи покупался теперь настоящий французский коньяк, неимоверно дешёвый, вкусная и хорошая водка и великолепнейшие же калифорнийские вина.
Видя, что приехавшие сами о себе заботятся и сами себя содержат, Регина значительно к ним подобрела и даже иногда приглашала к себе в гости и сама не отказывалась от из приглашений. Витины племянники, которым родители, по роду своей деятельности, много внимания уделять не могли, по русски совсем почти не говорили, хотя и понимали большую часть того, что слышали (иначе общение с бабушкой было бы сильно затруднен). Лёнька решил не допустить, чтобы его дети забыли русский язык. Не то, что бы он был горячим патриотом своей родины, какую он не задумываясь, покинул при первой же возможности. Нет. Просто наблюдая невежественных людей вокруг себя и здесь, и там, знающих только «свой» язык (да и то, часто, не шибко хорошо), Лёнька рассудил: если его дети будут знать два языка, то это будет им большой плюс. И, естественно, лучшим кандидатом на этот второй язык был русский - тот, на котором говорят у них дома, родной язык их родителей. Зоя взялась обучать всех четырёх русскому. «Если я могла английский преподавать- смогу и русский.”» Занятия шли по два часа пять раз в неделю. Веня и Лидочка с самого приезда начали ходить в детский садик - фактически это был американский эквивалент советского первого класса. Неудивительно, что через каких-то три недели они болтали по английски как будто всю жизнь тут и были, а не только что приехали из чужой страны, язык которой представляет собой нечто совсем прямо-таки противоположное языку этой.
Меж собой старшие дети уже тоже предпочитали говорить по английски. Один раз Лидочка, увлёкшись, сказала Лёньке что-то на этом языке. “Listen to me, - сказал Лёнька, глядя дочери прямо в глаза, - I don’t know any English, I don’t speak English. Please, speak Russian only with me.” После этого, в течение всей лёнькиной жизни Лидочка говорила с ним только по русски. Веня же заупрямился. Тогда Вита сказала ему: «Будешь говорить со мной по английски - не буду тебе отвечать». Пару раз так и случилось. Но затем Веня сдался. Что касается Сёмы и Виолеты, то их старались сколько можно оградить от английского вообще. Но это не помогло. Один раз Вита налила Виолете молока. Та отодвинула стакан и вдруг заявила: «I don’t like milk, you know. Give me orange juice better off». И поговори вот с ней! Впрочем, маленькая Виолета удивит своих родителей и многих других ещё не раз. Когда Лёнька, Вита и Зоя все стали работать, возник вопрос куда девать Сёму и Виолету. Обычно, в таких случаях детей отдавали байби ситору, подавляющее большинство из которых были мексиканки. «Во-во! Теперь дети заговорят ещё и по-испански!» Зоя через школу пристроила Сёму в какие-то государственные ясли. Виолету брали туда тоже, но Маргарита Витольдиевна категорически заявила, что ненаглядную свою внучечку не доверит никому. Куда бы она ни пошла, куда бы ни поехала, Маргарита Витольдиевна гордо таскала с собой Виолету. Во, мол кто у меня есть. А у вас что? Однажды она заглянула к одной из своих приятельниц, такой же как она сама, сумевшей переправить деньги и наслаждающейся жизнью. Та, пока муж корпел в своём бизнесе, от нечего делать, учила музыке. Пока дамы трепались, маленькая Виолета подошла к пианино и подняла крышку. Вита бы просто велела ей не баловаться и отогнала от инструмента. Но бабушки всегда склонны позволить своим внукам делать всё, что они хотят. Однако, ребёнок не стал, как все, беспорядочно колотить по клавишам. Прижав крохотным пальчиком одну клавишу, маленькая вслушивалась в звучание, потом нажимала другую. Когда, в конце-концов она начала наигрывать что-то вроде какой-то мелодии, хозяйка не выдержала. «Стой, Марго! Похоже на то, что ты имеешь очень даже талантливую внучку». И тут же предложила приводить её каждыё день, когда малая будет в её распоряжении, то есть пять раз в неделю.
Однажды часов где-то в шесть вечера, когда наши герои собрались в проходе между квартирами, делясь новостями о прошедшем трудовом дне, в аллее остановился фургон с надписью “Furniture Moving.” Водитель и грузчик, выдвинув наклонный трап, бодро выгрузили из кузова пианино и на специальной тележке покатили его к дверям лёнькиной квартиры. “What are you doing!? There is some mistake!” “No mistake, Sir. Are you Mr. Leonard Vertitskiy? Is it your address?” “Yes, I am, yes, it is. Strange things are all of these…” Доставщики знали своё дело досконально. Они занесли инструмент и поставили его в общей комнате - больше негде было. Все завалили следом. На фоне всеобщего удивления, только крохотная Виолета оставалась спокойной. Она подошла к пианино и подняла крышку. “Мinе,” сказала она удовлетворено и вдруг принялась играть, да так, что у всех глаза полезли на лоб ещё больше. Фомин принёс стул и усадил ребёнка. Вита грозно подступила к дочери. «Кто купил тебе пианино?» «Я не знаю,- ответила та миролюбиво,- но думаю, что бабушка.» «А кто научил тебя играть?» «Женя». На этом сюрпризы не кончились. Когда малая, вдоволь наигравшись слезла, за пианино села Зоя и принялась играть разные пьески, довольно таки неплохо. «Слушай, а почему ты мне ничего не сказала? Я бы тебе живо пианино купил» «Я думала, что уже всё забыла. У нас денег не было меня учить. И одна женщина из жалости мне давала уроки бесплатно…» Вита слегка пожурила мать за скрытность, но дело было сделано. Тогда Лёнька предложил Вите учить и остальных детей, но только при полном их согласии. Веня тут же наотрез отказался. Лидочка тоже особого энтузиазма не проявляла. «Слушай, доченька, ты когда то сказала, что хочешь быть врачом. Играя на пианино, ты тренируешь свои пальцы, делаешь их более гибкими. Это тебе сильно поможет». Аргумент подействовал магически и Лидочка тотчас же согласилась. Она, конечно, никогда не достигла даже близко, уровня мастерства своей одаренной сестрички, но играла сносно по нотам, а нередко и на память. Излишне и говорить, Фомин тут же купил Зое пианино. По вечерам из обоих квартир доносились приятные слуху аккорды
У Лёньки и Виты наступил, какбы, второй период очарования Америкой. Агентша не ошиблась в Вите. Та быстро набиралась английского и одновременно постигала тонкости страхового бизнеса. Быстро же освоилась она и со вновь установленным в конторе компьютером. Ничего удивительного в этом нет. Ведь компьютер, собственно говоря, и был предназначен для облегчения умственного труда, чтобы поменьше напрягать мозги и не делать механической работы. Вскоре Вите уже поручили вести дела по приёму претензий и выплатам компенсаций за ущерб, понесенный в результате различных дорожно-транспортных происшествий. Одновременно ей набавили пятьдесят центов в час. У Лёньки тоже дела шли вроде бы, неплохо. За время своей работы технологом по сварке, он столько насмотрелся всякого рода металлоконструкций, что без особого труда сам начал их конструировать. Американская чертёжная система несколько отличалась от европейской и советской, но используя имеющиеся чертежи, Лёнька эти отличия освоил. Впрочем, если он чертил по-советски - это тоже понимали. Лишь бы размеры были правильны. Систему измерения в дюймах и футах воспринять было не просто, так же как и вес в фунтах. Ещё долгое время будет он в уме переводить на миллиметры любой размер и на килограммы любой вес. Но, в целом, на его работе это никак не отражалось. С дробными долями футов и дюймов было ещё легче, ибо он помнил советскую систему форматов чертежей - лист, пол-листа, четверть листа и восьмушку листа (форматы «D,” ”C,” ”B,” и “A” соответственно в американской системе). А уж одну шестнадцатую, тридцать вторую или там шестьдесят четвертую домыслить было уже легко. Так как, обычно, допуски на металлоконструкции были большими, то простые дроби, в основном, больше всего и применялись. Отношение к Лёньке было весьма дружеское.
Хозяин сказал Лёньке, что он может звать его просто Луис и ничего обидного в этом нет. Он назвал сам себя «полупансионером». Это означало, что он не торчал в компании от «девяти до пяти», как тут принято было говорить обо всех служащих, работающих постоянно полное время. Он мог придти на час-на два позже, уйти раньше или не выйти на работу вообще. Но все дела держал в руках твёрдо - поиски заказчиков, заказ и получение материалов, прием на работу и назначение почасовой ставки работающим было его абсолютной привилегией. В то же время, текущими и административными делами занимался племянник хозяина Сид. Дедушка и бабушка Сида, как это он сам часто рассказывал, тоже прибыли, в своё время из Российской Империи. Как Лёнька вскоре убедился, вообще не менее девяноста процентов американских евреев происходили именно оттуда. Ну чтож! Там они, как и сейчас, были гражданами последнего сорта, никому не нужные. И вот, самые умные из них, поехали туда, где пусть, не они сами, но их дети и внуки стали нужными людьми и равноправными гражданами. Сид рассказал, как его отец сменил неблагозвучную еврейскую фамилию Лилиенталь на более подходящую Джулиан. Ладно, Лёнька бы этого не сделал, но Сидовому отцу, должно быть, было виднее. Та женщина, что встретила его, Салли, как и все в этой компании была ещё и секретаршей и завхозом. Как и в горьковском поваре Смуром, её грубость была лишь внешней. К Лёньке она относилась тепло и сердечно, очень тактично уча его правильному применению английского языка, который он уже знал. «Call them and ask: What hours they are working to?» Вот так потихоньку подсказывала и поправляла, если надо было. Очень быстро Лёнька сообразил, что получает он намного меньше, чем, ну скажем, мог бы заработать в другом месте. Правда ему скоро повысили недельный оклад и нередко за удачную продажу платили, пусть небольшие - по тридцать-пятьдесят долларов - но премии. Но это было всё не то. И знал Лёнька одно: прежде чем требовать с кого-то что-то, надо самому из себя нечто представлять. Лишь поступив на работу, осознал он только, что многого не знает. Знания у него, конечно же, были обширные. Но приложение этих знаний к специфике американского производства было несколько иным, чем то, к чему привык. Потом термины. Те самые, какие профессионал, каким он себя старался представить, должен знать назубок, иначе о тебе подумают, что ты не тот самый, за которого себя выдаёшь.
Да, тут не было трудовой книжки с печатями и в резюме можно было написать что тебе в голову придёт. Но первый вопрос знающего человека - и твой карточный домик рассыпался. Поэтому, прежде чем искать новою работу, Лёнька решил поработать там, где ему сейчас давали такую возможность, осмотреться, подучиться и приобрести твёрдую уверенность в себе. Но, всё же, не прошло и трёх месяцев, как он опять начал покупать воскресную газету и просматривать объявления по найму. Неэффективность его первого резюме наводило на мысль о его неправильности. Пришла в голову мысль: вот допустим, он сам хозяин и ищет себе работника. Что больше всего его интересует? На что этот работник способен, что он может делать. Ведь даже в Советском Союзе, за исключением разве что по блату, по трудовой книжке тоже никого не принимают. Конечно опыт немаловажен. Никто не поставит сварщика, только что из учеников варить котёл или скажем подъёмный кран. Но из двух - с меньшим опытом, да толкового и, с большим опытом, но тупого, предпочтут, конечно же, первого. И Лёнька переделал своё резюме, делая ударение на том, что он может делать, а не что он уже делает или делал. Это принесло плоды. Его несколько раз даже позвали на интервью. Об этом, последнем, он тоже кое-что знал. И у них кандидата на должность тоже ведь посылали на «собеседование» со всеми заинтересованными лицами. Если целью резюме было добиться интервью, то это последнее решало, возьмут тебя на работу или нет. Этому вопросу, конечно, на курсах уделяли много внимания. Что надо одеться в костюм-тройку и с галстуком, какие вопросы могут задать и как на них следует отвечать. Были и книги и Лёнька их читал.
Костюмов у Лёньки было аж два. Первый ему сразу же почти по приезду купила Маргарита Витольдиевна, тоже сказав, что без этого работу не найдёшь. Второй они сами позже купили на распродаже. Кроме того, у Лёньки было масса брюк и отдельных пиджаков, частично купленных, частично подаренных кем-то. А вот реальное интервью сильно отличалось от, и обсуждаемых на ихних курсах, и описанных в книгах. В одном случае с ним поговорили где-то минут двадцать пять-тридцать. В другом продержали почти целый день и, даже, угостили ланчем. Предлагали вино, но Лёнька благоразумно и вежливо отказался. Один раз позвали дважды. И во всех случаях результат был один и тот же: ни слуху, ни духу. Правда, в тех же книжках было написано, что, если даже ты сделал всё правильно, тебя всё равно могут не взять по причинам трудно вообразимым, но всегда не имеющим ничего общего с твоей квалификацией для данной работы. Между тем случилось одно мелкое событие, повлекшее однако позже к цепи других явлений, сыгравших в нашем повествовании, пусть не самую главную, но весьма ощутимую роль, и которому в описываемые нами времена, во всей этой суете, никакого значения не придали. Как мы уже не раз говорили, наш брат, то есть бывший простой советский человек, он ушлый и быстро начинает разбираться что к чему. Наши герои не были исключением. Они, да ещё с таким инструктором, как Маргарита Витольдиевна, сообразили, что тут идут сплошные распродажи. При этом одни и те же продукты и промтовары всегда можно было купить на двадцать пять процентов дешевле. Им, конечно, объяснили, что распродажи придуманы не для твоей выгоды, а чтобы заманить человека в магазин. А там он подумает: дай это куплю, дай то. Всё равно ведь я здесь. Но Вита быстро выработала стратегию. Получив объявления из крупных магазинов (а их присылали по почте), она быстро определяла где что «дают». «Так, я с работы беру то, ты Лёнька это, а Зоя персики…» Таким способом, не тратя много времени и бензина, брали всё, что надо по минимальной цене.
И вот раз, в воскресной газете в, на четыре страницы, рекламе магазина Big 5 Sporting Goods Лёнька прочёл следующее: “22 rifle, 7 rds magazine, with 4X scope. Only $26.00.” На рисунке красовалась винтовка с оптическим прицелом. Хотя Лёнька не понял ни слова в рекламе, но как-то сообразил, что это малокалиберка с магазином на семь патронов. Сам магазин этот был им хорошо знаком: в нём покупали себе и детям спортивные туфли и прочие вещи, требуемые в садике. Попав туда первый раз, пока его Вита, как все женщины это делают, копалась в тряпках, он от нечего делать, осматривал магазин. И вдруг наткнулся на двойной застеклённый прилавок. Там, под стеклом, к крайнему Ленькиному изумлению лежали всякие пистолеты и эти, как их… с барабаном… во, револьверы. На полках-пирамидах стояли винтовки и ружья. Лёнька, конечно же знал, что в Америке продаются населению такие вещи (об этом никогда не уставала возмущаться советская пресса), но одно дело знать, а совсем другое - столкнуться нос к носу. Он позвал Виту: «Вот погляди…» «Угу» - сказала Вита и пошла дальше перебирать тряпки. Сам Лёнька тоже ни малейшего интереса к огнестрельному оружию не проявлял. Все его знакомство с предметом сиим сводилось к малокалиберной винтовке ТОЗ-8, с которой он иногда защищал честь отдела на заводских соревнованиях, изношенными автоматами АКС, с дыркой в патроннике, которые выдавала им военная кафедра для полевые занятий и, наконец, старый ТТ со стёршимся воронением и нарезами, который он брал с собой в караул в армии. Но двадцать шесть руб…долларов то есть! Показал объявление Вите. «Что ты с ней будешь делать?» «Я знаю? Тут, говорят, места есть. Приходи и стреляй… К тому же, надо же в доме хоть какое оружие иметь. Почитай, что в газетах пишут». «А дети?» «А ничего, я приму меры». «Ладно, давай купим». Поехали втроём- Лёнька, Вита (которая хотела ещё кое-что там посмотреть) и Лидочка. Виолету выпросила Маргарита Витольдиевна, а Веня напросился с ней.
Лёнька подошёл к известному нам прилавку и, когда пришла продавщица, показал ей объявление. «Yes, we have some.» “Can I see one?” Она сняла с полки и протянула им винтовку. Малокалиберка была как малокалиберка, только с магазином. «What it shoots? » “Oh, twenty two short, long - we don’t have those - and twenty two long rifle, like these.” Лёнька посмотрел: обыкновенные советские малокалиберные патроны. “OK, I’m buying this. And couple boxes of those.” “If I were you, I’d buy the whole brick. It’s cheaper.” “OK.” Она дала Лёньке заполнить кучу каких-то бумаг, где спрашивалось имя, фамилию, адрес, номер водительских прав, был ли судим, не состоишь ли на учёте у психиатра, не злоупотребляешь ли алкоголем и наркотиками. Пока Лёнька заполнял, Вита пошла шляться по магазину. Лидочка осталась с отцом, внимательно за всем наблюдая. По окончанию оной процедуры продавщица вынесла из подсобки длинную картонную коробку и дала увесистый блок патронов, уложенный в пластиковую сумочку с названием магазина на всей поверхности материала. Лёнька ещё побывает не в одном оружейном и других магазинах где продают оружие и нигде и никогда больше не попадётся ему такая винтовка по такой вот цене. Она пробудет у него долгие годы, десятилетия, принеся много радости ему и другим. Но мы опять забегаем вперёд. А сейчас подошла Вита с покупками и они пошли на выход, где в кассе за всё заплатили. В тот же вечер Лёнька показал своё приобретение Фомину. Тот глянул, сказал ему задумчиво: «Тут такую вещь покупают пацану, а часто и девочке, на день рождения лет, эдак, в двенадцать. Ну ничего, тебе она тоже не повредит ничем».
Мы опять забыли сказать читателю, как почти сразу же по приезду, следуя настоятельному совету Славки и рекомендации Маргариты Витольдиевна, Фомин с Лёнькой вступили в Автомобильный Клуб. Для вступления в эту организацию не нужно было иметь автомобиля и, даже, водительских прав. И вообще, там ничего не спрашивали. Заполни небольшую анкетку с фамилией, адресом и телефоном, заплати членские взносы - и всё. Как им объяснили, в случае поломки или скажем, если мотор не заводиться (в американских автомобилях заводной рукоятки не было и места для неё тоже), то к тебе приедут, заведут, а если и это не получиться - отбуксируют тебя бесплатно куда ты скажешь, правда не дальше пяти миль. Была у них и автомобильная страховка, но заломили столько, что пришлось отказаться. А ещё, членам клуба по предъявлении ими карточки, давали бесплатно карты любой местности в США и Канаде. Вот откуда у них были карты. Ещё, раньше, на карте ихнего городка и окрестностей, рассматривая условные обозначения, Лёнька обратил внимание на красные кружки, обведённый голубым с обозначением “Public Shooting Ranges.” Возле каждого кружка имелось название этого учреждения. У них были телефонные книги двух типов - Белая Книга (White Pages), где абоненты шли в алфавитном порядке по фамилиям или названиям заведений, и Жёлтая Книга (Yellow Pages), с указанием организаций по роду их деятельности (рестораны, авторемонтные мастерские - что вам нужно). В Белой Книге Лёнька быстро нашёл адрес и телефон ближайшего к нему тира. По инструкции, Лёнька установил прицел на винтовку. Это было легко: на ствольной коробке имелись продольные неглубокие вырезы-пазы, куда и встали лапки кронштейнов прицела. Двигая трубку прицела взад-вперёд, он добился того, что каждый раз, когда подымал оружие к плечу, в окуляре прицела виднелось чистое поле зрение с двумя тонкими пересекающимися под прямым углом линиями. Так как ни специальных тисков для винтовки, ни прибора-коллиматора у Лёньки не было, то посему пристрелять винтовку он мог только в тире, что он и сделал при первой же возможности.
Тир представлял собой участок земли на отшибе, к которому вела глинистая грунтовая дорога, посыпанная гравием. Участок был ограждён забором из толстого горбыля. Внутри забора и снаружи имелись незамощенные площадки для парковки автомобилей. Ближе к воротам находилась конторка, туалеты и участок с грубо сколоченными столами и скамьями. Чуть поодаль тянулся длинный прилавок, разделённый на секции стойками навеса с проходом по бокам и посередине. Всё это было накрыто навесом от жаркого в этих краях солнца. В дальнем конце участка склон холма был стёсан под прямым углом, образуя стену высотой метра с три. И перед этой стеной стояли щиты с мишенями. У входа в конторку сидел высокий плотный мужик лет шестидесяти пяти с «обветренным, как скалы» лицом. “Had you been here before?” “No, Sir, I’m…the first time…” “You suppose to have eye and ear protection here…” Но узнав, что Лёнька не только новичок, но ещё, и, в добавок к этому, недавно приехал из страны, где людям запрещалось иметь даже воздушную винтовку, он смягчился и снабдил Лёньку всем необходимым- наушниками и защитными очками. Заплатив троячку, Лёнька нашёл свободное место. На прилавке лежали тяжелые кожаные мешки. Из двух таких Лёнька соорудил упор, на который можно было опереть винтовку. Мишень была уже там. Лёнька наполнил магазин патронами, вставил его, покачав, в прямоугольное отверстие перед спусковой скобой и закрыл затвор. Поместив перекрестие под яблочко, плавно нажал на спуск. Стараясь не отрывать приклад от плеча, он выстрелил ещё раза три четыре. В прицел было видно все пробоины слева и внизу в «молоке» По инструкции, покрутил винты вверх и вправо. После ещё нескольких выстрелов пробоины исчезли. Сосед справа, с интересом наблюдавший за ним, молча протянул ему бинокль. Это дало Лёньке возможность увидеть, что он близко к центру, но не совсем. Короче, он потратил где-то полпачки, пока пристрелял винтовку. Несмотря на цену, била она прилично.
Тут только Лёнька оглянулся вокруг себя. Кроме него с винтовками никого не было. Все стреляли из пистолетов и револьверов. Такого разнообразия этого вида оружия Лёнька даже и представить себе не мог. Огромные пистолеты с какими-то надульниками и гигантские револьверы, громыхающие, словно пушки, изящные малокалиберные пистолеты, тонкие, с «голыми» или закрытым кожухом стволами, пистолетики совсем маленькие, словно игрушечные. Всё это стреляло, бахало, плевалось гильзами. То немногое оружие, какое довелось увидеть Лёньке до сих пор в натуре или в кино, всё оно было, пусть со стёршимся, но воронёнием. Здесь же было полно белых, изготовленных, по-видимому, из нержавеющей стали. Лёнька даже представить себе не мог, что из нержавейки можно делать оружие. Через несколько позиций от него стояла огромная тётка - Лёнька, казалась, и до плеча ей не достанет - и стреляла из огромнейшего же пистолета. Ему стало как-то неловко со своей дохлой малокалиберкой. Помимо нескольких женщин, были и дети, причём не только мальчики, но и девочки, одна лишь чуть старше Лидочки. Вернувшись домой, Лёнька вспомнил, что после стрельбы винтовку надобно было бы бы почистить. Но чистить ему было нечем. И, к тому же нужны были наушники, очки, да и, пожалуй, бинокль: и вообще, такая штука в доме не повредит И Лёнька отправился в Варенко . Об этом удивительном магазине нам следует рассказать отдельно, ибо такого рода предприятия были весьма существенной частью жизни в Америке описываемого нами периода. Лёнька не знал (да и откуда ему это знать: ведь советская пропаганда таких вещей не афишировала), что после выхода в свет романа Чернышевского «Что делать», множество богатых доброхотов в России, Европе и США, организовали «фабрики Веры Павловны» и сельскохозяйственные коммуны, колхозы, по сути дела. Все они, как одна, закрылись, ибо, по причинам, очень даже понятным нам, бывшим советским людям, не приносили прибыли. Но попытки не прекращались. И, во время описываемых нами событий, в США было превеликое множество «предприятий, владеемых работниками» того предприятия- магазинов, опять-таки, фабрик, поликлиник, консультационных и конструкторских бюро. Такие предприятия считались “None profit organizations,” то есть не получающие прибыли, так как все доходы распределялись между «владельцами», то есть работающими там людьми. А посему, они не платили налогов на прибыль и цены на товары и услуги, естественно были меньше, чем в коммерческих предприятиях. Все они, кроме одного, к середине восьмидесятых годов разорятся, а пока, наши герои сполна вовсю пользовались возможностью купить там всё подешевле.
Варенко была одним из таких организаций. Что это слово обозначало- никто не знал, да и не всё ли равно. Как и все такого типа магазины, она была задумана как своего рода клуб покупателей, в который принимали, когда бесплатно или за совсем чисто номинальную плату в доллар, только лишь «рабочих и служащих». «Проклятых же капиталистов», то есть владельцев бизнесов, туда не принимали. Доказать свою принадлежность к «рабочему классу» можно было показав пропуск с работы или корешок платёжного чека. Последние у Зои, Виты и Лёньки имелись и их без труда приняли. Это было гигантское помещение без окон, организованное по типу склада-универмага, где продавалось всё на свете, даже растения для посадки во дворе. Был и, сравнительно небольшой, гастроном со многими основными продуктами. Там, по баснословно низким ценам можно было купить коньяк и многие другие спиртные напитки и вина. Но и это ещё не всё. При и так низких ценах, там ещё и устраивали еженедельные распродажи - можете себе представить! Имелся также в Варенко и спорттоварный отдел, где продавались (тоже по более низким ценам) винтовки, ружья, патроны всех типов - дробовые, винтовочные и пистолетные - и всевозможные принадлежности. Лёнька не видел никакого применения для винтовок центрального боя и дробовиков. Он не был охотником, а о стрельбе по тарелочкам знал лишь по повести «Чужой патрон» из журнала «Юность». В ихних краях, несомненно, должны были быть места, где можно было бы пострелять и из «больших» винтовок, и по тарелочкам, но Лёнька не испытывал ни малейшей тяги к такого рода спорту. Лёнька нашёл наушники по шестёрке за пару. Подумал и взял ещё одни: может Вита пойдёт, а может и Лидочка. Очки были в витрине и стояли двенадцать-пятьдесят, самое меньшее. Делать, однако, было нечего и он взял, тоже две пары. Попался на глаза подозрительно дешёвый большой бинокль, причём десятикратного увеличения. Взял и его. Нашёл алюминиевый шомпол из трёх частей, раствор, который, если поверить надписи на этикетке, сильно облегчает чистку оружия (это оказалось правдой). Подумав, купил ещё и ружейного масла.
Когда укладывал в багажник эти и другие покупки, Лёньке пришла вдруг в голову мысль: начав с двадцати шести долларовой винтовки, он кончил тем, что накупил почти на сотню всяких принадлежностей. Так Лёнька впервые столкнулся с очень эффективной глобальной стратегий изъятия денег даже у самых что ни есть недоверчивых и осторожных покупателей, наглядное применение которой наш нынешний читатель мог видеть на примере струйных (jet) принтеров и мобильных телефонов: вещи эти всучивались доверчивому потребителю за смехотворную цену, а то и совсем бесплатно, а потом тысячи уходили на патроны с краской и разговоры по телефону. Но Лёнька в тот момент не успел ещё этого ухватить. Он просто-напросто считал такую ситуацию не совсем нормальной. А чтобы дело поправить и оправдать затраты, надо было… потратить ещё денег, то есть купить что-нибудь ещё. Наиболее подходящим кандидатом на «что-нибудь ещё» был, разумеется, малокалиберный пистолет: ибо патроны всё равно уже дома были и всё остальное подходило тоже. Вита посчитала Ленькины рассуждения убедительными, но высказалась против излишних затрат. В Биг Файв и других оружейных магазинах в округе такие пистолеты были и много. Но и цены на них тоже намного превышали две сотни - большие по тогдашним Ленькиным понятиям деньги. И Лёнька решил подождать: а вдруг на них будет распродажа. А пока он отправился в тир, уже полностью оборудованный всем необходимым. Уходя, он заметил доску частных объявлений, среди которых были предложения продать малокалиберный пистолет. Их было три. Лёнька списал или оторвал номера телефонов и вскоре позвонил. Один из пистолетов был уже продан, за второй просили пожалуй слишком много (с ленькиной точки зрения, разумеется), а третий - Кольт Вудсмэн - был в наличии и по устраивавшей Лёньку цене 120 долларов. Договорились встретиться там же в тире, с тем, чтобы Лёнька мог пострелять из него и убелиться самому как пистолет бьёт и работает. В субботу Лёнька был в тире. Они без труда нашли друг-друга по описаниям. Пистолет выглядел несколько странно и сильно отличался по внешнему виду от Марголина, из какого Лёньке довелось пару раз пострелять на военной кафедре. Но всё же это был пистолет как пистолет и, притом, тоже десятизарядный. Лёнька попросил показать ствол. Пожалуйста! Продавец оттянул назад крохотный затворчик и поставил его на задержку. Сунув в окошко для стреляной гильзы бумажку для отражения света, он показал Лёньке канал ствола. Тот был чистым, а нарезы чёткими, с острыми краями. Бил пистолет тоже неплохо. Лёнька, решив купить, впервые в своей жизни попробовал поторговаться и, к своему удивлению, получил скидку на десятку.
Вите пистолет понравился и она согласилась пойти с Лёнькой в тир «когда- нибудь». Такой случай вскоре представился. В какую-то субботу, Маргарита Витольдиевна (которая, впрочем, обамериканившись, требовала, чтобы её звали просто Марго. Давайте-ка уважим эту просьбу. Итак, Марго) забрала детей на ночь, чтобы с утра повезти их на день рождения старшей Славкиной дочери Риты. Оставшись одни, они могли пойти куда угодно. Вот и решили отправиться в тир. Лёнька погрузил в багажник Линкольна винтовку, которую пока держал во всё той же коробке и пистолет, для которого он приспособил фанерный ящичек от подарочного вина. В этот момент подошла, пришедшая, должно быть с улицы, какая-то женщина лет пятидесяти пяти, среднего роста, одетая в строгое чёрное платье и кофту, повязанная чёрным же платком. Под мышкой у неё были две какие-то книжки. "Are you Russians?” “Yes, we are” (Лёнька давно уже устал объяснять, что, строго говоря, они не русские - и бросил) “So, you’re just right people.” И она вручила Лёньке одну из книжечек в голубоватой обложке, а сама пошла дальше, направляясь, видимо, к Фоминым. Вита, тем временем села за руль. За время регулярных ежедневных поездок на работу и «далее везде», она уже успела освоиться со своей машиной и её когдатошняя чисто платоническая любовь к автомобилю быстро переросла в плотскую, чувственную, неистовую, бурную и страстную. Нужен был мощный трактор, чтобы вытащить Виту из-за руля. Она вела машину во время всех семейных поездок и даже если ехала вдвоем с Лёнькой или Зоей. Возражений не было. Усевшись рядом с Витой, Лёнька раскрыл книжку. Это была Библия и, причём, на русском языке. Книги Ветхого и Нового Завета. Вот это да! По дороге в тир, отвлекаясь лишь для дачи Вите directions, он жадно просматривал диковинное издание, подобного которому ему никогда раньше видеть не приходилось. «Что там у тебя?» Он сказал. «И что ты с этим собираешься делать?» «Ну как, что делать?. Читать. Нет, изучать».
По порядкам, заведенным в тире, каждый стреляющий должен был купить себе отдельное место. Но тир-мастер, который запомнил Лёньку и проникся почему-то к нему симпатией, сделал ему исключение. “Teach her right first, then we’ll see…” В первую очередь, Лёнька объяснил Вите правила безопасности. Дула оружия должны «смотреть» только в сторону линии мишеней. Если надо, спросить, отойти - разряди, положи на прилавок, потом спрашивай. Время от времени объявляли смену мишеней. Надо было, израсходовав патроны в оружии, вынуть магазин (откинуть барабан), открыть затвор и отступить за красную черту. Там находились столы с картонными щитами и мишенями. Последние прикреплялись к щитам скобками-staples с помощью специального пресса-пистолета stapler. Такие прессы, только поменьше были в каждой канцелярии, конторе, на почте, на работе и дома. Это был очень быстрый и удобный метод скреплять бумаги. После того, как тирмастер проходил вдоль прилавка и лично убеждался, что всё оружие разряжено, посетители могли по боковым и центральному проходу выйти на полигон и поменять мишени. Никто не имел права во время смены мишеней переступить красную черту. Разумность этой процедуры никаких нареканий и возражений со стороны Лёньки не вызывала. Вита не была незнакома совсем со стрелковым делом. Она когда-то стреляла в школе и в институте. Лёнька показал ей только, как снаряжать магазины и как целиться с оптическим прицелом. Вита постреляла немного из пистолета, потом взялась за винтовку. Это ей здорово понравилась. Лёнька только смотрел, как его жена, высунув от усердия кончик языка, методично всаживала пулю за пулей в мишень, в которой – это стало видно невооружённым глазом - образовалась в центре огромная дыра. До ухода, она потратила почти весь их запас патронов. И не беда! В Варенко как раз была на них распродажа.
Читать Библию оказалось нелегко и не просто. Очень часто приходилось откладывать книгу и обдумывать прочитанное. Начал, естественно, с Бытия. Мысль о том, что в мире всё было продумано заранее, приходила ему в голову и до того. Вот, скажем, нервы у человека и животныхт - экранированные кабеля. Если бы не это, мы сейчас дёргались, как марионетки от радиоволн и магнитных полей. Значит кто-то знал, что когда-нибудь будут магнитные поля и радиоволны. Или фрукты-ягоды. Им ведь достаточно быть сладкими - и все станут их жрать, а косточки, семена то есть, выбрасывать или выкакивать - и растение размножается. Зачем же тогда витамины и минералы? Самому растению они не нужны, а вот другим - да. Но вот создание окружающего нас мира за шесть дней... А наука говорит: земля возникала за миллионы лет. Кто говорит правду - Библия или наука? Причём, наука приводит доказательства, а Библия нет. Впрочем, чего стоят научные доказательства, Лёнька знал. Считали, что солнце вертится вокруг земли… Потом теория эфира. Или тут, в Америке. Пейте кофе - не пейте кофе... Кто их знает. Но насчёт образования земли, пусть они ошибаются в числе лет, но вообщем-то, пожалуй правы. Значит Книга или врёт, или говорит аллегориями. В это не верилось. И Лёнька додумался. Правы и те, и другие! Ведь земной год - это лишь только земной год, то есть время пока Земля сделает полный оборот вокруг Солнца. А на Юпитере этот год уже десять земных лет. Лёнька всегда смеялся над наивными заявлениями советской пропаганды: «Вот наши лётчики (астронавты, космонавты) поднялись на небывалую высоту (!?) и никакого Бога не видели». По ихнему что, Бог седой примитивный старичок с бородой, сидящий на облаке? Нет! Бог, ангелы и остальные силы небесные находятся в десятом, а может в сотом измерении, которое примитивный человечек из трехмерного пространства своего не может не только увидеть, но даже и представить. И вот там своё измерение времени и ихний год может равняться и миллиону земных лет, и миллиарду. Нет, ни малейшего противоречия здесь нет и даже быть не может.
Они прибыли в Калифорнию ко Дню Благодарения (Thanksgiving Day). Праздник этот был в своё время основан первыми поселенцами, пережившими первый нелёгкий год на Новой Земле. И вот наши герои тоже пережили первый год в совершено новом для них мире, так что для них это был двойной праздник.. День благодарения - приходящийся всегда на третий четверг ноября - отмечается по всей стране. Все, кто только мог, были выходные. Даже Славка закрывал свою лавочку. Все собрались у него в доме. Как положено по обычаям праздника, готовили индюка с клюквенным соусом, сладкий картофель - ямс и тыквенный пирог. Должно быть, в те далёкие времена дикие индюки шастали повсюду и были доверчивы, давая подойти близко, на выстрел из тогдашнего кремневого ружья. Остальное росло вокруг, то ли в диком виде, то ли культивируемое колонистами. Ну что ж! Вертицким и Фоминым тоже было за что поблагодарить судьбу. Они ни в чём не нуждались, жили в добротном просторном жилье со всеми удобствами. Фомин преуспевал. Хозяин теперь спокойно мог уйти в отпуск на неделю- роскошь, которую он не мог себе позволить долгие годы - и Фомин управлялся сам. Зою заверили, что её оставляют на постояную работу с надбавкой в зарплате. Вита бойко болтала по английски, читала и писала (в особености на компьютере, где провописание проверялось). Ей дали медицинскую страховку на всю семью. Теперь можно было не опасаться заболеть. Лёнька же нашел себе новую работу в большом проектном институте и должен был приступить сразу же после праздника. Он здорово выиграл в зарплате и, после полугодового испытательного срока, если подойдёт, тоже получит все льготы с медицинской страховкой в том числе. Им сказали, что такая двойная страховка никому никак не повредит. Были, конечно недоразумения, неудачи, огорчения, масса трудностей. Работать приходилось изо всех сил, чтобы выжить, доказать, что ты лучше других.
Дети «делали» лучше всего. Лидочка с Веней (а вернее, Беней, так мы его и будем теперь называть) не только болтали без даже малейшей тени акцента, но научились ещё читать и писать. Сёмой-Симоном воспитательницы не могли нахвалиться. Что же касается маленькой Виолеты, то об этом придётся рассказать отдельно и мы это неприметно сделаем чуть попозже. Помимо своих талантов, это был ребёнок, как ребёнок. И хотя Виолета много, очень много времени проводила с бабушкой, она не обделяла своих родителей, сестру и брата своим вниманием и любовью. Любила она сидя у Лёньки на руках, прислонить головку к его щеке, показывая как она любит папу. Но когда однажды она по складам начала читать какую-то вывеску, Лёнька чуть не уронил её с рук. Женя, та самая подруга Марго, которая впервые обнаружила виолетины способности, заявила, что ничему больше она научить Виолету не может. «Я всего-навсего заурядная частная учительница музыки. Мне самой пора у ней учиться». И посоветовала обратиться к известной пианистке, которая как раз в это время преподавала в местной консерватории. Пробиться к ней было невероятно тяжело и это понятно. Каждые мама с папой, бабушка с дедушкой считает своё чадо необычайно талантливо и заслуживает того, чтобы знаменитость его прослушала. Причём, многие из соискателей были и богаты, и знамениты сами. А наша знаменитая пианистка была занята, на самом деле очень занята, и, чтобы не вызывать нареканий, она не принимала никого, и без всяких исключений. Но Марго, хитро сощурив глаза, заявила: «Чтоб я чего не добилась - этого не будет, да и не может быть». А пока, она показывала внучку музыкантам калибром поменьше и от каждого брала письменный отзыв.
Новое Ленькино место работы представляло собой весьма немаленькое четырёхэтажное здание с большими окнами, типа их заводоуправления. Но, в отличие от этого последнего, здесь не было отдельных комнат. Каждый этаж был всплошную заставлен письменными столами. Только на втором этаже имелась выгородка, где находились кабинеты директора, главного инженера, отдел сбыта и бухгалтерия. Начальство рангом поменьше помещалось в будках прямо посреди проектного этажа, а самое мелкое начальство - в загородках - cubicles. Оригиналы чертили на пластиковой полиестероловой плёнке, которую называли майлор. Оригиналы хранились в шкафах, откуда вынимались редко, только для внесения исправлений - ревизий. Были и копии на карандашной кальке, называемой веллум и синьки которые так и звались - blueprint. Чертить в точном масштабе не требовалось и Лёнька вскоре заметил, что многие типовые конструкции часто повторялись, отличаясь лишь размерами и кой-какими мелкими деталями. И Лёнька начал делать себе заготовки на майлоре. Чуть-чуть подтёр, дорисовал, поставил свои размеры- и чертёж готов. Так как Лёнька, как и прежде, не избегал трудной работы и нелёгких ситуаций, а производительность, благодаря смекалке была высокой, он быстро выдвинулся в «передовики производства». Обстановка вокруг была такая, словно он опять вернулся на свой советский завод, в свой отдел сварки. Вся лишь разница, что говорили не по русски. Как и у них в отделе, все вокруг совершено не знали куда себя девать. Ходили друг к другу в гости, ведя бесконечные разговоры, плели мелкие и покрупнее интрижки, заводили шашни - куда он попал! Правда, имелась и своя специфика, досель ему незнакомая - это были национальные мафии, как Лёнька их окрестил. Представитель одной национальности, скажем, филиппинец, китаец или индиец, вырвавшись к власти на должность начальника бюро, например, начинал тащить и проталкивать своих. Вскоре эти свои преобладали в данном подразделении, а остальных же беспощадно давили и в повышении зарплаты, и в сверхурочных.
С самого начала Лёнька стал жертвой китайской мафии. Хотя его начальник имел и имя, и фамилию американского образца, был он типичным сунем до мозга костей. Он протягивал своих и давил посторонних. Собственно говоря, все так поступали, но он делал это с особой наглостью. Но Лёнька видел, это не была для самих суней наглостью, а скорей обычной нормой поведения. Наблюдая их на улицах, за рулём, в магазинах и присутственных местах, Лёнька определил норму суньского поведения таким образом: «Мне так надо, а на вас (всех остальных на свете, то есть) я *** положил». Суни одевались по европейски, говорили по английски, пусть часто с тяжёлым акцентом, но очень правильно, не перевирая времён и склонений, как это делали многие. Но, тем не менее, получая от вас информацию, они воспринимали её по-своему, преломляя через призму одним им понятного образа мышления, то есть, по сути дела не понимая тебя так, как это делали такие же как ты люди. Лёньке понять этот феномен было не так нетрудно: восемьсот лет они были отгорожены от всего остального мира стеной. За это время у них выработалась своя философия и своё мировоззрение, не похожие ни на что существующее в мире. Лёнька, хоть и держал он его в чёрном теле, был ему нужен. Дело в том, что стоило задаче выйти за пределы суньских стандартов, а точнее той, что заложена в их программу - и они, как компьютер в таком же положении, тут же становились совершено беспомощные, не способные дать решение. Лёнька же делал это легко и быстро. Но не следует думать, что китайцам в Ленькином бюро жилось легко и просто. С ними их начальник вообще не церемонился, помыкая ими, как хотел. И это, должно быть были нормальные отношения между сунями. Если мексиканцы, с которыми он, в основном, имел дело на предыдущей работе, были, пусть примитивными, но очень понятными созданиями, то суни представляли собой существа с планеты Марс и понять их было невозможно.
К счастью для Лёньки у суней были естественные лютые и непримиримые враги- индийцы. Забравшись, видимо, повыше, они добились посылки Ленькиного начальника куда-то на Тайвань, что-то там выяснять. Бюро тут же поспешно расформировали, суней рассовали кого куда, а Лёньку забрали себе. Видимо, по логике «жертва моего врага - мой друг», Лёньку обласкали, повысили ему тут же зарплату, стали давать сверхурочные (неплохой приработок к имеющейся ставке) и всячески показывали ему своё уважение и признательность. И до тех пор, пока Лёнька работал в этом месте, о нём заботились и его опекали. Но чувствовал он себя нелегко: индийцы были даже более загадочны, чем китайцы. Как Лёнька ни напрягал свой рассудок, он так и не смог понять, что у них на уме. Это вроде как дружба с коброй. Страшная змеюка к тебе ластиться, перед тобой пляшет, а кто знает, что она там себе думает. А вдруг цапнет не с того, ни с сего, за палец - и год кончиться. Вскоре оказалось, что тут водились не только филиппинцы, выни, суни и вьетнамцы. Проходя по дорожке между столами, Лёнька увидел табличку (их давали прошедшим испытательный срок): “Valeriy Reznik.” За столом с табличкой сидел высокий плотный мужик лет за сорок с сильно поседевшими волосами. “Do you speak Russian?” «Конечно же говорю, а на каком ещё я могу говорить?» От Валеры Лёнька узнал как много «нашего брата» работает в этом институте на каждом этаже. И тут же провёл его по этажу, знакомя со своими. «Своих» на ихнем этаже было с полтора десятка, мужчины и женщины, всех возрастов от двадцати с чем-то до почти шестидесяти. Самым старшим был, несомненно, Изя Царельштейн, худощавый мужчина, слегка сутулый, среднего роста с коротко постриженными седыми волосами. По другую сторону возрастного спектра находилась Зина Кирпатиева. Ей, на вид, можно было дать лет двадцать два-двадцать четыре, не больше. Была она росту среднего на нижнем пределе, на пару дюймов ниже его, Лёньки, великолепно и пропорционально сложена, фигурой напоминая чем-то его покойную Веру. Личико её явно еврейское, можно было назвать миловидным, даже, пожалуй, красивым. И нет ничего удивительного в том, что Лёньке она очень понравилась. И не только ему одному. Возле неё часто останавливались поболтать просто так не только «свои», но и представители многих других национальностей, работавшие в огромном зале. Перекинувшись с ней парой слов (надо ведь было что-то сказать и что-то спросить), Лёнька понял: о деле, которым занималась, у неё понятия были весьма приблизительными. Впрочем, на проектной работе много знать и понимать не нужно. Делай привычную рутину по образцу - и всё тут. По английски она болтала бойко, безбожно перевирая времена и склонения, но её понимали- а что ещё надо? Красота есть - ума не нужно!
Наученный слишком уж горьким опытом («не бывает горше»), Лёнька с самого начала не позволил своему восхищению чисто внешними Зиниными чертами перерасти в нечто большее, даже в легчайшее увлечение. И это у него получилось. Когда все собирались вместе, Лёнька тоже подходил послушать и своё слово вставить, если спросят. На Зину он смотрел, нет, конечно, не равнодушно, но, во всяком случае, спокойно. К её столу он никогда не подходил только для того, чтобы поболтать. Если проходил мимо и она его замечала, то послушав её (а она, в основном, любила говорить и слушать лишь саму себя), шёл себе по своим делам. Зина подошла к нему, как-то, сама. «Слушайте, Лёня, так Вас, кажется, звать (!?), скажите, что я Вам такого сделала?» Лёнька опешил. «Слушайте, Зиночка, кто Вам такое сказал? Я, честно говоря, даже представить себе не могу, что бы Вы могли мне «такого сделать? Даже если бы и захотели. А вы ведь не хотите, не правда ли?» «А почему тогда Вы меня избегаете?» «Вы знаете что, я, честно говоря, не обратил на это внимание. Но я Вас никаким образом не избегаю, поверьте мне» «Ну хорошо, поверила. Заходите в гости. И давайте друг с другом на «ты». С тем она и пошла. Ага! Задело её самолюбие Ленькино спокойное к ней отношение. Ну и пусть его! Впрочем, если надо было идти по каким-то делам в те края (а это бывало нечасто), он всегда останавливался у Зининого стола. Если же она была занята разговором с каким-нибудь другим, то убедившись, что она его заметила, шёл дальше. Гораздо чаще, она сама приходила к нему и, причем, специально для этой цели. Она поведала, что живет в соседнем городке, к югу от Ленькиного, то есть совсем рядом. А приехала она из Челябинска - мало кто выезжал оттуда, это Лёнька как-то знал. И в самом деле, насколько Зина знала, выехали лишь она с мужем и дочкой. Правда её родители уже в Италии и скоро приедут. У неё есть права и автомобиль, но удобней всего, чтобы муж, по пути со своей работы, забирал и её. Мужа зовут Сева, дочку Сима. Они снимают однокомнатную квартиру в большом комплексе (Лёнька такие уже видел и называл их «муравейниками»). Правда, там много мексиканцев. Неприятно, но жить можно. За покупками она ходит пешком, катя перед собой колясочку с ребёнком, которую тут называли stroller, от слова «бродить».
Cловом, была она безнадёжно глупа и пуста, как выеденный червём орех. И ещё, опять-таки, по опыту своему, Лёнька понимал: Зина может оказаться, как то американское пирожное, очень привлекательная на вид и весьма невкусной на самом деле. Но не сказать же ей, иди мол на…, ты мне надоела. Зачем же её обижать. Какая не есть, она никому зла не сделала и ему, Лёньке, тоже. И он терпеливо её слушал. Ведь всё равно занят он был не шибко. Неписаная норма выработки была два чертежа в день. Конечно, это означало не только сделать чертёж и рассчитать конструкцию на прочность (для этого была специальная компьютерная программа, компьютеров было несколько и ими пользовались по очереди). Ещё надо было убедиться, что при установке на сооружение - проект, который они все делали - не будет пересечения с другой конструкцией, трубами, электрическими и телефонными кабелями. Даже при таких условиях, Лёнька мог легко закончить десять сборок в день. Но не желая наделать в карман себе и другим, он сдавал, обычно, четыре, редко пять, чертежей в день. Остальное время было всё его. Лёнька любил беседовать с Валерой. Тот был из Москвы. Подал он ещё в семьдесят втором, побыл в отказе, правда всего два года. У него уже свой дом, пару городков к северу от Ленькиного, где он сейчас живёт с женой и двумя детьми-подростками. Валера был интеллигент до мозга костей и, конечно же, как и Лёнька великолепно понимал зачем и почему он здесь. Однажды, идя к своей машине по обширной стояночной площадке (parking lot), он наткнулся на Зину. Та стояла к нему спиной и или действительно не заметила его, или сделала вид, что не заметила. Перед ней, у пикапа с «будкой», закрывающей кузов, стоял высокий молодой мужик. Был он, пожалуй, полноват и живот начал уже вырисовываться под рубашкой. Очень добродушное открытое круглое лицо его окаймлялось пышной рыжеватой шевелюрой. Насчёт его национальности никаких сомнений быть не могло. Они о чём-то разговаривали тихо. Лёнька не слышал да и не хотел бы услышать о чём. Он напустил на себя безразличный вид и прошёл мимо. Утром, ещё до начала работы (а Лёнька был верен своей привычке никогда не опаздывать) Зина была уже возле его стола. «Слушай, мой муж меня спрашивает, чего этот меня так рассматривает. А я ему, ты, дескать, тут не работаешь, вот он и думает, кто такой...» «И что, поверил?» «Не знаю, может и поверил. Что ты о нём думаешь?» «Ну что думаю? Парень он добродушный, муху не обидит, но лучше его здорово не сердить. Очень честный. Мастер на все руки, всё может делать руками, а вот к умственному труду особой тяги не имеет, хотя, я думаю, видать, хотябы техникум закончил…» «Слушай! Это поразительно! Всё правильно о нём сказал. Ты ведь его ни разу не видел. Или, может быть видел?» «Нет ни разу. А как и когда я мог бы его видеть?» С тем она и ушла.
Лёнькины взгляды на коммунизм, антисемитизм, события на Ближнем Востоке и политику почти полностью совпадали с Валериными и много на эти темы они не говорили. Валера рассказывал о борьбе еврейских активистов за право на выезд. О своём участии в этой борьбе и об отказе рассказывал скупо, отрывками. Лёнька лишь думал, как ему повезло или... Какая разница! У него, не считая мелочей, проблем, вообщем-то не было. Лёньке рассказывать было нечего, он и молчал больше. «Слушай, Лёня, если не считать, конечно Зины, ты единственный из «наших», который не претендует, каким он был там «большим человеком», начальником или ещё там кем-то. Просто, ты наверное самый честный, но и этим не хвастаешься. Молодец!» Как-то коснулись они в разговоре рассовых отношений. «Понимаешь, я ведь тоже еврей и в какой-то степени, был жертвой расовой дискриминации. Ну вот когда работу после армии искал... Ну вообщем-то, я знаю что это такое. Так что меня в рассизме заподозрить никак нельзя. И сюда я приехал, как чистый лист бумаги- никаких предрассудков. ОК? Так вот, когда я читал эту советскую пропаганду насчёт Южной Африки, то думал: неужели эти самые буры, или как их там, такие злые существа!? Ненавидят этих бедных несчастных негров, потому что у тех шкура чёрная. Нет, думаю, так не может быть. Люди попадаются злобные, но их мало. Я уверен, даже немцы злыми не были.. Тут что-то не то. И вот сейчас всё понял...» «Видишь ли, я с тобой полностью согласиться не могу. Каждый раз, когда говорят «этот народ плохой, тот ёб народ», то мне всегда слышаться: «эти жиды…» Но какая-то правда в твоих словах есть.» «Я об этом уже думал. Вот если почитать Библию (я её сейчас как раз читаю) или там Овидия, Опулея, Гомера, то мы, евреи и другие белые люди мало изменились за какие-то три тысячи лет. И вот, представь себе, дикаря из джунглей привозят в цивилизованный мир и ожидают от него измениться за триста лет. Да ни в жисть!» «Ну что ж. И в этом есть очень большая доля правды. Но я не думаю, это так просто». «Пожалуй».
Об оружии они как-то не говорили и темы этой коснулись случайно, просто к слову пришлось. И тут у них разногласий не было. Лёнька как-то тоже считал, что свобода немыслима без права людей владеть каким-то оружием, хотябы таким элементарным, как пистолеты и ружья. Просто Лёнька был дилетантом в чисто техническом аспекте этого дела, а Валера, как оказалось, нет. «Понимаешь, я тебя постарше малость. У нас в Москве после войны оружия этого было тонны. У меня, пацана, Вальтер был. Да родители нашли, забрали и куда-то дели. Не важно. Главное, большую тягу к этому имел. В числе прочего, меня особо возмущало в коммунизме то, что всякая гадость могла вооружаться чем угодно, а мы, честные законопослушные граждане, даже воздушки не имели права купить. Ну короче, сюда приехал и накупил малость. А у тебя есть что-нибудь?» Лёнька сказал. «Ну ничего, неплохо для начала». Они договорились встретиться в тире. Валера принёс 45-й Кольт, Браунинг «High Power» и револьвер Смит и Вессон модели 586. Был у него и малокалиберный пистолет “High Standard.” Он объяснил Лёньке особености каждого вида оружия и дал пострелять. Несмотря на огромные, с лёнькиной точки зрения, калибры и размер патронов, отдача была мягкой. Увесистый Кольт был совсем ручным. Но особенно покорил Ленькино сердце револьвер. С этим видом оружия он совсем знаком не был. Видел это только в кино, да и то лишь наган. Валеркин револьвер имел с наганом лишь одну общую черту - барабан. Надо было толкнуть вперёд защелку слева- и барабан откидывался влево. Нажал на шомпол и все шесть гильз выпали. Валера показал ему speed-loader, то есть быстрый заряжатель и научил им пользоваться. Надо было лишь вставить все патроны в барабан и толкнуть дальше. Устройство отпускало зажатые в нём патроны и оставалось только закрыть барабан. И стреляй. Но, главное, бил револьвер намного метче, чем любой пистолет. И в этом не было ничего удивительного: ведь никаких движущихся частей при выстреле не было. И Лёнька решил при случае обязательно обзавестись такой штукой. Что касается пистолетов центрального боя, то им он никакого применения для себя пока не видел. Обнаружив Ленькину почти полную неграмотность в деле огнестрельного оружия, Валера сказал, что займется его образованием в этой части.
На следующий день он принёс Лёньке “Shooter‘s Bible,” то есть вроде как Библию Стрелка и несколько выпусков журнала “Guns & Ammo.” «Это всё устаревшее, но для твоего образования подойдёт». Терминологию стрелкового оружия Лёнька знал весьма приблизительно даже по русски и многие английские определения пришлось запоминать как есть, не зная их русского эквивалента. Больше всего поражало Ленькино воображение слово «gun». И крохотный, совсем игрушечный почти, пистолетик, и корабельное орудие, в которое он, Лёнька, легко мог бы заползти - и всё это «gun!» Было понятно, что в разговорной речи этим словом называют любое огнестрельное оружие и всё, что его как-то напоминает, как, скажем, “grease gun,” “drill gun” или пистолет для поливки, накручиваемый на шлангу. Пройдёт более двадцати лет прежде чем он узнает правильное значение этого слова - только гладкоствольное оружие, как, скажем, старинные ненарезные ружья и пистолеты, современные дробовики и гладкоствольные танковые орудия. А до тех пор, верный своей привычке не употреблять слов, значения которых он до конца не понимал, применял он это слово весьма осторожно, называя каждое оружие своим именем - пистолет, винтовка, дробовик, револьвер. Остальная терминология была более-не менее самообъясняющей: рамка - frame, курок назывался hummer, молоточек, то есть (а разве это не так?), спуск- trigger, собачка поворота барабана так и называлась dog, и так далее. В той «Библии» не только перечислялось все разнообразие оружия, боеприпасов и принадлежностей, имеющегося в продаже в США в момент выпуска книги (Ленькиного пистолета там уже не было) но ещё и были очень интересные статьи на эту тему. В журнале же обсуждались текущие вопросы, связанные с оружием, новинки, испытание нового, только появившегося в продаже оружия и принадлежностей. Много внимания уделялось и борьбе за право честных законопослушных американцев иметь оружие. Фразу эту, «Gun соntrоl», Лёнька услышал почти сразу по приезду. Она, сама по себе, по сути своей была абсурдна. И, в самом деле, ведь преступники своего оружия не отдадут ни в жисть, а честных людей - зачем их контролировать. Цель этого движения была ему очевидна: отобрать у людей оружие и поработить их. Ведь человек с ружьём свободы своей зря даром не отдаст. Так уже один раз случилось в Советском Союзе. Большевики забрали у всех оружие, уничтожили миллионы, а потом поработили оставшихся в живых. Это было мощное движение, в котором участвовали богатые высокомерные снобы, фанатики разного рода, крупные корпорации, крупные телевизионные сети - АВС, СВS и NВС. Немалую тоже роль играли и те самые ньюйорские либералы-евреи, от встречи с которыми у Лёньки до сих пор оставался неприятный осадок.
Наконец-то прибыл фоминский багаж. Фомин нанял грузовичок, благо здесь это проблемой не было, и привёз ящики. Они с Лёнькой выгрузили их в гараже, используя наклонную плоскость, которую давали вместе с грузовичком и автомобильный домкрат-тележку, какую Фомин взял на работе. Похоже было на то, что к ящикам никто не прикасался. Как Катя забила крышки, так они и были. Бережно и осторожно крышки отделили. Благодаря принятым Фоминым мерам, ничего не сгнило, не отсырело и не было разбито. Фомин поблагодарил Лёньку за помощь и попросил вечером всем им придти отметить прибытие багажа. С тем Лёнька и ушёл, ибо дел у него было, хоть и мелких, но превеликое множество. Вечером Фомин заглянул к ним и опять повторил своё приглашение. Впрочем, просить было особенно и не надо. Целый день, на работе, в магазине, на улице приходилось говорить по английски. До ближайшего русскоговорящего человека были мили и мили. В таких условиях приятно было посидеть, поговорить на привычном им языке. Но несмотря на соседство, собирались они теперь нечасто. По вечерам, четыре раза в неделю, оставив им Симона, Фомины отправлялись в местный колледж, где Зоя изучала и сдавала предметы, необходимые, чтобы стать учительницей, а Фомин изучал автодело и управление бизнесом, одновременно совершенствуясь, по ходу действия, в английском. Зоя превзошла саму себя в куриных отбивных, салате, солёностях и холодных закусках. Как всегда были вина, хорошая водка и недешёвый коньяк Генеси VSOP, что примерно соответствовало советскому КВВК. Неспеша ели, пили и вели беседу о том, как хорошо, что они держатся дружно, всячески поддерживая друг-друга, а иначе жизнь была бы трудной не сколько в материальном, а скорей, в моральном плане. Это была правда. Теперь, когда жизнь более-не-менее устабилизировалась, а заботы о хлебе насущном сошли на нет, произошло то, чего Лёнька никак не ожидал - его стали одолевать приступы ностальгии. По ночам снился его город, завод, друзья, знакомые, сотрудники. Хотелось поговорить, поделиться впечатлениями о новой стране, рассказать, но всегда в этих снах какая-то непонятная и непреодолимая сила, мешала. У Марго имелась масса книг на русском языке, которая она заблаговременно сама себе переслала. Читал их Лёнька и сердце щемило от тоски. Несомненно, Вита испытывала такие же чувства, но, верная себе, с ним этим не делилась. В таких условиях приятно иметь кого-то рядом, кого ты хорошо знаешь.
Засиделись допоздна, а перед их с Витой уходом восвояси, Фомин притянул Лёньке свёрток. «Что это?» «Ружьё. У тебя же ведь винтовка есть - Фомин усмехнулся - будет и ружье». «Что Вы! Я, конечно плохо в этом разбираюсь, но я слышал, это редкая и очень дорогая штука...» «Слушай, Лёня. Ты правильно всё слышал, но давай посмотрим на это с другой стороны. Я, как ты сам понимаешь, этого ружья не покупал. Оно мне, так сказать, по случаю досталось. У меня их ещё четыре остаётся. И что с ними делать? Ну с одним на охоту пойду. Одно Сёмке отдам, если только он захочет взять. А дальше что?» «Я знаю, их, наверное, продать можно за хорошие деньги…» «Может быть, но я такую вещь не продам. А вот отдать хорошему человеку- это другое дело. Я знаю, ты будешь его любить и беречь». Когда Лёнька рассказал Валере о своём новом приобретении, тот заметил. «Да, такое ружьё может принести где-то две с половиной-три тысячи. Но это трудно предсказать, ибо нет никакой закономерности в том, какие вещи представляют коллекционную ценность, а какие нет. Но во всех случаях, сначала померяй патронник. В таких ружьях он может быть 65 мм (два с половиной дюйма) или 70 (два и три четверти). В первом случае стрелять можно только патронами 65 мм, а их в Америке серийно не выпускают. Но и во втором случае не следует спешить стрелять. Дело в том, что советские патроны развивают в стволах двенадцатого калибра давление в шестьсот атмосфер, а американские - восемьсот. И вообще, лучше всего если эти ружья посмотрит понимающий в таких делах оружейных дел мастер – gunsmith». Лёнька рассказал об этом Фомину. Тот посмотрел на подушку стволов, показал Лёньке - 70. А что касается гансмита, то таковой тоже был среди его клиентов. Тот подтвердил высокую стоимость ружей, сказал, что в общем-то стрелять из них можно магазинными патронами, но лучше заряжать самим, а ещё лучше не стрелять вообще. В К-марте за двести с чем-то можно купить вполне приличные ружья, которые любой патрон выдержат.
Лёнька не очень часто, но регулярно писал письма родителям, тестю с тёщей и Кате. Своим он посылал фотографии детей, дома, где они жили и автомобилей. Для Кати, это были короткие невинные совсем сообщения, своего рода отчёты «как идут дела». Умная Катя же, писала письма своему отцу, хорошо зная, что тот покажет их Лёньке. Фомин сам писать письма особенно не любил, но добросовестная Зоя писала ответы на все письма, и Катины тоже. Письма в обе стороны, чаще всего, доходили, хотя иногда, случалось, пропадали без следа. Через пару месяцев после прибытия багажа, Фомин опять собрал всех у себя и объявил: «Я покупаю бизнес своего хозяина». Тот, смертельно уставший от каторжной работы на себя, сам предложил Фомину купить гараж на весьма льготных условиях: двадцать пять тысяч задатка с выплатой 600 долларов в месяц в течение пяти лет, с правом погашения долга более крупными суммами. Всё оформлялось честь по чести. Так как Фомин официально не считался работающим, то он «одолжил» деньги у Марго, то есть она выписала ему чек, а он дал ей наличными. Хозяин, его звали Джон (конечно же, когда-то он был Ласло), любезно согласился, хотябы по-первах поработать у него слесарем три дня в неделю- предложение, которое Фомин с благодарностью принял. Тут у Лёньки мозга заработала. Он понимал: и Марго, и Славка, и Фомин как-то переправили порядочную сумму денег. Методом, который Фомин описал ему ранее, много, однако, не передашь. Ни дом, ни квартиру, ни, даже, бизнес за эти деньги не купишь. Багаж! Что-то здесь связано с багажом. Поделился своими мыслями с Фоминым. «Молодец,- одобрил тот,- голова у тебя варит: всё-таки додумался. Ты, небось, недоумевал: умный, вроде бы, мужик, а такой ***нёй занимается. Что, мол, в Америке этого всего нет? Я-то ладно, у меня, действительно, уникальные вещи - ружья, хрусталь - а вот мебель-то зачем? Ааа. У твоих же вообще ничего уникального не было, но и они багаж послали… Что там было - не скажу. Да и тебе самому нетрудно вычислить это аут (как все мы, Фомин тоже стал употреблять американские фразы, выражая их русскими словами)». «И что, таможня ничего не заметила?» «Дорогой мой Лёничка! Таможня существует, я точно не знаю, но не меньше шести тысяч лет. За это время, всё, что люди только могут придумать и что не могут - они всё видели. Чем хитрее спрячешь - тем они быстрее найдут. Единственно как можно провести недорогую и безвредную контрабанду - так это открыто. Помнишь как Мастрояни в «Браке по итальянские» ботинки вёз? Таможенник подумает, акт надо составлять, то-сё. Да ну его на хуй! И пропустит. Тут надо по другому действовать, ты знаешь, что я имею в виду...» «Ну хорошо, а американская таможня?» «О, те бы нашли! Весь расчёт был на то, что американцы считают, что после советских им делать нечего и даже не смотрят. Какой-то риск, конечно, был, но, видишь, у них сработало и у меня тоже».
Теперь, когда Фомин имел какой-то официальный статус, Лёнька решил, что пришло время заняться Катиным делом. Откровенно говоря и честно говоря, следует сказать: Лёнька вовсе не горел горячим и безумным желанием видеть Катю здесь. Но такова уж была его натура, если кому-то что-то было обещано или, даже, просто кто-то был обнадёжен, то надо было сделать всё от них зависящее для осуществления этого обещания или надежды. Он осторожно напомнил об этом Фомину. Видимо по той же причине, Фомин был непротив. Но существовали два просто неимоверных препятствия на пути осуществления этой затеи. Первое- чтобы её оттуда выпустили и второе, даже ещё более трудное - чтобы её сюда впустили. Обсудив ситуацию, они единогласно решили сначала добиваться второго, а затем, мотивируя этимс - первого. Тем более, что у Фомина там остались кой-какие связи и он найдет способ отсюда отблагодарить кого надо. Лёнька вспомнил, как однажды в «Клубе Встреч» перед ними выступал иммиграционный адвокат. Он сказал им (в переводе вашего покорного слуги): «Вам меня нанимать не нужно. Я ничем помочь вам не могу и даже на секунду ускорить процесс получения вами Green Card или гражданства не в состоянии. Пусть всё идёт, как оно идёт. Всё, что я буду делать - это получать вашу корреспонденцию вместо вас. А вот если вам по какой угодно причине отказали, тогда вот и обращайтесь ко мне». Это как раз и был такой случай. По Ленькиному предположению, таковой может оказаться среди его клиентов. Нет, именно как раз, иммиграционного адвоката у Фомина не было, а вот просто адвокатов - аж трое. «Вот и славно,- обрадовался Лёнька,- пожалуйста, попросите их порекомендовать кого-то». Так Фомин и сделал. Первый сказал, что никого не знает вообще. Второй что-то чего-то знал, но уверен не был. И только третий порекомендовал. Рекомендованный взять это дело отказался, ибо не верил в успех, но посоветовал другого. Тот другой отказался по тем же причинам и посоветовал обратиться к третьему. И только третий взял дело, тысячу раз предупредив, что может не получиться - и тогда все их деньги плакали. Ему понадобиться помощь в переводе многочисленных документов с русского на английский и наоборот. Лёнька с готовностью согласился.
Когда дело было уже запущено в ход и соответствующая петиция от имени Фомина подана в Госдепартамент, и была принята к рассмотрению, Лёнька в письме осторожно предупредил Катю. «Помнишь ли ты вечер перед отъездом? Так вот, мы уже начали кое что делать. Может не получиться, сама понимаешь, но мы сделаем всё от нас зависящее, а если не получится - начнём сначала». Умная Катя в письме Фомину никак не выдала, что она уже всё знает. Написала только: «А ещё передайте привет соседям - Вите, Лидочке, Вене, Виолете и Лёньке. Всё-таки он очень славный парень». А тем временем, Марго удалось добиться приёма у нами уже упомянутой известной пианистки. Как ей это удалось - не спрашивайте. Но, как видите, эта дама слов на ветер не бросала. Пианистка была вне себя от нарушения своего же правила и для кого!? Нечего и говорить, встретила она посетительниц враждебно и настроена агрессивно. «Whom I suppose tо listen to - you or her?”- спросила она насмешливо. Марго молча указала на Виолету. Пианистка, даже бы если и хотела, никак не могла перенести свой гнев на крохотного ангелочка в трогательном платьице и с бантиком на головке. Она принесла несколько толстых книг и усадила Виолету за пианино. What’s your name?” “Violet” “Oh! So nice name! Do you like to play piano?” Та кивнула. “Than do it!” Виолета принялась играть «Прелюд» Рахманинова. Послушав с минуту, пианистка остановила её. “Who’ve taught you this?” “No one has. I’ve just heard it in grandma’s radio and I like it.” Не поверить ребёнку было невозможно, но и поверить тоже. Тогда пианистка, открыв соседнее пианино, стала бурно и быстро наигрывать какую-то мелодию, видимо что-то из своего собственного нового сочинения. “Can you repeat it?” Кивнув, Виолета стала повторять мелодию, но в своей собственной интерпретации, чётко и плавно. Наступило молчание. “All right, all right! But can you read notes?” Кивок. Принесла какую-то грамоту, открыла перед Виолетой. Та капризно надула губки. “It’s too easy. I don’t like it!” Чуть ли не рявкнув, она нашла где-то «Вокалист» того же Рахманинова и открыла перед ребёнком. Серые глазки пробежали по нотам. “I like this one.” И принялась играть. Через минуту она её остановила. “It’s enough! Can you read at all words, phrases, text?” Опять кивок. “What is written here?” “Concerto D-Minor for violin and orchestra by…” Больше спрашивать этого удивительного немногословного ребёнка она ни о чём не решилась. “You can bring her to me two times per week… no, three times, starting tomorrow at ten,”- cказала она, не оборачиваясь. “How much I have to pay you?” “Nothing! You must agree with me, such phenomena happened not every day. I don’t know yet what it’ll come out of all of this. Let’s find out and then we’ll talk about the rest.”
Вите и Лёньке Марго сказала, что нашла для неё новую учительницу и это было правдой. Сказать, что четырёхлетнюю кроху фактически приняли на учёбу в консерваторию она им «позабыла», ибо и сама тоже не знала, что из этого всего получиться. Для общего развития она наняла ей учительницу - дочку одних из своих знакомых, учившуюся в престижном частном университете USC на третьем курсе. Та знала и русский, и английский в совершенстве, ибо специализировалась на Русской Истории. Но знала прилично и математику, и все другие нужные школьные общеобразовательные предметы. Платила Марго щедро, но требовал, чтобы та говорила с ребёнком по русски, а предметы читала на английском. Девушка успешно справилась с задачей. Но, будучи сама невероятно талантливой, она поражалась способностям своей крохотной ученицы. Очень скоро Виолета уже писала и по английски, и русски. Читала она во всю, потому, что ей надо было изучать теорию музыки. А память! Ребёнок хватал на ходу и запоминал цепко. Лёнька с Витой мало что об этом знали. Только он заметил, что ребёнок с самым серьезным видом читает толстые книги по музыке, почти ничего в содержании которых Лёнька не понижал. Видя его удивление, она строгим преподавательским тоном разъясняла и довольно-таки доходчиво. Лёнька, вообщем-то не был против классической музыки. Из всего этого обилия хороших, а часто и плохих мелодий, лившихся весь день подряд из репродукторов, умел он различить русских и итальянских композиторов-классиков, Грига, Шопена, Бизе. Марго сразу дала ему волну своей радиостанции 101.3 на средних волнах, где всё время играли только классическую музыку и Лёнька почти всегда держал её на своём автомобильном радиоприёмнике. Вита делала тоже самое. Она призналась ему, что терпеть не могла классической музыки, а тут вот никакой другой и слышать не хочет. Лёнька предположил: там передавали всё подряд и в исполнении всех подряд, а тут передают отборную музыку, играемую отборными же исполнителями. Это, конечно, была правда, но это было не всё. Просто, привычная с детства музыка была в этом, пусть дружественном, но плохо воспринимаемом их натурой мире, чем то вроде тонкой, но крепкой ниточкой, крепко связывающей их с навсегда ушедшим прошлым. На этой же станции проводилось мимоходом какое-то музыкальное образование слушателей и многое рассказывалось о композиторах, исполнителях, дирижерах.
Он часто слушал игру своей крохотной дочурки и игра эта казалась Лёньке ничуть не хуже той, что он слышал по радио. Как он вскоре убедился так оно и было. Как то раз он взял «больничный день». На государственной службе и в крупных корпорациях, в числе прочих льгот, были и так называемые «больничные дни», при которых, не объясняя причины, можно было позвонить и, ссылаясь на плохое самочувствие, не выйти на работу с сохранением заработной платы. В государстве эти дни не пропадали, накапливаясь и могли быть прибавлены к отпуску или давали возможность раньше на месяцы, у некоторых на годы, уйти на пенсию. В Ленькином же заведении ходили стойкие слухи, что если в течение года их не взять, то эти дни пропадут. Правда то была или нет - выяснить никакой возможности не было и Лёнька, на всякий случай, время от времени брал их. По этому поводу и Вита должна была раньше придти с работы. Было где-то без четверти два, когда раздался телефонный звонок. В трубке сильный властный женский голос: «May I speak with Violet?» Удивлённый до крайности, Лёнька передал ребёнку трубку. “Yes…OK…I’ll be there.” И она обратилась к Лёньке, тихо говоря своим мягким ровным и... не допускающим возражения голосочком: «Папа, тебе придётся повезти меня в мою школу, потому что бабушка не может. Только ты не можешь поехать так. Тебе надо одеть… Она запнулась, припоминая как это по русски… костюм». В это время зашла Вита. «И ты, мама, можешь со мной поехать. Только одень красивое… платье». Виолета вполне могла использовать в своей русской речи английские слова, как это делали брат и сестра, и её бы поняли, но клятый ребёнок предпочитал делать всё в совершенстве. «В чём дело?» «Ей позвонили и сказали, что ей надо приехать в её школу. А мама… ты знаешь..» Вита знала: Марго взяла старших детей к Славке на какое-то мероприятие, Виолету оставила Лёньке с тем, чтобы она поиграла. «Какая школа? Она ведь не ходит ни в какую школу. Она ещё маленькая…» «Я знаю об этом столько же, сколько и ты,- огрызнулся Лёнька,- спроси лучше…» «Доченька, а где это твоя школа?» Та молча приподняла крышку своей сумочки, где заботливая и предусмотрительная Марго приклеила адрес и Ленька нашёл место на карте.
Как бы то ни было, но через получаса они уже сидели в лёнькиной машине, направляясь на юг в Лос Анжелес. Заставив их одеться во всё лучшее, Виолета направилась в свою комнату нашла и надела какое-то платье и, как всегда молча, протянула Вите бант. Она стала похожей на трогательную дорогую куклу из игрушечного магазина. Не вызывало сомнений кто стоял (а, вернее стояла) за всем за этим. Лёньке и до этого много раз приходилось бывать в Лос Анжелесем- никуда не денешься: то, то это. Во время посещения этого города, он всегда испытывал лишь одно желание: поскорее вернуться назад в свой чистенький аккуратный пригород, по сравнению с которым Метрополис казался обшарпанным, запущенным со светофорами на каждом шагу. В самом центре города (downtown) в жаркий день смог выедал глаза. И Ленькину машину взяли лишь потому, что, часто, парковка представляла собой большую трудность. Фиат был поменьше и поманёвренней. «Зачем мы едем?»- спросила Вита. «Меня хотят послушать». И за всю дорогу малая не произнесла больше ни слова. Прибыв по нужному адресу, Лёнька прочёл на многочисленных щитах и указателях: «Los Angeles Conservatory». Такая же надпись была над входом. «Это твоя школа?» Кивок. Запарковались на Visitors Parking. Малая, взявши маму с папой за руки, поволокла их к входу. Её здесь, по-видимому, знали и, к величайшему удивлению родителей, при встрече с ней почтительно кланялись. Она тоже неплохо ориентировалась в коридорах и проходах. Подойдя к лифтам, сделала Лёньке знак нажать кнопку со стрелкой вверх. В лифте показала два пальчика. Потянула их по коридору и остановилась перед одной из дверей. Лёнька открыл дверь, пропустил дочь и жену вперёд. Они очутились в большой аудитории. Аудитория была, как аудитория, только на сцене стояли пианино. За письменным столом сидела женщина среднего роста, живая подвижная с довольно-таки симпатичным лицом. Она шагнула им навстречу. “You must be Violet’s parents. I didn’t have an honor to meet you. I am your daughter’s mentor (так и сказала - не teacher, не instructor, а именно mentor). My name is…” Лёнька опешил от имени. “Excuse me, I apologize for the silly question, but are you that very…” Она усмехнулась. “Your daughter is exceptionally gifted and she deserves the best teacher now possible. By the way, уou can sit right over there.” Она показала на сиденья в первом ряду. Между тем аудитория наполнялась и не юными студентами и студенточками (хотя было и таких несколько), а солидными дядями и тётями в строгих костюмах. Знаменитая пианистка подвела Виолету к краю сцены. “I want to introduce my newest student Violet Vertitskiy.” Виолета, заученным движением и с достоинством превеликим поклонилась. Преподаватель подхватила свою «студентку» на руки и бережно посадила за пианино на, специально для Виолеты заказанный, высокий стул с винтовым подъёмом. Виолета принялась играть, в основном небольшие этюды, пьески и скерцо. Понимая, что крохотные пальчики быстро устанут, наставница давала ей сложные, но короткие вещи, а чтобы не было “too easy,” требовала абсолютного совершенства в исполнении. Очевидно, для собравшихся в зале было важно не что она играет, а как.
Так продолжалось около часа. Затем преподавательница обратилась к аудитории: «Welcome to ask her to perform anything you please. However, please, remember, she is just a child. In about a minute or two let us know if it’s enough for you». Зал откликнулся. Виолете предлагали сыграть Моцарта, Верди и, конечно же, Глинку, Чайковского и Мусорского. Спрашивающий обычно подавал знак рукой, ему, мол, достаточно. Лёнька наблюдал за дочерью. Слушатели, сколько бы их ни было, казалось, её совершено не интересовали и не волновали, но он то знал: этот ребёнок всё видит, всё слышит и не упускает из вида никакой мелочи. Слушанье закончилось после того, как один из присутствующих достал из портфеля какие-то листки. «I’ve composed it just early today. Can this wonderful pupil of yours play it for me? » Пианистка, явно державшая всё происходящие под полным своим контролем, милостиво кивнула. Ей передали ноты и она установила их перед Виолетой. Та с интересом просмотрела и принялась играть. Чтобы Лёньке шибко понравилась музыка- этого мы сказать не можем. Но композитор пришёл в дичайший бешенный восторг. “I couldn’t even think that it possible to play it in such a way! Bravo!” Все встали и начали аплодировать. Когда овации стихли, «хозяйка бала», с едва заметной улыбкой в уголках губ, спросила: “Anything else?” Зал молчал. “Than let me adjourn this event. And now I’d like to introduce parents of my studеnt. Welcome to Mr. and Mrs. Leonard and Vitolda Vertitskiy.” Повинуясь её незаметному, но властному жесту, Лёнька с Витой поднялись на сцену и чинно поклонились аудитории. Виолета, будучи, как все дети, маленькой обезьянкой, умудрилась под шумок слезть со стула и встать между ними. Личико её было комично торжественно серьезным и только в глазках поблёскивали озорные искорки. Потом подошла к своей наставнице. В полной тишине прозвучал её тихий голосок. “Thank you very much for your time and attention. It was an honor for me to perform for you.” Все неспеша направились к выходу.
Лёнька думал, что на этом всё кончилось и они могут ехать домой. Но не тут то было! “We’re invited to dinner. Let’s go.” Они следовали за чёрным Мерседесом своей благодетельницы по каким-то улицам - Лёнька сам даже не знал где. Наконец остановились у какого-то ресторана. Не без труда он нашёл парковку. Для них был снят целый зал. Их усадили за один стол с Виолетиной наставницей. Когда Лёнька глянул в меню, у него стало темно в глазах от цен. “Don’t worry about the prices. Just order whatever you please.” Во время всего обеда она их опекала и трогательно о них заботилась, делая это с величайшим тактом. И вообще, была она с ними проста и сердечна, без малейшей тени высокомерия, хоть и видно было - знаменитая пианистка характером была не подарочек. Лёнька ещё и подумал: истинно великие люди такими и должны быть. А высокомерие и чванство - это признаки глупости. И если среди знаменитостей такие и попадаются- значит они не умны. Ведь может же человек быть дурным и знаменитым в одно и тоже время.. Каким-то внутренним чутьём Лёнька осознавал: за ними смотрят и надо следить за каждым своим шагом, словом и жестом. Нельзя показать себя дикарями из джунглей, привезенными в Париж, но и нельзя выглядеть самодовольными тупицами, которые лучше всех всё знают. К ним подходили поприветствовать и представить себя. Лёнька буквально обалдел от имён, многие из которых он слышал по радио, а о многих читал ещё раньше. И мы, дабы не оглушить читателя обухом по голове, тоже от перечисления сиих имён пока воздержимся. Посоветовавшись вполголоса с Витой, Лёнька взял себе филе-миньон, Вита - какое-то фирменное блюдо из курицы. Они взяли также по бокалу лёгкого белого вина - к моменту отъезда всё равно выветриться. Виолета заказывала себе сама. Тихим и чётким своим голосочком она давала точные указания насчёт своей еды и было ясно: она делает это не первый раз. Ела она тоже с достоинством и изяществом. А Лёнька, глядя на неё, думал что они, по сути дела, упустили свою дочь. Рядом с ними сидела крошечная дама, очень похожая на них, и совершено им не знакомая, их и не их ребёнок.
Излишне и говорить, у Виты состоялся крутой разговор с матерью. «В конце то концов, это моя дочь!…» «А ты уверена?» Вита освирепела. «Мужик может не знать, с кем ещё его баба могла поебтись. А эта вылезла из моего живота. Как это я не уверена!?» «В роддоме могли подменить по ошибке…» «Могли, в принципе, но Виолета - эта моя копия, как на Зероксе сделана. А хоть бы и не моя была, вот как Лидочка, я всё равно имею право знать, что с ней происходит. Я её мама!» Но пар из Виты уже вышёл. Занимаясь всю жизнь бизнесом и со многими имея дело, Марго могла разрядить кого угодно, в том числе и собственную дочь. «Слушай, как она сама сказала, такие вещи не каждый день происходят. Никто не знал, что из этого всего получится, да и сейчас не знаем. Я вам сообщила, что нашла ей новую учительницу. А имя не называла, не уверена была, знаете ли вы её или нет» «Как, то есть, не знаем?! Мы как и ты, радио слушаем, а её там все время передают. И в газетах про неё пишут. Ты что думаешь, мы совсем бакланы?» «Скоро и Виолу нашу будут передавать» - сказала Марго задумчиво. На этом сюрпризы не кончились. Однажды в воскресенье Вита повезла Веню-Беню играть в футбол (бытовало даже выражение «soccer mom» - футбольная мамаша), а девочек оставила с Лёнькой. Не без основания опасаясь лишить Виолету детства, Лёнька настаивал, чтобы она бегала во дворе, баловалась и резвилась, играл с ней в мяч и учил физическим упражнениям. Виолета была не против, но больше тянуло её к пианино и толстым книгам по теории музыки. Лёнька часто наблюдал, как родители мучают своих детей, заставляя играть и зазубривать ноты. Но Виолета делала это сама, по своей охоте и тут уж ничего поделать было нельзя. Они втроём только зашли со двора, когда раздался звонок. На пороге стояла высокая стройная загорелая и неописуемо красивая девушка лет двадцати двух, одетая в сильно открытую рубашечку и шорты. Откуда такая красавица? Она должно быть ошиблась адресом. У Лёньки аж челюсть отвисла. Но красавица, видать, привыкла к подобной реакции на свой внешний вид. Она вдруг заговорила чистейшим, без малейшей тени акцента, русским языком. «Могу ли я видеть Виолету (как будто это была её подруга, такого же возраста)? Ах да, простите, Вы, должно быть, её отец… Как я раньше не подумала! Меня зовут Лида. Я её учительница…» «У неё же есть учительница…» Лида терпеливо и снисходительно улыбнулась. «Та учительница учит её музыке, а я - всему остальному. И я хочу показать вашу дочь своим родителям и ещё кое-кому, а то мне не верят. Можно взять её на пару часиков. О да! Вы ведь тоже можете с нами поехать, если хотите…» «У меня тут ещё одна дочь…» «Что за проблема!? Возьмём и её с собой!» «Заходите, чего на пороге стоять. Я их сейчас приготовлю». Виолета, успевшая было засесть за пианино слезла и неспеша направилась навстречу гостье. «Привет, Лида!» Как будто она была ей подруга такого же возраста. Вышла и Лидочка. «Ты, я вижу, Виолетина сестричка. Как тебя звать?» «Лида». «О, да мы с тобой тёзки!» Потом, сообразив, что ребёнок может не знать этого русского слова, пояснила. «Меня тоже звать, как и тебя, Лида. По русски мы тёзки, namesake». «Однако умница»- подумал Лёнька. «Девочки, снимите эту вашу одежду и бросьте в стирку. Оденьте что-нибудь получше. А мне что, костюм одевать надо?» «Нет, не надо. Это неформальная встреча. Я вас отвезу и привезу. Вам, скорей всего, предложат что-нибудь выпить. Так что пейте себе на здоровье, не стесняйтесь. Напишите Вашей жене записку, что вы у Лиды. Вита знает мой телефон и адрес».
Они вчетвером легко разместились в Лидиной ВМW, казавшейся такой маленькой снаружи и оказавшейся весьма просторной внутри. Для Виолеты Лида добыла где-то специальное сидение, такое же, как и у Марго. Сиденье это, так напоминающее детскую коляску без колёс, пристёгивалось к сидению автомобиля . Лидочку пристегнули ремнём на заднем сиденье рядом с сестрой. Лёнька сел спереди, стараясь не смотреть на, как хорошим скульптором изваянные, загорелые Лидины бёдра и коленки. Выехали на 405-й фривей и повернули вправо в сторону Лос Анжелеса. На Санта Монике вышли из фривея опять вправо. В этих краях Лёнька никогда не бывал. Вниз к океану шла узкая неказистая улочка. Никаких домов видно не было, только стена зелени с проходами в ней. Лида и свернула в один из таких проездов. Проход сделал зигзаг, за которым оказались ограда, ворота и проходная, напоминающие чем-то въезд в их завод, только ворота были низкие и ажурные. Лида подъехала к пульту и опустив стекло набрала номер. Ворота стали ползти в сторону. За оградой оказался целый городок, со своими улицами и огромными усадьбами, многие из которых были, в свою очередь огорожены. Дома тоже были большие в три этажа. У одного из таких домов Лида остановила машину. «Не буду ставить её в гараж, всё равно надо будет вас отвозить. Ничего, постоит». Это место было, пожалуй побольше того, где Лёньке когда-то дали его автомобиль. В просторной общей комнате сидели мужчины и женщины с холёными лицами. Непонятным даже ему самому образом, но Лёнька всегда как-то безошибочно отличал «своих» от американцев. Так вот, этих последних было только две пары, а остальные «наши». Хозяин дома, явно Лидин отец, представился «Миша», представил свою супругу Свету и всех остальных, имена которых Лёнька тут же и позабыл, хорошо понимая, что врядли когда-либо придётся их ещё раз увидеть. «Ты, стало быть и будешь та самая удивительная Виолета, про которую моя дочь уши мне прожужжала?» Виолета кивнула. «She doesn’t’t talk, does she?» Лида обиделась за свою ученицу. «Real smart people don’t talk much, - ответила она резко, - and she is so smart, you couldn’t even imagine. She talks when she has to and nеver more!» Откуда-то появилась небольшая доска и мелки. Лида написала на доске пример. Виолета молча решила его. Быстро, не шибко думая и, держа мелок в крохотных пальчиках, писала цифры уверено, хотя и почерком, несколько корявым. Потом был продиктован русский текст и его малая безошибочно написала.
«А теперь напиши что-нибудь по английски». Виолета подошла к стоящему на отдельном столике компьютеру, уверенным движением влючила его, вызвала word processor. Крохотные пальчики забегали по клавишам быстро и уверено, как будто это было, столь знакомое ей, пианино. Тут уж у Лиды глаза полезли на лоб. «Where... где ты этому научилась?» «В школе». «Она ходит ещё и в школу!? Ты же сказала, что учишь её всему на свете...» «Мама, школа, в которую она ходит, называется Лос Анжелеская Консерватория. Я не могу научить её всему на свете! Например, музыке. Музыке она учится у...» Тут, когда Лида назвала Виолетину учительницу наступила восхищенная тишина. «Слушай, маленькая,- Света смотрела на свою гостью сверху вниз заискивающе,- не могла ли бы ты сыграть нам что-нибудь, скажем, «Реквием» Моцарта?» «Мама!» Но Виолета, величественно кивнув, направилась к стоящему в той же общей комнате пианино (прямо дом народного творчества, а не «зала»). Подняла крышку, подкрутила стул и ловко забралась на него. Лёнька не раз слышал эту вещь ещё в Советском Союзе. В пьесе Пушкина «Моцарт и Сальери» и в кинопанораме «Ансамбль Пискарёвского кладбища». Это была заупокойная месса и исполнялась хором, оркестром и голосом. У Виолеты, конечно, был тонкий, как серебряный колокольчик, голосочек, но пользовалась она им крайне редко. Как можно сыграть такую вещь самой? Но и дочь свою он хорошо знал. Как она умудрилась сыграть, летая по клавишам своими маленькими ручками, неизвестно, Но и хор, и голос- всё как бы присутствовали, слышались, звучали, заполняя собой огромное помещение. Произведение это, в котором душераздирающий крик отчаянья так умело смешан был, в неимоверно точно подобранной пропорции, с темой вечного покоя и забвения, не могло, даже тех, кто не любил классической музыки - никого не могло оставить равнодушным. Когда смолкли последние аккорды, все были потрясены. А Света, в порыве восторга, схватила свою гостью на руки - в конце-концов, ведь это был маленький совсем, четырёхлетний ребёнок - и больше её не отпускала. Гордая и самостоятельная Виолета не возражала, и вот почему. Когда надо было по длинным коридорам переходить из одной аудитории в другую, нетерпеливая наставница хватала свою крохотную «студентку» на руки и так передвигалась. Сначала этому удивлялись, потом посмеивались и, в конце-концов, привыкли.
Всё это время Лидочка сидела, прижавшись к Лёньке, набычившись и глядя исподлобья. Со свойственным детям чувством справедливости и несправедливости, пусть не всегда объективным, но всегда обострённым, она не понимала почему такой ажиотаж устраивается по поводу Виолеты. Ведь для неё-то она была всего-навсего младшей сестричкой - и не более. Она понимала: маленькие дети требуют большей заботы, но зачем же вот так плясать вокруг неё. Она никак не чувствовала себя чем-либо хуже. Мудрая Лида моментально это заметила. Подошла, взяла ребёнка на руки, хотя восьмилетняя Лидочка уже не была такой уж маленькой, и такой уж лёгкой. Лида обласкала Лидочку, посадила рядом с собой, сбегала принесла ей кока-колы и они стали тихо о чём-то беседовать. Морщинки на Лидочкином лобике разгладились, личико прояснилось. А к Лёньке подошёл Миша. «Я извиняюсь, я так увлёкся Вашей удивительной дочуркой, что даже не успел предложить Вам что-нибудь выпить. Водка, виски, текила, любое вино по Вашему вкусу, коньяк?» Лёнька переглянулся с Лидой. «Коньяку, если Вам не трудно». Он ушёл и вскоре вернулся с пузатой рюмкой, почти доверху наполненной янтарной жидкостью. Сам, бывший советский человек, Миша, тоже, видимо не признавал этих западных условностей. Лёнька поблагодарил и пригубил. Да! Коньяк явно не был из тех, которые они покупали в Варенко за пятнадцать долларов бутылка, хотя и те были неплохие. «Вы понимаете, я читал о таких детях, по телевизору видел, но своими глазами - совсем другое дело. Моя дочь в деньгах не нуждается. Но она говорит, это просто удовольствие работать с Вашей дочуркой». «Ваша дочь, между прочем, тоже необыкновенно одаренная и с ней неожиданностей не предвидеться». «Что Вы имеете в виду?» «Видите ли, я сам не знаю, что из этого всего может получиться. Ведь завтра Виолета может мне заявить, не хочу, мол, больше играть, читать, писать, а хочу драться с мальчишками и лежать под телевизором, как все остальные делают. И что я ей скажу?» «Надеюсь, она этого не сделает». «Я тоже».
И Миша отошёл к другим гостям, оставив Лёньку наедине с его коньяком. Щедро наливая всем, себе не наливал. Лида тоже ничего, содержавшее спирт не пила. Пояснила: «Я, вообщем-то не против выпивки. Просто мне очень нужна моя голова. И папа не против выпить, иногда даже больше, чем нужно, но сегодня у него какая-то там ответственная встреча...» Под строгим взглядом Светы, юная совсем горничная-мексиканка разносила на подносе сэндвичи с икрой, осетриной и всякой разной разностью, очень вкусной. Лёнька степенно, стараясь сохранять достоинство, откушал каждого. Лида кормила Лидочку и той очень нравилось, что с нею тоже обращаются, как с маленькой. Как только Ленькин стакан пустел, его забирали и приносили полный. Чтобы не опьянеть, он пил потихоньку, редкими маленькими глоточками. Между ним и Лидой, Лидой и Лидочкой сразу же как-то установилась атмосфера дружелюбия и полного взаимопонимания. Но вот пришло время возвращаться домой. Пошли к машине. Лида вела за руку Лидочку, Света несла Виолету. Когда приехали к ним, Вита была уже дома. Они с Лидой были знакомы, встретившись, наверное, у Марго. Вита смотрела на Лиду своими лучистыми рысьими глазами и во взгляде этом скрывалась насмешка. Что было на уме у загадочной жены его - о том Лёнька мог лишь строить догадки. Скорей всего, её забавляло, как умная, красивая, богатая и избалованная девушка на полном серьезе возится с её малышкой. Возможно, она считала все эти Виолетины дела детской болезнью, из которой та когда-нибудь перерастёт и просто представить себе не могла, насколько серьезна, упряма и спокойно целеустремленна была её собственная дочь. Лиде же просто было не до того: у неё дел хватало. Она поблагодарила их за предоставленную ей возможность взять к себе Виолету, переглянулась с Лёнькой и Лидочкой, попрощалась и уехала. Вита, по свойственной ей манере, ни о чём не спрашивала, поинтересовалась лишь, чем угощали.
Когда Лёнька наутро рассказал Валере об этом визите, тот заметил. «Я про этого Мишу что-то слышал и, даже, где-то читал. Он там был каким-то там себе кандидатом наук, по каким-то техническим дисциплинам. Ну а сюда приехал - что делать? Лезть опять в академию? Это нелегко, платят мало, да и обстановка там ему, видать, не понравилась: одни идиоты. Вот он и решил, используя свои знания что-то там строить. Теперь миллионер и с именем. И про дочку его эту слышал. Талант редкостный. Она историк, скоро будет профессором, года через четыре.. Красивая, говорят, но ни с кем не знается, всё науку грызёт. Не понимаю, как это она вдруг дочку твою учить стала». «Ну это тёща моя, как-то устроила. Даже не спрашивай как, сам не знаю. Скажи мне лучше, а где Миша этот деньги взял?» «Видишь ли, Лёня, в этой стране собрать какую угодно сумму денег - это не проблема. Проблема в том, как ты их отдавать будешь. Конечно, собрать капитал не так просто, как я говорю, но вполне возможно. Найти инвесторов, организовать корпорацию и выпустить акции, ссуду взять - я знаю. Как бы то ни было, но он молодец. Впрочем, зависти у меня никакой. Каждому своё. “Edem das sein,” как немцы на Бухенвальде написали». Да, способности Марго устраивать дела переоценить было никак невозможно. Лёнька пошёл на своё рабочее место. Приближалась еврейская пасха, или Пейсах, или, как её тут называли Passover. Значение этого слова им преподаватели, сами неевреи, объяснили ещё в Риме. Когда ангел смерти шёл убивать первенцев Египта, то он проходил мимо еврейских домов, помеченных бараньей кровью, то есть, pass их over. Но Лёнька, который прошёл уже «Исход» и добрался до «Левита», считал этот праздник, как и День Благодарения своим персональным праздником. Ведь разве они не были рабами коммунизма. А кем же тогда ещё?! И вот, диссиденты пришли к фараону Брежневу и сказали: «Отпустите народ наш!» И Брежнев, в конце концов, не смотря ни на какие репрессии, всёж-таки отпустил.
Зоя, ко времени описываемых нами в данный текущий момент событий, была произведена в учительницы с повышением оклада почти вдвое. Неслыханные льготы, включая одну из самых лучших в стране медицинскую страховку, ей дали ещё раньше, когда утвердили на постояную работу. Страховка покрывала Фомина и Симона. Так вот, незадолго до Пейсаха, ещё всего одна в этой школе, кроме Зои, учительница-еврейка подошла к ней и предложила пойти на пасхальную службу в синагоге одного из бесчисленых соседних городков. С собой можно было взять сколько угодно гостей. Зоя, в свою очередь предложила мужу и Вертицким. Все дружно согласились. Фомин, с полного, разумеется, согласия владельца, почти всегда держал у себя чей-то автомобиль из тех, на который владелец жаловался, а определить причину было весьма нелегко. Фомин и ездил на таком автомобиле до тех пор, пока неполадка не давала себя знать. Тогда он неисправность устранял и возвращал машину хозяину. В этот раз это была Тойота Терсел, в какой легко разместилось тройственое фоминское семейство. Вертицкие в «Жигули» не влазили и пришлось взять Континенталь. Зоя, под руководством Фомина, взявшего не себя роль штурмана, ехала впереди, а Вита следом, стараясь не терять подругу из вида. Синагога снаружи мало чем отличалась от любого другого прямоугольного здания многоцелевого назначения, типичных для этой местности. Была, сравнительно большая, стояночная площадка (parking lot) и наши герои, приехавшие к тому же заранее, без труда нашли себе места. Внутри были коридоры, офисы, комнаты для разного рода деятельности и зал для молитвы, который они называли sanctuary. К зданию примыкал внутренний двор, где были какие-то ещё помещения. И тут Лёнька увидел Зину. С ней был муж и девочка лет трёх, должно быть, эта самая Сима. Зина тоже увидила Лёньку и, схватив за руки дочь и мужа поволокла их навстречу ему. «Это Лёня! Мы с ним вместе работаем! Лёня, это Сева, мой муж, а это Сима, дочка. Как вы сюда попали!?» Она прямо запыхалась от восторга. «Зина, подожди. Давай всё по порядку. Вот моя жена Вита, вот дети- Веня, Лида и Виолета. А это Фомины - Андрей Игнатьевич, Зоя и Сёма. Это Зоя получила сюда приглашение. А ты что тут делаешь? Я что-то не заметил, чтобы ты была слишком набожной». «Я нет. Мы сюда Симочку в садик водим. Пожалуй, дороговато, но зато я знаю: тут с ней ничего плохого не случится и ничему такому нехорошему не научат…» Все тут же перезнакомились, пожали друг-другу руки.
Сева Лёньке понравился. От Зины он знал, что тот работает станочником, или, как тут говорят, «машинистом» на одном из крупных заводов в окрестностях Лос Анжелеса. Он хорошо зарабатывал и, как большинство такого рода людей, знающих себе цену, держался с достоинством, но, и в то же время, без излишней гордыни и высокомерия. Всем он явно понравился - простой, добрый, хороший парень. Сима тоже была просто прелесть и как-то быстро сошлась с Виолетой. Они побежали вместе по залу. Зину всерьоз не восприняли. Только Вита вперила в неё свой пронизывающий взгляд, потом перевела его на Лёньку и обратно не Зину. Что она там увидила или не увидила, того нам не знать, но успокоилась и больше к этому вопросу не возвращелась. Тем временем еврейцы-красноармейцы собрались, все уселись и служба началась. Равин, симпатичный довольно-таки мужчина лет тридцати пяти, бритый, произносил молитвы по аглийски, затем бросал несколько фраз на иврите и всё в таком духе. Лёнька из этого мало что понял. К счастью, служба шла недолго. Потом равин подошёл к новеньким, представился, приглашал приходить на еженедельную слубу по субботам. Он, впрочем, явно не верил в возможность такого рода событий. Успел, видать познакомиться с «нашими». Затем чинно разъехались отмечать. Осознавал ли Лёнька или, скорей всего не осознавал, но так состоялось первое приобщение Лёньки к своему народу. А утром примчалась к нему Зина. Так получалось, они прибывали на работу одними из первых. Лёнька, как мы знаем, вообще опаздывать не любил, а Зину «по пути на работу (а если точнее, то сделав приличный крюк)» завозил Сева. «Слушай, а у тебя жена такая красивая! Теперь понятно, почему ты ни на кого и не смотришь (под «кем- то» она явно имела в виду себя)!» «Ты ведь тоже очень красивая, да ещё, вдобавок к этому, и моложе...» «Я это знаю (ложной и совсем никому ненужной скромностью Зина явно не страдала). Но вот есть в ней что-то, сама не знаю…» «Чего в тебе нет?» «Ну да, вроде этого. А младшая твоя - такая прелесть! Как они с Симой игрались. Давай сделаем как-то, чтобы они чаще встречались. Не хочешь её в наш детский садик водить?» Что это? Наивное пожелание или… Лёнька был склонен верить в первое. «Видишь ли Зин, пока мы боролись за выживание, тёща моя, витина мама, прибрала Виолету к рукам и она её ни за что не отдаст. А жаль. Она действительно лишина детского общества». Это последнее Лёнька сказал, пожалуй, самому себе. «А почему у тебя дети друг на друга совсем непохожи?»- спросила Зина со столь свойственной ей бестактностью. Впрочем, это и в самом деле бросалось в глаза и Лёньку вопрос даже не покоробил. «Видишь ли, Зиночка, у меня и моей жены это второй брак. У меня дочь, у неё сын, а Виолета- общая». «Как это твоя первая жена отдала тебе дочь?!» «Зина, моя первая жена никогда бы не отдала нашу дочь никому. Меня тоже. И я бы не променял её ни накого. Она, может, не была такой красивой как ты и Вита, но она была самой лучшей на свете…» «Как это была?... А, я понимаю!... Ой, Лёня извини!.. Я не хотела… Пожалуйста!» «Ладно, Зин, ты-то ведь не знала…» «Конечно же не знала!» «Вита тоже сама не рассталась бы со своим мужем. И он с ней. Красивый был, сильный и умный парень. Ну а получилось, что мы теперь вместе - вот и всё». «Да, часто интересно в жизни бывает. Как в романе». Она погладила Лёньку по руке да и пошла на своё рабочее место, тем более, что было уже без трёх восемь.
Фомин с самого начала поставил бизнес на широкую ногу. Когда рядом освоболилось соседнее помещение, он занял его расширив свои производственые мощности. Пригластил Мишу, пообещав платить чеком, честь-по чести, со всеми вычетами. Более того, через Виту и её начальницу он организовал всем у него работающим недорогую медицинскую страховку. Сын Миши Гриша к тому времени закончил престижную автошколу. Фомин взял и его на правах бригадира, слесаря и частично управляющего делами. Парень он ведь грамотный и все эти государственые бумаги и ответы на бесчисленые запросы составлял быстро и легко. И в ручной работе весь пошёл в отца, работал толково, быстро и ловко. Фомин платил каждому намного больше, чем в любом другом месте, но и работы они делали вдвоём за пятерых. Так что обе стороны были друг другом довольны. И, к тому же Фомин вполне мог им доверять. В известной степени, конечно, насколько вообще можно доверять другому. Когда работы стало совсем невпроварот, он нанял мишину дочь Свету, как раз окончившую к этому времени High School, на роль секретарши-рецепшионистки-завхоза. Та быстро освоила дело и почти начисто избавила Фомина от первичного контакта с клиентами, а брата- от писания бумажек. К тому же она заказывала запчасти, материалы и, при случае, могла и гаечным ключём поработать. Тоже в отца пошла. На катином фронте дела шли медлено и, казалось конца-края не будет. Помимо денег, адвокату, на все эти бесчиленные аппеляции бесчисленных отказов, приходилось писать сотни бумаг на русском и английском. И Зоя, и Вита активно участвовали. Часто на это уходили часы. Фомин купил им специально для такого случая машинки с русским и английским текстом. Впрочем последняя использовалась и Зоей для составления учебных планов и конспектов уроков.
Валера познакомил Лёньку с другими любителями оружия в их отделе. Это был высокий ладный голандец и немецкий еврей. Оба не только стреляли, но и имели FFL (Federal Firearms License), дающую им возможность покупать оружие на оптовых базах со скидкой где-то двадцать пять процентов и продавать его на дому, в основном друзьям и знакомым. Так как накладные расходы у них были меньшие, то и цены они предлагали несколько меньше, чем в магазинах. Оба дали им грубо отпечатаный и размноженый на Зероксе каталог о трёх страницах с перечислением имеющегося оружия на продажу. У немецкого еврея, а его звали Бруно, среди прочего было два револьвера Кольт Питон. Одни воронённый со стволом четыре дюйма, другой- нержавеющий, шесть дюймов. Оба по тристо пятьдесят. «Слушай,- сказал Валера,- это самый лучший американский револьвер серийного выпуска. А цена потрясающая! Сам бы купил, но мне этого добра уже девать некуда. Я не даю тебе советов, я не знаю твоих обстоятельств - у тебя ведь большая семья - но на твоём месте, я бы такой возможности не упустил». Лёнька решил посоветоваться с Фоминым. «Ты знаешь что. Я и сам думал, мне в бизнесе надо, на всякий случай, какое-то оружие иметь. Тут всяких бешеных хватает. Я с револьверами дело имел мало, но скажу тебе - это оружие простое, безотказное и надёжное. В пистолете или предохранитель забудешь скинуть, или затвор передёрнуть, а то и патрон уткнётся- и всё тебе. А этот не подведёт. Поехали посмотрим. Твой приятель говорит, это самое лучшее. Лучшее и надо покупать, дешевле обойдётся». Лёнька договорился с Бруно не восресенье. Бруно ни на грам не был религиозным и можно было бы договориться на субботу, но у Лёньки появилось какое-то чувство, что делать покупки в субботу не следует. По возможности, во всяком случае. Возможность не покупать в субботу была, и Лёнька решил ею воспользоваться. Бруно жил миль двенадцать от них в длином, похожем на сарай, одноэтажном доме. В доме том имелась гиганская общая комната. Скромная довольно-таки кухонька и три не слишком уж большие спальни. Это не шибко отличалось от лёнькиной квартиры, за исключением обширного двора, где была беседка со столом, деревья и кусты вдоль забора и пустое пространство засеяное травой. Показав, как водится, дом и двор, Бруно приступил к делу. В гараже у него стоял у стены внушительных размеров сейф. Открыв его, хозяин показал своим гостям разные пистолеты и револьверы. Принёс откуда-то несколько винтовок и дробовиков. Лёнька никогда в жизни не держал даже в руках ни одну из таких вещей. Охотничья винтовка центрального боя с затвором чем-то напоминала малокалиберку, только отверстие в стволе побольше, а затвор и оптический прицел - помассивней. Ружьё - магазинка, самозарядка или со скользящим цевьём - это было нечто совсем новое и интересное.
Дошло и до того, за чем они, собствено говоря, приехали. Револьверы с первого взгляда поражали качеством отделки. Плоскости курка и спуска явно были притёрты с обоих сторон и работали плавно, мягко, без малейшего усилия. Не задумываясь решили купить. Бруно посоветовал Фомину взять револьвер с более коротким стволом, коль скоро он намерен использовать его для самообороны: так легче будет им маневрировать. А Лёньке для стрельбы в цель длинный ствол подойдёт больше. На том и сошлись. Бруно объяснил порядок. По законам штата Калифорнии при покупке пистолета или револьвера у дилера, тот обязан заполнить определённые формы, копии которых посылаются в Департамент Юстиции штата. И если в течении пятнадцати дней оттуда ничего не будет слышно, тогда только дилер может отдать покупателю оружие. Они могут заплатить половину, а вторую половину - потом. Так и сделали. Через пятнадцать дней Бруно сообщил Лёньке, что они могут приехать и забрать свои револьверы. На вопрос не мог бы ли он привезти их на работу, пояснил. Во-первых нужна личная явка покупателя, во-вторых передача оружия (так это называлось) могла состояться только в том месте, где зарегистрирован бизнес. И вообще, за ними строго следят и в случае чего заберут права, ещё и оштрафуют. Ничего не оставалось делать, как только подчиниться неизбежному. Надо было испытать приобретения на деле. В Варенке купили себе патронов - одну коробку магнум на двоих, остальное 38 Special разных типов. Договорились поехать в тир в воскресенье. Валера пожелал присоединиться, а Лёнька решил взять с собой Лидочку. Все приводят детей, а он что - рыжий? Взял бы и Веню-Беню, но тот наотрез, категорически отказался. Так как уменье стрелять не является жизнено-важным навыком, Лёнька настаивать не стал. За Лидочку надо было расписаться, а денег за неё тир-мастер опять не взял. “Future customer for life,”- пошутил он. Ещё дома Лёнька нарисовал на бумаге и показал на «живом» пистолете как надо целиться. Лидочка вроде бы поняла. В тире, Валера, зарядив один из своих револьверов специальными учебными патронами, дал ей попрактиковаться в спуске курка. Он ложил на планку ствола деситицентовую монету (дайм). В момент спуска монета не должна было падать. Ребёнок освоил и это. Тогда Лёнька зарядил магазин пятью патронами, загнал патрон в патронник и передал дочери пистолет. Лидочка начала целиться. Лёньку, наблюдавшего сзади и сбоку, поразило, что оружие у неё в руках застыло неподвижно и почти не движется. Когда из дула вырвалось оранжевое пламя, пистолет не дрогнул. Это значило Лидочка освоила технику спуска отлично. После пяти выстрелов глянул в бинокль. Где-то на одиннадцать часов в районе девятки виднелось крупное отверстие. Если бы пистолет не был малокалиберным, можно было бы подумать, что девочка попала один раз, а остальные промазала. А так оставалось одно- она всадила все пять пуль почти в одну точку. Ничего никому не говоря, Лёнька объяснил дочери в чём её ошибка и снова заярядил ей пять патронов. В этот раз дырка была уже в центре мишени. Тогда Лёнька попросил Валеру посмотреть. «Ты хочешь пострелять это?» Лёнька показал на револьвер. «Я попробую». «Постой,- вмешался Валера,- я дам ей своих патронов. Они мягкие и почти не дают отдачи». И он протянул им зелёную прозрачную пластиковую коробку. Лёнька заполнил барабан патронами, показал как взводить курок. Ребёнок взял огромный револьвер. И опять дуло не дрогуло. Отдача, правда, была, но на результат она никак не повлияла. В круге «Х» зияла сплошная дыра. Ну и ну!
Оказалось, и другие с интересом наблюдали за происходящим. К ним подошли. “Listen, Leonard (а Лёнька успел уже тут примелькаться и его знали), it looks like your little daughter has a gift!” Подошел и тир-мастер из своей коморки узнать в чём дело. Посмотрел тоже. Он достал из бумажника визитку и протянул Лёньке. «My daughter is a sergeаnt with our police department. She is a shooting instructor. I’ll tell her today and you call her tomorrow. She might know something about it». «На сегодня с неё хватит,- предложил Валера,- а то ребёнок устанет и начнёт мазать. И это может оттолкнуть её от стрелкового спорта». С этим Лидочка согласилась. Поменяли мишени и Лёнька забрал лидочкину мишень с собой. Затем он и сам вдоволь натешился своим новоприобретением. На что способен этот револьвер после Лидочки сомневаться не приходилось. Лёнька тоже вкладывал все пули в круг два-два с половиной дюйма - и это было неплохо. Фомин оказался отличным стрелком. Когда он держал в руке револьвер, руки его и вся фигура становились как камеными. Они с Валерой познакомились. Тот дал ему пострелять из своих пистолетов. Фомин сказал, что если у него будут проблемы с машинами, то пусть привозит. Валера дал Лидочке пострелять ещё и Браунинг High Power и тут она показала класс. «А мои дети совершено этим не интересуются. Им бы всё компьютер да компьютер…» Фомин был доволен. «Я в жизни револьвера в руках не держал. Это нечто бесподобное!» Постреляли и магнум. Насчёт этого Лёнька решил: такое ему не нужно. Может кому стрелять на сто метров или охотиться, но для стрельбы в цель - никакого смысла. Грохот, пламя, отдача, а улудшение результатов весьма сомнительно. Не успел Фомин обзавестись одной единицей оружия, как последовали и другие. Как-то один тз его постоянных посетителей принёс ему чёрный мешок из-под мусора, в котором лежало нечто длинное. “Тake it. My son’s mind is not in good order. I afraid all the time something terrible will happen. I didn’t use it for a long time and I’m not sure it works. You’re mechanic and you’ll figure out.” Лёнька как раз зашёл просто так проведать Фомина, а делал это он довольно часто. Вдвоём они открыли мешок. Там была короткоствольная винтовка с рычагом позади спусковой скобы. Это было чисто американское оружие. За пределами США оно хоть и встречалось, но крайне редко, а в СССР - ещё реже. Кроме винтовки был ещё шомпол, наконечники и щётки для чистки и полторы пачки странных патронов. Наши герои видели такое разве что в кино да на полках таких магазинов, как Big 5 или Varenco. Фомин действительно быстро «вычислил» как эта штука работает. Над ванной для мойки деталей он промыл керосином все механизмы. Потом они отвели рычагом затвор, прочистили ствол и осмотрели. Он оказался в порядке, без раковин, ржавчины и царапин. Края нарезов были чёткими и острыми. Механизмы работали плавно и не заедали.
Через какое-то время одна бабка принесла фронтовой пистолет своего только что скончавшегося мужа. Ей самой он был не нужен, отдать некому, а выбрасывать или идти сдавать в полицию на переплавку не хотелось. Валера сделал им копию инструкции и они вдвоём разобрали пистолет. Как всё фронтовое оружие, он быд сильно потёрт снаружи, но стреляли из него, видать, мало. Сорок пятые патроны в Варенко были, хоть и недёшево, и они попробывали оружие в тире. В отличии от своего дальнего родственика, Кольта Питона, армейский пистолет Кольт 1911 исключительным боем не отличался. Но Фомин умудрился вложить все пули в круг четыре дюйма на двадцать пять метров – «чего же боле» можно было ещё от него ожидать. Фомин поставил пистолет на дежурство в своей конторе, а револьвер разрядил и отнёс домой, где подыскал для него подходящий деревяный ящичек. Эта вещь не для грязной работы. Лёнька между тем позвонил полицейше, дочери тир-мастера. Та уже слышала о Лидочки от отца. Договорились встретиться в тире в субботу в одинадцать утра. Полицейша оказалась дамой лет тридцати пяти-сорока, невысокой, крепкой с круглым приветливым лицом, не лишённым миловидности. Одета была в штаны от тренировочного косюма и спортивную же рубашку на выпуск. Она серьозно, как со взрослой поговорила с Лидочкой и той это очень понравилось. Спросила как учится, какие оценки. И только потом попросила её пострелять. Так как между сменами мишеней проходило, обычно двадцать-двадцать пять минут, Линда, так её звали, взяла три места. В первую мишень Лидочка выпустила десять пуль из Вудсмана, во вторую- из Кольта и в третью - из странного пистолета, который Линда принесла с собой. Это был интересный пистолет с массивным стволом, грибовидной рукояткой и с магазином впереди спусковой скобы, на манер комисарского Маузера. У Линды был не бинокль, а специальный телескоп на треноге, через который она смотрела пробоины. “Yes, Mr. Vertitskiy, your little daughter undoubtedly has а gift for shooting. I am teaching people how to shoot, but I am not a coach. Eventualy I’ll find one for her. But so far she has to establish a name for herfelf. And best way to do so is to participate in various contests and competitions. Let’s start with our police event. I’m inviting her as a guest shooter.” Она тут же написала место, где состоятся соревнования и когда. Посоветовала, пока суд да дело, потренироваться несколько раз на всякий случай.
Соревнования происходили в полицейском тире, обычно открытом для общей публики только три дня в неделю. Лёнька взял «больничный день» и повёз дочь по данному ему Линдой адресу. Там стояло множество полицейских машин. Линда подъехала в одной из таких. На этот раз она была в форме с бляхой и даже с дубинкой. Показала Лидочке свою машину, в которой было короткое ружьё со скользящим цевьём, закреплённое в специальном держателе по центру. Затем Линда повела их вовнутрь. Сидящая на входе молодая женщина проверила по спискам, нашла Лидочку и их пропустили. Во дворе сновало множество участников, кто в форме, кто без, с пистолетами и револьверами на поясе или в специальных ящичках. Такие ящички продавались недорого в Варенко и следовало бы и ему купить несколько. За перегородкой гремели выстрелы. Лёнька тут же одел на Лидочку очки и наушники, на себя тоже. Все подолгу ждали своей очереди стрелять, но взрослые, не сговариваясь пропустили ребёнка вперёд. Лидочка выступала в двух категориях - служебный револьвер и малокалиберный пистолет. В данный момент шёл отстрел по первой категории. Поскольку в описываемый период большинство полицейских было вооружено револьверами, лёнькин Питон проходил, хотя револьверы у полицейских были, в основном, Смит и Вессоны. Лидочка отстрелялась и вышла держа револьвер, как её научили, за проём в рамке и дулом вниз. В категории малокалиберного пистолета участвовали немногие любители, претендующие на то, чтобы стрелять лучше, чем средне взятый рядовой полицейский. Линда настояла, чтобы Лидочка воспользовалась её пистолетом, швейцарским Хамерли, потому как с Вудсмэном среди любителей такого класса делать было нечего. И патроны свои дала. Потом ждали пока отстреляется сама Линда, выступавшая в трёх в классах: ещё и по служебному пистолету. Поехали поесть в полицейской машине, причём, Лёнька с Лидочкой сидели сзади в клетке для арестантов ибо представителям общей публики сидеть на переднем сиденье не разрешалось. К трём соревнования стали подходить к концу. Часть участников, явно ни на что не надеясь, разъехалось. Остальные собрались во дворе, ожидая результатов. Судьи необычно долго совещались.
Наконец, вся судейская коллегия появилась на публике. “We’re sorry for delay, but something unusual has happened today. A young lady, Lydia Vertitskiy, took off two titles together. She is just eight years old and cannot belong to any department- though we’d be happy if she grow up and join us - so, we have had some difficulties in judgement. After some deliberations we decided to aword Miss Lydia a Smith and Wesson 22 LR pistol, Model 41. Welcome Lydia!” Все заапладировали. Линда вывела за ручку застеснявшуюся Лидочку и сильными руками своими подняла её над головой, показывая всем. Лёньку завели в контору, взяли у него права и проверили на компьютере. Потом заставили его своим почерком написать на листе бумаги, что он принимает оружие для своей дочери и будет держать его по достижению ею двадцати одного года. Лёнька сделал, как ему велели и Лидочка получила коробку с пистолетом. Кроме того дали грамоту, документы на пистолет, конверт и плотный пластиковый мешок туго набитый чем-то. По приезду домой, Лёнька обнаружил в конверте чек на сто двадцать доларов - лидочкин приз, а в мешке - приспособления для чистки и многие другие нужные стрелку мелочи. Лёнька, с полного согласия Виты, решил открыть для Лидочки сберегательный счёт, а чтобы Бене не было обидно, то и ему. Так в восемь лет Лидочка оказалась полноправной владелицей своего собственого пистолета и счёта в банке - и всё это ею самой и заработаных. Неплохо!
Каждому натурализованому гражданину США на веки запомниться служба, именуемая INS (Immigration and Naturalization Service). Знакомство с этой печально известной организацией начинается ещё задолго до получения гражданства, когда подаёшь на так называемую Green Card - вид на постояное жительство с правом легально работать. Лёнька видел эту карточку и была она совершено белой. О происхождении названия можно было только гадать. Должно быть потому, что владельцу карточки давали “green light” на проживание в стране. Обычные иммигранты могли обращаться за статусом вскоре по приезду. Но мы не были обычными иммигрантами, мы были refugees-paroleе. В американском языке общее значение слова “Parol”- это условно-досрочное освобождение из заключения. То есть ты пока живёшь на свободе, но считаешься сидящим и за тобой наблюдают. Нарушил - назад в тюрьму. Поэтому иммигранты по этой статье жили в стране условно. За ними наблюдали. Сделал чего не так - вон из страны. И только после двух с половиной лет можно подавать на «зелёную» карточку. Наученый другими своими сотоварищами, Лёнька съездил в ближайшую контору ИНС и взял формы. Зоя заполнила их для всех на машинке. На работе сделал копии: а то к моменту подачи на гражанство всё позабываешь, что написал. Это была самая лёгкая часть дела. А вот для подачи бумаг нужна была личная явка заявителя. Ещё нужны были отпечатки пальщев. Как это всегда бывает, возле этого дела кормились масса агенств по заполнению форм для тех, кто сам не в состоянии этого сделать (а таких, как им вскоре предстоит узнать, было масса), советам и по снятию отпечатков пальцев, в том числе. Работа была грубой, а плата - огромной. Вот тут Лёньку и осенила одна блестящая идея. Он позвонил своей новой знакомой и та охотно согласилась помочь им. Действуя ловко и привычна она сняла отпечатки на карты взятые в ИНС. Фомин предложил свои услуги, если у Линды будут неполадки с личным автомобилем (она, как и Валера, вскоре станет долголетней клиенткой Фомина. Причём, ему нередко перепадал и ремонт служебных машин),
Накануне детей отвезли на ночь к Марго. В контору приехали к пяти утра и обнаружили уже предлинейшую очередь. Кроме них, белых в той очереди не было- одни мексиканцы и узкоглазы, в основном вьетнамцы - такие же, как они сами беженцы от коммунизма. Многие из этих последних принесли раскладушки и заняли позиции ещё с вечера. Только к пяти часам, перед самым закрытием, удалось им достояться и подать бумаги. С ними провели собеседование - вот для чего нужна была личная явка. Теперь не пройдёт и полгода, как их вызовут, скажут что их ходатайство удолетворено, а ещё через три месяца и сами карточки придут по почте. Впрочем, никаких неудобств от отсуствия вышеупомятутых карточек наши герои не испытывали. Единственым нужным документом здесь являлись водительские права, а таковые у них давно имелись. Тем временем жизнь шла своим обычным порядком. Как-то голандец, а его звали почему-то Ганс, принёс на работу рекламу предстоящего в городе Помоне Gun Show. Там были изображены прилавки, полные оружия, люди в нацисткой форме, многочисленые павильоны. Лёнька с Валерой решили съездить в восресенье и посмотреть. Хотел взять с собой ещё и Лидочку, но побоялся, что ребёнок устанет. Он возьмёт её в следующий раз. Лёнька заехал за Валерой в восемь утра. Они решили ехать на Лёнькиной машине, как на более экономичной и более компактной. Лёнька заранее уже проработал маршрут. Поехали по 60-му, перешли на 57-й и когда тот закончился и раздвоился, свернули направо в 210-й, и вскоре были на месте. Зрелище действительно было потрясающим. Ведь ничего подобного, должно быть, нигде в мире нет, да и быть не может. Это, по сути дела, была выставка-продажа и почти всё, что выставлялось можно было купить. Они ходили из павильона в павильон. Чего тут только не было! Дорогие, по тридцать тысяч, двустволки и старые потёртые пистолеты, запчасти, патроны, ордена и медали и военная форма множества разных стран (в том числе даже советсая и нациская), принадлежности, книги. Очень многие, принеся для видимости какой-нибудь дохлый пистолет или ружьё, продавали всё на свете - ювелирные изделия, инструменты, игрушки - что только в голову может придти. И тут Лёнька увидил его. Две женщины, похоже, мать и дочь, продавали всякую всячину. Отдельно лежал странный пистолет. Тут Лёнька сразу же узнал пистолет из своего сна. Парабеллум был белый, как во сне, но без магазина (этого во сне увидить было трудно). Впрочем магазинов в те времена было множество, всего по десятке штука. К спусковой скобе привязана бирка с надписью «$250». Короче, коротко и ясно. Перед лёнькиными глазами стоял его сон. Всё совпадало до самых мельчайших подробностей - прилавок, женщина…
Лёнька взял пистолет в руку. Сидел в руке хорошо, казался маленьким лёгким и изящным. На пистолете имелась какая-то дарственая надпись готическим шрифтом. Подошёл Валера. «Это комерческий Парабеллум образца двадцатого года. Коллекционной цености не представляет. Да ещё и в тридцатом калибре. Патроны дефецитны и дороги». «Всё равно, я хочу его взять». «Ну чтож бери, если хочешь. У меня самого куча бесполезных наганов валяется» “I would take it, if you give me some discount. I have to buy a magazine, you know.” Женщина подумала. “Oh well. Two thirty, that’s all I can do for you.” “All right, I’m taking it. Will you accept my check?” “I will. If it’s bounces I’ll send you to Siberia.” Она улыбнулась своей же шутке. Лёнька забрал пистолет, для которого ему дали непрозрачный пластиковый мешок. Чуть дальше Лёнька купил два магазина, убедившись, что они подходят. Теперь нужны были патроны. Их удалось найти не легко и не быстро. И стояли они двадцать пять за пачку. Валера был прав. Лёнька купил ещё по мелочам всяких принадлежностей, Валера - капсюлей и пороха для перезарядки патронов. Вита, к счастью, памяти на оружие не имела и не узнала пистолет, такого же типа, из которого был убит её муж. За деньги тоже не ругалась. Сказала только: «Ты скоро целое отделение милиции вооружить сможешь». Это было недалеко от истины. Фомину продолжали носить всякое оружие и он, будучи не в состоянии уже всё разместить, начал делиться с Лёнькой. Так у того появился тоже сорок пятый Кольт (много, должно быть, этого добра было в обращении), винтовка калибра 30-06 и ружьё-самозарядка Ремингтон в двадцатом калибре. Парабеллум Лёнька взял в тир и выстрелил из него всегл лишь две обоймы: жутко дорогие патроны надо было беречь.
Неожидано из Госдепартамента (что в США эквивалентен министерству иностранных дел) пришло извещенеие. Екатерине Фоминой разрешается въезд в США на постоянное место жительство для воссоединения со своим отцом Андреем Фоминым. Адвокат быстро составил вызов и отправил его по назначению. Больше он ничем пока помочь им не мог. Теперь Фомин пустил в ход свои связи. Кате и своим бывшим содельникам оставлены были ещё до отъезда очень подробные инструкции к кому обратиться и что сказать. И когда Катя позвонила (а у неё были номера телефонов не только Фомина- домашний и рабочий - но и лёнькин и, даже Марго, на всякий случай) и сообщила о получении и подаче вызова, Фомин тоже сделал несколько звонков. Машина заработала. Как-то, на очередном мероприятии- а собирались они по-прежнему, хоть и реже, но регуляно - Фомин сказал Вите: «У меня есть новость. Обидчика твоего, Кольку Грядкина, грохнули». «Как!»- спросил Лёнька совсем почти машинально. «Очень просто. Застрелили, а тело в ванне растворили и канализацию выпустили. Был такойи- и нету. Даже камня от него не осталось». Почему-то сообщении о казни Грядкина Лёньку, нет не взволновало, но как-то встревожило. Так уж мы, во всяком случае, большинство из нас, устроены. После совершения зверского убийства кричат: «Я бы его зубами на мелкие куски разорвала бы!» Но когда убийцу волокут на гильотину, всем его жалко. Честно говоря, жалеть беспутного Кольку, он не жалел. Всё-таки, он ведь убийца. Получил, как тут в Америке говорят, то, что попросил. Была только одна задняя мысль. От того, что Кольку убили, Виктор ведь не оживёт. Вот дали бы ему пятнадцать лет. Кто знает, отбыв этот срок, стал он может быть вопиеть: «Не поднимайте руки на ближнего своего!» Или, наооборот, вышел бы закоренелым бандюгой и убил ещё Кто знает. Ведь лагерь - это академия для преступников.
Этот день был не «факальный» и Вита уже стала укладываться поудобней, чтобы по всегдашней манере своей, выключиться со скоростью звука. «Вит, а Вит, слушай, а ты довольна, что Кольку…» Та мнгновено стряхнула с себя сон. «Ты знаешь, раньше бы может радовалась, а счас как-то нет. Изменилась я. Ты на меня плохо влияешь». И она рассмеялась своей же шутке. Нет, не Вита сама, конечно, но взгляды её действительно резко поменялись, часто на все сто восемьдесят градусов. Она, например, взахлёб, до двух ночи, читала того самого Солженицмна, которого она «расстреляла бы». И категоричности в её заявлениях стало поменьше. «А ты знаешь, Лёньчик, грех конечно так говорить, но если бы не он, нам вместе не быть. Я бы для тебя с Виктором расходиться не стала…» «И я со своей Верой» - подумал Лёнька и смолчал. Если бы она знала, если бы она могла знать! Ведь покойный был лишь всего-навсего орудием могучей всесильной воли. Также как и контролёр ОТК, пропустившая дефектный шкворень прицепа на сборку. «О Господи!- пришла вдруг в голову шальная мысль, - Ведь Колька-то, он же третья жертва этого самого моего неуместного нелепого желания…» «Я не знаю, но, может всё к лучшему. Мне с тобой как-то хорошо, уютно, спокойно…» «А разве Виктор не был сильным, добрым, красивым, умным. Разве не любил он тебя и не заботился о тебе и Веньке. А **** наверное так, что я со своим поциком ни в жисть не смогу…» Вита было собралась рассвирепеть - а ей это было сделать запросто - но передумала. «Странно! Сколько я знаю баб, какие не раз замужем, все они в один голос твердят, как их новый муж до смерти обижается, когда о старом говорят, а ты сам спрашиваешь. Да он меня очень любил... Вот только я теперь не уверена, любила ли я его... По настоящему, я имею в виду. Да, болт у него был приличный. Доставал до самого донышка, даже больно было. Пока выебет, я иногда три раза кончала. Только вот делал он это нечасто. Если я раз в полторы недели имела - и то хорошо. Ты видишь, я на это дело не падкая, но иногда хочется, станешь к нему ласкаться, а он погладит по головке - спи мол. А ты вот никогда мне не отказываешь. А что касается *** - то и хуй с ним: не всё ли мне равно. Мне ведь что надо? Кончить. С тобой я всегда кончаю, а как, да что и чем - какая мне заразница…» Эти рассуждения, вилимо, распалили Виту и она, нарушив свои же собственные правила, принялась ласкаться к Лёньке. Ничего, она своё всё равно завтра упустит.
Фоминские связи сработали отлично. Не прошло и трёх месяцев, как Катя позвонила и сообщила о своём прибытии через Гамбург в LAX (то есть аэропорт Лос Анжелес) авиолинией КLМ в ближайшею среду. Так получилось, что и Фомин, и Вита, и, даже, Марго - все были очень, очень заняты и никак не могли встретить Катю. Зою посылать в аэропорт было нельзя. Оставался один Лёнька. Он взял больничный день (чего добру пропадать) и, примерно, ко времени прибытия, поехал: прибывшая должна ещё пройти таможню и получить багаж. Проехав в “Arrival” и найдя нужную авиалинию, Лёнька запарковав машину в закрытом гараже, вошёл в помещение аэровокзала. Сообщили о прибытии рейса. Ждать пришлось долго, но что он мог сделать. Наконец, по эскалатору стали спускатиься вниз пассажиры. Лёнька всё смотрел и смотрел и, когда он почти решил, что с этим что-то не то, показалсь до боли знакомая фигурка. Катя была одета в серые брюки и такой же со вкусом подобраный по цвету свитер. Лицо её было торжественым и серьозным. Лёньку узнала она издалека. Бросилась вперёд. «Ты что один?» «Пока да». Она впилась в поддатливые лёнькины губы. «Боже! Лёничка, ты даже не представляешь, как я соскучилась за тобой! Видишь, я пообещала тебе- и вот мы опять вместе. Разве нет?» «Вместе, Катенька, вместе». Всего багажа у Кати был маленький чемоданчик, больший, чем атташе, но меньше нормального. «Я везу багаж, Лёничка, который ни одна таможня у меня отнять не сможет». В том же комплексе, где жили и Фомины, и Вертицкие, для Кати сняли третью, ту самую двухэтажную кватриру. Но об этом Лёнька пока не распростронялся. Он взял у Кати чемоданчик и они, рука об руку, пошли в гараж. Казалось, что гиганский аэропорт с его суетой, не произвели на Катю никакого особого впечатления, может, после Гамбурга. За те годы, что они не виделись, Катя, конечно же, стала… старше (впрочем, он сам тоже не помолодел, должно быть). Лицо её, также по-прежнему красивое, приобрело решительное, упрямое, даже, может быть, злое, выражение человека, который знает, что он делает и чего хочет добиться. «Катя, смотри на чём мы сейчас поедем». «Ты глянь, мои Жигули! Не зря ведь говорят люди: мир тесен».
Лёнька выехал на «бульвар» Эль Сегундо, доехал до 405-го фривэя, вошёл и повернул налево на север. Машин в это время дня и в этом направлении было сравнительно немного и они за какие-то тридцать восемь минут доехали. «Вот где мы все пока живём и ты тоже будешь здесь жить». «Почему же пока?» «А, это «американская мечта» - иметь свой дом и, я думаю, мы все эту мечту со временнем осуществим». Лёнька хорошо понимал, что она сейчас переживает и решил не мучить её, показывая что здесь и к чему. Успеется. Он, взяв чемоденчик, отпёр дверь катиной квартиры, пропустил её вперёд и запер дверь, повернув защёлку. Катя обняла его крепко, неистово. «Скорей, скорей, я так измучилась. У меня ведь никого не было, верь-не верь». Лёнька повлёк её наверх в ту комнату, которую ей они оборудовали под спальню. Быстро откинул покрывало, подложил полотенце, чтобы не осталось следов на простыне. Они скинули с себя всё и прыгнули в постель, вцепившись друг в друга. Она вся дрожала, не в состоянии даже была дождаться пока он вставит, тяжело и часто дыша от возбуждения, и хватая воздух пересохшим ртом. Лёнька как раз вчера ночью имел стыковку с Витой, выпустил наружу содержимое своего известного висячего органа, и потому, работал долго, давал ей полную возможность насладиться следующими один за другим оргазмами, и продолжая опять. Наконец и он кончил. Они пошли в душ, тем более, что Кате всё равно надо было помыться с дороги. «Теперь спи. Устала, поди, от такого перелёта. А мне надо бежать по делам. Есть захочешь - спустись вниз, возьми в холодильнике или в шкафчике что хочешь». Она вяло возразила, но послушалась, одела оказавшийся, как нельзя кстати в стеном шкафу, халатик, залезла под одеяло и тут же уснула. Лёнька глянул на спящую. Суровые черты её лица размягчились, расслабились, стали спокойными и совсем безмятежными. Лёнька продолжал ощущать прикосновение крепкого и нежного катиного тела на своей груди. Он оделся и тихо, стараясь не шуметь, спустился вниз. Катин ключ оставил на столе на виду. У них и у Фоминых были свои ключи.
Вечером приготовлен был пир по случаю катиного прибытия. На вырезку и ананасы не поскупились. Когда все собрались и стол был накрыт, за Катей послали Лидочку. Все остальные остались внизу. «Катя, вставай. Мы тебя ждём». Потом восклицание: «Боже мой, Лидочка! Неужели это ты?» «Катя, зачем ты плачешь? Мы ведь теперь вместе и будем вместе всю жизнь». «Будем, будем. Подожди, маленькая, я сейчас накину на себя что-нибудь и мы пойдём. Как тут свет включается?» «Я сейчас включу». Минут через десять показалась Катя, гордо державшая за ручку любимицу свою Лидочку. Все остальные, включая Виолету, которую Вита по этому случаю забрала от мамы, ждали внизу. Лёнька держал на подносе халу (так здесь калач назывался), а Фомин квадратную бутылку вина марки Манюшевич и стакан. «Приветствуем тебя в наших краях» - сказали все хором. Кате дали выпить стакан сладкого вина и съесть кусочек хлеба. Потом всё это поставили в холодильник и повели Катю на кухню. Тут ей объяснили как работает микровэй и тостер. На катин вопрос кто обставил квартиру, набил холодильник и кухонный шкафчик едой, а стеные шкафы постельным бельём и одеждой, опять хором ответили: «Мы!» Потом Катю вывели во двор. Ей было положено одно место в гараже и одно - на стоянке. «А кто поставил машину на моё место?» «Никто не поставил. Это катина машина». «Моя?!» «Да, твоя». Белую Хонду Сивик Фомин купил, отремонтировал и уже зарегистрировал на Катю. Машина была с автоматом и столь очень нужным здесь кондиционером. Собрались у Вертицких: там места было побольше. Ведь их группа теперь включала пять взрослых и четверых детей. Как всегда, был коньяк, купленые у Славки красная паюсная икра и вкусный белый хлеб, сочное мясо и горы фруктов, ананас и огромные местные персики, каких Катя никогда в жизни не видела. На другой день с Катей осталась Зоя. Сначала поехали в Собез получать номер, потом в DMV. Оттуда через два часа Катя вышла уже с правами. Заехали к Фомину на работу. Катя всё посмотрела, во всё вникла. Вечером, придя с работы и привезя детей, опять собрались у Вертицких. Лёнька стал рассказывать Кате, как искать работу. Катя же спросила, как узнать адреса и телефлны местных фирм, выпускающих нужные ей компьютерные програмы. У Лёньки была книга “Fortune 500,” которая содержала информацию о пятистах наиболее успешных компаниях и он отдал её Кате. Кроме того посоветовал дождаться воскрессной газеты.
Катя, конечно, по совету отца перевела деньги, несколько тысяч. Фомин их уже получил и сразу же отдал ей. Но самое главное, что она привезла с собой - это был великолепный английский, пусть иногда слегка странный, но четкий и очень понятный, и незаурядные знания в области програмирования, в особености то то, проектирования компьютерных игр - модного и бысто растущего бизнеса в США. Она не стала составлять себе резюме и рассылать их по объявлениям. Вместо этого просто звонила, просила соединить с главным инженером или президентом и объясняла, кто она такая. Вскоре её вызвали на интервью в десяток мест, а ещё через пару дней она имела четыре предложения, из которых выбрала самое интересное и самое переспективное. Оклад ей дали бешеный по тем временам- сорок тысяч в год. Катя въехала в страну по так назывемому личному гаранту, то есть Фомин дал письменое обязательство содержать свою дочь и оплачивать все её расходы, в том числе и на лечение. Но, как мы видим, она ни в чем не нуждалась и была достаточно здорова, чтобы дождаться медицинской страховки, какую ей должны были дать по прошествии трёх месяцев. На новом месте, да ещё и в другой стране, она поначалу работала день и ночь, часто брала работу на дом, подолгу засиживалась по ночам. Но потом быстро сорганизовалась, стала укладоваться в рабочее время, не всегда, правда, и ей удавалось выкроить часок для себя и Лидочки. Она брала её с собой в магазин в качестве советницы и почти всегда покупала ей что-нибудь, несмотря на лёнькины протесты. Часто она забирала её поесть мороженое или ещё куда. Чтобы быть справедливой, предлагала и Вене, но тот, чаще всего, почти всегда отказывался. Виолета же вечно была занята. Раз, когда Лёнька заскочил на минуточку к Кате, та смущёно достала из ящика стола небольшой револьвер, Смит и Вессон «Лади Смит» со щёчками из розового дерева и трёхдюймовым стволом. «Вот, Лидочка посоветовала купить. Говорит, каждый мужчина и каждая женщина должны иметь такую штуку...» «А обращаться с ним ты умеешь?» «Да, Лидочка научила. Она у тебя - прямо эксперт по оружию». «Она да. А патроны у тебя есть?» «Нет, Лидочка сказала, что в этом магазине они очень дорого стоят и мы купим в другом». Лёнька сбегал и принёс ей пачку патронов 38 Special. «В тир хочешь пойти? Лидочка тебя и стрелять научит». Катя захотела. Она вообще была падка на новые ощущения.
И она действительно сходила в тир с Лёнькой и Лидочкой. И та дала ей пострелять из своего пистолета, потом из «большого» револьвера, из 45-го Кольта и лишь затем из её ссобственного револьверчика. Кате очень понравилось. Но это оказалось её первое и последнее посещение тира в качестве стрелка. И хотя она, нередко возила Лидочку и принимая участие в совместных выездах в «поле», по сути дела пикниках со стрельбой, с искренним удовольствием стреляла из всего подряд, в тир она сама больше не ходила. Свой револьвер она держала в ящике письменного стола всегда разряженым. Натыкаясь на револьвер, Лёнька или Лидочка его заряжали, лишь для того, чтобы в очередной раз обнаружить bloody наганчик опять разряженым. Где-то на четвёртый-пятый раз они сдались и бросили. Между тем, также как Виолете надо было играть ежедневно, Лидочке надо было, пусть не каждый день, но почаще стрелять. Поехать в тир, в особености в будний день было весьма непросто, хотябы потому, что тир работал до пяти, а Лёнька, как раз, приехав с работы, только к этому времени мог это сделать. Ну а в выходной всегда находилось у них масса разных дел. Вопрос этот Лёнька решил следующим образом. Он купил «взрослый» воздушный пистолет, пусть недешёвый, но зато с очень хорошим боем, известной немецкой фирмы RWS Diana, модели G5. Кроме регулируемого целика и точного нарезного ствола, пистолет обладал ещё одним важным свойством. Усилие для взведения жутко тугой пружины было настолько велико, что никто из детей воспользоваться им самостоятельно никак не смог бы. Набив газетами картонный ящик, Лёнька устроил в патио тренировочную станцию. Яблоко мишени было размером в дайм (дестицентовую монету), но Лидочка с пяти метров всегда вкладывала все пульки в этот кружок. Такой способ тренировки в стрельбе оказался также и самым дешёвым, несмотря на то, что фирменые пульки, которыми только, согласно инструкции, и можно было стрелять из этого пистолета, были тоже не шибко дешёвые. Помимо Лидочкиных тренировок, сам Лёнька и Фомин с удовольствием стреляли, а когда были гости, их тоже развлекали таким образом Всем это нравилось и даже Вита иногда стреляла.
Однажды, во время одной такой лидочкиной тренировки, в патио вышла Виолета, которую Вита, чуть ли не силой, заставила сделать перерыв в игре и отдохнуть. «Я тоже хочу». Спорить с Виолетой было нельзя. Она, к чести своей, никогда не требовала того, что для неё не подходило, было трудно сделать, или невозможно совсем, как, скажем, кусок лунного грунта. Но, если сказала, то это всё. Вот Лёнька и подумал, а почему бы и нет. Пусть ребёнок слегка отвлечёться. Она и так, для такой крохи, слишком много работала. Он принёс из дому стул, спинку которого, застелил полотенцем. Таким образом малая могла опереть свои ручки с пожалуй тяжелым для неё пистолетом на спинку этого стула. Лёнька с Лидочкой объяснили ей как целиться и та быстро ухватила это. Лёнька, держа за рукоятку и ствол, переламывал пистолет, взводя пружину и вставляя в ствол пульку. Потом закрывал, сбрасывал встроеный предохранитель и передавал пистолет Виолете. Конечно, ей было далеко до своей одарённой сестры, но стреляла Виолета совсем неплохо. Даже Лидочка это признала. Со свойственной ей привычкой зацикляться на всём, чтобы она ни делала, Виолета продолжела регулярно стрелять и это ей нравилось. Но по прошествие недолгого времени, она заявила: «Хочу настоящих вещей». Должно быть, она хотела сказать «I want the real things» и по своему, если посмотреть, она буквально вообщем-то, перевела. Во всяком случае Лёнька её понял. И тотчас всполошился. Там ведь, пусть не сильный на открытом воздухе, но всё же грохот. Как это скажется на нежных виолетиных ушках. Но он знал также: Виолета не отстанет, пока своего не добьётся. Можно не сомневаться. Тогда, в отчаинье, он позвонил её преподавательнице. Попасть к ней было невозможно, но когда он сказал, кто он такой, то есть отец Виолеты, секретарша его с ней тут же соединила. “Oh, hi Leonard! What can I do for you?” “Hi! I am terribly sorry to bother you. But my little daughter wants to shoot guns.” «It’s really a little bit strange, but what so special about it? Some people collect stamps, other play golf and she wants to shoot. So, let her dо it». «And what about her hearing. Could it be damaged?» “See, young man, musical hearing and common hearing are two different things. Of course, hearing must be protected. I know little about shooting, but, I suppose, there are some means for ear protection. Then use them.” “Thank you very much for your time. I am apologizing once again for calling you.” “Leonard, you shouldn’t be sorry. You are just concerned parent. Call me any time you must.” Лёнькак вспомнил, как Беховен писал музыку будучи совсем глухим, и успокоился.
Лёнька взял самые лучшие в доме наушники (таких в Варенко не продавали, а Лидочка получила их на одном из своих соревнований) и подогнал их точно по виолетиной головке. Поехали всей семьёй, кроме Вени, который шарахался от стрельбы, как ненаш от ладана (Вита объясняла это тем, что он как бы чувствует, как был убит его отец). Ещё во дворе Лёнька заткнул ушки Виолеты ватными (или из чего там они были сделаны) заглушками, а сверху одел наушники. Тир-мастер весьма сердечно приветствовал пополнение. «Oh, future champion!» Лёнька принёс одну из табуреток из за красной линии и, используя тяжелые кожаные мешки с песком, устроил Виолету так, чтобы она могла стрелять сидя с упора. Виту он попросил стоять за спиной ребёнка, чтобы тот нечаяно ничего не вытворил. Сам же стоял рядом. Виолета постреляла из Вудсмэна и из Питона, потом переволокла табуретку за красную линию и просидела там, пока другие стреляли, с явным любопытсвом наблюдая за происходящим. С тех пор, каждый раз когда ехали в тир, если она не была занята в очередном концерте, то всегда ездила с ними. Привычка стрелять осталась у неё на долгие годы. Совсем случайно узнав об этом странном увлечении своей внучки, Марго, у которой, казалось, были связи даже в самом Белом Доме, быстро раздобыла для неё два Смит и Вессона- 41-й, как у Лидочки, и великолепный револьвер модели 686, ничем не уступающим Питону. Эти вещи она держала у себя и выдавала их Виолете накануне поездки в тир.
С Катей Лёньке удавалось встречаться только тогда, когда по делам надо было брать выходной, больничный день, то есть. В своей фирме Катя имела статус полной свободы действий. В частности, она могла уходить в любое время, ни перед кем не отчитываясь. Лёнька всегда знал заранее, когда у него будет выходной и Катя приезжала к нему, когда никого даже и не могло быть дома. Если же его куда-то посылали и можно было выкроить время, то он звонил ей на работу. После работы они были вроде как все вместе, но не всегда удавалось собраться. Фомин сильно уставал и ему бы полежать под телевизором. Но он никогда не гнал от себя ни Сёмы, ни Кати, коль скоро те к нему обращались за чем-нибудь. Зоя нередко брала домой работу, Вита тоже. Катя, предпочитавшая теперь управляться в рабочее время, предложила восстановить совместные обеды и тогда два дня из трёх каждая из участвующих сторона будет свободна от этого занятия. Предложение приняли. Теперь по вечерам опять собирались вместе. Так как они были все свои, мелочной ругни по поводу качественной и количественной стороны обеда не было. Меню часто тоже обсуждали заранее. Лёнька сообразил, что Катю устраивает проводить время в его присуствии, даже если о физической близости и речи быть не могло. За обедом, слегка выпив, обсуждали текущие дела, а то и просто болтали. Так, всё ни о чём. Иногда все вместе закатывали не концерты Виолеты.
Катино лицо приобрело характерное сосредоточено-рассеяное выражения человека, что-то упорно и долго обдумывающего. Она и обдумывала свои игры, которые сначала изобретала, а потом руководила всем этим сложным процессом создания сотен программ, делающих игру возможной. Посещение тира тут же подало ей идею игры, в которой игрок должен был из виртуального оружия поражать разные мишени. Таких игр было уже множество и надо было придумать нечто особеное. Нередко она отказывалась от своей доли коньяка- «Голова должна быть ясной». Никто, разумеется на неё за это не обижался. Каждый здесь живёт и выживает как может и как умеет. Лишь бы результат был. Результаты у Кати были и её щедро одаривали премиями и процентами прибыли от продажи игры. Запустив очередную игру в производство, она позволяла себе слегка рассслабиться, выпить и не скупилась на подарки не только для Лидочки, но и остальных детей. Но свою любимицу она явно предпочитала всем остальным. Однажды, после того как она купила ей модный и, как Лёнька не без основания полагал, недешёвый синий спортивный костюмчик для соревнований, он не выдержал. Когда они с Катей как то остались наедине и оба накончавшись, лежали рядом, прижавшись друг к другу, он начал. «Кать, ты только, пожалуйста, не обижайся...» Катя хорошо знала о чём пойдёт речь и, повидимому, давно подготовилась к этому разговору. «Я, Лёничка, долг отдаю». «Чччччичево!? Кккакой долг!? Ты мне, Катичка, ничего не должна. Всего ты добилась сама, благодаря своему таланту, трудолюбию и, даже может, удачливости. Я, право горжусь твоими успехами, но я тут ни при чём!» «Это ты так думаешь! Знаешь, кем бы я была сейчас, если бы не ты? Не знаешь? Так я тебе скажу! Засраной чертёжницей в ****ом в рот нацистком институте. Да, да, имено чертёжницей с инженерским званием. Это сейчас я настоящий инженер! А там я была чертёжницей. А ещё ****ью, меняющей мужиков, как перчатки. Ею я и была, пока тебя не встретила…»
«Зачем же ты так себя судишь? Я уверен, когда замужем была, ты мужу своему не изменяла. А до того или после того - ты была свободной женщиной. Что хочешь - то и делаешь. Ты ведь тоже человек, тебе тоже надо. Чем ты хуже других? А что касается этой советской работы - то мы все такие были, по сути дела. Учёные, так сказать, инженеры, писатели… Это система была виновата, не мы». «Ты, Исус Христос, всех простить и извинить готов. Только я себя оправдывать не собираюсь. Ладно. Если бы ты знал, что я совершила за эти несколько лет! Английский выучила в совершенстве, програмисткой стала - одной из лучших в мире. Я не хвастаюсь. Ты видишь сам как тут со мной цацкаются? А почему? А потому, что равных мне нет. Но какой ценой… Вокруг меня всё молодые ребята были. В Советском Союзе пока баб дальше data entry не пускают. Я одна была. Ну и, сам понимаешь, «Катя пошли ко мне обсудим алгоритм, пошли ко мне ещё одну часть выучим» и так далее. Я им всем вежливо, но твёрдо отказывала. И ни одной рюмки почти до самого отъезда не выпила. И дело было даже не в том, что я знала как ты меня ждёшь. Ты бы не обидился, да я тебе просто могла не сказать. Мне надо было злость держать. Без злости такого не совершить. Стоило мне кому дать или выпить- и я бы раслабилась, по течению плыть стала». «Катя, я тобой восхищаюсь, только скажи мне: я то причём. Это все качества в тебе уже были, иначе ты бы так никогда не смогла. Просто этим твоим внутреним силам надо было дать толчок…» «Во! Видишь! Вот ты мне этот толчок и дал». «Как!?» «Просто показал, какими люди и должны быть. И какая я есть». «Ну хорошо, допустим. Но в чём моя заслуга. Я ведь такой, какой я есть. И ни для кого не стараюсь показаться кем-то другим». «Вот в этом и есть твоя заслуга - потому что ты такой. Ты понимаешь, я знаю: ты гордый. Ты ведь у меня, кроме ласок моих ничего не возьмёшь. А Лидочка… Это трудно в двух словах объяснить, но ты, я надеюсь, сам понимаешь. Лидочка- это ты...» «Понимаю, но ты бы лучше дом себе купила, чем зря деньги тратить. Лидочку не обижают. Ей всякие спонсоры всё дают. Недавно Смит и Вессон косюмчик дал, туфли и шапочку. А Ансшуц - винтову. Я такой в продаже не видел. Смешно даже. Когда поехали пробовать, она мне говорит таким учительским голосом, да ещё со своим акцетом - ты знаешь-«Папа можешь пострелять эту винтовку. Только помни: это оружие для таких professionals, как я. Палец на trigger не клади, пока не будешь готов стрелять». И в самом деле, спуск лёгкий, чуть коснёшься...»
Катя больно упёрлась в лёнькину грудь острым локотком. «О доме я и сама думала. Отец уже сейчас серьозно об этом говорить начинает. Только понимаешь, у меня деньги есть, хоть сейчас иди и бери, лишь бы подошёл. У отца, думаю, тоже есть, он не из тех, что зря говорят.. А вот у тебя, я, конечно, не знаю, но так считаю, нет. Да и откуда при вашей зарплате и с тремя детьми у вас может быть. А хочется поселиться, пусть не рядом, но где-то поблизости, чтобы друг к другу пешком ходить. Так что я, может, подожду, пока у тебя появятся. Я бы тебе дала, но ты же не возьмёшь. Ты гордый и я тебя понимаю. Сама такая». Лёнька к тому времени уже работал с Изей. Да и зарплата у них с Витой почти утроилась. Понимая, что рано или поздно дом всё равно покупать придётся, они откладывали сколько только могли, разумеется, не в ущерб своему установившемуся к тому времени жизненому уровню. Было уже в «фонде дома» тысяч пятнадцать. Это достаточно для задатка, но тогда месячная плата будет очень высокой. А посему даже о поисках дома пока не говорили. Однажды, когда Лёнька заехав за Виолетой, уже собрался уезжать, Марго остановила его. «А ты не думаешь, что вам с Витой пора дом покупать?» «Думаю, но…» «Это твоё «НО»- оно всегда будет. Сейчас очень низкие цены на дома и, я думаю, самый момент купить. Поговори с Андреем и Катей. Найдите себе агента. Если три дома сразу, они на большую скидку пойдут. И скажешь мне имя агента». За обедом Лёнька рассказал о своём разговоре с Марго. Тема это, видать давно назрела, потому как Фомин заявил сразу: «Как вы сами понимаете, у меня и агентша есть. Красивая, между прочим, баба… Ты, Зоечка, не беспокойся, я кроме тебя ни на кого не смотрю. Но мимо такой красоты пройти невозможно...»
Сюзан, с лёнькиной точки зрения, ни в какое сревнение с «нашими» не шла, но была молода и, для американки, действительно красива каким-то, ни разу не встреченым Лёнькой на просторах своей страны, типом красоты. Она была верхнего среднего роста, на оголёных выше локтя руках поигрывали мускулы, круглое лицо, с едва заметными веснушками и голубыми глазами оформляла копна великолепных рыжих волос. Она была энергична и весьма деловита. Узнав, что им надо, пообещала сделать всё от неё зависящее. Спросила ещё какими средствами каждый распологает. Катя - неограничеными, Фомин - может и ограничеными, но большими и Лёнька - скромными. На этом встреча и закончилась. Лёнька не забыл взять у неё две карточки - одну для себя и одну для Марго. Когда он вновь её увидел, та забрала карточку и спросила, сколько у них на счету денег. «Пятнадцать тысяч». «Пиши чек на мое имя на четырнадцать». «А почему на четырнадцать?» «А тысячу себе на развод оставите». Фомин не ошибся в своём выборе. Сюзан пришла к гениальному решению. Она нашла два дома для Фомина и для Кати в этом же городка, где они и жили, а для Лёньки- недалеко, но в соседнем городке, где цены на дома были чуть ли не в два раза ниже. Все три дома были в два этажа, с тремя спальнями у Кати и четырьмя - у остальных. Сюзан показала им дома. Фомин сразу же согласился: так или иначе он переделает всё по своему вкусу. Кате было всё равно. Дом, как дом. Лёньке с Витой хотелось бы, чтобы и спальни были побольше и планировка в общей комнате, столовой и кухне была несколько иной, но расположение и цена были подходящими, а самое главное - огромный двор, где и детям можно будет вдоволь порезвиться, и гостей принять неплохо. Словом, согласились и они. Тогда Сюзан приступила к оформлению. Открыли Эскро. Это такая организация, которая следит, чтобы права продающей и покупающей стороны и все взаимные договоры были бы соблюдены, а сама сделкаи - законной. После закрытия Эскро, то есть, по окончении оформления, опротестовать сделку было практически невозможно. Был и ещё один вопрос - финансирование. Обычно, покупатель вносил задаток, примерно, пятую часть стоимости дома, а на остальное оформлял ссуду, как правило, сроком на тридцать лет. Но наши герои поступили по несколько иначе.
Катя к тому времени получила премию в тристо тысяч за свою игру со стрельбой, пользовшейся огромным спросом. Она даже принесла Лидочке чек на три тысячи- плату за консультацию. Лидочка действительно консультировала Катю, но делала она это без всякой задней мысли. И вот неожиданый результат. Сама же Катя заплатила за дом полностью, сторговав несколько десятков тысяч с цены. «Работа моя может каждый день кончится. И я так высоко залезла, что падать ой как долго. А так у меня жильё есть. Куда угодно пойду - клерком, продавщицей в магазин - и мне денег на жизнь будет достаточно». Она была, конечно, права. Почти каждый, кто работал по найму, мог свою работу потерять в любую минуту. А так, расходы на жильё, включая налог на собственость, страховку, плату за воду, газ, электроэнергию и телефон, не превышали трёх сотен в месяц. Даже работая на четыре- пятьдесят в час - а такой работы всегда было и будет навалом- можно было жить ни в чём не нуждаясь. Фомин внёс половину стоимости дома, а на остальное оформил ссуду на пятнадцать лет. Ему, по ряду обстоятельств, в основном из-за налогов, было выгодно выплачивать ссуду. Что касается Лёньки, то он не знал, какую сделку Марго заключила с Сюзан, но по докуметам значилось так: за дом, стоимостью в сто двадцать тысяч было внесено пятьдесят, а на остальное выдана ссуда сроком на пятнадцать лет. Месячная плата при этом была $764,50! Это столько, сколько многие платили за квартиру. Конечно, к этому добавлялись счета, страховка, налоги, но это уже мелочи жизни. Живя в квартире многое из этого всё равно надо было платить. Лёнька поражало лишь одно: сколько же Марго вывезла? Впрочем, он и не надеялся когда-либо это узнать. Да и надо было ли? Лёньку отягащала только мысль о ещё одном непредвиденом последствие своего желания. Он оказался зятем женщины, скажем, со средствами, к нему благоволящей. И это сильно тяготило гордого Лёньку, но ещё хуже - понимание того, что он вынужден принять эту помощь ибо обязан обеспечить и оградить от всяких неожиданостей своих детей. Теперь это было достигнуто. При всех раскладах, даже работая за пятёрку в час, они с Витой смогут держать этот дом и ещё кое-что останется у них на жизнь.
Излишне и говорить, познакомившись с бумагами, Вита, унаследовшая от матери дотошность и деловую сметку, помчалась выяснять отношения. Виолета играла в общей комнате и Марго знаком показала дочери на свою спальню. Стараясь не орать, та начала: «Мама! Мы что нищие?! И сами бы насобирали..» Она вдруг остановилась, понимая, как нескоро они «бы сами насобирали». «… я не понимаю, когда я с Виктором жила, ты такой щедрой не была… Слушай, мама, это не моё дело, сколько у тебя там есть, но если ты будешь и дальше так, то скоро у тебя не будет. Что делать станешь?» «А ты и Слава - разве вы бросите на произвол судьбы свою бедную мамочку?» Марго изо всех сил старалась сохранить на своём лице серьозное выражение. Только в уголках её, таких же как и у Виты, лучистых рысьих глаз прыгали задорные смешинки. «Конечно же мы тебя не оставим. Но мы только будем платить твои счета, ну на расходы давать, но ты ведь привыкла к своему нынешнему стилю жизни…» «Ну чтож. Если по счетам будет уплачено, на мелкие расходы я буду пенсию получать, SSI, да ещё с бесплатной медициной. И к тому же у меня вон кто растёт…» Она показала пальцем. «…У неё скоро и на вас, и на меня, и на себя хватит. А что каксается того, что тебе там недосточно помогала, то ты, дочка, просто не знаешь, что то за мир был». «Теперь знаю». «Ты и теперь и сотой доли не знаешь. За тебя то я уверена была. Ты язык за зубами держать всегда умеела, даже больше, чем надо. А вот Виктор мог, без всякой задней мысли, по чистой наивности своей, где-то ляпнуть: «А вот тёща нам то купила, это купила…» И посыпались бы со всех сторон доносы. А я потом отбивайся. А это когда сможешь, когда и нет… Спасибо тебе, доченька, за твою заботу обо мне. Но, как видишь, я неплохо сама о себе позаботилась. И не только о себе…» «Ну хорошо, мама, пообещай мне, что это в последний раз. Больше никаких сюрпризов». «Ну чтож, обещать не обещаю, всё может случиться, но вообщем-то, так оно и будет. Я вам спасательные пояса одела и, если вы только не станете искать на свою жопу приключений, ничего плохого с вами в Америке уже случиться не может. Я вас на рельсы поставила и толчок дала - катитесь теперь сами. Только глядите в оба. Так что я тебе свой долг отдала». «Мама! О чём ты говоришь! Ты мне ничего не должна! Ты итак меня вырастила, образование дала. Благодаря этому я сейчас хорошо делаю. И ты не подумай, я тебе очень благодарна, но у меня ведь тоже гордость есть…» «Гордость - это очень хорошо... когда ты одна, сама не от кого не зависишь и от тебя никто не зависит. А на тебе муж и трое детей».
В доме была спальня на первом этаже со своей, пусть небольшой, ванной и туалетом. Был ещё отдельный туалет, чтобы хозяивам, когда находились внизу, или гостям, не надо было бы бегать наверх. Общая комната была огромной, но кухня и столовая - маленькими. Этот то и не нравилось Лёньке с Витой, но, как говорится, дареному коню в зубы не заглядывают. На верхнем этаже находились три спальни, витина и лёнькина - master bedroom - и две спальни поменьше. К «хозяйской» спальне примыкал полный санузел и ещё один был отдельно на остальные спальни. Приехав в Америку, Лёнька недоумевал, зачем это нужно несколько туалетов в одной квартире. Теперь он иначе и предстваить себе не мог. Это всё равно, что иметь всего один автомобиль на всю семью. Слух о лёнькиной покупке разлетелся по всему институту. Приходили спрашивали. А Валера и Зина даже напросились в гости. Лёнька пообещал пригласить их на новоселье, когда они более-не-менее всё разложат. Позвонил Сюзан и сообщил ей о всеобщем интересе и хочет ли она, чтобы он дал всем её координаты. Та на это охотно согласилась и пригласила его с Витой заехать к ней за карточками. Ища дома для других, Сюзан не забыла и себя. Она жила с мужем, под стать себе высоким красивым и крепким молодым мужиком, одни в четырёхспаленом доме, который купила за сорок тысяч. Дом этот, она сказала, они с мужем сейчас ремонтируют сами, с тем чтобы потом выгодно продать. Бывает, что люди не в состоянии платить за дом. Предоставитель ссуды, обычно банк, забирает дом и продаёт на аукционе. Но об этом надо знать и, самое главное, заплатить наличными сразу же. Она дала Лёньке кучу своих карточек и пожелала всего наилучшего в своём доме. Обсудив между собой и с детьми, решили оставить распределение комнат как и раньше. То есть, Вене отвели лично самую маленькую спальню, а девочкам спальню побольше на двоих. Так как Виолета нередко ночевала у Марго, то спальня, практически была вся в полном лидочкином распоряжении. Впрочем присуствие маленькой сестрички Лидочку никак не отягощало. Та, в те редкие моменты, когда гостила дома, проводила своё время в общей комнате у пианино. Спальню внизу решили слелать рабочим кабинетом для Виты и Лёньки и, если понадобиться, одновремено, гостевой комнатой. В ней поставили диван-кровать, письменые столы и несколько стульев.
Первой управилась с обустройством Катя. Работая, когда сама, когда вдвоём с Лёнькой (заодно и мебель таскали), а когда, даже втроём с отцом, она поставила в общей комнате раздвижной стол, помещающий двенадцать персон, диван, стол с компьютером и так называемый entertaiment center - стеллаж, где стояли телевизор, стерио и входящий тогда в моду видео проигрыватель, показывающий фильмы на кассетах. Сама Катя, вечно занятая своими играми, телевизор не смотрела и радио не слушала, а включала это всё лишь когда у неё были гости. В столовой стоял стол поменьше на четырёх и четыре же стула. Главную спальню она отвела себе, а в двух остальных спальнях поставила кровати, тумбочки и по телевизору на случай если кто останется ночевать у неё. Чаще всего это была Лидочка. Фомин сразу же занялся переделкой дома на свой вкус. Первым делом он содрал ковры. И что вы думаете?! Под ковром оказался добротный деревяный пол. Надо было только его ошкурить и покрыть лаком. Короче, Фомин увяз в бесконечном ремонте надолго. У Лёньки тоже нашлось много мелких мелочей, каждую из которых надо было сделать. Катя, конечно же помогала. Катя пригласила на новоселье только своих, то есть Фоминых и Вертицких. И хотя к ней нередко приходили сотрудники решить какую-нибудь проблему, и она сама устраивала иногда для них «партии», а, также не отказывалась посещать ихние мероприятия, ни с кем она по настоящему близка не была и никого из них не позвала. Потом наступила и лёнькина очередь. Кроме «своих», Марго, Славки с семейством, он пригласил ещё и Валерку, и Зину, как обещал. Подумав, решил пригласить и Лиду, здорово, впрочем, не надеясь. Но, к величайшему лёнькиному изумлению, она отнеслась к приглашению серьозно и пообещала придти. Всего набиралось двадцать человек - семеро детей и тринадцать взрослых. Валерины дети, вежливо, но твердо приглашение отклонили. К дому прилегал обширный двор, с многочислеными цитрусовыми деревьями и кустами роз (мог ли Лёнька мечтать о своих собственых розах). Вот в этом то дворе расставили столы, стулья и столики поменьше для тарелок и закусок.
Умная Лида предусмотрительно оделась в широкие свободные брюки и свободную же высоко застёгнутую рубашку. Зина, та, наооботрот, вырядеилась в коротенькую юбочку и весьма открытую блузку. И зря! Всеобщее внимание всего мужского состава было отдано Лиде. Даже спокойный увалень Сева - и тот бросал на неё время от времени восхищённые взгляды. Лида вела себя скромно, не заносчиво, но с приличествующем ей достоинством. Она потрепала по головке Виолету, Сёму и Симу, побеседовала с Лидочкой и Веней, перекинулась парой слов с витиными племяником и племяницей, державшихся поначалу в стороне от своих говорящих по русски свёрстников, чинно перезнакомилась со всеми, кого не знала и подошла к Лёньке с Витой. Осмотрела с ними дом. «Я вас от всей души поздравляю. Вы теперь будете жить в своём доме. Да, он, возможно, немного не такой, как наш (она, казалась, читала мысли), но он просторен, с огромным двором. А что ещё надо? Вот вам от меня, мамы и папы небольшой подарочек. Купите себе, что захотите. В новом доме всегда что-нибудь да надо… Мама никак не может вашу Виолету забыть...» Она достала из кармана брюк и передала Лёньке конверт. Лёнька машинально спрятал его в карман. Устраивать американскую «партию», при которой всё стояло на столах и каждый брал и наливал себе что хотел, а потом устраивался где-нибудь, а часто и стоя, ел, Лёнька, в этот раз не стал. Все смогут брать себе кому что нравится, но сидеть будут за общим столом. По «нашему». Расселись. На одном торце стола посадили Фомина, как самого старшего, в качестве председателя. С другого торца сидела Вита, которой надо было за детьми присматривать и, то и дело, вскакивать и приносить то то, то это. Дети бегали по двору. Для них устроен был отдельный стол. Виолета охотно игралась с Симой и Сёмой. Славкины дети потихоньку оттаяли и присоединились к остальным. Даже отдельные русские слова вспомнили. Лёнька сидел слева от Виты на углу, Катя рядом и Лида напротив. Лида позволила себе небольшую рюмку красного вина Пино Нуар, принесённого Региной, которую она и сосала весь вечер. Взяли каждый чего хотел и было из чего. Славка принёс всякие деликатесы и хлеб. Вита с катиной помощью наготовила всего. Вита пила водку, Сёва тоже, Зина налила себе водки по первой. Зоя тоже налила себе немного из регининой бутылки. Остальным был коньяк, разнообразнейшие бутылки которого мелькали всюду вдоль стола. Когда с разливом и накладом было закончино, Фомин произнёс первый тост.
«Там, откуда мы приехали, большинство из вас жили в больших тесных многоквартирных домах, а кое-кто из представителей старшего поколения, я уверен, и общей кухни попробывал. Отдельный дом со всеми удобствоми казался просто невероятным. Да ещё и в два этаже, как этот. Все знают как здесь называют свой дом - американская мечта. Сколько вещей, о которых нам там даже и мечтать не приходилось уже сбылось. И вот мы все сейчас свидетели того, как ещё одна мечта наших дорогих друзей Леонида и Витольды сбылась наилучшим образом. Так вот, предлагаю выпить за то, чтобы все наши мечты всегда сбывались». «Предложение принимается!»- дружно заорали все. Следующей была лёнькина очередь. «Я не особый мастер произносить тосты. Тем более, что Андрей Игнатьевич уже выразил мои сокровенные мысли. Скажу лишь вот что. Как ни хороша и ни добра для нас эта страна, всё же мы родились и выросли там и зачеркнуть это нельзя да и не надо. Поэтому так важно в этой стране иметь добрых и хороших друзей и я очень всем вам благодарен за то, что вы пришли к нам разделить с нами нашу радость. Но особено, я благодарен моей дорогой тёще, Маргорите Витольдиевне, а также Славе и Регине, благодаря которым мы сейчас не только живём в этой чудесной стране, но и вот сидим в этом просторном дворе своего дома». Лёнька видел, Марго была тронута и польщена. Привыкшая обделывать свои дела потихоньку, она вдруг оказалась в центре внимания. Тосты сыпались один за другим. Все вскоре почувствовали себя расковано и, как водится при таких больших собраниях, вскоре разделились на групки, беседующие о всяческих своих интересах. Валера и Фомин по очереди побеседовали с Лидой. Эта последняя и Катя, по-видимому, никакого интереса друг к другу не испытывали, а Сёва и Зина просто даже не подозревали, кто она такая. Лида подошла к Лёньке с Витой. «Всё было чудесно! Но я боюсь, мне надо двигаться. Всё работа, работа, работа…» «А зачем Вам зазря так беспокоить себя. Вы итак молодая, красивая, интеллигентная...» «А Ваш муж, между прочем, очень даже интеллигентный...» «Он, может быть и да. Только сам небось, так и думает, какбы очутиться с Вами где-нибудь в укромном месте…» «Ну и что! Всё мужчины такие. И ничего плохого или особеного в таких мыслях нет. И между просим, я спокойно пошла бы с Вашим мужем в любое «укромное место». Я лично доверяю ему на сто процентов и уверена, он ничего такого себе не позволит…» «Уж это верно! Ему надо, чтобы она сама его… Ой, ладно… Спасибо Вам большое, Лидочка, за то, что пришли!» «Что Вы, что Вы! Я всегда готова…» Вскоре Лида тепло порощалась со всеми и уехала.
Зина пробовала всё подряд - водку, коньяк, белое и красное вино, сухое и креплёное. Захмелела, но безобразно пьяной не была. Она встревала в разговоры, пыталась заигрывать с детьми (её собственая маленькая дочурка сказала ей важно: «Мама, ты что, не видишь- мы заняты»), завязывала беседы. Но какое-то шестое чувство, столь свойственое большинству такого рода натур, безошибочно предотвращало её от выхода «за рамки» и через-чур экстравагантных поступков. К ней относились снисходительно: ну перехватила девочка с непривычки совсем малость. Big deal! Катя , у которой кухня тоже была совсем маленькой, спросила Лёньку, как они используют угловой шкафчик. Пользоваться им было крайне неудобно, а посему КПД такого шкафчика был весьма невелик. А такого Катя стерпеть не могла. Можно, сказал Лёнька, набить этот шкафчик предметами, которые не часто надобятся, но лучше всего будет поставить туда “lazy Susan” - вращающтйся столик с тремя полками. Очень удобно: разложишь всё, а когда надо- покрутил и нашёл. Катя попросила показать. Посмотрев, Катя решила поставить и себе такую. Тут в дом ворвалась Зина. Она ринулась к двери туалета, повернула ручку и… дверь оказалась запертой: там кто-то сидел. Тогда она увидела Лёньку и прямо к нему. Кати она, казалось, совсем не замечала. «Ой что мне теперь делать!? Сейчас уссусь!» «Ладно уж,- смилостивился Лёнька,- идём покажу». Он повёл её в нижнюю спальню, где, как читатель может быть помнит, был свой санузел. Едва увидив заветное место своего желания, Зина устремилась туда, на ходу задирая юбочку и стягивая вниз трусики. И хотя под трусиками у Зины не было ничего такого, чего Лёнька уже не видел, он благоразумно отвернулся и поспешил покинуть комнату. Они с Катей давно научившись понимать друг-друга без слов, молча переглянулись и усмехнулись. Ложась спать после проводов последних гостей, Лёнька наткнулся в кармане на конверт. В конверте была открытка, причём с русским текстом и надписью по русски же: «Дорогие Лёня, Вита, Веня, Лида и Виолета! Поздравляем вас с новосельем и желаем жить дружно, счастливо и в согласии в вашем новом доме. Миша, Света и Лида». В конверте была ещё одна бумажка- чек на шесть сотен. Ничего себе скромный подарочек! Но Вита заметила филосовски: «Я не любительница считать чужие деньги - ты знаешь. Но, может быть, кто знает, для кого-то эти деньги - что для нас шестьдесят».
В понедельник утром Зина устроила Лёньке допрос с пристрастием. «Где такую красавицу взял!?» «Какую красавицу? Тебя? Тут встретил». «Не валяй дурака! Ну эту…такую… а вот вспомнила! Лидой звать, кажется...» «Знакомая моей тёщи (и это была правда)» «А вторая красавица, тёмная, тонкая такая?» «Это дочка моего лучшего друга Фомина, механика…» И предупредив вопрос,… от первого брака». «Она твоя любовница!» «Зина, с чего ты это взяла?!» «А вот, вы стояли вместе…» «Слушай, мы с тобой тоже вместе стоим. Так что - и ты моя любовница?» «Откуда ты знаешь? Я может, очень хотела бы. Так ты вот из себя целку строишь, яйца мне морочишь!...» Она сплюнула с досады и пошла на своё рабочее место. Нет, Лёньке не пришло в голову, как можно морочить человеку то, чего у него нет. Он просто поражался, как Господь никого не обделил. Кому не дал ума, тому дал такое вот шестое чувство… Сюзан нашла Сёве и Зине дом в том же городке, что и Лёньке, только ещё с пол-мили вглубь. Дом был одноэтажным и довольно-таки запущеным. Но Севу - мастера на все руки - это не смущало. Ещё околоток не был таким чистым, как лёнькин. Была пара мексиканских семей и несколько узкоглазых. Но Зина по неопытности своей на это внимания не обратила. Впрочем. Вита, почему-то взявшая шефство над Зиной, выяснила: район спокойный, ни краж со взломом, ни каких других событий там не наблюдалось. Зато цена была подходящей! В разгар зининого оформления к Лёньке с Витой заскочила Сюзан. “Do you know what? You guys entitled for some money.” “What for!?” В один голос спросили Лёнька и Вита. “You refer me a lot of people and I must give you some percentage of my earning.” “Look, you better off deduct it from Syеva and Zina commissions.” “Oh well, you have a big heart. Do you know what I’ll do? I won’t charge my commissions at all. They are hard working young couple with limited means. Let them live in house of their own.” Лёнька, честно говоря не ожидал от этой совсем молодой, но цепкой хищницы такой щедрости. Более того, имея большой опыт в ремонте домов, она проинструктировала Севу, что он может сделать сам, а на что лучше всего нанять специалистов. И дала список тех мастеров, которые выполняли специализированные работы для неё самой.
И опять утром его уже ждала Зина, по хозяйски усевшись за его столом. «Ты что! Заплатил за нас комиссионные! Мы разве нищие!?» «Тихо, успокойся. Я бы очень рад за тебя заплатить, да не в состоянии. Я ещё не такой богач. Ты просто, как всегда, ничего не поняла. Я всего-навсего отказался в вашу пользу от денег, которые мне предложили. Я без них как-то жил и ещё проживу. А Сюзан - та отказалась от своих. Вот и всё. Никто за тебя ничего не платил. ОК?» «А зачем ты это сделал?» «Чтобы вы могли жить в своём доме, глупышка». «А тебе что с того, никак не пойму?» «Ну чтож, доживёшь до моих лет, поймёшь…» Зина озверела. «Тоже мне, вот ещё старик выискался! На каких-то, может, десять лет старше, а со мной обращаешься, как с маленькой. Или как с дурой последней. Я, может, и дура, да не последняя…» Зина вдруг расплакалась. Лёнька подошёл сзади, стал гладить её по головке, чем Зина немедлено воспользовалась и прижалась к нему всем телом. «Ты не думай... Если я на тебя кричу, это не значит, что я тебе не благодарна…Я тебе очень благодарна… Чем вот только тебя отблагодарить?» «А знаешь чем? Когда-нибудь, кто знает, ты будешь жить в полном достатке. И вот, если попадёться тебе молодая пара, такая, как ты с Севой, сделай для них что-нибудь…» Понимание радости от того, когда делаешь кому-то что-то хорошее, просто так, не ожидая от него ничего взамен, даже «очков в небе», до Зины пока ещё не дошло. Слёзы у неё мнгновено высохли. «Ничего, я сама найду, как тебя отблагодарить». Она встала и решительным шагом направилась в туалет поправлять повреждения, нанесенные слезами на её марафете. Чаще всего самому, иногда с помощью Лёньки с Витой, Фомина и даже Кати, Севе удалось привести в мало-малький порядок две спальни из трёх и кухню, заменив прогнившие насквозь водопроводные трубы и хитер. Это дало им возможность въехать в свой дом, а затем уже капитально заняться общей комнатой и главной спальней. По недостатку и времени, и средств, это заняло несколько лет.
Катя не старалась быть Лидочке ни «третьей мамой», ни тётушкой, ни снисходительной покровительницей. Она была ей, что называется, другом, подругой, вернее сказать. Лидочке очень импонировало, что такая важная особа, светило в своей отрасли, обращаеся с ней на равных, как будто они были одного возраста. Где-то лет в девять Катя начала учить Лидочку водить машину. В субботу или в воскресенье они уезжали на какой-нибудь пустынный.parking lot и там, сидя как-то боком и управляя газом и тормозом, она учила свою маленькую подругу сначала водить по прямой, потом парковкам, маневрированию задним ходом, разворотам и другим немудрым премудротям вождения. А когда Лидочка стала доставать до педалей, осталось совсем немного для окончательного превращения её в классного водителя, такого же, каким была сама Катя. Затем Катя стала выпускать Лидочку потихоньку сначала на внутренние улочки околотка, а потом и на магистральные. «Ты полицейского не бойся. Это тебе не гаишник - ой, ты не знаешь, что это такое. И хорошо, что не знаешь! Лучше тебе этого никогда не знать. Короче, если ты нарушать правила не будешь, он тебя в сто лет не тронет». Так оно вроде бы пока и было. Лидочка, когда у неё было свободное время, была Кате персональным шофёром, возя её всюду по делам, причём, если надо было, то и по фривэям. Только однажды, какому-то полицейскому лицо водителя встречной машины показалось через-чур уж юнным. Тогда он развернулся и поехал следом. Лидочка вела машину безупречно. С детства она отличалась завидной выдержкой и хладнокровием. «За нами сор» - сказала она Кате спокойно. «Ну чтож, едь как едешь. Что мы можем сделать». И только когда они повернули в боковую улочку, полицейский включил огни. Лидочка ювелирно причалила машину к тротуару. Полицейский подошёл, глянул, всё понял. “Wait a minute, I know you! You’re Lydia, the shooting champion.” “Yes, sir,”- cкромно призналась Лидочка. “And I saw you too, mam. Do you know what, exchange your places. Immediately, right now. Don’t do it any more. You place yourself and your daughter in jeopardy.” Убедившись, что они да поменялись местами, полицейский ушёл, не предприняв против них никаких действий. Он ведь тоже человек...
Но была в этой дружбе и обратная связь. Приехав в страну совсем ещё маленькой, Лидочка успела «проамериканиться» до мозга костей. Её знания окружающей жизни и, связаная с этим практичность, были намного большими, чем катины. «Надо хотябы раз в месяц включать dishwasher, иначе он испортится». «В этом магазине можно купить тоже самое намного дешевле». «Катя, тебе надо пойти к врачу и провериться». Незаметно для себя самой, Лидочка начала фактически руководить всей практической стороной катиной жизни. Катя не возражала, а вернее, была рада. Изобретение и разработка игр занимала у неё массу времени и требовали неусыпного внимания. Догадывалась ли Лидочка об отношениях своего отца с Катей, сказать трудно. Но если да, то она с недетской совсем мудростью умудрилась держать это при себе. Во всяком случае, никогда в жизни они с Катей этот вопрос между собой не обсуждали. К вящему лёнькину удолетворению, Лидочка не только хорошо училась, но и занималась многими видами спорта и, особено, лёгкой атлетикой. Это здорово помогало ей в стрельбе, вырабатывая силу, физическую и психологическую выносливость, столь нужную для серьозных соревнований. Лидочке приходилось ездить во все концы страны и один раз даже в Канаду. Лёнька, а, иногда, и Катя сопровождали её. Спонсоры, обычно, оплачивали стоимость поездки и основные расходы. Заняв призовое место, Лидочка получала премию. Но, всё равно, поездки эти стоили денег, на что Лёнька не жаловался. Виолету тоже начали возить по концертам в разные края. Марго взяла на себя роль мэнеджера своей внучки и блестяще с этой задачей справлялась. Она даже как-то умудрилась познакомиться с бывшей голливудской портнихой (уметь же надо!) и нашила себе строгих костюмов, а Виолете платьец, то, когда, тоже строгих, то трогательно-кукольных совсем, в зависимости где и перед кем они должны были выступать. Один Веня был вроде как бы ни при чём, но настал и его звёздный час.
Один раз Катя подкатила к их дому на большом белом пикапе, которого раньше никто у неё не видел. «Это я одолжила в нашей компании. Помогите лучше мне это всё выгрузить». А выгружено было: компьютеров - 5, мониторов - 5, клавишных панелей (keyboards, для тех кто русского не знает) - 5, принтеров -3, столиков - 5, а кроме того массу кабелей и прочих подсоединений. «У нас недавно компьютера меняли. Новые поставили, а эти выбрасывать собирались. Вот я их и подобрала». Лёнька знал: хоть и по льготной цене, но что-то она за них заплатила, но смолчал. Зачем было лишать Катю, за её же доброе, последнего удовольствия. Привезеное оборудование расставили следующим образом. Вене - один компютер, один принтер; девочкам - два компьютера, один принтер; в нижней спальне для Лёньки и Виты - два компьютера, одни принтер. Катя принялась подсоединять процессорный узел с периферийными устройствами. Ей помогал Веня, неожидано проявивший незаурядные знание и умение в этом вопросе. Катю, естествено, пригласили отобедать, на что она, после некоторого раздумья, согласилась. Сказала только, что съездит домой, переоденится и придёт пешком, благо недалеко. Веня же уединился в своей комнате с компьютером и не показывался. Когда все собрались, Вите пришлось выволокти его оттуда за шкирку. С тех пор Веня всё своё свободное и, возможно, даже, и несвободное время проводил у комьютера. Он читал какие-то книжки, постояно был в контакте с Катей и такими же как он сам компьютерными фанатами, и всё время совершенствовал свою систему. Всякими программами, чаще всего, его снабжала Катя, но для того, чтобы поставить эту программу, на компьютер, то и дело надо было устанавливать то больше памяти, то «карту», а то ещё что. Часть из этих устройств он добывал у той же Кати, часть выменивал у других компьютерщиков, а часть приходилось покупать. Тогда он обращался не к матери, а к Лёньке. Отношения с пасынком были у Лёньки самые наилучшие. Как и Лидочке, Вене ни разу не дали понять, что он «неродной». Не станим лукавить и утверждать, что Лёнька относился ко всем троим одинково. Чувствам ведь не прикажешь! Но, к лёнькиной чести, он никогда не предпочитал ни одного из оказавшихся на его попечении детей другому.
Когда Веня просил денег, Вита не отказывала ему ни в чём, но устраивала допрос, а куда, а зачем, а где... «Мне своему ребёнку ничего не жалко. Ты знаешь, я не скупая,- оправдавалась она,- но я просто хочу быть уверена: он потратит эти деньги имено на то, что просит». Лёнька же венину честность под сомнение не ставил, а просто, если сумма была небольшой, давал наличными, а если надо было больше (они не держали в доме денег больше двацатки на брата) шёл с Веней и покупал ему нужные вещи. Впрочем, вскоре и у Вени появились свои, честно заработаные деньги: Катя стала приглашать его демонстрировать игры. За это не только платили, но и давали множество столь нужных ему устройств и соединений. Компютер стал вениным увлечением, любовью и делом всей его жизни. Если для всех остальных это был лишь инструмент для работы, как, скажем, пишущая машинка, то для Вени компьютер стал фетишем, идолом, на которого молиться он готов был день и ночь. Но Вита, обеспокенная, как бы постояное сидение у экрана не сказалось на здоровье сына, была на чеку. Она с религиозным каким-то рвением следила за тем, чтобы он продолжал играть в европейский футбол (socker, как го тут называли) и не пропускал ни одной тренировки. И в этой области Веня был весьма успешен, сказалась, видать, отцовская наследственость - ведь Виктор был когда-то тоже незаурядным игроком. Веня не был красавцем, но вытянулся и, несмотря на некоторую угловатость, имел много привлекательного в своих чертах. И Лидочка из прелестного ребёнка превратилась в прелестную же девушку-подростка, ладную, стройную, крепко сбитую с маленькими грудками, уже явно проступающими сквозь одежду. Но для Лёньки она попрежнему оставалась его маленькой дочечкой и ему так хотелось прижать к своей груди родную милую мордашку и погладить её по головке. Но делать это Лёнька опасался: уж больно Лидочка была самостоятельной и независимой - победительница бесчисленых соревнований в нескольких видах спорта, круглая отличница и видная общественая деятельница своего класса. О да! Ещё и ведущий эксперт в огнестрельном оружии. Но Лидочка иногда приласкивалась сама.
В какой момент это произошло, Лёнька и сам не помнил. То ли глядя на так внезапно подросших детей, то ли сравнивая свои фотографии советского периода и нынешние, но вдруг Лёнька ощутил, что он уже далеко не молод и что существеная часть его жизни, единственой жизни, которая у него только и была, осталась уже позади. Он, вращаясь постояно среди своих - Виты и Кати, Фомина и Зои, Валерки и той же Зины, как-то совсем не замечал течения времени. Теперь слова Новелы Матвеевой «Теченье дней, шелестенье лет…» ощущались как-то физически, прямо болезнено, точно Лёнька сам чувствал, как текут мимо него, шелестя, дни, недели, месяцы и годы. И это казалось ему невыносимым Обстоятельство сие послужило причиной какого-то неясного беспокойства, силы необыкновенной. Лёнька стал плохо спать по ночам. Даже, спящая, как убитая Вита - и то заметила. «Что с тобой? Болит где-то? Влюбился в кого-нибудь? Бессоница напала?» «Да так, ничего, не спиться чего-то». Впрочем, скоро, из разговоров вокруг него, книг и телевизора, Лёнька узнал, что ощущения его не уникальны. Здесь это назывлось «middlе-life crisis», то есть кризис середины жизни. Это, наверняка, испытывал, в ещё более раннем возрате, и Серёжка Есенин, когда писал свою «Не жалею, не зову, не плачу, всё уйдёт, как летних яблонь дым. Увяданьем горесным охваченый, я не буду больше молодым». Подобно Сережке Есенину, Лёнька тоже ни о чём не жалел, ничего не звал и, of course, не плакал. Просто не по себе было - да и всё. И, при том, поделиться было не с кем: Катя с Витой до этого момента ещё не доросли, а у Фомина и Валеры этот период был уже пережит и остался позади. «Я ведь ещё хоть куда,- пытался убедить себя Лёнька, - молодым ни в чём не уступлю...» Но утешение это не приносило. То, что он «ни в чём не уступит», не делало его моложе ни на одну секундочку. Постепено Лёнька, нет не примирился, но как-то свыкся с этим своим состоянием вещей, ясно понимая, что ситуация абсолютно вне его контроля: над временем никто, ну он, во всяком случае, не властен. А продолжать жить надо же ведь.
Зина же исполнила свою угрозу отблагодарить Лёнька, как она сама хочет. Произошло это вот как. Вита, была обеспокоена не только вениной ситуацией, но своей младшей дочерью. Как и Лёнька, она опасалась, что этот ребёнок совершено лишён детства. В своём нежном возрасте Виолете была уже маленькой дамой- деловой, целеустремлённой и немногословной. А если и говорила, то, видимо подражая своей наставнице, тихим, мягким и… совершено не допускающим ни малейшего даже возражения голосом. Вот почему, Вита охотно согласилась на зинино предложение привозить Симу по субботам и воскресеньям, дабы обе девочки могли играть вместе. Зина, которая по вечерам и выходным сама водила свою собственную машину, доставляла Симу то к Марго, то к Вертицким. Однако и Лёнька, и Вита плохо знали свою дочь. Однажды Лёнька услышал из общей комнаты звуки пианино и тонкий серебряный виолетин голосочек: «,A,B,C,D,E,F» Так в Америке обозначались ноты. Виолета учила Симу играть на пианино. Ровным профессорским голосм она терпеливо говорила своей ученице на какую клавишу нажимать, чтобы получить ту или иную ноту. Потом в нотной тетради заставляла Симу писать ноты, а затем читать их. Сима подчинялась своей строгой наставнице безоговорочно с комичной безропотностью. И что вы думаете? Научилась таки она кое как играть простенькие вещи, хотя особым музыкальным слухом, видимо, не отличалась. Да, понял Лёнька, его младшая дочь была не только незаурядным (Лёнька не решался использовать термин «гениальным») исполнителем, но и прирождёним педагогом, который кого хошь научит всему тому, что сама знает. И действительно, опять забежав вперёд, расскажем читателю, как уже в возрасте пятнадцать лет, её наставница стала нередко поручать ей вести часть занятий, и в аудитории «асистента профессора Виолеты Вертицкой» царил идеальный порядок, при чём, каждый студент занимался тем, чем должен был, а не валял дурака. Но давайте-ка вернёмся к нашей истории. Однажды, в воскресенье, когда Вита поволокла Веню на игру, Лидочка с Катей поехали на соревнование в Аризону, а Виолета - у бабушки, раздался звонок. «Это я (Лёньке понадобилось некоторое время сообразить, что «Я»- это Зина). Ты пониманшь, у меня чего-то машина не заводиться, Сёва уехал, а мне надо Симу к Марго везти. Ты бы не мог приехать, взять её. Пожалуйста, очень тебя прошу».
Лёнька. как был - в шортах, простой рубашке на выпуск и домашних тапочках - направился к своей машине. Лёнькины «Жигули», как Фомин и предвидел, давно уже стало нецелесообразно больше эксплуатировать. И Лёнька очень удачно купил, всего за пять тысяч и со льготной рассрочкой на пять лет, новенькую Тойоту Короллу, правда, в минимальном варианте, то есть с автоматом и простым радио. Фомин недорого добыл для него и сам поставил кондиционер, так нужный в этом жарком климате. А ещё чуть позже ему удалось купить совсем недорого в “Circuit City” отличный приёмник с проигрывателем для касет. Фомин поставил и его. Таким образом Лёнька на много лет был обеспечен надёжной машиной со всеми удобствами. Не успел он подъехать к зининому дому, как ворота гаража поднялись, явно приглашая его заехать. Без внимания - зачем же нужно было заезжать в гараж, если всё, что надо было- это забрать ребёнка- Лёнька заехал и встал рядом с зининым «Терселом». Ворота гаража закрылась за ним. В двери, ведущей из гаража в дом стояла Зина в домашнем халатике и держала палец на кнопке. «Давай, заходи, заходи». Она пропустила Лёньку вперёд, зашла следом и закрыла дверь на защёлку. «А где же Сима?» «У себя, должно быть, пошли возьмём». И она чуть ли не втолкнула Лёньку в комнату, оборудованную под симину спальню. Комната была пуста. Зина встала в двери. «Ой! Я забыла! Её Сёва повёз. Ему всё равно по пути. А куда ты так торопишься…» Лёнька понял: он попал в тщательно устроеную и блестяще осуществлённую западню. Если раньше ему удавалось избежать все зинины попытки устроить встречу наедине, то теперь, как никогда удачно подловив момент, она добилась своего. Вид у Зины был торжествующий, глаза сияли азартом, а на губах была издевательская усмешка. «…ты ведь всем уделяешь внимание. Почему бы не побыть немного со своей старой знакомой, бедной Золушкой, которую все обижают…» «Зинка, ты чего задумала!?» Вопрос был нелепый и она это подтвердила: «То вот и задумала!» Но сообразив своим безошибочным чутьём, что она перегибает палку и Лёнька может обидиться, вырваться и уйти, она обхватила его руками за шею и запричитала с чувством и жарко: «Лёничка, ну пожалуйста!... Только один раз... Я никому не скажу и больше надоедать не буду... Пожалуйста! Очень тебя прошу!» «Ну ладно, только пообещай, что это будет только один раз…» «Обещаю, обещаю!»
Она проворно скинула халатик, под которым ничего не было и улеглась на спину в полуторную кровать своей дочери, бесстыдно раскинув руки и ноги. Когда Лёнька оказался рядом, она не повернулась к нему, а продолжала лежать, как и лежала. На ленькины поцелуи в губы не отвечала. Лёнька приласкал её аккуратные груди, оказавшимися довольно-таки тугими, погладил между ляжками. Только, когда Лёнька залез, она согнула ноги в коленях. Сначала чувствовалось некоторое сопротивление, а потом раз- и он очутился в пустоте. Неужели он промазал и попал в промежность. Лёнька слегка пошевелил концом и упёрся в стенку. Да, как Лёнька раньше подумал, Зина оказалась чем-то вроде американского пироженого - такого аппетитного на вид и разочаровывающим на вкус. Кожа на её красивых руках и стройных длинных ногах была шершавой, вход чуть ли не сливался с анальным отверстием, а влагалище... Ну просто мочевая кишка, да и всё..И донышко, видать на самой макушке. После нескольких абсолютно бесполезных движений, Лёнька приспособился надразнивать свою плоть, каждый раз вынимая и вставляя опять. Так и кончил. Зина, не меняя позы, лишь только потянувшись, достала и протянула ему тряпочку (даже и это приготовила заранее юнная негодница!). Себе взяла другую. Полежав немного для вежливости, Зина встала и, как была, волоча холатик, вышла, забрав тряпки. Это был намёк и Лёнька поспешил тщательно одеться. Они встретились в общей комнате и Зина, уже, пусть по-домашнему, но полностью одетая, стала, как ни в чём ни бывало болтать о ситуации на работе, проблемах воспитания дочери и как надолго затянулся ремонт. Предложила попить чаю. Лёнька не отказался - не всё ли равно ведь - и они посидели ещё чуть-чуть в кухне. Она не удерживала его, когда он решил уходить. Только в гараже, прежде чем открыть ворота, обняла и поцеловала в губы, правда не крепко.
Дорогие мои читатели! Я вижу уже, как некоторые из вас собрались нагнуться и поднять камень, дабы кинуть его в бедного Лёньку. Ведь мог же он, отчитав юнную соблазнительницу и обругав её нехорошими словами на «Щ,» уйти, хлопнув дверью? Конечно же мог! А он этого не сделал. Не станем говорить, что никто не назначал никого из вас судьями и что прежде чем судить других следует спросить себя: «А сам я разве праведник?» Нет. Лёнька несомнено нарушил седьмую заповедь, а ведь знал уже десять заповедей, как таблицу умножения. Но даже у подсудимого, вне всякого сомнения совершившего ужасное преступление есть кто-то, защищающий его в суде. Вот и попробую я произнести апологию- речь в защиту героя моего повествования. «Какой ни есть, а он родня». Сначала следует отметить: Лёнька не был фигурой из бронзы, мрамора или глыбы льда. Он человек во плоти со всеми человеческими слабостями, не святой. И, чего говорить, Зина ему нравилась, как нравилась она всем без исключения мужчинам, которые её видили. В тоже самое время, не было в его жизни женщины, какую любил бы он настолько сильно и беззаветно, что любая другая женщина была бы для него ничто, будь бы она самой первой красавицей в мире. И, наконец, забыли вы про «кризис среднего возрста». Кому из нас на его месте не льстила бы, пусть затаённая и безсознательная, но мысль: «А я-то ещё не так уж плох, если юнная бабёнка сама просится на…» Вот Лёнька и не устоял. Так что, как говорится, «думайте сами, решайте сами». Лёнька же наш в этот момент думал совсем о другом.
Уезжая с Веней, Вита, как водиться, надовала Лёньке массу работы. Двор полить, бельё постирать, розы обрезать, посуду из моечной машины расставить по местам, ковры попылесосить - вообщем времени скучать совсем не было. Теперь, лихорадочно стараясь наверстать упущеное, Лёнька всё пыталсяч решить один- единственый вопрос: зачем Зине всё это надо было? Во время происходящего она лежала, как бревно, спокойно и равномерно дыша. Лаская её левую грудь, Лёнька никакого учащения пульса также не ощущал. Он твёрдо верил: она не кончила и никак не могла кончить. И что же она тогда «с этого имела?» Лёнька понимал, хотя и Сёва в состоянии был справиться с Зиной как надо, но будучи парнем спокойным, делал он это весьма нечасто. Во всяком случае реже, чем Зине этого хотелось. И изменила она мужу явно не в первый раз: уж больно чётко всё было организовано и исполнено. Будь Лёнька здоровенным лбом с метровою елдою- всё было бы понятно. А тут… Или Зину заело, что он был, пожалуй, один, который громко не восхищался ею, не приставал и не звал на свидание - словом был равнодушен к её прелестям. Или... Может она считает, что бросив ему, как собаке кость, своё тело - ляжки, сиськи и письку - она предоставила ему высочайшую награду? Подумаешь, награда! Всё, что Лёнька из этого всего получил - теперь он может поставить галочку и сказать: у него было четыре «бабы». И это всё- “big deal!” Подумаешь, какакя радость! Вопрос этот Лёнька так и не решил. Зина же своего обещания не выполнила. Она ещё много раз, проявляя при этом дьяволькую изобретательность, заслуживающую лучшего применения, умудрилась заловить Лёньку. В следующий раз, он перевернул её на живот, продел под неё руки и. набрав полные ладони зининых сисек, работал сзади. Так было несколько лучше. И опять, каждый раз она клялась, что это «в последний раз», и опять клятву свою нарушала. Что за создание!? Правда, движимая, должно быть этим своим шестым чувством, на людях она вела себя прилично, то есть, хотя и разговаривала с ним надмено-покровительственным тоном, но на него при всех не вешалась, дабы каждому ясно было, что происходит. Ну что ж. И за то спасибо.
Как то Лёньку послали в командировку в город Феникс, Аризона. Там их институт проектировал какой-то индустриальный объект. Как всегда и везде это водиться, много напутали и наконец запутались так, что дальше уже некуда было. Лёнька имел солидную репутацию разрешителя самых неразрешимых задач - вот его и послали во всём разобраться на месте. В отличии от Советского Союза, где вылав путёвку-командировочную, начальство считало свою задачу оконченой, здесь делалось все возможное, чтобы командировочный занимался тем делом, за которым приехал, а не бытовыми мелочами, такими как доставанием билетов и устройством на ночлег. Лёньке купили билеты на самолёт, сняли номер в отеле, ему оплачивался наём автомобиля, питание, телефонные разговоры и стирка белья. Катя, узнав об этой поездке загорелась- « я там буду». «Как так!?2 «А вот так, туда от нас по 10-му фривею самое большее шесть часов. А так и за пять доеду. Пока ты в аэропорту копаться будешь- а я уже там». Сказавши всем, что она едет в Санту Барбару на пару деньков по делам, Катя, в день лёнькиного отъезда, пустилась в путь с утра и пораньше. И когда Лёнька прибыл в отель, она уже ждала его в лобби. Оставив вещи в номере, они отправились кататься на лёнькиной машине по этому довольно-таки большому городу, самому крупному в Аризоне. Город этот - в основном, промышленый, но был и театр, и стадионы, пригороды, населёнными зажиточными людьми, кварталы, населённые чернотой, которая, впрочем, вела себя прилично. Катя успела изучить вопрос капитально, узнав из разного рода всяких путеводителей где здесь есть что и чего, куда поехать, где поесть, что посмотреть. Пообедали в ресторане. Зашли в супермаркет купить себе чего-нибудь на ужин, чтобы никуда вечером не ходить. А вот привычного им коньяка, какой в Калифорнии продается на каждом углу, на витрине видно не было. Когда спросили, сказали что есть, и принесли откуда-то. Простая бутылка «Генесси», три звезды, стоила чуть ли не в два раза больше, чем у них, в Варенко. Но кто в подобных обстоятельствах с этим считается!? Дорога ложка к обеду! Придя в номер, они молча сидели за столом, прижавшись друг к другу и потягивая коньяк маленькими глоточками. Этим двум родственым душам не надо было ни о чём говорить, ибо всё понималось и переживалось без слов. Впервые за всё долгое время своего знакомства, они смогли провести ночь вместе, в одной постели. Никакой разницы это, собствено говоря, не делало, а просто служило символическим актом близости души и тела. А ещё, давно забытым блаженством было для Кати уснуть на груди мужчины. Наутро, позавтракали «бесплатной» едой, то есть, входящей в стоимость номера. Катя поехала домой, а Лёнька отправился на свой объект.
Работая не покладая рук, иногда и по шестнадцать часов в день, Лёнька сумел в отведеный ему срок поставить всё на места с наименьшими затратами, к общему удолетворению начальства и заказчика. За это Лёньке на работе дали премию и два дня на отдых. В воскресенье утром явилась Марго и объявила: «Мы едем на турнэ по Европе и Азии!» Маршрут был впечатляющим: Париж, Цюрих, Берлин, Лондон, Токио, Сеул и Банкок. Марго к этому времени уже была гражданкой, а на Виолету оформили так называемый travel document, своего рода заграничный паспорт для неграждан, разрешающий въезд в страну. Катя тоже закатилась в Гонконг, где, собствено говоря, производились диски с играми. Виолета звонила домой из каждого города. О своих успехах она предпочитала не распроостраняться. Ввиду своего весьма нежного возраста, Виолета одарённости своей как-то совсем не воспринимала. То, что она делала, казалось ей нормальным и естественным. Кто из нас не восхищался той ловкостью, с какой ласточка, с точностью неимоверной рассчитав траекторию полёта насекомого, пререхватывает его на лету. А ведь для ласточки это нормально и естествено. Поэтому Виолета больше рассказывала, что видела, что ела, что купила. Программы её концертов у Лёньки с Витой были и о том, что она играла говорить не приходилось. Потом трубку брала Марго и рассказывала, как её ненаглядная внучечка себя чувствует и какая была реакция публики - всегда восхищённая. Билеты, еду, гостиницы и телефонные разговоры им оплачивали организаторы турнэ. Виолете, ввиду её юнного возраста, давали отдохнуть денёк между городами. Впрочем, по словам Марго, малая переносила частые переезды и длительные перелёты с завидной стойкостью. В том, что Марго заботится о своей внучке больше, чем о себе самой, Вита с Лёнькой не сомневались ни секундочки. О маленькой пианистке писали местные газеты и её всегда показывали по местному телевиденью. И с этим она справлялась с завидной выдержкой. Марго же собирала все выпуски газет и видиоленты телерепортажей, которые ей охотно предоставляли. Везде, где бы они ни бывали, хозяива радушно старались показать им самое лучшее в своём городе. В Париже им даже выделили русскую переводчицу. Виолета принимала эти знаки внимания, цветы и овации с прямо-таки королевской величественостью. Трудно было поверить, что она была дочерью двух простых бывших советских людей, да вдобавок к этому, ещё и евреев. Когда по возвращению малую спросили, как поездка, та ответила со своейственной ей всегда лаконичностью: «Всё было очень хорошо». И поговори с ней!
Должно быть, просматрвая лондонскую ленту, местные средства печати и телевиденья обнаружили, как совсем рядом проживает чудо-ребёнок, несмотря на юнный возраст имеющий уже международную репутацию. Местная некомерческая телевизионная станция - двадцать восьмой канал, относящийся к системе РВS (Public Broadcast System) первой сделала капитальную часовую ленту о Виолете, где показали объёмистые куски из её концертов и, мимоходом, даже Лёньку, Виту и Марго. Затем последовали короткие репортажи в ведущих комерческих каналах и статьи в известных многотиражных газетах. Лёнька телевизор смотрел мало, в основном, вышеупомянутый двадцать восьмой канал, где показывали английские фильмы и пьессы. Он наслаждался чистым истино английским языком и описанием навеки ушедшего в прошлое аристократического быта. Да и Англия всё-таки была Европой, духовно куда более близкой ему, чем Америка. Из остальных, он, в основном, смотрел новости “News at ten,” показываемые, как само название говорит, в десять вечера. по пятому каналу. Там диктором был Хол Фишман, очень эрудированный, обаятельный человек, имеющий мужество сказать правду про арабских мандавошек, в то время как на всех остальных каналах это считалось табу. Намного позже Лёнька узнает, что Хол Фишман был ещё профессором истории и политики, а также пилотом высочайшего класса. Зина с Сёвой же, будучи людьми простыми, как Ленька полагал, зрителями двадцать восьмого канала не являлись, а вместо этого смотрели “мыльные оперы” и идиотические шoу типа “Maried with children.” Он был прав, но, нарушив своё собственое правило и приняв что-то за аксиому, не учёл одного обстоятельства. Когда Сёва и Зина совсем уж было приготовились насладиться одним из своих, как Лёнька это называл «дуршоу», раздался звонок. Звонил один из рабочих с Сёвиной работы. «Look, they are to show a little Russian girl at channel twenty eight. Would you like to see it?» Сёва повернул переключатель на двадцать восьмой канал и на экране появилась… Виолета. Она играла на пианино, да так, что даже далёким от классической музыки Сёве и Зине её игра очень понаравилсь.
Подошла Сима. «Я знаю. Она и меня научила.» «Чему она тебя научила!?» «Ну как чему? На пианино играть». Но это было ещё не всё. Показали лёнькин дом и Лёньку с Витой, Веню и Лидочку. Лёнька: “I love classical music and I very proud of Violet’s achievements, but she’s still my little daughter.” Вита: “I am proud of her too but what’s worried me most that she could be deprived of her childhood.” Лидочка: “Yes, she is a great pianist. But she’s also belongs to our family.” И только Веня заявил: “Oh, my sister is cool!” Показали попытки Виты и Лёньки сделать виолетину жизнь «более детской» и тут на экране появилась… Сима. “We like to play together.” На это Сима заметила: «Я знаю». «Если знаешь, почему тогда маме с папой не рассказываешь!?» «А зачем, чего тут особеного» - филосовски заметил ребёнок. Чувствовалась в этом ответе виолетина выучка, но этого Зина никак знать не могла. Показали и Марго, и нынешнюю виолетину наставницу, которая итак была хорошо известна всем… кроме Зины. Марго на своём далеко не совершенном английском (пришлось писать сказаное ею внизу экрана) рассказала, как она случайно открыла талант своей маленькой внучки. “She’s one of my best students.”- добавила известная пианистка. Показали и красивую девушку Лиду. Та заверила: в области общего образования ребёнок намного впереди своих свёрстников. Причём все эти интервью и краткую виолетину биографию производители фильма умудрились втиснуть меньше чем в пятнадцать минут. Всё остальное ушло на отрывки из виолетиных исполнений в разных концертах, записаных на видиоплёнку. Зина посмотрела эту же передачу на других РВS каналах - пятидесятом и пятьдесят восьмом, и повторный показ этой же программы на каждом канале. Она позвонила на студию и потребовала прислать ей видиоленту, так как её дочь на ней заснята. Те сначала заломили жуткую для Зины цену в шестьдесят долларов, мотивируя незначительностью симиной роли, но потом, уступив зининой настойчивости, согласились прислать запись бесплатно. Ну а следом, как вы лёгко можете себе представить, было бурное объяснение или разъяснение сначала с Лёнькой на работе, а потом с ним и с Витой у них в доме.
Зина приехала с Симой, не предупредив. И, конечно же, Виолеты не было дома. И тут только, выпустив Симу, заметила Зина, что та чувствует себя у Лёньки, как у себя дома. Она сразу же направилась к Виолете в комнату, взяла что-то и с этим пошла в общую комнату играться. Вита, которая готовила ланч, сунула ей кусок яблока.и та, к вящему зининому удивлению, принялсь жевать. Дома заставить малую есть фрукты было делом нелёгким. «Понимаешь, Зина,- сказала Вита, стараясь придать своему голосу как можно более миролюбивый тон, хотя её саму так и распирало от смеха,- если бы мы тебе сказали, ты бы не стала привозить Симу. И Сима не относилась к Виолете, как к равной. Зачем всё это надо? В конце-концов моя дочь всего-навсего маленький ребёнок. А что нет?» На это Зина ничего ответить не смогла. «Сима говорит, что Виолета научила её играть на пианино. Как это может быть!?» «Очень просто. Хочешь послушать?» Лёнька взял Зину за руку и повёл в общую комнату, где по одному ей известному порядку игралась сама с собой Сима. Лёнька взял Симу на руки, та обхватила его ручонками за шею и прижалась головкой к его щеке. «Ты можешь показать маме, как ты умеешь играть?» «ОК» Лёнька посадил ребёнка за пианино и поднял крышку. Он взял ноты, которые Виолета купила специально для Симы и держала отдельно от своих. «Что будешь играть?» Хитрая, как все дети, Сима выбрала те, что играла получше и, к невероятному зининому удивлению принялась играть, причём довольно-таки сносно (Зина не знала и не могла знать, конечно, сколько времени и упорства пришлось приложить Виолете, прежде чем она выдресировала свою маленькую ученицу). «Я глазам своим не могу поверить!» (Почему же глазам, а не ушам?) Зина стала с тех пор горячим сторонником общественного телевиденья. По утрам, если Сима не была занята, она смотрела детские передачи “Sesamy Street,” и «Roger’s Neighbourhood». Сама же Зина обнаружила, что “Masterpiece Theater” и “Mistery” тоже неплохо. «Как это так,- спросила она однажды Лёньку,- тут показывают как люди…ну ебутся что ли, а на остальных нет?» «Видишь ли Зиночяка, во-первых, это иммитация, ты понимаешь. А во-вторых, остальные станции коммерческие и их могут обвинить, что они используют сексуальные сцены для получения прибыли. Такое, должно быть, не разрешается. Хер их знает».
К Зине приехали родители и привезли с собой бабушку. Сёва устроил тестя работать на станке в своей компании, а Зине удалось устроить свою мать в ихнем институте чертёжницей. Бабушка получила пособие по бедности - SSI, с которым автоматически шло бесплатное медицинское обслуживание - Medicaid. А вскоре она получила субсидируемую квартиру по так называемой «восьмой программе». Вообщем-то, бабушка могла жить, пусть скромно, но ни в чём не нуждаясь и ни от кого не завися, разве что,.если надо было куда поехать. Но такое случалось не часто и она обходилась автобусами. Где-то через год зинины родители с помощью всё той же Сюзан сумели купить дом. Небольшой, одноэтажный, тоже требующий ремонта и ещё дальше вглубь не совсем благополучного района, но зато свой и не дальше чем в полумиле от Зины. Словом, у Зины всё шло самым, что ни наиесть наилудшим образом. Однажды она, как всегда, подошла утром. «Ты знаешь, я беремена. Нет, не бойся. Я, может и дурная, но не такая дурная, как ты думаешь» «И что ты собираешься делать, если не секрет?» «Какой секрет! Что буду делать? Рожать буду. А что! Нельзя только одного ребёнка иметь. У тебя вот, трое!... Ладно, ладно, знаю… Понимаешь, бабушка теперь может смотреть второго ребёнка. А вообще-то говоря, Сёва хорошо зарабатывает. Посижу немного дома с детьми, а там видно будет. Не знаю пока. Там видно будет». Она продолжала работать, как и работала. В своё время живот начал выступать из-под одежды, становясь всё больше и больше, как ему и следовало быть. Теперь то уж, как Лёнька полагал, она оставит его в покое... Но он ошибался. Парочку раз Зина умудрилась подловить не ожидавшего подвоха Лёньку. «Зинка ты что!?» «А ничего! Ты ведь ничего плохого сделать не сможешь…» «Со своим ***шкой» - закончил он за неё. Но Зина быстро спохватилась. «… я знаю, ты очень нежный и бережный». Но слово не воробей и все лёнькины соображения на эту тему оказались правильными. Оставался вопрос: зачем ей всё это? Излишне и говорить, Лёнька с Витой были в больнице, пока Зина рожала. Они смотрели через стеклянную стенку, как сёстры ловко обрабатывают новорожденых. Какая из них была зинина девочка, увидить было совсем никак невозможно. Девочку они назвали Лия. Использовав отпуск на роды, на эту свою работу Зина больше не вернулась.
Лёнька во многих местах читал и слышал о «Мастере и Маргарите», но до самой книги добраться никак не мог. А книга-то была под самым его носом. Однажды он спросил Катю: «Ты слыхала про “Мастера и Маргариту?» Что это такое?...» «Не только слыхала, но и читала. Причём, ещё до знакомства с тобой...» «Как?! А я слыхал, она в Союзе запрещена…» «Вообще-то да. Но один раз её выпустили по ошибке. И тут же изъяли. Кому-то, всё же, удалось припрятать один или два экземпляра. Короче, книга попала заграницу и была издана, а потом как-то проникла обратно в Союз. Вот с неё то и были сделаны копии. Наши девочки на «Эре» скопировали - ну и мне досталось почитать» (вот тебе и секретность, и надзор за множительной техникой. А ведь это же вполне могла быть антисоветская литература). «Так а где её взять?» «Вот». И Катя ловко достала откуда-то и вручила Лёньке средней толщины книгу в крепком тёмно-зелёно-сером переплёте. Потом, несколько вечеров подряд, они с Витой, выхватывая друг у друга, жадно читали ту книгу. Это произведение потрясло Лёньку до глубины души. В течении всей своей жизни он привык думать: люди живут вот, а потом умирают, каждый по разному- да и всё тут. Булгаков как-то умудрился глянуть на это совсем под другим углом и дал своему читателю возможность увидить многое в этом извечном постулате, о чём раньше совсем не думалось. Тут не было заумных рассуждений о смысле жизни, но показывалось какой смысл имеет сама эта самая жизнь. Что жизнь? Что смерть? И что после смерти? Прямого ответа на этот вопрос не давалось, но мысль читателя направлялась в определёное русло, в котором каждый, кто хочет ответа, может его найти - и, притом, свой собственый, ему только принадлежащтй.
Лёньку же лично поразило описание роли ненаших в извечной борьбе добра и зла. Булгаков не был первым, коснувшимся этого вопроса. Взять Мефистофиля, Гете, хотябы для примера. Но у всех прочих писателей ненаши были плоскими, схематичными, воплощнием чистого зла. А есть ли они зло на самом деле. Как часто говорят, вот меня Коровьев попутал... Извини, дорогой, а попутал ли он тебя? Или ты сам себя попутал. Вот, скажем, как у него получилось с Зиной. Мог же он уйти, тогда в первый раз. Это понятно, раз первый раз дала, от второго уже не откажешься. И Коровьева туда шить не следует. А вот когда ты натворил сам чего-нибудь - вот тогда ты и становишься достоянием ненаших… как он, Лёнька, когда возжелал Виту... Так что что есть зло и что добро- во всяком случае, это не так просто и не так плоско. Вот, например, казалось бы, ненаши должны были обожать отъявленых подлецов, негодяев, предателей и жополизов. Но они их презирали, а восхищались гордой женщиной, не захотевшей ни у кого выпрашивать подачек. Для них дружба, верность и преданость были такими же ценными, как и для всех. Лёнька тогда не читал ещё хорошей книги Чудаковой о Булгакове, но он, прочитав Ветхий Завет, успел прочитать и Новый. Его самого тоже поразило в Евангелие от Матфея некоторые несходящиеся друг с другом мелочи. Скажем Иуда. Правда то была или нет, но несомнено одно: если кто-то предал кого-то за деньги, хорошо зная что того ждёт, то совести у него не ищи. В то, что Иуда раскаявшись, сам вернул деньги и покончил собой, верилось с трудом. Булгаков, очевидно, был того же мнения. Приём, воплощённый в композиции романа был не нов. Его применяли и Жуль Верн, и Херберт Велс, и- кто угодно ещё. Появляются таинственные незнакомцы, никто не знает кто они такие и вот герои, или один из героев, волей судьбы или случая, оказывается среди них. И через него читатель тоже узнаёт, кто они такие. Но и воспользовался Булгаков этим приёмом как-то по-своему. И высокообразованому Мастеру, и проницательному читателю сразу же было ясно, кто они - эти незнакомцы. А проходящая красной нитью через весь роман последний день жизни Иегошуа! Об этом тоже очень много писали, но никому не удавалось сделать евангельскую историю столь живой, наглядной и такой вот правдоподобной.
Читая разговор Азазело с Маргаритой, Лёнька сразу же вспомнил свою первую встречу с Катей («Конечно же ты меня не знаешь. Откуда ты можешь меня знать?») и весь странный разговор с ней. Теперь понятно! Она ведь тогда уже прочла… Лидочка, которая в совершенстве могла читать по русски тоже почему-то заинтересовалась книгой и прочла её охотно, правдa не быстро. Книга, которую все помнили чуть ли не на изусть, стала в их семье притчей во языцах. «Да это же какая-то коровьещина». «Подумаешь, бином Ньютона!» «Я кофе ещё не пил!» Случайно забредя в магазин «Континент» на Франклин и увидив книгу на прилавке, он тут же её купил, не обращая внимания на цену. И когда, через год после смерти коммунизма, в Москве выпустили пятитомник Булгакова, Лёнька купил и его. Но мы опять забегаем вперёд, а пока Лёньку занимала одна, внезвпно пришедшая в голову мысль. Вот смотри, свободная Америка, свободные Англия, Франция, Швейцария, скажем - никто из них не дал таких гигантов мысли, как Достоевский, Толстой, Бердяев или, сейчас вот, Булгаков. Должно быть, сытая благополучная жизнь не распологает к размышлениям о природе вещей. А как жилось Булгакову в большевицкой России - нетрудно догадаться хотябы по тому, как в гениальном произведении своём, писатель не смог удержаться от сведения счётов с критиками латунскими, литературными воеводами- берлиозами, торксинами да грибоедовыми. Поневоле задумаешься что как.
Следующим заслуживающим внимания событием в жизни наших героев было получение гражданства. Они добросовестно подали все нужные документы ровно через пять лет после приезда. Но это заняло ещё почти два года прежде чем они оказались в переполненом зале лосанжелевского Центра для Конвенций (Los Angeles Convention Center) на улице Фигаро с маленькими копиями американского флага в руках. Публика вокруг была в основном латины и узкоглазы. Белые люди попадалсь всего лишь редкими пятнами в цветастом море цветных. Перед ними выступил один из супервайзоров - член совета управляющих - графства (county) Лос Анжелес Майк Антонович. Таких речей они ещё на своей бывшей родине наслушались немало. Потом судья в отставке принял у них присягу. То есть он читал слова, а остальные повторяли, как могли. Организовано всё было довольно-таки неплохо. Подойдя к соответствующему столику, каждый по первой букве своей фамилии, без труда получили заранее оформленые и подписаные ими Сертификаты об Натурализации. Теперь они были полноправными гражданами США, то есть могли голосовать, служить в государственных организациях и работать на военных заводах. Ничто из этого им особено нужно не было, но самое главное, их теперь, даже теоретически, нельзя уже будет выслать из страны за малейшую провинность. И въезд в страну после поездки заграницу будет лёгким, без сучка и задоринки. Собрались у Фомина. Катя, которой оставалось пока ещё два года до гражденства, присоединилась за компанию. После переселения в свои дома они, хоть и жили неподалеко друг от друга, собирались не так уж часто. Пригласили и Марго, и та приехала. Славка с Региной не считали такое ничтожное событие достаточной причиной для почтения их своим присуствием, но передали деликатесов и хлеба. Всё у наших героев шло пока наилучшим образом. Никому на судьбу роптать не приходилось. Здоровье, если не считаь мелочей, было нелохим, грех жаловаться. Материально, хотя никто из них назвать себя богачём не мог, даже Фомин, они «делали хорошо», а значит, жили прилично, пусть без излишней роскоши, но и ни в чём существеном не нуждаясь. Впрочем, по сравнени. со своей прошлой жизнью, Лёнька с Витой чувствовали себя арабскими шейхами, что ли. Как в этом вопросе чувствовали себя Фомин и Катя - про то они от высказваний воздерживались. Вообщем то было чем гордиться и за что выпить.
В самом разгаре пиршества Фомин вдруг заявил, обращаясь к Лёньке: «Слушай, у нас вот ружей много, а толку мало. Мы вот живём в самом красивом уголке земного шара, а что мы видели? Ничего не видели. Давай-ка в охотники запишемся. Убьём-не убьём, а всюду побываем. И в Лас Вегас надо поехать. Поиграем-не поиграем, а посмотрим». На предложение «записаться в охотники» откликнулись только Лёнька и Лидочка. Катя согласна была ездить с ними, но охотиться она не станет. Нет, нет, она не ханжа, которая уплетает стэйки и болтает о том, как нехорошо убивать бедных Бамби. Просто это не в её амплуа. А вот поехать в Лас Вегас дружно захотели все. Причём, решили поехать как можно скорей, скажем в ближайший weekend. А ещё неплохо было бы бы побывать в Сан Франциско. И это было решено единогласно. Но такая поездка требовала большего времени и, стало быть, совмещения ихних отпусков. Лёнька вызвался узнать всё про охоту, а Катя - про поездки в Лас Вегас и Сан Францико. На том и порешили. Лёнька ещё раньше заметил на спортивном прилаке в Варенко небольшое объявление: “Hunting licenses here.” B в свой следующий визит туда, он распросил продавщицу, что куда и как. Охотничьи лицезии выдавал штатный департамент Fish and Game, то есть, как явствовало само название, рыболовства и охоты. Для получения лицензии следовало пройти курсы, а затем с сертификатом придти к ним, заплатить положеную плату - и охоться себе на здоровье сколько хочешь. Курсы - они будут у них, прямо здесь в Варенко в ближайшую субботу. Надо только записаться. Да, детям дают права с двендцати лет, причём им дешевле, а до четырнадцати лет - вообще бесплатно. Лёнька записал себя, Фомина и Лидочку. Класс проводился в одном из служебных помещений гиганского магазина, что-то вроде небольшого актового зала, видимо, специально предназначеного для таких целей На небольшой сцене, на большом столе в центре и столиках поменьше по бокам, было разложено всякое оружие - винтовки, ружья, пистолеты, револьверы и луки. Даже один арбалет. Инструктор, высокий плечистый мужик лет тридцати трёх на вид, с крупным, с правильными чертами, и загорелым холённым лицом, сначала рассказывал им какие бывают виды оружия и боеприпасов, потом, как заряжать оружие и обращаться с ним.
Чтобы продемонстрировать технику спуска курка. Инструктор ложил на планку ствола револьвера дестицентовую монету (дайм), взводил курок, опирал рукоятку об стол и нажимал на спуск. Монета не падала. Затем он позвал Лидочку, самую маладшую и единственую девочку в классе. “Can you do it?” “I’ll try.” Лидочка подошла. Она открыла барабан, убедившись, что револьвер не заряжен, закрыла барабан, положила монету на планку, вытянула руку и несколько раз, на самовзводе щёлкнула курком. Монета не падала. Чтобы не подумали, что ей повезло, она повторила трюк ещё несколько раз. “Amasing! You could be a great shooter!” “I am”,- скромно сказала Лидочка и вернулась на своё место, оставив на столе револьвер с откинутым барабаном. Когда проходили безопасность обращения с оружием, инструктор заметил: “Always do, like this young lady did. Before handling a weapon to someone else or receiving the weapon, check weither it loaded or not.” Интересно было с луком. Современный лук, который наши герои видили впервые, предствлял собой сложную конструкцию из двух пружин, с рукояткой посредине и системы блоков по которым скользила тетива. Инструктор вызвал самого здорового дядьку из аудитории. Для растяжения лука требовалось усилие в пятьдесят фунтов, то есть двадцать два с половиной кило. Но дядька полностью натянуть лук не смог. Тогда инструктор вызвал четырнадцатилетнего пацана и тот легко это сделал. Видно дело было не в силе, а в уменье. Потом показали видео “Shoot or not to Shoot.” Рассаказывали какие звери и птицы водятся на западном берегу США и как их распознать. После письменого теста, который все легко сдали, им роздали бланки серификатов, которые каждый заполнил, а инструктор подписал. С этим сразу же пошли в спорттоварный отдел и получили лицензии. Поехали к Фомину. “Хороший охотник просто обязан иметь хороший охотничий нож. У вас, конечно, ни у кого нету.” Лидочка с Лёнькой кивнули. Для тебя, моя дорогая я припас одну штуку. Он достал откудо-то чистую белую тряпку, в которой был завёрнут нож в ножнах из тёмно-коричневой кожи. Нож сам казался скромным. Лезвие было не шибко длинным, где-то четыре с половиной дюйма. Передняя часть клинка была узкой, сильно заострённой, слегка изогнутой, больше снизу, меньше сверху. Примерно на половине длины клинка заточенная кромка снизу выпрямлялась, а верхняя делала плавный скачок вверх, а потом с лёгким уклоном шла к эфесу. По бокам лезвия были долы и надпись “Solingen Deuschland.” Рукоятка казалась пластмассовой. «Это олений рог» - как бы прочтя их мысли пояснил Фомин. Даже Лидочке с Лёнькой, совершено ничего в то время в ножах не понимавших, было ясно: это было нечто очешь хорошее. Лёньке он принёс и дал нож, тоже Золинген, но побольше и погрубее. «Берите, ребятки. Это вам память обо мне останется...» Ножи оставались у Лёньки и у Лидочки на всю жизнь. Много, много лет спустя одни собиратель и большой ценитель ножей предлогал Лидочке три тысячи для начала за скромный нож. Но это была память.
Катя, между тем, времени тоже не теряла. Взявши в мотоклубе проспекты по Лас Вегасу и позвонивши по нескольким бесплатным намерам, она нашла номера в гостинице для всех по наилудшей цене. На пятницу все взяли выходные. Можно было, конечно, выехать в четверг, но это было бы утомительно для детей и ничего ночью толком посмотреть не удастся. Поэтому решили выехать в пятницу часов эдак в девять утра, когда утренний трафик схлынет и легче будет проехать. После тщательного обсуждения было решено поехать по 405-му до 10-го и по десятому до 15-го, единственного фривэя, ведущего из ихних краёв в Лас Вегас. Так и сделали. Так как дорога была дальней - не менее четырёх часов, как им сказали - решили ехать тремя машинами, не более четырёх человек в каждой. В первой были Фомин, Зоя, Сёма и Марго. Во второй - Лёнька, Вита, Виолета и Веня. В третьей ехали Катя с Лидочкой. Десятый фривэй бежал сначала через пригороды, застроенные одно-двух этажными жилыми домами, среди которых то там, то сям проглядовали коробки промышленых и торговых зданий, и многоэтажные офисы. Потом въехали в центр города – downtown - окутанной призрачной дымкой смога, группе высотных башень, столь похожих на центры других больших городов - Сан Луи, Феникса, Далласа, в числе прочих - которые довелось видеть Лёньке в его путешествиях по стране. Миновав ещё некоторое количество редких в этих краях многоэтажных жилых домов, они опять ворвались во всё тот же же станадартный, лишённый, каких бы то ни было ярких индивидуальных черт, пригород и по нему- до пятнадцатого, где имелись ещё не застроенные клочки земли. У крохотного совсем посёлка Девор справа подходил 215-й фривэй и обе дороги, слившись, пошли на запад. С правой стороны громоздились скалы, а слева было ущелье с железной дорогой идущей по дну его. Потом железная дорога пошла по самому противоположному краю ущелья - то по террасам, вырубленным в скале, то и дело ныряя и выныривая из многочисленных туннелей. Фривэй же между тем плавно повернул на север и круто пошёл вверх. Машины - два «броневика»-восьмёрки и недавно купленая Катей Хонда-Аккорд с мощной шестёркой-двигателем - тянули как звери. Поднявшись на высоту четыре тысячи футов (а это километр двести на наши деньги) они покатили по плоскогорью.
Лёнька раньше представлял себе пустыню как море песка со вздыблеными волнами-барханами. Он знал, правда, о существовании каменистой пустыни Гоби, где нет ничего, кроме скал. Раскинувшийся по обоим стронам дороги ландшафт, который все здесь дружно называли «пустыней», ни к одному из этих стандартов не подходил. Это была местность, где ровная, прорезаная руслами пересохших ручьёв, где холмистая, сплошь покрытая какими-то растениями. Растениями распологались где-то в двух-трёх метров одно от другого, а пространство между ними, то белое, то желтовтое, наводило на мысль, что это - песок. Кустарники не позволяли песку двигаться, образовывать барханы и устраивать песчанные штормы- самумы. Въехали в населённый пункт Хисперию, переходящий в город Викторвиль. В те времена, немногие дома в этих поселениях были то тут, то там, хотя имелись и улицы, всплошную застроеные домами, промышленные здания и торговые центры. За Викторвилем потянулась безлюдная местность - всё та же странная пустыня. Связь между тремя машинами осуществлялась с помощью трёх небольших радио аппаратов, приобретённых Фомином для будущей охоты. Из аппаратов порой доносилось шипенье и щёлканье, но слышать друг-друга и переговариваться можно было. Когда въехали в город Барстоу- последнее, более-не менее крупное поселение на калифорнийской стороне - Катя скомандовала выйти на Линвуд для отдыха. Остановились на одной из колонок. Выпустили детей, сводили их в туалет (и сами сходили) дали побегать. «Броневики», на всякий случай, дозаправили. Катина машина израсходовала лишь меньше четверти бака. Отдохнув, наша честная компания погрузлась в автомобили и покатили дальше. Фривэй бежал по плато, Калифорния тянулась бесконечно. Они ехали уже скоро три часа, а всё были в Калифонии да в Калифорнии Наконец появился плакат “Welcome to Nevada.” А ещё через сорок пять минут стали попадаться по обоим сторонам дороги сначала далеко стоящие друг от друга отдельные домики, становивящиеся всё более и более гуще и многочисленней - признак приближения к большому городу. И вдруг, как тут в Америке говорят «в середине ничего», выросли огромные многоэтажные здания отелей. Катя скомандовала в рацию: «На следующей выходим!» Они вышли на Сахаре и свернули на Лас Вегас бульвар, который все называли “strip,” то есть полоса на которой действительно находились основные известные гостиницы. В те времена их было намного - Фламинго, MGM, Golden Nugget и та же Сахара, в числе прочих. Но Катя сняла четыре номера в малоизвестной гостинице, находящейся в стороне, где-то в полумили от «полосы». Она заплатила своей кредиткартой и предупредила, что если кто хочет нажить смертельного врага, то может спрашивать её, сколько ей это обошлось. Гостиницу нашли без труда, запарковались в гараже.
Разместились следующим образом. Фомины - один номер. Вита, Лёнька и Веня - второй, Марго с Виолетой- третьий и Катя с Лидочкой- в четвёртом. Номера были сугубо утилитарные. В них было всё необходимое - две кровати, телевизор и душ - и ничего лишнего. Даже кофейной машины не было: нечо зароботок у буфета забирать! Разложив вещи и приведя детей и себя самих в порядок с дороги, наши путешественники спустились вниз. Как это водиться во всех отелях в Неваде, на первом этаже было казино, окружённое многочисленными барами, буфетами, перекусочными, а также пунктами по размену денег, информационными окошками и столиками охраны и, конечно же туалетами. В те времена техника тотального слежки за каждым посетителем ещё не достигла своего нынешнего уровня, а посему центральная зона с игральными машинами, рулеткой и карточными столами была огорожена невысоким штакетником. Грозная надпись, строго-настрого запрещавшая несовершенолетим вход в игральную зону, имелась у каждого прохода, а снующая повсюду охрана тщательно за этим следила. «Слушайте,- сказала Катя,- мы сюда всегда успеем. Давайте пойдём посмотрим, что тут ещё есть». Предложение было принято охотно и единогласно. Вышли из отеля и направились к стрипу. Виолета и Сёма подросли и непрочь были пройтись. Зашли в ближайшую к ним Сахару. Казино здесь оказалось просто гиганским. Нетерпелось поиграть - зачем же они сюда приехали - но не хотелось оставлять детей одних, хотя Лидочка с Веней вполне были способны позаботится не только о себе самих, но и о малых тоже. Лёнька с Катей, каждый по своей причине, к азартным играм особого пристрастия не питавших, взялись побыть с детьми. Оказалось, здесь было много интересного и без казино. Поражала невиданая и неслыханная роскошь архитектуры самих помещений и расположенных повсюду магазинчиков, в каких продавали неимоверно дорогую одежду, фото и радио аппаратуру, ювелирные изделия. То и дело Катя и девочки затаскивали всех в один из таких магазинов. Виолета, усилиями своей понимающей что к чему бабушки, не только была подчёркнуто скромно, но с большим вкусом одета, но имела ещё колечко, серёжки и ожерелье со сколами бриллиантов, очень идущими ей. Ведь в ювелирных изделиях не только вес и ценность камней, но и работа имела большое значение. Причём имено последняя распозновалась лишь только ценителями или людьми с хорошим художествееным вкусом, и была незаметна для непосвящённых. Сама Виолета и к тряпкам, и к побрякушкам была безразлична, а расценивала всё это как часть своего рабочего костюма. Вита, уставшая уже бороться со своей матерью за свою же дочь, в пику ей старалась получше одеть и украсить свою падчерицу, но та тоже проявляла в этом вопросе стойкое равнодушие. Колечко, серёжки и цепочка на шее были у Лидочки весьма скромными. Но так уж видно устроена женщина - не купить, так хоть посмотреть.
Лёнька увидел в одной из витрин фигуру, одетую в зелёное и с револьвером на поясе. Странно, зачем манекену револьвер? Тут только до Лёньки дошло: это вовсе не манекен, а вполне живой охранник. Между тем, вся группа завалила вовнутрь. Посюду голубели и желтели бриллианты. Цены, конечно, были просто умопомрачительные. Продавщица, видимо давно привыкшая к таким как они от нечего-делать-посетителям, занималась своим делом не мешая им восхищаться и не беспокоя их. Но не всё было безумно дорогим. Лидочка заметила маленький кулончик из белого золота, стоивший только сто семьдесят долларов. “You’d like to see it?” “If possible…” “Everything is possible, young lady.” Кулончик был на диво хорош. Даже ничего в этом не смыслящему Лёньке это было очевидно. «Доченька, тебе нравится эта штука?» «Да, папа, но…» «Никаких но! Ты неправильно ставишь вопрос. Вопрос в том, нравится тебе или нет?» «Вообще-то…» «Значит нравится». Продавщица тем временем разглядывала почему-то… Виолету. Должно быть рассматривая её со вкусом подобранные украшения. “Listen, young lady, your name is Violet, isn’t it?” “Yes, why?” “And you are a great pianist…” “I don’t know about great,- с достоинством отвечала малая,- but, yes, I am a pianist.” “I saw you on TV. And she is your big sister?” “Yes, indeed, she is “ “Do you know what? I have employee discount and I pass it to your sister, аnd that is not it…” Она достала не с витрины, а из какого-то шкафчика, цепочку, идеально подходящую к кулончику. “Two fifty for the two. Believe me, this is the best possible deal.” «Бери,- сказала Виолета,- я дам тебе денег, у меня есть». Это не был самый первый раз, когда Виолета предлагала материальную помощь. До конца своей жизни Лёнька не забудет как, когда они собирались покупать дом, малая подошла и сказала самым наисерьознейшим тоном: «Папа с мамой, вы собираетесь покупать дом? Я могу вам помочь. У меня есть деньги. Я их сама заработала…» Это растрогало Виту совсем до слёз. Она схватила маленькую благодетельницу на руки и зарыла мокрое лицо на её груди. «Вишь, не ждала-не гадала, а у меня уже помошница выросла». Потом с таким же предложением подошла и Лидочка. Чтож, они могли гордиться своими детьми. Почему бы не сделать ребёнку приятное. И Лёнька, бросив грозный взгляд на Катю, потянувшую было руку вниз к своей сумочке, дал продавщице кредиткарту. Та бережно уложила покупку в пластиковую сумку с именем магазина. “Please, be careful. Don’t loose it.” Они тепло поблагодарили продавщицу и вышли из магазина.
В каком-то буфете Катя наказала всем взять, что кому нравиться, а себе с Лёнькой по сэндвичу и стакану вина. Потом они забрели в зал, где была сцена, всякие инструменты и пианино. Виолета бесцеремонно подошла, подняла крышку и принялась играть. Большинство американцев (да и разве только они одни?) к музыке этого типа совершено безразличны. И, наверное, не многие из утончённой элиты посещают такого рода места. А посему на виолетину игру внимания не обращали. Правда, одна пожилая пара и ещё несколько мужчин и женщин остановились и стояли до тех пор, пока она играла. Наигравшись вдоволь, малая вернулась к своей группе. В одном месте посмотрели стериокино - доживающее свои последнии дни искусство. Речь шла о воздушных акробатах. Ощущения были прямо-таки реальные. Но пора была возвращаться. Наши игроки все были возбуждены и, должно быть, получили массу удовольствия. В руках у них были пластиковые банки с монетами - видимо выигрыш. Увидив в руке у Лидочки сумочку, Вита спросила удивлённо: «Вы покупали в этом магазине?» Ей всё рассказали. Она долго рассматривала украшения, потом крепко обняла Лидочку, поцеловала в щёчку и погладила по головке. «Носи на здоровье! А вы, друзья, марш играть!» Леньке и Кате вручили по банке с монетами и запустили их в зону. Они разбрелись. Машины назывались по разному и типы игр были разные, но всё сводилось к одному и тому же: ты бросаешь в машину деньги, машина крутится и, при каком-то определённом сочетании символов что-то выигрываешь, но, чаще всего нет. В самом-то деле, казино ведь придумано не для того, чтобы платить тебе выигрыши, а чтобы приносить прибыль и, притом, судя по роскоши, немалую. Лёнька бросал монеты то в одну машину, то в другую. Иногда даже выигрывал несколько монет. Таким образом, монеты в его банке казалось никогда не кончатся. А он хотел поскорей избавиться от монет и выйти отсюда. Лёнька заметил, что можно играть не на одну монету, а на несколько: чем выше ставка, тем больше возможный выигрыш. Севши за какую-то машину (почему за эту - он так никогда и не понял), Лёнька набил машину монетами, заказал высшую ставку и дёрнул ручку. Дёргать за ручку было необязательно - она лишь имитировала кнопку - но это было хоть какое-то разнообразие. Машина съела монеты, не сказавши даже спасибо. Он повторил операцию. Монеты в его банке стали быстро редеть. Но на четвёртый раз случилось непредвиденое. Что-то там совпало, машина принялась орать, завыла сирена и загорелась лампочка наверху. Первой на шум прибежала Катя. «Ты что-то крупное выиграл!» Потом прибежала служащая казино. Она вставила какой-то ключ и сирена заглохла. “I’ll be back.” Собрался народ. «You’re lucky, young man». Наконец вернулась служащая в сопровождении ещё двух. Обалдевшему Лёньке вручили десять сотенных бумаг, фирменную кружку с символом отеля и массу чего-то ещё. Играть больше не хотелось и Лёнька с Катей пошли к выходу.
«Слушай, тут говорят кто-то выиграл!» Лёнька молча протянул Вите деньги. «Так это был ты?» «Как видишь». Катя, оказывается, играла в рулетку и тоже выиграла. Пошли к касиру и она окэшила свои фишки. Вита припрятала пять сотен, а на остальные предложила пойти пообедать в самый шикарный ресторан. Где был такой ресторан, они не знали, но Катя вычитала про один. И, притом, он был недалеко. Туда и отправились. Швейцар на входе сказал им: «Actualy, you’re not suppose to come here dressed like this. All right, it’s day time now. But remember, next time you’ll be dressed appropriately». Их усадили возле пустой в это время сцены. На стенах висели портреты политиков, голливудских и каких-то ещё знаменитостей, подписанные субъектами, изображенными на портретах. Принесли меню. Цены одного блюда начинались где-то с двадцати пяти долларов и доходили намного больше чем за сотню. И хотя Вита наказала каждому заказывать всё, что угодно и на цену не смотреть, никто больше чем на сорок не заказал. Фомин и Зоя взяли рыбу, Вита с Марго - особым методом приготовленную курятину, Катя, Лидочка и Лёнька по стейку, Веня - какое-то фантастическое блюдо из креветок, а для Сёмы же с Виолетой - одно блюдо из курицы на двоих, ибо детских порций в этом ресторане не готовили. Выпивку решили не брать: они ведь привезли с собой достаточно, чтобы всем вместе посидеть вечером, а сейчас - зачем. Вместо этого спросили кофе для взрослых и холодный чай для детей. Зал был пустоват (поэтому их и впустили). Кое где то тут, то там, парами, по одному, редко по три, сидели немногочисленные посетители. Зная по опыту (а уж она-то успела побывать и не в таких местах), что заказ принесут нескоро, Виолета слезла со своего стула и, никем не замеченая, пробралась на сцену. Когда раздались первые аккорды, все вздрогнули от неожиданности. Официантка хотела видно попросить непрошенную гостью, но заслушалась и, ничего не сказав, постояла да и занялась своими делами. Постепено в зале стало тихо. Даже итак приглушённые голоса смолкли. А Виолета играла себе, не обращая ни на что вниманья. Они ведь не могли возить с собой для неё пианино, а ей надо было играть каждый день. Пианино, как, впрочем, и всё в этом ресторане, оказалось, видать недешёвым и отлично настроенным. Звуки были необыкновено чистыими и Виолете это нравилось.
Вышёл какой-то солидный господин во фраке, метр'дотель, должно быть. Посмотрел в сторону Виолеты. Потом подошёл к однму из столиков, перекинулся несколькими словами с сидящими за этим столом тремя мужиками и исчез. А к ним повскочил тучный мужчина, одетый в костюм-тройку, явно свой человек- еврей. Даже Лёньке, не шибко разбирающемуся в таких вещах, было ясно, что костюм и туфли на нём были не из Варенко или, скажем, C&R и тому подобных мест. “Are you parents of this nice little Jewish girl?” Он говорил тихо, вполголоса, обращаясь безошибочно к Вите. “I have an offer for you. You move to Las Vegas. You’ve got a big nice house here. And, I promise, you never ever have to work any single day of your life. And when young lady grows up, she’ll be able to buy herself a mansion. Think it over.” И он, вручив Вите две своих карточки, вернулся к своему столу, где сидела солидная дама, жена, дожно быть. Водить любовниц в этот ресторан не было, видать, принято. На карточке значилось: “David Katsnelson.” И всё. Никакого титула, только телефон и факс. Кому надо, тот знает. Разумеется, для Лёньки и речи быть не могло о том, чтобы его дочечка продала свой яркий талант на потеху публике. Пусть она не будет иметь усадьбы. Ну и что? У неё будет и дом, и все в доме необходимое для того, чтобы прилично жить. И, самое главное, бесконечное удолетворения от своей жизни в искусстве. И прав он был! Годом спустя после событий нашего повествоания в своей шикарной усадьбе в Палм Спринг умер некий Либерачи. Он был талантлив, как Моцарт, но в трудные тридцатые годы продал себя и свой талант за раскошную жизнь. Незадолго до своей смерти от СПИДа он появился у Опры Вимфри, в, не свойственой ему манере, скромно одетый и сказал с неподдельной горечью: «На что я потратил свою жизнь!» И был ещё Леонард Бернштейн, живший в те же годы. Тот свой талант, несмотря ни на что, не продал. Когда поумирали его многочисленные собачки, никто больше о Либерачи не вспомнил. Леонард Берштейн навсегда останется в аналах истории как великий музыкант, композитор и дирижёр.
Спустя некоторое время к ним подошёл сам метр'дотель. Лёнька было хотел открыть рот, дабы извиниться за поведения своей дочери, но сей вельможа от кулинарии, который, «по роду своей деятельности» повидал людей не меньше, чем Фомин, и каждого видел насквозь, остановил его властным жестом. “How much do you want for Miss Violet performance?” “What!?... Лёнька аж задохнулся от такой неожиданности. We have to pay you for giving her an apportunity to rehearse.” “Look,- сказал он миролюбиво,- you are, as I can see, simple folk from California. You have no even slightest idea what very important people could be here. And Miss Violet’s playing pleased them very much.” “No, no, no… It’s impossible!” “So, you’re refusing to accept the payment?” “Yes, we are.” “Very well, sir. You’re not paying for your food either.” И он удалился величественной походкой. Пришла официантка, бережно неся на подносе бутылку вина. Она удалила свинцовцю обёртку, протёрла горлышко салфеткой, откупорила бутылку и протянула им пробку. Никто из них не знал, что это обозначает. Никто, кроме Марго. Та взяла пробку и, водрузив на нос очки, внимательно её осмотрела, зачем-то понюхала и милостливо кивнула. Официантка взяла бокал, посмотрела на свет и, налив в него немного, протянула Марго. Та, взяв на язык немного вина, подержала и опять кивнула. Официантка ловко разлила бутылку на шестерых. Даже Катя и Вита, небольшие любители вина, чувствовали, что это было нечто необыкновеное. Марго смаковала, а на лице Зои разлилось блаженство. Марго пояснила им, как не умеющим плавать. «Вино хранится в лежачем положении. Если пробка плохая, то она замачивается и портит вкус вина, как они говорят вино «закоркивается». Вот почему посетителю дают осмотреть пробку и понюхать, не пахнет ли она вином. После этого тебе дают попробовать вино. Если оно не нравится, ты его не берёшь. Бутылка пропадает, даже если стоит не одну сотню». Стали приностить еду. Виолету поманили пальцем. Та, доиграв, пришла и уселась на своё место. Только вот подавали им совсем не то, или, вернее, не совсем то, что каждый заказывал. То есть, если кто заказал стейк, то ему и приносили стейк, но не тот, а получше, кто заказывал рыбу... и так далее. Сёме и Виолете принесли специально для них приготовленые порции. Бокалы, из которых пили вино, забрали, а взамен принесли тем, кто ел рыбу белого, а тем, у кого мясо- красного. Официантки и остальная обслуга, каждый находил себе дело так, чтобы поглазеть на Виолету, с воистине царским видом, неспеша, откушивающую свою порцию.
Всё было изумительно вкусно даже для разбалованных домашней едой бывших советских людей. Терпеливо дождавшись пока все закончат с едой, им принесли по рюмке сладкого вина для взрослых и по небольшому пироженному для детей. А вместо счете предъявлен был портрет Виолеты, который она тут же привычно подписала. Его сразу поместили на стену среди знаменитостей. От чаевых дружно отказались. Когда все были готовы, их тепло проводили к выходу. Но и это было ещё не всё. У входа стоял длинный лимузин. Шофёр осведомился в какой гостинице они стоят и пригласил вовнутрь. Быстро довезя их до входа в их отель, он терпеливо подождал, пока все выгрузятся и уехал тоже отказавшись от чаевых. Собрались у Фоминых. После такого обеда ни есть, ни пить привезенные с собой водку и коньяк из Варенко не хотелось. Разбрелись. Фомин и Вита решили спуститься вниз и ещё поиграть. Зоя смущённо решила составить им компанию. Катя с Лёнькой оставались с детьми. Но те сразу же поцапались за телевизор, то есть кому что смотреть. Врочем, Виолета заявила, что чем смотреть «дурацкий ящик», она лучше почитает. Лидочка решила сделать тоже самое. Тогда Катя, наказав никому не открывать, оставила Веню у Фоминых, а Сёму повела к себе- пусть каждый смотрит, что хочет. Лёнька пошёл к себе с дочерьми. Начало смеркаться. Девочки устроились, каждая себе за столиками под лампой, а Лёнька сел на кровать. Непонятно почему, но вся история с этим самым выигрышем и последующие события вызвали в нем какое-то тревожное чувство. Ведь такие деньги выиграл - радуйся, ну удивись хотябы, по крайней мере. Но ни радости, ни удивления не было. Наоборот, Лёнька видил в этом, странное, нечто зловещее. Как он ни старался уговорить себя - ведь попадают же люди в дорожное проишествие или падают на ровном месте - это не помогало. То, что попытка растратить эти дурные бешеные деньги успехом не увенчалась, облегчения тоже не приносило. Лёнька посидев некоторое время тихо, прилёг, свесив ноги на пол и, незаметно для себя, не то что уснул, а задремал как-то…
Лёнька пришёл ночью в какое-то здание, которое - он откуда-то это знал- все называли «корпус». Открыл ключом наружную дверь и тут же за собой запер. Он, вроде как, чего-то боялся, но чего, не знал. Пройдя по слабо осещённому коридору, подошёл к массивной железной двери, снабжённой зарешёченным окошком толстого стекла. Другим ключом, отпер и эту дверь, открыв лишь досточно, чтобы пройти, быстро протиснулся вовнутрь и тут же запер дверь на замок. Он оказался в просторном помещении. Это была - и это он тоже, почему-то знал – «лаборатория». То тут, то там находились машины для точечной сварки и для сварки в среде нейтрального газа, напольные и настольные. Была масса столов, стульев, испытательных машин, станков, компьютеров, измерительных и записывающих приборов. Лёнька пробирался к «своему» столу. И вдруг, он сталкивается лицом к лицу с каким-то типом. Тот был поразительно высокого роста и одет в новый светло-серый безукоризненный костюм, с точно рассчитанной подчеркнутой «небрежностью», повязанным галстуком. Словом, один из «продажных» людей, как он, Лёнька, повидавший таких немало, их называл. Его белое, но не бледное, лицо с крупными правильными чертами и римскими носом можно было бы бы назвать даже симпатичным, не будь в нём чего-то приторного и, даже, отталкивающего. Незнакомец весь источал благодушие, улыбка, казалось приклеилась к его чертам, только глаза были колючи и резки.“Billie,- представился он, не протягивая, впрочем руки,- we have the best learning aid possible.” Произведя с лёгкостью фокусника из ниоткуда чемоданчик-аташе, положил его на один из столов. «Ну да,- лихорадочно проносились лёнькины мысли,- наглядные пособия! А как ты, братец, проник сюда через двое запертых дверей и решётки на окнах. Нет, ты, пожалуй…» «Билли» усмехнулся и уже не так добродушно. «Ну чтож, Леонид. Ты всегда был умным. Значит, ты меня вычислил аут. Тем лучше. Тогда сразу же и приступим». «Я, я, я... Я не хочу…» «И это почему же?» «Я ведь не знал, не мог знать… Я не подумал, я не хотел…» «Ну чтож, покойным Вере, Виктору и Кольке от этого сильно полегчало. Особено Кольке. Им теперь мои занимаются. Ведь его никто стрелять не заставлял. Сам, так сказать, напросился, хе-хе-хе. Вот и получит сполна…» Он встал и неспеша направился к Лёньке. Хотелось убежать, но весь зацепенел, как змея под колдовским рысьим взглядом. И Лёнька закричал дико, отчаяно, истошно. Но «Билли» схватил его и принялся трясти… «Папа, папа, что с тобой? Проснись!» Маленькие, но крепкие лидочкины руки трясли его за плечо. Рядом стояла порядком испуганная Виолета со стаканом воды в руке. «На вот, попей воды, успокойся!» «Что такое случилось?» Лёнька сел на кровати, не в силах придти в себя. «Да ничего. Ты просто ворочался, стонал, а потом кричать начал».
Лидочка, которая ещё когда-то собиралась стать врачом, тем не менее стала действовать быстро и решительно. «Папа, не сиди. Пошли посмотрим, как там остальные делают. Дети взяли Лёньку за руки, каждая со своей стороны и вывели его в коридор. Зашли к Кате. Той удалось оттащить своего братика от телевизора и они присоединилась к Лёньке. Веню решили не трогать, и спустились вниз. Из прохода в игральной зоне уже выходили остальные. «Ну как игралось,- спросил Лёнька Виту». «Ты знаешь, то так, то сяк. Выигрывала, проигрывала, потом опять выигрывала. Ну вообщем-то осталось в прибыли на полста. И массу удовольствия получила. Неплохо, не правда ли?» «Да, неплохо». Девочки не рассказали Вите о проишествии с Лёнькой. Сам же он, наученый опытом, тоже ничего ей не сказал. Выигранная Лёнькой тысяча будет положена потом на сберегательный счёт, где пробыла долгие годы. А сам Лёнька впервые задумался. До прочтения «Мастера и Маргариты» его ситуация передставлялась ему настолько запутеной и сложной, что и думать об этом не хотелось. Не то, чтобы Лёнька мог поверить в истинность происходящих в романе событий. Конечно же нет. Сам Булгаков ни в малейшей степени на это не претендовал. Это просто были оригинальные и необычные рассуждения о жизни, смерти и о том, что после смерти. И, как всегда, постулаты эти не повлияли на образ лёнькиного мышления, но дали толчок к дальнейшим поискам и способствовали разъяснению ситуации. Ситуация, с лёнькиной точки зрения, была, хоть и очень серьозна, но не безнадёжна. Да, на том суде, всё это крючкотворство, с помощью которого эти бессовестные адвокаты оправдовали убийц и негодяев в здешних судах, оно не работает. Там никого не обманешь, ибо все всё знают и мысли читаются. Но, в отличии от любого земного суда, здесь судят не за дела, а за то, как ты сам действительно относишься к своим поступкам. Вот скажем некая дамочка, живя с мужем и изменяя ему направо и налево, за свою жизнь перефакалась с сотнями мужчин и гордится тем, что ей это удалось, а муж ничего не заметил или не смог ничего доказать. Во, мол, мне есть что вспомнить. И посещать ей бал господина Воланда до конца времён. И наооборот, если тот же Колька Грядкин осознал, что он напрасно отнял жизнь у совершено невинного и незнакомого ему человека, и раскаялся - имено раскаялся, а не просто сожалел, как глупо всё получилось - то, возможно, если ему не удалось спасти своей никому не нужной никудышной шкуры, то хотябы душу свою он мог бы спасти. Но если Колька знал, что делает и желал этого, он, Лёнька, не знал и, уж тем более, не хотел, чтобы случившееся случилось.
В Сан Франциско поехали в разгар лета. У детей были каникулы, Зоя была в отпуску, Катя и Лёнька с Витой тоже взяли свои отпуска. У Фомина бизнес работал как часики - так он сумел его отладить- и он мог позволить себе отлучиться даже на неделю. Как всегда, Катя занялась гостиницей и разработкой маршрута. Конечно, в Сан Франциско можно было бы и полететь. Бывалые путешественники, обычно, летели в Окланд - город по другую сторону залива Сан Франциско, где когда-то жил Джек Лондон - а оттуда в метро ехали прямо к себе в гостиницу. Этот вариант был сразу же отвергнут с самого начала. Даже в безоблачную погоду много ведь не рассмотришь: самолет летит слишком быстро. И, самое главное, самолёт-то нельзя остановить, чтобы хотябы немного побыть в.понравившемся им месте. Добраться можно было и поездом, но это был самый наихудший вариант. В стране, которая претендует на роль самой развитой в мире, или, во всяком случае, в той части страны, где наши герои жили, поссажирское железнодорожное движение было в загоне. Так вот, чтобы от них добраться до Сан Франциско, надо было доехать до Сан Хозе, пересесть на один из пригородных дизельных поездов, которые каждые двадцать пять минут отправлялись до уже известного нам Окланда. А дальше на метро. Это было не только неудобно и долго, но ещё и, как оказалось, ужасно дорого. Три дороги вели в Сан Франциско. Самая короткая (где-то пять часов) был 5-й фривэй. Но он шёл через континент и смотреть с него, кроме гор и долин было нечего. Вдоль побережья шла одна из старейших в этих краях дорог- Pacifc Coast Highway (PCH для краткости). Но это было, как само название указывало, шоссе. То есть, как и в Советском Союзе, в городах оно превращалось в улицу. Это был самый длинный и самый живописный путь. И, наконец, был ещё и 101-й фривэй. Ответвившись от пятого недоезжая до центра Лос Анжелеса, он шёл долго и нудно через все эти бесчиленные города к побережью. Далее, то идя вдоль берега, то отдаляясь от него, иногда весьма значительно он бежал до столицы Калифорнии, Сакраменто и там где-то пропадал. По этой дороге надо было ехать часов десять- двенадцать. На общем собрании за рюмкой чая, Катя, привыкшая к presentations, толково изложила им достоинства и недостатки каждого варианта. Она же и предложила поехать туда по РСН, а назад, когда все уже посмотрено, по 5-му. А чтобы не шибко устать самим и не утомлять детей, заночевать по пути в городке Кармель, которым все тут так восхищались, или же в примыкающем к нему городе Монтерей. После некоторой дискуссии, катин план приняли в целом. А по дороге видно будет. Катя принялась искать гостиницу в Кармеле или Мотерее. Искать-то было легко, ибо все отели имели телефонные номера начинающиеся с 800, за разговор по которому звонящий платить был не должен. Нелегко же было найти номера по сходной цене, хотя Катя начала переговоры задолго до отъезда. Наконец она нашла три номера в Монтерее, где с помощью раскладушки удастся разместить десять человек. Всё вроде как бы улаживалось.
Выехали в субботу рано утром. Так как, живя здесь уже много лет, наши герои успели побывать всюду на побережье до самой Санта Барбары, то этот участок решили пропустить ради экономии времени. А посему, ихняя, так хорошо себя зарекомедововшая при поездке в Лас Вегас, автоколонна направилась по 405-му, а затем свернула на 101-й. Они проехали, не останавливаясь Вентуру и Санту Барбару, где не раз уже были, а первую остановку сделали в городке Сольванг, о котором им много и восторжено рассказывали. Действительно, городишко имел свой колорит с его подстаринными домиками, кафе, ресторанами и сувенирными магазинами. Но на недавнонего пришельца из Европы эта псевдоэкзотика никакого особого впечатления не производила. И, покрутившись с полчаса, слегка перекусив и попив кофе в одном из таких заведений, они пустились в путь. Пока ехали по живописному побережью. Оно было большей частью пустынным с редкими посёлками то тут, то там. В городе Сан Луис Обиспо фривэй уходил вправо, а они свернули на РСН. Проехали шикарные пляжи, яхт клубы, лодочные стоянки. Местность делалась всё более и более пустынной. Дорога, чем-то очень здорово напоминающая советское шоссе, стала забираться круто вгору. Добрались до перевала на высоте 4417 футов- чуть ли не полтора километра. Здесь была видовая площадка. Остановились, полюбовались захватывающими дух видами. Когда спустились опять на уровень моря, всё чаще и чаще опять начали попадаться благоустроеные пляжи и живописные маленькие посёлки. Въехали в Кармель. Ну что сказать? Чтобы по достоинству оценить красоту этого городка в нём надо было бы бы пробыть с недельку. Но и то, что наши путешественники увидили с дороги было достаточным. Изумительно красивые домики, утопающие в зелени и живописные улочки, взбегающие вверх от моря были трогательно милы и полны гриновской совсем романтики. На одной из небольших плаз, полной маленьких магазинчиков, расположенных рядами в длинных блоках, и ресторанов, они остановились. Все устали от дороги и порядком проголодались. Побродив немного от одного ресторана к другому, выбрали, почему-то, один из них и вошли. Нельзя было сказать, что еда здесь отличалась особым вкусом, а цены соответствовали качеству пищи, но качество было вполне приемлемым, а цены для них - вполне доступными и, вообще, кто в дороге считается с такими вещами. Пообедав, раскинули карту и определили, где они находятся и куда надо ехать. Минут через сорок они уже были в своём отеле.
В Монтерее, помимо самого Монтерея, были ещё два стоящих объекта, заслуживющие посещения. Первый был знаменитая на весь мир школа разведки при местной воинской части. Они сами были свидетелями, как простой парень из не шибко интеллигентной американской семьи, попав в эту школу, через каких-нибудь три месяца прилично заговорил по русски. За такой же срок курсанты этой школы начинали говорить на любом языке мира. В Америке любой представитель публики может пройти в самую секретную воинскую часть, как во время своего визита в Сан Диего их провели на знаменитую воено-морскую базу на острове Коронадо. Ещё бы! Ведь базы-то построены на деньги налогоплательщиков и те имеют полное право знать, как эти самые деньги были потрачены. Несомнено, были экскурсии и в эту школу. Но сиё мероприятие могло состоятся только завтра, а они то ведь собирались с утра продолжить своё путешествие. Оставался второй объект - тоже очень знаменитый океанологический институт с аквариумом морской жизни. И туда они тоже опоздали. Решили сходить завтра с утра. А пока побродили по этому уютному и очень красивому городку, пошли на пристани, которые использовались в этом качестве лишь частично. Остальное занимали сувенирные магазинчики и киоски да рестораны, где подавались, в основном блюда из рыбы и «даров моря». Народу, несмотря на будний день было порядочно, но, как всегда в Америке, все вели себя благопристойно и взаимно вежливо. Поражало обилие цветов на продумано расположеных клумбах с гравийными дорожками между ними. Вечер был нежаркий, воздух- приятно прохладен. Они полюбовались огнями бухты, погуляли по главной улице, где, впрочем, ничего выдающегося не было. В отеле нашлась только одна раскладушка, но и она решила дело. Веня легко согласился лечь на этой вот самой раскладушке, а девочки- в одной кровати, очень широкой. Фоминым и Кате с Марго досталось по целому номеру. Утром пошли в аквариум, размещонном в так хорошо описанном Стейнбеком, старом, давно закрытом, консервном заводе. На открытой площадке можно было наблюдать всякую живность и морских выдр, резвящихся у берега. Им бросали рыбу, а усатый зверь комично ложился в воде на спину, и с аппетитом закусывал. Вскоре они были опять на РСН.
Более-не-менее крупным городом между Сан Франциско и Монтереем был Санта Круз. Был он чист, просторен и светел с широкими улицами, во всяком случае, в тех местах, где они проезжали. Здесь сделали короткую остановку для кофе и сэндвичей. Ещё раз остановились на бывшем маяке: не часто такое попадается. Дальше ехали уже без остановки. Сначала были рощи фруктовых деревьев, потом пустота за которой сразу же без предупреждения начался большой город. РСН превратилсял в фривэй. По эстакадам бежали взад-вперёд какие-то поезда и понадобилось некоторое время сообразить, что это - метро. Вышли на Гири, свернули вправо и вскоре добрались до своей гостиницы. Как и везде в больших городах мира, парковка предстваляла собой большую проблему, в особенности для незнакомых с этим городом приезжих. К счастью, в гостинице были места во дворе и в подвале- по одному на каждый номер. Устроившись, пошли знакомиться с Сан Франциско. Это воистине уникальный город. Самое первое, что они увидили - это был тролейбус. Самый, что ни наиесть советский тролейбус. С тех пор, как они покинули Москву, такого ни разу им не встречалось. Лёнька даже было решил, что по каким-то причинам, скорее всего из-за большой загружености улиц, этот вид траспорта на западе не прижился. А вот ведь жив Курилка! Правда весьма отдалёно, но Сан Франциско чем-то напоминал Москву. Те же высотные здания с магазинами в первых этажах, та же толпа народу на улицах и площадях. Например, Лос Анжелес или Сан Диего, как-то, во всяком случае для тех, кто прожил долгие годы в крупном советском городе, городами не чувствовались. В них чисто городские улицы были разбавлены «одноэтажной Америкой» - обширными кварталами одно-двух этажных частных домов, таких же, как и у них в пригороде. Здесь же таких всключений в центре города почти не было. Отсюда и происходило ощущение «города-города». Пошли вниз по Гири и, когда Гири слилась с Маркетом, по Маркету до набережной - Ембаркодеро. Здесь было круглое здание окенологического музея. Слева во всей красе виден был мост Золотые Ворота, а справа - Fishreman’s Worf - рыбацкая пристань. Туда они и направились, благо было недалеко.
«Шаланды, полные кефали» давно уже не приставали к «рыбацкой пристани». Зато отходили и подходили бесчисленные теплоходики, какие у нас называли «водными трамваями». Было множество «ларьков, лотков, палаток», наглых голубей и экзотических личностей; такие в ихних краях не водились. В бесчисленных ресторанах, как догадливый читатель легко может «вычислить аут», готовили «дары моря». Тут же была и знаменитая булочная, где выпекали и продавали хлеб их кислого теста - sour dow. Купили несколько булочек: если понравится, то перед отъездом накупим с собой. Понравилось. Там же попили кофе. Возле столиков булочной сновали бесстрашные чёрные дрозды, выпрашивая крошки. Пошатались по пристаням. Были туры на Алькотрац - этот замок Ив западного побережья США - сорокапятиминутная прогулка по заливу и, наконец, регулярные рейсы в Оклэнд и другие пригороды. Решили переправиться на другой берег, а назад вернуться автобусом и посмотреть мост. Пока теплоходик шёл, шкипер из своей рубки поведал по радио о местах, мимо которых они проплывали. Прошли совсем близко мимо этого самого Альктраца. Да. Это была неприступная твердыня: отвесные скалистые берега, ни залезть, ни спрыгнуть. На островок можно было попасть лишь с пристани, от которой взбегали вверх крутые ступени. Они высадились в Марин Каунти, где, судя по домам жили очень богатые люди. Пошлявшись и здесь, пошли на остановку автобуса, здесь же у самой пристани. Мост Золотые Ворота был несомнено уникальным и грандиознейшим сооружением. Он был повешен всего на двух опорах. Неимоверной толщины стальные канаты соединялись со стальконструкцией моста вертикальными тросами. Даже тех участников нашей группы, которые не шибко-то разбирались в технике, мост поразил смелостью и широтой полёта мысли. Кто-то им сказал, что вверх по Гири тут был обширный русский район и очень красивый старый православный собор. На углу Маркета и Гири сели в тролейбус, идущий вверх по Гири. Как мы уже упомянали, никто из наших героев не был заинтересован историей транспорта вообще и городского транспорта в частности. Но тролейбус не оставил никого равнодушным. Фомин и Марго не могли даже вспомнить, когда они пользовались тролейбусом, да и пользовались ли им когда либо. Все остальные последний раз ездили в этой штуке только в своём городе - и всё. Тролейбус пёр в гору. Высокие здания уступаили место домам пониже, но даже и так это всёже был город с неповторимым, свойственным только истиным городам обликом. Фасады многих трёх-четырёх этажек были, пожалуй даже обшарпаны, какого-то выцветшего кирпичного цвета. В нижних этажах многих из них были магазины, конторы и рестораны.
Собор увидили издалека и, когда приблизились к нему, вышли. Собор, по сравнению с пышными храмами Вены и Рима, был конечно, невелик. Но его облик, безошибочно православной церкви, витражи и внутреннее убранство делали его необычайно красивым и несравнимым ни с чем другим. Осмотрев собор, вышли, перешли на ту сторону Гири и пошли вниз. Это действительно был русский район. Если в Лос Анжелесе в те времена отдельные русские бизнесы на Санта Монике около Фэйрфакса попадались спорадически и всегда выходили на главную улицу, то здесь магазины, рестораны и кафе шли и вглубь. Многие из них были солидны, монументальны даже, нечто подобное чудом уцелевшим старым магазинам в Москве. Продавались водка, коньяк, консервы и кондитерские изделия из самого Советского Союза, вместе с колбасами, сырами и хлебо-булочными изделиями русского типа, изготовленными местными умельцами. В одном из неказистых на вид кафе они подкрепились супом, пирожками с капустой и пельменями. Вышло, вообщем-то неплохо и недорого. Ещё один атракцион имелся здесь, пропустив который, ты не можешь претендовать на посещение Сан Франциско. Это был кабельный трамвай. Недалеко от Юнион Сквэйр и пересечения Маркета с Гири имелся скверик и площадка - конечная остановка этого трамайчика. Поневоле бросалась в глаза одна подробность: водители всего городского транспорта были чёрные. Повидимому, как в их краях мексиканцы захватили и цепко держали в своих руках вывозку мусора, негры сделали здесь тоже самое с перевозкой по городу пассажиров. На конечной остановке имелся поворотный круг. Туда входил вагончик и два здоровенейших сундука-негра неспеша разворачивали его и сталкивали вагончик на колею для движения в направлении, противоположном тому, откуда он пришёл. Хотя был и будний день, была очередь, должно быть таких, как они сами туристов. В Америке очередь бывает очень редко, но если и бывает, то соблюдается свято. Никто вперед по нахалке не суётся. Купив билеты и достоявшись (надо сказать, недолго) они стали садиться в вагончик. И тут заметили, что все хотят стоять снаружи, а внутри было сосвем пусто и даже были сидячие места. Зашли вовнутрь. Тут стоял сундук, никак не поменьше тех, что крутили вагончики. Его называли “brakeman,” то есть тормозильщик, чтоли. Он крутил огромный маховик. Для остоновки он крутил его в одну сторону, а для того, чтобы начать двигаться - в другую. Лёнька и раньше расспрашивал про эти трамвайчики, но никто толком не мог ему объяснить, как они работают. Пытливый лёнькин ум всё же справился и с этой задачей..
Между рельсами, по которым катился вагончик имелась глубокая и узкая канавка, накрытая с двух сторон железными створками на завесах со щелью между ними. В канавке, на всём протяжении маршрута бежал трос (который по английски называют «кабель»), приводимый в движение барабанной станцией на одном из концов маршрута. В дне вагончика имелось устройство типа клещей, опущеное через щель в канавку. Для движения вагончика клещи винтовым механизмом сжимались, сцепляя вагончик с тросом. Для остановки клещи отпускались. Одновремено, тем же винтовым механизмом, приводились в действие тормоза, без которых никак нельзя было: дорога шла круто в гору. Вот почему оператора и называли брэйкмэн. Так как приведение в действие механизма требовало весьма незаурядной физической силы, то на эту дожность, скорей всего, с самого начала начали ставить здоровенных негров. Система, конечно, была очень сложна и, в тоже самое время примитивна, с низким КПД и обилием ручных операций. Казалось бы глупо? Но если вспомнить, что во времена постройки этой системы электичества ещё не было и трамваи таскались лошадьми, то это, полностью механизированная система была тогда образцом первого в мире самоходного городского транспорта. Ко времени их приезда кабельные трамваи пришли в упадок и не использовались уже много лет. Сан Франциские власти собирались было избавиться от этого вида траспорта и выбросить его на свалку. Да передумали: ведь это же неповторимый колорит города (и правда! Такого транспорта нигде нет, никогда не было и не надо), привлекающий туристов. И систему восстановили. Оказалось, не только туристы, но и многие местные жители пользуются ею как обычным нормальным городским траспортом. Такая вот история.
Если у вас мало времени (а для такого города, как Сан Франциско, неделя –это ничто), то самый лучший способ ознакомиться с местом - мудро записаться на экскурсии по наиболее характерым частям вашего объекта. Мудро потому, что легко можно потратить и время, и деньги, и ничего не увидить. В регистратуре гостиницы такие экскурсии были. Из них выбрали две - одну, длиной в день, поездку по городу с обедом в Китайгороде (Сhinotown) и поездку в Рэдвуд - лес из красных деревьев, находящтйся к югу от города. Автобус пришёл за ними в восемь. Шофёр был сундук... вы сами знаете кто, а экскурсовод солидный мужик к светло-коричневом костюме и шляпе, не узкоглаз, но и не белый. Должно быть, смесь обоих в разных пропорциях. Строго говоря, собствено сам Сан Франциско был небольшим городом занимавшим всего сорок девять квадратных миль. Но уж посмотреть в нём было что. А названия районов - Президио, Русский Холм, Мишион, Потреро - звучали таинствено и романтично. Ох и повозили же их за этот день! И парки, и побережья- залива и Тихого Океана- и старейшую миссию с очень древним маленьким кладбищем и разрушеную волнами затею миллиардера-коммуниста Хантингтона - когда то шикарные бани на побережье. Особено запомнился Китайгород. Китай и Корей города, а также Литл Токио были повсюду в Калифорнии, но этот был самым старейшим. В своё время надо было строить железные дороги, а свободных рабочих рук тогда, в эпоху простого капитализма, было немного. Вот и стали завозить их из-за океана. Видя любую железную дорогу в Калифорнии, можно смело сказать, перефразируя Некрасова: «Ровна дороженька, насыпи узкие, столбики, рельсы, мосты. А по бокам её косточки суньские. Сколько их, Джони, а знаешь ли ты?» А вслед за рабочими потянулись торговцы, портные, проститутки и прочая братия. Когда дороги были построены, те, кто выжил, стали заниматься кто чем может. Они, расказывал, экскурсовод (а Лёнька это и сам знал) готовы были работать день и ночь без отдыха и еды, чтобы скопить денег. Но, предупредил их экскурсовод, они не квакеры или другие, зарабатывающие тяжким трудом очки на небе. Деньги нужны были им для того, чтобы предаться праздной и обеспеченой жизни. Очевидно, не многие дожили до этого. Сейчас в Китайгороде богатые, конечно, не живут. Они селятся в пригородах, таких, как Саусолито. Здесь осталась только среднего класса зажиточная суньская беднота.
В отель вернулись ночью. Дети, да и они сами, порядком устали. Собрались у Фоминых, кое как перекусили привезеными запасами. Взрослые ещё и выпили по чуть-чуть снять усталость и все разошлись по норам. На следующий день, когда они успели уже отдохнуть от экскурсии, Фомин позвонил мишиному родственнику, который жил здесь давно уже. Тот, видимо знавши, как Мише хорошо работается у Фомина, или, просто, будучи существом дружелюбным, весьма охотно согласился приехать к ним в гостиницу. Звали его Самуил, но, для краткости, он называл сам себя по американски Сэм. Он знал тут всё. «Квартиры в этих домах,- он показал на серые громадины вокруг них,- стоят больше тыши в месяц. Нашему брату они не под силу. Хотите я покажу вам, как простые люди здесь живут?» Все, конечное дело, захотели. Взяли только два «броневика». Трое село в Тойоту Сэма. Поехали по каким-то улицам мимо садов, где вчера были с экскурсией. Дорога вела вверх. На окраине, они увидили, как из-под земли на свет выныривают трамваи, тоже, как две капли воды похожие на те, что были в их городе и разъезжаются по улицам. Водителями трамваев, как и тролейбусов, были исключтельно лишь одни только негритянки. Они взобрались на самое высокое место города. Тут, у одного из скромных, с проходами посредине, трёхэтажных корпусов, Сэм остановил машину. «Вот где я живу». Все поднялись наверх, на третий этаж. Квартирака была крохотная. Тут Сэм обитал со своей женой Ритой. Дети вырасли и разъехались. Добродушные хозяева пригласили всех откушать чего-нибудь чем богаты, но наши путешественники очень вежливо отказались и спросили нет ли где тут какого ресторана, куда ходят местные. Такой был и, притом совсем недалеко. Ресторан оказался персидским и здесь, по весьма скромным ценам, давали шашлык (shish kаbob), рыбу, маринованую и спечёную на решётке жаровни (grill) курятину и таким же образом приготовленные овощи с соусами и рисом, ароматизированным вишней. Тем из взрослых, кто не был за рулём взяли по бокалу вина, которое тоже было недорого и наливалось щедро. За столиком у окна сидели двое молодых совсем парней, один белый и один чёрный. Они были как-то уж очень дружелюбны друг к другу. Но только когда те вдруг поцеловались, страстно, в губы, тогда только всё стало ясно. Сэм перехватил взгляд. «Да, да. Здесь половина чёрные, а половина- голубые. А жаль! Такой красивый город, а во власти коммунистов, нигеров и пидорасов…» Не считая этого досадного проишествия, всё вообщем-то было отлично. С тех пор, в незнакомом городе, если не знали куда пойти поесть, наши путешественники всегда искали персидский ресторан. Там не накормят свиньёй и «ля говном», содрав при этом шкуру. Посмотрели, как живёт рабочая окраина. Без этого облик города не уловишь. Народ всюду суетился точно также, как и в городе, покинутом ими там. Проводили Сэма с Ритой домой и Сэм посоветовал поехать в сады и погулять там а китайском и японском саликах, что и было сделано.
На другой день поехали в Рэдвуд. Экскурсия была по своему интересной, но не такой длинной и так плотно загруженой, как та, первая. На следующий день, переправились в Окланд, побродили там и вернулись назад в метро. Станция была на поверхности. Поезд, побежав по эстакаде и немного по земле, нырнул, вдруг вниз. Сколько они ехали под заливом - никто не знал, но время это тянулось вечностью. Казалось, многотонная толща воды давит на плечи. Наконец, прибыли на какую-то станцию, явно уже не под водой. Проехав несколько станций, вышли. Как и в Москве, каждая станция имела свою архитектуру и неповторимый облик. Было просторно и чисто. Машинистами поездов были тоже чёрные, среди которых иногда попадались лица мужского пола. Выходы со станции были на многие улицы. Гостиница их была совсем недалеко. Вечером решили: Сан Франциско им на пока хватит. Они несомнено приедут сюда ещё раз. А завтра поедим домой. Надо отдохнуть от поездки перед новой трудовой неделей да и домашнии дела в их отсуствии сами собой не делались. Утром, накупив хлеба из квашенного теста, сели в машины, переехали Окландский Мост (благо за выезд из города плату не взимали) и через систему местных фривэев попали на 5-й. По нему и доехали за пять часов без всяких приключений и с одной остановкой на обед и заправку. Их жизнь опять потекла привычным потоком в своём привычном русле. А в конце августа начался охотничий сезон. Самая первая охота была в ихних краях на диких голубей- горлиц (dоvеs) и перепёлок (quails). С этих последних и решили начать. Фомин подробно расспросил тех из своих клиентов, кто был знаком с этим видом охоты. Один из них как раз туда и направлялся и предложил им присоединиться к нему и его компании. На всякий случай, Фомин подробно расспросил куда ехать и где встретиться, на случай если в темноте ночью растеряют друг-друга. Их новый знакомый, а его звали Гэрри, заехал за ними около шести часов в пятницу. Наша команда в составе Фомина, Лёньки, Лидочки и примкнувшей к ним Кати, была уже готова. У Фомина был расходной пикап с четырёхместной кабиной, который он заранее приготовил для такой оказии, приведеный в наилучшую рабочую форму. В кузов загрузили газовую печку с баллончиками, складные кровати, спальные мешки, ящики со льдом (ice chests) с сырыми продуктами и всякими напитками. Предупреждённые бывалыми охотниками, коньяк спрятали. Оборудованы они были тремя самозарядками - две двенадцатого калибра и одна двадцатка для Лидочки. Все попали к ним известным читателю путём. В магазины ружей вставили деревянные палочки, чтобы никаким образм нельзя было вставить туда более, чем два патрона. Таков был закон и за его нарушение строго наказывали.
С 405-го свенули на 10-й и долго-долго ехали по нему. Фомин следовал за красным гэрриным джипом, стараясь его не потерять. Это было нетрудно, ибо Гэрри к числу быстрых ездоков не принадлежал. Где-то после почти трёх часов езды вышли из 10-го на Hot Springs, то есть на горячих источниках, которые в тех местах где-то на самом деле были. Какое-то время была узкая сельская дорога, но съехали и с неё на грунтовую. По бокам аккуратными пирамидками торчали какие-то развномерно расположеные друг от друга деревья, вроде как бы сад. Гэрри, видать, хорошо знал местность. Где-то через полчаса свернули на полянку и стали. Вышли. Спутников Гэрри звали Ник и Пит. Все трое были около сорока пяти, то есть возрастом между Лёнькой и Фоминым. Лидочкино присуствие никого не удивило: тут это было делом обычным. Они бы тоже взяли с собой своих дочерей, но те, толи отравленые либеральной пропагандой в школе, толи ещё почему-то, охотой не интересовались. Решили ужин не готовить, а перекусить, чем придётся и лечь спать, ибо вставать надо пораньше. В густой темноте, не разбавленой городскими огнями были чётко и контрастно видны все звёзды. Вокруг хихикали шакалы-койоты. «Хи- хи-хи-хи». Американцы достали свои магазинные сэндвичи и пиво. У наших героев еда была более разнообразна и был коньяк. Угостили всем своих спутникоа. Те из вежливости попробовали, но на вопрос «дать ещё?» последовал вежливый, но отрицательный ответ. Лёнька только подумал, что эти люди, выросшие на fast food никогда в жизни не пробовали более или не менее человеческой пищи, а теперь, когда им её предлагают, то она им не нравиться. Ну чтож - каждому своё. Было очень жарко. Фомин по шоферски решил улечся в кабине, а остальные застелили кузов спальными мешками и улеглись в нём. Так как хохот шакалов казался зловещим, Лёнька с Лидочкой достали пистолеты - сорок пятый и Браунинг High Power, зарядили их и положили под подушки. Катя с Лёнькой расположились по бокам и Лидочка в центре. С непривычки Лёньке не спалось. Вдыхая тягучий опьяняюще чистый свежий воздух и глядя на ясное небо, Лёнька думал, как всё-таки, они, городские, далеки от матери-природы и даже ради одного этого стоит ездить на охоту: иначе не найдёшь повода выбраться.
Утром Фомин осторожно растолкал Лёньку и Лидочку. Те вскочили, сбегали в разную сторону по делам, собрали ружья, взяли рюкзачки, в которых были пояса с ножами и патронами и фляга с водой. Пистолеты разрядили и спрятали в кабине. Фомин запер кабину и положил ключи возле Кати. Всё равно, чуткая Катя тут же проснулась. «Катя,- спросила Лидочка строгим тоном,- где твой револьвер?» Катя порылась в своих вещах и нашла. «Давай сюда!» В ладошке у Лидочки уже были пять патронов. Она быстрым привычным движением зарядила наганчик и передала его Кате. «Если что, просто наведи и pull the trigger». Они шли по песчанной, но твёрдой грунтовой дороге, пока Гэрри не подал знак рукой, вот, мол место. Решили разбрестись в разные стороны. Фомин, весьма опытный в таких делах, наказал всем стоять по местам, а если уж и меняешь место или идёшь подбирать добычу, то давать всем знать. Затем Фомин, Лёнька и Лидочка пошли направо от дороги, американцы - нелево. Деревья оказались, хоть и насаженые человеком для каких-то там целей, но не фруктовыми. Фомин показал Лёньке на одно из таких деревьев. «Стой здесь и смотри в оба». Потом поставил и Лидочку, и отшёл сам. Оставшись одни, Лёнька, стараясь не шуметь, зарядил ружьё и, держа его наготове стал смотреть вокруг себя. Во время своих поездок «в поле», Лёнька успел уже вдоволь пострелять из своего ружья сначала по неподвижным, потом по летящим банкам из под всяких разных напитков и навсегда избавиться от столь распространённого заблуждения несведующих людей, что «стоит наставить ружьё- и дробь сама попадёт». Это была неправда и уж он-то знал, как легко промазать. Начало сереть. И тут Лёнька увидел, как между двух деревьев, метрах в двадцати от него идёт стайка миниатюрных курочек. Он тут же вскинул ружьё и разрядил его, целясь по центру стайки. Птички тут же вспорхнули и улетели, но две из них остались лежать на песке. Почти сразу же раздались выстрелы позади его - справо, где Фомин и слева, где Лидочка. Как он позже узнал, Лидочка считала, что это неспортивно- стрелять по идущей стайке. Она спугивала птиц и стреляла в лёт. Без промаха. «Подбираем»,- скомандовал Фомин. Лёнька пошёл подобрать добычу. Это были красивые милые маленькие птички и ему до слёз было их жалко. «Простите меня, что я вас убил». Но Лёнька быстро сообразил: такие мысли могут завести далеко. Ведь те бесчисленые куры, каких он съел за всё время своего пребывания в Америке - они тоже были милыми птичками. Только их убил кто-то на потребу лёнькиного брюха. Не надо быть ханжой. Тем более, и в Библии совершено чётко говорилось: убивайте животных, годных для вас - и ешьте их. А перепёлка, куриного роду птица, была вполне годна им в пищу. Он зарядил ружьё и стал ждать. Опять стайка, и опять. У него было уже семь птичек. К семи утра стайки ходить прекратили. Фомин оставил одно радио Кате и одно дал Гэрри. «How you doing?»- спросил он его. “Oh, we have some.” “No more?” “No more.” Фомин подошёл сначала к Лидочке, потом к Лёньке, забрал добычу и уложил в пластиковый мешок. Никто из них об этом не подумал. Вышли к дороге, где их уже ждали Гэрри, Ник и Пит. Решили попробовать в ещё одном месте. Но негодные перепёлки, видимо не пребывающие в восторге от того, что их убивают, куда-то исчезли и больше не появлялись.
Фомин сообщил Кате, что они возвращаются в лагерь. Когда вернулись, Катя уже заварила кофе и быстенько сжарила по яичнице с помидорами, зелёным перцем и тёртым сыром на каждого. Это понравилось всем, даже американцам. Охота их, похоже на то, на том и заканчивалась. Птиц положили в ящики со льдом. Посидели какое-то время на раскладных стульях, поболтали. Не обошлось без обычных в этих случаях «охотничьих» историй. Лёнька ещё подумал, как люди одинаковы. Хотябы они сами, белые люди. Вся разница лишь в том только, что говорят на разных языках. Потом принялись собираться. Фомин спросил, не знают ли они здесь поблизости ресторана, не Дениса, не Сизлера, но и не черезчур fancy, где можно прилично поланчить. “I am feeding you lunch.” Помявшись, американцы нехотя согласились. Поехали в Палм Спринг Там они знали место, где их недорого и неплохо накормили. Фомин заплатил по счёту, а их компаньоны настояли на оплате чаевых. После ланча тепло расстались. Гэрри со товарищами, побывавшие здесь тысячу раз, отправились восвояси. А наши герои принялись бродить по этому удивительному городку. Местность здесь, у подножья высокой гряды, по сути дела ничем не отличалась от окружающего ландшафта на много миль вокруг. Те же геотермальные воды, та же выжженная солнцем западно-американская пустыня. Но почему-то имено здесь начали устраивать свои зимние резиденции сильные, богатые и знатные мира сего. Летом тут совсем несмешно. Температура нередко доходит до ста двадцати градусов Фаренгейта и выше. А это ведь пятьдесят градусов на наши деньги! Зато зимой тут прохладно и очень даже комфортабельно. В конце августа жара была ещё попрежнему сильна, но из-за совершено сухого воздуха вполне терпима. Побродили по улицам. Здесь были шикарные дома, не менее шикарные рестораны и магазины, по богатству вполне способные конкурировать со знаменитой Родео Драйв в Беверли Хилс. Как это принято в ихних местах, все одевались, как им это угодно, и на странные костюмы наших путников никто даже внимания не обратил. Несколько недель спустя они поехали охотиться на диких голубей на реку Колорадо по 10-му же фривэю между Калифорнией и Аризоной. Позже, в тех же краях, на уток в гос заказнике Вистер и на оленей в районе горы Кармель в Сан Диего.. И так охотились все вместе много много лет. И каждый раз после охоты, удачной или неудачной, отправлялись осматривать новые места. Так вот они побывали везде в Южной Калифорнии, от мексиканской границы до Бэйкерсфильда и в приграничной с Калифорнией части Аризоны. Охота- ведь это надолго.
Удивительной страной была эта Калифорния. Выжженные солнцем пустыни тут соседствовали с дух заватывающе красивыми зелёными горными долинами и лесами. С севера на юг шла горная цепь Сьера Невада, нередко разливающаяся от побережья далеко вглубь континента. Красивые высокогорно лыжные курорты Биг Бер (Большой Медведь) и Мамот Лэйкс (Мамонтовы Озёра) - на которых, между прочим было неплохо и летом- сочетались с Империал и Коачела Валли, лежащими на глубине шестьдесят метров ниже уровня моря. А знаменитая Долина смерти (Death Valley), куда они не успели ещё пока добраться, была ещё ниже. Всё тут было наоборот. Зимой только природа оживала. Вовсю цвели фруктовые деревья, становились сочно-зелёными склоны гор и оживали пустыни. Летом трава делалась бурой, а пустыня впадала в спячку. Северо-восточный ветер, везде и всегда обычно приносящий пронизывающий до костей мокрый холод, был здесь сухим и горячим. И дожди, весьма редкие в ихних краях, тоже часто проиходили с севера и востока, а не с юга и запада, как везде в остальном мире. Правда, чего в Калифорнии не было, так это спокойных равнинных рек. Единствено, река Сакраменто была судоходна от столицы штата до залива Ричардсон (части залива Сан Франциско), куда она впадала. Все остальные многочисленные горные реки, речушки и ручьи были запружены, образуя искусственные озёра разной величины, разбросанные повсюду. Вода в этой пустынной стране была на вес золота. И тем не менее, у них в домах и где бы они не путешествовали, воды всегда было вдоволь и перебоев с ней не было. А ещё были в Калифорнии многочисленные землетрясения, к которым наши герои очень быстро привыкли. Сделаные из тонких деревяных планок дома выдерживали даже сильные толчки без единой трещинки. Это не то, что торнадо в глубинке или ураганы на том берегу, приносившие бесчисленные разрушения и жертвы.
Катя как в воду глядела, когда говорила, что её работа не вечна и дурочка не всегда будет ей переть. Популярность компьютерных игр настолько возрасла, что их стали не только изготавливать, но ещё и конвейерным методом разрабатывать сперва в Японии, а потом и в Гонконге. Предусмотрительная Катя, через свои связи добилась сначала нескольких часов в неделю, а потом и постоянную полную ставку в местном коммунальном колледже, где читала програмирование. Это уникальное, чисто американское учебное заведение заслуживает того, чтобы рассказать о нём чуть подробней. Оно может быть сравнено с советским техникумом, но лишь с большой натяжкой. Да, это правда, многие приходят туда для получения степени, так наываемой Associate of Art- чего-то вроде «техника». Техника исскуств, техника-конструктора, техника-ассенизатора. Но если советский техникум крайне специализирован - Лёгкой Промышленности, Рыбо-Мясной, Торговый - то в коммунальном колледже предлагают огромный набор предметов, начиная от связанных с бизнесом (что включает в себя копьютерные дисциплины) и кончая технологией написания романов (и если мой уважаемый читатель найдёт массу недостатков в сиём писании, то это, должно быть потому, что автор не нашёл времени «взять» этот курс). Но и это не всё. В отличии от Советского Союза и многих развитых азиатских стран, где абитуриент сдаёт вступительный экзамен в отдельности в каждом учебном заведении, куда он желает поступить, в Америке имееся единый экзамен для поступления во все ВУЗы. Называется он SAT (Scholastic Attitudе Test). Испытание проводиться по различным категориям- физике, математике, истории, химии и так далее - самой трудной из которых является, даже для кореных американцев, английский язык. На нём многие недобирают столь нужных для поступления в ВУЗ очков. Дошло даже до того, что многие технические школы, как, скажем КАЛТЕХ в Пасадине, где готовят учённых для космоса и ракетной промышленности, начали принимать в студенты, руководствуясь техническими дисциплинами только и попуская в языке. Так вот, если вы хотите в ВУЗ, но не хотите сдавать SАТ, то поступайте в колледж, оканчивайте его и переводитесь в «заведение высшего образования». Правда, это уже не будет Университет Штата, а лишь Штатный Университет или он же четырёхгодичный колледж. Разница между двумя точно же такая, как между университетом и институтом в Советском Союзе. И тот, и другой, теоретически (как и в том же Союзе) даёт одну и ту же степень бакалавра наук. Но и это не всё! Коммунальный колледж является ещё и ремесленным училищем, где каждый может приобрести специальность токоря, сварщика или, скажем, автомеханика. Кроме молодых людей, желающих получить профессию или обойти вокруг SАТ, в колледжах полно людей среднего и даже весьма солидного возраста. Ибо колледжи предлагают «классы» на всевозможные темы - танцы, игру в покер - чего только лишь не придуманшь. Число учащихся в таких колледжах может доходить до десятка тысяч и больше.
Преподавать в колледже не так почётно, как в университете, но деньги те же, а порой и больше и не требуется иметь степень доктора наук. И, кроме того, если не натворишь чего-нибудь, порочащее звания преподавателя, это была пожизненая работа. Опасаться, что тебя выгонят практически совсем не приходилось. Разве, что закроют твой факультет, а это может произойти крайне редко. Как правило, очень многие из преподавателей колледжей были высоквалиффицированные специалисты в отрасли, которой они учат других. Такие, как наша Катя. Чтобы преподавать в колледже, помимо законченного высшего образования, надо пройти и сдать определённые предметы в отрасли педагогики. Предусмотрительная Катя всё это давным-давно прошла и сдала. Уходя, она устроила щедрую прощальную «партию» для своих сотрудников, тепло простилась и предложила звонить, «если что». А через полгода её компания закрылась, не выдержав конкуренции с более дешёвой узкоглазой продукцией массового производства. Обеспечив своё будущее, Катя принялась за обеспечение лёнькиного. Быстро завоевав себе признание и приобретя влияние, она уговорила декана сварочного факультета дать Лёньке несколько часов в неделю в качестве инструктора по сварке. Лёнька договорился о встречи в пять часов и к этому времени был уже на месте. Колледж занимал обширный участок. Здесь были стояночные площадки, учебные корпуса и даже общежития. Да, да, общежития, ибо немало учащихся приезжали из других мест и, даже, из других штатов, причём эти последние платили большие деньги за своё обучение. Лёнька не был новичком в этом колледже. Совсем недавно он «брал» здесь компьютерное черчение, впервые ставшее легко доступным частным лицам. Поэтому он знал, где находится только недавно построеный Инженерный Корпус и направился туда. Внутри этого светлого просторного зданиия Лёнька испытывал настойчивое ощущение уже обнажды виденого, хотя - и это он знал точно- никогда здесь не был, да и не мог быть. И вдруг вспомнил: да это же «корпус» из его страшного сна. Поднявшись на второй этаж, без труда нашёл нужный кабинет, постучал и вошёл. Декан, Бил Лоу, оказался мужиком среднего роста, среднего же сложения, с волевым лицом, на котором возраст начал уже накладывать отпечаток. На вид ему было лет эдак под шестьдесят. Они представились друг другу. Им требовался инструктор, который должен был объяснить учащимся как работать на той или иной сварочной машине, показать, если надо, принять и оценить пробные работы каждого их них, и, в случае чего, указать что имено тот неправильно сделал. “Do you have any actual experience with these machines?” “No, I don’t.” Настало неловкое молчание, не предвещающее ничего хорошего. И вдруг: “Wait a minute! Looks like, I’d seen you before but I couldn’t recall where. Oh, I’ve got it! Do you have a little great musician daughter?” “Yes, I do,”- признался Лёнька. “Now I know. Tell me, what do you do now?” “Design steel constructions. Аnd before that I was a manufacturing engineer in the welding production of frames, mostly, and other weldments.” “Do you know what? I can give you two hours a week for starters in this subject. And then we’ll see what comes out of it.” Лёнькина судьба была решена. Бил поводил его по корпусу. Показал классы, а потом - Лёнька давно уже перестал удивляться схожестью своих пророческих снов с реальной действительностью - ту самую лабораторию, где он тогда встретил другого Била.
Лёньке было немного обидно за то, что его приняли не из-за его личных достоинств, а в качестве отца знаменитой дочери. Ну ничего, по одёжке встречают- по уму провожают. Он ещё себя покажет. И показал! Взявши у декана ключ, набрав всякой литературы и инструкций, он приходил по вечерам в лабораторию и осваивал сварочные машины. Где-то месяца через полтора он пригласил Била и гордо ему продемонстрировал ему своё уменье. Так как инструктора ещё не взяли, то и эта работа досталась Лёньке. Декан же проникся к нему чувством глубокого уважения, сохранившемся на долгие годы, которые им придётся работать вместе. К занятиям Лёнька готовился весьма тщательно. На отдельных листках он писал материал, который собирался изложить своим слушателям, делая если надо, рисунки: ведь Катя снабдила его компьютерной чертёжной программой VERSA CAD, пользоваться которой в совершенстве он научился в том же колледже. Иногда занятия шли не так или не совсем так, как Лёнька планировал и тогда он вносил в свой материал коррективы. Делать это на компьютере было легко и быстро. Как это обычно заведено в американских учебных заведениях, Лёнька размножал материал и раздавал своим ученикам. Катя один раз пришла на его занятия и просидела все два часа. «Да ты же прирождённый преподаватель!» Один раз пришёл и Бил. Он, конечно, два часа не сидел, но, Лёнька видел, и он тоже остался доволен. Так как Лёнька учил по вечерам, его слушателями были, в основном, мужики, многие из них сваршики с изрядным опытом. Но и для них находил Лёнька многое, чего они не знали. Он нередко подкреплял материал многочисленными примерами из многолетней своей работы в качестве технолога по сварке. Говорил живо, нескучно, охотно вступал в дискуссии. На следующий семестр было столько желающих записаться в лёнькин класс, что пришлось создать вторую группу. Как-то, увидив у Лёньки под мышкой весьма толстую папку-скоросшиватель, Бил поинтересовался, что это у него такое. Лёнька и рассказал. Просмотрев всю папку, Билл попросил оставить её у него на время. Лёнька охотно отдал- ведь у него всё было в памяти компьютера и он мог выпечатать любой урок.
Недели через две Бил вернул ему папку. “It’s up to you, of course, but being you I would consider some changes.” Он написал множество замечаний, точно указав к какой части текста они относятся. Подумав, Лёнька решил не пускаться в споры, а сделать, как ему сказали. Потом Билл опять забрал папку и опять были замечания. И так раз пятнадцать. Лёнька уже совсем почти начал дымиться, когда замечания вдруг прекратились. По прошествии некоторого и весьма некороткого периода времени, Лёньку вызвали в деканат. Пошёл, соображая чего это мог он такого натворить. У Била на столе лежали какие-то не то тонкие книги, не то толстые тетради в голубой обложке. Он протянул одну из них Лёньке. На обложке её значилось: “Steel Constructions. Design and welding technique. By Professor Leonard Vertitskiy. Editor Bill Lowe.” “How d’you like this?” Он явно наслаждался эффектом, произведённым на Лёньку этим неожиданным сюрпризом. Книги на столе были авторскими экземплярами. Лёнька тут же подписал одну из них и подарил Билу. Задним числом он подписал договор, где ему полагалось пятьдесят тысяч и так называемое роялти - десять процентов от каждой проданой книги. А вскоре он получил чек - таких денег они отродясь не видали. Так как им жить было на что, они положили лёнькин гонорар на долгосрочный вклад: пусть зарабатывает деньги. В студенческом книжном магазине лёнькина книга продавалась за двадцать долларов, а это означало два доллара от каждого проданого экземпляра. Чеки время от времени приходили. Книгу захотели издать и в других колледжах. Так что неожидано для себя Лёнька с Витой оказались весьма состоятельными людьми.
Лётом 1986 года Лёнька пришёл к Билу и выразил желание перейти на постоянную работу. Он знал, что делает: один из преподавателей на ихнем факультете уходил на пенсию. Лёнька за это время успел пройти и сдать все курсы, квалифицирующие его для преподавателькой работы. Бил сказал, что пришёл он как раз во-время, ибо он сам собирался предложить Лёньке эту работу. Начать Лёнька должен был с сентября, то есть с нового учебного года. И когда по его институту разнеслось зловещее слово «layoff», Лёнька был обеспокоен меньше всего: у него уже была работа. Валера тоже, не дожидаясь сокращения штатов, нашёл себе работу в похожем на ихнее заведении. Одного за другим конструкторов вызывали в отдел кадров. Они приходили опечаленные, прощались со всеми и исчезали. Наконец пришла и лёнькина очередь. Почему-то улыбающийся кадровик объявил Лёньке и ещё нескольким, пришедшим с ним, что они попадают под сокращение штатов. С той же улыбкой, как будто ему доставляло огромное удовольствие увольнять людей, он продолжал. Они, теоретически, должны были бы отработать две недели. Но этого от них не требуются. Пусть лучше потратят это время на поиски работы. Если нужна помощь в составлении резюме, то им помогут. Им заплатили не только за эти две недели, но ещё и почти за месяц вперёд. Так Лёнька неожидано для себя получил полуторамесячный оплачиваемый отпуск. Тогда Вита тоже взяла отпуск и они, прихватив Лидочку и Веню отправились заграницу во Францию, Германию и Швейцарию. Вилолета поехать с ними не могла: слишком уж она была занята. Но она и без них побывала уже везде. Даже в Москву ездила на конкурс Чайковского. Предупреждённые Лёнькой бабушка и дедушка, конечно же приехали и повидались со своей дорогой внучкой, успевшей к тому времени порядком вырасти и стать знаменитой.
У Виты тем временем появилась проблема, о существовании которой она даже и предпологать не могда. Начали звонить девки. “Can I talk with Benjie?” Мнгновено озверев, Вита взяла Веню за шкирку. «Я ничего об этом не знаю»,- оправдоывлся тот, смешно выговаривая русские слова. «Как, то есть, не знаешь?! А кто им телефон дал?» «Я не давал, они сами в книге нашли». «Твоей фамилии, дорогой, в книге нет». Тут следует сказать читателю, а то мы совсем об этом забыли, что Лёнька с Витой, дабы не пропал Викторов род, решили оставить Вене фамилию отца- Волков. «Да!? А моя сестричка есть…» Вита отпустила Веню. Она видела: сын говорит правду. Звонили, скорей всего девки из лидочкиного класса. Фамилию они знали, а телефоная книга - в каждом доме. «Слушай меня! Заведи себе девочку, только не вертихвостку какую-нибудь…» Тут Вита сообразила: понять столь мудрённое слово пацану, уехавшему из России в столь раннем возрасте будет не под силу. «… ну чтобы она серьозная была и думала не только о тряпках и мальчиках…» «Зачем она мне. У меня времени на это нет». «Веня! Ты не хочешь слушать, что я тебе говорю. Найди такую же как ты сам, компьютерную. ОК? Тогда эти от тебя отстанут». Веня был весьма даже неглупым парнем. Он быстро ухватил материну мысль. Вскоре к ним стала приходить солидная полненькая девочка в очках. Они сидели в вениной комнате и обоим было хорошо наедине… с компьютером. Что же касается Лидочки, то она целиком посвятила всю свою жизнь единственной цели - поступить в медицинскую школу. Сделать это было весьма нелегко. Дело в том, что в США спокойно, на глазах у всех орудовали две совершено легальные мафии. Одна называлась Американской Медицинской Ассоциацией, другая такой же, но только Фармацевтической. Им удалось полностью монополизировать подготовку врачей и аптекарей. Стоя на страже своих доходов, они намерено ограничивали число врачей, выпускаемых всеми медицинскими школами ровно настолько, чтобы лишь только компенсировать убыль существующих врачей, умерших или уходящих на пенсию. Причём, двадцать процентов этого количества мест резервировалось за женщинами и ещё двадцать - за национальными меньшинствами. Остальные шестьдесят, как правило шли, детям врачей. К счастью для Лидочки, она проходила сразу по двум категориям, то есть принадлежала к слабому полу и, как русская, к национальным меньшинствам. Но надо было иметь только отличные оценки и сдать SАТ с максимально высокими оценками. На это и были направлены все лидочкины усилия.
Бывая в школе по делам детей, Лёнька поразился, как несмотря на многие, чисто внешние различия, американская High School напоминала его собственную школу, которую он когда-то в далёком 1961 году сам окончил. Здесь тоже была «королева» или, как Лёнька её называл «альфа феме». Ею была властная девочка, или действительно красивая или просто сумевшая так себя поставить. Свой титул первой красавицы она защицала всеми возможными средствами, не гнушаясь ничем. У альфа феме были свои придворные - мальчики и девочки, которым она благоволила в обмен за рабскую покорность. Были фавориты, обычно те, кто достиг успехов в каком-нибудь виде спорта. Веня, хотя и хорошо играл в футбол, но фаворитом быть не хотел, ибо это отвлекало от компьютера. Лидочка тоже имела множество наград и кубков, побывала и в Канаде, и в Англии, но славы в своей школе за это не снискала. Дело в том, что в школах, где преобладали либеральные учителя и администраторы, даже разговор об оружии был табу. И лидочкин спорт популярностью, естествено, не пользовался. Но все знали: она- “shooting champion.” В Лидочке чувствовалась такая сила и спокойная увереность в себе, что никто не решался её тронуть. За глаза её называли “that crazy Russian,” но в открытую сказать ей это побаивались. И только учительница по «политическим наукам», махровая ярко-красная левачка, всё время ввязывалась в яростные споры с Лидочкой. Каждый раз она была бита, но это её не останавливало. Раз как-то она на уроке начала расскаказывать о некой стране всеобщей справедливости, где о «трудящихся» нежно заботятсся, где все равны и нет богатых и бедных. Читателю не надо рассказывать, что это за страна. “It is not true,- бросила со своего места Лидочка,- I came here from this country. It’s extreme unjust society. There is no freedom at all. If this country was really so good, me and my parents didn’t have to lеаve it and come to US.”
Другой раз она начала талдычить о огромном количестве оружия в стране, являющимся причиной всех преступлений. Лидочка, которая ещё в 1983 году вместе с Лёнькой вступила в Национальную Стрелковую Ассоциацию (NRА), была воспитана на журнале этой организации “American Rifleman” и журнале “Guns & Ammo,” который они с Лёнькой выписывали. Такое наглое заявление она оставить без ответа не могла. Лидочка подошла к доске и написала силогизм
-Guns are used in the most of the crimes
-Guns are dangerous and that’s why
-All the guns must be banned.
“Would you sign this?”-спросила она учительницу. “Yes, I would.”- ответила та, подозревая, впрочем, подвох. И права она была! Лидочка рядом приписала.
-Blacks commit most of the crimes
-Blacks are dangerous, that’s why
-All the blacks must be banned.
“It’s your logic, isn’t it?”
В ихнем околотке чёрных было мало. Все они, обычно, были «хорошо делающие» врачи, адвокаты или учителя. Соответствено, и чёрных детей в школе было мало. Но в лидочкином классе их было сразу двое - мальчик, сын известного чёрного адвоката и девочка, дочь чёрного врача. Пацан смолчал. Уж кто-кто, а он- то знал как Лидочка права. Они и поселились здесь, чтобы быть подальше от своих «солнечных братьев». А девочка взерепенилась. “You are racist!” “No, I am not! I am a half-Jewish myself. I just don’t afraid to tell the truth everybody knows: the king has no clothes on him.” В ответ обезьянка вдруг бросилась на Лидочку. Но та умела не только стрелять. Крутясь возле полицейских, она изучила некоторые ихние штучки. Неуловимое движение - и противница оказалась на полу. Поднялась и с рёвом кинулась опять. С тем же результатом. В третий раз девки уже не выдержали. Двое схватили её за руки с каждой стороны, а третья - за талию. Обезьянка, как все они, была неимоверно сильна и вырывалсь яростно. Но девки тоже были не слабы и их было больше. Так что, как в «Тарасе Бульбе», «сила одолела силу». “You’re suspended!”- закричала учительница, обращаясь к Лидочке. Для таких, как она негры всегда были правы, чтобы они не делали, даже если бы грудных младенцев живьём ели. “Very well, mam, very good.”- сказала Лидочка, собрала неспеша в рюкзак свои вещи и также неспеша вышла. Придя домой, она позвонила Лёньке и, в свойственной ей спокойной манере, всё ему обстоятельно рассказала. Лёнька же позвонил Вите. Та тотчас озверела. «Пойду разнесу эту ****скую, ****ную в рот школу на мелкие кусочки!» Имея все основания опасаться, что имено так она и поступит, Лёнька упросил Виту встретиться возле школы и пойти вместе. Они вместе зашли в кабинет директриссы, которую тут называли “principal.” “What did my daughter do wrong!?” “She verbally insulted another student.” “She did nothing of the sort! She just calmly expressed her opinion about the subject. It’s not her fault that blacks commit all the crimes. And Lydia did not assoulted Sally personally in any way. Sally did.” “Look,- вмешался Лёнька, - any disputes shall be resolved peacefully in civilized way. If Sally disagrees with our daughter let’s her bring Uniform Crime Report, any other statistics and show that blacks are on the top list of college graduates, leading scientists, successful business people and are on the bottom list of number of crimes they commited, school dropouts and teenage mothers. My daughter is a very reasonable young lady. She then would accept she’s wrong and apologize…”
Директрисса быстро сообразила чем всё это может кончится. По многим причинам привлекать излишнее внимание к своей тихой, мирной и, вообщем-то, благополучной школе ей не хотелось. И она, скрепя сердцем, отменила лидочкино отстранение от занятий. О том, чтобы наказать скорую на расправу обезьянку, даже и речи не шло. Но Лидочка вышла из этой истории явным победителем. Утром следующего дня она уже была в школе, как ни в чём ни бывало, занимаясь своими делами. Над учихой втихоря посмеивались, а лидочкин авторитет поднялся на ещё большую высоту. Вокруг неё стали группироваться, по лёнькиному выражению, «здоровые силы школьного общества». В основном это были дети из религиозных и консервативных семей, в отличии от многих своих свёрстников, воспринявшие ценности своих родителей. Кроме альфа-феме, её придворных и фаворитов, в школе были ещё «профессора» и парии. Первые были просто хорошие ученики, всего-то занимающиеся науками серьозно и посвящаяющие им массу времени. Но так как их успехи в спорте были весьма скромны или отсуствовали совсем, то они особым вниманием и авторитетом не пользовались. Но их и не трогали. Чего нельзя было сказать о париях, очутившихся по той или иной, или десятой причине однажды в смешном положении и в которых каждый считал своим долгом кинуть хотябы мелкий камешек. И те и другие тянулись к Лидочке. «Профессорам» импонировали лидочкины обширные знания и эрудиция, а париям - то, что она обращалась с ними, как с равными и, нередко, даже защищала их. Связываться с Лидочкой больше никто не решался. Разумеется, подавляющая масса учеников ничем не отличалась и всё им было до того места, которым они сидели за партами. Когда ученики High School достигали возраста пятнадцать с половиной лет, им факультативно, в необязательном порядке, предлагают водительское обучение, за которое родители должны платить отдельно. Лёнька с Витой записали Веню и Лидочку в эту программу. Они оба легко сдали правила и получили пермит честь по чести. Веня и автомобилем тоже не интересовался совершено. Но Вита заявила решительно, что будет возить его только до окончания школы. Поэтому ему лучше всего научиться водить машину самому и получить права. Тот нехотя согласился. Придя на самое первое занятие, Лидочка на вопрос инструкторши об её опыте вождения автомобиля, скромно ответила, могу, мол, немного. Она повозила инструкторшу по окрестным улицам, вошла и вышла из фривэя и вернулась назад в школу. Инструкторша не удивилась. Ей и раньше приходилось встречать детей, которых кто-то научил ездить и, притом, правильно. Она не стала переводить своё и лидочкино время на дальнейшее обучение, а просто подписала лидочкин сертификат и отдала ей. С этим Лидочка поехала в DМV и сдала на права. Веня, сдал обычным образом, «как все».
Хорошая девушка Лида стала тем временем профессором русской истории в своём унивеситете. Но перед этим, она подготовила Виолету так, что та сдала все нужные экзамены за среднюю школу и SАТ почти одновремено. Короткое время спустя она с отличием окончила консерваторию и была оставлена в аспирантуре. В десятом классе Веня и Лидочка тоже сдали экзамен с максимальным количеством набранных очков. И Лидочка тут же стала рассылать свои бумаги по ведущим медицинским школам страны. Ответ пришёл от многих и, среди них, три местных школы. Одна была в университете Города Ирвайн в Оранж Каунти, миль с пятьдесят к юго-западу от них. Вторая была UCLА - лосанжелевского штатного университета, и третья от USC, тоже лосанжелевского, но частного. Того самого, где училась, а теперь преподавала Лида. Качество обучения в последнем и престиж самого этого учебного заведения были наивысшие. Но таковой же была и плата за обучение - чуть ли не двадцать тысяч в год. После долгих совещаний решили чтобы там ни было отдать Лидочку в USC. Ведь в конце-то концов образование детей - это самое ценное капиталовложение. Ничего, Лёнька напишет ещё учебник, можно взять ссуду- будущим врачам охотно дают- вообщем, жизнь покажет. Дали согласие. Через некоторое время пришёл ответ. Лидочку предварительно (ей ещё предстаяло окончить одинадцатый класс и сдать экзамены за High School) берут в премед, то есть в пре-медицинскую школу, начиная с осени 1987 года. Веню определили на бизнесовый факультет UCLА на кафедру компьютерных наук. На этом настояла Вита. «Получишь диплом, а потом делай, что хочешь. Америка-не Америка, а без диплома нельзя. Точка».
И вот в третий четверг ноября 1986 года - как читатель, должно быть помнит- это День Благодарения- наши герои собрались в просторном доме Фомина за праздничным столом. Для них это был, своего рода, и их личный юбилей- десятилетия приезда в США. За такой срок даже самые неудачливые неудачники, обычно как-то удачно устраивались. А уж им-то жаловаться на судьбу никакой причины не было. Фомин стал владельцем, почитай, пусть небольшого, но целого авторемонтного завода. Он купил отдельно стоящий производственный комплекс, где разместились гаражи, механическая мастерская и контора, но самое главное, была обширная площадка для стоянки ремонтируемых автомобилей. У него работало двенадцать человек. Зоя пользовалась заслуженным уважением в своей школе. Ей даже однажды присвоили звание «Учителя Года» Сдавши кучу экзаменов, она получила учённую степень магистра наук. Деньги на полное университетское обучение подросшего Сёмы уже были отложены. О успехах Кати и Лёньки мы уже знаем. Вита же теперь занимала место своей начальницы, удалившейся недавно на покой. Она была одной из ведущих фигур страховочного бизнеса в их местности. Одно плохо: никто из них моложе не стал. Не упоминая уж о Марго, которая, надо сказать, впрочем, крепилась, как могла, не себя ради, а из-за Виолеты А вот сидящая здесь же Зина тоже слегка раздобрела. За Севу и говорить не приходиться. Ну чтож! Взрослые стали... ну так скажем... ещё более взрослее, а вот дети - выросли. Веня с Лидочкой совсем уже большие. «Ассистент профессора» Виолета, на вид мала, но выглядит солидно. Сёма и Сима далеко уже не малыши тоже. Даже маленькая Лия тоже болтала уверено. Вот мы и рассказали вам о судьбе наших героев в новой для них стране. Их судьба - наша судьба, ваша судьба, судьба многих.
Ну а теперь мы можем вернуться к тому моменту, с которого наша история, собствено, и началась. Приехав домой, Лёнька, несмотря на незначительность всего инцидента, решил всё-таки позвонить Вите и рассказать ей об этом проишествии. Уж больно не понравилсь ему то обстоятельство, что проклятый сунь настоял на вызове полиции. Это могла быть, конечно, обычная суньская занудность, но за этим могло крыться и нечто иное. Вита похвалила его: «Правильно сделал. Всегда надо сообщать своей страховке о любом, даже мелком инциденте. Ты никогда не знаешь, что с этого может выйти. В особености с узкоглазами. Это исчадья ада, бич любой страховки». Лёнька вскоре почти уж было забыл об сиём досадном случае, когда по почте пришло ему странное письмо от совершено дотель незнакомой ему страховочной компании.
“Dear Mr. Vertitskiy:
It had been brought to our attention that you were involved in auto accident with Mr. James Chang, September 17, 1986. How you are going to pay for damages:
By cash __________________________________
You are bonded __________________________________
Or, your insurance will take care __________________________________
If you have any questions, please feel free to call (213) 452-9571
Sincerely
Stephanie Dougherty.”
Какое-то время Лёнька даже в себя не мог придти от такой наглости. Ишь какие! Как собираетесь платить?! Он позвонил Вите. «А чему удивляться? Наш пострел везде поспел. Твой Сунь *** в Чай уже умудрился как-то получить с нашей страховки шестьсот тридцакть пять долларов и пятьдесят центов. Сейчас я с ними поговорю!» «Не надо. Я поговорю сам». Он набрал номер.
-Can I talk with Stephanie?
-This is Stephanie.
-My name is Leonard Vertitskiy. I’ve just got a letter from you regarding to an incident with Mr. Chang. Can I talk with your supervisor?
-Why you have to talk with my supervisor?
-Because you obviously don’t know how to do your job. You may ask me some details about an incident, but shall not send me harassing and intimidating letters like this. You have to deal with my insurance…
-But Mr. Chang told me he doesn’t know about your insurance…
-Look, lady, I don’t care what this Mr. Chang had told you. He may tell whatever he pleases. That’s why you are herе to find out what really is. And you failed misirably to do this. That’s why I want to talk with your supervisor…
-I won’t call her,- сказала она с гонором.
-Oh, well. Then I have to write a letter to the president of your company and ask him or her: what is the purpose of keeping you in one of the company offices. If he or she doesn’t know, I’ll be forced to tell my lawyer about bizarre business practice of your company. Or… Oh, I know! You are in conspiracy with Mr. Chang…
-Conspiracy of what!?
-To commit the insurance fraud.
-Just a moment. Hold on!
Гонор мигом слетел с неё. Она куда-то побежала, оставив трубку на столе. Прошло несколько минут прежде, чем в трубке послышилось: «This is Kathy, can I help you?» “Yes, please. My name is Leonard Vertitskiy. I’ve got the letter from one of your agents. She shall not send me the letter like this.”
-Could you explain me what happened?
-That’s what the matter is. Nothing happened! I had had a minor accident with Mr. Chang. There was no damage, nor any injury. Did you read a police report?
-What police report?
-Did Mr. Chang give you a case number?
-No, he didn’t.
-So, he “forgot.” By the way, it was Mr. Chang who insisted on calling police, though it was no damage. All right! What about my insurance?
-Mr. Chang told us that you didn’t give him your insurance…
-Tell me please, isn’t it look a little bit strange that I gave him my address and phone number and didn’t give him my insurance. Oh, I see. He “forgot” it too.
-Yes, it would rather, is. What is then your insurance?
-I am sorry! You have to ask Mr. Chang about it. He knows it darn well.
-How do you know?
-Because he manаged to collect six hundreds and thirty five dollars and fifty cents from my insurance. Of course, he “forgot” to tell you this as well.
-All right, all right, can you give me, at least, the case number?
-That one I can…
Он продиктовал им полицейское агенство, имя полицейского и номер дела. И на том было всё! Ни извинения, ни обещания, что такого больше не повторится, не последовало. Проклятые суни знают, какую стаховку выбирать! Пока он ждал Виту с работы, взгляд его упал на лежащую на столе книгу, принесеную Лидочкой из школы. Название было как раз подходящим к его случаю - «The Chinese Mafia». Лёнька взял её, открыл и начал просматривать. В книге той рассказывалось об разветвлённой сети китайской организованной преступности в США. И как, в частности, очень характерно для мафии, держать вполне легальные предприятия для прикрытия своих грязных дел. Это давало ответ на вопрос, какой такой бизнес держит наш мистер Сун Хун Чан. Кстати, Chang так и читается - Чан. Пришла тем временем Вита. «Как это так!- набросился на неё Лёнька,- Даже не проверив, не разобравшись, вы дали этому прохиндею такие деньги!» «Лён-Чик! Ты этого не поймёшь. Со своей дурацкой честностью ты никогда не разбогатеешь и не узнаешь, что для них эти семь сотен - что для тебя прошлогодний лист. И, я гарантию даю, взамен с него взяли подписку, что он больше никаких претензий к нашей страховке не имеет. Это суньё дурное и жадное. Увидел деньги - хвать и бежать. А потом разобрался. Ему, должно быть, показалось мало. Вот он и решил получить с тебя или со своей страховки. Ты им, кстати, звонил?» «Да». «И я им тоже позвонила, дала нагоняй! Думаю на этом всё и кончится. Поверь мне, я не допущу, чтобы нам подняли плату». Но Лёнька так не думал. Слишком хорошо он знал эту узкоглазую братию. Присосавшись, проклятый сунь будет пить у него кровь, как комариха, либо пока не лопнет, либо…пока ты её не прихлопнешь. Вот почему надо его, гада прихлопнуть.
И Лёнька сел за компьютер и принялся писать письмо в отдел окружного прокурора ихнего округа (district attorney.)
“To whom it may concern:
September 17-th, 1986 I had had a minor accident… Лёнька назвал место и время. There was no damage or injuries according to police report, case number… Лёнька сообщил данные с карточки, данной им полицейским. Nevertheless, other party, Mr. James Chang… и Лёнька сообщил все его данные - адрес, телефон, номер прав и страховку - полученые от него самого… managed to collect $635.50 frоm my insurance. Apparently, it didn’t satisfy Mr. Chang and he went after me (see copy of the insurance letter, attached.) This is a typical case of the insurance fraud. Looks like, Mr. Chang went to “friendly” mechanic and he had made him an estimate for non-existing damage. Than “friendly” doctor issued a bill for treating non-existing injuries and so on. Because of fraud, like this, we all are paying too much premium for insurance.
Please, investigate the case.”
Лёнька сделал копию письма из суньхуйчашной страховки на маленькой копировальной машине, которую они с Витой единогласно завели себе с год назад. Он написал на конверте адрес, взятый из телефонной книги, вложил письмо и копию, запечатал и стал искать марку. Марок не было. Кончились. Ну чтож! Он по пути на работу завезёт письмо прямо в суд, где у них квартировалась контора окружного прокурора, ибо суд тоже был по пути. А Виту он завтра попросит, как это неоднократно уже делалось раньше, купить марки у своей же собственой делопроизводительницы. Больше Лёнька никогда в жизни не слышал ничего ни от самого мистера Сун Хун Чана, ни от его страховки. Что заставило жадного и ненасытного суня оставить Лёньку в покое, мы никогда не узнаем, а можем только рассуждать. Никак, конечно же, не исключено, настропалённые Лёнькой и Витой страховочные мамзели набросились на мистера Сун Хун Чана, угрожая сообщить в полицию и прочими карами. Так оно, скорей всего и было. Но остановило бы это его? Врядли! Наделав липовых документов, он мог бы подать на Лёньку в суд и, даже если бы его претезии там отвергли, это дорого ему, Лёньке, обошлось бы. Подействовало ли письмо? Товарищи, хорошо знакомые с конторой окружного прокурора и ей подобными заведениями, утверждают, что писем, таких как лёнькино, получают там в день сотни. И, подавляющее большинство тех писем, совсем не прочитаных или, в лучшем случае, бегло просмотренных, оказывается в мусорной корзине. Но все обстоятельства заставляют нас поверить, что лёнькино письмо не только не выкинули в корзину для бумаг, не только прочли, но и «дали ему ход». Забегая вперёд (теперь уже, честное слово, последний раз в этой повести), расскажем, как два года спустя после лёнькиного письма, была разоблачена банда узкоглазых - врачей, механиков, адвокатов и, таких вот как мистер Сун Хун Чан, «потерпевших»- ограбившая страховки на миллиарды долларов. Возможно, когда мистеру Сун Хун Чану стали наносить визиты из «конторы» и вызывать его туда, ему, наконец, стало не до Лёньки А во-вторых - слушайте дальше.
Однажды в восресенье Лёнька был дома один. Как читатель помнит, Вита поволокла здорового, на голову выше себя, Веню на футбол, Виолета репетировала у бабушки, а Лидочка с Катей отправились на очередное соревнование по стрельбе. Хотя и «профессору Леонарду Вертицкому» тоже надо было кое-что подготовить, жена и дочери надовали ему массу работы. Где-то часов в десять раздался стук в дверь. Не звонок, а имено стук с использованием колотушки, имеющейся везде на каждой двери. Место, где находился лёнькин дом, отличалось исключительным спокойствием и безопасностью. Никто здесь ни о каких проишествиях никогда не слышал. А посему, Лёнька ничтоже сумяшись открыл дверь. На пороге стояли два китайца. Один был помоложе, потоньше, повыше, с черными злодейскими усиками на верхней губе. Второй, возможно при том же росте, выглядел старше, толще и, кроме усиков имел ещё, характерную для узкоглазов клиновидную ленинскую бородку. Тот, помоложе, обратился к Лёньке, говоря с сильным акцентом, но исключительно правильно, не перевирая времён, глаголов и склонений. “Are you Mr. Vertitskiy?” И не дожидаясь ответа, они непостижимым каким-то образом, вдруг без приглашения, оказались в коридоре и закрыли за собой дверь, как он потом вспомнил, крепко и беззвучно. “Yes, I am. How can I help you?” Они неспеша прошли в кухню и уселись за столиком. Лёньке молча показали на стул напротив. Как будто они, а не Лёнька были хозяивами дома. “You had been involved in collision lately…” “Yes, I had…” “Could you describe us what happened?” Говорил молодой, а старший сохранял бесстрастное лицо, то ли не понимая, о чём речь идёт, толи стараясь продемонстрировать свою полную беспристрастность. Лёнька - а что ему оставалось делать - рассказал всё, как было, стараясь не упустить ни одной мелочи. Его слушали, не перебивая. “What happened than?” “I almost forgot about it and all the sudden I received this letter…” What letter?” “Just a second, I must have it.” Письмо было под рукой, но Лёнька сделав вид, что усердно ищет его, наконец произвёл документ на свет и передал младшему. Оба просмотрели писульку внимательно, очень даже внимательно. “What did you do next?” “I called this number and told the lady; she is not supposed to send me letters, like that. I shouldn’t pay out of my pocket. That’s why I have insurance for. She had to talk with my insurance, not with me!” Старший кивнул. Это соответствовало суньским нормам. “And what happened next?” “Nothing. I didn’t hear any more, neither from Mr. Chang, nor his insurance.”
Они коротко посовещались вполголоса между собою по суньски. “Мr. Vertitskiy, do you still have this car?” “Yes, I do, why?” “Can we see it?” “Of course, you can. Why not?” Они пропустили его вперёд и вышли следом (и это потом Лёнька вспомнит). Тойота стояла у тротуара. Лёнька ткнул пальцем в место на переднем бампере, где он коснулся заднего бампера суньхуйчашной Хонды. Они посмотрели. Младший что-то сказал старшему по китайски. Тот кивнул. “Mr. Vertitskiy, we believe you’re telling truth. Thank you for your time.” И они неспеша пошли по ихней улочке, завернули за угол и исчезли. И тут только, в этот момент, Лёньку тряхонуло, как, пятидесяти тысячь вольт разрядом из катушки Румкорфа. Боже! Ведь они пришли имено тогда, когда дома никого не было. Значит, за домом следили. Кто такие они- в том Лёнька и секундки не сомневался. Лёнька затравлено оглянулся. На улице никого. Только из окон - страсти-мордасти, испускаемые телевизионными экранами. Вот так бы, вытащили пистолеты, не целясь, в упор, оставили в лёнькиной голове с десяток пуль и ушли нагло, спокойно, никем не замеченые. И выстрелов из-за телевизора никто не услышал бы… Ситуация была ему совершено ясна. Ворочая, может, сотнями тысяч, а, кто знает, и миллионами, жадный дурной Сун Хун Чан позарился на какие-то там тыщу триста - и привлёк нежелательное внимание к себе, и, следовательно, к делам, которыми он занимался. Это тем, на кого он работал, не нравилось. Лёнька был уверен, они не знают ни о содержении его разговора со страховщицами, ни о письме окружному прокурору. И тем более о предыдущем его знакомстве с «бизнесом» и его владельцем. Правда, скорей всего, их это и не интересовало. Всё что они хотели знать - это по делу ли Сун затеял всю волынку или нет. И это они вполне выяснили. Что они собираются предпринять? В том, что проклятому суню не поздоровится, Лёнька ни на секунду не сомневался. Но это его не волновало. Как тут, в Америке, говорят, он получит то, что попросил. А как насчёт его, Лёньки. Азиаты - это не люди, это просто ходячие компьютера, мыслящие и действующие в пределах заложенной в них программы. И, подобно компьютеру, они очень часто отвечают на поставленые ими сами перед собой вопросы как «Да» или «Нет». Это нам полезно? Да. Принимается. Это нам нужно? Нет. Отбрасывается. Этот для нас безвреден? Да. Оставить его в покое. А тот? Нет. И того не станет. Причём, никто, включая их самих, не сможет сказать, по каким, собствено говоря, критериям и оценкам они определяют пригодность или непригодность для себя тех или иных событий, организаций и отдельно взятых личностей. Всё, что выходит за пределы программы, ставит их в тупик. Вот почему, даже при всей своей неимоверной практичности, узкоглазы нередко ведут себя иррационально и часто принимают неправильные решения. Несмотря на то, что гости, видимо, решили в его пользу (он ведь защищал интересы своего кармана - а это для китайца священо), никак нельзя было считать себя в безопасности. Хек его знает, какое решените может выдать их запутанная непредсказуемая программа.
Лёнька никогда не принадлежал к числу натур, по характеру агрессивных, рвущихся в драку по малейщему поводу. Но не был он также их тех, кто в случае опасности, предпочитает покориться судьбе, как баран на бойне. Его философия была иная: человек обязан сделать всё возможное, чтобы защитить себя и своих близких от любого нападения. Что же ему сейчас делать? Обратиться к полиции - исключалось сразу же. Даже если его рассказу поверят, то он ведь не может назвать ни лица, ни организации, угрожающей ему. Из того, что Лёнька читал или слышал, полиция, да и то не всегда, защищала только свидетелей по своему делу. Всем же остальным, как в Советском Союзе, говорят: «Вот когда Вас убьют, тогда и позвоните». Лёнька кинулся в дом и к себе в спальню. Выдвинул нижний ящик комода, где лежали многочисленные пистолеты и… ни один из них носить было нельзя. Кольты отпадали сразу же из-за размеров и веса. Браунинг High Power был поменьше, но и его врядли можно было носить в кармане незаметно для всех. Разве что Парабеллум… Тот казался таким маленьким, изящным и лёгким. Лёнька взял его. Вынул магазин и, достав из соседнего ящика начатую пачку, заполнил его патронами. Вставив магазин обратно в рукоятку, ухватился за ролики шарниров рычагов и потянул вверх. Рычаги сложились, а выглянувший из-под затвора патрон подмигнул ему, здравствуй, мол дескать, приятель. Лёнька отпустил ролики. 3атвор неспеша пополз вперёд толкая впереди себя патрон. Тут Лёнька сообразил: магазин ведь можно дозарядить ещё одним патроном. Тогда у него будет на один выстрел больше. Сделал и это. А дальше-то что? Этот пистолет относился к типу оружия с ударниковым механизмом воспламенения. У него не было курка, который можно было бы бы спустить и взвести, когда понадобиться. Сейчас, со взведённым ударником и патроном в патроннике, он мог выпалить в любую секунду. Повернул рычажок предохранителя. Тонкий параллелепипед, поднявшись вверх, передавил тягу спуска. Какой-то не внушающий доверия метод предотвращения случайного выстрела… А вдруг в суматохе он забудет спустить этот самый предохранитель. Ладно, можно будет потренироваться. Как и где теперь он будет его носить. Лёнька положил пистолет в правый карман брюк. Левый ролик тут же впился ему в бедро. Контур оружия явно проглядывал снаружи. Парабеллум вовсе не был ни лёгок, ни удобен для ношения в кармане брюк. ОК, Лёнька одел пиджак и сунул эту штуку во внутренний карман. На этот раз ролик вдавился в грудь. Пиджак был перекошен, дабы каждому ясно было, что в нём находится тяжёлая вещь - не молоток ведь! Лёньке стало отчётливо ясно: пистолет сей - для какого-нибудь там охранника или такого офицера, каким он сам был в армии. Лишь бы в кобуре что то имелось. А вот для цели защиты своего владельца в любую секунду он явно не подходил.
Тогда он позвонил Валерке. Тот, к счастью был дома. Коротко, как мог, разъяснил ему свою ситуацию. В трубке помолчали. «Да, чего говорить, влип ты в очень нехорошую историю и, причём, не по своей вине. Ладно, не уходи никуда, я тебе через минут пятнадцать позвоню». А Лёнька и так не собирался никуда идти. Через пятнадцать минут раздался звонок: «Приезжай ко мне прямо сейчас. У тебя найдётся сотня? Ладно, если нет, наскребём что-то». «А чек мой возьмут?» «Взять то возьмут, но я бы в подобной ситуации чеком не платил». У Лёньки в карманах нашлось долларов с сорок. В одном месте Вита на всякий сучай всегда держала двадцатку. Забрал и её. Валерке удалось найти у себя сороковку. Они сели в валеркину машину и покатили куда-то в богатую часть города, где и остановились около немалого размера двухэтажного дома. Открыл сам хозяин дома - крупный высокий мужчина, лет шестидясяти пяти на вид, “Hi Valeriy!” “Hi Larry!” “You must be Leonard.” “Yes, sir.” “I am Larry. Nice to meet you.” “Nice to meet you.” Они зашли в общую комнату и Лэри вручил Лёньке плотный тёмно-голубой ящичек, своего рода крохотный чемоданчик, в котором находился сам пистолетик и магазин. Пистолетик не был мал, но был лёгок и тонок. “It’s a fine little gun, almost new. I fired not more than fifty rounds through it. Reason that I’m getting rid of it is not because it bad. I’ve just had other agendas in my mind.” Валерка кивнул, бери мол. Лёнька отдал сотню и получил взамен увесистый коричневый мешок из супермаркете, куда положил и футляр с пистолетом. Они тепло расспрощались с симпатичным хозяином и уехали. У Валерки только рассмотрели содержание мешка. Там были три пачки патронов 380 Аutо (или как их в Европе называют 9 мм короткий), две кобурки и набор для чистки. В коробке с пистолетиком была инструкция. «Ты понимаешь, у меня масса «мышинных наганчиков». В своё время сдуру накупил. Я бы тебе с удовольствием отдал любой. Но дело в том, что их легко спрятать, а вот останавливающая сила близка к нулю. Они вовсе не бесполезные - в определённых ситуациях их можно весьма эффективно применить - но это не твоя ситуация... Я вот перебрал всё, что есть на рынке и остановился на этом. Он называется “Colt Government-380.” На севодняшний день пока это самое оптимальное сочетание мощности и надёжности c возможностью скрытого ношения».
Лёнька попробовал положить пистолетик в карман брюк. Он лежал там тихо, не проступая скволь ткань и не раздражая тела. И есть тоже не просил. «Ты можешь носить его так, но лучше всего в одной из этих кобур». Одна из двух кобурок была открытой простой и в ней легко можно было носить пистолетик под пиджаком или курткой. Вторая пряталась под пояс и позволяла держать пистолетик под рубашкой навыпуск так, что никто никогда в жизни не догадается. «Заряжаешь магазин, дошлёшь патрон в патронник и спустишь курок. Смотри только, будь осторожен, не бери шансов. Подставляй палец вот так». Он показал и Лёнька потренировался пока не освоил в совершенстве. «А теперь слушай. Ты должен научить себя двум вещам, вернее трём, но о том чуть позже. Первое, ты должен уметь выхватывать пистолет со скоростью звука. Второе, за то время, что ты его вскидываешь, ты должен успеть взвести курок. Это можно сделать рукой, держащей оружие или другой рукой. Как тебе будет удобно. И последнее. Не мне тебе рассказывать, как легко можно промазать даже с близкого расстояния. Чтобы этого не произошло, я лично советую тебе делать вот что. Выберёшь на стенке точку. И начинаешь прицеливаться в неё сначала медлено, потом быстрее и быстрее. Потом найди что-то другое и попробуй вскинуть пистолет. Если всё правильно, у тебя автоматически будет нужная картина прицеливания. Это даст тебе возможность попасть куда ты смотртшь. Ты должен тренироваться каждый день минут по десяти-пятнадцати. Когда будешь один (а то домашние подумают, сто ты джобнулся), разрядишь пистолет, затвор поставишь на затворную задержку, посмотришь ствол. Когда носишь в кармане пистолет, всякий крап набирается. Если надо, прочистишь. Потом заряди ствол, лучше всего snap cap, а если нет, то пустой гильзой и положи в кобуру или где ты будешь носить. Твоя задача: выхватить пистолет, вскинуть, взведя курок, правильно навести и спустить курок. Вот таким образом ты и выработаешь в себе доведеные до автоматизма навыки. Если на тебя нападут, ты не будешь думать что как, а выхватишь пистолет и выстрелишь». Ещё было время и они отправились в тир. Валерка прихватил с собой все свои маленькие пистолетики и револьверчики. Во-первых из них всё равно надо время от времени стрелять, а во-вторых, он хотел познакомить Лёньку с этим видом оружия. Несморя на слабые анемичные заряды, отдача чувствовалась весьма болезнено, а стрелять из маленьких пистолетов было нелегко и неприятно. Лёнькин же пистолетик бил исключительно хорошо, а отдача совершено почти не ощущалась.
Дома, чистя пистолетик, предварительно разобрав его по инструкции, Лёнька обнаружил, что действительно, в какой-то степени, он был уменьшённой копией «Большого» Кольта и даже имел сцеплённый с затвором качающийся ствол - конструкция, в такого рода калибрах применяемая редко. Этим и объяснялись высокая надёжность и малая отдача. Правда, серьга отсуствовала, а ствол опусклся на кулачке, как у Браунинга High Power. Рычага-предохранителя позади рукоятки тоже не было. Лёнька вообще считал это устройство анахронизмом. Лёнька начал носить пистолетик, заряженый восмью патронами и со спущеным курком каждый день в кобуре под пиджаком. Благо была «зима» и можно было носить пиджак или куртку, не обращая на себя особого внимания. В ношении пистолета заключатлся некоторый риск. Закон Калифорнии запрещал скрытое (и открытое тоже) ношение оружия без разрешения, а разрешений в ихних краях никому не давали. Для Лёньки же риск был двойной. На всех parking lots в колледже висело огромное грозное объявление: “NO WEAPONS.” Дальше объявление поменьше разъясняло: даже если Вам разрешено законно носить оружие, приносить его в колледж нельзя. Конечно, можно было оставлять пистолетик в машине, но он был уверен, что нападение на него, скорей всего, произойдёт либо когда он идёт к своей машине, либо в самом колледже. Узкоглазы составляли более трети учащихся и узкоглазому убийце ничего не стоило смешаться с ними, не обращая на себя ни малейшего внимания. Конечно, если будут стрелять из-за угла, он мало что может сделать, но если нападут в открытую, Лёнька был уверен, он тогда сумеет защитить себя весьма эффективно. Следуя валеркиному совету и тренируясь минут по двенадцать каждый день, он в совершенстве освоил технику производства прицельного выстрела за считаныые мнгновенья от момента начала выхватывания из кобуры до спуска курка. Проверить технику на практике можно было только в «поле». Но поездка загород со стрельбой по многим обстоятельствам, то тем, то этим, то ещё по каким причинам, непрерывно откладывалась. В тире же таких вещей делать было нельзя. И в самом деле, тир-то ведь был всёже комерческим предприятием и для его операторов безопасность посетителей была превыше всего. Но Лёнька решил проверить хотябы одну часть своей подготовки - выстрел. Для этого, он положил руки с пристолетиком на прилавок и, глядя в центр мишени, плавно, но быстро вскинул пистолетик, по ходу движения взводя курочек, а затем выбирая свободный ход спуска. Выстрел тогда, чуть ли не автоматически, происходил точно по окончанию подъёма на высоту линии прицеливания. Посмотрел в бинокль. Пробоина была где-то на четыре-пять часов в двух дюймах от центра мишени. То есть он легко мог на вскидку попасть в голову своего противника. Неплохо! И это на двадцать пять ярдов. А реальные столкновения, он слыхал, происходят не дальше, чем на шесть. Лёнька повторил эксперимент ещё и ещё всё с тем же результатом. Техника работала. Само по себе наказание за ношение оружия не было суровым. Как он слышал, обычно давали условный срок не более шести месяцев, чаще всего три. Но ни работать, ни даже учиться в колледже он уже никогда в жизни тогда больше не сможет. Лёнька решил всёж-таки, что лучше иметь неприятности, чем быть убитым проклятым узкоглазом. Надо выбирать что-то одно…
Прошло две недели, четыре, шесть. Ничего не происходило. Похоже было на то, что нападать на него никто не собирался. Выходит, суньская мафия, видимо, решила оставить его в покое. Лёнька успокоился, разрядил пистолетик и положил его в ящик комода. В этот день («Какой же день то был тогда? Ах, да, среда».), встав, как это он всегда делал, пораньше, Лёнька вышел и подобрал сегодняшнюю газету. Он начинал просмотр газеты с секции «В» -“Local,” местных новостей, ибо желел знать, что происходит вокруг того места, где он живёт. И ему сразу же бросился в глаза заголовок: «Chinese businessman slain.» В левом верхнем углу красовалась фотография так хорошо знакомого нам мистера Сун Хун Чана, а в правом нижнем - заснят фасад его бизнеса, возле которого стояли какие-то мужики, должно быть, детективы местной полиции. Статья сия заслуживает того, чтобы быть приведеной здесь полностью без каких-либо изменений.
“The owner of а small wholesale business had been found slain in his business at 17673 Mt. Wilson, by his wife Tuesday night. James Chang told his wife, Sylvia, early that day he has a business meeting at 6 pm and will be home late. When he didn’t show up by 8, Sylvia got worried and called him. Receiving no answer she drove to location and found her husband’s car parked near the entrance, and him inside dead at his desk from a single gunshot wound in the head. Mr. Chang had been shot in the back-head with a small caliber pistol. There were no traces of forcible entry or struggle. Nor, according to Mrs. Chang, anything had been taken from facility or Mr. Chang’s pockets. At the time of killing surrounding businesses were closed and no one didn’t see or hear anything. At present time police has no suspects and no motive for the murder. Anyone with information about the case, please call 213-482-1774.”
Вот так! Все лёнькины приготовления были до того самого места, которым он сидел сейчас на стуле. Суни действовали скрыто и делали свои дела с чисто азиатской коварностью. Лёнька очень легко мог представить себе как всё это дело произошло. Мистеру Сун Хун Чану дали знать, что представитель «поставщика» желает встретиться с ним обсудить цены на «товар». Причём, не по телефону. Ибо телефонный звонок всегда можно проследить. К тому же, так как Сун Хун Чан был под расследованием, его телефон мог прослушиваться. Оперативные расходы росли, как и все другие, и время от времени, цены на поставляемую «продукцию» менялись. При встрече обе стороны имели возможность выторговать наилучшие для себя условия. И жадный, несмотря на интеллигентный вид, и глупый, как все жадины, Сун не заподозрил ничего плохого для себя. Расследовение по поводу его действий, привлёкших внимание «конторы», тоже велось мафией скрытно. Его, конечно спросили и он со свойственой суням наглостью, заявил, что не видит ничего плохого в возможности загрести тысячу другую от страховки этого, не у него же лично. Он так ничего и не понял! Не имел он понятия также, что утром в день «встречи» в один из аэропортов Большого Лос Анжелеса прибыл солидный вылощеный до блеска узкоглазый джентельмен. Один из тысяч, прибывающих сюда по разным делам. Прибывший, как водится, нанял автомобиль, остановился в заранее заказаном номере ближайшей к аэропорту гостиницы, оставил свои вещи и, после завтрака в одном из многочисленых китайских ресторанов, укатил по делам. Ориентируясь по лично переданой ему карте он разыскал тех, к кому он приехал. Тут его снабдили всей необходимой информацией, подробной до мельчайших мелочей. Затем гость отправился в плазу, где нахолился бизнес «клиента». Как Лёнька хорошо знал, в дневное время там было полно машин и народу, больше трети которого были… ну, конечно же, узкоглазы. Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Он же увидил, заметил и узнал всё ему необходимое для выполнения заказа. Покинув плазу, наш гастролёр проехался до своей гостиницы: ему надо было знать пути отхода, дабы быть как можно подальше от этого места в кратчайштй срок. А для этого не следует блудить по улицам.
Гость пообедал в одном из бесчисленых китайских ресторанов, зашёл в местное отделение Fed Ex (Federal Express), где получил пакет на своё имя (а их у него было предостаточно и все с документами). С этим он поднялся к себе в номер, отдохнул малость после трудов тяжких. В плазу он вернулся без десяти шесть. Запарковал машину подальше и в месте куда не доставал свет фонаря. Неспеша прошёлся вокруг. Никого. Всё закрыто. Кое где горит огонёк, но это не в счёт. Такую картину не раз наблюдал сам Лёнька, когда работал по вечерам в изином бизнесе. Ровно в шесть он постучал в дверь суньского бизнеса. Дверь открылась: ведь его ждали. Они обменялись китайскими приветствиями и паролями, дабы каждый уверен был, что другому можно доверять. Сун побежал к своему столу, чтобы поскорее показать гостю какая у него клиентура и какие возможности… Как только хозяин уселся в кресло, гость, который задержался, вроде как бы что-то рассматривая на стене, быстро и беззвучно подошёл к нему сзади протягивая руку к его затылку. Раздался резкий трескучий выстрел. Что это было? Скорей всего маленький плоский двуствольный деринжер казибром 32 или 22 магнум. Такой очень удобно пересылать. Убедившись, что «клиент» мёртв, гость, открыв платком дверь, вышёл, бесшумно закрыв её за собой. Неспеша, спокойно дошёл до своей машины и, проехав немного без света, включил фары, выехал на улицу и затерялся в потоке машин. К тому времени, когда Сильвия Чан обнаружила тело своего мужа, он уже, отослав пистолетик и поужинав в третьем по счёту ресторане, сидел у себя в номере, смотрел программу на своём языке и пил завареный из гостиничного пакета чай. Правда, в десять часов, вслючил новости и смотрел до одинадцати. Ничего нет. Сработано было чисто и сегодня на него не выйдут. А завтра же, рано утром, выписавшись из гостиницы и сдав машину, он отправится дальше по своему смертоносному маршруту и совсем не туда, откуда прилетел
Не подумайте, что Лёнька тут же кинулся звонить по указаному номеру. Что он им скажет? Что Суна убила китайская мафия. Какая из них. Кто заказал и кто исполнял убийство? И этого Лёнька не знал. Он, правда, в точности знал за что его убили. Но и это звучало как-то странно и неправдоподобно. Нет уж! Пусть полиция сама делает свою, как тут говорят, «домашнюю работу». Ведь стоит каждому, у которого есть, хотябы одна прямая, в сантиметр длиной, извилина в мозгу, открыть книги убитого, как он моментально сообразит, что тот либо жил не по средствам, либо продавал не то, что занесено в его книги. Как это говорится в детективных рассказах, если мотив убийства неизвестен, начинать надо с личности убитого. Если выйдут на него, Лёньку, он расскажет им всё что знает, но сам он лезть с информацией не будет. В лидочкиной книжке говорилось про десятки случаев, как этот. Очень редко ловили убийцу, но концов найти ни разу не удавалось. А может полиция сама всё знает, но, как и он сам, понимает, что тут они бессильны. Да, в конце-то концов! Это же ведь ихние суньские дела и пусть они сами в них и разбираются! Досмотрев газету, Ленька занялся своими обычными будничными делами… Вот вам и вся история про нашего мистера Сун Хун Чана.
Во дворе стоял теплый в этих краях декабрь 1986-го года. Коммунизму
оставалось жить всего пять лет.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. К СВОИМ КОРНЯМ. Быть евреем- это болезнь неизлечимая. Автор этой повести По громкоговорителям системы коммуникации госпиталя разносилось: «Doctor Vertitskiy, please, come to room seven fifteen. Doctor Vertitskiy, room sevеn fifteen!» Врач-практикант, «резидент» или «интерн» как их почему-то называют в американских больницах, только что закончила осмотр пациента, которому она, под неусыпным оком своего руководителя практики, сама сделала операцию средней сложности. Пожелав больному всего наилучшего и пообещав увидеть его as soon, as possible, она отправилась на седьмой этаж в пятнадцатую комнату. Лидочка, а это была она, несмотря на своё незаурядное физическое развитие и выносливость, выработанные бегом на длинные дистанции, изо всех сил боролась с усталостью. Ещё бы! Дежурить приходилось иногда по тридцать шесть часов подряд и, затем, после небольшого перерыва, опять на работу. И всё за мизерное жалованье двадцать пять тысяч в год. В тоне объявления не чувствовалось ничего срочного. Опять, больной плохо понимающий по английски. И Лидочка неспеша напрaвилась в кардиологию. В пятнадцатой палате доктор Радж Пател тщетно пытался что-то спросить полную женщину лет явно за семьдеят. “Oh Lydia! I glad you came! Talk with her, please, and let me know what’s going on.” И он тут же, с поспешностью, пожалуй, даже, излишней, вышел из палаты. Лидочка привычным движением присела рядом с больной. «Здравствуйте. Меня зовут Лидия. Я сейчас попробую Вам помочь. Скажите на что Вы жалуетесь». «Здравствуйте, Лидочка. Я извиняюсь, что отрываю Вас от дела. Этот, видать, очень хороший доктор и он не виноват, что я, старая, ничего ему сказать не могу. А моих нету рядом - кто где. А ты давно тут живёшь?» «Двадцать лет. Я ещё маленькой приехала». «А родители у тебя где?» «Да тут же. Здесь живут». «Братья-сёстры есть?» «Есть. Брат, он по компьютерам, сестра-музыкант». «А где твои бабушки-дедушки?» «Двое там остались. Они сюда ехать не хотят. А папины мама и папа здесь живут. Дом такой есть для стариков на Фернвуд...» «Подожди, подожди, а как им будет фамилия?» «Вертицкие». «Дак я их знаю! Я тоже в этом доме живу. Они на том же этаже пару квартир от нас. Очень хорошие интеллигентныe люди эти твои дедушка Юра и бабушка Маша». Ну и ну! Вместо того, чтобы она расспрашивала больную, та расспрашивала её. Ладно, приступим. В истории болезни, которую в США почему-то называют “charts” значилось, что больную зовут Rima Lypovetsky, и ей семьдесят три года. Лидочка достала фонендоскоп, который носила не на шее, а в кармане, дабы её не перепутали с медсестрой - обычное для молодых врачей тщеславие. «На что Вы жалуетесь?» «Да вот болит у меня здесь, аж печёт». «Давайте-ка я Вас послушаю». Несморя на малый опыт, Лидочка была уже неплохим, подающим очень большие надежды, врачём, знающей и хватающей на ходу многочисленные тонкости своего нелёгкого ремесла. У Римы было обыкновеное сердце семидесятилетнего человека. Отнюдь не здоровое, нет, но, по лидочкиному разумению, не могущие вызвать пекучую боль внутри. Пощупала печень. Вроде тоже не похоже… Глянула в «чартс». Там был анализ крови. Печёночная энзима почти что в норме. Также как и электрокардиограма. «Скажите, у Вас изжоги бывают?» «Да. И довольно-таки часто. Врачи говорят гастрит. Я и внимания не обращаю». «Слушайте, я поговорю с доктором Пателом. Вам, назначат процедуру. Такая шланга с камерой. И тогда посмотрим, что у Вас там твориться. Это совсем не больно. Вы будете, вроде как спать. А после я с Вами поговорю. Хорошо?» «А ты тоже, когда будешь своих бабушку и дедушку проведывать, то к нам загляни. И папу с мамой приведи. Мы и им рады будем». Лидочка вышла в коридор, нашла Раджа. “It’s up to you, of course, but if I were you, I’d send her for endoscopу. I personally don’t think her heart causes so much trouble.” “Yes, comrade general! I’ll do exactly what you said.” “Call me after the procedure.” И Лидочка спустилась к себе в хирургию. Пришла её сменщица, вьетнамка Хелен Ле, такая же, как и Лидочка практикантка-резидент. Она, как и сама Лидочка, была небольшого роста, худощава и казалась совсем дохлой. Если бы Лидочка своими глазами не видела, как-то раз, как та, вместо того, чтобы попросить больного - плотного мужчину - подвинуться, взяла и легко подвинула его сама. Они обменялись несколькими словами, Лидочка расказала о состоянии тяжёлых больных. Потом попрощалась, переложила фонендоскоп в сумочку и пошла на стоянку для врачей, которой пользовалась теперь по полному праву. Тихо запел мобильник в кармане. Даже не глядя на экран, она уже знала кто звонит. «Слушай, дорогая, твои уже на работе. А я пока дома. Заходи, что-нибудь на завтрак тебе сооружу». «Хорошо, зайду». Лидочка села в свою Хонду-Аккорд и поехала, изо всех сил стараясь держать слипающиеся глаза открытыми. Возле знакомого дома она причалила машину к тротуару и пошла к двери которая не была заперта. Лидочка скинула туфли и сунула гудящие ноги в свои тапочки. «Иди мой руки и присаживайся к столу». Катя сидела за своим письменным столом в общей комнате с бумагами. Пока Лидочка вышла из туалетной, на столе стояла тарелка со свежими дымящимися оладьями, сметана и мёд в отдельных соусницах. Помыв и вытерев насухо руки, Катя вернулась к своим занятиям. Лидочка вяло жевала. «Кать, а Кать,- раздался её по детски жалобно-извиняющися голос,- а ты не обидишься? Я больше не могу». «Ну чтож, не можешь, не заставляй себя против своей воли. Чаю или кофе?» «Нет, спасибо. А можно, я лучше прилягу?» «Что за вопрос!?» И Лидочка легла на диван в той же общей комнате. Через несколько секунд восходящая звезда на медицинском небосклоне, Dr. Lydia Vertitskiy, MD, крепко спала мёртвым непробудным сном. Катя только покачала головой, достала из стенного шкафа одеяло и укрыла спящую. А ещё через полчаса, Катя собрала свои бумаги в модную в те времена сумку-портфель, сняла и бережно уложила в футляр очки тонкого стекла в тонкой же золотой оправе и спрятала в карман сумки. Затем она подошла к спящей, осторожно вытащила у неё из кармана телефон, поставила его на вибратор и отодвинула в сторону. Обойдутся и без неё! Она ведь всего-навсего практикант. Сунув в карман свой телефон, Катя вышла в гараж, тихо притворив за собой дверь. Это уж было совсем излишним: если бы рядом запускали советскую космическую ракету 8К67, Лидочку это врядли разбудило. В гараже стояла такая же, как и у Лидочки «Хонда-Аккорд,» только светло кремовая: Катя ненавидела тёмные тона. Улицы в это время были более-не-менее свободны и Катя быстро доехала до колледжа. Запарковавшись на преподавательком участке недалеко от своего корпуса, она, однако, направилась не к себе, а в инженерный, рядом. Подымаясь на второй этаж, Катя почувствовала, как ноги в коленях странно как-то, нет не подгибаются, а поддаются безвольно. «Старость - не радость» - подумала она, открывая знакомую дверь. Лёнька снял очки и, положив их на бумаги, глянул на вошедшую. Годы, казалось, не имели никакого эффекта по отношению к Кате. Как и многие другие, такой же комплекции, Катя была попрежнему красива, без единой морщинки, и это несмотря на то, что особо за собой не следила, физическими упражнениями специально не занималась. Хотя, правда, любила ходить и ходила много. Она была попрежнему тонкой, живой и подвижной. Разве что только очки... И волосы, которые она, впрочем, красила и в молодости. Только теперь краска скрывала седину. А так ничего. К своему величайшему сожалению, Лёнька похвастаться таким замерзанием во времени не мог. Он никогда не был худым, а был худощав, но в теле, и вес его стабильно держался на отметке шестьдесят пять килограм, что в переводе на фунты состовляло где-то около сто сорока пяти. Но вот однажды, вставши на витины весы (а у той были все основания следить за своим весом) он увидел цифру 160. Тут какая-то ошибка! Эти дурацкие весы врут! Проверил ещё и ещё. Проклятая машинка упрямо показывала одно и тоже. То был, как тут, в Америке говорят, “Wake up call.” Осматривая тут же сам себя в зеркало, Лёнька к ужасу своему обнаружил, что и пузо у него тоже предательски выпячено вперёд. Лёнька немедлено принял меры, записавшись в «Клуб здоровья», то есть гимнастический зал, но результаты пока никак на проявлялись. Да, и в добавок к этому вот, ещё и очки тоже… «Привет, Катенька, присаживайся». «Да нет, я на минутку. Во-первых глянуть как ты выглядишь как, а во-вторых, сказать тебе что Лидочка у меня сейчас. Даже есть не смогла, бедняжка. Как прилегла, так и вырубилась начисто. Бедный ребёнок!» «Это они, гады, специально придумали, чтобы женщин держать подальше от врачебных кабинетов, а мужчин озверить до предела». «Ну ничего, она выдюжит, тем более, совсем немного осталось. Ладно пошла я. Звони». И Катя вышла. Лидочка была всем, что осталось в доме у Лёньки с Витой от троих детей. Первой была младшая, Виолета, самый молодой профессор консерватории в мире. Как только ей исполнилось восемнадцать лет и она получила право подписывать сама за себя деловые бумаги, Виолета купила себе трёхкомнатную квартиру недалеко от бабушки и выбралась. Пианино она оставила у них, а себе купила другое. Таким образом, где бы она ни была - у себя, у родителей или у бабушки - ей было на чём играть. На ихнем пианино продолжала играть Лидочка, тренируя пальцы, и это ей здорово пригодилось. Вторым был Веня. С самого начала он начал принимать участие в научно-исследователькой работе по созданию компьютеров нового типа. За это платили и имя его включали в число авторов работ. Он почти сразу же подал на университетскую квартиру, мотивируя это тем, что он не может переводить своё время на переезды в университет и обратно, и, к третьему курсу, получил её. Ставши профессором, он сменил свою однокомнaтную квартиру на двухкомнатную там же. Лидочка тоже хотела последовать их примеру, но Вита с Лёнькой упросили её остаться с ними пока она либо не закончит полностью учёбу, либо не выйдет замуж, whichever come first. Сама перспектива остаться вдвоём в огромном четырёхкомнатном доме их просто страшила. Лидочка всегда была любящей и понимающей дочерью и она решила остаться. Не всё ли равно! Дома ей бывать некогда… Лёнька посидел ещё немного и тоже спустился вниз: у него начиналось первое занятие. В зависимости от своего расписания он мог оказаться дома в три часа и мог придти аж в одинадцать, когда были вечернии классы. Три раза в неделю он выкраивал время для «клуба здоровья». Это было приличное помещение в три этажа, где находились всевозможные машины для упражнений с весами, стэнды для упраженений с использованием веса своего тела или тяжестей, басейн, джакузи и парилки. Когда Лёнька записался туда впервые, инструктор, женщина, состоящяя, казалось, из одних мускулов, выпирающих отовсюду из её тела, проверила его на процент жира в теле. У Лёньки оказалось тридцать один, при норме двадцать четыре-двадцать шесть. Потом она поводила его по машинам, показывая на каких машинах ему следовало бы, лучше всего, работать, с какими весами и сколько раз - пятнадцать или двадцать. Этой программы он, в основном и придерживался, хотя со временем добавил к ним ещё некоторые машины и стэнды. В багажнике у Лёньки всегда лежала большая спортивная сумка, с тренировочным комплектом, состоящим летом из шортов и рубашки-туники, которую все здесь называли тенисной, а зимой - из класического тренировочного костюма, смены нательногого белья, спортивных туфель и плавок. Таким образом, если получался перерыв в занятиях два-два с половиной часа и не было какой-нибудь неотложной работы, то Лёнька отправлялся в зал. Зал напоминал ему мистический языческий храм, где прихожане молча молились каждый своим идолам, каждый кто как знал и как умел. Большинство из них были как сам Лёнька, то есть приходили, совершали свой тур по машинам и уходили. Но были и фанаты, проводившие в зале часы и часы. Интересно, на что они жили? На пенсионеров вроде не похожи... Как в казино, где истиная игра шла за зелёными столами, истиные жрецы храма здоровья на машинах не упражнялись, а всегда работали на втором этаже с тяжестями со специальных стэндов. Но если присмотреться, то по сути дела, они качали те же самые группы мышц, что и на машинах. Правда, грузы машин не превышали где-то ста восьмидесяти, редко трёхсот фунтов и неходились такие, которым этого было уже мало. Для всех же остальных, работа с тяжестями было лишь тщеславием. После первой двухчасовки, образовывалось окно в два часа и он поехал в клуб. Переодевшись в тренировочный костюм, неспеша прошёлся по машинам, побегал на движущейся дорожке- treadmill, натянув плавки пошёл в джакузи снимать напряжения. Да, теперь в самое неподходящее время могла разболеться поясница и приходилось быть осторожным. Потом Лёнька шёл в сухую парилку, якобы очищать поры. Очищались ли поры или нет - в этом он уверен не был, но всё равно сидел минут пять-восемь. На всякий случай. Поплавав вдоволь и не без удовольствия, посидев в мокрой парилке (а что уж это давало - то совсем мистика) и приняв душ, Лёнька переоделся во всё чистое и натянул не себя свою обычную будничную одежду. В колледж он вернулся как раз к cамому началу занятий. Сегодня вечерних классов не было и Лёнька в пять был уже дома. Застал Лидочку, но ей скоро, через часок, нужно идти на дежурство. Следовало бы бы поторопиться. Работая быстро и чётко, стараясь не упустить ни единой секундочки, он бросил на сковороду замаринованные ещё вчера куринные грудки. В другую кастрюлю налил немного масла, воды и бросил смесь мороженных овощей. Размолов горсть зёрен высыпал порошок в фильтр, налил в кофеварку воду и влючил булькать. Тем временем курица зарумянилась на одной стороне и Лёнька проворно перевернул мясо лопаткой. Перевернул ещё раз, сделал тише огонь, накрыл крышкой. За какие то двадцать минут всё было готово. Положил в тарелку пару кусков грудок, овощей и налил чашку ароматного кофе. Остальное слил в небольшой термос: хотя на сестринской станции гнали кофе всю дорогу, Лидочка предпочитала папин. Позвал её. Та попробовала вяло протестовать. «Папа, чего ты крутишься возле меня, как будто я маленькая. Мне уже скоро будет двадцать пять...» «Ты от этого не перестанешь быть моей дочерью…» Отвечать на это было нечем и Лидочка уселась за стол в кухне. Торопливо покончив с едой, поднялась к себе, собрала свои вещи, заглянула в ванную, осмотрела себя в зеркало, слегка провела щёткой по волосам и помадой- по губам. В дверях столкнулась с Витой. Та обняла её и поцеловала в щёчку. Лидочка в ответ нежно прижалась щекой к витиной щеке. Как в пьесе,- подумалось Лёньке,- одни выходят, другие приходят. Ну чтож, такова вся жизнь вообще. «Привет!» «Привет!» «Есть хочешь? Я вот Лидочку покормить решил, да подумал, может и на нас с тобой сделать…» «Вообще-то не очень, но раз уж приготовил...» Вита отнесла свои вещи на свой письменый стол в нижней спальне, помыла руки и села за стол. Она выглядела изрядно уставшей и даже не пыталась это скрывать. «Выпить чего-нибудь хочешь? Вина, водки, коньяка, может?...» «Не, не хочу. Позже, может. А вот от чая не отказалась бы». Лёнька выполоскал от кофе чашку фильтродержателя и колбу, положив проворно новый фильтр, насыпал чаю, налил воды и снова включил машину. «Пока поешь, набежит». С годами Вита, конечно же, тоньше не стала. Она по-прежнему оставалась довольно-таки красива, но годы и полнота брали своё. Давление и сахар в крови подошли к недозволеным опасным пределам. Ей тоже нужны были очки, чтобы читать и писать. Стоять и ходить было уже не так легко, как раньше, хотя они с Лёнькой, если надо было посетить Фоминых или Катю, чаще всего, шли пешком. Но Вита стойко сопротивлялась лидочкиному и лёнькиному давлению начать ходить в зал и заняться своей диетой. Это последнее являлось для неё особо неприемлимым: с уходом детей она стала готовить всё реже и реже. «Я не ленивая, но как-то всего на нас двоих не хочется». Тогда, вспомнив невесёлый период своей жизни - один и с маленьким ребёнком на руках - Лёнька начал изобретать и исполнять всякие блюда, в основном из курицы. И она ела. Иногда, пригласив Катю, которой совсем уж было не резон готовить, шли в ресторан. В последние годы как грибов после дождя пооткрывалось куча русских ресторанов. Но попасть туда было непросто: почти все они обслуживали «партии», а зайти просто так, с улицы и поесть не получалось. Правда, для них это проблемой не было. Славка, к тому времени открыл большую оптовую базу из которой все эти многочисленные русские магазины и рестораны снабжались «русской» едой. А посему, для них всегда накрывался столик, нахолилась еда и питьё и плата была чисто номинальной. Но все эти заведения были далеко. Только у них в городе одна пара, лет эдак под тридцать пять открыла заведение под расплывчатым названием «European Cuisine.» Здесь давали борщ, щи, пельмени, пирожки разные, голубцы и блины. Можно было попить пива или вина. Конечно, и Вита, и Катя, могли приготовить это намного лучше и вкуснее, но это… надо было готовить. Так что чаще всего ходили туда, но иногда посещали мексиканский, корейский, японский, китайский, вьетнамский и монгольский - этих заведений было хоть пруд пруди, надо было лишь знать какие получше. А это они уже давным-давно выяснили. В азиатских ресторанах пили сакэ- крепкое японское пиво- шестнадцать-двадцать градусов- имеющее, почему-то вкус бывшего советского самогона, хотя напиток этот не перегонялся. В weekends иногда приходили Виолета с Веней, вдвоём или по одному. Но и они старались вести родителей в какой-нибудь ресторан. Так что семейные обеды получались теперь редко. Вита поела, попила чай. Лёнька убрал за ней и за собой посуду, помыл её щёткой под горячей водой и положил в моечную машину. По мере накопления посуды, он включал посудомойку и затем складывал чистую посуду в шкафчик над плитой. Хорошо, удобно, и с минимальными затратами усилий. Вита продолжала сидеть за столом, не имея, должно быть, ни малейшего желания двигаться. Лёнька, верный себе, не трогал и не тормошил её. Пускай сидит. Устала, видно. Лёнька пошел к своему столу в нижней спальне. Он работал над третьей книгой, о том, как сваривать разные металы. Вот, например, алюминий со сталью. Экперименты в их лаборатории были удачны, но, во-первых, надо было всё это теоретически обосновать, а во-вторых, как долго такое вот соединение сможет просуществовать и не разрушится ли оно в результате образования хрупких химических соединений. Это предстояло узнать. Как раз в этом году появился Интернет, доступный на дому простому обыкновенному обывателю. Катя с Веней, не теряя времени, немедлено обзавелись этим делом и, освоившись, снабдили Виту с Лёнькой, Виолету и Зою. Пришлось подключить вторую телефонную линию, но она оправдывалась: теперь если надо чего узнать, то это можно было сделать не выходя из дома и без поездки в библиотеку. Так как Лёньке, Вите и примкнувшей к ним Лидочке, очень редко нужно было выходить на линию одновремено, то эта вторая линия всех устраивала. К ней ещё и факс подключили. Спустя некоторое время, преодалев свою усталость, пришла и Вита. Она принесла несколько дел, от которых за версту несло афёрой. За свои двадцать лет в страховочном бизнесе Вита научилась легко и быстро распознавать обман. Вопрос для неё был не в этом. Надо было решить, что дешевле: заплатить обманщику требуемую сумму или оспаривать фальшивую претензию в суде. Виту поражало, какие люди дурные. Они нанимали бессовестного адвоката и тот вымогал деньги с их собственой страховки. Результат: большая часть полученных денег оказывалась в кармане этого самого адвоката, а истцу при первом же удобном случае повышали плату за страховку для погашения выплаченой суммы. Тому оставалось либо платить, либо искать другую страховку. Да не тут то было! Страховки все были связаны между собой и очень даже охотно делились друг с другом информацией о такого рода клиентах. Так что жадина всегда наказывал всего лишь самого себя. А получи бы он от самой страховки действительно причитающуюся ему сумму - и всё было бы в порядке. И добро, если бы это были узкоглазы, от одной мысли о деньгах теряющие рассудок. Среди таких истцов полно было и «наших», которых теперь было в округе как собак нерезаных. Не зря Вита брала «своих» только по рекомендациям. Долго сидели молча, занимаясь каждый своим делом, пока Вита не решила наконец, как ей поступить, а Лёнька - что на сегодня хватит. Перебрались в общую комнату и включили телевизор: скоро должны были быть последние известия по пятому каналу. Вита налила себе в высокий стакан грам сто коньяку, а остальное долила нарзаном, который добывали у Славки. Сама идея разведения коньяка чем-либо казалась Лёньке кощунственной с самого начала, но они жили в свободной стране, где «каждый дрочит, как он хочет» и Вита имела право поступать, как ей только заблагорассудиться. Тем более, что свою столь любимую ею водку, даже разведеную, ей по причине давления пить было прямо-таки противопоказано. Она теперь могла позволить себе такую роскошь весьма редко. Правда, пила очень хорошую, как французкую «Серый гусь». Иногда она пила белое сухое вино, но там был сахар и, им тоже не следовало увлекаться. В этот вечер они, изрядно заработавшись, никому не звонили и им никто не позвонил. Лёньке, как любящему сыну, следовало бы позвонить и справиться о здоровье своих родителей, но он уверен был - с ними всё в порядке, настолько, насколько это может быть с людьми их возраста. Он позвонит завтра с работы. Лёнькин взгляд скользил по экрану, а слова дикторов пролетали мимо ушей, и мало что оставалось в лёнькином сознание от увиденого и услышаного. Экономя время на рекламу, дикторы протараторивали сообщения с бешеной скоростью, не давая сосредоточиться. То ли дело газета! Если надо- остановился, перечитал опять. Тут же назад не вернёшь и второй раз не просмотришь. Смотрели новости они не долго. Сообщения по стране, за рубежом да в их местности. Жизнью этих голливудских звёзд, с жиру бесившихся, они не интересовались. В американский спорте, кроме разве что баскетбола, тенниса и хокея, Лёнька просто - напросто ничего не понимал, особено бэйсбол. «Пошли походим» «Пошли». Пока Вита обувалась, Лёнька прищёлкнул к поясу кобурку, а в неё сунул пистолет, прикрыв всё это курткой. Хотя ихний околоток попрежнему оставался спокойным, но кто знает. Вот в газетах вон, да и по телевизору тоже, рассказывали про всякие страсти-мордасти. Лучше как лучше или, как тут говорят «it;s, better off, tо be safe than sorry.” Заглянули к Кате. Та до сих пор сидела, работая над очередной книгой о проектировании компьютерных систем. Обрадовалась гостям, предложила чаю, коньяку, вина. Те всё это отклонили, предложив, вместо того присоединиться к ним. На предложение сиё Катя охотно согласилсь. Бесцельно бродить по улицам никто из них не любил, а посему направились к Фоминым. Те тоже ещё не спали. Зоя как раз закончила со своими учебными планами, а Фомин же смотрел своё шоу по телевизору, от которого он, впрочем, легко и быстро сумел оторваться. Они тоже несказано обрадовались пришедшим: как ни будешь ты занят, а сидеть в четырёх стенах, даже вдвоём, как-то не совсем приятно. В это время года во дворе было прохладно и расселись в общей комнате в креслах. Фомин разжёг камин, раздал каждому по рюмке коньяка - кому больше, кому меньше - и потушил свет. Красные отблески пламени бегали по лицам сидящих, придавая им порой причудливыё облик. «Да! Вы же все помните, конечно, какой у меня там дом был. И что? Даже никакого сравнения. Про камин я и не подумал, а то соорудил бы как-нибудь. А вот, теперь, слава тебе Господи, сижу в своём доме, посредине огромного участка земли, причём, своего собственого, у камина среди близких мне людей… Там, помню, были такие, ядом на меня дышали. Ты, мол, жулик… А я-то жил, никого не обижал, ни у кого не забирал. А то, что они вертеться не умели - ну это ещё пол-беды. Ты вот, Лёничка, тоже вертеться не умеешь, но ты-то ведь, никого в этом не винишь, потому как всё понимаешь. А они вот нет. И прав я был. Сюда вот приехал и гляди- самый, что ни наиесть уважаемый человек за то же самое. Жив Господь! Вишь, это за то, что я никому зла не делал, он и привёл меня сюда. Кстати, ты, Лёня, в какую-нибудь синагогу ходишь?» «Нет,- признался Лёнька. Я бы не против, да никак не найду в какую. Всё не то». «Ладно, найдёшь - и я с тобой ходить буду…» «Вы? Вы же…» «Ты хочешь сказать, я должен быть христианином?» «Нет… а вообщем-то да». «Понимаешь, ты прав. Человек должен исповедывать религию своей матери. За исключением, если у него есть веские основания избрать другую веру. Не удобство, не привелегии, а имено убеждения. Вот например, некоторые евреи крестились или в коммунистическую партию вступали, потому что им так лучше было. Как они думали. Я никого не осуждаю, но, по-моему, это большой грех. А некоторые христиане в иудейскую веру переходили. Этим можно поверить. Ведь быть евреем, ты сам в этом не раз убедился, всегда плохо. Даже тут, пусть у тебя на эту тему иллюзий не будет, их тоже не очень жалуют. Поверь мне. Я ведь, по роду своей деятельности, со многими встречаюсь, слышу, что говорят…» Для Лёньки это новостью не было. Даже сама витина бывшая начальница, которая, хорошо зная, кто она такая, тянула её и, уходя на покой, поставила Виту на своё место - и та, однажды призналась, что она не шибко любит евреев. Фомин поднялся и принеёс библию. Одна из них была дана Лёньке, а другая Фомину много лет тому назад. Фомин, засветив небольшую лампочку на маленьком столике, открыл Исайю, главу 10. «Тут написано, что Мессия должен сделать. Вишь, и ягнёнок вместе с волком должны рядом траву щипать. А они щиплют? Или, скажем, плуги на орала перековать. Перековали? Жди!. Вместо этого они водородную бомбу сделали. А сколько войн со времён Христа случилось! Одну из них я слишком уж хорошо знаю. Короче, был ли Христос или не был - это не важно. А важно то, что он Мессией не был, ибо ничего похожего он не сделал. Лучше не стало, только хуже. А вот Бог есть! Это я точно знаю. Помните ту историю, когда на нас немецкая часть нарвалась. Если бы не лётчики, не сидел бы я с вами здесь. И Виты не было бы, потому как не ровня мы были фронтовикам. Ладно. Слушайте, что дальше-то было. Ну война кончилась. Многих сразу же домой повыгоняли, а нас оставили. Кинулось начальство хватать оппели, мерседесы, олимпии и другие легковушки. Те, что в хорошей форме были, сразу же пошли маршалам, генералам, словом, повыше. А мелким сошкам доставалось, что похуже. Вот мы-то всю эту технику в порядок и приводили. Жили как короли. Нам клиенты наши, чтобы лучше старались, кидали всякого, чаще всего спирт. Мы с Захаркой тогда и капли не пили, но спирт - это же разменная валюта. За него, что хошь добывали. У нас было по машине, по мотоциклу, костюмов и часов куча. Это счас часы ничто. А тогда очень ценная вещь была, в особености для советского человека. А пистолетов, автоматов, ножей, ружей и патронов - того мы даже и не считали. Но засела у меня в голове одна мысль. «Слушай-ка, Захарка…» «Спасителей наших надо бы найти и отблагодарить…» «Точно!» Стали мы узнавать. Всё, конечно, секреты да секреты, но какие там секреты, когда спирт есть! Словом узнали. Недалеко они стояли, километрах в пятидесяти от нас. Ну мы враз канистру спирта нацедили, взяли одну из наших машин - шикарный оппель был, как счас помню - и поехали. Приезжаем- и сразу к писарю. Какая, мол экадрилья в таком-то месте и в такое-то время была. Ну писарю, ясное дело, неохота. И ему бутылку спирта в рыло. Вот говорит, Третья, майора Раппопорта. Нашли быстро. Нам бы к товарищу майору. По какому такому вопросу? По личному. Валяйте. Заходим. Сидит еврейчик, роста среднего, правда крепкий. Товарищ майор! Разрешите обратиться! А они, летчики, народ простой, душевный. Говорите, ребята, что там у вас. Ну мы и рассказали. Он подумал. Я, говорит, ребята, и сам забыть этого не могу. Мы ведь хотели той части наперерез выйти. И тут, вдруг, меня кто-то как за руку схватил, руль повернул, вдогонку пойти заставил. Хотите верьте, хотите нет...» Фомин помолчал. «Вы знаете, как это всё незывается? Не знаете. Это называется чудо. Таких, как это чудес каждый день сотни вокруг происходят. Надо только увидить и понять, что это имено чудо. И такие чудеса только Господь может совершать…» «А чего…» Катя вдруг закусила губу. «Да говори, раз начала». «Ну я тогда… Вы сами знаете... Короче, захотелось мне одного мужика. А он кроме жены своей ни на кого и не смотрит. Хотя, правда, было на что смотреть… Взмолилась я, как ты вот… А ничего не вышло». «Дорогая моя доченька. Господь семьи создаёт, а не разрушает. Если бы ты, скажем шубку попросила, он бы тебе её дал. А мужа от живой жены- извини...» «Да, я теперь даже сама рада, что не получилось… Папа, а что дальше то было?» «А что было. Спрашиавет нас майор, зачем пришли? А вот отблагодарить своих спасителей. И как же – усмехается - вы можете нас отблагодарить? Это Вы- говорим- напрасно. Мы при автотехнике, мы люди состоятельные. Я враз сбегал принёс канистру. Это, говорю, выпейте за наше здоровье. И тут мне в голову пришло. Выгляньте, пожалуйста, товарищ майор, в окно. Глянул. У какой красивый автомобиль! А чей он. Мы с Захаркой, не сговариваясь: Ваш! Как это мой!? Вот так. Берите, у нас такого добра хватает. Словом уговорили его. Кто от такой вещи откажется. А как вы, спрашивает, к себе-то доберётесь? Да как нибудь, на попутках. Не, говорит, я вас отвезу. Вызвал ординарца, отдал ему спирт. Смотри, чтобы никто обижен не был. Фамилии наши, имена и воинскую часть записал. Потом нас повёз. Ну доехали. А это что у вас. А, говорим, берите. У нас и этого добра навалом. Не, смеётся, мне ваши автоматы не нужны. У меня такое оружие есть - один могу целую роту разгромить». «И что? Вы его никогда больше не видели?» «Что вы! Он через некоторое время нас в командировку вызвал, автотехнику в их части ремонтировать. Мы у него три месяца пожили. Красивое время было. Кормили как на убой, жалели, отдохнуть давали. По местам всяким возили, даже в самолёте покатали. Мы правда, тоже в долгу не остались. Какой где был автомобиль - всё в порядок привели. Нам со всей округи свозили». «А что с этим майором стало?» «Он, на своё счастье Героем Советского Союза был. А то бы его, как многих таких, из армии вышвырнули совсем без средств к существованию. Пришлось или в институт на первый курс идти или в ученики токоря. Ну его, вишь, оставили. Он потом первые реактивные самолёты осваивал, на севере служил. Но в звании его не повышали, из-за национальности. Спасибо, до пенсии дослужить дали. После службы поехал к себе в Орёл, устроился лаборантом в одном из местных институтов - да так и дороботал до глубокой старости. Когда мы уезжали, ещё жив был. Мы с ним переписывались, когда в шоферах были и позже, в гости иногда ненадолго заглядывали. Вот так…» Было уже почти пол двенадцатого. Попрощались с Фоминым. Пошли проводили Катю. По пути к себе Лёнька думал: попроси бы и он, кого и следовало бы просить - и, кто знает, может сидели они у камина все вместе. Лёнька со своей Верой и Вита со своим Виктором и ещё дети, которые могли бы у них родится. Тот, кого тогда попросил он, Лёнька, никакими такими сомнениями морально-этического свойства не мучился. Ой, ладно! Что он мог теперь сделать. Разве что искупить… Придя домой, заперли дверь только на нижний замок: если Лидочка придёт, чтобы долго не возилась. Поднялись к себе. Вита, обычно, принимала душ по утрам. Переоделась в ночную одежду и залегла. Когда он вышел из ванной, она, сморённая прогулкой, уже спала. За двадцать один год совместной жизни они успели великолепно приспособились один к другому. Ссорились и перерекались крайне редко. Лёнька залёг под одеяло со своей стороны. Было прохладно, но не настолько, чтобы начать включать хитер. Одеяло блестяще разрешало эту дилему. Было тепло. В крайнем случае можно было погреться об Виту. Перебрав, по своему обычаю события сегоднешнего дня, Лёнька тоже начал дремать и вскоре уснул. Как хорошо, вместо того, чтобы смотреть на ночь этот телевизор, пойти пройтись. И полезно, и уснёшь быстро, и сниться по ночам всякая чепуха не будет. Лёнька мог ожидать чего угодно. Что он, вдруг станет академиком всех наук, лауреатом всяческих премий, откроет «золотую жилу», разовьёт успешный бизнес и станет миллиардером, выиграет миллион в лотерею, в конце-концов. Единствено чего он никак не ожидал, да и не мог ожидать - это дожить до конца коммунизма и увидить всё, пусть в телевизоре, но своими глазами. И тем не менее, это произошло! Впрочем вопрос, правильно ли он поступил, уехав, у него не возникал. Наблюдая «перестройку и гласность», он ещё тогда подумал: как хорошо, что они от этого подальше, живя в тепле, сытости, в довольстве, ни в чём не нуждаясь и, в добавок к этому ещё и в своём доме, какой там, даже не всякий хорошо делающий мог себе позволить. Из писем от родителей, бывших тёщи и тестя, и от многочисленных гостей, начавших появляться всё чаще и чаще с «перестроечных» времён, Лёнька знал о тамошней тяжелой жизни. Это было понятно и очевидно: коммунизм, этот противоестественный строй, начал изживать себя. Но даже и в таком виде мог он протянуть ещё долго. Вот, как рассказывали, после войны было и голодно, и холодно, а ведь продержался же коммунизм ещё сорок шесть лет. Нет, дело было не в этом. Ещё живя там, Лёнька думал: а почему нельзя каждому говорить, что вздумается. Это ведь ни на что не повлияет. По****ят, по****ят - и успокоятся. Зато пар из них выйдет. Или заграницу поехать. Куда он денется. А о том, как люди там живут итак все знают. Оказалось, Лёнька был неправ. Горбачёв, должно быть, тоже так подумал - и жестоко просчитался. Коммунизм, этот строй, держащийся исключительно только на лжи и насилии, не выдержал даже лёгкого дуновения ветерка. В том, что Горбачёв развалил коммунистический лагерь и Советский Союз против своёй воли и совершено ненамерено - в том Лёнька ни на секундочу не сомневался. И ещё, подтвердилось лёнькино предположение: большинство из советских людей этот строй хотели. А надоел он им - и они его отбросили одним щелчком. Валера признался, и он тоже не может поверить глазам и ушам своим. Но Лёнька понимал: капитальных изменений в этой стране не будет, да и быть не может. Ведь форма правления сменилась - а люди остались те же. Пока они не повымирают, как мамонты, ни о каких изменениях и речи быть не может. Это как в «Исходе». Евреи не послушали повеления Господнего и не пошли завоёвывать землю Ханаанскую. Вот и пришлось им кружить по пустыне сорок лет, пока ослушники не вымерли. Должно быть и постсоветской России понадобиться сорок лет, прежде чем она станет нормальным государством. После падения коммунизма звонить в свою бывшую страну стало совсем легко. И Лёнька стал часто названивать своим родителям. Дела там были плохи. Продукция ихнего завода, распределяемая раньше по плану или навязываемая зависимым от СССР странам, теперь оказалась никому не нужной. Из особняка, правда, пока не выгоняли, но и зарплату не платили тоже. Лёнька передал им деньги, а потом откровено спросил, не хотят ли они переехать к нему. «Что мы будем там делать?» «Наслаждаться той самой жизнью, которой у вас никогда не было!» И они дали согласие. Лёнька обратился к тому самому адвокату, который, в своё время так помог с Катей. К счастью он ещё практиковал. Тот, снабдил его всеми необходимыми формами, взял сотню за консультацию и сказал, что его вмешательство совсем не требуется. “Yours is airtight case. Don’t worry about.” Да, этот человек знал, что говорил. За какие-то полгода Вертицким дали разрешение на жительство в США. Отъезд же из нынешней России не представлял теперь ни малейшей проблемы. Похоже на то, власти были даже рады, когда ещё одним голодным ртом становилось меньше. И вскоре, Лёнька с Витой и Лидочкой встречали родителей в лосанжелеском аэропорту. Опять собрались все - нашего полку прибыло. Новоприбывших тепло приветствовали. Потом все по очереди, даже Лидочка с Виолетой, как заняты они ни были, возили их повсюду, показывая местные диковинки, которые им самим давно уже диковинками не были. Юрий Давидович и Марья Израйлиевна были людьми высококультурными и знали английский, пусть в примитивном советском варианте, но, всёже достаточно хорошо, чтобы не иметь особых трудностей в общении с местными. Это выгодно отличало их от большинства многочисленых в то время иммигрантов из бывшего Советского Союза, которые до конца жизни так и не смогли освоить английской премудрости. Их поселили в нижней спальне, являющейся, по сути дела, отдельной квартирой. Чтобы родители не скучали, Лёнька разыскал инструкторшу, в своё время, научившую Виту и Зою водить машину, и та стала учить их тоже. Спешить было некуда и, сколько бы времени это не заняло, та добилась, чтобы оба сдали. Фомин тут же «организовал» им добротную американскую машину - удел всех новичков. Они нашли несколько своих знакомых, проживающих в этом районе, именуемым Большым Лос Анежелесом и посетили их. Но Лёнька видил: его родители, как тут выражаются, not happy. Лёньки, Виты и Лидочки долгими часами не было дома. Пообщаться тоже не с кем: улицы пригорода были пусты, а в магазинах сам вид тамошнего народа не распологал к разговору. Впрочем, чтоб быть справедливым, с ними да заговаривали, участливо распрашивали. Давали телефоны, приглашали к себе. Но толи это им казалось, то ли так оно и было, за этим не чувствовалась искренность и Юрий Давидович с Марьей Израйлевной так и не решились воспользоваться ни одним из таких приглашений. Там они продали свою кооперативную квартиру, вполне легально перевели деньги в доллары и привезли с собой. Как-то раз Марья Израйлевна заикнулась, чтобы отдать эти деньги Лёньке с Витой. «Мама, тебе нужны деньги? Так скажи! Сколько надо, столько и дадим. Мы с Витой делаем десять тысяч в месяц чистейшими деньгами. Ну на Лидочку, правда, уходит, но всё равно кое-что остаётся». «А зачем нам, мы ведь у вас на всём готовом живём…» «Вы знаете что,- вмешалась Вита,- будете покупать когда-никогда подарки. Нам и детям. Только много не тратьтесь. Виолета больше нас всех получает, Лидочка скоро врачём будет, Веня тоже не обижен». На этом этот вопрос закрылся, но Лёнька понимал, надо что-то делать. Ведь его отец всю жизнь чувствовал себя нужным и значимым. Жить, как ему казалось, на содержании детей и внучек, было для него совершено невыносимым. Посоветовшись с Катей и бывшей витиной начальницей, Лёнька решил оформить им квартиру по так называемой «Восьмой Программе». В том доме - о том ходили упорные слухи, в последствии подтвердившиеся - осело много «наших» примерно того же возраста, что и лёнькины родители. А это был очень важный фактор общения с равными себе. Квартирки все были однокомнатными- то есть общая комната, кухня и спальня с одним санузлом - и казались Лёньке совсем маленькими. Но у Юрия Давидовича хватило мудрости взглянуть на ситуацию под другим углом. «Нам на двоих площади более, чем достаточно. Зато всё наше и сами себе хозяева. А вообще-то, грех жаловаться. Мы и сейчас живём лучше, чем когда я был на той своей должности…» Сколько нам с вами пришлось в восьмидесятых годах наслушаться: «О, там я был…- кем он только «там» ни был. И начальником участка, и директором магазина...- а теперь я кто?» И это надо было обладать незаурядной мудростью для полного понимания совершеной и абсолютной неважности, кем ты там был и важности чёткого понимания кем ты есть сейчас, здесь. Юрий Давидович это всё хорошо понимал. А когда пришло их время и они поселились в небольшой (по сравнению с лёнькиным домом, конечно), но уютной квартире, он и Мария Израйлевна приняли это как должное и были благодарны судьбе и своему сыну за всё, им дарованое. Имено дарованое, ибо не проработав в США ни одной даже секундочки, они получили денежное пособие, бесплатное медицинское обслуживание и эту квартиру. «Своих» действительно было много. И таких, как Вертицкие, приехавших к своим детям в постсоветское время, и, таких, как Лёнька, иммигрантов «третьей волны», только постарше, не скопивших достаточно денег на собственное жильё и не имеющих достаточной пенсии, но и, в тоже самое время, не желающих зависить от своих детей. Среди них попадались люди простые и интеллигенты, такого же, как Вертицкие класса. Один из них был когда-то полковником по электронике, интеллектуал до мозга костей. О своём прошлом он больше помалкивал и всё о нём удалось узнать лишь от других. Зато охотно ремонтировал своим соседям всякую бытовую технику. Юрий Давидович тоже держался скромно и на вопрос, кем был, отвечал: «Инженером» - и это была, вообщем-то, правда. Зная английский намного лучше, чем многие его соотечественники, он с Марьей Израйлевной помогали тем отвечать на бесчисленные запросы из Social Security, составлении всяких жалоб и прошений, звонили по их делам во всевозможные службы и ведомства, подвозили, если надо было, на своей машине. Они пользовались заслуженным уважением среди обитателей дома. Лёнька, конечно же, поставил им кабельное телевидение и, с помощью Кати и Вени, оборудовал два компьютера и подключил Интернет. Словом было сделано всё возможное, чтобы Юрий Давидович и Марья Израйлевна чувствовали себя психологически как можно лучше. Здоровье у них, к счастью было хорошим, во всяком случае, настолько хорошим, каким оно только может быть в их возрасте. Лёнька старался проведывать родителей по крайней мере раз в неделю. Виолета, как и Лидочка, выросла простой, доброй и отзывчивой. Обе они появлялись у бабушки с дедушкой, пусть не часто, но регулярно. Виолета один раз даже дала бесплатный концерт для жильцов дома. Скоро и Лидочка станет среди них не менее популярной, чем её сестра. А пока она была в то время всего лишь подающей большие надежды студентка-медичка и то, о её потенциале знали лишь преподаватели. Когда Лидочка поступила в Премед, Лёнька сказал ей: «Слушай, доченька. Я знаю, ты у меня уже большая и всё знаешь лучше меня. Но я бы на твоём месте нанялся бы в госпиталь санитаркой, не знаю как уж оно по вашему называется. Ну та, что за больными ухаживает. Я мало что об этом знаю, но знаю одно: работать с больными очень неприятно и, при том, не сколько физически, сколько морально. Книга такая была об этом, «Нетерпание сердца». Да чего там книга! Придёшь, бывало, проведать тяжело больного, а сам ждёшь- не дождёшься уйти, до чего неприятно это...» К лёнькиному удивлению Лидочка послушалась. Она легко прошла нужные курсы и стала работать по ночам санитаркой два раза в неделю. Теперь Лёнька стал беспокоится о безопасности дочери. Ночью, а особено в рассветные часы, она легко могла стать добычей какого-нибудь маньяка, а то и просто мексиканца или нигера, оказавшегося поблизости и узревшего такую возможность. И он уговорил Лидочку носить оружие. Был ей куплен складной нож «Спайдерко» - абсолютно легальное и страшное оружие в руках тех, кто знает, что он делает. И дал ей свой пистолет «Government-380», приобретённый им когда-то самим для защиты самого себя во времена истории с мистером Сун Хун Чаном. Пистолетик обладал, возможно, недостаточной останавливающей силой, но Лёнька, даже не будучи врачём, знал одно: загонишь ему между глаз пулю, пусть двадцать пятого, пусть, даже двадцать второго калибра, то, если даже он заглотал все наркотики всего мира, обязан он лечь на землю и подохнуть. А в том, что Лидочка не промажет у него сомнений не было. Но был и большой риск. Лидочке не было ещё двадцать одного года и она даже, по этим идиотским законам, не имела права иметь пистолет, а уж, тем более, его носить. И если дело всплывёт, как, скажем, придётся воспользоваться оружием, то её, конечно, не посадят, но из мединститута, скорей всего, выгонят. Поэтому Лёнька посоветовал дочери, лучше всего удрать - ведь бегала Лидочка не хуже, чем стреляла. Если это не получается - постараться обойтись ножом. И только, когда и то, и другое не выходит, стрелять не колеблясь. Пусть лучше его дочь будет иметь неприятности, чем будет изнасилована и задушена грязным подонком. Катя же, в свою очередь, снабдила свою любимицу одним из первых, ставших в то время практичными и доступными каждому, мобильным телефоном. Ни сама Катя, ни Лёнька с Витой пока нужды в таком телефоне в то время не испытывали. К счастью, воспользоваться оружием не пришлось, а вскоре, в связи с занятостью, эту работу пришлось оставить. И всё же, полученый опыт пошёл Лидочке на пользу. «Да, папа, ты был прав. Работать с больными очень неприятно, но я могу это делать. И я буду врачом!» В голосе Лидочки звучала гордость. Когда Лидочке исполнился двадцать один год, Лёнька с Витой подарили ей Смит и Вессон модели 3913 «Лэди Смит» - сравнительно небольшой, лёгкий и плоский пистолет, стреляющий достаточно мощными патронами 9 Х 19 Парабеллум. Этот пистолетик был безотказный и, к тому же, самовзводным, как револьвер. Нажал на спуск - и стреляй. Когда Лидочке надо было идти в ночь, она одевала какие-нибудь штанишки и рубашку навыпуск под которой спрятана была кобура с пистолетом. Так поступали полицейские. На туго сбитой лидочкиной фигурке заметить оружие было почти невозможно. После развала Советского Союза в страну и, особено, к ним, в Калифорнию, сплошным потоком хлынули бывшие советские граждане, которых больше никто не удерживал. Проблема была лишь со въездом в США. Вот почему первыми из новоприбывших были близкие (и не такие уж близкие) родственники уже живущих здесь иммигрантов, по тем или иным причинам не пожелавшими уехать в своё время. Более того, многие из них тогда, не желали даже знаться с «изменниками Родины». Но когда нужда и вырвавшийся из под всякого контроля антисемитизм поджали их, что называется, под яйца, тогда о «предателях» вспомнили и пошли писать им слёзные письма с мольбой и просьбами вызволить их оттуда. И те, не помня старых обид, ходатайствовали перед Госдепартаментом за своих родичей. Второй волной были, как Лёнька их назвал, «жёны по почте». Явление это не было чем-то новым и уникальным для ситуации, сложившейся после развала Советского Союза. Как-то, в определённом возрасте, большинство мужчин вдруг обнаруживают, что молодые бабёнки больше не обращают на них внимания (а на некоторых они и раньше не очень смотрели). А ведь хочется… Очень богатые могут позволить себе купить юнную сучку, держать её на конспиративной квартире и пользоваться ею, как и когда захочется. Бедным остаётся только сосать... нет лапу. А что касается тех с, пусть не шибко большим, но достаточным доходом, таких как рабочие и техники высокой кваллификации, инженеры, средней руки агенты, предприниматели и администраторы, то для них имелся ещё один путь получить доступ к телу молодой тёлки или коровки - это выписать жену по почте. Специальные агенства поставляли девушек и молодых женщин из Филипин и стран юго-западной Азии. Как читатель легко может понять, из этого редко получалось что-либо хорошего. Выписыватели жён по почте всегда были белые мужики среднего возраста, ибо негры такими делами не занимались, а у самих азиатов не было проблем с добычей невесты хоть здесь, хоть там. И что может быть общего у человека европейского происхождения и дикой узкоглазки из провинции, воспитаной в диаметрально противоположной среде и культуре. Что она могла ему дать, кроме своего тела, с которым, кстати, надо было ещё уметь обращаться? Сварить какое-нибудь экзотическое блюдо? А станет ли он это есть? Убрать квартиру? Так она выросла совсем в других условиях и такого рода жильё выглядит для неё странно. А что он мог ей дать? Сексуальное удолетворение? Так ведь, если он в состоянии был это сделать, то и узкоглазка ему не нужна бы была. Он и выписал её в наивной надежде, что «она стерпит». Ничего терпеть узкоглазки не собирались. Он старался, как мог, подарить ей блага своей цивилизации, но цивилизация эта была для неё чужой. Словом, совершеная полная физическая и психологическая несовместимость. А в штате Вашингтон произошла трагедия, весть о которой облетела всю страну. Один тамошний человек-мужик выписал себе по почте суньку. Та, очутившись у него в доме не давала ему... нет, даже к себе и прикоснуться. Но зато с помощью доброхотливой советчицы быстро отыскала себе суня помоложе, с которым факалась и от которого забеременела. Бедный мужик подал в суд на аннулирование брака и непризнания будущего ребёнка своим. В этом ему отказали. В своё время сильные мира сего придумали очень удобный для себя закон: всякий ребёнок, рождённый в браке считается ребёнком мужа, даже если имеются неопровержимые доказательства того, что он никак не может быть биологическим отцом этого дитя. То есть, бедному мужику предстояла радостная перспектива до конца своих дней содержать бесполезную суньку и её приплод. В полном отчаяние бедный малый убил прямо в суде и проклятую суньку, и её, так сказать, «благодетельницу». Поступать таким образом, конечно же, нельзя. Но решились ли бы вы кинуть в беднягу камень? После этого, получение жён по почте задним числом урегулировали и теперь получатель, если товар ему не подходил, мог отослать её обратно в течении девяноста дней. Когда распался Советский Союз, для бывших советских женщин открылась уникальная возможность вырваться из беспросветной нищеты и бесправия, выйдя замуж за американца по почте. На них накинулись, потому как, в конце концов, это же белые бабы, пусть не говорящие по английски, но всё-таки, свои, родные. Но, если узкоглазки не хотели, да и не умели, врать, хитрить, изворачиваться, юлить, обманывать и притворяться, то «нашим» этого уменья ни у кого занимать не надо было. Не устраивает муж физичиски - ну и ладушки. Лежит под ним, а сама и думает: «Кончай быстрее, козёл! Ничего, я вот завтра к Хозэ сбегаю - наебусь вдоволь…» Лишь бы деньги давал - а остальное всё будет. Тот и давал, даже не подозревая, на какое только коварство может быть способна его новая супруга. Многие из них, получив гражданство и пожив ещё немного со своим мужем, посылали его на - вы знаете куда - и устраивали свою жизнь в Америке, как хотели. Общей чертой и для престарелых родственников, и для «жён по почте», и для потянувшихся вслед за ними бесконечным потоком родствеников родственников, а затем и «новых русских», было незнание ими английского в достаточной степени, чтобы вступать в объяснения с врачами и другим медперсоналом. И вот тут Лидочка стала нарасхват. Когда были практические занятия в больнице, её то и дело звали к таким вот. И не только к старикам. Один раз в гинекологии сидела бабёнка лет около тридцати, «жена по почте». У неё была фиброма и врач тщетно пыталась объяснить ей все возможные варианты лечения. Муж тоже ничем помочь не мог, ибо не знал ни русского, ни медицинского жаргона. Кроме Лидочки, были, разумеется, немногие русскоговорящие врачи, сёстры и лаборантки, но их всех нехватало. Вот тогда-то Лидочка и предложила организовать курсы медицинских переводчиц и согласилась сама их вести, если никого другого не найдёться. После некоторой бюрократической волокиты, лидочкиное предложение приняли. В расплодившихся в районе Лос Анжелеса многочисленных русскоязычных изданиях дали составленое Лидочкой с лёнькиной помощью объявление: «Производится набор на курсы медицинских переводчиков. Знание русского и английского обязательно. Обучение бесплатное. Работу гарантируем. Обращаться по адресу...» Давался адрес, телефон и E-mail. Лидочка, которой всё-таки поручили вести курсы, лично поговорила с каждым кандидатом и отобрала наиболее подходящих. Она же составила программу занятий, а также тесты, которым собиралась подвергнуть слушателей, прежде чем выдать им сертификат об окончании. Это отвлекало её от занятий, но вызовы к не знающим английского больным отвлекали ещё больше. Теперь в больнице всегда дежурила русская переводчица, но Лидочку всё равно продолжали время от времени звать. Программа понравилась и ещё две больницы в районе попросили Лидочку организовать и у них такие же курсы. Так она стала преподавать ещё в студенческие годы. Вите повезло: ей не надо было беспокоится о своих родителях. Мать была рядом, устроена, обеспечена, ни в чем не нуждалась. Что же касается Захарки, то он устроился неплохо и у себя дома. Когда в ихнем институте начали месяцами не выплачивать зарплаты, Захарка сделал то, что грозился сделать, прощаясь с Витой: открыл своё предприятие по ремонту автомобилей. Зная в совершенстве немецкий и, весьма сносно, английский, он навыписывал руководств и начал работать практически с любой иномаркой, в то самое время, когда для других это представляло проблему. Что касается средств начать бизнес, то они у него были припасены заранее. Захарка и Тина очень даже хорошо понимали истиный смысл советского рубля. Это были бесполезные бумажки, действующие времено и нужные лишь в определённых условиях. Стоит этим условиям хотябы чуть-чуть измениться и всё накопленое превратиться в ничто. Поэтому они вкладывали свои сбережения в нечто, имеющее непреходящую ценность, а это держали в надёжных местах Когда пертурбации, нет не кончились, но, слегка устабилизировались, тогда часть ценностей была переведена в твёрдую валюту и на это Тина открыла косметический салон для избранных, а Захарка же - свою мастерскую. Так как Захарка ремонтировал любую иномарку мира, то среди его клиентов были и власть имущие, и «крутые»- кто хочешь. А посему «наезжать» на Захарку боялись. К тому же, у него были совершено легальные карабин и пистолет, притом этот последний не какой-то там дохлый Макаров, а двести двадцатый ЗИГ в мощном сорок пятом калибре, которыми он бы воспользовался, не колеблясь. К Тине же, в свою очередь, ходили жены, дочери и любовницы, словом, «дамы», захаркиных клиентов. Короче, Захарке только одного птичьего молока не хватало. На витино предложение приехать в гости откликнулся охотно. Когда Вита, знавшая тогда его ситуацию весьма приблизительно, предложила купить ему с Тиной билеты, он обидился. «Тебе что, доченька, деньги нужны. Скажи сколько, я своей дочери ничего не пожалею». Короче, Захарка с Тиной приехали. Побыв немного у Вертицких, приняли настойчивое предложение Фомина остановиться у него. Захарка рад был видить дочь, сына и внуков, которыми он весьма гордился. Увидился и с Марго - им теперь нечего было делить и не за что враждовать. Славка принял отца, которого совсем не помнил, без особого энтузиама, но и без явно выраженой антипатии. Славкины дети, которые, в отличии от витных, вовсе не стремились стать профессорами, успели уже все обзавестись семьями и детьми, захаркиными правнуками. Ну чтож. Им он тоже был рад. Правда, ни внуки, ни правнуки по русски не говорили, понимали лишь кой-какие слова. Захаркины знания в английском находились куда как в гораздо более лучшей форме. Так что пообщаться смогли. Положением лёнькиной семьи был он премного доволен. «Помнишь, как прощались в Шереметьево? Ты тогда пообещал, что всё у тебя хорошо будет. Вишь, слово своё ты сдержал. Да и Вита не оплошала. Молодец она у меня!» Так же рад был Захарка встретиться с Юрием Давидовичем и Марьей Израйлевной.
Захарка с Тиной пробыли в гостях в Америке где-то с месяц. Посмотрели, что смогли, съездили в Лас Вегас и Сан Франциско. Остались всем довольны, но потом заторопились домой: там ведь остались их бизнесы. Хотя оба дела были блестяще организованы, но хозяйский глаз всё равно нужен. Напоследок, Захарка накупил кучу руководств по ремонту автомобилей, каких у него ещё не было. Вита, в свою очередь, используя свои необъятные, не меньшие, чем фоминские, связи, свела Тину со знаменитым местным косметологом. Вита с Лёнькой взяли на себя роль переводчиков и обе женщины очень хорошо и плодотворно меж собой переговорили. Тина поделилась некоторыми своими секретами, получив в ответ редкие кремы и прочие снадобья, столь необходимые в этой профессии. Тепло попрощались. На прощальный обед- а может, это был ужин, какая разница- собрались все, даже Марго со Славкой пришли. Марго и Тина относились друг к другу спокойно, а на Виту Тина теперь смотрела более чем блогосклоно. Своих детей у неё никогда не было, так вот хотябы кто-то. «Да, что и говорить - сказал Захарка, обращаясь к собравшимся,- жизнь свою я не зря прожил. Это неважно, кем там кто-то числиться - токорем, исследователем, пекарем, шофёром, профессором- важно другое: что он из себя, как человек, представляет. То ли он хитрый, алчный, жадный, стремлящийся только взять и ничего не дать взамен, то ли он альтруист, живущий для других. Это, конечно хорошо, но лучше всего, когда человек, не забывая, разумеется себя, является полезным членом общества и, взяв кусок себе, десять даёт другим. Вот как наш Андрюша, например. Сам живёт и сколько людей кормит…» «Да ты не скромничай! Сам тоже самое делаешь. Да ещё там. Там это в тысячу раз труднее делать...» «Да я не об этом. Я о том, что дети мои, и внуки мои имено такие люди и есть. Как там получилось, что там получилось - не будем об этом говорить. Пусть без моего участия, но они все выросли имено такими - а что ещё человеку надо. И я ими горжусь». Лёнька сильно сомневался в славкиной честности по отношению.к налоговому ведомству IRS, но, вообщем-то, всё было правильно. Славка теперь тоже кормил многих и от него зависили многие. Не всем же быть профессорами, преподавателями колледжей, инженерами и артистами. Надо ведь же кому-то быть поварами, пекарями, сварщиками или просто работать в своём семейном бизнесе, как Славка, Регина и их дети. Лишь бы только не быть паразитами и не жить за счёт других, как это делают… вы знаете кто.
Но не следует думать, что Лёнька с Лидочкой забыли своих бывших тестя и тёщу, а лидочкиных бабушку и дедушку. Они всё время поддерживали с ними связь, помогали, как только могли. После распада Советского Союза прислали им деньги на установку телефона и всё время с тех пор часто переговаривались. Разговоры были односторонними, ибо звонки стоили для россиян весьма дорого, а для американцев копейки. Лидочка сразу же предложила им переехать в США, но они наотрез отказались. После нескольких бесплодных попыток, она бросила. «Понимаешь, доченька, каждому своё. Тебе кажется, им лучше всего будет здесь, а они вот считают, как ни плохо им там жить, а вот ничего другого они для себя не хотят. И с этим надо считаться и это надо уважать. Легче лёгкого поехать, там где лучше и очень нелегко жить там, где, пусть не сладко, но у себя дома». Умница Лидочка всё поняла. «А что, папа, получается, мы бросили свою родину и уехали туда, где легче?» «Видишь ли доченька, вообщем-то, это, может быть, так и есть. Но у нас, а вернее сказать, у меня с мамой, есть много оправдывающих нас обстоятельств. Во-первых, мы уехали, когда жизнь была, пусть, как сейчас говорят, «застойной», но стабильной. Мы жили спокойно, ни в чём не нуждались. Была у нас на то своя особая причина. Дело в том, что как бы много мы, евреи то есть, ни сделали для этой страны, нас там никогда за своих не принимали. Вот возьми негров. Никто не кричит им, что они чужие, никто не требует, чтобы они убирались в Африку. А нам это всё время твердили, что мы не свои. Так что вопрос в том была ли это нам родина или…» Тут Лёнька осёкся. Сказать «мачеха», так ведь Вита формально и была Лидочке мачехой. Но она любила её не меньше, чем своего, кровь от крови и плоть от плоти, ребёнка, отдавая ей нерастраченные на вечно выскальзавшую из сферы её заботы Виолету, чувства. А Лидочка же считала Виту просто своей мамой- и всё тут. «…кто-то ещё. Не мы её бросили, она бросила нас». Тогда Лидочка стала приглашать их в гости, на что они\ согласились. Для того, чтобы это осуществить, надо было в первую очередь, чтобы они получили заграничные паспорта. Казалось бы, подавай заявление и получай. Не тут то было! В этой стране всё сильно скрипело и без подмазки не двигалось. Используя оставшиеся до сих пор фоминские связи, это препятствие удалось преодалеть. Теперь надо было только послать им нотариально завереное приглашение на бланке из российского консульства Обращаться самим в консульство не пришлось: на руках было полно этих бланков и все копировали их друг у друга. И последним этапом было назначить им интервью в американском консульстве в Москве. И тут вот началось. Сколько бы тесть с тёщей и сами Лёнька с Лидочкой ни посылали писем и факсов, ответа не было. Тогда Лидочка позвонила в консульство.
-Это Алёна, могу Вам чем-нибудь помочь?
-Yes, please. I’d like to find out what is disposition of… Лидочка назвала фамилии.
-We did not receive anything. Алёна говорила по английски великолепно.
-How come? I sent letters and faxes million times…
-We didn’t receive anything…
-Can I talk with someone who is American citizen?
-Why? I am here to answer the questions…
-Mam, I don’t trust you. I need to talk with my fellow American citizen.
-I will not call anybody…
-Than I'll call in State Department and ask them what you’re doing in this office and what happens with our correspondence…
-Just a minute… Трубку взял некий Аллен. Он подтвердил неполучение запросов и заявил, что ничего не знает. «Write a correct address» - посоветовал он, не то издеваясь, не то - в чём можно было весьма усомниться- действительно не зная положение вещей. Тогда позвонили Захарке и всё ему рассказали. «Понимаете, по договорённости, посольство или там консульство должно нанимать местных. Раньше это были КГБэшницы, теперь - люди мафии. Хочешь интервью - гони пять тыщь зелёных. Или связи надо иметь. Ладно уж. Давайте их данные. Они могут ко мне заехать». «Захар Савельевич, Вы уж за них заплатите и скажите нам сколько. Мы тут же вернём». «Хорошо, как-нибудь уладим». Всё было сделано наилучшим образом. Захарка с Тиной тепло встретили незнакомых им людей, обогрели, накормили. Повезли, куда надо было. Скоро у лидочкиных бабушки и дедушки уже были многоразовые визы на въезд в США. Всё остальное было уже семячки. Кинулись покупать им билеты. Из Москвы беспосадочно летал к ним только Аэрофлот. Но по рассказам тех, кто неоднократно бывал в бывшем Союзе и в нынешних России, Украине и Белоруси, эта линия была по всем параметрам весьма и весьма далека от совершенства. Лёнька помнил свой перелёт через океан в семьдесят шестом и поездку в Европу в восемьдесят шестом. Это очень утомительно, а ведь они тогда были помоложе. Нет уж! Лучше добротные авиалинии, такие как Люфтганза, КLМ или, хотябы одна из американских. Едиственное, что слегка тревожило - это как пожилые люди, никогда в жизни далеко от дома не побывавшие, вдруг окажутся в совершено другом мире, ни с языком, ни обычаями которого они не занкомы. В разгаре всей этой суеты вдруг вмешалась Катя. «Давайте я вам их привезу». «Да ты что!? Специально за этим поедешь? Нет, Катя, это уже слишком!» «Да что вы суетитесь!? Я давно об этой поездке думаю. У меня ведь ещё и мать есть. Или вы считаете, что я появилась на свет из космоса или как ещё? В капусте меня папа нашёл? У меня есть мать. Вы с ней незнакомы и не потому, что я её стыжусь или показать стесняюсь. Просто не пришлось. Нам всем тогда не до этого было. Я с ней, конечно, и переписывалась, и перезванивалсь, но хочется повидаться. Кто его знает, может и в последний раз... Это я так, к слову… Ведь все мы люди, все мы человеки. Сегодня есть, завтра нет. Так вот я съезжу, а на обратном пути ваших прихвачу. Уж со мной-то они не пропадут, вы знаете. А назад как нибудь доберуться. Им уже все эти дела в диковинку не будут». К матери у Кати никаких антипатий и претензий не было. Мать её Нюся, Нюра Сергеевна, то есть, после развода с Фоминым замуж вновь выходить не стала. Не то, чтобы она так любила Фомина, что никого другого не хотела. Нет. Просто она, скорей всего, для замужества создана не была и брак свой считала ошибкой. Работала она буфетчицой недалеко от фоминской автоколоны, где они, в свое время и познакомились, да там и проработала всю жизнь. Практической сметки ей занимать не надо было. Фомин оставил ей просторную отдельную двухкомнатную квартиру, материально она, как буфетчик Фокин, ни в чём не нуждалась. Кате она ни в чём не отказывала, вела себя при ней очень даже пристойно. Хотя она и в состоянии была выпить хоть ведро, не опьянев, делала это весьма не часто. В доме, конечно же было всего полно, в том числе редкого вина, водки и коньяка - чего хочешь. «Смотри дочка,- внушала она Кате,- если хочешь жизнь по человечески прожить, не касайся этой гадости. Пока совсем большой не станешь. А лучше воообще не пробуй. Я такого насмотрелась - не дай Бог!» Это была правда. Бывая иногда у матери на работе, Катя тоже кое-что видила. Поэтому она была с этой штукой осторожна и хоть ты ей атомную бомбу к головке поджелудочной приставь, никогда до зрелого восзраста больше чем пол-рюмки не пила. Мужиков в дом при дочери мать тоже для этого дела не приводила. И Катя вела себя целомудрено, хотя и успехом пользовалась неимоверным. Девственость она потеряла в девятнадцать лет, хорошо понимая, что делает. Катя, унаследовав фоминский интеллект, училась всему необыкновено легко и хорошо. Мать это одобряла, пыталась поощрять дочь деньгами, но Катя оказалась гордой. Она не отказывалась от нарядной одежды, красивой обуви, вкусных вещей, но никогда ничего у матери сама не просила. Нюсе приходилось определять, что дочери надо. «Ишь, гордая какая! Ну да ничего, это хорошо. Ты всего в жизни добъёшься». Нюся работала по двенадцать часов через день и Катя делила свободное от уроков время между ней и Фоминым, который тогда тоже жил один. С отцом было интересно. Он много знал, умел рассказазывать, учил её ездить и слесарить. Она ловко орудовала молотком, зубилом, напильником и гаечным ключом, легко могла поставить на двигатель генератор, компрессор или карбюратор, собрать цапфу переднего колеса. Ей самой это нравилось. Но могла и ненадолго заменить мать за прилавком, если Нюсе надо было отлучиться. Поступив легко и честно в университет, Катя начала получать стипендию и при том повышеную. Ведь формально зароботок у Нюси был где-то шестьдесят рублей в месяц, то есть Катя считалась «бедной» и ей следовала стипендия по полному праву. Нюся по-прежнему продолжала кормить и одевать дочь, а стипендию велела оставить себе на карманные расходы. Вскоре по окончению университета и поступлению в престижный НИТИ-70 (в аспирантуру она подать не догадалась, да ей и не предлогали: свои были), Катя вышла замуж. Фомин с Нюсей разделили все расходы по свадьбе, и, используя, каждый свои связи, «сделали» молодым, пусть однокомнатную, но зато отдельную квартиру. На пользу это всё не пошло. Прожив пару лет, Катя с мужем разошлась без какой-либо видимой причины. До конца своей жизни Катя не смогла ответить сама себе на этот вопрос. Передались ей, видно, от матери какие-то там гены несовместимости с кем-либо, нежелания семейной жизни и неспособности жить с одним и тем же человеком сколь-нибудь долгое время. Начав жить самостоятельно, Катя посещала мать раз в полторы-две недели, иногда та приходила к ней сама. Нюся снабжала дочь дефицитными продуктами и, уверенная в ней на все сто процентов, коньяком, который в те времена, как и многое другое, стоил копейки и… отсуствовал на полках магазинов. Когда однажды та стала заказывать напиток почаще, проницательная Нюся поинтересовалась: «Что завела кого?» «Ну, если рассудить, вообщем-то, да, а что?» «Да я ничего… Ты ведь тоже человек и тебе надо. Зачем только вот ты его коньяком поишь? Чтоб стоял дольше?» «Мам не говори глупостей и не думай ничего плохого: я его в кофе лью». После отъезда Фомина, Катя сразу откровена заявила о своём намерении последовать за ним. С тех пор Катю, как подменили. Коньяка больше не хотела, но просила достать какие-то пластинки, программы и книжки с мудрённым названием не по русски. Она была вечно занята, моталась, как заведеная, на оставленном ей отцом автомобиле. Нередко, заглянув к матери вечером, она не находила в себе силы ехать домой и оставалась ночевать. Глядя на дочь, уставшую, осунувшуюся с горящими каким-то фанатическим блеском глазами, Нюся допытывалась: «Зачем ты такое себе делаешь? Во имя чего?» «Я, мам, капитал зарабатываю. Такой, что у меня никакая милиция не отымет. Приеду - самая первая буду. А не пью ничего, потому как у меня голова должна быть ясная…» «А,- догадалась Нюся,- ты славы захотела. Я и таких знаю. Ладно, добъёшься ты той славы. А ты можешь, я тебя знаю. Ну а дальше-то что? Что ты с этой славой делать-то будешь? Тебе эта слава постель одинокую согреет? Утешит тебя, когда горько станет? Объясни вот мне, старой дуре, накой она тебе?» «Я, мам не славы добиваюсь. Просто, хочу доказать, что я могу...» «Что ты лучше всех. Это вот она слава и есть, а может, тщеславие, не знаю как правильнее сказать...» Когда разрешение было получено, Нюся сумела выгодно продать катину квартиру, хотя она была государственной и Катя обязана была её сдать. Катя до самого отъезда жила у матери. Накануне они раздавили вдвоём бутылку коньяка- теперь можно, я свою задачу выполнила. На вокзале они крепко обнялись. Катя пообещала держать связь и слово своё сдержала. Прибыв на место, писала матери примерно где-то раз в два месяца и с такой же частотой звонила. О себе сообщала коротко - всё, мол, идёт наилучшим образом и Нюся в этом не сомневалась: шутка ли дом двухэтажный на неё одну. Когда полетел коммунизм, а вместе с ним потерял всяческий смысл нюсин буфет, та не шибко огорчилась. Она тоже была предусмотрительна, рубли в кубышках не мариновала, а вкладывала нажитый трудом праведным капитал в твёрдые ценности. Квартира у неё была и, оформив пенсию, она начала жить в своё удовольствие на свои сбережения. Жить тихо, скромно, не привлекая излишнего внимания и зависти. Обширные Нюсины связи простирались от верхушки тамошнего общества до милиции, а также и уголовного мира. Так что и за свою безопасность ей опасться не приходилось. Катя посылала матери свои книги с дарственной надписью. Книги были на незнакомом Нюсе английком языке, но та, со своейственной ей смекалкой быстро поняла, что и на русском, содержание катиных произведений были бы для неё тёмный лес и китайская грамота. На катины многочисленые предложения о помощи всегда отвечала, что с божей помощью кой-как живёт и ей хватает… И приехать в гости категорически отказывалась. Ну чтож, если гора не идёт к Магомеду, то Магомед идёт на… И Катя, наконец решила съездить сама. Мать с таким раскладом вещей согласилась и заверила дочь в предстоящем спокойном и безопасном пребывании в родных местах. Катя села на Интернет.и, потратив несколько дней, выкрутила таки наилучшие билеты себе и лидочкиным дедушке с бабушкой да так, чтобы в США они летели все вместе. Лидочка отвезла Катю в LАХ. Летела Катя налегке. Она сумела отговорить Лёньку и Лидочку от подарков. «Там сейчас всё есть. Я им куплю по обстоятельствам, а потом как-нибудь рассчитаемся». «Ну да! С тобой расчитаешься! Никогда денег не берёшь!» «А что вы хотите, чтобы я их себе в гроб под подушку положила? Лучше тут потрачу на доброе дело». И поговори с ней! Позвонили своим. «К вам приедет Катя и она будет вас сопровождать». «Какая Катя? Тоненькая такая? Как же, как же, помним! Она к нам иногда приезжала. Рассказывала как вы живёте, деньги от вас передавала (Ну, Катя, погоди!)» А Катя, долетев до Москвы, тут же села в поезд и, приехав утром в свой родной город, благополучно, без всяких приключений, добралась до матери. Та, сохранила оставленую дочерью одежду. Как ни странно, но платья, брюки и все остальное налезли на Катю, будто только вчера снятые, и она тут же переоделась. У подружки, отправляющейся на отдых в Египет (неслыханое в наши дни дело), Нюся одолжила «Жигули». Катя, конечно же сунула хозяйке машины пару сотен на мелкие расходы. Это было разумней и дешевле, чем брать машину напрокат. Так что Катя отличалась от аборигенов разве что старомодной одеждой, какую давно уже не носили, да несколько странным выговором. Катя привезла матери одну из своих книг, переведенную на русский язык. Всё, что Нюся могла узнать из этой книги, это «Екатерина Фомина является ведущим в мире специалистом по созданию компьютерных систем. Она наша соотечественница, проживающая в США с 1979 года...» Впрочем это последнее Нюся итак знала. «Ну что, добилась своего?» «Чего, мама?» «Ну как чего? Славы». «Мам, я не знаю о чём ты говоришь (сама того не замечая, Катя стала говорить по русски на американский манер- I don’t know what you talking about)». «А это что,- Нюся показала на книгу,-«ведущий в мире специолист...» Ты ведь этого добивалась?» «Что ты, мам! Я просто работаю, мне это нравится. А на славу мне наплевать. Да и славы-то никакой нет. Обо мне знают лишь горстка специалистов». «Да, но, всё же, приятно ведь, когда о тебе так пишут?» «Да, пожалуй» - пришлось признаться Кате. Нюся знала, где за настоящие деньги можно было добыть настоящие же товары. И Катя, купив кое-какие мелочи, засобиралась к своим подопечным. На молчаливый нюсин вопрос, рассказала всё, как есть, утаив лишь всего одну деталь, знать которую, по катиному разумению, никто на свете не должен был. Нюся прониклась сочувствием к девочке, пережившей такую страшную трагедию. Она даже предложила, чтобы Катя привезла их накануне отъезда чтобы побыли чуть-чуть у неё. Катя поблагодарила мать и отправилась. По шофёрски, Катя цепко запоминала дорогу, на которой хоть раз побывала. Она ехала по «колхозному» шоссе и не узнавала местности. Шоссе было тем же - из бетонных плит тесно пригнанным друг к другу и непокрытых асфальтом. Только вот по бокам, вместо убогих развалюх, построенных ещё при царе Горохе, стояли «домики» в два-три этаже с соляриями и крытыми террасами на крышах, величины такой, какой даже хорошо делающий американец врядли сможет себе позволить. Впрочем, чему удивлятся. Кате не раз приходилось бывать в Мексике, где роскошные поместья наркобаронов соседствовали с убогими хижинами простых тружеников. Трудно было поверить, что и вот эти дворцы при дороге построены были на средства, заработанные таким же честным путём, каким сама Катя зарабатывала свои деньги. Нынешная Россия - это та же Мексика. Вопиющие богатсво немногих, вопиющая бедность большинства- и никакого почти среднего класса между ними. Дорога шла по закоулкам напрямик и Катя вскоре прибыла. Её узнали и очень ей обрадовались. Жадно распрашивали как там Лидочка, Лёнька и все остальные. «Лидочка выросла не только умницей, доброй и отзывчивой, но и физически крепкой, упрямой, целеустремлённой и необыкновено работоспособной. Помните, когда я в первыё раз к вам пришла, она сказала, что врачом будет. Так вот, сколько я её знаю, она только об этом и говорила. И она теперь будет врачом, поверьте мне. Можете ею по праву гордится». «А как с платой? Говорят там это дорого стоит…» «Ну это не всегда так. Да, та школа в которую Лидочка ходит дорогая, но её родители в состоянии…» Катя осёклась, но слово не воробей... «Ничего, Катенька, ничего. Мы понимаем. Она ведь взяла неродного ей ребёнка, вырастила, воспитала, в люди вывела... И за то спасибо, что Лидочка без материнской ласки не осталась...» «Да, это правда. Вита любит Лидочку, как свою собственную дочь, даже больше, наверное. Зарабатывают они с Лёнькой хорошо, двоих уже выучили, Лидочка одна осталась». «Как это двоих!? У них ещё младшенькая была...» «Вот эта самая «младшенькая» - она всех их обскакала. У неё в четыре года редчайший талант обнаружился. На пианино играет так, что никому даже не присниться. Но и это не всё. В те же четыре года она во всю читала. Так что с ней хлопот нет, она уже профессор. И самое главное, не задаётся, славная такая, добрая и хорошая девчушка. А витин Веня - он по компьютерам, как и я - тоже профессором уже стал. Одной Лидочке надо целых двенадцать лет учиться прежде чем она врачом будет. Она в восемьдесят седьмом поступила, значит в девяносто девятом права получит практиковать медицину. Такие вот наши дела». Катя хозяйским взглядом оглядела квартиру. Было ясно: старики старались, как могли, держать её в порялке. Стены были чисто побелены, трубы не ржавые раковины не потрескавшимися. В своё время настеленые ими же деревяные полы оказались покрашеными и совсем не потёртыми. «Как у вас с отоплением?» «Чаще всего всё в порядке, но бывает, конечно всякое». «Хотите я вам электрический хитер… подогреватель, то есть, куплю?» «Не, не надо. У нас есть какой-то, только электроэнергия сейчас жутко дорога». Да, тут была теперь своя жизнь, какую Катя совсем не знала. Она дала им пару сотен долларов, переданных, якобы Лидочкой и билеты. «Держите у себя, на всякий случай. Если со мной что-то случится, то матушка моя вам поможет. Я тут на три недели. К вам ещё разок загляну где-то в середине. Потом за вами приеду. Мы вечером сядем в поезд, доедем до Москвы, там на самолёт - и прямо к нам, в Лос Анжелес. ОК? Ну я поехала. Звоните, если что. Вот матушкин телефон. Она про вас знает. О, ещё! Чуть не забыла. Лёнька с Витой интересовались, как там на кладбище дела?» «Ну как дела? Как можем, так и стараемся, чтобы у дочери нашей и этого бедного парня могилки не запускались. Лёнька крепкие памятники сделал. До сих пор - хоть бы им что». «Ладно, дайте адрес, съезжу посмотрю». На том и расстались. Катя умела делать всё на свете. Единственно, чего она совершено, абсолютно, совсем не умела, так это отдыхать. Посидеть бы ей в уютной маминой квартире, впервые в жизни просто так, ничего не делая. Почитать бы дурацкую книжку, каких развелось видимо-не видимо, продаваемых повсюду руб ведро. Поехать бы в парк, на речку, рыбу половить в конце концов - и это Нюся ей могла организовать - так нет же! Катя наведалась сначала в свой бывший НИТИ-70, доживавший на самом последнем издыхании самые последнии дни. Кое кто из старых знакомых остался. Рассказали каждый, кому как живётся. «Слушай, Кать, такой прикол случился, в жизни не придумаешь! Примерно с годик после твоего отъезда приходит в отдел кадров какая-то тётинька. «Слышала я, сын мой у вас тут работает». «ОК, как фамилия?» «Волков, Виктор». Наталья Сергеевна её и спрашивает: «А когда Вы его последний раз видели?» «Давненько» - отвечает. «Ну, чтож, работал у нас такой, больше не работает». «А адреса его не знаете?» «Как раз знаю. На кладбище он сейчас живет, этом, на Московском Шоссе. Могу адрес дать». «А что, умер он?» «Да получается умер». «Слышала я, жена у него была и ребёнок…» «Были». «А их адрес не знаете?» «Вот чего не знаю- того не знаю. Знаю только, что живут они сейчас где-то в Америке. Это все, что я знаю. Институт у нас секретный, а посему контактов с иностранцами поддерживать не имеем права. Так что рада бы Вам была помочь, да не могу». Вот и пошла она не солоно хлебавши». Катя была потрясена. Это был имено Виктор, какого она когда-то страстно возжелела и не получила. Ты смотри какая тварь! Столько лет сын был ей не нужен. А когда подкралась старость и мужики, не то что смотреть, на одном гектаре срать бы рядом с ней не сели - вот тогда только она и вспомнила о нём. Я тебя изготовила - корми меня теперь и заботься обо мне. Но жизнь сыграла с ней жестокую шутку. Всё на свете продумано и справедливо. И ещё было какое-то странное переплетение в этой истории. Она хотела первого мужа Виты - и не получила. Но получила второго. Впрочем, не совсем так. Лёньку она заметила в суде, когда ляпнула (никакого другого подходящего слова тут не придумаешь) Вите, самой еврейке, такое. В катиной семье антисемитизма не было. Мать, будучи деловым человеком, к евреям относилась спокойно. С некоторыми из них у неё даже были дела. А что касается отца, так того вообще можно было даже назвать филосемитом. Катя хорошо помнила, как однажды, когда какой-то слесарь высказался, что жиды, мол, во время войны в Ташкенте отсиживались. Фомин взял его за грудки и приподнял от пола. «В морду хошь?»-спросил ласково. «За что Вы, Андрей Игнатьевич!?» «Слышать надо, что говоришь. Ты там был?» «Где там?» «На фронте этом!» «Не, я ещё малый был...» «Зачем тогда говоришь, чего не знаешь? Кстати, в Ташкенте тоже не сладко было. Люди работали по двенедцать часов, три года без выходных. Еды никакой. В Бухенвальде так не работали. Так что трудно сказать, что лучше - на фронте от бомбы умереть или в тылу с голоду». Теперь Катя знала почему. Один еврей, такой же как он сам пацан, был с отцом бок о бок в то грозное время. Фомин не рассказвавал, но попадали, наверное же они, и под бомбёжку и под артобстрел- а это страшно. Другой еврей, лётчик, спас Фомину жизнь. Но так как саму Катю антисемитизм не… пёк, то она об этом много и не думала. А сначала в университете, куда евреев не принимали, потом в «секретном» институте, куда их не принимали тоже, она, без внимания, пропиталась царящим там духом. И вот там, в суде, когда очень даже симпатичный еврейский парень беспомощно пытался разыскать глазами ту, кто совершено его не зная обозвала его жидом, Катя словно как бы проснулась. Она вспомнила, как видела Лёньку на похоронах, когда он, убитый горем стоял рядом с Витой, ничего не видя и не слыша. Что он, и такие как он, ей и этим вот сделали? И Катя поклялась самой себе, что больше никогда в жизни не произнесёт этого слова. Потом Вита рассказала ей, как Лёнька пытался защитить Фомина, который, хоть и была она с ним тогда в ссоре, как-никак, а был её отцом. Наш, русак, на такое врядли способен. Ведь мышкины бывают только в книжках. Вскоре до неё донеслись слухи о Вите и Лёньке, которых часто видили вместе, всегда с детьми. Но в этих же слухах подчёркивалось: отношения у них чистые. И то сказать, что значит «чистые» или «нечистые?» Если люди относятся друг к другу серьозно, то значит чистые, а если так, похоть утолить, значит, стало быть, нечистые. Кто их знает?! Как читатель уже знает, Катя своего момента дождалась и не упустила. Она искренне считала, что всему, чего она добилась, обязана Лёньке, хотя он сам это категорически отрицал. Ведь имено он направил её внимание на програмирование и был её первым наставником. Но самое главное, благодаря Лёньке она узнала очень важное слово: сострадание. Ведь нам с.детства вдалбливали в голову: надо быть беспощадным к себе и к другим, особено к «классовому врагу». Так если рассудить, то и отец её, и мать, этими самыми «классовыми врагами» и были. Они ведь, по сути дела, «использовали социалистическую собственность для своего личного обогащения». Ну нет! Теперь и Павлик Морозов превратился у неё из героя в бедного пацана, отравленного страшной, зловредной и жутко ядовитой большевицкой пропагандой. Не на ненависти должны складываться отношения между людьми, но на любви и сострадании. Конечно, Катя была далека от того, чтобы «полюбить врага своего». Никакая сила на свете не смогла бы её заставить полюбить кровавого тирана и маниакального убийцу Сталина. Но вот работает рядом некая Оля, член партии. Её-то за что ненавидить, хотя она, по идее, враг, коммуняка. Или на отца чего дуться. За то что он её, Катю, не послушал? Так у него своя жизнь, какую он имеет полное право жить как ему самому хочется… Начав относиться лучше к другим, Катя и сама, как ей чувствовалось, стала лучше, выше. И всё это вместе ассоциировалось у неё с Лёнькой. Так оно было, или не так, но она во всё это искренне верила… Катя съездила на кладбище. Разыскала по номерам нужные могилы. Да, там был полный порядок. Холмики незапущеные, аккуратные, засаженые травой. Памятники подкрашены. Портреты Виктора, которого она лично знала и лёнькиной Веры, знакомой ей только по лидочкиным фотографиям, хотя и чуть-чуть выцвели, но смотрелись вполне четкими. Катя поставила привезеные ею цветы и поехала дальше. Она ошибалась, думая, что об её приезде никто не знает. Её разыскали и пригласили выступить на конференции програмистов в Alma Мatter - университете, который она в своё время закончила. Катя предложила Нюсе пойти с ней и та согласилась. Обе по случаю оделись в строгие костюмы. Катю посадили в президиуме, а Нюсю - в самом первом ряду. Председатель собрания объявил с гордостью: «Выпускница нашего университета Екатерина Фомина, находящаяся у нас сейчас с визитом из Соединённых Штатов!» Зал дружно апплодировал. Катя вышла на трибуну, привычно уверено обратилась к аудитории. «Уважаемые дамы и господа! Надеюсь, все здесь понимают: моё выступление расчитано на подготовленую аудиторию. Тем не менее, буду рада ответить на вопросы тех, кто чего либо не понял или не совсем понял. Я, вообще-то читаю свой предмет по английски. Так что, если мой русский будет звучать a little bit funny, то я покорнейше прошу вас меня простить (смешок в аудитории). Итак, основные направления развития систем на западе...» Нюся узнавала и не узнавала свою дочь. Конечно, Катька она всегда была заковыристой, через-чур умной, вечно вперившейся в какую-нибудь книгу, но всё же обыкновеной, нормальной девочкой, девушкой, молодой женщиной. А тут на трибуне стояла дама, солидная, увереная в себе, просто великолепно владеющая аудиторией. Её слушали, открыв рот и не произнося ни звука. После Кати выступали другие, была дискуссия, задавались вопросы- словом конференция шла своим чередом. В конференции принимала участие иностранная делегация с техническим переводчком - красивой женщиной лет тридцати. Они подошли к Кате и опять Нюся поразилась, как легко дочь чешет на чужом языке. Не обошли вниманием и Нюсю. «Your daughter is magnificent». Катя промолчала, перевела переводчица. По пути домой Нюся спросила: «Ты меня с собой взяла, чтобы показать, какая ты важная особа стала, прямо-таки профессор...» «Мам, я этот самый профессор и есть. Никакая я не важная особа, просто дело своё знаю- вот и всё. Помнишь ты меня с собой в буфет брала, показать мне - я так понимаю- как ты нам с тобой на хлеб зарабатываешь. Вот я тебе показала, как я сейчас себе на хлеб зарабатываю. ОК? А на всякие конференции меня время от времени тоже посылают. Я уже всю Америку объездила, в Японии была, в Швеции, в Гонконге- где хочешь...» «Только до меня всё никак добраться не могла…» «Мам…» «Ладно, я понимаю…» Через полторы недели Катя, как она им и обещала съездила к Павловским - лидочкиным бабушке и дедушке. Трофим Степанович и Софья Егоровна ей страшно обрадовались. Катя опять привезла продукты и денег, а также два маленьких чемодана, в которые советовала всё уложить. Тогда не придёться сдавать их в багаж. Она пошла и заплатила за телефон, газ, электричество и воду на полгода вперёд. «Ждите меня. Я позвоню вам за пару дней заранее, чтобы вы могли собраться. Много с собой не берите. Только то, что может понадобиться в дороге ну и там, на месте, на первых порах. Дорога займёт два дня. Считайте один, потому как сядим в самолёт - и мы уже дома.» «А подарки?» «Да, пожалуй. Купите им по какой-нибудь безделушке… Только знаете что? Я ведь вас с утра пораньше заберу и мы это у нас сделаем. Я вам помогу. ОК?» В день отъезда, она приехала за ними, как обещала, «с утра пораньше». Павловские были уже готовы. Катя сказала что завтрак для них уже приготовлен и не стоит терять на это время. Убедившись не раз, Катя, знает, что она говорит, ей поверили. Ехали по пустынной в то время обводной «колхозной» дороге. Глядя как Катя лихо крутит рулём Софья Егоровна не то сказала, не то спросила: «Как ты хорошо машину водишь…» Катя не стала вдаваться в подробности. «В нашей местности городского транспорта считайте нет. Так что приходится пользоваться своей машиной. Никакого другого выхода …» «И Лидочка на машине ездит?» «А как же! Бедный ребёнок мотается в университете по корпусам, в больницу…» «А у неё что, своя машина есть?» «Конечно есть. Первый автомобиль у неё появился в пятнадцать лет. У нас сам автомобиль не проблема. Проблемой была страховка. Без страховки лучше не ездить. И хоть Вита и в этом бизнесе, а тяжело было страховку на пятнадцатилетнюю найти. Взяли ей самую невыгодную на год, потом лучше и лучше…» Так разговаривая, доехали. Нюся уже ждала гостей с завтраком. Чинно познакомились. Завтрак состоял из копчёной рыбы на закуску, пшеничной каши с отбивной, салата из овощей сезона и чашки крепкого кофе, который непривыкшие к такого рода напитку гости сильно развели сливками, а Нюся линула ещё по столовой ложке коньяку. После завтрака Катя отправилась отдавать машину, а Нюся, усадив гостей на диване, расспрашивала их про житьё-бытьё. Вернулась Катя и они пошли покупать подарки. Нюся жила вроде как бы на отшибе, но пройдя совсем немного, они очутились прямо в самой торговой части города со всеми многочисленными магазинами - старыми, оставшимися ещё с советских времён и совсем новыми, недавно открытыми - частными. По катиному совету Лёньке и Лидочке купили по широкому ремню с бляхой. Лёньке погрубее, а Лидочке потоньше. «У нас в Америке ремень-первое дело. Такое по сорок долларов стоит, а тут копейки. Поверьте мне, они прямо на седьмом небе будут». «А как ты знаешь?» «Видите ли, на чужбине мы стараемся, если получается, держаться друг друга. Вот мы и держимся. Лёнька с Витой, дети, папа мой с женой и сыном, витина мама и ещё к нам прибились люди - вы сами скоро увидите - вот мы и все вместе, всё друг о друге знаем. Понимаете?» «Да, вроде». «У нас всё есть и это надо хорошо знать человека, чтобы суметь его удивить. И я знаю». Для Виты Катя посоветовала купить замысловатую бутылку водки. Увидив магазин «Военная книга», купила все что было по стрелковому оружию. Некоторых книг взяла по две. «Это от меня подарки». Виолете она купила партитуру оперы Прокофьева «Любовь к трём апельсинам», отцу – «Отечественные автомобили», Зое - «Методику преподавания в современной начальной школе» и брату – «Бизнес в России». Для себе и Вени обзавелась парой тамошних компьютерных учебников, так, для смеха. Вернулись домой. Хорошо, что у всех в чемоданах оказалось полно свободного места и многочисленные книги-подарки легко там разместились. Нюся терпеливо ждала, пока все уложились. «А теперь, доченька и вы, гости дорогие, приглашаю вас отобедать перед дальней дорогой». Вышли из дому. Нюся уверено шла по закоулкам. Подошли к обыкновенному вроде подъезду в первом этаже обыкновенного же многоэтажного здания. Зашли в подъезд. Там оказалась единственная массивная стальная дверь. Нюся позвонила. Вдруг в двери открылось окошко и показалась весьма недружелюбная физиономия. «От Виталия». Дверь отворилась. Субъект был высок, крепок с подозритьельно оттопырившейся правой полой куртки. «Давайте, проходите». Но Нюся, не спрашивая, уверено повела свою компанию по коридору. Толкнув дверь с цифрой «4» на ней, пригласила всех в отдельную комнату со столом, стульями, туалетом и буфетами с хрусталём вдоль стен. Немедлено сразу же вслед за ними явился высокий плотный мужик, пожалуй полный, но это было его дело. «Ну, Вадик, очень рада тебя видеть». «И я Вас тоже. Начинать по расписанию?» «Давай» - милостливо разрешила Нюся. Вадик вышел и почти сразу же следом появился молодой человек во фраке, с галстуком бабочкой, белоснежный платочек цветком в нагрудном кармане, и на подносе принёс водку в хрустальных рюмках. «За знакомство!» Водка была ледяная и вкусная. Не успели и выпить, как девица в накрахмаленом фартуке подала какую-то рыбу. «Ешьте на здоровье...» «А что за рыба? В жизни такую не пробывал». «А это, уважаемый Трофим Степанович, дорогой, семга называется. Да, вообще-то говоря, немногим нашим этого попробовать пришлось...» Блюда следовали за блюдом, рюмка за рюмкой. Когда надо, подавали красное, а когда надо - белое. На сладкое принесли сладкого вина, а в заключении обеда - по чашке ароматного крепчайшего кофе и по рюмке коньяка. Нюся отлучилась ненадолго, а вернувшись сказала, что они могут идти, как только будут к этому готовы. Выпустили их с другого хода. И хотя и съедено, и выпито было немало, никто не чувствовал себя пьяным и никому под диафрагму не подпирало от переедания. «Видишь, доченька, у меня никакой такой славы нет. Иду по улице - Нюська я, Нюська и есть. А нужна она мне та слава? Не только не нужна, а даже вредна. А я, как видишь, щи лаптем не хлебаю. Вот так!» Незадолго до выхода из дому, Нюся усадила всех за стол. Выдала по сэндвичу с балыком и по рюмке коньяка. «Я вас провожать не поеду, так что давайте сейчас всё обговорим. Вы, я вижу, люди простые, бесхитростные, не то что я. Мне такие нравятся. Немного их уже осталось. Когда вы назад приедете, то сразу же мне позвоните. В любое время. Я за вами такси пришлю. Сами же такси не берите, а в автобус садиться- спаси господь. Поняли? А ты, дочка.не думай, я задаюсь. Нет, мне самой приятно, что у меня дочь учённая такая. Я тобой горжусь. Не знаю только придётся нам ещё свидиться…» «Что ты мама! В следующий раз ты ко мне в гости приедешь. У меня просторный двухэтажный дом на меня одну...» «Не так это всё просто… Ладно, посмотрим». Пришло вызваное Нюсей такси. Они тепло простились. По катиной просьбе Нюся купила целое купе, чтобы их никто не беспокоил. Еды на дорогу дала и пару бутылок тоже не пожалела. В Шереметьего таможенник не стал даже и смотреть их нехитрый скарб. Будучи очень опытной путешественницей, Катя старалась, чтобы её подопечные побольше ходили по самолёту, а остальное время, покупая им то тот, то другой дринк, держала их сонными. С Катей было хорошо и удобно. Если что было надо, говорили ей, а она в свою очередь, звала стюардессу и вопрос решался. Гиганский корабль проплыл над Северным Полюсом, Гринландией, Канадой и перересёк всю огромную страну с востока на запад. Раздали таможенные декларации и Катя заполнила их на себя и Павловских. Наконец объявили посадку. Была задержка в паспортном отделе, потом вещи Павловских придирчиво осмотрели на таможне. Но так как Катя была рядом и никаких противопоказаний не было, прошли и через это. Был солнечный день. Они спустились вниз по эскалатору. Навстречу вышла невысокая, крепкая, загорелая, стройная девушка. Не прошло даже и сотой доли секунды, как Софья Егоровна с рыданьем бросилась на грудь незнакомке. А Трофиму Степановичу понадобилось некоторое время, пока дошло до него, это не ожившая дочь, а выросшая за время разлуки, внучка. Потом Лидочка обняла Катю, наблюдавшую сбоку щиплющую за душу сцену встречи. Забрав у бабушки и дедушки чемоданы, Лидочка повела всех к своей машине. Чёрная Хонда-Аккорд казалась совсем маленькой, но в багажнике легко уместились все вещи приезжих, а внутри салон оказался просторным и все расселись с комфортом. Бабушку Лидочка посадила вперёд, рядом с собой. «Это твоя собственная машина?» «Да, а что, тебе не нравится?» «Что ты, Лидочка! Очень хорошая! Извини меня, старую, я просто интересуюсь, ты её сама купила…» «Она с восьми лет деньги зарабатывает» - ответила за Лидочку Катя сзади. «И дядя Андрей, катин папа, помог. Он при этом деле». «А как ты хорошо машину водишь...» «Да, меня Катя ещё в девять лет научила…» Так вот разговаривая, скоро доехали: «проклятый четыресто пятый» был в это время, пусть не пустой - пустым он никогда не бывает- не забит до отказа. Сначала заехали к Кате. Лидочка ещё раз обняла свою старшую подругу и горячо поблагодарила за помощь. «Придёшь, когда сможешь». Потом Лидочка отвезла бабушку с дедушкой к себе. Когда улеглись восторги от показа дома и просторного двора с цветами и многочисленными деревьями, Лидочка накормила своих приготовленным Витой с утра лёгким ланчем. Показала им нижнюю спальню, специально оборудованную для такого случая. «Отдыхайте с дороги. А я рядом буду, если что понадобиться. Вот здесь, в этой комнате». Уложив бабушку с дедушкой спать, Лидочка села в общей комнате за учебники. Подготовка врачей в США намного превышала по своим требованиям даже обучение солдат и офицеров в армии. Никаких поблажек, никаких послаблений. Пока усталые гости спали, она сидела долго, отрываясь лишь налить себе немного сока или воды. Тем временем пришёл сначала Лёнька, у которого были лишь небольшие летнии классы, а попозже и Вита. Они тихо хлопотали по хозяйству, стараясь не беспокоить поглощённую в занятия дочь. Наконец гости проснулись, плохо понимая что с ними и где они находятся. И Катя позвонила - сейчас приду. Она прибыла минут через двадцать семь, неся мешок из супермаркете, полный книг. Все собрались в общей комнате. Достали подарки. Трофим Степанович и Софья Егоровна были удивлены в какой восторг внучка и бывший зять пришли от копеечных ремней. А когда Лидочка увидела книги, то схвтила Катю, крепко обняла и подняла от пола. «Пусти, медвежёнок, задавишь!”- отбивалась Катя. Вита тоже явно была довольна подарком. До гостей не дошло, с какой точностью Катя знала как и чем удивить каждого в этой стране изобилья. Позвонили Фоминым и те согласились придти. А тут и Зина с Севой и девочками решили заглянуть на огонёк. Словом, собралась компания. Не хватало только Вени и Виолеты: те были в отъезде. Решили накрыть стол во дворе. Сёва с Зиной кинулись помогать. Гости в это время знакомились с Андреем Игнатьевичем, Зоей и Семой. Зина тоже представилась, рассказав, как когда-то она работала с Лёнькой в одном месте. Как это всегда было в этой местности, дневная жара спала и с моря потянул прохладный бриз. Деревья отбрасывали тень, в цветах деловито суетились крохотные птички-колибри - словом рай земной. На столе были ананасы, гиганские, с яблоко, местные персики, черешня, клубника, сливы, груши - щедрые дары этой плодородной богатой земли. И, конечно же, к прибытию гостей, хозяева сполна отоварились у Славки. Белый хрустящий хлеб, колбасы, балыки, копчёная форель и лососина, соленья. Вита тоже не подкачала - приготовила лососину и картошку. Сидели чинно, расспрашивая гостей о жизни в постсоветской России. Сева, как и положено работяге, пил водку. Вита и Трофим Степанович тоже к нему решили присоединиться. Зина, успевшая к тому времени выбрать своё направление в выпивке, прихлёбывала вино, то что пила Зоя, но в несколько большем количестве. Софья Егоровна предпочитала сухое белое. Молодёжь выпивкой не интересовалась. Остальным был коньяк, какого имелось привеликое множество, да ещё Катя и Фомин принесли. Посидев немного, Лидочка извинилась и ушла в свою комнату продолжать готовится к занятиям. «Бедный ребёнок» - вздохнула Катя. Сёма и Сима сидели рядышком, а Лия жалась к Вите, как к родной маме. Катю попросили сделать неформальный доклад о поездке на бывшую родину. «Ну что, в наше время хоть как-то следили за фасадами домов, за мостовыми. Теперь видимость никому не нужна, дома никому не принадлежат, у местных властей нет денег, да и откуда они у них могут быть. Нигде ничего не делается, налоги собирать не с кого. Так что фасады обшарпаны, улицы в выбоинах. Зато все нахватали всяких развалюх на западе, которые ни в одной порядочной стране и на улицу-то не выпустят. А тут всё можно. Если американская мечта - это дом, советская мечта - автомобиль. Вот и ползёт всё это добро по улицам, дымит, коптит- дышать нечем. Заводы и фабрики почти все позакрывались - не в состоянии конкурировать с дешёвой иностранной продукцией, поступающей теперь в страну свободно и непрерывным потоком. Единственное занятие - торговля, да разве, пожалуй, услуги, такие как охрана. Те, кто раньше стоял у власти, наворовали себе и теперь живут привольно. Дельцы всякие тут же пооткрывали бизнесы. Но если разобраться, то все эти бизнесы - торговые или услуги. То есть новый капитализм в новой России приобрёл какие-то уродливые паразитические формы. Кто-то где-то что-то там покупает, а потом перепродаёт куда дешевле, чем существующие торговые заведения. Но, в конце-то концов, должен же быть последний покупатель - потребитель? Где он деньги берёт? Вот вопрос! Небольшая часть из них всё-таки работает. На государство, в милиции, скажем, в оставшихся ещё организациях, в котельных, магазинах, ЖК-ах. ОК. Кто-то на пенсии. Кто-то на тех, кто бизнесы имеет. Часть на зароботки заграницу поехали, деньги шлют. А остальные-то как? Вот ведь загадка! И. причём, я не видела, чтобы в лохмотьях ходили. И трупы умерших с голода на улице не видела. Есть, правда бродяги, бездомные, бомжами их теперь называют. Так они и раньше были. Нет, надо Лиде сказать, пусть исследование сделает». «Да,- сказазал Трофим Степанович,- не знаю, как после революции, а вот после войны помню. Перебивались кто-как может. Продавали последнее за кусок хлеба. Так и сейчас. Но честно скажу. без вашей помощи плохо бы нам было». «Ладно,- пробасил Сева,- давайте-ка выпьем за то, чтобы всегда было хорошо». Это предложение с удовольствием приняли. Беседа лилась рекой, гости были довольны встречей здесь, на чужбине, с группкой людей, им приятных и говорящих на родном языке. «Вот видите,-говорил Лёнька,- за шестнадцать лет мы чудесвно освоились здесь. Есть и жить на что и жить где и поговорть с кем…» Утром, когда Лёнька с Витой проснулись, гости были уже при деле. Трофим Степанович поливал двор, а Софья Егоровна готовила всем завтрак. У Кати, Лёньки и Лидочки были по идеи летние каникулы. Но были многочисленные летние курсы, которые Катя с Лёнькой читали, а Лидочка слушала. Кроме того, Лидочке всегда надо было быть немного впереди программы. Когда США выставляла свою сборную по стрельбе на важные соревнования, Лидочку забирали и потом приходилось догонять. Как занята она ни была, Лидочка тратила по полтора-два часа в день на физподготовку и стреляла, хотябы три раза в неделю. Но утром она бросила всё и вдвоём с Лёнькой они повели своих гостей в ближайший торговый центр - то, с чего все начинают своё знакомство с Америкой. Шли пешком, благо было всего пол-мили. С тех пор, он обнаружил себя сильно поправившимся. Лёнька завёл себе строгое правило: если только не было много покупок, на расстоянии до полутора миль машиной не пользоваться. Новоприбывших поражало почти полное отсуствие людей на улицах. «Сейчас уже некоторые ходят. А вот когда мы только приехали- действительно никого не было». В постсоветской Россие уже начали появлятся супермаркеты, и даже в их маленьком городке, но такого огромного, как недавно построенный «Ралфс» - такого не было, да и не может быть. Для внимательного наблюдателя количество продуктов и в маленьком европейском, и в гиганском американском супермаркете. примерно одно и тоже. Просто здесь привыкли к широкому размаху- вот и всё. Гостей поводили по рядам, показывая где что. Сам Лёнька и его семья покупали в супермаркетах крайне редко, только то, что на распродаже. Остальное, чаще, покупалось в специализированных магазинах. Но приезжим было интересно. «Если чего хотите - скажите. Мы вам купим». Купили кое-какие мелочи. Вернувшись домой, позвонили Кате и, заручившись её полным согласием, повели приезжих к ней. «Вот смотрите, как живёт средняя американская интеллигенция». Да, интеллигенция, в лице Кати, жила неплохо. Несмотря на то, что жила она в огромном доме одна, всюду была идеальная чистота и порядок. Катя была помешана на чистоте. Но так как сама она часто была очень занята, Катя нанимала уборщицу-филипинку, приходящую раз в неделю. На вопрос, зачем ей столько, ответила просто. «А что? Ну вот, скажем, снимала бы я квартиру. Плата сейчас где-то тыща в месяц. Представьте себе я работу потеряю или ещё что. Дом этот полностью выплачен. Я только плачу налог, страховку да за услуги. На это и пособия по безработице хватит. Станет невмоготу - продам этот, куплю домик или квартиру поменьше. Ещё и деньги остануться: цены на дома ведь растут. И, к тому же я всю свою жизнь по квартиркам ютилась. А тут такой простор- благодать! Если гости приедут - две спальни свободные - есть где разместить». «Поехали со мной, постреляем»- предложила Лидочка. Трофим Степанович выразил интерес, но Софья Егоровна наотрез отказалась. «Слыханое ли дело для девочки- стрелять!» Лёнька постарался пояснить. «Она собирается стать хирургом. Ей нужна крепкая рука, сильные пальцы и хороший глаз. Так вот она руки свои спортивными снарядами тренирует, пальцы игрой на пианино, а глаз стрельбой». «К тому же,- вмешался Трофим Степанович,- если, не дай Господь, война какая случиться, то ей на фронте надо будет раненых оперировать…» Об таком обороте дела никто из них даже не думал. А ведь правда! Софья Егоровна со всем этим вынуждена была согласится. Со всем, кроме её самой, поездки в тир. «Ладно,-нашлась, как всегда Катя, - пусть уж они потешаться, а мы с вами лучше - по магазинам». На том и порешили. Софья Егоровна осталась с Катей, а остальные пошли домой за оружием и автомобилем. Лёнька взял Кольты - Питон и сорок пятый, а ещё Браунинг. Лидочка бережно уложила в багажник свои высокоточные инструменты в дубовых футлярах. Их приветствовала Линда, которая, отслужив свои двадцать пять лет в полиции, вышла на полную пенсию и частенько заменяла прихварывающего отца в качестве тир-мастера. “Oh, a new customer?” “No, Linda, that’s my grandpa. He came yesterday from Russia. His name is Trophim…” “What a nice name! Linda” И протянула ему руку. Трофим Степенович слегка поморщился от железного рукопожатия бывшей полицейши. “How is life in nowadays Russia?” “So far it’s hard,- ответил за него Лёнька,- but ice is broken and in somewhat twenty-thirty years they’ll be OK” Лёньку и Лидочку тут многие знали чуть не шестнадцать лет. Кое кто, разрядив и оставив на прилавке оружие пришёл смотреть как Лидочка будет стрелять.А она ждала перерыва ибо огромные мишени, выдаваемые в тире, её никак не устраивали. В конце то концов, тир существовал, главным образом, для развлечения. Конечно, тут можно было и обновить или проверить своё оружие, и серьозно тренироваться, но всё же, подавляющее большинство посетителей тира, приходило сюда «побахать». И если дать им маленькую мишень, в какую они, наверняка, не попадут, то такой посетитель будет разочарован в себе и, скорее всего, больше не придёт. Вот почему многие стрелки получше приносили свои собственные мишени. Лёнька тоже принёс свои мишени, пусть не такие маленькие, как у Лидочки, но, во всяком случае, куда поменьше штатных. Сначала Лидочка стреляла из винтовки. Только стойку, ибо для стрельбы с колена, а, тем более лёжа, это место рассчитано не было. Она поддерживала свою диковинную винтовку («Разве это винтовка, это же машина!») большим пальцем левой руки за спусковую скобу, остальные пальцы - наотмаш под самым магазином. Пух-пух-пух, звучали негромкие вастрелы- все пули в одну точку. А Лёнька же стал готовиться и себе. Первым достал он револьвер, объяснил бывшему тестю немудрёную технику с ним обращения. Трофим Степенович, служивший в своё время в армии знал как надо прицеливаться. Когда после первого барабана глянули в телескоп, оказалось, он неплохо стрелял. Потом пошёл в ход Браунинг и Кольт 1911. Тоже совсем неплохо. Трофим Степанович остался поездкой в тир весьма доволен. Позже они вдвоём почистили оружие. Софья Егоровна не пожалела тоже. Конечно, у них, особено в последние годы, развелось всего на свете, были бы деньги (а вот их-то и не было!). Но там, мало того, что никогда нельзя было быть уверенным, настоящее это или умелая подделка, в добавок к этому ещё и, всё было безумно дорого. Тут же сомневаться в подлинности совсем не надо было, а цены, если поискать, в пять раз меньшие. Вот это то Катя и продемонстрировала изумлённой Софье Егоровне. Кое что купили, но женщины, почему-то получают истинное удовольствие от посещения такого рода мест, даже, если ничего и не куплено. К вечеру, как всегда все собрались. Приехавшие, даже не успевши толком много чего увидить, были потрясены и подавлены величием и размахом Америки, открывшейся перед ними. Ну а потом пошла уже известная читателю рутина при посещения родственников и друзей в США, то есть Лас Вегас, поездка по побережью до Сан Францмско и всё остальное прочее. Разумеется, людям (так скажем) постарше Дисниленд или Нот Бери Фарм уже не были так интересны, как детям и их туда не повели. Зато заехали в место, где все давно уже хотели побывать, да никак до сих пор не выбрались. Речь идёт о городке Лафлин где-то в стороне от Лас Вегаса на реке Колорадо. О нём им много и с восторгом говорили многие, больше всего люди в возрасте их гостей. «Давайте, наконец, посмотрим и сами» - решили все. Катя, как всегда, заказала на всех места в гостинице по баснословной цене - двадцатке за ночь. Такой цены никому из них никогда встречать нигде не приходилось. Чтобы попасть в Лафлин, надо было в Барстоу сойти на фривей 40, поворачивающий резко на восток. Как всегда, сначала были пригороды, потом военный городок Дагет - и вот они уже едут по пустыне с редкими домиками то тут, то там. Скоро они оказались в совершено безжизненом пространстве, где сколько хватало взгляда не видно было никаого жилья. Откатишь стекло, высунишь руку - обжигает. В салоне микроавтобуса работал кондиционер и было нормально, но, подумал Лёнька, заглохни кто здесь летом - туго придёться. Как всегда, фоминская техника работала и тут безотказно. И вот, по прошествии нескольких часов, они стали спускаться вниз по крутому склону. Вдали виднелись какие-то здания и голубая лента реки. По катиной карте сошли с фривэя на узкую, всю в выбоинах, советскую, прямо таки дорогу. Пороехали чуть-чуть и свернули влево. Дорога гордо называлась «Needles Highway» по имени посёлка, до которого они чуть чуть не доехали. Была она вся в ухабах и то взлетала вверх, то ныряла вниз - езда, как по волнам. По сторонам её сгрудились какие-то постройки, среди которых выделялся пивзавод Budweiser. Он был небольшим и, повидимому, полностью автоматизированным, ибо не виднелось ни людей, ни автомобылей, ни внутри, ни где-либо поблизости. Лёньке привидился поток прохладного пива, льющегося в гиганскую кружку. Как кстати было бы в самом сердце пустыни... Словно предугадав такого рода мысли, кто-то написал на щите: “We wish you to get to your destination in one piece.” Впрочем могло это означать и другое: дорога была узка, изобилующая крутыми поворотами. Нередко слева была стена, а справа- пусть неглубокий, но обрыв. К тому же, часто бывая в пустыне на охоте, Лёнька знал: случись редкий здесь, но страшный ливень- и горе тому, кто окажется в этот момент на дне впадины. Снесёт, зальёт, утопит. По бокам дороги то тут, то там стояли кресты из тонких палок: кто-то закончил здесь своё земное существование. Но Фомину не привыкать было к такого рода дорогам и он ехал и быстро, и в тоже время весьма осторожно: крестов итак тут хватало, без них обойдуться. Через какое-то время, показавшееся бесконечным, подъехали к своего рода Т- образному перекрёсчтку. Впереди виднелись разрозненые постройки, а на стрелке, показывающей вправо- надпись «To casinos». Туда и поехали. Сначала им попалась небольшая усадьба с белыми строениями и белым же забором, вся в зелени. Потом- ничего. Дорога была извилиста, не шибко хорошо замощена, со стёртой разделительной линией. Ещё раньше, то тут, то там справа появлялась по временам узкая голубая лента реки. Теперь они ехали вдоль речки, повторяя все её прихотливые извилины. Слева возникла территория теплоэлектростанции, труба которой была видно ещё издалека, когда подъезжали к Лафлину. Красное здание станции и вспомогательных построек было окружено забором, окольцевавшим обширное пространство холмистой местности. Река и дорога круто повернули влево и справа, в низинке, появилось здание первого отеля-казино Хара;с. Дорога превратилась в добротную улицу, с правой стороны которой возвышались отели. Было как-то странно видить, как американцы говорят, «посредине ничего» высокие, более двадцати этажей, современные здания. Один из отелей был выполнен в форме старинного речного парохода и назывался Колорадо Бель. Их отель Фламинго был предпосленим. Фомин подъехал ко входу. Они выгрузились сами и выгрузили вещи. Пока Фомин искал парковку, Катя нашла внутри тележку для вещей, Шли через казино навстречу “Hotel Registration.” Казино было как казино, на вид ничем от ласвегавского не отличающегося. Так, как и там, накурено (у них, в Калифорнии, давным давно курить внутри любого из обществыенных зданий запрещалось). Публика, действительно, в основном, была весьма advanced age. Если и попадались кто помоложе, то это были, в основном, обслуга и, как Лёнька, потом, вскоре обнаружит, работницы известной, пусть не самой древней, но достаточно старой профессии. Катя подошла к прилавку и вскоре получила ключи от комнат - карточки, которые надо было вставлять в паз замка на манер кредитных карт. Опять шли через казино к лифтам. Номера, как и в Лас Вегасе, были утилитарны - всё необходимиое и ничего лишнего. Устроившись, спустились вниз. Как раз настало время чего-нибудь кинуть в рот. Катя и тут, как всегда, не растерялась. Она распросила нескольких работниц казино “where would you go?” Почти все выбрали «Пионер». Туда и направились - это было с пол-мили отсюда. «Пионер» - казино и гостиница рядом- были выстроены в стиле «дикого запада». У Лёньки давно было стойкое подозрение, что этот самый «дикий запад» являлся плодом досужей фантазии киношников и романистов, ну да ладно, была, во всяком случае разнообразящая претензия на какую-то оригинальность. У буфета стояла очередь, но она шла бысро. За какие-то пять с чем-то, можно было пожрать чего и сколько хочешь. Пища была незатейливой, но свежей, вкусной и обильной. Лосось, говяжьи рёбрышки, печённые на гриле в соусе, курятина, три супа, крутые яйца, овощи и фрукты, включая ананасы, салаты - словом куча всего, за три часа не расскажешь. Наши герои давно уже начали следить за каждым куском, который собирались съесть, даже Катя, у которой, казалось, никакой проблемы с весом не было. Но тут соблазн был уж больно велик и все отвели душу вдоволь. Возращаться решили по набережной. Здесь её называли «River walk». Было красиво, внизу неслась быстрая зеленоватая прозрачная и чистая вода. У каждого казино была своя собственная пристань, соединяющаяся с берегом отрезками крутых ажурными лестниц. На «Колорадо Бель» набережная прервалась. Пришлось идти через всё казино. Жилые отсеки были отдельно. Катя сказала, что стоять здесь дорого, хотя, опять-таки, дешевле, чем где-либо ещё. В бассейнах, устроенных повсюду, плавали крупные разноцветные рыбы, явно привыкшие к подачкам от прохожих. Суетелись какие-то странные, похожие на сорок, двухцветные птицы и громко орали. В реке у берега тоже толклись стайками рыбы и плавали дикие утки. Им кидали и все бросались к пище- кто кого опередит. Дальше, за «Колорадо Бель» набережная шла уже не прерываясь до самого последнего в ряду (и самого первого построенного здесь) отеля “Риверсайд,” и они благополучно дошли до своего. В Лафлине им понравилось. Казино мало чем отличались от ласвегасских, а народу было поменьше - ни суеты, ни толкатни на улицах. Правдв, здесь не было шоу. Но это дело такое - когда смотришь, когда нет. Вечер они провели в казино, играя по мелочам, как всегда, то выигрывая, то проигрывая. Остались вообщем-то в накладе, но много не проиграли. Перекусив в одной из бесчисленных забегаловок тут же, в казино, отправились по номерам. Ибо всё-таки, особено, те кто постарше, устали с дороги. Утром, по совету тех же местных, позавтракали в отеле «Голден нагет». Этот небольшой, всего в три этажа, уютный отель действительно был самородком, в своём роде. При входе устроены были подобия тропических джунглей, текла вода, ниспадал маленький водопад - словом было красиво, а, главное, оригинально и, можно сказать, не безвкусно и аляповато, как это чаще всего можно было увидеть в Америке. Еда здесь была нелохой, а цены невысоки. Вот и хорошо!. А что потом? Решили осмотреться, что тут что вокруг. Повернули налево на Казино Драйв, доехали до развилки и свернули направо. Тут было, в основном, пусто. Всё тот же марсианский пейзаж. Но вовсю шла стройка. Справа были уже какие-то здания, возводилось нечто похожее на торговый цетр, слева- отдельные дома, квартирные комплексы и деревянные каркасы будущих строений. В конце Нидлс Хайвэй упирался в какое-то шоссе. На стрелке указывающей влево написано «Las Vegas- Search Lights,» а вправо- “Bullhead- Casinos.” Туда и свернули, ибо Лас Вегас оставался напотом. Подъехали к ещё одному Т-образному перекрёстку. Справа были казино, а прямо дорога вела на мост. Решили посмотреть этот самый Булхэд. Ширина реки здесь была метров с двести. За мостом дорога опять раздваивалсь. Влево она вела в город Кингсмэн, а, значит, Булхэд должен быть справа. Это был типичный американский захолустный городок с домиками, казавшимися убогими, по сравнеию с домами в ихнем пригороде, но в глубине души Лёнька понимал: дай Господь многим, даже хорошо делающим бывшим советским людям такой «убогий» домик, где было три спальни, все удобства и абсолютно необходимый в этих краях кондиционер воздуха. Здесь же были торговые центры. Вот где, должно быть, немногочисленные жители Лафлина закупают всё необходимое. Проехали миль с десять. Заправились на одной из многочисленных колонок, где цены, по сравнению с калифорнийскими казались совсем копеечными. Развернулись и поехали назад. В Булхэде были кой-какие предприятия, специализированные магазины, учреждения, рестораны и даже отели. Был и парк у реки. Всё как положено. Вернувшись к себе, захотели опять немного побродить. Перешли на ту сторону улицы. В те времена там почти ничего не было, кроме разве что отеля «Рамада» чуть поотдаль. Впрочем, были ещё кой-какие постройки и, в частности, трёхэтажное здание, явно не жилое. Так и оказалось. В здании были врачебные кабинеты, сувенирный магазин, какая-то жираловка типа кафе и контора по продаже недвижимости - real estate. Неожидано для всех, Марго предложила: «Давайте-ка посмотрим что тут». С ней согласились - не всё ли равно. Они оказались в сравнительно небольшом помещении, тесно заставленном столами. У стены стояла непременная копировальная машина и стол с принтером, один на всех. Большинство столов были пусты, только за передними двумя сидели две женщина. Третья виднелась у дальней стены. Видать, гости заглядывали сюда нечасто, потому как та, что справа, видимо секретарша, тут же вскочила и кинулась им навстречу. “Good morning! What can I do for you?” “Oh, we just wanted to find out about real estate and prices…” “Than you are in right place and in right time.” Женщина слева подняла на них глаза от своих бумаг. Это была дама намного за пятьдесят, в теле, но не жирная, с лицом, можно сказать даже миловидным в своём роде, учитывая возраст. “Let’s go and see for yourself and then we’ll talk. I gues, I cannot accommodate all of you in my car. So, follow me.” В подвале был гараж. Пока все рассаживались в микроавтобусе, агентша спустилась вниз на лифте, выехала и сделала знак следовать за ней. «Мам, ты что? Ты серьозно, или так, голову человеку морочишь?» «Я такими вещами не балуюсь, ты знаешь». «А зачем это тебе?» «Тебе это трудно объяснить: ведь у тебя голова совсем в другом направлении работает, но попробую. Во-первых, поверь мне - я знаю, что я говорю - цена этих домов или квартир очень быстро утроится. Во-вторых будет загородный домик, куда самим время от времени можно поехать и людей привезти. Не в гостиницу, как счас, а к себе. Любой из здесь сидящих и другие тоже смогут им пользоваться. Вот так!» Ехали тем же маршрутом, что и утром. Только теперь, у одиноких колонки и магазинчика, агентша свернула влево на единственную мощённую дорогу. Здесь оказалось множество строений на самых различных этапах завершения. Это были отдельные дома и квартирные комплексы- всё вперемешку. У одной такой застройки агентша подала вправо и стала. Фомин остановился сзади. Их повели в так называемую модель - то есть уже отстроенный домик, демонстрирующий каковыми будут все остальные. Домик, конечно. был компактный, но о трёх спальнях, с довольно таки просторной living room, гаражём на два автомобиля и пусть небольшим, но всёже, двориком и такой же лужайкой спереди. С этим всё было ясно. Вышли смотреть конкретные дома, а вернее их расположение в комплексе. Агентша сказала, что часть домов, в том числе и модель, уже купили, и повела их к ещё не купленым домам, которых тоже было предостаточно. Посмотрев несколько участков повыше на горе, Марго ткнула рукой в один. “I like this one and I’m deadly serious of buying it. How much?” Та порылась в своих бумагах. “Ninety.” “All right! Let’s go back and I’m making you an offer.” “Be reasonable. I am from California myself and I know what’s going on there.” “Would be eighty five OK?” “Eighty six.” “Done!” Вернулись обратно в контору. Там заполнили бумаги и Марго дала тысячу залога, в знак того, что она не морочит людям зазря голову. “For how long you’re going to stay here?” “We don’t decide yet.” “We might close the deal in couple days. Where are you staying?” “In Flamingo.” “Do you know what? I have here a couple complimentary suits in Riverside. You can stay there, while we finish. And also, I’ll give you a coupon for a free meal in Riveredge. Sounds good, isnt’t it?” И хотя наши герои никогда не были падкими на “free,” но предложение было уж слишком через чур заманчивым. А в Лас Вегас решили свозить своих гостей на день. Совсем ведь недалеко, каких-то девяносто миль. Они успели во-время выписаться из Фламинго и заняли шикарные номера с видом на реку (rivervew), в которых все с комфортом разместились. Буфет в Риверэдж не был таким хорошим, как в Пионере, но, как вы сами знаете, дареному коню в зубы не заглядывают. В Риверсайде была постоянная выставка старинных автомобилей и было на ней что посмотреть. На следующий же день, с утра пораньше выехали из гостиницы в сторону моста, но повернули налево. Местность казалась дикой, не ведающей человеческого духа, если бы, конечно, не само шоссе да высоковольтки по бокам. Минут эдак через двадцать пять, доехали до основной дороги, идущей с самой сороковки, и свернули вправо. Сначала по обе стороны дороги попадались кой-какие строения, казалось, вросшие в землю и побитые ветром с песком, а затем- та же пустыня без всякого какого бы то ни было признака жилья. Спустя некоторое они время въехали в городок Серчлайт. Их предупредили: в городке этом грабят проезжих примитивнейшим, но весьма эффективным методом. При въезде помещён знак, ограничивающий предельную скорость до двадцати пяти миль в час. Влетающие с пустынного шоссе водители редко обращают на этот факт внимание. И тут, как из-под-земли- полицейский: «Закон нарушила, свисток прослушала, платите, бабушка, штраф три рубля!» Три рубля, разумеется, так, к слову- штраф намного превышал сотню. А постольку, поскольку подавляющее большинство остановленых жило весьма вдалеке от этого забытого всеми места и приезжать в местный суд оспаривать штраф было никак не с руки (к тому же это всегда было делом безнадёжным), то все покорно присылали деньги. Вот так! Но Фомин успел потрёкать с местными и его предупредили. К тому же, они догнали колонну из нескольких автомобилей, из которых хотябы один был осведомлён об правилах игры, и полз медлено. Так что их минула чаша сия. Городок (а по нашим меркам это крохотный посёлочек) был в высшей степени странный. Большинство его немногочисленных строений отстояли на приличном расстоянии от дороги, прилепившись к чёрным каким-то скалам. Вполне возможно, за скалами этими было ещё что-то, но того с дороги увидить никак не можно. У дороги, как всегда была колонка, магазинчик при ней и ещё кой какие лавочки. Цена на бензин была разумная и Фомин свернул туда дозаправиться. Неизвестно ведь когда доберуться до обитаемой земли. К тому же в магазинчике был кофе и весьма нужное заведение, которое все, на всякий лучай, посетили. Через примерно час дорога под прямым углом влилась в другую. Повернули налево. Через какое-то время справа возникло стоящее посредине ничего многоэтажное здание казино-гостиницы и снова пусто. Перешли в один фривэй, другой и наконец вышли на улицу, застренную уютными, утопающими в зелени домиками. Домики были как домики, но Лёньку не покидало стойкое ощущение, что это, «хоть похоже на Россию (Калифорнию, то есть), но только всё же не Россия». То ли домики были малость поменьше, то ли стояли друг к другу малость потеснее, или ему просто так казалось- кто знает. Они въехали в город со стороны, совсем противположной той, откуда все обычно прибывают в Лас Вегас (то есть от пятнадцатого фривэя), и находились там, где живут простые ласвеговцы. По мере приближения к стрипу, всё чаще и чаще стали появляться торговые центры, учреждения и другие нежилые строения. Когда дорога упёрлась в аэропорт, повернули налево. Оставив машину в одной из гостиниц, пошли бродить по Лас Вегас бульвару, заходя то туда, то сюда. Гости были поражены величием и богатством отелей. На шоу их решили не вести: тонкого юмора на английском им всё равно не понять, а бабёхи с сиськами- эка невидаль! Поэтому, походив часа два и отлично отобедав, они ещё походили да и отправились восвояси. На следующий день, часов около трёх, Лайла- так звали агентшу- позвонила Марго на мобильник (та тоже обзавелась этой штукой одной из первых, как только она появилсь) и сообщила: встречный офер восемьдесят восемь тысяч и если она согласна, то может придти оформлять документы. Конечно же Марго согласна- она и торговалась лишь для приличия. В их местности цена такого домика превышала двести тысяч. Пошли все вместе. Марго тут же выписала чек на пятьдесят тысяч, остальное оформили на пятнадцать лет. Месячная плата была смехотворной. В их местности съём однокомнатной квартиры уже обходился в то время около тысячи. Правда, помимо газа, воды, телефона и электричества была ещё одна ежемесячная выплата- в homeowners association, то есть ассоциацию домовладельцев, выборный орган, ведающий текущими делами жилмассива и собирающим средства для внешнего благоустройства и ремонтов. Это Марго платила точно также и в своём кондоминимуме, ничего нового для неё в том не было. Чтобы больше к этому не возвращаться скажем, что наезжая сюда часто и не скупясь, Марго отделала домик, как сама хотела. Достаточно упомянуть деревянные полы в спальнях и каменные в остальных помещениях, особые окна, не пропускающие тепла и пыли, высокого сорта душевые кабины, унитазы и раковины. Марго великодушно разрешала всем нашим героям, влючая Зину с Сёвой, пользоваться домиком, когда они хотят. Но те, почему-то, очень редко находили время на это. Сама Марго тоже была занята, к тому же, ехать за рулём более пяти часов ей было не очень с руки. Поэтому она часто просила Виту с Лёнькой либо поехать с ней, либо съездить самим чтобы убедиться, что всё в порядке, то есть, нигде ничего не течёт, не разбито и всё оборудование, в особености кондиционер, работают, как они и должны работать. Постепено они привыкли к таким поездкам и им даже нравилось проводить время там. Тем более это было на пути к Большому Каньону, рядом с Лас Вегасом и, как они постепено обнаружили, многим другим замечательным местам. А когда через десять лет в Лафлине начался бум, а цены на дома не утроились, как этого ожидала Марго, а учетверились, Лёнька только поразился гениальному бизнесовому чутью своей тёщи. Он так и никогда в жизни не узнает, чем занималась она там, в бывшем Советском Союзе, но тот факт, что она сумела накопить, несомнено, весьма немало и переправить это сюда, говорил сам за себя. На следующее утро наши путешественники отправились в обратный путь: время, отведенное гостям истекало со всё наростающей скоростью, а показать им всего хотелось побольше. Но час провожать своих гостей всё же пришёл, со всей свойственной времени неумолимостью. И тут произошла событие, шарахнувшее всех по голове, да так, что долго потом в ушах звенело. Как у них было заведено, на прощальный ужин собрались все у Лёньки с Витой. Пришли и Сева с Зиной и девочки. Младшее поколение выпивкой не занималось, а разговоры старших им были скучны- у них были свои интересы и они, обычно, держались отдельно. Для них всегда оборудовался свой стол. Ну и вот, по прошествию примерно часов эдак с двух, когда после некоторого перерыва все уселись обратно за столы, к старшим подошла Сима, крепко держа за руку явно чем-то смущённого Сёму. За это время Сима сильно выросла, превратившись в хорошенькую девушку небольшого роста, в которой удачно сочетались лучшие и зининины и севины черты. Она дёрнула Сёму за руку и тот, прочистив глотку, начал на своём смешном русском: «Мама и папа, Катя, дядя Лёня и тётя Вита…» Он сделал паузу. «Дядя Сева, тётя Зина, ну и все остальные… Дело в том, что ми с Симой, ми должны жениться…» Наступила мёртвая тишина. Наивная Зоя просто-напросто растерялась. Она то ведь учила в младших классах, где таких вещей (пока) не происходило. Фомин был ошарашен: он надеялся, что сын сначала выучится, а тогда только… Сева, со свойственным таким как он непоколебимым спокойствием, воспринял новость стойко. И только Зина была удивлена, возмущена, обижена и морально уничтожена. Она сама, такая красивая молодая баба, и вот, теперь ей во цвете лет придётся стать бабушкой! Сначала Зина вскочила, с открытым ртом и выпучеными глазами, не в силах ничего сказать. Потом судорожно налила в свою винную рюмку чуть ли не наполовину коньяку, выпила всё залпом и бессильно плюхнулась на свой стул. Все остльные были в полном шоке. В этой суматохе как-то совсем не к месту опять зазвучал голос Сёмы. «Ви не беспокойтесь, ми всё равно будем учиться...» Внезапно вдруг все вспомнили, как в последние два или три года Сёма и Сима очень много времени проводили друг с другом. На это не обращали никакого внимания: ведь выросли, считай, вместе. У обоих было по автомобилю- Фомин «сделал». А Вита «сделала» страховку. Старшие все на работе... словом чего там уже непонятного. Гостей тепло проводили. Они отправились домой, полные впечатлений об удивительной стране, где просто так покупается дом, а дети сами обзаводятся детьми. Через пару дней, позвонив матери, Катя сообщила о благополучном прибытии Павловских в свой городок. Это приняли к сведению, но все заботы были сейчас о другом. Устроить пышную свадьбу Сёме с Симой просто никак не получалось. Да и что это была бы за свадьба, если жениху восемнадцать лет, а невесте - к тому же ещё и беременной- шестнадцать. Были также, ещё и легальные проблемы, связанные с возрастом молодых, но их быстро решили, выдав обоим родительские разрешения на брак. У Фоминых собрались все заинтересованые стороны, включая Лёньку с Витой, для которых обои были совсем свои. «Если бы я знала,- кипятилсь Зина,- стащила бы ей штанишки и надрала бы бесстыжую жопу ремнём!…» «Брось ты,- пробасил Сева,- себя вспомни! Тебе просто повезло, что не захватила…» Лёньку поразило полное отсуствие у Зины каких бы то там ни было претензий к Сёме. Ведь, по идее, так это он соблазнил «её маленькую невинную девочку». Видать никаких сомнений насчёт того, кто кого соблазнил, у неё не было. «Слушайте, ребята,- вмешался Фомин - это все - куда, как, да почему, да зачем - лишь пустая трата времени. Не по делу. Случилось и случилось, назад не воротишь. Надо думать, что теперь делать. Скажу вот что. Я ведь так тяжело работаю не для того, чтобы себе хрустальный склеп сделать с водопадом. Это для Семёна. Так что пусть идёт учиться, я как-нибудь и его, и Симочку, и дитя ихнее, наше то есть, прокормить смогу…» «Я тоже не бедная,- обидилась Зина- я тоже дочь свою не обижу, хоть она и стерва…» «Зинка!» «Ладно, не буду…» Зина и вправду теперь была не бедной. Посидев с Лией пару лет дома, решила она чем-нибудь заняться. Думала-думала, с Лёнькой советовалась, и наконец всё-таки придумала: Real Estate. Сказано-сделано. Она окончила курсы, сдала экзамены, получила права и пошла к известной читателю Сюзан, у которой было уже своё агенство. Сюзан встретила её радушно. Пожалуёста, работай. Это ведь дело такое. Сумеешь продавать - будешь жить, а не сумеешь - тогда ищи себе какое-нибудь другое занятие. Просто и ясно. И Зина сумела. Секрет её успеха был предельно прост. Молодые одинокие люди очень редко покупают дома. Подавляющее большинство покупателей - это пары, где ему где-то от тридцати двух до сорока пяти, а она под стать. И вот тут-то Зина и нашла себя. Она умела так зазывюще смотреть, так обнадёживающе улыбаться, слегка коснуться руки, что сердце бедного мужика моментально таяло. Конечно, решение о покупке или непокупке дома базируется на множестве факторов, как рациональных, так и нет. Но, если чаша весов колебалась, то очень часто склонялась она в Зинину сторону. При том, так флиртовать надо было очень умело, чтобы не перегнуть палку и чтобы жена не заметила, иначе она, даже вопреки своим интересам, схватит своего суженого за рукав и уволокёт подальше от этой конторы. Дальше вот такого умелого лёгкого флирта Зина, естествено, не шла. Со свойственой американцам прямотой при разговоре об этих делах, Сюзан предупредила Зину, что если она даже заподозрит о каких бы то ни было контактах с клиентом помимо дела, то им придётся расстаться. С каждого проданого дома у Зины оседало в кармане от двух до шести тысяч. Иногда за месяц зарабатывала больше, чем за год в институте. Закончив сделку, она со строгим и деловым видом вручала новым домовладельцам все необходимае для эскро бумаги. От дружелюбия не оставалась и следа, только в серых глазах её поблескивали озорные искорки. Мужик, естествено, чувствовал себя оскорблённым в лучших чувствах и разочарованым, но никому, даже самому себе, не посмел бы он признаться в том, как легко клюнул на примитивную наживку. Имея доступ ко всей информации и, при том раньше всех, Зина нередко выгодно покупала дома, которые вот-вот должны были забрать за неуплату ссуды. Потом, после некоторого ремонта, дом продавался по цене иногда в несколько раз большей, чем за него было уплачено. Таких вещей Сюзан не запрещала, ибо это была нормальная практика в ихнем бизнесе и, при том, совершено легальная. Недалеко от Лёньки жила женщина, которую он окрестил «весёлая вдова». На самом деле никакой вдовой она не была. Когда её муж-инженер в то тяжёлое время долго не мог найти работу, он его послала «на хутор бабушек ловить». Сама же жила то с одним ёбарем, то с другим. Она и раньше была не дура выпить, но когда очередной ёбарь, не выдержал её несноснейшего характера и сбежал, то она больше никого не завела и спилась окончательно. За дом, естествено, платить не собиралась. Лёнька как-то рассказал об этом Зине. Та быстро навела справки и вовремя: дом вот-вот собирались забрать за долги. Зина наведалась к бабе и та согласилась продать ей дом всего за сорок тысячь, правда, наличными. Во избежании недоразумений Зина оформила всё в эскро честь по чести. Слова нет, «весёлая вдова» успела малость запустить своё жильё, но это было для Зины не проблемой, и вскоре она переехала торжествено в огромный двухэтажный дом, совсем рядом с Лёнькой и Витой. Теперь видились часто, а девочки, те вообще, пропадали у Вертицкмх. Лия бегала за Витой как собачка, предано глядя на неё своими огромными серыми глазками, да и выросшая на их глазах и руках Сима тоже как своя... Ладно, постановили, найдя какого-нибудь реформистского равина, который согласился бы совершить обряд и выдать брачный контракт - катубу, устроить хупу во дворе у Лёньки, чтоб было ни вашим, ни нашим. Найти равина оказалось нетрудно. Зина пошла в синагогу, куда Сима и Лия ходили в детский садик, а сама Зина с семейством появлялаксь три раза в год, и объяснила равину ситуацию. За ценой, она пообещала, никто не постоит. Равин сказал, что для него это будет слишком уж too mucho, но такой-то может согласиться. И, назвав имя, дал номер телефона. Тот второй, за пять сотен согласился. Гостей не приглашали, ибо, как мы уже это заметили раньше, хвастаться было нечем. Из посторонних была лишь Сюзан, которая отнеслась к происходящему весьма спокойно. Как и саму службу, реформисты проделывали свои обряды легко и быстро. Молодых вскоре объявили мужем и женой и они скромно уселись за свой стол вместе с другими детьми. Вместо шампанского их поили шипучим яблочным сидром. Старшие же, выпив кто что хотел, чино и негромко беседовали. В десять разошлись Пошли провожать молодых домой. Жить им было где, ибо Зина, перебравшись в новый дом, старый ни продавать, ни сдавать не стала, рассчитывая сорвать куш на повышении цен на недвижимость. Вот тут-то он и пригодился. Пусть поживут пока, а там видно будет. Лёнька, конечно же, от всего сердца и всей души, искренне желал детям всего наилучшего. Но пока шли домой, разные кривые мысли лезли в голову. Обычно, яблоко от яблони далеко не падает, и если Cима окажется такой же ебливой, как и её мать, то это лишь только вопрос времени, когда она начнёт изменять Сёме направо и налево. Да и тому ведь тоже встретятся в жизни многие девушки и бабёнки, смотрящиеся лучше и интересней, чем Сима, и придёт в голову неизбежная мысль о совершённой, по молодости и глупости, ошибке. Из школы Симе пришлось уйти: замужним и беременым, а уж, тем более, и тем, и тем, посещать обычную high school не разрешалось. Какое это ханжество! Большинство школьниц факалось с кем только сами хотели и сколько хотели. Лучше б уж они были замужем - и то ****ства меньше. Но имелась здесь и специальная школа для таких вот, как наша Сима матерей-малолеток. В основном ученицами были латинки и обезьяны (таково было условие для получения вэлфара). Эти друзья, подруги точнее, учились кое как. И спрашивали не строго: чего с них возьмёшь. Но попадались и белые, как одна, у которой уже в двенадцать лет был ребёнок от филипинца. Лёнька называл таких «белыми обезьянами». Сима же оказалась единственой в этой школе законной женой. Научиться чему-либо в такой школе было трудновато и Зоя взялась за обучение своей так внезапно обретёной невестки сама. Самым тяжёлым для всех был, как это ни парадоксально звучит, английский. На нём засыпались многие американцы, даже третьего, десятого, сотого поколения. Зоя же знала язык в совершенстве. Она натаскала Сёму, теперь стала учить Симу. Лёнька с Катей руководили занятиями естественными науками- физикой, математикой и химией, Вита - историей и географией. Сёма же, сдавши успешно SAT, где английский составлял добрую половину, поступил в тот же USC по специальности бизнесовая администрация. Выпускникам этого ВУЗа всегда была обеспечена престижная высокооплачиваемая работа. Это было самое лучшее наследство, которое Фомин мог только оставить своему сыну. Но, к сожалению, мало кто это понимает. Симины занятия пришлось ненадолго прервать в связи с рождением ребёнка. Это был крепенький бутуз, которого, к вящему удовольствию Виты назвали Беней. Со дня рождения оказался он сказочно богат. Шутка ли! У него две бабушки, два дедушки, молодые ещё совсем прабабушка и прадедушка, и, вдобавок к этому, ещё и прапрабабушка, да Лёнька с Витой. А Сёма с Симой как с цепи сорвались. То ли совсем ни о чём думать не желали, то ли с такой мощной поддержкой ни о чём не беспокоились - кто знает. Едва Бене исполнилось восемь месяцев, как наружу уже просочились слухи: Сима снова беремена. Как это обычно бывает в подобных случаях, слухи подтвердились. И опять все наблюдают через стекляную стенку вновь пришедшую в этот мир крепкую и здоровую девочку. Её Сима тут же поспешила назвать Виолетой в честь обожаемой ею подруги детства и наставницы. А ещё через девять месяцев история повторилась. Мальчика в честь деда назвали Эндрью. Тут уж Лидочка, которая старалась ни во что не вмешиваться, да и была ужасно занята, не выдержала. Позвав парочку к себе, сказала им, что если они будут продолжать и дальше в таком же духе, то Сима тогда истощится и начнёт производить на свет неполноценных детей. «Ещё один раз,- пригрозила она Симе,- и тебе придёться познакомиться с моим скальпелем. Я лично перевяжу тебе трубы». То ли угроза подействовала, то ли сами Сима с Сёмой малость подросли или поохладели друг к другу, но ежегодные беремености прекратились. Сама же Лидочка, между тем, закончив основной курс наук, сдала с отличием неимоверно тяжёлый тест, продолжавшийся шестнадцать часов в течении двух дней. Теперь она была МD, доктор медицинских наук, но ещё без права практиковать медицину. Для этого ей надо было пройти практику, именуемую, как читатель уже знает, резидентатурой и сдать ещё массу экзаменов. Лидочку оставили в университетской больнице. Её явно натаскивали в профессора медицинской школы и старались держать под руками. Лидочка надежд и ожиданий не обманула. Полная непоколебимой решимости стать хирургом и обладая твёрдой нетрясущейся рукой и верным глазом, она как нельзя лучше подходила для этой профессии. Сначала ей доверяли отдельные неответственные части операции, как, скажем, швы, потом - всё более и более, работы, требующие уменья и опыта. Не станем скрывать, не раз и не два, и даже не десять раз бывало, когда неусыпно следящий за ней руководитель практики или просто хирург, ответственный за операцию, предотвращал Лидочку от неверного шага, могущего повлечь серьозные последствия, но это был нормальный процесс обучения. Очень скоро ошибки стали происходить все реже и реже. К середине второго года, ей, правда под наблюдением, поручали самостоятельные легкие, а затем, и средней сложности операции. Перед каждой такой операцией, она составляла план, с мельчайшеми подробностями описывая не только нужные действия, удаление и реконструкцию тканей, но и возможноые неожиданости и что она в этом случае собирается делать. Лидочка даже сама не знала, что изобрела один из методов обучения молодых врачей. Это, наряду с лидочкиными успехами, ещё раз подтвердило правильность выбора сильными медицинского мира, кандидата на пополнение своих рядов в связи с предстоящим через несколько лет уходом одного из них на заслуженый отдых. Лидочке, разумеется, об этом ничего не говорили. Её просто-напросто усилено натаскивали и не только в оперировании, но и, тоже, в диагностике. Приходил больной, жаловался на здоровье. Лидочка распрашивала, осматривала, ощупывала, затем писала на экране диагноз, а точнее-вернее, своё предположение. Если врач кивал головой, она продолжала дальше, стараясь при том, если только можно, избежать операции. И это тоже ценили. Англо-говорящих больных присылали всегда лечащие врачи-терапевты. Руско-говорящих, попавших как-то в университетскую больницу, посылали чаще всего к Лидочке, даже если не предполагалось хирургическое заболевание. Ошибаться Лидочка не имела права, ибо, когда больной попадал к ней среди ночи, в выходные или в праздники- а такое случалось нередко - спросить было не у кого. Всё это требовало усилий, намного превышающих человеческие возможности среднего индивидуума, но Лидочка не была заурядной персоной. Она была кандидатом во врачи, а по сему физически и психологически выносливой, целеустремлённой и увереной в себе. И жестокие условия обучения только шли ей на пользу: она быстро набиралась опыта, знаний и уменья, столь нужных для нелёгкой и ответственной своей профессии. Для остальных же наших героев жизнь текла, как равнинная речка, не без омутов и перекатов, но вообщем-то спокойно, без ожидания особых неожиданостей. Единственным событием замутившим это плавное течение, стали для них массовые беспорядки в Лос Анжелесе в конце апреля-начале мая 1992 года. Лёнька и раньше знал какой сволочью было нигерьё, обитавшее в районах Ваттс, Крэншоу и в Комптоне. Они жили за счёт налогоплательщиков и совершали никак не меньше восьмидесяти пяти процентов всех преступлений в их местности. Если они не убивали, то они грабили, если не грабили, то воровали, если не воровали, то тогда мошеничали, надували, совершашали всяческие аферы. Казалось бы, что можно украсть на кладбище? Нет же! Это только «казалось бы!» И там они умудрились продавать занятые могилы, вырывать и выбрасывать из них недавно захороненых покойников, подсыпать пепел под гробы. Это было не только воровство, это было святотатство. Бесясь с жиру и от сытого безделья, нигера только и ждали случая побузить. Такой случай вскоре предстваился. Наглый, умствено отсталый, да ещё, в добавок к этому, и накачаный алкоголем и наркотиками, черномазый обезьян по имени Родни Кинг удирал от полиции. Обычное в этих краях дело. Скорость была до ста миль в час и это можно объяснить лишь чудом, что никто не попался на пути погони. Газеты и теленовости были переполнены сообщениями, когда удирающий от полиции дикарь - а им всегда был или нигер или мексиканец - убивал совершено невинных людей, сам отделываясь лишь лёгкими царапинами и лёгким же испугом. Но когда этого, наконец, удалось остановить и выволочь из машины, то он не реагировал на команды и даже удары дубинкой. Он то ведь был под наркозом, а посему не чувствовал боли, а лишь тупо, бессмыслено улыбался. Полицейских здесь стреляют, причём, такие вот как этот, и они справедиво требуют, чтобы любое их распоряжение выполнялось немедлено и бесприкословно. В противном случае, применяются все средства в распоряжении полицейского, включая и дубинку: ведь для этого его нею и вооружили. Всё что полицейские тогда делали, так это всего-навсего пытались привести к общему знаменателю непокорного нарушителя. Какой-то хер заснял эту сцену, рассчитывая выгодно продать этот материал какому-нибудь каналу телевиденья. Получил он от *** ушки и от ****ы дверцы, а арабо-коммунистические средства массовой дезинформации, не побеспокоившись даже разобраться в чём дело, раздули историю, как тут выражаются out of proportion. Каждый день нигера убивают сотни ни в чём не повинных людей - а пресса и телевиденье хранит по этому поводу гробовое молчение. Но стоило жертве, защищаясь, или полиции, делая свою работу , убить или нанести повреждения одному из них, как сейчас же подымалась бешеная свистопляска. Так было было и на этот раз. Кончилось тем, что бедных полицейских отдали под суд. И это за добросовестное исполнение своих обязаностей! К счастью, у присяжных нашлось достаточно здравого смысла оправдвть подсудимых. И тут нигера и немедлено примкнувшие к ним мексиканцы принялись громить, грабить, бить, убивать и жечь всё на своём пути. Пока толпы озверевших дикарей бесчинсвтвовала на улице, что же в это время делала полиция, насчитывающая девять тысяч чинов в своём личном составе? А ничего. Мэром Лос Анжелеса тогда был некий Том Брэдли, сам черномазый обезьян, который когда-то, будучи полицейским, вступил в перерекание с Хрущёвым во время визита того в Лос Анжелес. С тех пор популярность его стала расти и он даже пытался избраться губернатором Калифорнии. Он с треском провалился, и не только за свою чёрную шкуру, но и за лево-радикальные взгляды. Так вот, повидимому, этот самый Брэдли больше всего на свете переживал за своих «солнечных братьев», чтобы им было безопасно вымещаить свою жажду «крови и мяса» на ни в чём неповинных мирных лосанжелевских обывателях. Он не только запретил полиции как бы то ни было ни во что вмешиваться, но ещё и издал приказ, запрещающий продавать патроны. И это в то время как нигера захватили оптовую оружейную базу «Бауэрс» (которую, почему- то никто не охранял), обзаведясь тысячами едениц оружия и миллионами патронов. Не пострадали лишь те, кто, запасшись заранее оружием и боеприпасами, встретил толпу погромщиков градом пуль и картечи. Вот корейцы, например, вооружившись чем попадя, в том числе и дорогими двустволками, открыли по толпе огонь и она разбежалась. К сожалению, этим огнём был убит и один из своих - молодой и красивый кореец. В другом конце города, выходцы из Израиля приветсвовали погромщиков точно также и с тем же результатом. Потерь у них не было. И вообще, как Лёнька потом прочёл в «American Rifleman», каждый раз когда даже отдельные личности брались за оружие, пусть это были совершено неподходящие для такой цели стрелковые инструменты, им всегда удавалось сохранить не только свою жизнь, но и потом и кровью нажитую собственость. До лёнькиного городка беспорядки не дошли: тут бузить было некому. Все смотрели их по, падкому на сенсации, девятому каналу местного телевиденья, транслирующему события непрерывно. Всё началось с безобразной сцены, когда группа нигеров вытащила из кабины водителя грузовика и избила чуть ли не до смерти. Полиции нигде не было видно. Шофера спас другой негр. Между тем, ввиду полного бездействия полиции, решили отмобилизовать Национальную Гвардию. Нормально этот процесс занимает неделю и это в то время когда дикари бесчинствовали сейчас. А тут ещё начали переругиваться кому платить за патроны. Да, в конце то концов, дайте каждому по пятёрке- пусть пойдёт и купит в магазине! Нет же! Когда солдаты, наконец, появились на улицах, беспорядки начали утихать сами собой: пришло время получания вэлфэровских чеков. Почту в обезьянники не носили, в связи с погромами, и здоровенейшие громилы - хоть его в плуг запрягай - из поколения в поколение не проработавшие ни одного дня в жизни для прокорма самих себя, стояли в очереди за народными деньгами, силой отобранными у тяжело работающих честных людей. А идиоты-добровальцы - в основном белые - расчищали сотворённое ими месиво. События сии повлияли сильно на жизнь тогдашней южной Калифорнии. Даже тем наивненьким, кто искренне верил, что «полиция меня защитит», стало ясно: полиция не только не сможет этого сделать, но и не захочет. И все кинулись покупать оружие. Как это всюду водится, большинство преподавателей коледжа были махровыми дремучими либералами, для которых даже сама мысль иметь оружие казалась более греховной, чем желание вытесать себе идола из обрубка бревна и молиться ему. И вот к лёнькиному неописуемому удивлению такие вот, в том числе и женщины, приходили к нему и начинали издалека: «I'd heard your other daughter is some shooting chаmpion of the sort...» Они почему-то считали, что и Лёнька обязан был быть экспертом по оружию (и, представьте себе, попали пальцем в небо!). Заканчивали смущёной просьбой помочь в выборе и покупке оружия. «I am against guns, I hate guns, but you see...» Лёнька и понимал, и помогал, чем мог, вплоть до того, что сам ходил с ними в магазин, показывл, рассказывал, выбирал. В одном из таких магазинов довелось ему увидить как немолодая уже женщина покупала riot gun - карабин-дробовик со стволом восемнадцать дюймов, предназначеный для стрельбы исключительно по людским целям, ибо на охоте и на стенде от такого оружия проку никакого. Лёнька, конечно, знал, что американки да покупают оружие. В подавляющем большинстве это были пистолеты. Иногда женщина-охотник или женщина-стрелок могли приобретать инструменты своего спорта, но riot gun - это уж слишком! Жителями южной Калифорнии (да и не только ими) было накуплено столько оружия и боеприпасов, что нигера никогда больше не посмели устраивать погромы, ибо причиняя людям неисчислимые страдания, сами они страдать не желали. Фомин: Да, нигерьё распустили, слов нет. Но если подумать хорошо, то это плата за свободу. Вот возьми Советский Союз бывший. Или Китай. Там, конечно, такие вещи невозможны. Сразу и танки на улицах, и солдаты... А тут и они могут, но и ты можешь. Я лично эту чёрную сволочь не боюсь. У меня ружьё есть. И право им воспользоваться для защиты своей жизни. Не то, как это в Азербайжане армян погромили. У тех ничего не было. А что касается вэлфэра, то пока общество богато, им его будут платить. Но если дела и дальше пойдут, как сейчас они идут, то скоро платить будет нечем и придётся им себе работу искать. Валера: Ни одно общество не может быть по-настоящему свободным без права граждан этого общества иметь и носить оружие, и возможность защищитить себя и других этим оружием. Иначе, как, например, в бывшем Советском Союзе и в постсоветской бывшей российской империи, репресивное правительство в союзе преступностью сведут любую свободу не нет. Вот возьмите хотябы «сталинскую конституцию». На бумаге это самая свободная конституция в мире. И что!? Какая «свобода» была при Сталине - это все знают. А сейчас там вот вроде бы как и демократия, а всё равно, что это за свобода, если бизнес делать нельзя, да и на улицу выйти опасно. Не только имущества - жизни легко лишиться. И всё из за того, что правительство, мало того, что вместе с преступниками отбирающее плоды труда тех, кто хочет трудиться, мало того, что абсолютно ничего не делающее для защиты законопослушных граждан, но ещё и, запретило оружие, лишивши их всяческой возможности защитить самих себя. Лёнька: Никогда нельзя полагатьсяя на правительство и органы власти для обеспечения своей безопасности. Даже в таком правовом государстве, как США. Правовое государство наказывает преступников потом, после того, как нападение уже произошло и ущерб (а это может быть и твоя жизнь) уже нанесен. Вот поэтому, единственная security, на которое ты можешь рассчитывать - это ружьё в руках да тяжёлый кольт на поясе. Так всё и произошло. Почти всех участников погрома разыскали и как-то наказали (убитым, искалеченым, потерявшим нажитое тяжким трудом имущество, от этого, конечно же, стало намного легче). Не нашли лишь обезьяна с дробовиком в руках, участвовавшего в избиении шофёра. Главному зачинщику, бросившему булыжник на голову водителя, некоему Вильямсу, в свои двадцать с лишком лет уже отпетому матёрому преступнику, со сроками, данными ему, превышающими его вораст, так вот, ему дали цельных десять лет. Как водится в Америке (и не только в ей одной), через два года его выпустили, он опять натворил что-то, ему опять дали десять лет и опять через два года выпустили...И тд и тп... Со стороны правительства расследовать беспорядки назначили всем известного Воррена. Да, да, того самого, расследовавшего убийство Кеннеди. Никакого доверия к мелкому человечешке этому у Лёньки не было. Ибо он вдоволь настрелялся из своих и чужих винтовок с оптическим прицелом и ему было ясно яснее ясного, что Освальд, как явствовало из его биографии, патологически неспособный к стрельбе, да ещё и со своей изношеной солдатской винтовкой, прицелом и залежавшими со времён войны патронами, просто ну никак не мог попасть три раза подряд в одну точку по движущейся мишень на расстоянии шестьсот метров. Да ещё за рекордно короткий срок произведя три метких выстрела из винтовки со скользящим поворотным затвором. Такого просто-напросто не бывает, потому что не может быть никогда. И тем не менее, комиссия Воррена постановила: президента убил Ли Харви Освальд, действующий в одиночку. Ха, ха и ещё раз ха! А Джек Руби (тоже, естествено, действующий в одиночку) был тщеславной личностью, готовой даже умереть ради известности. И это тоже была пренаглейшая ложь! Лёнька не раз и не два смотрел видиозапись убийства Освальда. Туда пускали по пропускам, и все стояли не менее чем метрах в пяти от процессии. И вдруг, откуда не возьмись, появляется Руби, неспеша приближается к Освальду, неспеша вставляет ему в печень свой револьвер и надавливает на спуск. Как это постороннему дали подойти вплотную к арестанту, подозреваемому в таком страшном преступлении? Почему идущий справа от Освальда прездоровенейший полицай не схватил дохлого еврейчика за руку? Ааааа! Сколько таких «почему» в этом деле и ни на одно из них комиссия Воррена никого вразумительного ответа не дала. Стоило ли удивляться, что вместо того, чтобы потребoвать отменить вэлфэр и привести чёрную сволочь к общему знаменателю, Воррен начал сюсюкать о каких-то там реформах... в полиции. И Лёнька и не удивлялся. Как читаталь уже знает, люди сделали выводы сами, и притом, правильные. И жизнь продолжалась. Лёньке нынешняя Америка напоминала предцезаревский период Римской Империи. Древний Рим, как и теперешние США был самым передовым государством в мире. И так же, как и в древнем Риме, безсовестные беспринципные политики давали плебсу «хлеба и зрелищ», а те, взамен, голосовали за них. Плебсом были эти вот самые нигера, а «хлебом и зрелищами», естествено- вэлфэр. Как и в древнем Риме и плебс и политиков содержал работающий народ - предприниматели, врачи, профессора, работяги и служащие всех типов и видов - на которых налагали всё новые и новые налоги. Гай Юлий Цезарь и власть то захватил из самых лучших побуждений - разрубить по хорде этот порочный заколдованый круг. Но он не захотел понять, что, как метко подметил это Булгаков, «люди не только смертны, они ещё и внезапно смертны». И Цезарь был убит заговорщиками, не успев ничего сделать. А вот институт демократии был им разрушен и дорога для Калигулы и М;рия расчищена. При демокрактии дрянь очень плохую можно хотябы заменить дрянью чуть поменьше. При абсоютной монархии, да ещё такой, какой она была тогда в Древнем Риме, процесс смены правителя очень часто был непредсказуем. Так что, какой бы ни гнусной, отвратительной и несправедливой была эта самая демократия, альтернативы ей пока что нет и приходиться, скрепя сердцем, с ней смириться.
Однажды Лёнька зашёл проведать своих родителей. Принёс, как водиться, всего понемного- курятины, рыбы копчёной и свежей, овощей, фруктов, кофе, чаю и молока. Посидев где-то с часок, поев из вежливости и обсудив все возможные только темы от цен на продукты до текущей политики, он засобирался восвояси. Мать с отцом не старались его удержать, ибо были они благодарны за заботу и понимали - у сына какая ни есть, а своя жизнь. В коридоре встретилась ему соседка. Он видел её и раньшее, но ему никогда не приходилсь с ней говорить. На этот раз она заговорила первой. «Скажите пожалуйста, Вы Леонид, отец доктора Лидочки? Зайдите к нам, пожалуйста. Я понимаю, Вы тоже человек занятый, мы Вас долго не задержим...» Она очень и очень просила, чуть ли не умоляла и Лёнька, будучи от природы добрым и отзывчивым не посмел сказать «Нет». Квартирка была точно такой же, как у Верицких, только здесь, видно, очень любили готовить, потому как стоял стойкий запах еды - варёного, тушёного, печёного. «Меня зовут Рима, а вот мой муж, тоже Лёня, как Вы...» «А отчество?» «Тут, в Америке отчество не в ходу, так что зовите нас просто Лёня и Рима. Так лучше будет… Я хочу Вам рассказать, какой замечательный врач Ваша дочурка. Представляете, у меня тут всё время болело, - она показала где-то под ложечкой, - к кому только не обращалась - никто ничего не находит. Всё на сердце грешили. А Лидочка Ваша посмотрела, с первого же раза процедуру назначила, знаете такую, кишкой в рот, а потом таблетки выписала - и как бабка пошептала.» «Она ещё даже не врач, только практикант...» «Это ничего. Если она так своё дело знает, то она без труда всё пройдёт, что ей положено пройти, и станет врачём - лучше не найдёшь... А Вы знаете, что скоро Пейсах, ну Пасха наша еврейская. Мы тут сейдер устраиваем, не хотели бы Вы придти? С супругой и Лидочкой, если можно». Лёнька хотел. В разное время по разному поводу побывал он в разных синагогах, чаще всего в зининой. И на Пейсах был, и в Судный День. Зине с Севой, конечно всё было похую, но его, Лёньку не покидало чувство, что это через чур уж легко и просто, не так как на самом деле оно должно было бы быть. И на сейдере тоже был разок, но так ли там всё было, или не так - о том у него своего мнения не имелось, ибо он сам не знал, как надо. Подумав, Лёнька решил согласиться. От отца с матерью он слышал: Липовецкие очень религиозные люди. Такие в реформисткую синагогу не пойдут. Кто знает, может через них он найдёт место, куда можно будет ходить часто, не испытывая чувства незакончиности происходящего вокруг ритуала и несоответствия его неизвестному «тому как на самом деле надо». За Лидочку он ручаться не может, а они с Витой придут. И они пришли.
Лёнькины родители сидели уже у Липовецких: их тоже пригласили. Лёнька принёс хранившуюся у него целую вечность брошурку «Агада шел Пейсах», на русском языке, какую вскоре по приезду всучили ему любавические хасиды. Они с Витой, несмотря не категорическое предупреждение ничего не приносить, всёж-таки прихватили пару бутылок вина с вензелем «Kosher for Pаssover». Нельзя же в гости с пустыми руками. На столе, в пластиковой тарелке с отделениеми был набор, описаный в лёнькиной брошюре: куриная косточка, крутое яйцо, зелёный листовой салат, смесь тёртых яблок с орехами и корицей, картофелина и немного хрена. Сам хозяин седера, как и положено, восседал во главе стола в кресле с подлокотниками, положив руку на подушечку. Перед ним, накрытые полотенцем, лежали круглые мацы. Повсюду на столе стояли бутылки кошерного вина. Дети Липовецких и старшие внуки присуствовать на этом седере почему-то не соизволили. Толи чем-то заняты были, толи не интересовались, а, может организовали сами или пошли к кому-то другому. Но зато прислали двух самых младших- так было надо, как потом оказалось. Седер начался с молитвы над вином. Лёньку поразило то, что хозяин читает на иврите. Ему приходилось встречать «наших», удравших из Израиля. Эти то, конечно же, знают иврит. Но, как он это себе представлял, Липовецкие никогда в Израиле не жили. Странно. Между тем пилось вино, елись яйца, хрен и читалась Агада. Когда очередь доходила до Лёньки с Витой и лёнькиных родителей, то они читали из своей брошюры по русски. Дети взяли по маленькому кусочку мацы - за этим их и послали сюда. Был обед. У детей начали выкупать афикоман- этот самый кусочек мацы.Это была традиция седера. Родители, видать, проинструктировали чада свои не просить у бабушки с дедушкой того, чего они не могут себе позволить, и те так и сделали. Оба попросили недорогую электронную игру. Лёнька спросил у хозяина, откуда тот знает иврит. «Родители научили». Детство обоих прошло в бывшем местечке, где сильны были ещё старые традиции. Даже там они ходили в синагогу и их не трогали. Как, впрочем, и тех, кто ходил в церковь.
Прощаясь, Рима спросила Лёньку, не хотел ли бы он, если сможет, конечно, придти завтра на пасхальную службу. Это будет с девяти-тридцати до часу дня, не больше. По счастливой случайности, у него как раз не было в это время занятий и он решил посмотреть ещё одну синагогу. Как там у них. Лёнька поинтересовался, какого направления придерживается сей дом молитвы. Любавичи - был ответ. То есть, те самые, кто по приезду так настойчиво добивался права на их души. Но у них, бывших советских людей, такая нахрапистая тактика тогда вызвала вполне естественую негативную реакцию. Теперь, по прошедствию стольких лет, реакция эта притупилась, забылась и он решил, как тут говорят, «дать хасидам шанс». «Только, пожалуйста, не заезжайти туда в ихний паркинг лот. Там не принято в субботу и праздники водить машину. Недалеко «Альберсон» есть, большая плаза, там вот и оставите». Так он и сделал. Запарковавшись поближе к улице, прошёл где-то с четверть мили, пока не увидил вывеску «Congregation Adat Zion», а ниже “Chabad of…” Дальше шло название городка, где сиё учреждение размещалось. Мы ведь с вами договорились: ни один конкретный городок, где обитают наши герои, назван не будет. Участок земли под синагогу и прилегющие к ней службы, хоть и был не мал, но скромен по сравнеию с реформискими и «консервативными». Видать по всему, хасиды особой популярностью не пользовались. К лёнькиному удивлению во дворе стояло некоторое количество автомобилей, но по опыту своему он не стал спешить с выводами, пока полностью не разберётся что куда, к чему и зачем. Зал для молитвы был разделён легко сдвигаемой перегородкой на мужскую и женскую половину. И то правда! Какая может быть молитва, если рядом сидит аппетитная бабёха. Липовецкие уже были там. Леонид выдал ему талес - специальную накидку для молитвы и книгу. Книга была на иврите с английским переводом, специально для Пейсаха. Служба ещё не началась. К Лёньке подошёл равин. Что это был имено равин, можно было узнать по пейсам, бороде и одежде. Представляться не стал, но и расспрашивать тоже. Спросил только как звать и откуда он. Равину было слегка за сорок на вид. Это был мужик плотный, роста, пожалуй, среднего с округлым овалом лица и лысиной, едва прикрытой ермолкой.
Служба была длинной и для Лёньки мало понятной. Она шла только на иврите, иногда лишь раби напоминал на какой странице смотреть и когда надо встать. Впрочем. это последнее Лёнька делал, наблюдая за окружающими. Где-то в одинадцать вынесли свитки Торы. Все касались их, кто талесом, кто книгой, кто рукой а затем целовали предмет, прикасавшийся к торе, а находились и такие, кто подходил и целовали весь свиток. Лёнька воздержался, потому как не понимал, зачем это. Потом читали из одного свитка, другого, торы были подняты, на них одеты чехлы, а следом прочитан был отрывок из книги пророков, который назвали «хафторой». После была короткая молитва, и Торы вернули обратно в шкафчик. Кажый раз, когда шкафчик, именуемый «аrс», то есть ковчег завета, открывался, все должны были вставать. Перед возвращением, свитки поднесли к женской половине. Держащие свитки отвернулись, а женщины по очереди прикасались к ним, как это уже сделали мужчины раньше. Раби говорил о значении праздника Пейсах, как евреям надо быть благодетельными и щедрыми, то есть не жалеть денег на нужды синагоги. Это было понятным и естественным: ведь заведение сие могло функционировать лишь на пожертвования верующих. Никто и копейки им не даст. В разгар последовшей за проповедью службы раби объявил: “Kohanim, please, prepair for blessing.” И тут Лёнька вдруг вспомнил: он ведь тоже коэн. Поднялся и пошел вместе с другими немногими мужиками, откликнувшимися на призыв ребе. Прошли в кухню, где другие по очереди поливали им из двуручной кружки. Вдруг: «Подставь одну руку. Так. Другую». Три раза полили на каждую руку. Вытерлись бумажными полотенцами. Вернулись к алтарю. “Take off your shoes. Cover your head with the talles. Now watch others and do what they doing.” Так он и сделал. Все сначала повернулись лицом к стене. Вслед за раби повторяли слова из которых он понял только «Ай, я, я, яй». Повернулись к прихожанам. В его сидуре в этом месте значилось значилось “Priestly blessing,” стало быть выходило, они благославляют собравшихся, что коэн и должен делать. Теперь он знал как. “Шкоах коаним,”- это, должно быть, благодарность на иврите. Служба вскоре завершилась.
Лёньку поразила завершённость всей службы. Никаких упрощений, никаких сокращений, никаких поблажек. Да, он не знал, как оно должно быть, но похоже на то, здесь были ближе всего к этому, ибо у реформистов и «консерваторов» ничего даже близко похожего не было. Лёнька решил походить сюда немного, осмотреться что здесь к чему. И когда Липовецкие робко стросили может он придти и завтра, он ответил: завтра не могу, но в субботу попробует придти. И пришёл. Служба чем-то напоминала пасхальную, но велась с другого Сидура. Перед алтарём и «ковчегом» был размещён большой стол, а ближе к женской половине- что-то чем-то похожее на трибуну, с которой раби обращался к прихожанам. Во время чтения Торы у большого стола стояло, кроме равина ещё несколько человек. И вдруг один их них обратился к Лёньке: “Leonard ben… What’s your father name?... Yuriy.” И Лёнька смущёно встал, подошёл ближе. Но там были всё понимающие, всегда готовые помочь, подсказать. Touch here. Kiss your talles. Then here. Kiss your talles. All right!” После этого дали бумажку с транслитерацией. «Боруху эс аденой хамвоэйрох…» Лёнька читал кое как с трудом, запинаясь - и ничего. Никто не смеялся, никто даже и слова не сказал. Когда его сменили, вызвав кого-то другого, его спрашивали за ближайших родствеников по той же схеме - имя родственика и имя отца. Лёнька сумел сообразить, что бен - это сын, а бат - дочь.Вот, скажем Вита была Вита, бат Захар, а Лидочка - Лидия бат Леонард. Потом все стремились пожать Лёньке руку, словно это было так уж чрезвычайно важно. Чудно как-то! И опять-таки решил он воздержаться пока до поры-до-времени от скоропоспешных выводов. Надо во всём разобраться. После службы его тёзка Липовецкий объяснил: он, Лёнька, как хочет, конечно, но у них принято присылать какие-то деньги. И не за то, что вызвали к торе, а за молитву о здоровье его самого и близких- Ми Шебера. На вопрос сколько послать-сотню?- сказали двадцатки на первых порах хватит.
На следующей неделе, в понедельник, Лёнька, заодно и заскочив к своим, взял у Липовецких адрес синагоги. Выписал чек, уложил в конверт, да и отправил его тут же. Он стал посещать субботнюю службу сначала через раз, потом почти каждую неделю. Постепено, по собственным наблюдениям, из вдоволь имеющейся литературы и бесчисленых сайтов на Гугле он более-не-менее неплохо разобрался, кто они такие любавические хасиды, чем они отличаются от остальных течений в иудаизме и что у них с этими остальными общего. Хасидское движение возникло в конце восемнадцатого века на Украине в знак протеста против засилья и произвола кагалов - советов, распоряжающихся делами еврейских общин. В кагалах этих заправляли дремучие клерикалы-равины и те, кто делал лучше других. Властям же на местах кагалы были очень удобны - не надо было разбираться в этих абсолютно непостижимых жидовсих делах - и они их всячески поддерживали. Хасид означает последователь. Последователями они и были, слепо и безоговорочно подчиняясь своему рэби. Один произвол сменился другим, но этого в пылу перепалки как-то не заметили. Постепено хасидское движение тоже разделилось на множество сект, в основном на почве трактования тех или иных догматов веры. Любавичи были одной из таких сект. Едва в том разобравшись, Лёнька сразу же начисто, навпрочь категорически отверг любавическую доктрину. Самое неприемлемое в ней для него был культ своего ребэ - вещь, которую большинство из нас, бывших советских людей, воспринимает весьма болезнено. Несомнено, и предыдущий, и последний ребэ были, в своём роде, личностями незаурядными, ибо сумели создать свою хасидскую империю на всех обитаемых континентах. Делалось это так. Как только Любавичи узнавали о сосредоточении, где-либо даже пусть, хотябы небольшого количества евреев (а узнавали по-разному, по статистике, слухам и, даже не стеснялись послать разведчика под видом туриста), туда немедлено направляли представителя движения в ранге равина, именуемого «шлюхой» (вот ведь игра слов в разных языках!). Тот сидел на месте, терпеливо и кропотливо собирая евреев под свою эгиду. Использовались все методы - агитация, взывание к чуствам, а, нередко и материальные стимулы, такие как бесплатные столовые и дома престарелых. Это всё смахивало на миссионерство, но не было таковым формально: ведь обращали к вере-то своих, а не иноверцев. Деньги поступали от богатых благодетелй (немало из которых были неевреями) и, как Лёнька подозревал, может быть из отчислений от пожертвований верующих прихода каждой любавической синагоги.
Но не были они ни мессиями, как их порой пытались представить через чур рьяные сторонники, ни пророками, ни даже учёнными классиками иудаизма. Более того, роясь в биографии предыдущего ребе, Исхака Шнейерсона, Лёнька раскопал любопытные факты. Тот был арестован большевиками и - выпущен с разрешением покинуть страну. Затем в 1939 году был захвачен гитлеровцами в Варшаве, откуда уехал… в Берлин (?!) и уже из Берлина в США. Хм… Тем не менее, их пытались возвести в нечто вроде в ранг святых, хотя такого института в еврействе никогда не было. Любавичи пытались объяснить проишедшее со своим ребэ чудом. Лёнька в чудеса верил. Уж кому-кому, а ему, хотел он или нет, просто приходилось верить. Но чудо может произойти раз и только раз, но не всё же время подряд. И почему это, интересно с другими жертвами проклятых коммунистов - большевиков ли, нацистов ли - таких чудес не произошло? Ответа не было. Культ одной личности, как это всегда бывает в таких случаях, приводит к засилию авторитетов во всех отраслях знаний. Хасиды всю дорогу ссылались на труды (выбранных ими самими) еврейских мудрецов как на неопровержимую догму. Так вот и чудились: Дарвин, Павлов, Мичурин, Лысенко… Лёнька был уверен, воскресни эти самые мудрецы- если, конечно же, они были истиными учёнными- и послушай они хасидников, то сказали бы им так: «Слушайте, дорогие товарищи еврейцы-красноармейцы! Мы, конечно, верим в свою правоту, но труды наши всего-навсего выражают лишь наше мнение. И использовать их в качестве догмы или истины в последней инстанции не годится!» Имено это как раз и делалось. Но и это было не всё! Нет, конечно Лёнька не был таким уже знатоком Библии, с закрытыми глазами могущий процитировать любое место. Но знал он её вполне досконально и для рядового верующего более, чем достаточно. Материал в этой книге можно было, конечно очень грубо и очень условно, разделить на три группы. Были пророчества, где прямо говорилось: не узнаете, пока время не придёт. Были прямые точные указания что надо делать и как поступать, как, скажем, диетарные законы, Еврейское Право или некоторые из пророчеств (Исайи, например). Остальное подлежало широкой интерпретации, обсуждениям и предположениям. Лёньку возмущали постояные попытки истолкования не этого, последнего, а имено самого простого и понятного. Запряг скажем, Авраам утром свою ослицу и поехал осматривать свои владенья. Чего тут непонятного!? Хозяйство большое и, хотя всюду приставлены работники, а без хозяйского глаза нельзя. Нет же! Оказывается, что под запряганием ослицы и осматривания хозяйства имеется в виду забота о духовном мире всего человечества. И всё в таком же духе. Очень не понравилось Лёньке также и обнаруженный им сословие любавических равинов. Да, конечно, в любой религии должно быть духовенство. Но эти смотрели на каждого, кто, не принадлежал к их гильдии, а вернее, сказать касте, свысока. Ни дать, ни взять, как партийная элита в бывшем Советском Союзе, никого вне своего круга, за людей не считавшая. И, как и в случае с партийной элитой, попасть в заветное сообщество можно было лишь по наследству или женившись на дочери одного из них. Из отдельных высказываний «равинчиков» (как их окрестил Лёнька) можно было понять, что только тот, кто посвятил себя Торе (читай, они сами), являются настоящими людьми, достойными вечного блаженства и Милости Божьей, а все остальные - нет. Разве что только те, кто жертвуют им гиганские суммы… Позвольте, товарищи дорогие, извините и подвиньтесь! Конечно, изучение Торы вещь очень нужная и полезная. Никто с этим спорить и не собирается. Но чтобы содержать посвятивших свою жизнь Торе, кто-то должен бросать в землю зерно и собирать урожай. Кто-то должен молоть это зерно и кто-то печь из него хлеб насущный. Кто-то должен ковать плуги и мечи, собирать станки, автомобили и компьютеры, лечить больных, служить в армии, полиции и пожарной команде и, наконец, учить людей, как это всё делать. Живя в этом своём многонациональном мультирелигиозном обществе, волей-неволей, но побывал Лёнька и в церквях многих деноминаций и в синагогах всех направлений. И нигде он со стороны служителей храмов такого высокомерия не встречал. С самого раннего детства любавическое духовенство уже готовило своих сыновей в равины, а дочерей - в равинские жёны. И ещё одно. За время своего пребывания в синагоге, Лёньке не раз приходилось присуствовать на бармицвах и батмицвах - известном всем обряде посвящения мальчиков, тринадцати лет в мужчины, а двенадцатилених девочек - в женщины. Ну чтож. Обряд, как обряд- такая уж у нас традиция. К нему готовились заранее. Кандидаты в «совершенолетние» должны были прочесть отрывок на иврите и произнести речь на том же языке с переводом на английский. На это торжество приглашали друзей и сослуживцев родителей, нередко, неевреев. Счастливые родители устраивали для всех присуствующих угощение, по своим средствам и возможностям, кто как мог. Всё честь по чести. Единствено не нравилось Лёньке лишь то, что равин в своей речи заранее желал малой ещё девчушке быть хорошей еврейской женой и матерью - и только ею. Да, конечно, каждая женщина обязана быть женой и матерью. В этом её функция в нашей жизни (к сожалению лёнькины собственые дочери с этим пока не спешили. И то, что у каждой была уникальная неповторимая карьера приносило Лёньке мало утешения). Но ведь супружество и материнство не всегда и вовсе не обязательно должны быть для неё единственым назначением. А может она хочет быть ещё и лётчицей или, скажем, полицейшей. Или оперной певицей. И сын равина, может хотел бы быть дворником, а равинская дочь- квантовым физиком! Можно же было бы бы у них спросить?
Так что, по этой причине, Лёнька никогда к любавическому движению так и не присоединится. И, тем не менее, он продолжал ходить в одну из их синагог. То есть, он считал сам себя не участником любавического движения, а лишь только ассоциированным с ним. Причиной этой ассоциации были те достоинства, какими обладали любавические хасиды по сравнению с остальными направлениями в местном Иудаизме. Конечно, он бы с большим и толстым удовольствие походил бы в обыкновенную просто еврейскую синагогу - не хасидскую, не реформискую, не консервативную. Но таковой во всей необъятной Калифорнии просто-напросто не существовало. Нигде! Любавичи же, если не обращать внимание на некоторые ихние экивоки, вели службу так, как ей и положено было, по лёнькиному, так сказать, разумеется, разумению, быть. Никаких поблажек, никаких отступлений. Особено импонировало Лёньке и то, что Любвичи, в отличии от реформистов и консерваторов открыто поддерживали «право людей иметь и носить оружие», хотябы формально. Обычно, на Судный День везде в других синагогах, не члены конгрегации должны были покупать билеты, часто весьма недешёвые. Такой же порядок был и у них. Но, если кто-то приходил просто так, без билета - его тоже пускали без всякого. Таков был хасидский обычай. Правда, кто знает, это могло делаться небезкорысно, а с расчётом заловить в свои сети ещё одну заблудшую душу. Но самое главное была харизматическая личность ихнего равина Элизара Нейсбаума. Он любил рассказывать, как в своё время его прислали сюда в качестве «шлюхи». Трудясь не уставая, он сумел за пятнадцать лет создать довольно-таки значительную и жизнеспособную конгрегацию и этим по праву гордился. Можно было в этом не сомненеваться, он имел глубокие знания в Библии, особено в Торе, теологии, Талмуде, кабале (тоже, ещё одна хасидская штучка), житие и трудах еврейских деятелей разного периодов, особено хасидских. Но обладал он даром говорить об этих всех делах живо, легко непринуждёно, часто пересыпая свою речь шутками и притчами. Он умел учиться у своих прихожан, среди которых были кто угодно - врачи, инженеры, деятели искусства, предприниматели. Получая от них по крупицам разного рода знания он сумел все эти знания удерживать и высказывать, когда это требовалось. С ним было приятно поговорить на любую тему. Как и сам Лёнька, многие держались в этой конгрегации имено благодаря ему.
И ритуал не был больше для него китайской грамотой. Нормально, каждую субботу в синагоге были четыре службы. Самая длинная из них - утренняя служба Шахарит шла где-то часа четыре. Она кульминировалась молитвой Шма, которая начиналась так: «Шма Израэль: Аденой Алейхэйну, Аденой Эход (Слушай Израель: Господь- Бог наш, Госполь один).» Это считалется одной из самых важных молитв в Иудаизме и которую надо было повторять не менее трёх раз в день. Даже перед смертью еврей должен её прочесть. Следом шла молчаливая молитва Амида, тут же повторяемая вслух чтецом - хазаном. После Амиды читали Тору. Каждую субботу это была часть торы, собранная из глав определённой книги и которую именовали «Парша». В ней подбирали материал на определённую тему. Парша называлась первым словом, с которого она начиналась. Вызов прихожан к Торе назывался «алия». Алия (буквально «возвышение») - это очень ёмкое слово со множеством значений, одним из которых можно считать приход к своим корням, к своему народу. В нормальный субботний день алий было семь. Первым вызывали коэна. Вторым обязательно был левит, то есть потомок тех самых левитов, что служили сначала в Скинии Завета, а потом в Храме. Все остальные именовались просто «Израиль». Так как Лёнька был коэн, его вызывали к торе первым, пусть не каждый раз, но частенько. На чтении Торы Шахарит завершался. И переходили к следующей службе, полуденой - Мусаф. Эта состояла, в основном, из своей Амиды, которая тоже сразу же повторялась вслух и чтения Кадиша. Если приближалось наступление нового месяца по еврейскому календарю, то благословение этого месяца тоже входило в Мусаф. Обычно, после возвращения Торы в ковчег, раби Нейсбаум читал проповедь минут так на пятнадцать-двадцать на тему, связаную с содержанием только что прочитаной парши. Мусаф длился где-то минут двадцать. Остальные службы- послеполуденая Минха и вечерний Маарив были не долгими. В обоих службах была своя Амида. В Минху выносили Тору и читали кусочек Парши от будущей субботы. Как, зачем, почему и на каком основании были подобраны молитвы для служб, Лёнька не знал. Источник любой и каждой молитвы указывлся в сносках на каждой странице. Это были, в основном псалмы, взятые из книги псалмов Тегелим, и части книг Торы. Но почему имено они были включены сюда- чёткий ответ на этот вопрос дать, наверное, никто не мог.
Как то, находясь в Лос Анжелесе по каким-то своим делам, Лёнька забрёл в русскую любавическую синагогу на бульваре Санта Моника, где заправлял, всем нам, иммигрантом «Третьей волны» то есть, известный, раби Нафтули Эстулин. О, это весьма колоритная фигура! Под всякими разными предлогами, иммигранты из тогдашнего Советского Союза зазывались в любавические учреждения - школы, общественные центры- что угодно. На угощение не скупились. Были и еда и питьё- хоть жопой ешь и пей. Раби Нафтули выступал и рассказывал свою историю. Как живя где-то в Подмосковье, он сумел выучить иврит и получить полное еврейское образование. Ну чтож, честь ему и хвала! Лёнька сказал раби Нафтули, что хотя он, несомнено не помнит его, Лёньку, но сам он помнит и знает раби Нафтули. На том и поладили. Там он купил четыре Сидура на русском языке. Да, да, четыре. Что так? А то, что время от времени и Вита и его родители заглядывали в синагогу тоже. Вита сидела всю службу стоически и никаких коментариев от неё добиться было нельзя. Отец и мать испытывали сложные чувства. С одной стороны они были истиным продуктом безбожного общества, в котором родились и вырасли. Но быть евреем- это болезнь неизлечимая и тянуло их мощным крановым магнитом к своим корням - и всё тут. И вот, на летящем в никуда паровозе, добрались они всёже до своей остановки - зала, в котором сидят свои же братья еврейцы-красноармейцы, слушая родной язык, столь звучный, певучий, незнакомый и непонятный. Не то, что бы что Лёнька не знал английского. О, нет! Он на нём говорил, он на нём писал, он его читал и понимал, как он сам это считал, не хуже самих американцев. Но в таких делах надо всё воспринимать чётко и правильно, без малейшей возможности для кривотолка и интерпретаций, а это можно было сделать лишь на языке, какой он знал и понимал в совершенстве. Скоро Лёнька научился следить за службой по своему русскому Сидуру. Во первых он подхватил несколько слов на иврите. Такие как, скажем, «цадик» - это праведный, «эход»- один, «нишама»- душа, «бамидбар»- пустыня, «ашрэй» - счастливы, «мицва цеха» - Твоя заповедь и так далее. Ну и, конечно же, имена - Моше, Аарон, Давид, Яков, Авраам. И, наконец, имея дочь- музыканта, он выучился хорошо запоминать мелодии. А так как очень многие молитвы были прекрасными песнями, то он запоминал их по мотивам. Или вот, скажем это: «…Тщетна надежда, что конь - спасение: несмотря на всю свою мощь он не выручит [всaдника]…» Так и вспоминалось: «Скакун лихой, ты господина из боя вынес, как стрела, но злая пуля осетина его в потёмках догнала». Да, что и говорить, всё в руках Божьих, а не человечьих!
После Мусафа устраивался Кидуш. Кто-то из прихожан, по какому-либо поводу - будь то годовщина смерти одного из родителей, дня рождения или дня свадьбы, что угодно - устраивал угощение. Раби Нейсбаум несколько раз в год устраивал от себя тоже. Сначала сразу после службы Лёнька спешил домой, но ему тотчас же через Липовецких передали неудовольствие раби от такого поступка. И он стал оставаться. Читая свой Сидур, он понял почему это было так. Там шла речь о «Третьей Трапезе». То есть в Шабат последователю любавических традиций следовало иметь три трапезы. Первой считалась ужин в пятницу вечером после зажигания свечей и Маарива. Второй был завтрак в субботу утром и Кидуш был третьей. Ну чтож. Традиция странная, но ничего плохого в ней нет. И Лёнька с Витой тоже считали своим долгом устроить такой и себе. Только вот по какому поводу? Родители их, пусть в весьма преклонном возрасте, но были живы. Может, годовщину свадьбы? Подумав, Лёнька согласился. Ведь по времени, эта дата далеко отстояла от того момента, когда ему такой ценой досталась Вита. А может, лучше, годовщину их освобождения из рабства - отъезд из бывшего Советского Союза. Нет, этого американцам, рождённым свободными, не понять и, скорее всего, для них событие сие будет звучать тендициозно. Нет уж, пусть годовщина свадьбы. На том и порешили. Иногда о наличии свободнй субботы для желающих устроить Кидуш, объявляли после службы. На стене в кухне висело типа расписания по неделям и числам и можно было записаться там. Как раз было свободное место поближе к их дате и Лёнька записался. Делать Кидуш можно было двумя путями. Первый путь- приготовить всё самим. Неплохо, неправда ли? Но не очень спешите с выводами. Готовить надо было в день Кидуша, в субботу, и в кухне синагоги, с тем, чтобы кошерность всех инградиентов была бы под их контролем. Лёнька ничего не имел против кошерности, как таковой. У него в доме давным давно уже не было ни свинопродуктов, ни моллюсков. Так что все диетарные требования еврейского питания, чётко и понятно изложеные в Торе, он соблюдал. Но доводить хорошее дело до абсурда... Решили пойти по второму пути: дать денег, сколько скажут- и пусть сами делают, как хотят. Получилось всё хорошо. Как всегда, было полно водки, виски и пива. По причинам, а каким, должно быть, никто на свете объяснить не мог, Любавичи не признавали коньяка, но признавали брэнди. Где логика - убей…
Как всегда, Кидуш начался с благословления вина. Потом это вино- бутылка кошерного - разливалось по маленьким пластиковым колпачкам, с тем чтобы на всех хватило. На столах стояли чаши и блюда с салатами, копчёной рыбой, фруктами по сезону, сладким. Но главным абсолютно обязательным к съедению компонентом был чолнт. О, это было блюдо со множеством значений и его готовили, кто как знал и кто как умел. Но обязательными инградиентами были перловка, фасоль и картошка. Мясо могло быть и могло и не быть. Некоторые ещё отваривали в чолнте яйца. А так как перловка варится очень долго, то блюдо закладывали в пятницу (ещё до темноты, естествено) в специальную огромную прямоугольную кастрюлю заключённую в автоматический электроподогреватель. Вот так! Было много водки- в синагоге всегда находился порядоченый запас этого зелья - но пили умерено. Даже те, кто, как Лёнька успел уже заметить, были к этому делу неравнодушны - и те сдерживали себя. Так как по хасидской доктрине (и трудно сказать, правы они или нет), в шабат пользоваться автомобилем нельзя было ну никак, многие из прихожан поселились на расстояниях, сравнительно недалёких от синагоги и посему могли ходить туда в пятницу вечером и в субботу утром пешком. А иногда некоторые из них оставляли свои автомобили накануне праздников и Шабата (когла, по их мнению это было можно) на стоянке в синагоге и затем, после окончания всего, могли сесть в свои автомобили и уехать в полной гармонии со своей совестью. Вот откуда взялись эти машины на паркинг лот, когда Лёнька впервые сюда попал. Так вот, уж эти то не должны были ни работать, ни вести машину. Чего бы не выпить. Ан нет! Иногда раби Нейсбаун удивлялся. «What kind of drinkers are you? You drink, and drink, and drink- still the bottle is full.” Впрочем он же неоднокранто предупреждал, что хотя нам, еврейцам, выпить не воспрещается («возлияния, Богу угодные»), пьяных среди нас быть не должно. Как уж это получалось - но получалось.
Все это, что мы с вами сейчас только что узнали, Лёнька представил на рассмотрение Фомину. Тот, со свойственой ему мудросчью, рассудил: «Видишь, когда выбора нет, то выбираешь лучшее, из того, что есть. А получается так- твои Любавичи - это всё, что у нас есть. Я думаю так, если правильно подойти к этому вопросу, то можно, отбросив все эти наслоения, приобщиться к истиной вере. Вот скажем, спит кот. Слух у него неимоверный - ты даже предствить себе не можешь. Тем не менее, он от всякого звука не вздрагивает. Значит, есть у него какой-то фильтр, который говорит ему: тебя, мол, это не касается. Вот так и мы должны вести себя с ними». Лёнька пообещал ему поговорить с раби Нейсбаумом о том, каким образом можно перекреститься в евреи. Оказавшаяся при этом разговоре Катя, ко всеобщему удивлению, тоже выразила такое желание. Раби Нейсбаум ни чуть не удивился, но спросил, почему люди приняли такое решенеие. Лёнька, как только мог, объяснил. Он видел: ответ раби Нейсбауми понравился. “Let them come in and we’ll talk.” Как это обычно водится у последователей истиной еврейской веры, раби Нейсбаум попытался отговорить отца с дочерью от принятия иудейства. Сказал им, что быть евреем всегда плохо. Тот, кто по воле судьбы родился таковым, то ему и деваться некуда. Но они-то ведь могут послужить Господу и будучи хорошими и добрыми христианами, терпимыми ко всем другим верованиям и к иудейской вере, в частности. Он знает и таких. Но Фомин, а следом за ним и Катя, заявили твёрдо и решительно: они очень хорошо понимают, чего хотят и что они делают и такова их воля. На этом отговоры закончились. Нужен был ещё годичный кандидатский стаж (как в коммунистическую партию!), но эту формальность опустили. Фомин сделал себе всем известную операцию, в его возрасте, весьма болезненую и очень долго не заживающую. Но он стерпел. Остальное было уже семечки. Когда обращение в иудейство, именуемое «Гиюр», закончилось, Фомин взял себе имя Аарон, а Катя - Руфь. Это были их ивритские имена, которыми их величали формально. Если, скажем, Фомина звали к торе, то он был Аарон бен Авраам, ибо отца-еврея, по вполне понятным причинам, у него не было. Теперь вся наша честная компания часто появлялвсь на субботней службе все вместе. Сева с Зиной, которым, вообщем-то было всё равно куда, тоже время от времени к ним присоединялись за компанию. Нечего и говорить, когда Фомина звали к Торе или вообще, собирали деньги, то он всегда на пожертвования не скупился. Но никто из них, как и Лёнька формально членом конгрегации не становился. Они были лишь «примкнувшими» (как Шепилов).
Лидочка тем временем, успешно завершила свою резентатуру, сдала ещё кучу экзаменов и стала практиковать хирургию во всё той же университетской больнице. Позже ей поручили вести- пока несколько часов в неделю- прикладную хирургию в своей же школе. Лидочка взялась за дело капитально. Она пригласила себе в ассистенты ту самую Хелен Ле, с которой вместе проходила практику. Та была знающей своё дело, толковой, в особености в диагностике, выносливой и, как все азиаты, выполняла команды и распоряжения беспрекословно, коль скоро она понимала их в совершенстве. Перепробовав не одну и не десять медсестёр, нашла тех, кто подходил ей как нельзя лучше. Вышла слаженная команда, чётко, быстро и безошибочно выполняющая любые операции, как бы сложны они ни были. О нет, она не была «женской шовинисткой», пытавшейся доказать превосходство женщин во всех отраслях деятельности. Просто опиралась на людей, которых знала и среди которых нашла самых подходящих. Лидочка вовсе не стремилась ни к деньгам, ни к славе, ни уж, тем более к известности. Всё, что она хотела - это делать своё дело как можно лучше. И тем не менее, молва о вновь появившемся хирурге, очень успешном и с исключительными способностями стала потихоньку разноситься по округе. Уже в колледже коллеги говорили Лёньке: “I’ve heard, your another daughter is a very good surgeоn.” Как-то однажды в административном корпусе, Лидочка столкнулась с Лидой. Когда-то, много лет назад, Лида обласкала насупившегося восьмилетнего ребёнка, возмущенного, с её точки зрения, ничем необоснованым вниманием к своей младшей сестричке. Лида была бесконечно добра ко всем и не придала эпизоду никакого значения. Но обласканный ребёнок никогда в жизни этого не забыл. Позже Лида со смехом рассказвала. «Лидочка мне говорит: «Я теперь доктор. Я не могу тебя лечить, потому, что ты мой друг, но если что, обращайся ко мне в первую очередь и я найду тебе самого лучшего врача». Ну и побежала. Подходит ко мне коллега - с кем это ты мол сейчас разговаривала? «Ну как с кем, говорю, дочерью моих знакомых». «А ты занешь, она знаменитый врач?» «Она сказала, что она врач. А насчёт знаменитый...» Лидочкина помощь пришлась Лиде как нельзя лучше. Несмотря на свою неописуемую красоту, она до сих пор не вышла замуж и, как это часто происходит с такого рода женщинами (да, пожалуй, и с мужчинами тоже), у неё была куча всяких болячек от мелких, чисто женских расстройств до болей под ложечкой. Лидочка быстро разослала её к специалистам и, хоть вылечить любую болячку совсем, весьма трудно, но Лида стала чувствовать себя намного лучше. А Лидочка больше не выпускала её из сферы своего влияния.
Скоро Лидочка стала обожаемой фигурой в доме для малоимущих, могущих сами себя обслужить стариков, на Фернвуд, где жили её бабушка с дедушкой и ещё Липовецкие. Многие американцы, даже те, родившиеся и вырасшие здесь не знают, что, получая всего лишь Медикэр или Медикэйд и заплатив всего лишь пятёрку- «их долю» в оплате визита - они могут ходить к самым лучшим врачам, какие есть в данной местости. А врачи, лучше чем в южной Калифорнии, могут быть, разве что, кое-где в Нью Йорке, да и то не густо. Дело в том, что врачей, как и всех других, работающих людей, брала обида на государство, силой забирающее у них тяжёлым трудом заработаные деньги и отдающего их нигерам и прочей сволочи, никогда в жизни работать не собирающейся. А посему, как и все другие (чтоб быть до конца справедивым), они использовали любые возможные легальные способы уменьшить сумму налога, который им предстояло заплатить. Одним из них был приём таких вот малоимущих пациентов. Разница между той суммой, которую могло себе позволить социальное обеспечение и той, что можно было бы бы содрать с богатого клиента составляло убытки и списывалась с налога. По пятницам, когда у неё был день совершенствования кваллификации, Лидочка устраивала приём с трёх до четырёх в «красном уголке» дома на первом этаже. Принимала она только пятьдесят человек за раз и только тех, кто мог пойти к любому врачу. Обычно, ей ассистировала её бабушка, Марья Израйлиевна. Посетитель говорил, на что жалуется, а Лидочка говорила бабушке, визитку какого врача тому следует выдать. Карточек у Лидочки была куча от всевозможных специалистов, заранее пожелавших принять участие в этой програме. Дальше следовало назначить апойнтмент и сказать, что это от доктора Лидии. О приёме договаривались потом, либо сами пациенты, если могли говорить по английски достаточно хорошо, или их дети, или внуки, а, нередко с помощью Вертицких. Вот так Лидочка посылала жильцов старческого дома к самым лучшим врачам, у каких в приёмных можно было встретить и голливудских звёзд и знаменитых игроков и известных политиков. Нечего даже и говорить, слава лидочкина была легендарной. Многие потом оставались у этих специалистов до конца своей жизни. О них прямо-таки трогательно заботились. Такое может быть только в США, ибо в Европе и в Азии бедных больных в возрасте шестьдесят и больше, никто лечить даже и не собирается: отжил, мол своё и иди себе...
Лёнька своё здоровье оценивал, как очень хорошее для своего возраста. Ну, не без того, от чего-то там надо было воздержаться, этого вообще следовало бы бы избегать совсем, а в том - знать меру. А присев на корточки, встаёшь не совсем легко, как это было раньше. И иногда забудешь где что положил. Но всё это были мелочи жизни. Вообщем-то грех жаловаться. Лёнька как мог старался хотябы три раза в неделю ходить в зал. “О,- нередко говорили ему,- ты туда ходишь смотреть девок и баб!» «Ничуть,- отвечал он,- ни одной стоящей бабёхи там нет и быть не может. Истино красивые женщины такие залы не посещают. Они ходят в дорогие рестораны с богатыми мужчинами…» Лёнька, конечно же, никому на свете этого не сказал бы, но, коль скоро кому-нибудь пришла бы мысль поглазеть на молодых девок и бабёх, то лучшее место для этого был вовсе не зал, а колледж. Вот где их было превеликое множество. И всяких, и разных. Белых и узкоглазок, реже латинок, ещё реже чёрных, но иногда даже индейки проскакивали. Это была молодёжь, чаще всего прямо со школы, ещё не стёртая жизнью и полная энергии. По юности своей и, так как большую часть года здесь было весьма не холодно, вся эта ватага, в большинстве своём, часто щеголяла в шортах или реже в коротких юбочках и с верхней частью своего наряда, на какой тоже, видать «шитья пошло аршин». Если белые и чёрные девки как-то смотрелись ничего сверху до низу, то узкоглазки и индийки до пояса выглядели ещё сносно, а ниже пояса - совсем ужасненько, хотя попадались и среди них весьма даже недурственные экземпляры. Иногда Лёнька думал лениво, не являются ли такие вот существа соблазном для своих мужчин-преподавателей. Или тем, подобно врачам и художникам, примелькалось уже обилие женского тела. Ответа на данный вопрос не было, ибо расспрашивать он не хотел, а добровольно на эту тему никто говорить не стал бы. У самого же Лёньки этой проблемы и не существовало, ибо те, весьма немногие femme, решившие подвизаться на поприще сварки, были весьма зрелыми и матерыми матронами за тридцать. Красавиц среди них не водилось и одевались они в строгую рабочую одежду. И вообще, чего на баб глазеть - какой толк с этого? Лёнька не завидывал молодым: ведь их молодость не продлится даже ни на одну секундочку больше или меньше, чем его собственая. Но, по временам, когда такое вот юное создание дефилировало мимо, сердце сжималось от жалости о своей уже прошедшей жизни. И мысль о том, что и она не успеет и мявкнуть, как и её жизнь тоже пронесёться мимо, приносила мало утешения.
Лёнька был занят гораздо более интересными вещами. Вот они, например, в синагоге каждый еврейский год проходили Тору и со следующего года начинали с начала. Казалось, можно было заучить текст наизусть и повторять любой кусок не думая. Но, к своему удивлению, Лёнька каждый раз находил для себя что-нибудь новое. Библия давала ответ на те вопросы, над которыми учённые всех отраслей науки стараются найти ответы и не находят. Да и в пределах данной науки этого ответа нет и не может быть. Что такое энтропия, иррациональные числа, тензоры, числа ; и е, синусы, косинусы, тангенсы и котангенсы? Естественным наукам этой проблемы не разрешить. А вот если посмотреть под совсем другим углом, то станет ясно: это инструменты, которые Господь дал людям для решения их конкретных задач, когда в этом появилась необходимость. Сначала людям надо было измерять лишь только сравнительно небольшие расстояния (большие измерялись в «днях пути») и вес. С появлением более сложных сооружений понадобилась геометрия и Господь дал нам число «;». То что его «открыл» Пифагор- это совершено не важно. Мог быть и кто-либо другой. И так до намо-технологии и квантовых процессоров. Или другой вопрос из совершено другой отрасли - происхождение расс. «И это известно,- как метко выразился Коровьев,- подумаешь бином Ньютона!» (Кстати, и этот самый бином Ньютона был дан людям для нужд артилерии - уж это Лёнька хорошо знал). Если вспомнить сцену произошедшую на горе Арарат, то всё станет ясно. Из Хама произошли нигеры, из Сима- арийцы и евреи, а из Ефета- азиаты, эта переходная ступень от нигера к человеку. Или вражда между евреями, арабами и арийцами. И тут всё ясно. Арабам обидно, что наш прародитель Авраам (Ибрагим, по ихнему) выгнал Ишмаила и оставил себе Исаака (Иссу, по ихнему). И арийцам есть на что обижаться. Ведь предок евреев Яков обманом заполучил первородство, а потом и благославление Исаака, обойдя своего брата-близнеца Исава - предка арийцев. И хотя Исав великодушно простил его и евреи сосуществуют с арийцами многие века, эта вражда ещё всесьма далека до разрешения.
Само формирование евреев как народа читалось как увлекательный роман, хотя и ни одной книги на эту тему не написано и ни один фильм не поставлен. Итак, спасаясь от гнева Исава, Яков держит путь в страну своей матери Ребекки (Ривки). Ни карт, ни компаса в те времена не было, но были вековые караванные дороги, по сторонам которой усталый путник мог найти «харчевню убогую» для ночлега и подкрепления себя пищей. Глядя на карту тогдашнего библейского мира, можно увидеть как малы были, по сути дела, расстояния, на которые герои пяти Книг Моисееевых передвигались. Но, как сказал Азазело, «Это смотря как на это всё посмотреть». Одно дело проехать триста верст по добротному фривэю да и со скоростью девяносто миль в час, и совсем другое - тащится пешком по жаре. Никак больше чем двадцать километров в день не пройдешь. Да и остановки надо было делать каждые пять-семь дней, дабы были ещё силы идти дальше. То-то! Неясно, почему Ребекка не выдала своему сыну какую-нибудь ездовую скотину, осла или лошадь. Может опасалась, что Исав, обнаружив отсуствие животины, всё поймёт и пуститься за братом в погоню? Может, но, скорей всего, тогдашняя жизнь текла, не в пример нынешней, гораздо медленей и просто-напросто торопиться было некуда. Был Яков мужиком роста среднего- где то метр семьсот пятьдесят - лицом красив с густой чёрной окладистой бородой, крепкий, плотный, осанистый. Когда по «дням пути» он вроде бы как уже приближался к цели своего путешествия, то расспросил знающих людей, где ему свернуть с караванной дороги, куда и как долго надо идти. Яков пересёк реку, ныне именуемую Ефратом («и перевозчик беззаботный его за гривеник охотно чрез волны страшные везёт».), и после недолгого пути оказался в Харане- местности, где долго жил его дед Авраам и откуда он перебрался сначала в Ур Халдейский, а затем в землю Хаананскую. Перед ним тянулась унылая равнина, поросшая чахлой травой. И вдруг: «бееее». Впереди виднелись овцы, много овец, никак не меньше трёхсот. Возле большого камня стояли трое и вели меж собой неторопливую беседу. «Здравствуйте, люди добрые!» «Будь и ты здоров, добрый человек». «А не знаете ли вы часом Лавана, сына Нахорова?» «Как же не знаем? Знаем». «А не скажите, жив он и здоров?» «И жив, и здоров, и дела у него идут, как нельзя лучше… Постой, да вот дочка его, Рахиль идёт сюда с его овцами» (Вдали, приближеясь, двигалось облако пыли). «А что вы тут стоите? Аль ждёте чего?» «Да нет, вишь камень? Так вот этот камень затыкает колодец, чтоб вода зря не лилась. Вода здесь, почтённый иностранец, дороже золота. А посему, её никак зазря лить не можно». «Дак почему вам сейчас не напоить овец, да пойти по своим местам, кто куда?» «Нельзя, надо, чтобы все отары вместе сошлись...»
Из облака пыли появились овцы, а с ними девочка лет десяти-двенадцати. Роста она была небольшого, чёрные, как смоль, волосы спадали на плечи. Тонкая фигурка её с плечами, несколько шире бёдер - крепко сбита. Её, в нежный овал, смуглое личико было миловидно- а впрочем, если разобраться, какое ещё личико может быть у девочки такого возраста. Выделялись на её личике огромные карие глаза, смотрящие уверено и дерзко. Смугло было её личико, смуглыми же были выглядывающие из одежды грубой домашней ткани шея, руки до локтя и ножки в пол голени. При виде её Яков тут же отвалил камень и вода несильным потоком потекла в жолоба-поилки. Не дожидаясь разрешения, овцы жадно принялись лизать живительную влагу - рахилевы первыми. «Кто будешь ты, добрый человек?» Она говорила почтительно, как и положено было в их племени новорить с мужчинами, да ещё и старше себя. Но дерзкий озорной блеск глаз её противоречили этому тону. От умиления слезы брызнули у Якова из глаз. Он прижал девочку к себе и нежно поцеловао в головку. «А я сын сестры твоего отца, Ребекки. Слышала про неё?...» «Счас!» Мелькнули тонкие смуглые икры. Девочка понеслась по пыльной дороге, словно бы не касаясь земли под собой, легко и свободно, как газель. Словно сила земного тяготения для ней просто не существовала. Яков остался с её овцами, но ненадолго. Рахиль вскоре вернулась и не одна. С ней был худощавый мужчина лет семидесяти. Черты его лица, начавшегося уже покрываться морщинками от столь долгого пребывания на солнце, были безошибочно знакомы. Они крепко обнялись. «О, сын сестры моей! Не угодно ли тебе войти в дом мой и разделить мой хлеб со мною?» Лаван тоже говорил мягко, почтительно. Но по хищному облику его видно было: мимо такого палец не проноси - откусит и мявкнуть не успеешь. Ну да, раз уже пришёл...
Усадьба Лавана представляли собой, по сути дела, большой хутор. В нём имелись жилые дома самого хозяина и его женатых сыновей, хижины рабов, сараи, загоны для овец и обширные амбары для хранения зерна, шерсти, инвентаря и всех других нужных в хозяйстве припасов. На отдельном небольшом огородике- видать поливаемым, ибо дожди в этих краях падали нечасто- выращивались всякие травки и коренья для готовки еды. Навстречу гостю вышли жена Лавана, «обветреная, как скалы», матрона лет пятидесяти пяти, и девушка, лет так может с пятнадцать. Она тоже была смугла и темноволоса, но в чертах её явно не хватала выразительности и той решительности, так свойственных её младшей сестре. На Якова сестра Рахили, Лия, никакого особеного впечатления не произвела. Ибо облик её казался бледен по сравнению с яркостью той. К тому же в ней чувствовалась какая-то, вроде как бы, неувереность в движениях. В присуствие Якова девица сия чувствовала себя весьма смущёной. Ростом Лия - чуть повыше Рахили и более женствена - качество, которое Яков в то время оценить должным образом ещё не мог. И пока гость мылся с дороги (Лия поливала), быстро был зарезан, освежёван и поставлен готовиться восьмидневный барашек. В доме стоял раздражающий, вызывающий бешеный аппетит, запах мяса и приправ. Принесен был из амбара большой глиняный кувшин с вином. На отдельном очаге печётся уже замешаный хлеб. И вот гость с хозяином садятся за стол (Лия подаёт). Якова расспрашивают как там живётся матери его Ребекке. Как там отец его, лаванов зять, стало быть, Исаак. Как вообще протекает жизнь в тех краях. Что они выращивают, что разводят? Как прибыльно это? Какие у них цены на шерсть, пшеницу, живых овец, коров и коз?... А на каком языке они разговаривали? На арамейском. Несомнено, Ребекка научила понятливого сына языку своей матери. Это не то, что здесь, в Америке, многие выходцы из России не настаивают, чтобы их дети знали язык своей земли… Но мы отвлеклись. Да, так вот, думается мне, что в те времена языки того края, хотя, разумеется, и разнились, но всёже очень были похожи друг на друга, как скажем, все славянские языки или испанский и португальский. Поэтому все всех, может не без труда, но понимали. Темнело. В загоны неспеша брели овцы. Рахиль заскочила в дом вихрем, омыла от пыли лицо, руки и стопы свои. Налила себе полный кухоль вина, жадно залпом отпила половину, долила воды, еще отпила и ещё долила воды. Жарко! Женщины сели ужинать в свете заходящего солнца. Лия подала и тоже села.
Тускло горел светильник- фитиль, вставленый в кувшин с маслом. Яков с Лаваном сидели возле огня. Та же история повторялась для Рахили, огромные глаза которой горели рядом, и, пришедших в дом отца с женами и детьми, братьев её. Все в этом затхлом тесном мирке были рады свежему человеку. Пока... Исав жил «с меча», а Яков жил с земли. С раннего детства приучен он был работать, работать и работать. И пахал, и сеял, и коров пас, и колодцы рыл. Сидеть без дела не было в его привычке. А посему, на следующее же утро, он попросил у Лавана какую-нибудь работу. О, этого просить было не надо. «Отдохни до вечера, а там видно будет». Ну Яков помог Лие натаскать воды, собрать топливо для очагов, отдохнул малость ибо путь, проделаный им был не мал. Лаван был настоящим колхозником, крестьянином до ядра каждой своей клетки. Он выжимал последние соки из себя самого и не щадил ни работников, ни своих собственных детей. Но сыновья теперь имели свои семьи, своё хозяйство, своих овец. Сам он давно уже не чабанил: во- первых возраст, а во-вторых за хозяйством глаз да глаз нужен. Оставалась одна Рахиль. Он бы и Лию послал с овцами, но та с детства оказалась очень близорукой. Куда ей! Не увидит куда овец пригнать, да и растеряет с половину. Цель прихода племяника не представляла для него загадки. И грех не воспользоваться такой удачей. Под вечер, Лаван повёл гостя к загонам. «Понимаешь, у нас место такое, ни хлеб посеять, ни коров или лошадей развести. Остаются одни овцы. Но, если умело повести дело, то и от них прок большой. Шерсть всегда в цене, а за неё всё что хошь купить можно. Ты сам видел, у меня в доме нет недостатка ни в хлебе, ни в вине, ни в масле». В первую очередь Лаван нашёл молодого, но возмужавшего уже барана, который - а он по опыту своему хорошо это знал - был вот-вот вступить в борьбу с вожаком своей отары за первенство, и перевёл его в пустой загон. Потом, от каждой отары стал отбирать овечек, в основном, на сносях. «Вот тебе на первых порах отара. Небольшая, но если не потеряешь приплод, то и у тебя их будет не меньше чем у Рахили. Погонишь завтра с утра недалеко, вон на тот бугор, а там разберёшься потихоньку». Утром Яков встал ещё затемно, ибо привык так вставать, сколько он себя помнил. Лия подала завтрак - лепёшки с куском овечьего сыра. С этим надо было дожить до вечера. В крестьянских семьях мало едят и очень много работают. Вот почему проблемы борьбы с излишним весом у них нет. Ему выдали бурдюк с водой: без неё здесь пропадёшь.
Так Яков стал пасти лавановых овец. Был Яков робок, застенчив, не смел часто слово за себя замолвить. Поэтому, должно быть и был он любимцем матери, ибо постояно нуждался в её покровительстве. Не то, что вольный, как ветер, сорви- голова Исав. Если бы не мать, никогда в жизни не решился бы он сорвать у отца благословление. И как все такого рода люди, он старался компенсировать эту свою робость посредством прилежания превеликого во всём, что бы он только ни делал, дабы избежать упрёков и необходимости вступать в пререкания. Вот почему он не потерял ни одного ягнёнка. Уже на десятый день всем было ясно: крепыши-ягнята вырастут в хороших овечек и барашков и яковова отара станет такой же большой, как и все остальные. «Вот это работник!- восхищался (про себя, естествено) Лаван. Не то, что мои оболтусы, которым всё похуй». Неплохо было бы подержать такого подольше. И хитрый Лаван мнгновено придумал как. Так как по робости своей, Яков всё не решался заговорить с Лаваном о деле, ради которого он проделал столь длинный путь, на двадцатый день Лаван заговорил первым. Улучив момент, когда после ужина Яков пошёл посмотреть всё ли в порядке в порученой ему отаре (и это тоже вызвало искуссно скрытое восхищение), он подошёл. «Слушай, о уважаемый сын моей сестры. Не годится, чтобы свободный человек работал без всякой платы. Родственик или не родственик - не важно. Скажи, что ты хочень за свою работу, а я посмотрю, смогу ли дать тебе это или нет. Но думаю, мы договоримся и я тебя не обижу». «Отдай мне в жёны дочерь твою Рахиль, когда она вырастет, а я за это буду работать у тебя семь лет. Думаю, за это время она будет достаточно взрослой, чтобы быть мне женой». «Ну чтож, я лично не против. Чем этим, местным, так лучше уж тебе. Только не знаю, хочет ли она сама этого. Пойдём спросим у неё и, если она согласна, то и дело с концом». Рахиль как раз ещё не легла. «Дочь моя, ответь мне: не хотела бы ты стать женой этого почтеного человека?» Рахиль вся вспыхнула до корней волос, но ответила ни на секунду не задумавшись: «Да, я хочу. А когда? Завтра?» Лаван не стал пускаться в подробности, как да почему его дочь не может быть женой Якова завтра. «Видишь ли, дочь моя, мы уже договорились. Он взялся работать за тебя семь лет. И если ты станешь его женой раньше этого срока, то получается мы нарушили договор. А договор, ты знаешь, нарушать нельзя, ибо уговор дороже денег». Глаза Рахили вспыхнули гневом, но в полутьме никто этого не заметил. Все разошлись. Лия, оставшись одна, тихо - чтобы не услышал никто - и безутешно рыдала. Ей тоже безумно нравился Яков и вот напористая младшая сестра забирает у неё и это. Казалось бы, Лаван хорошо должен был знать свою младшую дочь. И он, вроде бы как, знал всё, на что она способна. Но даже он понятия не имел с кем имеет дело. А уж Яков-то и подавно.
Скоро Яков знал отлично местность, в которой довелось ему жить. Дабы не ругаться и не спорить с другими из-за пасбищ, отгонял свою отару подальше. Он ведь не ленился, как те, пройти лишних версту-другую. И всегда находил для своих овец траву получше, насколько в этих краях она вообще могла таковой быть. Отара его разрасталась. Он не только вернул с лихвой всех одолженых для него Лаваном овец, но и смог отделить новую отару, какую поручили пасти работнику. Лаван нарадоваться не мог своим бесплатным батраком, но виду не подавал: ещё нос задерёт, пожалуй однако. Рахиль продолжала чабанить тоже. Всё чаще и чаще направляла она овец своих туда, где пас Яков. Будучи младшей в семье, была она балованой (насколько таковой вообще можно быть в условиях той суровой жизни), исповоль командовала отцом, матерью и старшими братьями. Слова «Нет» она не знала и не понимала. Всё, что бы она захотела или задумала обязательно должно было быть исполнено. И она всегда добиваллась исполнения всех своих желаний, когда ломясь напролом, а когда, если надо было, проявляя воистино дьяволькую хитрость и уловки. Нечего и говорить, она с первого взгляда влюбилась в Якова. Особеного в этом ничего нет. Почти каждая женщина расскажет вам, как будучи девочкой, она была влюблена в какого-то взрослого - учителя, тренера, офицера… Только в нашем обществе такая любовь обычно кончается ничем (а если нет, то горе тому взрослому, кто польстится на девочку). В случае же Рахили всё было по- другому. Во-первых общества там никакого не было. Отец, мать, братья, их жёны и дети- вот тебе и всё общество (рабы и батраки не считались). Во-вторых Яков уже был обещан Рахили и она считала его своим по праву. Так что вопрос, может ли быть Яков её или не может, для неё не существовал. Вопрос был как и когда. Как- уж это она знала лучше всех. Сколько раз при ней баран заскакивал на овечку и вставлял эту свою штуку… Куда? О, она знала куда! У неё самой такая же была. То есть, для того, чтобы Яков принадлежал ей полностью, он должен был вставить туда свою штуку. Какая она - и это Рахиль знала. И хоть видить её ей было не положено, но клятая девка с условностями не считалась. Вот видила - и не раз! Какими бы примитивными ни казались бы нам знания тогдашних людей (о, они ни числа «е», ни бинома Ньютона тогда действительно ещё не знали!), но знали они и многое из того, что мы знаем сейчас. Знали они, к примеру, что есть слишком много вредно, и что девочка, прежде чем стать женщиной, должна достигнуть определёного возраста. Знала и Рахиль, но так как у неё как раз начались первые месячные, то она решила, что её пора настала.
Подогнав свою отару к Якову, Рахиль пускала овец пастись, а сама достав из котомки подстилку из грубой домашней ткани, присаживалась возле Якова. Тот, обычно, стоял на холмике, опершись на посох и зорко наблюдая за стадом. Овца, она существо глупое, но хитрое и вздорное. Никогда не знаешь что вытворит. И всё это изподтишка, глядя на тебя невинными кристально чистыми глазами. «Чего стоишь, как истукан? Присаживайся». Почему бы и нет? Яков заметил: последнее время она стала льнуть к нему, но особое значение тому не придавал. Подумаешь! Ребёнок хочет приласкться. Он нежно обнимал Рахиль за плечи, иногда целовал в головку. Видя, что до Якова не доходит, Рахиль решила действовать сама. В один жаркий полдень, когда они вот так сидели, прижавшись друг к другу, она на всякий случай огляделась вокруг. Сколько хватало взгляда- никово. Только овцы залегли и жуют жвачку. Она решительно поднялась и вдруг- вся одежда как то мигом слетела с её маленького крепкого тельца. Взору изумлёного Якова предстала светло-оливковая кожа, крохотные, почти не выступающие из тела грудки с маленькими сосочками- у него и то больше- и крепкие короткие дубоватые ножки. Впрочем, до Микель Анжело тогда было ещё далеко и Яков не знал какими эти девичьи ножки должны были бы быть. «Что ты далаешь!? Ты, дожно быть, потеряла разум! Нельзя же открывать свою наготу постороннему мужчине!» «А ты не посторонний, ты мой муж, а я- твоя жена…» «Постой, постой, постой! Мы ведь с тобой пока ещё не женаты…» «Какая разница. Я отдана тебе и ты мой. Я не собираюсь ждать, когда кто-то скажет, вот ты его жена! Ты мой и я хочу тебя сейчас.!» «Но ты же ещё маленькая…» «Ага! Работать от света до света я не маленькая! А быть с любимым человеком- маленькая…» Рахиль озверела. «А ну снимай свои штаны! Сейчас же!» Яков пустил в ход последний аргумент. «А что будет…» «Если у меня… Ну вообщем в животе появится… Что будет- то и будет. Я имею право иметь ребёнка от своего законного мужа! И пусть хоть кто-нибудь только даже посмеет мне хоть слово сказать!» У себя дома Яков всю жизнь бесприкословно подчинялся матери. В доме Лавана эту роль почти сразу же взяла на себя Рахиль. Он, правда, если Лия просила его что-нибудь сделать, тоже никогда не отказывал ей и в перерекания не вступал. Но Рахиль никогда ни о чём даже и не просила. Она приказывала. Тоже оглянувшись на всякий случай, он повиновался. Рахиль легла на подстилку раскинув ручки и ножки. Он прилёг рядом. Обхватив его шею своими крепкими сильными ручонками, она стала жадно и страстно целовть его в губы, потом взяла его ладони, положила на свои грудки и стала сама себя ласкать ими. Под ласками, они, казалось, выплыли из её тела и заполнили ладони Якова. Как и у всякого нормального, здорового мужчины, все узлы и механизмы у него работали, включая и этот. Когда Рахиль почувствовала своим телом прикосновение нужного органа, она приказала: «А теперь сунь его туда!» Яков стал неумело тыкаться им в её промежность. Маленькая крепкая ладошка схватила инструмент и наставила куда надо. «Дави!» «Но он же не идёт! Сказал же тебе, ты ещё маленькая. Она у тебя ещё не выросла, а ты туда же» «Дави, я сказала! Войдёт!» И действительно, вошёл и тут же наткнулся на новое препятствие. «Дави!» Яков надавил и препятствие вдруг, неожидано поддалось. Она ойкнула от внезапной боли. «Тебе больно? Я ведь могу там тебе всё порвать и ты умрёшь. Сказал не надо...» «Не твоё дело! Продолжай». Его тоже разобрала и он продолжил до самого конца.
Рахиль долго лежала на подстилке, не двигаясь. Потом поднялась, оделась. На подстилке краснело крупное пятно. Она взяла у Якова лопатку и зарыла в песке злополученую тряпку. «Скажу, ветром унесло, не нашла». Несколько дней Рахиль не показывалась. Яков думал, она обидилась на него за что-то, а за что, он понятия не имел. Ведь он лишь делал, как она ему велела. Только много лет спустя она ему призналась: ей было очень больно. Но верная себе, она ни о чём не жалела и свои действия считала правильными и нужными. Отогнав свою отару поближе, Рахиль отлёживалась на новой циновке, которую ей безоговорочно выдали. Где-то там на пятый день всё прошло и появилась желание. И вот уже она как ни в чём не бывало опять предстала перед удивлёным Яковом. Некоторое время ушло на приработку друг к другу и выработки правильной факальной тактики, ведущей к взаимому удолетворению. Вскоре Рахиль начала кончать и ей это так понравилась, что она нередко заставляла Якова проделать эту процедуру несколько раз подряд. Яков был в состоянии - и почему бы и нет. Он ведь тоже оставался довольным. Девочки, так рано начавшие половую жизнь обычно легко и быстро беременеют. Но с Рахилью этого не происходило и оба были довольны возможностью скрывать свою связь как можно дольше. Рахиль, ставши женщиной (так сказать!), стала быстро меняться в облике, округляясь и хорошея. Но на это внимания особого не обратили. Пора же ей когда-нибудь вырасти. Так прошло семь лет и Яков робко напомнил Лавану о их договоре. «Никаких проблем! Уговор дороже денег». Лаван был язычником, но никакого храма не посещал ибо ни самого храма, ни жрецов вокруг на обозримом расстоянии не было и близко. Поэтому бракосочетание совершалось просто. Он и она объявлялись мужем и женой - и весь обряд. И, как везде водится в таком случае устраивался пир. Тут следует заметить, что тогдашнее вино было только красным и крепостью эдак градусов три. Опьянеть от такого вина было пожалуй трудновато. А посему его, разведя водой (ибо было оно неимоверно терпким), давали даже детям. Но, как об этом неоднокрано упоминается в Библии, уже тогда были у тех народов напитки, покрепче. Один из таких именовался «сикерой». А ещё известно: была та сикера сладкой. Из этого можно сделать вывод о способе её изготовления. В бродящее вино добавляли сладкое - мёд должно быть, ибо сахара не было в те дни - и давали бродить и бродить.
В богатом доме Лавана было всё и сикера тоже. Вот её то и достали. Иначе Яков не опьянел бы. Ему объяснили: по ихнему обычаю робкая и стеснительная невеста приходит к жениху в темноте. Дабы смущение онной никому видно не было. В это время мамаша, держа Лию за грудки внушала ей: «Если ты хочешь хоть раз в жизни познать мужчину, слушай как я тебе говорю. Чтобы он с тобой ни делал, не вздумай сопротивляться, орать, просить. Не вздумай убежать, а не то так и останешься старой девой до конца дней своих. Поняла?!» «Да, мама». Лия тихо подошла к комнате Якова. Сердце выскакивало из груди. Она зашла, сбросила, как её инструктировали, с себя всю свою одежу и улеглась рядом с Яковым, чуть ли не теряя сознания от страха и волнения. Как мы уже знаем, она тоже была влюблена в Якова до безумия. Природа постепено начала брать своё. Она, обхватив его руками, прижалась к нему голыми грудками и принялась страстно целовать. Робость её улетучилась совсем. Яков начал уже было дремать, но столь бурный напор сразу же пробудил его. Почти ежедневные упражнения с Рахилью выработали в нём доведеные до самого полного автоматизма навыки обращения с женщиной. В одну секунду он повернул Лию на спину, раздвинул коленом худенькие ляжки и вставил. Анатомия у сестёр была одинакова, а посему у него не было трудностей попасть в нужное отверстие. Заметил ли Яков, что эта другая женщина? Можете в этом не сомневаться. Как говориться, каким бы пьяным кто-то ни был, а катафалк за такси не примет. Но имено потому, что он был пьяным, Яков решил: ой не всё ли равно! Баба - она баба и есть. Лия, как её учили, всё стерпела. Яков тут же заснул, а она долго лежала без сна, сама не веря своему нежданому счастью. Знала ли Рахиль о подмене? И в этом можете ни на секундку усомниться. Ведь это она должна была идти в комнату Якова и без её согласия послать туда Лию было бы никак не можно. Вы спросите, как это властная и себялюбивая Рахиль согласилась уступить своего суженого. Очень просто. Она, ведь, по своему любила и жалела свою невезучую сестру, хотя, честно говоря, и любовь эта, и жалость были весьма своеобразны. Но, тем не менее, её удалось уговорить, используя всё тот же аргумент: пусть она хоть раз в жизни познает мужчину. Зная способности Якова, она решила: его не убудет и ей тоже останется. Пусть себе идёт.
Обнаружив утром возле себя Лию, Яков не стал ругать и отчитывать бедную Золушку. Он хорошо знал, чья это работа. К нему то он и направился. Лаван не был смущён и на йоту. «У нас так не принято, чтобы младшая сестра выходила замуж поперёд старшой. Ты хочешь Рахиль - ты её получишь ровно через неделю. Но за это тебе в нагрузку придётся взять ещё и Лию. А за Рахиль, мой дорогой зять, ты ещё должен отработать семь лет. Вот так!» Несомнено, Лаван очень хотел выдать замуж (пристроить, то есть) свою недотепу-дочь за нужного человека. Но ещё больше хотел он подольше продержать у себя неимоверно толкового работника. И притом даром. Это и был его дьявольский план, задуманый им ещё в первые дни пребывания Якова в его доме. План этот держал он при себе, не делясь ни с кем, даже с женой. Яков, конечно же понял как его кинули, но по робости своей скрепя сердцем согласился. Этой же ночью Лия робко опять пришла к нему в комнату. «Я ведь теперь твоя жена. Не гони меня, очень тебя прошу». Будучи жалостливым, Яков, конечно же, пожалел Лию. «Тебе, должно быть, там очень болит. Так что, может, давай сегодня не будем». «Будем, будем! - испугалась Лия.- Ничего, что болит. Ты просто постарайся осторожно». Яков постарался. Так они провели вместе неделю. И хотя Лия стала испытывать оргазм намного позже, но женские механизмы работали у неё, как им и положено было работать. И в эту неделю она захватила. И вместе с девственостью, Лия потеряла и свою робость И когда ровно через неделю Рахиль забрала, себе Якова, она, перестрев сестру в тёмном уголочке, заявила ей весьма решительно: «Он такой же мой муж, как и твой. Так что, моя дорогая сестричка, давай договоримся». Рахиль прямо-таки просто опешила от неожиданой дерзости своей тихони-сестры и какое-то время не в состоянии была вымолвить и слова. Подумав, она процедила: «Три ночи у меня, одна твоя». «А чего так!?» «Не хошь- не надо. Тогда вообще тебе его не дам. Он ведь сделает всё, что я ему скажу». В этом Лия не сомневалась и ей пришлось согласится. Когда через месяц выяснилось, что Лия беремена, Рахиль впервые задумалась. Пять лет она факалась с Яковом, часто по несколько раз в день - и ничего. А эта дурёха раз - и в дамках. В конце-концов она успокоила себя, решив, что Лие всего-навсего просто повезло. Но когда через год Лия снова понесла, а через год опять, Рахили стало ясно: тут что-то неладное, и притом, самое главное, с ней самой.
Что же случилась с Рахилью и почему её чрево оказалось запертым. Ответ на этот вопрос содержится в той же Библии. А там значится, что прелюбодеяние наказывается бесплодием. А то, что Яков не оказался бесплодным (ведь смешно и думать, что ему кто-то «помог» забарабанить Лию) лишний раз подтверждает наше предположение, как на самом деле всё было. То есть, вся вина за проишедшее была возложена на Рахиль, а не на Якова, чья роль была лишь пассивно исполнять чью-то властную волю. Но сама Рахиль этого всего не знала и была зла, раздосадована и сильно разочарована. Теперь ей, как замужней женщине уже не надо было больше пасти овец: в ихней культуре жене не положено было работать ни на кого, даже на собственого отца. И если Лия продолжала заниматься тем, чем она занималась и раньше, то есть готовить, стирать, убирать, то Рахиль, эта вольная дочь бескрайных степей, не приученая к этому всему, не знала куда себя девать. Единственой только отдушиной было у неё, когда она носила Якову (приготовленый Лией) обед и уж не вовращалась назад, не завалив его на циновку. Лия же из бессловестной Золушки («Если за печкой не сыщешь меня- то и уже не ищи».) чудесным образом вдруг превратилась в уважаемую жену, гордую мать многочисленого семейства, то есть в ту какой мы её все знаем - прародительницу половины всего еврейского народа. И близорукость её с годами стала проходить. Она теперь видила ничуть не хуже своей сестры. Весь её облик выражал такую увереность в себе, что уже никому даже в голову не приходило помыкать ею. Третьим сыном Лии был некий Левий (Леви), предок Моисея, Аарона и пророчицы Мириам - их старшей сестры, матери Бен Гура. Таким образом, будучи коэном, то есть, потомком Аарона, Лёнька тоже происходил от Лии. Но давайте-ка вернёмся к нашей истории. Как мы все знаем из двадцать девятой главы «Бытия», по выходу дочерей замуж, Лаван наделил их служанками из своих рабыть. Лие он дал Зелфу, а Рахили - Валлу. И вот, будучи в отчаянии от своего бесплодия, Рахиль решилась на отчаяный шаг. Она повелела Якову факать свою рабыню, до тех пор, пока та не забеременеет. А потом ребёнка забрала себе. Рабыня была её полной собственностью и она могла делать с ней всё, что сама хотела, в том числе заставить отдаться незнакомому мужчине, а приплод забрать в качестве своего собственого. После рождения первого, операция онная с рабыней была повторена снова. Теперь уже Рахиль была занята заботой сразу же о двух детях - Дане и Неффалиме. А когда Лия на четвёртом сыне Иуде выдохлась, то решила собезьяничать у сестры и тоже подсунула Якову свою Зелфу.
До встречи с Рахилью Яков был девствеником и не знал никого. Теперь же у него их было целых четыре и он мог сравнить каждую с остальными. И вот, самой лучшей, как женщина, была, несомнено Лия. Рахиль же была наихудшей. Природа явно совершила ошибку, создав её женщиной. Требовалось неимоверное усилие, чтобы накачать её. Но, как это часто бывает с людьми, Яков зациклился на Рахили и была она ему милее всех. Его, конечно, огорчало бесплодие любимой жены, но ситуация сия была ему никак неподконтрольна и сделать ничего тут он не мог. Им оставалось только ждать. И дождались. Скорее всего, имеея теперь массу времени на размышления и ставши с возрастом, нет не умнее - это невозможно - но мудрее, осознала она ошибку, совершённую ею, когда она сооблазнила Якова. И искренне раскаялась в содеяном. И за это Творец распломбировал чрево её и она вдруг, к свонму вящему удивлению, забеременела. При рахилевом телосложении - узкости в бёдрах и широкости в плечах- роды были для неё весьма рискованом делом. Но в первый раз пронесло и на свет появился Иосиф. Тот самый, который станет в земле Египетской вторым человеком после самого фараона. Как мы знаем, во второй раз Рахили не повезло и случилось неизбежное: родив сына Вениамина, она умерла. Но это будет потом, а сейчас Яков стал задумываться о том, что ему пора было бы уже отделиться от тестя и начать жить самому по себе. Лаван сразу же понял, что за спиной его батрака-зятя Кто-то стоит. За время пребывания у него Якова, его отары увеличтлись в десятки раз. И когда тот начал поговаривать о возвращении в свои родные края, Лаван спросил, что он хочет за свою службу. «А ничего! Только давай вот договоримся. Ты забираешь из моей отары всех овец и коз с пятнами и чёрных, и отделяешь их. Но, если у меня появится скот такой же, то он будет моим личным, собственым и принадлежать мне». Лаван пожал плечами: твоё дело. Тот, Кто Стоял за Спиной Якова благоволил ему ибо в своё время пообещал дедушке его сделать его народом могучим и многочисленым. И вот Яков, используя трюк с пестрыми прутьями, помещёными перед взором козлов и баранов, когда те, вдоволь попив воды, залазили на своих подруг, вскоре оказался полным единоличным владельем огромных стад овец и коз. Теперь семья Якова стала сама продавать шерсть, а на полученые барыши приобретать верблюдов, одежду, посуду и рабов, нанимать работников и ещё больше расширять своё дело. В числе прочего, обзавёлся Яков и оружием для себя и своих людей, ибо, хоть он и жил с плуга, но чётко и хорошо знал простую истину: не будет у тебя меча - будешь пахать замлю тому, у которого этот меч есть. Прошло ещё шесть лет, прежде чем Яков был готов к отходу в свои края. И всего провёл он в доме Лавана двадцать лет. И вот выходит из дома сего будущий еврейский народ, дети одного отца и четырёх матерей. Пройдут многие столетия и поселится народ этот в обетованой земле. И будет жить там счастливо и зажиточно. Но, как это всегда случается с людьми, от сытой жизни, зажрались они, начали бузить и грешить. И разогнал их Господь по всей обитаемой земле. Колена Израйлевые все растворились между народами, среди которых они жили. И только потомки Леви остались теми, кем и были. Ибо, когда отстроится Святое Святых, то должны они будут служить в Храме сиём, как и служили раньше.
Давайте-ка теперь от корней наших вернёмся во временам нынешние, в которых обитают герои этого повествования. Среди прихожан заметил Лёнька плотного коренастого мужика лет пятидесяти пяти с короткой стрижкой. Он не приходил каждую субботу, но появлялся с регулярно с какой-то ему одному лишь известной аккуратностью. Звали его Гринберг - фамилия, весьма распространёная среди евреев Европы и в бывшем Советском Союзе тоже нередкая. Как-то он подошёл к Лёньке. «Your daughter Lydia is a famous surgeоn, isn’t she?» «Yes, she is a surgeоn, so, I am not sure how famous she is». «I had been recently diagnosed with colon cancer, and I want her to perform my surgery». Лёнька тут же передал ему лидочкину карточку, запас которых всегда был у него в кармане. Как они договаривались, он не знал, но когда Гринберг через три недели опять появился в синагоге, то сразу же подошёл к Лёньке. “Your daughter is just wonderful. For a couple of days I was back on my feet. No pain, nothing…” И он стал настойчиво приглашать Лёньку с Лидочкой придти к нему в гости. Лёнька обещал поговорить с Лидочкой, ибо ручаться ни за что от её имени он не мог. К лёнькиному удивлению Лидочка согласилась и они, как это принято в Америке, назначив время, пришли. Гринберги занимали весьма не маленький дом о двух этажах в очень хорошем районе. Как и у Вертицких, дети их выросли и пошли своей дорогой. Обычная в таких случаях процедура - обмен любезностями, предложение чего-нибудь выпить. Лёнька решил не отказываться от пятидесяти грамов виски, а Лидочка от стакана воды. “Do you know who I am?” “Of course, our brother-Jew.” “That’s absolutely right. I am asking, do you know what I am doing for living.” “What the difference?” “There is thе difference! I am your local police chief.” Вот это да! Лёнька осознавал: среди прихожан могут оказаться всякие, но мысль о том, что еврей, да вдобавок к этому, причём, ещё и религиозный, может оказаться начальником полиции, как-то даже в голову ему придти не могла. Но и предположить, что Гринберг «заливает», тоже было бы смешно. После всегда обязательного в еврейских домах, обеда Гринберг спросил: “Is it anything in the world I can do for you or your father, Doctor Lydia? Please, tell me.” “I don’t know. Looks like, I have anything I want, but time to enjoy it. Oh, wait a minute, looks like I know what. What I don’t know is, whether you’ll be able to do it…” “What is it?” “I’ll ask for something you cannot do - make me and my dad carrying permit.” Гринберг задумался. “Do you know what? Yes, you right, it would be very difficult to do, but, however, not so impossible, like you think. The only thing you need, it is a good cause. For you, it’s easy. You work late and in any time of the day and this one, taking alone, could be sufficient. But for your dad… Do you have any good cause, Leonard?” “No, I don’t. What а “good cause” can I have? Oh, wait a minute, looks like I might have one.”
И Лёнька рассказал уже известную читателю историю о себе и мистере Сунь Хун Чане. Гринберг слушал молча, внимательно и не перебивая. «Why shouldn’t you come forward?” “Because, I believed it’s useless. Any way, you know better than I do. Or, suppose to know” “You are wrong. Any information, no matter how insignifficant it’s look for you, could be critical. I wander, how correctly you imangined yourself the whole picture and what really did happen. In generally, you’ve got it. But not quite. We do know who the murderеr was and who’d made contract on Mr. Chang. We just don’t have enough evidences to prosecute them.” “Did you catch the murderer?” “No, we didn’t. But, as I said, we know who he is. His name is… sorry, I am not at will to disclose this information. Moreover, his actual name doesn’t matter to you. He’s just an ordinary mafia enforcer.” Так что Лёнька ошибался, думая, что дело это сосвсем глухое и никто ничего даже и сказать не сможет. Полиция выполнила свою «домашнюю работу». Оказалось, убийцу видили в промышленом районе, где был убит мистер Сун Хун Чан, когда он приезжал на разведку. Потом его опознали и в аэророрту, и в гостинице, и в Federal Express, и, даже в китайских ресторанах. Его имя имелось в картотеке ФБР. К сожалению, пока суд да дело, он успел добраться до Сиэтла и там раствориться среди многочисленого местного суньского преступного подполья. И хотя тамошняя полиция была сразу же предупреждена, тот как в воду канул. Мог прятаться где-то в Китай-городе или в соседней Канаде, а мог и отбыть в Гонконг или куда ещё в Сунляндию- пойди узнай- чтобы затаиться на время, а потом опять нанести смертельный удар по своим «клиентам». Гринберг спросил: «Would you recognize those two who visit you then?» «Of course, I would. They had been quite the characters». На том и порешили. Гринберг дал ему имя следователя по этому делу и его телефон. Лёнька договорился о встрече. Он снова расказал детективу всё, что знал. Принёс копию письма из страховки, которое, на случай чего, он сохранил. Затем тот стал показывать ему листочки бумаги, с восмью фотографиями, под номером каждая, мужчин разной национальности и этнической группы на каждом. И Лёнька нашёл своих посетителей, причём не один раз. Следователь поблагодарил его за информацию и Лёнька отбыл по своим делам. А спустя некоторое время по почти пришли анкеты- прошения разрешить им скрыто носить оружие - CCW (Что означает Cary Cocealed Weapon). К той анкете следовало приложить доказательство проживания в данной местности (скажем копию счёта на газ или электричество) и чек на восемьдесят долларов на покрытие расходов по проверке данных анкеты. Причём, даже в случае отказа, эти деньги не возвращались.
Они заполнили анкеты, приложили нужные документы, чеки и отправили их назад, не шибко-то надеясь на какой бы то ни было результат. К небывалому своему удивлению, по прошедствии всего лишь трёх месяцев Лёньке позвонили и сказали, что разрешение для него получено и он может продолжать действовать согласно инструкции, присланой вместе с анкетой. Инструкция требовала, чтобы апликант сдал отпечатки пальцев, прошёл специальные курсы и техосмотр оружия, которое собирался носить. Разрешалось записать не более трёх едениц, причём на каждую из них должен быть сдан зачёт по стрельбе. Не будем утомлять читателя подробностями, многим просто не интересными. Скажем только, что уплатив пять сотен каждый и отстреляв пять сотен зарядов, по прошедствии пяти месяцев после подачи прошений, Лёнька с Лидочкой получили разрешения на ношение оружия сроком на два года. Это разрешение не давало право заходить с оружием в суд и любые другие государственные учреждения любого уровня и, особено, в том числе в университеты и колледжи. Сюда нельзя, туда нельзя... Единствено что, если как то у тебя обнаружат это оружие, скажем попал в дорожное проишествие, то тебя не арестуют за его ношение. И то дело! Получалось так - Лёнька никаким образом формально не мог приносить оружие на работу. Эот постулат никаким дискуссиям совершено никак не подлежал. Что касается Лидочки, то в принципе, больницы, вроде бы, не разрешали, но и не запрещали никому приносить оружие. Но еёйная была университетской - и кто знает какое правило действовало здесь. Так что, если она считала это нужным, Лидочка держала при себе пистолет- если надо, то тогда и разберёмся. Лёньке же на работе, а, вернее сказать, по пути туда и обратно, чаще всего, никакой нужды в оружие не было и он брал его с собой только на прогулки или в поездки по любыи делам. Валерка завидывал ему белой завистью, но ему-то самому получить такое разрешение никак не светило. Впрочем и он тоже, если чувствовал, что дело пахнет керосином (например, надо было посетить или ехать через обезьянник) прихватывал с собой «что-нибудь». Ведь, как мы с вами вроде бы (надеюсь) уже решили: лучше иметь неприятности, чем…
Хорошо, конечно, если у тебя отец, мать, сын, дочь или близкий друг - врач. Они всегда направят тебя к лучшим из своих коллег. Имено, к действительно лучшим, а не просто знаменитым. Ведь, если серьозное опасное заболевание обнаруживается во-время, то нужные меры принимаются тогда, когда делу ещё можно помочь. Правильно или неправильно поставленный диагноз - это вопрос жизни или смерти. Но есть в этом и обратная сторона. Тебе постояно говорят что делать и чего нельзя, гоняют на техосмотры, даже если ты не уверен, нужны ли они тебе, замучивают опекой. Она и раньше ревностно следила за катиным здоровьем, но когда Лидочка поступила в премед, это стало невыносимым. Но как ни страно, Катя, которой не занимать было непокорной вдорности, терпеливо ходила на осмотры к гинекологам, кардиологам, интернистам - к кому только не посылала Лидочка - и проходила безропотно все тесты. И лишь только когда Лидочка стала резидентом, что называется, живя в больнице, ей стало не до этого и Катю на два года оставили в покое. Имено в это время стали происходить с ней вещи, пусть не странные, но нечто такое, чего раньше не было. Катя стала уставать куда как чаще, чем обычно. Иногда, когда быстро шла или взбегала по лестнице, появлялась одышка. Никогда такого прежде не случалось. При встречах с Лёнькой - а они продолжали, пусть не так часто, как раньше, но всё же регулярно встречаться - она уже не только не кончала несколько раз подряд, но и, иногда, не могла кончить совсем. Всё это Катя объясняла черезмерной нагрузкой и возрастом. «Я теперь скупее стал в желаньях…» Вишь Есенину тогда и тридцати пяти не было, а мне уж скоро пятьдесят будет». Лёнька и верил и не верил. Да, что и говорить, они уже далеко не молоды. Ему за пятьдесят, ей под пятьдесят, но всё же. Это не должно произойти так бысто и резко. Вот возьми Виту, которая была катиного возраста. У той «скупость в желаниях» наростала медлено. Сначала от двух раз в неделю до одного, потом до раза в полторы недели и наконец до двух раз в месяц, на чём она пока остановилась (Лёнька ещё подумал, не была ли такая разница в потребностях причиной развода Марго с Захаркой). Но люди-то все ведь разные и у разных по разному всё происходит.
Когда у Лидочки появилось, ну скажем, чуть больше свободного времени, чем в период её резентатуры, то она снова принялась за Катю. Как то раз, во время выходного Лидочка заглянула к Кате с утра пораньше. Та, как всегда, корпела над своими занятиями, но при появлении столь редкой гостьи, всё бросила. Соорудила завтрак, сварила кофе. «Ты знаешь, платье себе классное купила. Хочешь пойди посмотри. Неохота мне наверх подниматься». Лидочка, какой мужественной и крепкой она бы ни была, а всё-таки, по воли судьбы являлясь femme и таковой до мозга костей. А посему не утерпела и побежала наверх. Платье, конечно, было действительно красиво- катин вкус на прекрасное не подлежал сомнению- светло- бюрюзовое, правильно суженое и обтянутое, как надо. Что и говорить, красивое платье. Но тут лидочкин глаз упал на катину корзину для грязного белья. Ито сказать, «для грязного». С незапямятных времён была Катя помешана на чистоте и гигиене. Могла она купаться под душем три раза в день и, уж, во всяком случае, раз снятое с себя бельё, никогда обратно не оденет. Держала Катя две корзины для этой цели- одну на тёмное и другую на белое. Лидочкино внимание привлекли тёмно-красные катины трусики с белыми пятнами на них. Как всякий врач, она не страдала брезгливостью. Поднесла их к окну, к свету, посмотрела и даже понюхала. Спустившись вниз, Лидочка спросила строго: «Катия, когда ты последний делала PAP smear?» «Я право не помню. Два года назад?» «Так вот, ты это сделаешь завтра. Я тебе позвоню». В лидочкином электроном организаторе всегда было введено катино расписение, так что она знала, когда у той свободное время.
Утром следующего дня Лидочка повонила: Кате и сказала, что ей на одиннадцать пятнадцать к доктору Дженет Макарьян, армянке, очень хорошему гинекологу, к которой Катя с лидочкной подачей ходила уже много, много лет. Процедура - взятие мазка - заняла мало времени и не шибко потревожила катину ежедневную рутину. Но через несколько дней доктор Макарьян позвонила Лидочке, а та - Кате. «Кать, слушай, я не знаю. Но доктор Макарьян хочет тебя видить. Я надеюсь, ничего страшного, но, ты знаешь, лучше, как лучше». Доктор Макрьян залезла в катино влагалище телекамерой в шланге и взяла пробы на биопсию. По прошедствии нескольких дней она вызвала Катю к себе. «I have a good news and a bad news for you. Bad news is: you do have a cervical cancer. The good news is: we catch it in time, thanks to your remarkable friend Lydia.” Всё теперь стало понятно, встало на место. И катина усталость, и подвод в коленях. И всё остальное. «Вот видишь,-сказала она Лёньке,- я была блудницей и Господь карает меня за это». «Не говори глупостей! Ты ведь не давала всем направо и налево, как другие». «Давать не давала, но побывало их у меня порядочно, это уж точно». Лидочка сама не могда делать Кате операцию, но она и Дженет выбрали ей самого лучшего хирурга, которого только можно было найти. Операция, of course, прошла успешно. У Кати удалили всё, что помимо письки и сисек, делало женщину женщиной. После этого, как водится, подвергли мучительным химо и радио терапиям. И она должна будет теперь до конца своей жизни принимать гормональные таблетки. А так ничего. В синагоге прочли за неё Ми Шеберу. Казалось бы на этом всё. Но Лидочка, будучи очень хорошим врачом, знала одно: хотя опухоль и удалили, причины, вызвавшие рак, в организме остались. И через некоторое время болезнь вернётся со страшной силой, а резать уже будет нечего. Ко всему тому же, у Кати оказалась вид опухоли самой злокачественной, зловредной, агрессивной и быстро растущей. Как правило, операцию делалют когда рак ещё не развился. Тогда ещё хоть есть надежда, что в течении нескольких десятилетий рак не появится. Но если рак уже есть - недежд мало. И это тоже Лидочка хорошо знала. Надо было попытсться сделать всё, что только возможно, чтобы искоренить причины опухоли и полностью, убрать их совсем из организма.
Cтиснув зубы и сжав маленькие крепкие кулачки, Лидочка яростно дралась за жизнь своей подруги. Где только бы ни появилось какой-либо метод лечения, который должен был предотвратить рецедивы рака, Лидочка узнавала о нём одной из первых. Используя свои привелегии врача, она посылала запрос и получала действительную и полную информацию о природе и технике процедуры. Затем она определяла, когда сама, когда консультируясь с лучшими онкологами, насколько метод этот применим к катиному случаю и чем он может или не может ей помочь. Если вывод был: стоит попробовать, начинался подробнейший анализ метода - что он может дать и как может повредить. И только если результат анализа оказывался на сто процентов положительным, Лидочка организовывала это лечение для Кати. Многие в Америке наивно полагают, что если есть медицинская страховка, то и беспокоится не о чем. А зря! У Кати, как муниципального служащего, была одна из наилучших в мире страховок. Но во-первых, она не покрывала экспериментального лечения, а во-вторых, как и у всякой другой страховки, в ней устанавливалась, так называемая предельная сумма, какая может быть выплачена этой страховкаой в течении всей жизни застрахованного. В большинстве страховок это были восемь сот тысяч, а у Кати- полтора миллиона. Неплохо, скажете вы. О да! А если один только курс лечения стоит семьсот тысяч?... То-то! По израсходованию той самой предельной суммы, страховка не даст больше ни одного цента, ни одной лиры, ни одной йены. И польского злотого не даст. И Лидочка, используя, и, даже, если надо, злоупотребляя им, своё положение, оформляла Катю, как подопытного кролика или ещё как, чтобы платить не нужно было вообще. Правда, расходы всё же были. В первую очередь это была стоимость самой поездки - билеты и гостиница. Потом услуги врачей должны были быть оплачены отдельно. Иногда и за само лечение, хоть сколько-нибудь, но надо было что-то платить. Вот Лидочка, даже на секунду не задумывшись, платила за всё из своего кармана. Деньги у неё были: она по-прежнему жила дома, её кормили, а времени тратить свою ставку у неё просто не было: Лидочка была нерасхват, все стремились к ней попасть и хотели, чтобы операцию им делала имено она. Даже одежду и обувь ей покупала Вита. Принесёт, даст померять. Понравилось, подошло- оставили. Нет- так отнесли обратно и сдали. Это ведь Америка! Лидочкино предложение вернуть сумму, потраченную на её обучение, было встречено твердым отказом. «Мы сделали инвестмент в тебя, так вот, инвестмент не возвращается. По нему платятся дивиденты. А дивиденты - это то, что ты уже известный врач!» А Лёнька добавил миролюбиво: «Слушай, дочечка, если мы действительно попадём когда-нибудь в тяжёлое материальное положение - а это может произойти с каждым - и ты захочешь нам помочь, то мы не откажимся. Честное слово». Так что почти все лидочкины деньги шли на сберегательные счета, которые Вита организовывала и которыми управляла мудро.
Была и ещё одна проблема. Нередко лечение было мучительным и оставляло Катю больной, слабой и беспомощной, неспособной даже, как тут говорят «помочь самой себе». А посему, если это было не в их местности, то её надо было кому-то сопровождать. Это делали по очереди, Лёнька, Вита, Фомин, но чаще всего, раздав детей (было кому!), Сима. Ко всеобщему удивлению всей нашей честной компании, а особено родной матери, давно поставивших на Симе крест, считая, что кроме факально-рожальной машины из неё ничегошеньки не может выйти, эта последняя умудрилась в перерывах между беременостями, кормлением, бдением и прочими заботами, связанными с деторождениеем и детовоспитанием, закончить школу и пройти двух-годичный коледж. Затем, мудро используя деньги, которые нескупо давали ей, Сёме и детям, Фомин с Зиной, окончила курсы медсестёр и сдала экзамен на Регистр, то есть стала Registered Nurse - сестрой самой-самой высокой квалификации, занесённой в Регистр Медсестёр. Симу спрашивали: а почему медсестра? Но она сама ответа на этот вопрос не знала. Если читатель желает погадать от нечего делать, то, скорей всего, должно быть перед ней всегда стоял пример Лидочки- неотъемлимой части её жизни К Лидочке же попросилась она на работу. Та пожала плечами. Ей как раз в то время нужна была сестра и она взяла Симу, предупредив: если не сработаемся, на меня не обижаться. И опять-таки, ко всеобщему удивлению, Сима выдержала и Лидочка оставила её себе. Сима вся светилась от гордости и ходила - хрупкое тоненькое существо - гордо держа свою головку и выпятив далеко уже не аккуратные грудки. Теперь Сима была уже одним из игроков в лидочкиной победоносной команде и та могла спокойно доверить ей Катю. Ибо знала: выдрессированная ею Сима не испугается, не растеряется и, случись что, сделает всё так, как только возможно лучше всего это сделать. К тому же ей, как представительнице профессии, разрешали сидеть с Катей во время процедуры. Так как Лидочка была теперь симиным начальником, то всегда могла её отпустить, когда надо. А от оплаты потеряных часов Сима наотрез отказалась: «Она моя sister-in-law. И побывала везде...»
Да, действительно, Сима с Катей посетила Японию, Францию, Германию и Швецию - места куда просто так выбраться весьма не просто. Как бы плохо Катя себя ни чувствовала, а всегда давала возможность невестке посмотреть незнакомые ей места. Обычно, они брали такси и, как могли, на английском, русском и жестами просили водителя показать им достопримечательности. Нет на белом свете такого таксиста, который не гордился бы своим городом. И он старался изо всех сил. Во всей этой суете одна Катя оставалась спокойной и невозмутимой, как будто все эти дела происходили не с ней самой, а с кем-то другим. Только иногда, после такого вот очередного курса долгих и премучительных вливаний, она не выдерживала. «Слушай,- говорила она тогда Лидочке,- зачем так меня мучить, лишь для того, чтобы я прожила каких-то bloody пару лет. Пусть всё будет, как будет. Дайте мне уйти». «Катя,- удивлялась Лидочка,- неужели ты не хочешь пожить в двадцать первом веке?...» «Ты же ведь большая умница, Неужели ты не понимаешь, что если время объективно, то отсчёт его сугубо субъективен. По христианскому календарю сейчас двадцатый век. А вот у нас, евреев, это пятьдесят восьмой, у суней - сорок восьмой, а у мусульман - только четырнадцый. Важно, лишь одно, сколько человек всего прожил, а не в каком веке...» «Ну хорошо,- не сдавалась Лидочка,- книгу ещё одну выпустишь…» «Дорогая ты моя девочка, если бы ты знала! Книги, слава, деньги- всё это такая суета-сует. И, поверь мне, не стоит тратить на это свою одну-единственную жизнь...» «Ты хочешь сказать, что вот я… ну считаюсь... ну ты знаешь... И это суета-сует?» «Лидочка, я не знаю. Ты ведь людям жизнь спасаешь. Возвращаешь сестру брату, дочь отцу... А с другой стороны, я не уверена, стоит ли это делать. Если Господь позвал - надо идти. И опять-таки, если Господь послал тебе такого врача, как ты- значит не пришло твоё время ещё...» «Но ведь то, что ты делаешь, тоже нужно людям. Без компьютера и нам, врачам, сложно. Вместо того, чтобы людей лечить, с бумагами возиться». «В какой-то степени да, если всё правильно это понимать и не гоняться за иллюзорной славой. Просто работать - и точка!» Наконец Лидочка дошла до той самого момента, когда всё что можно было сделать, было уже сделано. Мучать Катю дольше уже действительно не было ни малейшего смысла. Как будет - так и будет. Катя теперь считалась «свободной от рака». Но её оставили под неусыпным постоянным наблюдением.
Нечего и говорить, вся наша честная компания шумно и весело встретила двухтысячный год. Возникла лишь в связи с этим небольшая проблема. Все хотели, чтобы партия состоялась имено у них. Пришлось бросить жребий, который упал на Севу и Зину. Это подходило всем и не было обидно ни для Вертицких, ни для Фоминых, ни для Кати. Зинка же чувствовала себя на вершине блаженства и вся аж светилась от гордости. Она категорически потребовала от гостей ничего с собой не приносить. «Я не бедная, у меня хватит!» Не будем осуждать её за слишком уж частое повторение этой фразы. Она-то ведь родилась, росла, выросла и жила в бедности неописуемой, а теперь по праву гордилась своим достатоком, да ещё и заработанным ею самой, не кем-нибудь. Таких вот, пытавшихся заработать на Real Estate - их было хоть пруд пруди, а она, одна из немногих, сумела. Дочери и зятю она заявила: «Даже, чтоб не вздумали устраивать свою партию или пойти к кому-то. А будете встречать этот новый год с папами и мамами. Точка!» Ёлку решили не ставить: сказалось всё-таки хасидское влияние. Вместо этого, она с Лией и внуками, радовавшимися этому развлечению несказано, украсила общую комнату лентами, суньскими фонариками и чем ещё её небогатая фантазия себе примыслила. Добыла хлопушки, бенгальские огни и шутовские конические колпаки. Запаслась хорошим шампанским - не Мамs или в таком роде, а Моётом. Не забыла и о хорошем вине для Зои, Марьи Израйлиевне и для себя, в случае чего. Впрочем, и лёнькины и зинины родители очень вежливо, но отказались, считая, что им будет всё-таки лучше всего со своими. Пришлось примириться. Имея доступ, через Виту, к славкиным запасам, Зина накупила деликатесов, хлеба и нарзана, считавшегося у них роскошью. А что касается Абсолюта и коньяка - то этого добра у них в доме всегда хватало. Наконец настал он этот вечер. По какой-то своей прихоти, Зина наказала мужчинам быть в парадных костюмах, женщинам в соответствующих платьях и детей нарядить тоже. И тут она была права. Согласитесь, конец одного века и начало другого случается не слишком часто. Все дружно согласились.
Как водиться, проводили ушедший год и век, и встретили наступающие с шампанским. Фомина, по установившейся у них традиции, как самого старшего посадили председателем стола. И он не подвёл произнеся тост к случаю. «Здесь, за этим столом присуствуют предствители четырёх поколений. Но для всех для нас, ещё каких-то там пятнадцать лет назад, конец века казался чем-то очень далёким и совсем нереальным. Это, мол, ещё надо дожить… И вот, дорогие мои друзья, мы с вами дожили до этого момента! Представтьте себе на минутку, как это здорово! И в особености для тех, кто очень много шансов имел не дожить. Так давайте же, мои дорогие, выпьем сначала за то, что дожили». Кто понял, кто не понял, но все предложение сие поддержали дружно. Потом дурачились, стреляли хлопушками, размахивали бенгальскими огнями, надев шутовские колпаки, садились опять за стол, а Зина снимала всё на электронную цифровую (digital для тех, кто русского не знает) видиокамеру - вещь, по её мнению, нужную для фотографирования домов и показа их клиентам. Потому ею и обзавелась. Всё шло наилучшим образом, только Лёнька заметил (а, может это ему показалось), что Катя не шибко весела, Лидочка- через-чур уж задумчива, а Фомин пьёт как-то необычно совсем мало. Нальёт себе маленькую рюмочку и цедит её час. Но это было их дело, а что и как - им виднее. Сидели до двух часов утра и долго потом отсыпались. И жизнь потекла, какой бы век это ни был, как и текла она всегда. Что век грядущий принесёт нашим героям? Лучшая часть их жизни уже была позади, ушла вместе с ушедшим веком. И если молодым вся жизнь, во всяком случае, самое лучшее в ней, казалось ещё впереди, то Лёнька с Витой, и Зоя, и, тем более Фомин, где-то в самой глубине своей души осознавали: ждать от жизни чего-то особого - просто наивно.
Кате позвонила нюсина напарница Люба, с которой они всю жизнь, менясь через день, проработали в своём буфете. «Катя, у мамы твоей инфаркт. Если ты хочешь застать её в живых, то приезжай, как можно скорей». Катя, уже не считаясь ни с какими расходами, купила билет на «Аэрофлот»- кратчайший путь до Москвы и до своего города. Она заранее позвонила Любе и та сразу же прислала за ней такси. Приехали прямо в больницу. Нюся узнала дочь, улыбнулась, закрыла глаза и никогда больше их не открыла. Прошло какое-то время, пока Катя поняла, что мать умерла. Тут в больнице было совсем по другому, но вызвать медсестру можно было, нажавши кнопку на стене. Та пришла, посмотрела. Не раз, и не два, и не сто приходилось ей видеть такую картину. Молча вышла, а спустя некоторое время пришла врач. Глянула и кивнула головой. Вот и всё… Хоронить Нюсю пришли многие из Тайного Общества Бывших Работников Советской Торговли. Читались речи, звучала печальная музыка. Словом, всё честь по чести… И поминки в том самом ресторане, куда Нюся водила дочь и Павловских перед самым отъездом в США. Оказывается, тут был и большой зал. Катя смотрела на сильно постаревшую старую гвардию когда-то всесильных и очень влиятельных людей. Они, видать, не часто встречались все вместе, и уж во всю воспользовались возможностью надеть лучшую одежду и продемонстрировать бриллианты и прочие побрякушки. Опять произносились речи, только в этот раз они имели характер тостов. Много пили и вскоре, как это часто бывает на поминках, цель собрания оного - нет не забылось, что вы- но печальность самой оказии притупилась изрядно. Впрочим, наверное для того поминки и устраиваются. Наконец и это осталась позади и Катя оказалась с Любой вдвоём в нюсиной квартире, где ещё утром стоял гроб с телом хозяйки. На катин вопрос почему батюшку не пригласили Люба ответила не сразу. «Ну, начнём с того, что Нюся сама нас предупредила. Давно ещё. Ну а потом, я тебе так скажу: зачем притворяться. Ни во что мы, кроме рубля не верим… Ты ладно, устала поди, с дороги. Так вот отдыхай, а завтра я приду часам эдак к десяти, мы всё и обсудим. ОК?» Оставшись одна, Катя убрала с материной кровати всё постельное бельё и постелила новое. Она действительно очень устала. Но прежде чем лечь, позвонила сначала отцу, затем Лидочке (получив массу указаний, как получше поберечь себя) и только потом - Павловским.
Те обрадовались катиному приезду и опечалились причине, приведшей её сюда. Пообещав увидиться при первой же возможности, Катя отключила телефон, легла и вскоре забылась тяжёлым беспокойным сном. Утром Люба пришда в обещанное время. Кате оставалась материна квартира и немалые деньги, которые по законам тайного общества, переходили к наследникам. «Слушайте, тётя Люба. У меня денег итак хватает. Я одна, наследников нет. К тому же у меня был рак. Его, вроде как, вылечили, но кто знает… А нельзя ли какой-нибудь детский садик построить?...» Люба поджала тонкие губы. «Слушай, дочка, твои деньги - и делай с ними, что хочешь, хоть в печке сожги. Но всё же обидно будет: твоя мама так тяжело работала, а ты собираешься отдать это всё жуликам, чтобы пропили да про****ствовали. Не думаю, что это хорошо. Тут вот один такой, как ты, детскую больницу оборудовал. И что?! Машины эти все заморские пропали, поржавели, деньги куда-то испарились, а толку- что с козла молока…» Катя всё это знала и понимала. «А что если…» И она рассказала Любе свой план. «Это тоже мне не шибко нравится, но так-то лучше будет…» «А ещё, тётя Люба, машину мне организуйте, если можете». «Мы всё можем». Люба вынула из кармана мобильник- вешь, распространившуюся здесь со скоростью звука - и нажала на клавишу. Поговорив, сказала Кате куда пойти – недалеко - чтобы взять то, что ей надо. Дав свой телефон, с этим Люба отбыла, наказав держать её «в курсе дела». Позвонила Павловским и пообещала скоро приехать. Пусть они будут дома. Катина машина оказалась почти новой «Тойотой- Короллой», причём с автоматом. Катю снабдили доверенностью, что она пользуется автомобилем с полного согласия владельца. Всё честь по чести.
Катя уже проехала пол-пути, когда увидила желтые милицейские «Жигули» у обочины. Грузный немолодой милиционер, стоявший рядом с машиной, поднял полосатый жезл. Катя, давно уже отвыкшая от всех этих штучек чуть было не промчалась мимо, да, вовремя вспомнила. Она затормозила, сдала назад и стала у обочины. «Капитан милиции Бурденко. Ваши права!» Как её проинструктировали зараннее, Катя сунула стражу дорожного порядка сложеную вчетверо пол-сотни «зелёных». «Я всё же хотел бы видить ваши права». Ничего не оставалось делать, как доставать свои калифорнийские права. На лице ГАИшника не отразилось и тени удивления. Медлено, по буквам прочёл фамилию. «Не Андрея Игнатьевича дочка, часом, будешь?» «Она самая». «Так мы же с ним старые приятели. Вместе в техникум ходили. Как он там?» «Да хорошо. У него теперь, вроде как, заводик по ремонту. Двенадцать человек работают...» «Я всегда знал, Андрей голова. Привет от меня не забудьте передать». И он протянул ей назад права и бумажку. «Передам обязательно. А это возьмите. Лучше Вам, чем кому-то, раз Вы папин приятель...» «А что, у вас там, в Америке, деньги даром достаются?» «О нет. У нас очень тяжело работать надо за каждую копейку. Разница лишь в том, что там, если можешь и хочешь, то всегда можно честно заработать, а тут - не уверена…» «Ну чтож, спасибо. Скажу хлопцам, чтобы тебя не трогали…» Обещание своё он выполнил: за всё время катиного пребывания здесь её не разу не остановили. Прибыв на место, Катя, после обычных приветствий и обмена новостями, приступила к делу. «Вы хотите жить в городе?» «А мы где живём, чай не в деревне». «Извиняюсь, я имела в в виду, в областном центре...» «Да мы как-то тут всё время жили…» Но с Катей спорить было трудно. Она живо доказала им, как хорошо, когда рядом хорошии дешёвые магазины и базар, культурные центры, но самое главное, знающие своё дело врачи. Должно быть этот последний аргумент плюс полное доверие к Кате повлияли на их решение больше всего, и старики, пусть не сразу, но согласились. Теперь Катя начала действовать. В первую очередь, она наказала, взяв только лишь документы и самое необходимое, поехать с ней. Она заверила Павловских, что им не придётся пошевелить и пальцем. Всё будет сделано за них «теми, кому надо».
Пока лидочкины бабушка с дедушкой осваивались в новом месте, пока гуляли с Катей по окресностям, замечая где-что и зачем, машина заработала с бешеной скоростью. Оформлялась прописка и документы на законное владение квартирой, продавалось бывшее жильё со всем, что там было, кроме одежды: ведь мебель и утварь остались от покойной Нюси и были они куда как получше, чем прежние. Напоследок, Катя заказала у Любы револьвер Смит и Вессон модели 686 со стволом в четыре дюйма, извиняюсь, сто миллиметров и по пачке патронов магнум и простых. Сама просьба Любу ничуть, ни на грам, не удивила. Поразило её столь капитальное знание Катей таких вещей. «У нас в Америке, почти каждый имеет такую штуку…» Это было не совсем правдой. «Ну и ну! И у тебя тоже есть?» «А как же! В столе лежит. Тоже Смит и Вессон». Вот это было правдой, а в мелкие подробности Катя вдаваться не стала. За ужином, вкусно приготовленным Софьей Егоровной из нюсиных продуктов, Катя принялась рассказывать всё по порядку. «Значит так. Каждый месяц вам будут передавать по пятьсот долларов и плюс ваша пенсия. Её уже сюда переадресовали. Запишите этот номер телефона и спрячте в трёх местах чтобы не забыть и не потерять. Что бы вам ни понадобилось, звоните по этому телефону. Это ваша волшебная лампа, она будет исполнять любое, какое ни наесть, ваше желание. Не хватает денег - звоните, вам прибавят. Если заболел кто - звоните вам найдут лучшего врача. Нужна какая вещь - звоните, вам принесут. Вы, конечно же, будете жить и вести себя скромно, я знаю. Если кто чего спросит, говорите: внучка у нас в Америке, иногда по малости подбрасывает. Вот и всё. Будут вопросы, опять таки по этому телефону, или нам с Лидочкой звоните, не стесняйтесь. ОК?» «ОК то ОК, а вот за что нам это всё? Чем мы такую сказочную жисть заслужили?» «Я вам скажу вот что. Жили вы честно, никого не обижали. Ну и потом дочь потеряли во цвете лет. Конечно, может и грех так говорить, но, кто знает, может было это вам испытание (Господи прости мою душу грешную). И вы ведь на Бога не роптали, вот Он и решил позаботиться о вашей старости. Ну и матери моей вы понравились. Какой вариант вам лучше всего подходит, такой и выбирайте». Катя вручила Трофиму Степеновичу револьвер. «А это зачем?» «Да тут я слыхала, всякие подонки есть. Шпана, наркота, просто отморозки. Залезут, пытать вас будут, денег требовать. Дак Вы, если что, стреляйте, а потом, опять-таки, звоните по этому же телефону. И вам ничего не будет. Поняли?» «Да, вроде бы, да». «Вот и ладненько». На следующий день Катя пустилась а обратный путь.
Домой она прибыла благополучно, без проишествий и сразу рассказала всё Лидочке. Та горячё поблагодарила её и удивилась, как это ей самой не пришло в голову обеспечить своих бабушку и дедушку. На это Катя вполне резоно возразила: ведь если бы ей даже и удалось в тамошних условиях, то государство и бандиты всё равно забрали у них всё, а их самих убили. «А сейчас они под надёжной защитой. Если всё-таки какая шпана умудрится залезть, то в доме у них больше чем пятьсот долларов никогда не будет. Будут пытать и требовать взять деньги из оттуда, где они их получают - позвонят по тому номеру. Те им скажут: «счас принесём». Я только представить себе могу как им принесут… Так что всё там правильно». «Как я смогу тебя отблагодарить?» «А зачем меня благодарить? Я, маленькая, как папа твой, делаю такие вещи не для благодарности и не для очков на небе. Делаю - да и всё. Потому как, так надо. Ты вот тогда, когда за жизнь мою боролась, ты тогда разве про благодарность думала? Нет ведь. Ты просто не хотела меня потерять. Мы ведь с тобой сколько лет вместе - ты выросла, а я состарилась». На том весь разговор и закончился. Разошлись - каждая по своим делам. Лидочка в это время была уже полным профессором. Рутиные (для них самих, конечно) операции, такие как рак желудка, пищевода, прямой кишки и груди, делала чаще всего Хелен. В свою очередь, Хелен взяла себе помошницу - белую женшину, тоже только из стажёров и усилено её натаскивала. Лидочка объясняла пациентам, что доктор Ле ничем не хуже её самой и она может гарантировать благополучный исход операции. Всякое, конечно, может случиться, но, скорее всего всё будет хорошо. Как это делают многие врачи, сама Лидочка очень часто «забывала» сказать больному истиное положение вещей. И операция, и лечение лишь только приостанавливают дальнейшее развитие болезни, но не излечивает её. Как, скажем, это было у Кати. Да, у Кати…
Катя вошла в ванную и, как это делают все женщины, глянула на себя в зеркало. И заметила синяки. А вернее, то были, можно сказать, черняки. Зловещие чёрные пятна по всему телу. Катя слишком много побывала в слишком многих местах скорби, выслушала слишком много историй от слишком многих людей, чтобы не знать, что это означает. «****ец» - подумала она спокойно. Как бы ни старалась Катя, но укрыться от зоркого лидочкиного взгляда было невозможно. Анализ крови на железо, СТ sсаn, МRI. Лидочка зашла к Кате утром. «Вернулся?» Лидочка молчала. «Обещай мне, пожалуйста, что меня больше не будут мучать» «Да никто не собирается тебя мучить. Ведь это всё равно бесполезно!» И Лидочка, железная Лидочка, через руки которой прошли тысячи человеческих тел- разбитых, разъеденых болячками, пробитых ранениями- горько, по детски совсем, безутешно расплакалась. От того, что теряет близкого дорогого человека, участника почти всей её жизни И от бессильной ярости, что она, по праву считающейся одним из лучших врачей мира, абсолютно совсем не в состоянии хоть бы что-нибудь для неё сделать. Катя подошла к ней, обняла и спрятала мокрое лидочкино лицо в своей груди. «Не плачь маленькая. Я не знаю веришь ли ты в Бога или нет, а я вот верю. Понимаешь, каждому на земле дано выполнить какую-то миссию. Выполнил и уходит. Тогда мне, вишь, не время было. А теперь вот, я твоих бабушку и дедушку устроила комфортабельно до конца их жизни, ещё кое-что там сделала по мелочам- и моё время пришло. А себя ты ни в чём не кори. Ты ведь такой же как мы все смертный человек и больше чем человек в состоянии сделать - ты сделать не можешь». Лидочка продолжала плакать. Пускай её выплачется,- решила Катя,- ей ведь тоже надо как-то горе своё излить.
Первое время Катя работала как ни в чём ни бывало и даже благополучно закончила семестр. Потом, сначала изредка, время от времени, затем всё чаще и чаще, стала пропускать занятия, а вскоре совсем слегла. Обычно таких больных в больницах стараются не держать - больница для тех, кому можно хоть чем-нибудь помочь- но Лидочка добилась для Кати отдельной палаты в онкологии на девятом, самом верхнем этаже (Лёнька ещё подумал, чтобы ближе к небу было) больницы. Денег в страховке оставалось ещё достаточно за всё заплатить. Катю поместили в обычную для американской больницы кровать с двумя моторчиками для подъёма и опускания головы и ног. В поручнях кровати находились пульт управления светом и телевизором, а также кнопка вызова медсестры с отдельным гибким кабелем. Всё необходимое - лекарство и питание - подавалось по прозрачным пластиковым трубкам. Отходы организма отводились так же. «Мечта! –шутила Катя - как я раньше не додумалась такое себе завести: ни хлопот, ни забот». Она сохраняла великолепное присуствие духа, шутила с приходившими проведать её коллегами, смеялась, много читала. Но силы её быстро таяли. По лидочкиному распоряжению возле Кати шло круглосуточное дежурство. По очереди сидели Лёнька, Вита, Зоя, Фомин, Сима, Зина и даже иногда Лия. Сама Лидочка заглядывала когда могла. На ночь для сидельцев ставили раскладную кровать и приносили им еду, в часы, когда кормили болных. На сестринской станции всегда можно было взять кофе и соки. Дежурили по восемь часов каждый. К приятному лёнькиному сюпризу в отделении были русско-говорящая медсестра, лаборантка и врач-практикант, очень красивая тёмноволосая молодая бабёха (и чего она во врачи-то попёрлась), явно евреечка. Но Лёньке было не до неё и её красоты.
В воскресенье Лёнька заступил в свою смену с четырёх до полуночи. Он читал, время от времени бросая взгляды на находящуюся в полузабытии Катю, не надо ли ей чего. Вдруг он почувствовал: она на него смотрит. «Чего тебе, Катичка? Попить?» Пить Кате давали из пипетки по капельке. «Пока не надо. Спасибо вам всем… Слушай, ты поможешь мне подняться?» Лёнька, исходя из предпосылки, ей уже ничто навредить не сможет, старался выполнять все катины желания. Сказано- сделано. Лёнька стал подымать голову и опускать ноги кровати, а затем взял под мышки ставшую совсем невесомой Катю и осторожненько поставил её, как ставят маленького, не умеющего ещё ходить, ребёнка. «Ой как хорошо… Спасибо… А теперь даваай меня на место… Ну вот и ладно». Лёнько заботливо укрыл Катю, спросил не надо ли чего. «Нет, не надо. Только вот устала я малость. А ты знаешь что. Я посплю немного, а ты не сиди зря, пройдись чуток, а то кровь застоится». Она закрыла глаза и не то уснула, не то впала в забытье - кто знает. Лицо её было спокойным и безмятежным, дышала она… ну, вообщем-то, как всегда, не лучше, не хуже. Лёнька спустился в хирургию увидить Лидочку: она как раз в этот день дежурила. Его там хорошо знали и стоило ему поровняться с сестринской станцией, как все сразу загалдели. “Doctor Lydia is at surgery. Such a terrible accident! Such a terrible…” Обычная в этих краях история. Мать семьи ехала по фривэю. Рядом муж, на заднем сиденье - малолетняя дочь. Они поровнялись с узкоглазкой, которая по никому и никогда не веданой причине вдруг решила поменять линию и поменяла её прямо в неё. Сама проклятая узкоглазка, муж и дочь отделались сравнительно лёгкими ушибами, царапинами и синяками, а вот молодая женщина была тяжело ранена. Хорошо ещё, что Лидочка оказалась под руками и пострадавшую привезли к ней. “Don’t worry about! She produced miracles so many times…” Лёнька пошел по коридору к лифтам. Слева по дороге ему попалась ожидалка - комната с диванами, креслами и телевизором, где родственники ожидали вестей о своих. В ней сидел молодой мужик, лет может, двадцати семи, невидящими глазами тупо уставившись в заглушённый телевизор. А ребёнок-девочка лет трёх стояла рядом. У Лёньки сжалось сердце от воспоминаний и какого-то тревожного предчувствия.
Он хотел уже было пройти мимо, когда вдруг увидил Лидочку. Она была в обычном голубоватом хирургическом комбинезоне и шапочке. На шее - марлевая повязка. Лицо её было усталым и печальным. Трудно сказать, заметила она отца или нет. Зашла в ожидалку, положила крепкие сильные руки свои на плечи мужика. “Brace up, young man! We did everything humanly only possible…” И пошла дальше по коридору. До Лёньки донеслось: «Какие же мы всё-таки бессильные…» Тогда Лёнька вошёл и взял ребёнка на руки. «What’s your name?» «My name is Tylоr. I am…» Показала три пальчика. ”What a good name…” Но она заявила решительно: “Where is my mom? I want to see her! Right now!” “My dear child, you cannot see her. She’s now in the haven with the Lord. He will take a good care of her. And you have to take a good care of your dad.” С этим Лёнька осторожненько опустил ребёнка на пол и поцеловал в головку. О если бы тогда он мог сказать своей дочери то же самое! Но ни Лёнька, ни, тем более, она сама, тогда ещё этого не смогли бы ни понять, ни даже в этом направлении подумать. Лёнька решил, он не станет беспокоить дочь, итак уже расстроенную неудачей, и, тихо верувшись в онкологию, сел у катиной кровати. Сглаженые было временем события более чем тридцатилетней давности вдруг нахлынули на него потоком. Перед лёнькиным взором возникла картина. Молодой мужик- это он сам, Лёнька- сидит в коридоре, отупело глядя перед собой невидящими глазами. С ним ребёнок-девочка, его Лидочка. И они ожидают от знаменитого хирурга Людмилы Кузминичны чуда. Как в жизни всё повторяется! И вот теперь, когда эта девочка сама стала известным хирургом, доктором Лидией, другие молодой мужик с девочкой ожидали от неё чуда.. Чуда не произошло ни тогда, ни сейчас. А доктор Лидия, бывшая девочка, ставшая тогда сироткой, сама того не зная, повторила те же слова, что и та Людмила Кузминична: «Какие же мы всё-таки бессильные». В тот день Лидочка потеряла мать, а он - верную спутницу жизни. А сейчас он теряет ещё одного человека - близкого или как - но с которым связана большая часть его жизни. Неужели в этом и заключается весь смысл этой жизни - находить, а потом терять? Слёзы, крупные и горькие сдёзы, текли потоком по лёнькиным щекам, а он даже не пытался их смахнуть.
«Лёничка, да не убивайся же ты так…» Лёнька вздрогнул. Большие катины глаза - всё что лишь, казалось, осталось на её осунувшемя, заострившимся лице - смотрели прямо на него. И Лёнька готов был ручаться: из них струился какой-то неземной свет. «Ты помнишь, когда мы расставались я пообещала: мы снова будем с тобой вместе... Видишь, я слово своё сдержала...» Кате тяжело было говорить и она отдыхала между каждыми двумя фразами. «Так вот, я обещаю тебе, мы опять будем вместе… навеки вечные. Я, конечно, желаю тебе прожить на этой земле подольше... За тебя просить буду... Но быстро- ты знаешь- придёт время и мы опять будем вместе. Вера твоя, Виктор - все мы... И будем счастливы... И будем смеятся над собой... Какие мы были глупые, что боялись смерти... А с неё жизнь только и начинается... Вечная жизнь… Слушай, дай мне попить, а...» Лёнька набрал немного воды в большую капельницу из которой, обычно поили Катю. Та открыла рот и он влил туда немного воды. Катя проглотила и знаком показала, что ей хочется ещё. Лёнька придавил пипетку. Катя опять глотнула и вдруг, судорожно хватнув воздух, так и застыла с широко открытыми ртом и глазами. Лёнька буквально вдавил в пульт кнопку вызова сестры. Казалось, прошла вечность пока она соизволила сюда явиться. “Code Blue, room nine twenty three. Code Blue, room nine twenty three.” Явилсь неспеша (или, может, Лёньке так показалось) и красавица-практикантка. За ней катили какие-то машины. «Вы как хотите, но я на Вашем месте вышла бы в коридор. Вас позовут». И Лёнька покорно вышел. По коридору уже бежала к нему услышавшая объявление Лидочка. Лёнька сделал жест рукой, столь безнадёжный, столь отчаянный, что она остановилась… Сначала выкатили машины. За ними проявилась в двери и сама красавица-практикатнка. Она почтительно кивнула Лидочке и взмахом руки пригласила их войти. Катю уложили, глаза и рот ей закрыли, а лицо не накрывали для Лёньки с Лидочкой, чтобы могли последний раз глянуть. Зашла сестра. “They suppose to come soon to pick her up…” “Who are they?” “Those, guys from the mortuary. Katia gave us the number to call…” Как потом оказалась, ложась в больницу, Катя составила подробнейшую инструкцию что делать, как поступить и куда позвонить “in case of аnу.” Лидочка с Лёнькой стояли по бокам умершей, тупо глядя перед собой и ни о чём не думая. Вскоре примчались Фомин с Зоей и Сёма с Симой. И во время, потому как почти следом за ними появились мортирщики с каталкой. Сестра вручила им пакет с одеждой, в которую следовало бы одеть покойницу. Даже и это Катя предусмотрела! Мортирщики, немолодые уже мужики, дело своё знали отлично. Они ловко переложили тело с кровати на свою каталку, укрыли, завернули, закрепили и покатили по коридору. Все тупо шли за каталкой. Спустились в лифте. Возле отдельной двери стояли дрожки из морчюри. Колёса каталки сложились и она превратилась в носилки; их закатили в кузов и закрепили. Дверцы закрылись и машина ушла.
Все стояли молча. Лидочка нарушила малчание первой. «Папа, я не думаю, ты можешь сам ехать. Давай я отвезу тебя домой. Тут всё равно больше делать нечего. Где твоя машина?» Простившись с Фомиными и пообещав держать друг друга informed, они направились на стоянку для посетителей. Лёнька покорно передал дочери ключи и сел на пассажирском месте. Вита ни о чём не спрашивала. Чего спрашивать, когда итак всё ясно. «Папа, иди помой руки и тебе надо что-то выпить». Лёнька молча повиновался. Лидочка сама почти ничего не пила и в этих делах разбиралась мало. Она взяла пузатую рюмку, заполнила её почти доверха коньяком и поставила перед Лёнькой. «Мама, можешь подбросить меня назад в госпиталь?» «А ты в состоянии работать?» «Не знаю,- призналась Лидочка,- но ехать я смогу. Меня...» Она запнулась, стараясь не разрыдаться. Когда Вита вернулась, она застала Лёньку сидящим за столом во всё той же той же позе, в какой она оставила его, перед нетронутой рюмкой. Вита подошла сзади и, взявши его за голову влила всю рюмку ему в рот, ласково погладила и отошла. Наутро позвонил Фомин. Оказывается Катя успела не только купить себе место на кладбище, но и заплатить за все услуги, гроб и надгробную плиту. Похороны назначаются на двенадцать-тридцать, завтра, в еврейской секции кладбища Форест Лон в Северном Голливуде. По катиной же просьбе, коллеги по колледжу уже были проинформированы. Типичный катин перфекционизм до мельчайшей мелочи. Как все новообращённые была Катя «большим католиком, чем сам Римский Папа» и службу назначила возле могилы, а не в часовне. Фомин взял автобус и все прибыли на кладбище незадолго до назначеного времени. Там их встретили и объяснили куда идти. Была подкачена палатка к могиле, над которой уже был подвешен на тросах и блоках еврейский гроб из некрашенных досок. Не стоило удивляться, что Катя успела договориться с раби Несбаумом о своих похоронах. Он даже читал по бумажке, наверняка заранее составленой самой Катей. От себя он прибавил историю проматери Руфь, перешедшей в еврейсую веру и ставшей весьма значительной фигурой в истории еврейства.
Народу было масса. Пришли преподаватели колледжа и даже некоторые из её учеников. Звучали молитвы, которые раби Нейсбаум читал сначала на иврите, потом переводил на английский. Произносили речи коллеги. Последней (тоже по, катиному алгоритму, не иначе как) попросили выступить Лидочку. Глотая слёзы, та (по английски, естествено; его все здесь понимали) говорила, как она потеряла дорогого ей человека - неотъемлимую часть своей жизни. Накопившееся годами напряжение от нечеловеческих усилилий, приложеных на пути к диплому врача и потом, на переднем крае жестокой войны со смертью, стало отпускаться вместе со слезами. Даже после смерти, Катя продолжала помогать своей любимице, ибо с таким напряжением долго не протянешь. Кончилась и эта часть. Раби насыпал в цементную ванну, в которой в их местности обычно помещали гроб, немного земли. Распорядительница похорон сделала знак рабочим, ожидавшим в стороне. Они проворно опустили гроб в ванну и накрыли крышкой. Раби предложил бросить на крышку каждому по несколько лопат земли. Но Фомин, Зоя и Лёнька с Витой по своему обычаю бросали землю горстями. Когда крышка ванны покрылась, пусть не очень толстым, но достаточным равномерным слоем земли, похороны на том и завершились. Фомин пригласил всех к себе помянуть умершую. Но для раби этот обычай, должно быть, казался языческим, а для американцев - просто диким. И они отказались. Осталась наша обычняя компания - наши герои, но уже без Кати, Сёва, Зина и Валера. Сима была теперь членом семьи.
Через Славку Вита договорилась о поставке самых наилучших продуктов и готовых блюд. Выпивки же у Фомина всегда предостаточно - было бы кому пить. Но в том то было и дело, что ни есть, ни пить никому не хотелось. Проглотили по несколько рюмок. Вяло поковыряли в тарелках. Сидели молча. За долгое время вместе они научились понимать друг друга без слов. Первыми попрощались Сёма с Симой: беспокоились мол за детей, с которыми сидела Лия. Ушли Сева с Зиной и Валера с ними. И Лидочке, как всегда надо было бежать. Последними Лёнька с Витой крепко пожали руку Фомину, погладили по плечу грустную Зою и вышли. Прошли где-то с четверть мили и вдруг... «Ну вот, теперь тебе факать больше некого…» Лёнька сначала ничего не понял. Медлено дошёл до него смысл витиных слов. «Что!? О чём ты!?» «Всё о том же самом. Если ты до сих пор думаешь, что я ничего не знала и не замечала, то ты, мой дорогой, ошибаешься…» «Отк… Почему ты так думаешь?...» «А я не думаю, я знаю. Помнишь, когда я с Виолетой ходила? Ты ведь сам не свой был. Но по благородности своей терпел, даже слова не сказал. А потом, вдруг, успокоился. Ага, думаю, нашёл видать дырку, куда вылить… А когда вас с Катей впервые увидила вместе, как вы не старались сделать вид, что друг друга не знаете, мне сразу всё ясно стало. Да и Лидочка, опять таки. Я вижу, Лидочка Кати не знает, но та, видать, издалека, должно быть, где-то её видила...» «Слушай, если ты это знала, или думала, что знаешь, как хочешь - почему ты меня не схватила за шкирку: ах ты такой-сякой… На развод не подала, что ли?» «А зачем? Я Катьку хорошо знала - она с двумя сразу не станет, а, значит, никакую заразу ты мне не принесёшь. И к ней от меня ты не уйдёшь тоже. Во-первых, Катька, она совестливая, она такого не себе не позволит, ни тебе не даст, а во-вторых, ты бы тогда всех детей потерял бы…» «Как!? Лидочка ведь моя дочь!...” «Была твоя, пока мы не поженились,- сказала Вита жестко,- а потом стала моя! Говорила же тебе: не надо жениться, а ты своё. Последнюю дочь мог бы потерять. Ребёночек такой здоровый, хорошенький, умный, ласковый - она и мне самой пригодится. Чего ради я бы тебе её отдавать стала... Ни за что в жизни я бы тебе её не отдала… Но ты меня отвлёк. Так слушай же дальше. Катя тебе давала то, что я не мог..., ну ладно, не хотела. А иначе я бы тебе рано или поздно спротивила. И, наконец, всё было у меня под контролем. Я знала кто, где и как. Вот так!»
Лёнька был ошарашен, как вроде бы обухом по голове. Как это так!? За всё долгое время она ни разу даже и виду не подала! Ну и ну! «Слушай, а ты мне хоть раз изменила?» «А зачем? Мне это просто ни к чему. Ты меня не обижал, да и сейчас не обижаешь. Ведёшь себя хорошо. Мне хватает, зачем же лишнего на свою жопу искать...» До Лёньки в который раз дошла давно известная ему истина: он прожил жизнь с, по сути дела, чужой ему женщиной. О нет! Вита всегда была внимательна к нему и чутко ощущала его даже лёгкое настроение. И в поведении своём она очень даже предсказуема. А вот что таится в глубине под её черепной крышкой - того он, может, никогда в жизни не узнает. Больше ни разу она об этом не заговаривала и к этой теме не возвращалась. А уж ему-то, тем более, зачем? Тем временем все сюрпризы, приготовленые Катей для своих друзей и родственников не кончались. От раби они узнали, что Катя уже успела-таки заплатить за чтения кадиша по ней в течении года. Но и это было не всё. Через день после похорон все получили по письму от некоего Эдварда Шапиро, эсквайра - адвоката, в коем им предписывалось - не предлогалось, а имено, предписывалось - явиться к нему в контору по такому-то адресу назавтра в десять-тридцать утра. Точка. Было сказано так категорично, что никому даже в голову не пришло не придти. Пришли. Точно в назначеное время всех вызвали в кабинет. Адвокат, как ему и положено быть по званию, солидный, строго одетый, предложил всем сесть, а затем принялся читать с какого-то листка бумаги. “I am, Edward Shapiro, attorney at law, authorized to announce the will of late Katherine Fomin, executed…” Никому даже в голову не могла придти мысль о катином завещании. Не до завещания было им в последние месяцы катиной жизни. И вдруг… Катя оставила брату и невестке по пятьдесят тысяч каждому. Филипинке, убиравшей у неё в течении многих лет, завещено было пятнадцать тысяч. Всё остальное - катин дом со всем находящимся в нём, вклады и любые возможные права на публикацию и поступления от продажи катиных книг- всё шло Лидочке. Зачитав бумагу и пообещав держать заинтересованые партии в курсе дела, адвокат встал, давая понять, что ауденция закончена и вступать в какие бы то ни было разговоры по поводу содержания документа он не намерен. Намёк поняли и вышли из кабинета. «Дядя Андрей, я же врач. Мне самой девать деньги некуда, да и некогда,- говорила Лидочка Фомину, плача,- давайте-ка я откажусь в Вашу пользу». «Такова воля моей покойной дочери,- ответил ей Фомин глухо,- и её надлежит исполнить». Лидочка расплакалась ещё больше.
Фомин не зря большую часть своей жизни провёл работая со многими и управляя ещё большими. Он быстро находил подход к каждому. Положил свою большую ладонь на Лидочкину головку. «Не плачь, маленькая. Я тебя очень даже понимаю. Но давай-ка лучше посмотрим на это всё совсем с другой стороны. Мы все знаем: если бы не ты, она так долго не прожила бы. И если ты думаешь, мы не знаем, что ты свои деньги платила, то ты ошибаешься... Подожди, дай мне сказать... Но дело даже не в этом. Ведь если ты бы не вертела, не выкручивала, не устраивала, то от катиного дома и всего её состояния не осталось и следа. Понимаешь? Так что тебе назад твои добрые дела и возвращаются. Возьми это». Немного успокоившись, но, всё же, до конца не убеждённая, Лидочка обратилась с таким же предложением к Сёме. За него ответила, как всегда, Сима. «Не хочу быть гипокритом, деньги нам никогда не повредят. И спасибо Кате за такой generous подарок, но больше нам не надо. Мы молодые и сами себе должны заработать». Лидочке ничего не оставалось делать, как примириться. Хотябы на пока. Через девять дней поcле смерти пошли на катину могилу. Среди монолитной лужайки очерчен был прямоугольником ещё не сросшийся дёрн. В добавок к этому по периметру свежей могилы видны были маленькие красные флажки, типа тех, что давали на день независимости. Постояли немного, думая и вспоминая каждый по своему, дни, проведеные с Катей. Ни справа, ни слева могил не было. Сплошная лужайка. Лёнька переглянулся с Витой, Фомин - с Зоей и они, не сговариваясь, отправились в контору кладбища. Места были и они купили по два участка с каждой стороны. И, как это сделала Катя, заплатили за все услуги по погребению и за плиты - по одной на пару. Теперь они будут все вместе на века. Или, по крайней мере, пока стоять будет это кладбище. Немного позже, испросив ихнего согласия, Лёнька прикупил ещё два участка для своих родителей, а Вита - для Марго. У них образовалась целая аллея.
Лидочка сначала хотела избавиться от всего, что лишний раз напоминало бы ей о Кате, но по зрелому размышлению решила поступить по катиной воле. И она перебрадась в катин дом, ездила в её машине и носила с собой катин револьверчик, из которого та выстрелила не более пятидесяти раз за всю жизнь. Наганчик тот был всего пятизарядный, но Лидочке больше и не надо было. Ведь противника бьёт не грохот выстрела, а пуля и уж ни одну из них она зря не израсходовала бы. Лёнька же с Витой остались сами в огромном доме, но двигаться никуда из насиженого места просто не хотелось. Внуков у них не было и, как бы, заменой им была зинина Лия, проводившая у Вертицких всё своё свободное время. Девочка росла вообщем-то здоровой, но какоё-то нервной и очень впечатлительной. Ей, видимо, нехватало, материнской заботы, а посему она прилепилась к Вите, не отказывающей ей ни во внимании, ни в ласке. Нет, нет, нет, этого нельзя сказать, что Зина не любила дочь или была к ней равнодушной. И она занималась ею, когда могла. Просто, этого не было ей достаточно и Лия хотела большего, а вечно занятая Зина не могла ей этого предоставить. Вот она и получала от Виты и Лёньки ту недостающую долю заботы, какую не получала от родителей. Правда Вертицкие, тут следует заметить, борясь за выживание в новом, незнакомом им мире, тоже в своё время не смогли уделить достаточного внимания своим детям, но у тех была у каждого своя ранняя цель в жизни, к которой они уверено шли с самого детства. Разумеется, и это не заменяет родительской заботы, но позволяет не так остро переживать недостаток онной. Ни у Лии, ни у Зины, ни у Севы не было никаких особых хобби или иных увлечений, в которые, обычно, завлекают и детей. А посему, когда Лия не находилась в школе, не делала уроков или не посещала друзей, то, часто, она просто-напросто не знала куда себя девать. И бежала к Вите и Лёньке, если те, естествено, были дома. Чтобы картина была полной, отношения Лии с Севой были самые, что ни наиесть теплые и дружественные. Сёва очень любил дочь, а та любила отца. Но солидный и очень даже капитальный Сева был полной противоположностью своей подвижной, не слишком собраной и беспокойной дочери. Им просто нечего было делать вместе, хотя ни один из них этого не осознавал. Сева никогда ни за что не бранил дочь, а просто, если та делала что-то не так, делал сам как надо. Лия же чувствовала в том молчаливый укор, хотя Сева никаким образом этого в виду не имел. И её тянула к высокоинтеллигентной целеустремлённой семье, какую праздное ничегониделанье никогда не посещало. Ей приятно льстило, когда очень занятые люди, даже сама Лидочка, знаменитый врач, бросают всё и занимаются ею. Это печальный факт в жизни, но так вот оно есть, и мы в состоянии оценить своих родителей, лишь тогда, когда либо потеряли их, либо сами в таком возрасте, когда исправить что-либо уже поздно… Часто Лия просилась остаться ночевать у Вертицких и ей безоговорочно разрешали. Ей выделили бывшую венину комнату и она подолгу засиживалась по вечерам у компьютера, пока сонная Вита не приказывала ей немедлено ложиться и спать. Витины распоряжения выполнялись беспрекословно.
Вита и Лёнька старались употребить всё своё влияние для предотвращения Лии от пути, на котором оказалась её старшая сестра. «Это правда,- внушала Вита ей,- каждая женщина обязана быть женой и матерью, но, часто, этого ей мало. Она, может, хочет быть ещё кем-то». «Как тётя Лида?»- простодушно спросил коварный ребёнок. «Видишь ли, конечно, это крайность. Но у тёти Лиды просто нет времени на личную жизнь. Она лечит людей и все хотят попасть имено к ней. А твоя Сима- это вторая крайность...» «Да, но…» «Никаких но тут нет! Если бы твоя мама и дядя Андрей не давали им денег на жизнь, ничего из них не получилось. Вот представь себе: трое детей, их кормить-одевать надо, а ни специальности, ни образования. И идёшь продавцом в магазин или на стройку землю рыть. Ты, только, пойми меня правильно. Я не презираю тех кто делают любую работу. Это не стыдно быть кем хочешь, туалетные убирать, скажем. Стыдно ничего не делать и жить на те деньги, которые правительство забирает у нас в виде налогов. Но я отвлеклась. Так вот за одни работы платят совсем мало, а за иные хорошо, но они требуют квалификации. А чтобы получитьь эту кваллификацию, опять-таки надо учиться - а жить-то на что? Вот и получается заколдованый круг, из которго лишь немногим удаётся выбраться. Самое лучшее- это приобрести специальность или профессию и потом только лишь обзаводиться детьми…» К счастью с религиозным воспитанием Лии никаких таких проблем не было: как только Зина стала «не бедной», она тут же отдала Лию в одну из любвических школ, гордо именуемых «академией». Как и во многих такого рода учебных заведениях, там учили хорошо не только теологии, но и всему остальному, скажем математике, к которой обнаружились у Лии кой-какие способности. Может имено поэтому она не вобрала слепо, как многие дети, в себя веру, а старалась в меру своего понимания, както найти ей доказательства, обосновение что ли. «Вот как я могу знать, есть Бог или нет?» Вита сама в этих вопросах была слаба и тогда подключался Лёнька. «Слушай, маленькая. Вера - она ведь и есть вера, потому что человек что делает? Верит. Вот, скажем, я скажу тебе: мы сегодня пойдём ужинать в русский ресторан и тебя с собой возьмём. Ты ведь поверишь мне, хотя никаких я доказательств не предоставляю. Так и тут. Человек верит- и всё тут. Но, всё же, тем не менее, я попытаюсь тебе доказать. Вот возьмём, хотябы, какая это сложная и интересная машина - человек...»
О том, какой сложной и интересной машиной является человек, Лёнька ещё лишний раз убедился, читая статью о действии пуль разного типа на организм. Он, конечно не врач, но имея дочь-медичку и проведя порядочное время в больнице с Катей, он, казалось, узнал многое об устройстве и функционировании организма людей. Всё да не всё. Когда пуля рзмозжает большую поверхность тканей, то происходит потеря сознания, как защитная реакция организма. Автор, сам врач, не посчитал нужным сказать «защитная- от чего?» Но Лёнька и так знал: от болевого шока. И тут до него вдруг дошло- если человеку, по той или иной причине суждено умереть, то специальные устройства делают всё возможное для того. чтобы смерть была лёгкой и безболезненой. И они говорят о какой-то такой эволюции... Лёнька продолжал. «Да чего там человек. Взять хоябы обыкновеную птичку, ту, которая у нас во дворе чирикает. Если бы ты могла знать, какое это совершенство! К счастью, тебе не забивают мозги так называемой «теорией» эволюции. Какая же это чушь! В принципе, «теория» заключается в том, что никакого Бога нет и быть не может, а всё на свете возникло и развилось «естественым путём». Так, от солнца отделились массы и стали планетами. Ладно. Почему планеты шарообразные? Ладно - и это ясно: любая масса стремиться к форме шара, как самой компактной. ОК, потом в воду ударила молния и образовалось первое живое существо, от которого все мы постепено развились. Они, правда, не говорят, сколь-нибудь убедительно, откуда взялась вода, в которую попала молния и атмосчфера в которой эта самая молния и могла только образоваться. Замнём для ясности. А предастаим себе, они правы и одноклеточный живой организм и в самом деле образовался. И тут же погиб. Ведь для любого вида неприменым условием существования является размножение. У ныне существующих одноклеточных организмов это деление клеток. А чтобы они могли делиться, в ядро каждой до одной клетки должен быть заложен генетический код, дающий сигнал для приведения в действие этого механизма. Поверь мне, моя девочка, молния такого кода заложить в клетку ну никак не могла. А вероятность повторения феномена, хотя и существует, но она намного меньше нуля… » Увидив округлившиеся глаза девочки, Лёнька пояснил: «это у меня шутка такая».
«Давай, тем не менее, допустим, что клетка не только выжила, а и, каким-то непостижимым образом, начала делиться. Так вот, для того, чтобы из этой клетки, опять-таки, через цепь непрерывных чудес (а так не бывает на самом деле) вышла, скажем, инфузория туфелька, должно была пройти квадрильон квадрильонов лет больше, чем наша земля существует. И не только о птичке - о червяке даже и речи быть не может. А вот если допустить, что мир создал Господь, каким он есть, тогда только всё станет на свои места. Но и это ещё не всё. Всевышний не только создал нас, но Он создал человеческие общества и дал нам нормы поведения - это Десять Заповедей, которые все мы должны знать, как таблицу умножения- наизусть. Ты знаешь их?» Лия кивнула. «Есть понятия субъективные и объективные. Первое- это восприятие внешнего мира через призму осознания данного индивидуума, то есть, субъекта. А второе- это то, что существует независимо от человеческого сознания. Вот сидят двое в одной комнате. Одному жарко, другому холодно. Чувтво жары и холода- вещь субъективная. Термометр же показывает двадцать четыре градуса по Цельсию или восемьдесят по Фаренгейту. Это вот объективно. Ты понимаешь всё, что я говорю?» Лия снова кивнула. «Так вот, слушай дальше». Лёнька взял листок бумаги, провёл линию и где то в центре поставил жирную почку, над которой изобразил «0» и продолжал. «Вот смотри, у тебя система линейных координат. Всё, что слева от нуля, отрицательно, а всё, что справа - положительно. Всё правильно, вопрос только в том, где поставить эту точку. Здесь, там- мы не знаем. Обманывать нехорошо - не правда ли? Ты говоришь, нехорошо? ОК. Теперь, представь себе, ты учишься не там, где сейчас, а в обычной high school. Тебя любят за твои качества, скажем так, общительность, знания или что угодно ещё. Но ты замечаешь, все вокруг тебя не слишком лестно, нехорошо, отзываются об евреях. Ты боишься - а это естествено - если они узнают, что ты еврейка, то они начнут по другому к тебе относиться. И вот скоро Судный День (Yom Kipur), и ты не можешь в этот день пойти в школу. Так вот ты подходишь к учительнице и говоришь: «В этот день я не могу придти в школу. У меня doctor's appointment.» Учительница тебе верит, всё, вроде бы ОК, но ведь обменывать нельзя. То есть, ты сдвинула для себя точку отсчёта добра и зла влево. Получется так: обманывать нельзя, но разве что для святого дела… Моя дорогая девочка, обманывать нельзя никогда, даже если для «святого дела». И вот Всевышний дал нам свои десять заповедей. Они привнесены извне, их нельзя сдвинуть никуда, ни влево, ни вправо. Точка!» Иногда Лия вдруг пугалась: «Хашем, должно быть, на меня сердится за то, что я в Нём сомневаюсь?» «Нет, не сердиться. Не бойся. Это только фанатики - а фанатики всегда глупы - верят во что-нибудь слепо, не спрашивая себя, правильно оно или нет. А нормальные, думающие люди всегда должны сомневаться. Вот видишь, в результате сомнений, мы и прояснили для себя многие вещи».
Однажды, когда Лие было лет двенадцать, она ночевала у Вертицких, как обычно. Вдруг среди ночи Лёнька проснулся и увидил Лию, стоящую с витиной стороны, и трясущуюся от страха. И Вита тоже мнгновено проснулась. «Что случилось, маленькая?» «Там… там ghost!» Объяснять ребёнку, что никаких привидений не бывает, это наверное ветер пошевелил занавеску - означало ещё более усилить её страх. «Понимаеь, приведения, ну ghost твой, возникают тогда, когда кто-то умер, не успев сказать что-то для него или её важное. Вот иногда дух умершего бродит по месту своей смерти пытаясь рассказать людям то, что из-за своей внезапной смерти он или она не успели сделать. А люди, вместо того, чтобы их послушать, пугаются, как ты. Но в этом доме- а мы знаем всю его историю и кто в нём жил - никто не умирал. Была, правда, бабушка, но она умерла в больнице и, прежде чем умереть, всё всем сказала. Так что, здесь никаких приведений быть не может. А если бы и было - оно тебя никогда не тронет и никакого вреда тебе не сделает. Ты, ведь в их смерти не виновата. Опасайся, лучше плохих людей...» Лёнькина логика на Лию, вроде бы как, подействовала. Вита увела её обратно в венину комнату, приласкала, уложила в постель, укрыла и сидела с ней, пока девочка не уснула. Такая вот была Лия. Глядя на неё, Лёнька в который раз ощутил, как быстро летит время. Ребёнок, которого они видили через стекло несколькими минутами после его рождения превратился в вот-вот взрослую барышню. Но, тем не менее, по всё тем же американским законам, оставлять её дома одну нельзя было. Поэтому Сева, с работы забирал её со школы. Если Лёнька освобождался раньше, то это делал он. Нередко брала её к себе старшая сестра и небезкорыстно: она сидела со своими племяниками. Все законы на свете глупы и бессмыслены. Одной ей было нельзя, а с ещё меньшими детьми, вишь, можно. Конечно же у Лии был ключ от витиного и лёнькиного дома дома и она могла ходить туда, когда хотела. Отправляясь вечером или в выходные куда-нибудь, Лёнька с Витой нередко брали Лию с собой. Очень часто незнакомые люди считали Лию ихней внучкой и они не бросались в горячие объяснения и опровержения по этому поводу. Пусть себе думают. Разумеется, по субботам и праздникам Лия ходила в синагогу имено с ними, ибо её собственые родители были там нечастые гости. Зина только сожалела, что не смогла или не додумалась отдать в эту школу и Симу. Может тогда всё было бы по другому.
Лёньку давно мучала мысль. Вот, скажем, мусульманин должен хоть раз в своей жизни посетить Мекку. А разве каждый еврей не обязан побывать в Израиле тоже, хотябы раз в своей жизни. А иначе, какой же он, к ****ей матери, еврей. Но у самого Лёньки это всю дорогу как-то откладовалось. Сначала не было ни времени, ни денег. Надо было выживать в чужой незнакомой стране. Потом, когда появилось и то, и другое, всякие разные дела казались всегда более важные и первоочерёдные, чем эта поездка. Как-то, зайдя к Фомину, он после того. как все возможные темы были уже обговорены, в который раз коснулся этого вопроса. «У тебя сейчас что, каникулы?» «Да, а что?» «Вот и поехали». «Как, прямо сейчас?» «Да, прямо сейчас, как только билеты возьмём». Находящиеся тут же рядом Вита, Зоя и Лия никак не возражели. Лию, снадбив её кредит-картой (ибо, если попадался deal, то надо было брать сразу же, а то уже через пять минут может исчезнуть), усадили за компьютер. Требования были таковы: вылет как можно пораньше, поменьше пересадок, но и в тоже самое время, хотя бы хоть одна пересадка дабы отдохнуть от утомительного полёта, ну и, наконец, цена билетов должна была быть разумной, хотя никто из них особо в деньгах не нуждался. Просто это сделалось для них чисто американской привычкой. Где-то с пятого раза Лия нашла deal, подходящий всем и они забили себе полёт туда и обратно за девять сотен на брата, что было совсем уже неплохо. Ехало их только пятеро - Фомин с Зоей да Вертицкие с Лией. Остальные были, кто очень занят, а кто, как Лёнька это понимал, не шибко туда стремились. Оставалось им только получить паспорта. У Лёньки с Витой они давно истекли, все остальные ни разу их и не оформляли. Не так уж легко (иметь дело с государством и «легко»- понятия несовместимые), но это было сделано. Оставалось наметить стратегию и тактику пребывания в Израиле: где побывать, что посмотреть, как и где лучше всего устроиться с едой и ночёвкой. В Америке, хотя и разные места имели свой колорит, всегда можно безошибочно определить в какой гостинице или мотеле остановиться (если, впрочем, был выбор), в какую жираловку лучше всего пойти, где купить сувениры и открытки. Израиль же, по рассказам (как потом оказалось, малость преувеличеными) тех кто там побывал, был страной пёстрой, сумбурной, экзотической и абсолютно непредсказуемой. Стали искать связи.
Некоторые лёнькины бывшие сослуживцы, с частью которых он иногда переписывался, а часть сами его потом разыскали, жили теперь в Израиле и у него были их адреса и телефоны. Но насколько они окажутся способными уделить им хоть немного времени- в том никакой уверености и быть не могло. Часть слесарей из фоминской автоколонны были там же, но и за них тоже ручаться никак нельзя было. Ни у Виты, ни у Зины с Севой никого в Израиле не было. И лишь у одной Зои имелась Бася… Как читатель, может, ещё помнит, для Фомина путь в Америку и к еврейству начался с отъездом зоиных родителе в Израиль. Они находились уже в весьма преклонном возрасте и всю заботу о них сразу же взяла на себя местная система социального обеспечения. Между Зоей и её родителями, конечно же была какая-то переписка, но в основном связь поддерживалась через зоину двоюродную сестру Басю. Зоина тётя, мамина сестра и басина мама, ещё в конце шестидесятых годов сумела вывзти в Израиль себя, детей, мужа и всю его многочисленую родню. А позже- вызвала к себе и сестру. Конечно, и родителей и тёти уже с нами не было. Бедная Зоя все никак не могла себе простить, что со времени их отъезда она так и ни разу не увидилась со своими радителями. О том чтобы выехать для встречи с ними из бывшего Советского Союза и речи, конечно же быть не могло. Здесь же, в Америке, она, поначалу, должна была стать кем-то в этом новом для себя мире. К работе своей она относилась более чем серьозно и работа занимала у неё очень много времени. Надо было растить сына и она тоже старалась изо всех сил, но и его она упустила за работой, неожидано для себя ставши, если можно так выразиться, «тройной» бабушкой. Впрочем, чего говорить, она от всей души радовалась внукам и забота о них тоже требовало времени. С Басей же она, пусть нечасто, но весьма- таки регулярно переговаривалась по телефону, делясь своими делами и слушая о её. Когда Бася узнала о предстоящей поездке кузины в их страну, она обрадовалась несказано. Спросила сколько их и пообещала прислать внука с микроавтобусом встретить их а аэропорту. Вот и чудесненько! Продолжительность поездки они определили в три недели. Больше никто из них- по причинам, у каждого своя- не мог, а меньше просто не было смысла и ехать. Стали собираться. Лия, которую, пусть не часто, но время от времени, Лёнька с Витой брали то в Лафлин, то ещё куда, уже знала что надо брать с собой в дорогу, а без чего можно и обойтитсь. В конце то концов, Израиль ведь не пустыня Мохави, а густо населёная страна, где можно купить всё, что забыл взять с собой. Зина выдала дочери безымяную (карт бланк) кредит-карту на тысячу долларов с наказом покупать себе всё, что только ей в голову может придти и ни в чём себе не отказывать.
Лидочка на фоминском автобусе отвезла их в место, где всегда начинались и кончались для них дальние путешествия - лосанжельский аэропорт (LAX). Там теперь устраивались длинные и никому не нужные проверки. Лёньку с Фоминым отвели отдельно и сделали смыв на взрывчатку. Это было уже слишком! Почему их! Приглядевшись к билетам, Лёнька нашёл там отметку «L». Ни у Зои, ни у Виты, ни у Лии таких отметок не было. Вывод напрашивался сам-собой. Он с Фоминым где-то там в глубине бюрократических компьютерных папок с «делами» числились владельцами или хотябы покупателями оружия. Это было возмутительно! Ведь все теракты совершеются арабсктми мандавошниками. Их и обыскивайте! В четвёртой поправке к Конституции значится: для того, чтобы обыскть кого-либо, властям надо иметь надлежащим образом оформленый ордер на обыск, содержащий имя обыскиваемого, причину, по которой его следует обыскать и что предпологается обнаружить при обыске. Здесь же, в угоду политической корректности и дабы не обидеть чувства арабских мандовошников, повально обыскивали всех, фамилию при этом не спрашивая. Вот едет какая-то старушка, белая женщина, проведать своих внуков в какую-нибудь там Минесоту. Чего её обыскивать? Или отставного полковника, всю свою жизнь отдавшего служению стране? И в тоже самое время, взбреди кому в дурную голову захватить самолёт или весь аэропорт - это очень легко сделать, и никакая проверка, никакие незаконные обыски не помогут. Работа проверщиков, сидящих у металлоискателей и рентгеновских машин оплачивается мало. Вот почему, эти должности занимаются далеко не самыми лучшеми людьми на свете, в основном нигерами. И вот, скажем, работает один из таких нигеров. При проверке его биографии установили: ни разу не арестовывался, наркотиками, вроде бы не балуется, никакой задолжености по счетам, разве что на небольшой срок, не числиться. Его и приняли. Но никакими на свете проверками нельзя обнаружить ещё не всплывших на белый свет пороков да мелкой, трусливой и продажной душонки. Да, наш экземпляр действительно не употреблял наркотиков и ему повезло не быть арестваным, когда ехал выпимши. Но это совсем не означает, что он был совсем без греха. А грех был: наш герой играл на всякого рода подпольных тотализаторах, ставя на бейсбольные игры, скачки или чего там ещё - не важно. И, естествено, проигрывал, ибо предприятия сии существуют не для того, чтобы облагодетельствовать бедного нигера, но для извлечения прибыли. И вот он оказывается должен «буки» весьма существенную сумму денег, которых у него нет. А «буки» требуют своё, угрожая убить или искалечить. И он, по опыту других, хорошо знает: это не пустые угрозы.
Вот тут-то и является откуда ни возьмись, прямо-таки из-под земли, к нему добродушный эдакий толстячок, смуглый, нос в горбинку, тронутые уже сединой, чёрные, как смоль волосы. «О, достопочтимый Вилли,- выговор у него несколько своеобразный с мягким произношением звука «Л»,- мы узнали о твоей отчаяной ситуации. Полные чувства сострадания, мы от всей души хотим тебе помочь». На свет появляется толстая пачка денег и снова уходит в никуда. Нигер и не подумал задаться вопросом, кто это и как он знает о том, чего даже служба безопасности аэропорта не догадывается. Он видит только деньги, а с ними своё спасение. Не спрашиват он и что надо сделать для получения онных. А сделать-то надо всего чепуху. Ему дадут изломанную половинку монеты. Если металлоисктель зазвонит и проверямый даст ему вторую часть монеты, то он должен на время отключить машину и пропустить ровно столько, сколько скажет ему обладатель второй части монеты. Вот и всё. Никто никогда ничего не узнает. Но я не знаю как остановить машину… Это тебе в своё время расскажут. О да, между прочим. Если ты кому-то что-то расскажешь и с нашими ребятами что-нибудь случиться… Ты сам знаешь что тогда случиться с тобой. Конечно же знаешь… Нигера, во всяком случае, в подавляющем большинстве своём, проявляют вопиющую неспособность, а скорей, полное нежелание учиться чему-то или понять многие простые вещи. Но если дело касается целосности их чёрной шкуры, то они ой какие понятливые. И наш герой исключением не был. Он быстро сообразил: если отказаться, то тогда произойдёт следующее. Во всех случаях он не получит денег и его убьют «буки». Если его не убьют «буки», то это сделает его гость, ибо уверен в его неумение держать секреты, а это означает срыв всей операции. Словом, куда ни кинь - везде пуля. Согласен, но при условии. Вы мне дадите часть денег прямо сейчас. But of course! Что может быть за вопрос. Незнекомец вытащил из-за пазухи сначала увесистый пистолет, переложил его в другую руку, а затем только пачку денег. Остальное получишь после выполнения условий нашего договора. ОК? «Буки», получив хотябы часть денег, согласились на отстрочку платежа. А спустя несколько дней после визита «благодетеля», явился другой, такого же типа, но помоложе. Он дал ему какие-то приборы и объяснил, как с их помощью вывести из строя металлоискатель хотябы на время. Велел потренироваться и всегда иметь эту штуку с собой на работе, пока не придёться ей использовать. Затем отдаст её назад, когда ему принесут остаток суммы. Вот и всё просто и хорошо.
Некоторое время ничего не происходило и наш нигер стал уже было совсем успокаиваиться. А вдруг передумали. Но вот в один, весьма даже не прекрасный для нашего типа день, к металлоискателю подошла группа крепких парней и пару девчат столь уже известной ему комплекции. У каждого - рюкзак. Напарник ушёл на ланч и нигер обслуживал и металлоискатель и рентгеновскую мешину один (ишь как подгадали!). Первый вступил под арку машины и та зазвенела. Такое случалось часто и никто не обращал на эти вещи ни малейшего внимание. У Вас наверное, что-то в карманах. Да, возможно. Из кармана извлечена и протянута ему половинка монеты. Сердце ёкнуло от страха, но делать нечего.. Ведь этим всё равно. Что бы с ними потом ни случилось, его-то они зарежут в первую очередь. Положите вещи на транспортёр. Потная рука надавила кнопку прибора. На экран рентгеновской машины он даже не смотрел. Группа прошла. И всё было тихо. Ни выстрелов, ни криков, ни топотни полицейских, ни воя сирен с улицы. Тихо. Он продолжает пропускать людей, как ни в чём ни бывало. Пришёл напарник и он сам пошёл перекусить. Всё прошло очень даже хорошо, за исключением небольшого пустячка: группа отчаяных головорезов, не пощадящих ни своей жизни, ни жизни тысяч невинных людей, обученых всему тому, чему только вообще возможно научить, тупого как жопа прокурора, арабского мандавошника, вооруженная и оснащёная всем необходимым для выполнения поставленой перед ними задачи, оказалась в так называемой «безопасной зоне», где само их появление считалось невозможным. Они теперь могди сделать всё, что только им в их дурную голову . взбредёт. Перебить в туалетах беспечных полицейских и захватить аэропорт, держа заложниками тысячи пассажиров. Примагнитить к шасси самолётов взрывные устройства с баростатическим взрывателем замедленого действия и они сработают над океаном, где очень трудно будет найти останки самолёта. Сесть, наконец, в самолёты и угнать их. Но нашего нигера такого рода мысли не мучили. Он рад был, что «ничего не случилось» и что кончилась смена. Дома его ждал добрый дядюшка. Молодец, ты заслужил награду. Он поставил на стол чемоданчик «аташе». Садись. И открыл чемоданчик. Последнее, увиденое нигером на этом свете был массивный серый цилиндр с отверстием в нём. Гость забрал из кармана убитого прибор для остановки металлоискателя и неспеша удалился. Вот тебе и всё! А эти повальные обыски и запреты - до сраки! И одна единственная причина по которой арабские мандавошники до сих пор так не сделали - это потому, что они знают какие будут последствия. Та самая война в Ираке и Авганистане, которую все до одного слои американского общества ругают почём зря последними словами, эта война послала лютым врагам нашей цивилизации весть: безнаказано шутить в шутки с великой державой больше нельзя. И намёк поняли, ибо единственый язык на свете, который арабский мандавошник в состоянии понять - это большой волосатый кулак...
«Да успокойся же ты!- добродушно басил Фомин,- Сам ведь видишь, что происходит вокруг тебя. Глупость и абсурд побеждают, а мудрость и здравый смысл уходят. Что мы можем сделать? В особености сейчас, в данный момент? А лететь ведь надо, раз так уж решили». Шесть часов летели до Нью Йорка. За это время многое изменилось в гражданской авиации. Из-за высоких цен на горючее, обед больше не входил в стоимость билета на внутренних рейсах. Предлагали за пять долларов уже упакованный перекус. Везде были или свинья или сыр с мясом, а это нашим путешественникам никак не подходило. С большим трудом нашли сыр с какими-то фруктами и взяли это. В Нью Йорке на метро без водителя переехали на свои «ворота». Если бы Лёнька интересовался общественным транспортом, то такие автоматические поезда, которые ходят в большинстве крупных аэропортов мира и в некоторых городах, называются «людским транспортёром». Но Лёньку это ничуть не волновало. «Всё это суета. Мне надо, чтоб она меня возила и слушалась кнута». Там в авиолинии Эль Аль на посадку собралось много народу. Выделялись хасидники - своими лапсердаками, тихими, закутаными с головы до ног женами в странных тюрбанах и многочисленными и совершено необузданными детьми. В шесть-тридцать хасидники собрались в углу и принялись читать молитву. Один, самый грамотный видать, руководил. «Они молятся за благополучный перелёт?»- спросила Зоя. «Нет, они фаталисты. Что будет- то и будет. Просто время подошло для Минхи. Вот они её и читают. А в полёте ещё и Маарив будет». И прав он был, но давайте всё по порядку. В израильской авиалинии Эль Аль каждого кандидата в пассажиры должен допрсить представитель службы безопасности компании. Это не были ни контразведчики, ни полицейские, а просто обученые и натренированые работники, знающие что и как надо спрашивать у пассажиров. С каждым беседа шла на индивидуальной основе и нашу группу разделили. Меньше всех даржали Лию. Та прошла и стояла растеряно в коридоре, ожидая Виту. Та вскоре явилась и Лия успокоилась. Лёньку допрашивала, несимпатичная такая, поджарая дамочка, лет эдак между двацатью пятью и тридцати двумя. Спросила его еврейское имя (Hebrew Name), ходит ли он в синагогу, какую, как имя равина, как часто он ходит. Лёнька ответил как есть. Ответы эти её, видать, устроили и Лёнька прошёл. «Ты смотри,- сказал он Фомину,- они уверены, еврей этого не сделает. А ведь они-то всякие бывают…» «Не совсем так. Они хотят убедиться, что ты настоящий еврей, а таковой таких глупостей сотворить не должон». Они заняли большую часть ряда. Слева у окна на двойных сиденьях разместились Фомин и Зоя. По центру- Лёнька с Витой и Лия посредине. Ей, как самой младшей, конечно же предложили сесть у окна, но была ночь да и с той высоты, на какой летают самолёты всё разно ничего видно не будет. Она отклонила это предложение.
Не успели набрать высоту, как Лёнька и предвидел, хасидники собрались на Маарив. И то какое-то развлечение. Хасидники явно были не Любавичи, ибо тем, за исключением равинов, разрешалось ходить в штатском. И чем-то они Лёньке не нравились. Да, конечно, хорошо быть набожным, хорошо, когда женщины скромно одеты и когда много детей. Но толи ему казалось, то ли так она и было, но за всем этим чувствовалась какая-то показуха, а к показухе у нас, бывших советсеих людей, отношение всесьма неблагоприятное. Лёнька сам, и Фомин - они ведь тоже, по сути дела, были очень даже верующими, но не высталяли это на всеобщее обозрение-смотрите мол какие мы праведные, а вы кто!? Кто знает, а может, за показной той богобоязнью скрываетс ханжество и безразличие. А эти, такие скромные на вид, подруги жизни их, на самом деле властные мегеры, держащие мужей и детей своих в воистине железной узде и ежовых рукавицах. Хитрые физиономии многих из них, и дерзкие взгляды из-под тюрбанов, скорей всего это подтверждали. О, Господь с ними, с хасидниками. Пусть живут, как хотят. Ведь к чести их, они никому своих взглядов и точек зрения навязать не пытаются. Но всё равно, в их обществе нашим героям почему-то было не шибко приятно и они были рады, что возвращаются домой по другому маршруту, обслуживаемому другими авиалиниями. А между тем, время полёта тянулось бесконечно медлено. Несмотря на то, что огромный салон был разделен на автономные, почти самостоятельные отсеки, скученость всё-таки ощущалась. Просто походить по проходу, чтобы кровь не застоялась или даже пойти в туалет представляло собой проблему. Чтобы как-то себя утешить, Лёнька стал думать, а сколько времени такое путешествие могло бы занять в прошлом. Не будем уже говорить об дожелезнодорожной эре, когда вся Америка для среднего путешественника была непроходима с запада на восток. Это надо было сесть на корабль и, через мыс Горн, если не погибнешь в пути, за год-полтора дойдёшь до Яффы. Как удобно плыть на парусном судне - это Лёнька узнал, побывав на одном из них в Сан Диего. Каюты - размером со стенной шкаф. Там еле-еле помещалась узкая койка, тумбочка и медный умывальник. А если, как в тут говорят, «позвала природа», то туалет был один на всех, узкий как пенал, шкафчик. Бедные первые переселенцы и особено-то то, femme! Каждому из них следовало бы присвоить звание героя Советского Союза... Ладно возьмём для примера последнюю четверть девятнадцатого века. Поезд пересекал Америку из Лос Анжелеса в Нью Йорк всего лишь за целых две недели. Тогдашний пароход, а по сути дела парусное судно со вспомогательной паровой машиной, шло до Лондона ещё три недели (прогресс по сравнению с корабликами семнадцатого века, для которых этот путь длился три месяца). И из тогдашней Англии до нынешнего Израиля, по Северному Морю через Гибралтар оставалось ещё четыре недели пути… И наконец, во времена поршневой, дореактивной то есть, авиации, полёт через Америку, с остановками для заправки и отдыха занимал где-то сутки, а через океан - пятнадцать часов. И до Израиля никак не меньше полутора суток. Но утешения эти мысли приносили мало.
Обнесли «аэрофлотовскими» бутылочками с крепкими напитками (но не с коньяком). Раньше на международных рейсах их носили неограничено, теперь только раз. Подали обед. Можно было не сомневаться: ничего неподходящего тебе здесь не подадут. В конце-концов это ведь еврейская авиолиния. После обеда ещё раз обнесли бутылочками, грам по тристо, вина. На том кормёжка окончилась. Все стали устраиваться спать. Вита, по всегдашней своей привычке спать везде и всюду, и Лия, по юности своей, уснули быстро. Но и они часто просыпались. Фомин с Зоей не спали. Они читали что-то там, стойко перенося все невзгоды путешествия. Лёнька же когда-никогда мог впасть в забытие, иногда крепкое. Настолько крепкое, что он не сразу мог сообразить, где это он находиться. Забытия эти длились редко когда больше сорок пять минут и перемежались периодами бессонной не то дрёмы, не то бодрствования. Так вот у них прошла ночь. Можете в этом не сомневаться: хасидники отслужили Шахарит честь по чести. Утром подали кофе и чего-то там загрысть, а тут и посадка. В вэропорту Лод взяли чемоданы с вертушки, как и везде, честь по чести. Потом, постояв в очереди, получили отметки в паспортах- и на этом всё. Их никто не задерживал, никакой таможни, и вообще никому никакого до них дела не было. К ним подошёл молодой человек и спросил на вполне сносном английсом, не являются ли они родствениками его бабушки Баси. Они, вообщем-то, да являлись. По русски молодой человек, а звали его Цви, явно не говорил. Он повел их в гараж, где и стоял голубоватый микроавтобус Шкода. Вокруг - никого и только у самого выезда из стоянки путь преграждал шлангбаум. Цви сунул в автомат бумажку, на которой другой автомат уже отметил время и заплатил за парковку бумажными деньгами. Автоматика на грани фантастики. Вошли в фривэй, совсем почти ничем не отличающийся от лосанжелеского. Только надписи были двойными - на иврите сверху и на анлийском под ними. А ещё, вдруг Лёньке пришло это в голову, цифра «60», предельная скорость, это не мили, а километры в час. Сами израйлитяне - их много осело в районе Большошго Лос Анжелеса - и побывавшие в Израиле «новые американцы», все в один голос ужасались и рассаказывали как страшно ездить в Израиле. Ничего подобного Лёнька и близко не увидел. Лихачили, как и везде. И не больше, и не меньше. Минут за сорок доехали. Где-то там находился старый город со Стеной Плача и Храмовой Горой, но в этом месте улицы и дома на них мало чем отличались от таких же в Европе и на востоке США. Кирпичные здания, кто знает, может ещё колониальной эпохи, потемневшие от времени и новые многоэтажки из стекла и бетона. Впрочем, повидимому, в Израиле не было ни законов, ни соседей, жалующихся в городскую управу на стиль дома рядом с тобой. А посему время от времени попадались шедевры- овальные, уступами, терассами- чего кому только в голову взбредёт. Да и окраска новых домов поражала всей гаммой светлых тонов жёлтого, розового, голубого. Это радовало глаз.
Возле одной из таких многэтажек, вполне стандартного серого цвета, Цви остановил автобус. Ему повезло и парковка нашлась. У входа в подъезд был, как и увы, во многих других местах и странах, цифровой замок, но молодой человек знал код и они прошли. Поднялись на лифте. Квартира была как квартира. Общая вроде бы комната, служившая также и столовой, кухонька и две спальни. Санузел, правда, туалет раздельный с ванной, но только один. Всё казалось каким-то миниатюрным, масштабной моделью американской квартиры. А так ничего. Их ждали и к ихнему приезду готовились. Бася и невестка, мать Цви, готовили вовсю приличиствующий такому случаю обед. Дама эта, по имени Нита, по русски совсем почти не говорила, правда, понимала многие слова и фразы. Но зато по английски она изъяснялась в совершенстве. Ещё бы! Ведь она преподавала этот язык в университете. Несмотря на взрослого сына, смотрелась она молодо, кожа лица, шеи и холёных, голых до локтя рук - бела, гладка, без единой морщинки. Бася не виделась с Зоей лет эдак, без малого сорок. Бася вышла замуж ещё там, на десять лет раньше Зои и, как вы сами можете видить, имела уже врослые внуков. Но и Зоя тоже, благодаря Симе, внуками обижена не была. Обе женщины крепко и сердечно обнялись. Зоя стала представлять своих спутников. Мужа Андрея, с которым душа в душу прожила уже тридцать пять лет, и Лию - младшую сестру невестки. А Лёнька с Витой - их самые дорогие и неразлучные друзья, можно сказать, члены семьи, с которыми связана неразрывно всё в этом новом мире, где они сейчас пребывапют. Басин муж Зяма скончался год назад от массированого инфаркта. Судя по фотографиям, это был высокий плотный мужчина, прослуживший до самой пенсии в полиции.. Так что Басе ничего не оставалось делать, как предствить нашим спутникам невестку и внука. Один сын Баси- полковник, второй- врач-хирург. Оба живут очень хорошо и маму не забывают. Нита - жена того, что врач. За разговорами и обед поспел. Была там и рыба, и курятина, и замысловатые салаты. Пить была водка «Финляндия», ну и вина всякие. Среди всего этого были ракушки муселы и креветки. От этого добра весьма вежливо, чтобы не обидеть радушных хозяев, наши путешественики сумели уклониться. Это заметили. «Вы что- верующие?»- удивлёно и не без презрительной нотки спросила Нита. «Да,- извиняющимся голосом ответила Зоя,- мы в Америке к этому приучились». «А я-то думала в этой стране люди просвещённые…» «Слушай, дорогая! Правы они или не правы- не нам решать. А уважать надо». «Да, пожалуй. Извините меня» - опомнилась Нита. На этом тема была исчерпана.
Долго проговорили, рассказывая друг-другу о житье-бытье в своих странах. Как у вас с тем, как с этим? Как дорого или как дёшево то или это. Нередко такие разговоры беспредметны. Вот, скажем, средний зароботок в Израиле - семь тысяч шекелей в месяц на человека. То есть, примерно тысяча четыреста долларов или, если перевести на более понятную американцам часовую ставку, четыре доллара и семнадцать центов в час. Нигде сейчас в Америке на такие деньги прожить нельзя, даже без роскоши, а израйлитяне вот живут и здравствуют. И «что можно купить за час (день) работы» тоже не всегда соответствует действительности. Ибо в каждой стране в ходу многие вещи и услуги, которыми в других странах пользуются мало или не пользуются совсем. Вот, скажем, для большинства израйлитян поход в ресторан, как и для бывших советских людей - целое событие. В тоже самое время изрядное количество австрийцев, итальянцев, немцев, французов (не говоря уже об американцах) почти ежедневно завтракают или обедают, или ужинают в каких-нибудь там жираловках - кафе, донат или кофе шопах, ресторанчиках. И это вовсе не богатые люди. Просто у них так принято и еда доступна даже бедным. Короче, сравнивать валюты и цены дурное дело. Сказать можно лишь одно: как и насколько уровень жизни в данной стране выше или ниже той, в которой ты живёшь… После обеда гостей спросили где они намериваются побывать и что увидить в Израиле. Не сговариваясь, сразу все пятеро в один голос ответили: в самую первую очередь - Стену Плача. Нита это им пообещала прямо-таки завтра с утра. Засобирались. Бася уходила с невесткой, оставляя им всю квартиру. Гости пытались протестовать. Им бы в гостиницу. Это можно, но даже по блату, цена номера может быть двести долларов за ночь. А им надо два. Нет, нет, они не могут позволить такой массе денег быть переведеной ни на что. Да, это вам не Лафлин!... Первой отправили в ванну и уложили спать на диване в общей комнате Лию. Компьютера не было. Был, правда, телевизор, но по нему все программы шли на русском - языке, с котором она себя комфортабельно не чувствовала. Пришлось ей заняться сном. Остальные улеглись тоже.
С утра пораньше Бася с Нитой были уже здесь дабы приготовить гостям завтрак и кофе. Цви не было с ними: у молодых свои дела. И вот все, всё в том же автобусе (его одолжили для наших путешественников), катят по ерусалимским улицам. Улицы эти становятся всё уже и уже, здания по сторонам «постарше». По бокам мелькают старые мусульманские (ак им объяснила Бася) кладбища. То тут, то там вывески на магазинах первых этажей «КНИГИ», «ХЛЕБ», «МОСКВА» или «АРБАТ». Бася пошутила: «Какой государственый язык в Изриле? Второй - Иврит». И действительно, все надписи были тройные: на Иврите, русском и английском. Стали появлятся древние постройки, монастыри, храмы. Хотя дорога вела и дальше, найдя первое попавшееся места на одной из парковок, Нита заняла его. Дальше лучше всего идти пешком. Тут же, на парковке, за девяносто долларов (не шекелей!) какой-то араб с пацаном катали всех на верблюде. Верблюд ложился и принимал седока. Он издавал весьма неприяный запах и наши путешественики поспешили проскочить мимо. По узкой тропе прошли к котловану. Передняя часть котлована и была Стеной Плача, о которой все они столько много слышали, читали и смотрели в фильмах. Она сложена из порядочной величины камней, тесно пригнаных друг к другу. Слева от стены шла галерея из потемневшего кирпича, а справа - лестница и досчатый крытый мостик. Но подойти к заветной стене просто так возможности не было. Весь котлован окружал досчатый забор с единственым в нём проходом - застеклённой будкой с металлоискателями. У проходной стояли две очереди- какие-то вроде бы датчане и вроде бы как немцы. Нашей компании ничего другого не оставалось как стать в очередь за немцами. Впрочем, очередь «быстро таяла». Пришло и их время. И вот тут, к превеликому удивлению путешественников темнокожий совсем полицейский сказал им по русски: «Проходите». Да, видать, нашего брата развелось тут столько, что даже «чёрные» евреи заговорили на этом странном, должно быть для них, языке. Спустились вниз. Пришлось разделиться, ибо для женщин отведен участок справа, а для мужчин - слева. Хорошо что Лёнька с Фоминым были в бейсбольных кепках, иначе пришлось бы им брать бумажные ермолки их ведра на столбике. Вот она священая реликвия еврейского народа. Две тысячи лет молились они за неё, но только на танках и самолётах да с винтовками в руках отбили её у супостата. Теперь она наша на веки веков... Были и такие, кто прижимался к стене лицом и всем телом. Другие целовали. В стене всё же были расселины и туда вставляли записки с пожеланиями - предрассудок с лёнькиной точки зрения. К Лёньке не замедлил подскочить молодой совсем паренёк в чёрной, неизменой хасидской, форме- лапсердак и шляпа- с пейсами (а борода ещё пока не выросла) и заговорил на чистейшем русском языке. Лёньку всегда поражало, как нашего брата так быстро вычилсяют аут. Он-то приехал из Америки, где прожил более тридцати лет. Так нет же! Скорокоговоркой спросив как дела и как детишки, хасидник начал читать столь знакомую Лёньке Ми Шебера - молитву за здравие. Где-то краешком уха, Лёнька слышал: хасиднику надо дать пять шекелей. Но наши путники не успели ещё обзавестись шекелями. К счастью, в кармане куртки была у него долларовая монета. Тот, почему-то отказывался её брать. «Возьмите, я ведь должен Вам заплатить за Ми Шеберу. Это всё-таки пять шекелей!» Наконец ему удалось всунуть монету в ладонь юному служителю культа и отойти к Фомину. Подойдя к стене и постояв какое-то время, достаточное для почтения святыни, они решили заглянуть в галерею. Там сидели и стояли хасидники. Похоже было на то, что они взяли на себя роль служителей стены. Никто их, конечно, не нанимал и не назначал на эту роль. Они забрали её себе, так сказать, явочным порядком. И никто, скорее всего, нет точно, им ничего за это не платил. Вот и собирали они для своего существования дань с посетителей. Увидив «заведение», наши пилигримы решили на всякий случай им воспользоваться.
Воссоединившись, наша группа направилсь по лестнице, мостику, через ещё одну проходную, на храмовую гору. Здесь когда-то был Второй Храм, разрушеный римлянами в сто первом году Новой Эры. Теперь же тут, по сторонам обширной площади устроились мечети Омара и Эль Акса. Зайти в них нечего было и думать, ибо на входе дежурил товарищ в шикарном костюме и с радиостанцией в руках, и, вежливо, но твёрдо преграждал путь каждому, кто- как он безошибочно определял- не является последователем пророка Мугамеда. Но заглянуть можно, дабы роскошь внутренней отделки открывалась каждому. И снаружи тоже, архитектура и роспись обоих мечетей поражали красотой. Особено зелёная окраска стен мечети Омара. Лёнька никогда в жизни не видел здания, выкрашегого в этот цвет, говорят, самый любимый у мусульман. Несомнено, обе эти мечети, и особено Эль Акса, являли собой одни из самых лучших образцов мирового зодчества, но только вот стояли они не на том месте. На месте, где рано или поздно должен будет возведен Третий Храм. И тогда им придёться уйти... В противоположной стороне от Стены плача площадь оканчивалась аркой, что–то вроде плоской беседки с колоннами, через которую открывался вид на арабский Ерусалим. Между мечетями имелась крытая колонада, ведущая нз ниоткуда в никуда. Под ней - полно юнных арабш в капорах и подобии длинных светлых платьев, плотно облегающих их гибкие фигурки. Все они дружно болтали по мобильным телефонам. Должно быть, старшеклассницы из какой-нибудь арабской школы. Поболтавшись чуть-чуть и сфотографировавшись на фоне арки-беседки, наша группа направилась вниз по улочкам в старый город. Всюду стояли полицейские с карабинами М-4 (укороченые М-16, оружие весьма сомнительной ценности) в руках. На них была одета так называемая «разгрузка» - жилет со всем необходимым - радиостанцией, пистолетом, запасными магазинами и дубинкой, помещёной почему-то сзади. Да, похоже, здесь не шутили... По узким улочкам вышли они к месту, где, согласно устроителям возведённого там храма, был казнён, снят с креста и похоронен Исус Христос. Не ставя огульно ничего под сомнение, Лёнька, тем не менее, недоумевал. До Второго Храма было, примерно, с пол-километра. Скорее всего, казни и захоронения казнённых происходили где-то загородом. Как ни мал был тогдашний Ерусалим, но место сиё явно находилось в тогдашней черте города... Ладно. Они осмотрели храм, где было что посмотреть, побывали и у Гроба Господня, как его называли, и во имя которого когда-то было пролито столько крови, в том числе и еврейской. Смотреть уже больше здесь (нет было что, но стоило ли?) было нечего. И Нита повезла их в новый город, просто побродить по улицам и посмотреть как живут современые ерусалимцы. Так когда- то они поступили в Вене и в Риме, и везде, где довелось им побывать. И новый Ерусалим ничем от них всех не отличался. Но всёже было интересно поглазеть на людишек, суетящихся по своим делам, обходящих магазины, а то и просто праздно шатающихся по улицам. В основном это были белые европейского типа, но время от времени проскальзывали весьма экзотические типы цвета кожи от чёрного до смуглого или совсем белого. Так было в всех крупных городах мира, как и групки солдат с оружием или без попадающихся то тут, то там.
Бася это ихнее настроение тут же уловила и сказала, что истиный колорит страны следует улавливать на базаре и она их туда обязательно сводит. Но это не сегодня, ибо Нита и её муж, басин сын-врач, ждут их к себе с обедом. Всюду шла стройка. Лёньку особено поразили странные грузовики, у которых были две пары колёс спереди. Ни до того, ни после того, он никогда таких грузовиков не видел. Они вдруг вспомнили, что им нужны шекели. Никаких проблем! На всех углах, возле многочисленых здесь банков густо расставлены были автоматы, которые в Америке называли Automatic Teller Machine (ATM), а здесь почемуто «банкомёты». Причём, инструкции в них давались на трёх языках, включая русский. Подошли и Лёнька, ничтоже сумяшись сунул туда свою карточку. Ничего не получилось. Попробывал Фомин с тем же результатом. Наконец, Нита вовремя поняла в чём дело. Вовремя, иначе после третьей неудачной попытки автомат забирал карточку и получить её назад было делом весьма нелёгким. У всех у них были обычные в Америке шестизначные коды, тогда как в Израиле (да и повсюду в Европе) код не должен был превышать четырёх цифр. “Don’t worry about. Your cards are accepted in any other place. You don’t need too much cash. Four hundtred a piece would be more than enough. I take it for you and you'll give me dollars.” И Нита взяла в автомате на свою карточку две тысячи шекелей. Побродив ещё немного, все уселись в автобус и Нита повезла их к себе. Жила она на горе, с которой открывался великолепный вид на весь старый и новый город, еврейский и арабский. Весь этот околоток был застроен двухэтажными квартирными блоками, чем-то напоминающими скромные кондоминимумы, какие можно встретить во многих американских пригородах. Но в Израиле, должно быть, то что в Америке считается заурядным, здесь это большая роскошь и позволить её могут только люди с приличным доходом (для Израиля, опять-таки). Гаражей тут не было, но на каждую квартиру было по две парковки. Одалживая автобус, Нита предусмотрительно отдала взамен свой автомобиль, так что проблем с парковкой не было. Первый этаж квартиры состоял из чего-то вроде прихожей, выгороженой кухни (весьма скромного размера, если глянуть с точки зрения американских масштабов) и довольно-таки большой общей комнаты, где у них был обеденый стол, диван и неприменый телевизор. Спальни и санузел, видать, размещались на втором этаже, ибо даже малейшего намёка на туалет на первом этаже не было. Самого хозяина квартиры Нюмы, мужа Ниты и сына Баси, ещё не было дома с работы. Цви и его брат Ури тоже отсуствовали по своим делам. Гости расселись в общей комнате, а свекровь и невестка кинулись готовить. Предложение Зои, Виты и Лии о помощи было категорически ими отклонено. От нечего делать попробовали они посмотреть телевизор, но скоро бросили: програм и каналов, что называется прямо-таки, бесконечное множество, но отличались они от таких же американских, таких же пустых и бессодержательных - только тем, что были на русском языке. Те же сериалы, те же мыльные оперы- скука. Но время всё же шло- куда от этого денешься - и вот на пороге показался плотный высокий мужчина с залысинами в начавших уже сильно седеть черных волосах, очень напоминавший своего покойного отца. Нюма, а это был он, весьма сносно говорил по русски. Гости ему представились, похвалили его русский язык. Нюма пояснил. Во-первых надо же ему как-то изъяснться со своей мамочкой. Она хотя и кое как говорила, читала и, даже чуть-чуть писала на иврите, но полностью премудрость эту постичь не смогла. А теперь, когда понаехало после распада Советского Союза нашего брата, то он вообще стал нарасхват. Вита тогда скромно заметила, что её дочь, тоже врач-хирург, в своё время сталкивалась с этой проблемой. Нюма спросил, как фамилия дочери. Оказалось, он много слышал о ней и даже видел её, когда она выступала на конференции врачей здесь в Ерусалиме. С тех пор он проникся к Лёньке с Витой особым уважением.
Обед повторял вчерашний, но «дары моря» весьма видимо отсуствовали. Зато было много говядины и рыбы - недешёвых здесь, должно быть, продуктов. Ну вся та же «Финляндия» и несколько бутылок красного вина разных сортов. Белое, видать, уважением не пользовалось. Нюма оживлёно болтал, рассказывая всякие забавные истории из своей врачебной практики, время от времени то на иврите, то по английски переводя жене непонятные места. Вообщем-то обед прошёл отлично. По его окончании перешли к делам. Гости попросили Ниту сказать сколько они ей должны. Та справившись на компьютере о курсе шекеля назвала им сумму около четырёхсот долларов, какую ей тут же с радостью вручили. Следующим предметом обсуждения были планы осмотра достопримечательностей. Тут были две основные возможности. Первая - набрать экскурсий. Тогда им не надо ни о чём заботиться и знающий экскурсовод, к тому же, на русском языке, расскажет о наиболее важных и стоящих достопримечательностях данного места. Но экскурсия - это и стеснёная свобода, невозможность подолгу останавливаться возле понравившегося тебе места. Можно поехать самим, но тогда надо знать куда лучше всего направиться, в какие часы туда пускают, что стоит посмотреть и на что лучше всего не терять времени. Нита сказала, что хотя она очень рада гостям, но она обязана возвращаться к своей работе. Она сделает для них всё возможное, когда у неё будет время. А пока… Это всеми понималось как должное. И тут вмешалась Бася. Оказывается-то, раньше и частенько, она подрабатывала к своей пенсии, работая экскурсоводом для русско-говорящих туристов, которых после развала Советского Союза развелось много. То есть, она знает места. Но водить автомобиль она за свою жизнь так и не выучилась, ибо тут кое-как без этого прожить можно. У наших путешественников проблемой это не было. Они спросили где тут можно нанять машину. Сколько стоит не важно. Ведь не каждый день они ездят в Израиль. Бася изъявила желание сопровождать их по историческим местам. Нита же знала один пункт проката, пользующийся у неё хорошей репутацией. Утром она за ними заедет и отвезёт их прямо туда. А двльше- желаю удачи.
Тем временем с интервалом в пятнадцать минут явились молодые люди. Их усадили к столу. Так как никто из них никаких спиртных напитков не употреблял, то оба согласны отвезти гостей к бабушке. На случай, если придётся выйти из дому и опять войти, спросили и записали код на входной двери. И адрес тоже. Ури отвёз их домой. Бася осталась. Они перенеслись во времени на десять часов вперёд и их биологические часы дезориентировались. Спать не хотелось, несмотря на длинный день. Решили выйти и побродить по окрестностям своего дома и заодно глянуть на тамошнюю ночную жизнь. Несмотря на поздний час, на улицах было полно народа. То тут, то там звучала русская речь. Казалось, пол России перебралось сюда. Их поразило обилие подростков, том числе, двенадцати-четырнадцати лет, среди них девочек, ещё не созревших, но уже успевших оформится. У них, в Калифорнии, такое можно было увидить, разве что, в мексиканских баррио, живущих по своим собственым законам. Повидимому, здесь о преступлених вообще, да ещё таких, как похищение, изнасилование и убийство малолетних девочек, никто не слышал. И «комендантского часа» для подростков не существовало. Впрочем, как потом они узнали, несмотря на драконовские законы и всегда почти следующими за ними неотвратимыми жестокими наказаниями, все их мало праздновали и нарушали как могли на каждом шагу. Увидив на углу супермаркет, решили зайти, глянуть своими глазами «что здесь продают» и почём. Конечно, по размеру торговое заведение сиё занимало по площади одну десятую среднего калифорнийкого магазина такого типа. Но здесь было всё необходимое. Овощи - картошка, капуста, морковка, буряк, оурцы, помидоры, салат. Фрукты и ягоды всех типов, даже ананасы и манго. В мясном отделе в основном курятина во всех видах, как и у них. Была и говядина, кошерная, должно быть, завёрнутая в пластик. Баранины нигде видно не было. О свинине, разумеется и говорить не приходилось. Вообще, как разъяснил им один из покупателей, услышивший их русскую речь, всё, всё в таких супермаркетах здесь автоматически кошерно, даже для Пейсаха. Ценники были повсюду и они могли предстваить себе стоимость в долларах, раделив каждую цифру на пять. Курятина, получалась, была очень дёшева, а вот говядина «кусалась». Тоже самое было и со всем остальным. Видимо здесь тоже кто-то решал, что людям абсолютно нужно для жизни, а что - роскошь. Ликёро-вино-водочный отдел был скромен. С десяток сортов вин, наизменая «Финляндия», стоящяя несколько дороже местных марок, представленых в разнообразии аж трёх сортов. Были ликёры, браэнди, настойки. Коньяка тоже нигде видно не было. Ну вообщем-то всё необходимое, без роскоши, здесь можно было приобрести по умереным ценам.
Утром приехали Нита с Басей. После завтрака, Нита отвезла всех в пункт проката автомобилей, попращалась и уехала. После долгого осмотра и переговоров, они в конце-концов наняли Тойоту Сиену. Это была поместительная машина, где шесть человек могли расположиться с комфортом и, в тоже самое время, как ни страно, весьма экономичная. К тому же она была оборудована столь нужным в незнакомых местах устройством- GPS. GPS (Global Positioning System)- это система спутниковой компьютерной навигации. Бывшая сначала достоянием военных, а затем установленая на капитанских мостиках кораблей и самолётов, система эта, изрядно сжавшись в размерах, теперь попала в руки охотников и туристов в виде небольшого совсем прибора и ею оснащаются многие автомобили. Работает она просто (разумеется после того, как всё было сделано). Антена прибора запрашивает один из многочисленых спутников системы (специально запущеных для этой цели) свои координаты. Если в прибор ввести своё назначение, то, по карте в памяти компьютера, пользователю подсказывают как лучше всего туда добраться. Правда, если неправильно ввести данные (а с кем не бывает), то и указания будут такими же. Если в компьютере нет карты данного места (как, например в новостройках), то система беспомощна. И наконец, как всякая другая техника, этот прибор может отказать. Вот почему к технике всегда надо прикладывать голову и здравый смысл. Путешественикам по малонаселйной местности всегда надо иметь с собой компас и обыкновеную бумажную карту тех мест, а морякам - ещё и секстан с хронометром. Интересно отметить (слегка отвлёкшись от темы нашего повествования, что мы всё время и делаем) что Господь, Создатель наш, давным давно создал такую систему вместе с птицами и животными. Она встроена в крохотные головки голубей и чаек и, пусть не крохотную, но всёж и не очень большую, головку котов. Вот почему, на удивление всем, коты и голуби всегда возвращаются домой, а альбатрос, висящий в воздухе девять месяцев в году - с противоположного конца земного шара к месту своей гнездовки. Феномен этот мало изучен, но нетрудно предположить наличие у этих существ биологического хронометра. По изменению магнитного поля Земли (оно усиливается к полюсам и слабеет к экватору) те, кто оснащён этой системой определяют безошибочно долготу и истиное время в данной точке, что позволяет узнать и широту. В памяти животных хранятся координаты родных мест, так что труда добраться до них нет никакого. В жизни человеку не создать ничего даже близко напоминающее такую компактную и совершеную систему навигации!
Но мы отвлеклись. Итак в распоряжении наших путешествеников оказалась наиболее подходящая для этой цели автомашина. Повидимому, здесь американские права неофициально признавались и с этим тоже проблем не было. Им оставалось только… начать путешествовать. Бася предложила следующее. Сначала они заедут в русскоязычное бюро путешествий, с которым она сотрудничает. Там предлагают всякие экскурсии и взявши рекламные проспекты, они смогут решить кула лучше всего поехать. Затем, поедут на базар. И наконец, сегодня они успеют ещё посетить Яффу и Кесарию. «Ту самую?!...» - вырвалось у Лёньки. Бася, должно быть, тоже читала «Мастера и Маргариту», ибо ответила не задумываясь: «Да, ту самую». Так и сделали. В туристком бюро им надавали кучу брошюр. Лёньку поразило название некоторых экскурсий. «Ерусалим булгаковский», «По булгаковским местам». Ему папалась когда-то в руки чудесная книга Мариэтты Чудаковаой с подробнейшей, выписаной с мельчайшими деталями, биографией Булгакова. Чувствовалось, что и сама писательница была «булгаковщицей», как он, Лёнька и миллионы других. В ней Фадеев, со слезами на глазах говорил умирающему писателю: «…Ты скоро будешь очень знаменитым». И действительно, стоило только во время перестройки и гласности ослабиться запретам и книге появиться в печати, как популярность её среди каждого, у которого ещё остались мозги, стала неописуемой. Да и что там Россия! В США, интернетный книжный магазин Amazon.com не успевал пополнять свои запасы этой книги на английском, насколько она стала популярна среди всех англо-говорящих интеллектуалов. Но, никто даже и представить себе не смог, что в далёкой загадочной стране, побывать в которой писателю даже и не светило, он станет одним из самых обожаемых авторов. Впрочем, подумал про себя Лёнька, не заболей Булгаков и отступи он с белыми, то может быть удалось бы ему попасть как-то в Ерусалим, но только вот «Мастер и Маргарита» никогда написана не была. Видимо, сытая, обеспеченая и безопасная жизнь не располагает к размышлениям. Не зря, ни самодовольная Америка, ни свободные Швейцария, Бельгия, Англия или Голландия не дали миру никого, даже хотябы близко похожего на Моцарта, Гегеля, Бородина, Толстого, и уж, тем более, Булгакова. Такова она, жизнь.
Базар действительно представлял собой нечто такое, никто из них раньше не видел. Да нет, сам по себе, он мало чем отличался от рынков на Украине и многих таких же в России и Европе. Те же ряды, крытые и открытые. Те же магазинчики со всем на свете. Другим был сам дух, царивший в месте сиём. Колоритные фигуры торговцев, которым, чтобы продать свой товар, пришлось выучить русский. Сама манера, в какой эти горы овощей, фруктов, зелени, мяса и рыбы были выложены и предствлены покупателю. Тут чувствовалось: это уже Восток. Лёнькино внимание привлекли две девчушки, лет эдак по восемнадцати, не больше. Они были в чёрных юбочках и голубых блузках. На поясе висели дохлые какие-то совсем пистолетики. Ни радио, ни дубинок. Личики бледные, одна в очках. Парочкой, взад-вперёд вдоль рядов, шли они, делая вид, что чего-то смотрят. Бася пояснила. Когда молодых людей, а особено девушек, призывают в армию, то им дают возможность стать клерками, техниками, шоферами или такими вот полицейскими, как эти. Ну чтож, это по Библие, когда командир спрашивает призывников, не женился он и ещё не познал жену, не построил ли он дом и ещё не жил в нём и не труслив ли он? Всё правильно! Бася ещё заметила, как они сами могут видеть, овощи, фрукту и зелень лучше всего покупать на базаре. Килограм (не фунт!) бананов стоил три шекеля, а цитрусовые- так те вообще непочем. В большом употреблянии здесь была цветная капуста кольраби. У них она тоже кое-где продавалась, но особой популярностью не пользовалась. По совету Баси, они купили хлеба, бананов, копчёной рыбы и бутылочной воды, чтобы перекусить в своей машине, ибо она даже не знала где в этой местности есть подходящее учреждения общественого питания. Прежде чем поехать в Яффу, Бася направила их на окраину Тель Авива, находящуюся где-то между этими городами.Туристов сюда не водили, а зря. Здесь начинался Тель Авив. Когда-то первые еврейские поселенцы должны были жить на квартире у арабов в условиях примитивных, но с высокой квартплатой. Тогда вот они и решили меж собой построеить себе свой город. В ожидании завершения строительства, жили в палатках, не идя ни на какие компромисы. А строить было нелегко: в те времена все почти строительные материалы доставлялись морем. А параходное сообщение с Израилем было весьма нерегулярным. Тем не менее, они добились своего и стали жить в своих домах. Как это всегда бывает, со временм потомки этих переселенцов обеднели и забросили эти красивые постройки возле самого моря. И вот, нынешнее правительство стало отдавать развалины каждому, кто берётся их восстановить в первозданном виде. Часть этой работы была завершена. Лёнька уже где-то видел постройки такого типа. В Санта Барбаре, в Ньюпорт Биче, в Сан Диего, у них на побережье, возможно и в Европе. Очевидно все они имели общего предка из стран на берегу Средиземного моря. Это были воистину прекрасные сооружения.
В Яффе было полно старинных построек всех эпох, начиная с римской окупации. Узкие старинные улочки по которым и пешком пройти было нелегко. А ведь когда-то по ним доставляли наверх на мулах и ишаках поклажу из древнего порта внизу. Поражали арабские домики с закрытыми от посторонних глаз садами- двориками, дабы обитательницы онных могли ходить свободно и не подвергаясь ни малейшему риску быть увидеными посторонними мужчинами. Сейчас в этих всех зданиях никто не жил, но были всякого рода конторы, бизнесы и учреждения. В часть из них можно было зайти и посмотреть внутренню архитектуру, довольно-таки оригинальную, не лишенную красоты и изщества. Здесь же, расположены были представительства трёх основных христианских течений - православный центр, лютеранский собор и католическое посольство. Проехали опять через Тель Авив и Ерусалим. Тель Авив, во всяком случае в тех местах, где они его проезжали, был вполне современым городом со зданиями поновей и постарей. Здесь тоже имелось несколько весьма экзотических сооружений. Возможно, тут были свои неповторимые для любого города уголки, но осмотр Тель Авива в планы наших путешественников пока не входил. Во времена римской окупации особеного интереса Израиль для них не представлял. Тут не было ни минералов, ни золота, ни пряностей. Но эта страна лежала на пути из Египта в Сирию и дальше на Ближний Восток, а посему имела стратегическое значение. Римляне проложили с севера на юг шесть дорог, так и именуемых с запада на восток «Дорога 1,» 2 и так далее. Эти дороги остались и поныне под тем же названием, только теперь они превратились в фривэи. Это же надо! Ездить по дорогам двухсполовиной тысячелетней давности. Им надо было по первой дороге. Проехали красивый курортный город Нетанию, электростанцию, одну из пяти в Израиле, работающую на привозном угле и вскоре они оказались в этой самой Кесарии, куда Понтий Пилат расчитывал было увезти сумашедшего философа Иегошуа ха-Носри. Здесь, конечно же, жили люди и, при том многие из них, судя по домикам, весьма небедные. Но древний порт, крепость крестоносцев и римский стадион остались нетронутыми. Сама резиденция Понтия Пилата не сохранилась. Бася толково им всё рассказала, показала кусочек римской улицы. Она рассказала, что в древнем Израиле само побережье израйлитяноам не принадлежало. Оно было захвачено филистимлянами. Вот теперь стало понятно, почему в диетарных правилах говорилось: «А рыбу покупайте и ешьте». Покупайте, а не ловите. Ловить рыбу израйлитяне не могли, ибо у них тогда не было ни моря, ни, естествено, флота.
Домой добрались, когда было уже совсем темно. Решили сделать одни день перерыва. Не то чтобы устали, но не хотелось быть захлёстнутыми впечатлениями, каких здесь предстояло ещё немало. Решили поспать, поездить и побродить снова по Ерусалиму, купить продуктов, а потом съездить в Тель Авив и побродить там. Лию попросили быть переводчицей. Она как раз закончила Hebrew Academy, сдала SAT с очень хорошими отметками и в эту осень должна была начать занятия в USC по специальности математической статистики. «А я… я не могу…» «Как это так не можешь!» Оказалось вот что. Там, в «академии» их учили только читать на иврите, совершено не понимая о чём идёт речь. Ну и ну! Это всё равно что монгольский или, скажем, чувашкий. Читать можешь, но ни одного слова не разберёшь. К их счастью, многие здесь знали русский, остальные - английский и, наконец, Бася, сопровождавшая их во всёх поездках, в крайнем случае, кой как могла изъясниться на иврите… Они съездили по побережью в Ашкелон, самый большой порт в Израиле, и в Хайфу. Побывали в Назарете и, альпийском прямо-таки, городке Цфат. Ну и, конечно же на Мёртвом Море, примыкающему к нему изумительному по своей красоте заповеднике, где, согласно преданию, Давид прятался от гнева Саула, и на Тибериадском Озере - тоже, фактически, море - главном источнике питьевой воды в Израиле. Довольно часто попадались им по дороге израильские тюрьмы - пара зданий, окружённых высоким забором из колючей проволоки со сторожевыми башнями. То тут, то там, между еврейскими городками и посёлками попадались и чисто арабские. Арабы держали при дороге харчевни и небольшие магазинчики с сувенирами и всякой всячиной. А так как Бася завозила туда туристов, когда у неё была группа, то во многих местах ей завтрак или ланч был совсем бесплатно, а её спутникам - большая скидка. Но и даже со скидкой, простой перекус мог стоить до десяти долларов. Да, что и говогрить, в этой стране в общепит не находишься! Повсюду, где бы они ни бывали, картины и скульптуры на площадях были абстрактными, по-видимому, дабы не напоминать «всё, что ходит по земле, летает в воздухе или плавает в воде». Это было уже извращением: Вторая Заповедь не запрещала предметы искусства, она запрещала изготовление идолов с целью молиться им. Кстати о картинах. Однажды в синагоге зашел у них разговор, почему «щит Давида» (могейн Давид) это два соединённых в центре и повёрнутых на девяносто градусов равносторонних треугольника. Лёнька тогда же высказал предположение, что в те времена были распространены треугольные щиты. А могейн Давид - это есть двойной щит для верности. Так вот, он был прав: на одной из картин были изображены всадники, защищающиеся от стрел и мечей противника имено треугольными щитами.
Посетили они и второго сына Баси Зева, полковника. Тот жил в отдельном домике, принадлежавшем, правда, воинской части, которой он командывал. Зев был очень похож на своего брата, но, несмотря на то что был старше, выглядел намного подтянутым, без малейших следов брюшка и лишнего жира. Да и седые, коротко постриженые волосы были в полном порядке, никаких таких залысин. Полковник, также, как и его брат, а может и по другим причинам, но весьма сносно говорил по русски. Жена его Двойра, тоже. Дети у них, как и у всех, выросли и жить в воинской части не захотели. Ну, как всегда, по такому случаю, пир, с неприменой «Финляндией» и всем остальным. Фомин, ссылаясь на здоровье и необходимость вести машину, от выпивки вежливо отказался. Остальные выпили кто-что-мог «в плепорцию», тем более, что много тут не наливали. Видя полное нежелание Зева говорить о политике и об обстановке на переднем фронте борьбы с арабскими мандавошниками, к нему с этим не приставали. На обратном пути Бася предложила им заехать к одному своему знакомому крестьянину. Она купит у него мёду и кое-каких травок, а они увидят, как здесь проживают сельские жители. Все с этим дружно согласились. Бася, покопавшись в сумочке, нашла адрес и Фомин тотчас запрограмировал GPS. У них сельскохозяйственые поселения были двух типов - кибуцы и мошавы. Кибуц - это колхоз, доведеный до полного совершенства, то есть, абсурда. А точнее-вернее, этот людоед Ленин и взял идею колхоза от того самого кибуца. Только вот в колхозе крестьянину разрешалось иметь какое-то своё собственое хозяйство - пусть небольшой, но надел земли, дом, скотину. Колхоз не ограничивал как богат или беден может быть колхозник. В кибуце же была полная уравниловка и почти всё, разве что, кроме женщин и детей, всё остальное было обобществлено. Поступающий в кибуц обязан был сдать в общак всё имущество и деньги, какие у него были. Доход кибуца делился поровну, на всех, независимо от вклада каждого в общее дело. Такой противоестественый для людей, на данном этапе их развития, порядок мог держаться лишь на насильственом и строгом приведении в силу всех правил общежития кибуца. Например, если у такого-то был, скажем, телевизор онной марки, то никто в кибуце не имел права завести себе лучший. И так до самой мелкой мелочи. Правда, из кибуца, в отличии от колхоза, можно было уйти в любую минуту (оставив там всё отданое, но это уже мелочи). Но, тем не менее, многие кибуцы были живы-здоровы и, даже, процветали. Они тоже держали при дорогах гостиницы, рестораны и небольшие торговые центры (shopping molls). Иногда наши путешественики останавливались там перекусить. Мошав напоминал русскую деревню достолыпинского периода. В центре овалом стояли крестьянские домики, от которых расходились земельные наделы жителей мошава. Внутри овала была школа, сельская лавочка или какие ещё нужные им общественые постройки. Вот к одному из таких домиков они и подъехали. Бася заранее предупредила наших путников, что люди эти давным-давно забыли русский язык, а посему объясняться придётся через неё с помощью того иврита и идиша, каким она владела. Хозяйство огорожено не было. Здесь была роща каких-то деревьев, меж которыми что-то там было засеяно. Был и то, что в Америке называют «petting zoo», то есть загородка, в которой держали козлят, ягнят и маленьких ещё совсем телят, с тем чтобы дети (да и врослые тоже) могли их вдоволь погладить. Там как раз была какая-то группа детей восьми-десяти лет, сопровождаемые строго одетыми в голубые платья молодыми дамами весьма неприветливого вида. Бася разыскала самого хозяина - казавшегося совсем дохлым, мужиком небольшого роста с круглым приветливым загорелым лицом. Она, видать, рассказала ему о гостях из Америки. Как Лёнька понял, здесь народа всегда бывает порядочно. Сама Бася узнала про это место, когда привела сюда группу. Об этом же говорило и помещение сарайного типа, но с окнами, столами и стульями внутри (о замках здесь никто даже и не слышал и Лёнька туда заглянул), где по-видимому устраивались всякие собрания, а может, туристам подавали обед. Но наши герои по какой-то причине понравились хозяину и он сам повёл их по своему хозяйству.
Здесь имелся цех с машинами, вытряхивающими мёд из сот. Хозяйственные постройки были разбросаны, казалось, беспорядочно, а может, так и в самом деле и было. Но хозяин есть хозяин - что хочет, то и делает. Фомина, самого родом из деревни и Лёньку, проведшего, пусть не по своей воле, но всёже, немало времени в сельской местности, еврейское крестьянское хозяйство интересовало чрезвычайно. Остальных- лишь постольку-поскольку. Наконец крестьянин пригласил всех в свой дом. Сооружение сиё было сравнительно небольшим по периметру, но зато в три этажа. То есть максимальная полезная площадь, занимающая как можно меньший участок замли. Разумно. Они осмотрели дом. На первом этаже - вполне современая кухня и столовая. На втором - что-то вроде командного центра боевого корабля, на котором им довелось побывать однажды. Там стояли компьютеры, телефоны и ещё какие-то средства связи. Письменые столы, шкафы с папками-делами. На третьем этаже, видимо, размещались спальни и они туда не пошли, как и в подвал. Если по виду хозяина трудно было опрелить сколько ему лет, то облик его жены выдавал их возраст: далеко за шестьдесят. Хозяйка месила какое-то тесто. Увидив гостей, она сварила кофе и предложила им. Получив глиняную кружку с ароматным напитком, Лёнька привычно поблагодарил “Thank you.” “Oh, you speak English!” “Оf course, I speak English: I live in America!” Завязалась дружная беседа, тем более, как вдруг оказалось, хозяин тоже говорил по английски. Единственой не принимающей в ней участия была Бася. Хозяйка рассказала им о своей сельхозпродукции, какую они выращивали. Тут были апельсины, пшеница, горох - всего понемногу. У них был трактор и большой грузовик. Остальные орудия и машины они нанимали по мере надобности. Вот тебе МТС! Впрочем, сама по себе идея МТС не была такой уж плохой. Ведь если плуг, культиватор, сеялка, жатка или, скажем, молотилка нужны тебе лишь на короткое время, то зачем держать их у себя? Проблема была в коммунизме, где никому ничего не было нужно и никто ничего не боялся. А тут и МТС в частных руках, и пользователь тоже частник. Каждый заботиться о своих интересах, а все от этого выигрывают. По дороге домой они только об этом и шёл разговор - вот это крестьяне! Фомин таких даже в Германии не часто видел.
Когда время их пребывания стало подходить к концу, Бася посоветывала им поехать в Эйлат, провести там дней пять и оттуда уже уехать домой. Что и было сделано. Используя связи, свои и своих детей, Бася «организовала» два номера по сотне за ночь - самое недорогое, что только возможно в Израиле. Как мы знаем, для наших героев это, по сути дела, не было так уж обременительно. Также как и обеды, завтраки и ужины в местных ресторанах и буфетах. Отпуск есть отпуск! Эйлат чем-то напоминал Лас Вегас или Лафлин: те же высотные гостиницы в самой «середине ничего». От последних отличался отсуствием казино, но присуствием моря. Он-то ведь находился на самой оконечности Акабского залива Красного моря. В этом месте клином сходились три государства- Иордания, Израиль и Египет. Это было любимое место отдыха израйлитян (многие из которых приезжали сюда на день) и приезжих. Здесь наши путешественники вдоволь могли «отдохнуть от отдыха», то есть выспаться, полежать на пляже, поглазеть на разнообразную толпу от Зулу из Южной Африки, до граждан нынешней России, вовсе не евреев, прибывших сюда, в страну своих бывших соседей и сослуживцев, дабы самим увидеть какая она есть. На Лёньку во время его пребывания в Израиле снизошла какая-то благодать. Он, за всю свою взрослую жизнь, никогда не чувствовал себя столь легко и беззаботно. Вся эта суета жизни, работа, проблемы в исследованиях и взаимоотношениях со всеми прочими людьми - родными, друзьями, недругами и сослуживцами - всё это отодвинулось куда-то на задний план, стало мелким и ничего не значащим. Есть не хотелось совершено и он ел и пил лишь по необходимости. Прямо чудеса какие-то! Но, как всегда неумолимо, пришла пора возвращаться домой. Вернулись обратно в Иерусалим, тепло попрощались с Басей, Нитой и Нюмой, настойчиво приглашая их побывать в солнечной Калифорнии, а затем направились в аэропорт Лод, где сдали машину. «Аэробус» авиалинии Эр Франс доставил их Амстердам. Здесь надо было сидеть шесть часов. Лёнькино предложение поехать и осмотреть город, дружно все остальные отвергли: о, мол, будут трудности зайти обратно в аэропорт и так далее. К счастью для себя Лёнька в одном из многочисленых русских книжных магазинах обзавёлся чтивом и, в частности, последним романом Василия Аксёнова «Москва, ква-ква». Так свойственая ему фантасмагория в духе «Затовареной бочкотары». В рамане в ироническо-фантастическо-метафизическом виде представлена картина событий 1953-го года в Москве. Никаких глубоких мыслей, но читать можно. Ведь сейчас трудности с изданием какого-либо произведения заключаются лишь в том, насколько продаваема будет эта книга. А чтобы массовый читатель брал её, книга должна быть легко читаема и не обременена через-чур серьозными материями. А ведь Аксёнову тоже на что-то жить надо. Так вот и прошло время, а вскоре они уже сидели в салоне гиганского авиолайнера голланской авиалинии КLM. Несморя на любезность и предупредительную услужливость стюардес, перелёт, конечно же, воспринимался как кошмар. Но кончился и он. А в LAX их уже ждала Лидочка с фоминским автобусом.
Некоторое время спустя, Лёнька, в свойственой ему манере подводил итог поездки в Израиль. Любому еврею, должно быть, грех так думать, но в глубине своей души Лёнька был доволен, что волей судьбы он переехал жить в США, а не в Израиль. И дело было совсем не в уровне жизни. Ведь в Израиле никто не голодает, никто не ютится в халупах и не ходят в лохмотьях. Многие имеют автомобили и не испытывают недостатка в деньгах на бензин, который там весьма недёшев. Словом, в Израиле жить можно. Там хватало всего. Не было лишь той свободы, которой он (пока ещё) пользовался в США. Израиль был социалистической страной, а, как это он давно уже понял, социализм - это несправедливое общество, где от каждого по желанию и кажому- по месту на социальной лестнице. Совсем как при коммунизме, только, конечно, социалистическое общесчтво более богато и допускает некоторые свободы, как, скажем, частное предпринимательство - при коммунизме, дело либо совсем невозможное, либо весьма трудное. Лёньку давно уже интересовал вопрос: может ли рядовой израйлитянин легально приобрести оружие и как. Среди тех, с кем ему довелось иметь дела в этой поездке, никто оружием не интересовался и о покупке его не думал, а по сему на лёнькин вопрос никак ответить не могли. Всё, что они знали так «это очень трудно, почти невозможно». Ну что ж, Лёнька снова обратился к верному своему справочнику- Гуглу. Там, как всегда было тонны всего. Но самую лучшую информацию дал раби Мермельштейн. О, это был особый раби! Лёнька был давно знаком с ним (не лично, конечно же) по сайту jpfo.org (Jews for preservation of firearms ownership). Были где-то раби-врачи, раби-философы, а он был раби-оружейник. Бывший морской пехотинец, раби Мермельштейн не только великолепно разбирался в оружие, но и знал законы, касательно его, в том числе и в Израиле. Вот что он писал. Несмотря на долгие годы независимости, в Израиле продолжали действовать британские колониальные законы, которые никогда не были дружелюбны к «праву людей иметь и носить оружие» (между прочим и это тоже было одной из причин восстания американских колоний), Не станем утомлять читателя совсем излишними техническими подробностями, но лишь ограниченое число людей в Израиле могли легально купить пистолет. Винтовки, и только не самозарядные, продавались сотрудникам заповедников, и дробовики продавались... никому. Это последнее мотивировалось «полным отсуствием охоты на территории Израиля». Во-первых, при желании, охоту в Израиле можно было бы организовать, как это делается в небольших и густонаселёных странах, таких, как Бельгия или Чехия. Но, самое главное, дробовики нужны не только для одной охоты. Это самое эффективное оружие самообороны, личной и, особено, против толпы. Арабские мандавошники сами не знают, что им придёт в голову через десять минут. Так вот, если им когда-либо вдруг взбредёт в голову, вооружившись колами, арматурным прутьями, топорами и прочим добром, пойти на соседние еврейские посёлки, то пока, как всегда.медленые на подъём, войска и полиция туда явятся, жертв будет видимо-невидимо. Ибо защищаться израйлитянам совсем нечем: правительство их обезоружило. Нет, Лёнька не хотел бы жить в таком обществе, где нельзя купить дробовик. В арабо-коммунистической Англии можно, в России можно. И только в Израиле, где они нужны больше всего, нельзя.
Предчувствую, как некоторые из читающих эти строки скажут: «Big deal! Подумаешь оружие! Ведь без него можно жить! Сколько людей не имеют оружия- и ничего». Чтож, это правда. Оружие - это не молоко и хлеб, не холодильник или, скажем, стиральная машина. И, даже не автомобиль. В бывшем Советском Союзе его имели лишь немногие избраные, а вот в нищей африканской стране Руанде- так вообще никто… Даже в США, где нелегко, но всё же можно купить оружие почти каждому, не все его имеют. Всего восемьдесят миллионов из трёхсотмиллионного населения. Всего лишь чуть больше четверти... Ну чтож, дорогие друзья, думайте и считайте как вы хотите. В этом и заключается свобода. Только наш Лёнька думал совсем по другому. Он знал: на свете нет ни одной диктатуры, которая позволила бы своим подданым владеть оружием. Как тот царёк-герцог в «Пармсой обители» Стендаля. Или людоед Ленин, Гитлер, Мао Дзедун и все остальные тираны. А вот в единственой в мире работающей демократии, Швейцарии, люди имеют свободу иметь любое оружие. Даже снятые с вооружения пушки и пулемёты. Тираны, и не только они, всякие там кандидаты в тираны, как вот американские левые, не зря так бояться своих собственых вооружённых соотечественников. Ведь те, кто стремятся владеть оружием и владеют им- это всегда были люди определёного типа и склада характера, самостоятельные с независимым мышлением, гордые, свободолюбивые. Из таких рабов, зависящих во всём от государства, какими были мы сами в бывшей нашей стране, не сделаешь. Не потому ли, три четверти американцев могут не иметь оружия, потому что четверть их его имеет. Ведь восемьдесят миллионов- это армия, равной которой нет и никогда не было в мире. В любой стране этих самых ленинов, сталинов, гитлеров, мао и полпотов - хоть пруд пруди. Некоторых из них даже время от времени избирают президентом. Дай им волю - и, о, они быстро превратят страну в Союз Советских Социалистических Штатов (СССШ, так ведь получается). Но вспомнив про вооружённых до зубов граждан, они на узурпацию власти на манер Гитлера что-то никак не решились. Как мы уже об этом говорили, -сталинская конституция на словах была самой демократичной в мире. Она-то гарантировала все свободы. Но любая конституция - это лишь всего-навсего ничего не стоящий клочёк бумаги, если не будет железной, в прямом смысле этого слова, гарантии в руках населения. Кому- кому, а Лёньке это было совершено ясно и понятно. По этой причине ему и было так обидно за Израиль, жители которого такой гарантии совсем не имели (и конституции, правда, тоже).
Не нравилась Лёньке и избирательная система в Израиле. Что это ещё за система голосования партийными списками!? В какой-то там партии, по своим взглядам, убеждениям и делам, ему может подходить, скажем, Изя, но совершено неприемлем Зяма. Вот и решай что лучше: избрать Изю, но пропустить Зяму или не пропустить Зяму, но и Изю тоже. Так не годиться! Только такая система могла позволить ничтожному меньшинству так называемых ортодоксов навязывать свою волю всей стране. К этим «ультраортодохам» испытывал Лёнька двоякое чувство. С одной стороны… они ведь правы! Произошло величайшее в мире чудо: древнее государство, исчезнувшее с карты земли ещё в библейские времена, вдруг восстало из пепла, как птица Феникс. Сколько их тогда было- всякие там Вавилонов, Урарту, Ассирий, Спарт, Трой, Карфогенов - все они канули в Лету и даже речи не никогда не было об их восстановлении. И лишь один только Израиль вновь вернулся к жизни. А посему, жители этой страны, должны каждую секундочку благодарить Создателя и жить по Его законам. Но не доводить же всё до полного абсурда! Одна из причин, по которой Лёнька гордился своей верой была её разумность. Да, нельзя работать, а особено-то, заниматься бизнесом в субботу и праздники. Звонит тебе в это время кто-то и орёт в трубку: «Приезжай быстрей! Тут у нас наклёвывается сделка на сто мульёнов!» Так вот, еврей, если он только настоящий еврей, обязан ответить на этот звонок так: «Извини, дорогой! Ты знаешь, у меня шабат. Если это может подождать до вечера - хорошо. Если нет - я пасс». И в тоже самое время, в еврейской стране, даже в шабат, даже в Судный День, всегда должен быть кто-то, кто стоит на самом краю, зорко наблюдая за арабскими мандавошниками, кто патрулирует улицы, сидит за столом дежурного в полицейском участке или за пультом электростанции. Но самое главное, всегда должны быть наготове команды медиков: ведь когда кого-то схватил инфаркт, инсульт или совершён теракт, тогда считанные секундочки решают между жизнью и смертью пострадавших. Или, вот, скажем, пост, а человеку при его болезни надо принимать пищу каждые два часа… Почти все религии поступают в такого рода случаях разумно. Даже сам айатола Хомени выпустил раз приказ по поводу Рамадана: нарушившим пост - смерть, за исключением тех тех, у кого есть справка от врача-мусульманина. Так вот, эти самые (к счастью весьма немногочисленые) еврейские фанатики знать не хотели никаких обстоятельств. Забрасывали камнями машины скорой помощи, если те появлялись в их районе в субботу (а бросать камни можно, вот интересно?). Лёнька не зря называл их «еврейскими хоменистами». Скажем, такой шедевр: нельзя в Пейсах пить воду из водопровода, ибо вся вода идёт из Тибериадского Озера, а в нём рыболовы ловят рыбу на хлеб... До такого уж даже сам айятола Хомени ни в жисть не додумался бы!
Но не подумайте, что Лёнька вывёз из этого посещения своей исторической родины одни лишь негативные впечатления. Что вы! Как и в те далёкие годы, когда он, затаив дыхание, ловил в приёмнике всё время ускользаающую от него русскую речь дикторов «Голоса Израиля», так и сейчас сердце его переполнялось гордостью за еврейскую страну. Товарищ Гитлер в своей «Mein kampf» считал евреев ни на что не способными, кроме как уменья плести интриги, делать деньги и сооблазнять наивных германских гретхен. И не может быть большего доказательства полной несостоятельности этих гитлеровских бредней, чем само государство Израиль. Тут во всю идёт стройка. Возводяться новые здания, равных которым нет ничего на свете, прокладываются шоссе и колеи железных дорог. Во многих отраслях науки и техники Израиль стоит на одном из первых мест в мире, далеко опережая даже Германию. Израилькое оружие ничуть не хуже немецкого, хотя немцы занимаются его выпуском шестьсот лет, а израйлитяне - только шестьдесят. Хоть немцы всегда, испокон века были мастерами, но всё же, главная их гордость составлялет сельское хозяйство. Тут они были непревзойдёны. Были, потому что и в этом их Израиль за пояс заткнул. В своих поездках приходилось им видить банановые плантации. У них, в Америке, бананы попадали в магазины из «бананвых республик» Южной Америки. А в Израиле бананы были свои. Вот почему и стоили так баснословно дёшево. На своём заводе знал Лёнька многих евреев - толковых инженеров (он сам был одним из них), начальника цеха (то есть администратора), сварщиков, слесарей, токарей и, даже, одного кузнеца. Но все они в глазах остального мира растворялись в безликой массе русского «рабочего класса» или интеллигенции. И только лишь в Израиле такие вот представляли свой еврейский народ, а не какой-нибудь другой, как это происходило с евреями на протяжении почти двухтысячелетнего рассеяния среди других народов. И это тоже наполняло его душу гордостью черезвычайной. Нет, друзья мои, Израиль Лёньке понравился и он дал себе слово приехать сюда опять, как только представится возможность. Ведь что можно узнать за три недели!? И даже за три года. Прежевальский и Арсеньев потратили свои жизни на изучение Средней Азии и Приамурья - и то, по их собственому мнению, узнали лишь малую часть этих территорий. А посему, хотя у него и имелось своё мнение по многим вопросам, от категорических выводов Лёнька предпочитал воздерживаться.
Через несколько лет после получения американского гражданства Лёньку стали каждый год вызывать в присяжные. По почте приходила бумага («шесть на девять»), в которой ему приписывалось, под страхом наказания, явиться в суд для исполнения своего «гражданскиого долга». Обычно Лёньку всегда призывали в «областной», главный суд в Лос Анжелесе. С кипящего машинами 101-го фривэя надо было выходить на узкую неприглядную видом улицу. Искать себе место на платной стоянке (за которую, впрочем, платить ему не надо было) и, через двор, полный всяких забегаловок, пробираться в здание суда через дорогу. В старые времена вход в суд был беспрепятственый. У входа, правда, стоял охраник в какой-то там форме, но он никого ни о чём не спрашивал. Наоборот, у него самого можно было спросить что угодно. Теперь всё изменилось. Каждому входящему в здание суда надо было проходить через металлоискатель, как в аэропортах. До того, как его стали звать в присяжные, Лёнька был в суде всего один раз в своём городе там. В тот судьбоносный день, когда он впервые встретился с Фоминым и, после разлуки - с Витой. В американском суде, во всяком случае в их местности, было больше залов, именуемых здесь division, то есть, как это можно бы выразиться, отделениями. Возглавял каждое такое отделение судья, у которого имелся целый штат помощников - секретарша, стенаграфистка, которую почемуто называли «репортёром суда» и клерк, обычно юрист-стажёр. Как и там, в зале была аллея, чтобы, должно быть, разделить спорящие стороны. Но сцена была совсем другой. Отсуствовала скамья подсудимых, но зато имелась ложа для присяжных (таковых при нём не имелось). Подсудмых же держали в особой клетке справа. Не слышно запаха сюргуча - достояния далёкого прошлого здесь - но чувствовалось всё тоже безликое равнодушие к судьбам всех тех несчастных, кто по воле судьбы попал в приёмное устройство бездушной судебной машины.
Имелось, впрочем, и ещё одно отличие. Хотя в советском суде всегда полно милиционеров, но (во всяком случае, в то время) ни здание суда само, ни судебное заседание ими не охранялось. Здесь же сущзествовали специальные чины полиции, именуемые «маршалами» или «бейлифами», которые стояли у входов в суд и присуствовали, хотябы по одному в каждом отделении. Должность бейлифа была позаимствована колонистами из средневековой Англии, где к тому времени она уже не существовала. Это был высокопоставленый чиновник, обычно назначаемый королём для надзора за миром и порядком в каждом графстве. Владения Англии в Америке делились на колонии (скажем Вирджиния, Нью Йорк, Массачузетс). Во главе каждой колонии стоял назначаемый монархом губернатор, ответственый за всё, в том числе за правоохранение. Колонии разделялись на графства, управяемые выбраным поселенцами советом и судом. После независимости бывшие колонии стали штатами. Но то ли по инерции и ленности мысли, то ли ещё почему, графства остались. Губернатор тоже остался, только теперь он избирался народом и не был больше абсолютным правителем, а осуществлял лишь исполнительную власть. Вся. законодательная власть принадлежала теперь выборному парламенту. И для того, чтобы был «баланс власти» между двумя отделениями таковой, имелся суд, дабы разрешать спорные вопросы между теми и теми, да и людьми впридачу. Неплохая идея, не правда ли? О да! Идея была великолепна. Только вот, как и коммунизм и общественая собственость, демократия была утопией, исходящей из ложной совсем предпосылки, что люди совершены и самоотвержены. Вот почему у власти стояли самые подлые, самые бессовестные, беспринципные, корыстные и нечистые на руку, пекущиеся о своих интересах куда как больше, чем «о благе народа». Они же и ставили судей, судивших всегда почти в ихнюю пользу. Это всё было для Лёньки вполне понятно. А вот откуда откуда взялась должность маршала - это было неясно и об этом можно только гадать. Взятое само по себе, это слово означает, вообщем-то «церемонимейстер». И дествительно, маршалы - самое высшие воинское звание во многих армиях - принимали парады, блистая во всей красе своих мундиров. И в самом деле, маршал как бы председательствовал на заседании суда, вызывая по приказу судьи свидетелей, перелавая судье вещественые доказательства и, в тоже время, следя за порядком в суде. Он же охранял подсудимых, если те были под арестом и приводил в силу решение суда, если проигравшая сторона отказывалась это сделать добровольно. Естествено, в американской армии такого звания не было.
Тогдашнее каунти, как и сейчас управлялось выборным советом директоров. За порядком следило выборное должностное лицо - шериф (так в средневековой Англии называли бейлифов). Маршалы или выбирались или нанимались советами. В свою очередь, если была такая необходимость, шерифы и маршалы нанимали себе помошников, которые так и величались «помошниками» шерифа или маршала (deputy sherrif, deputy marshal). Так они продолжают именоваться и поныне, даже если некоторые шерифские отделы насчитывают тысячи, а маршалькие - сотни чинов полиции. Судьи тоже, когда как, где выбирались населением и утверждались выборными органами, где назначались законодателями и утверждались населением. Суд присяжных тоже позаимствован из Англии. Как и всё остальное это такая же утопия, игнорируюшая начисто человеческий фактор. Как будто живые человеки, конкретные индивидууиы - хладнокровные счётно-решающие машины, лишённые эмоций и предрассудков. Вот убил, скажем, некто свою жену и её предпологаемого любовника. Так в цивилизованом обществе поступать, вроде как, нельзя. Надо б вздёрнуть в назидание всем остальным. Но симпатии присяжных- а тогда это могли быть только мужики- на стороне подсудимого… А было ещё обстоятельство, когда суд присяжных не только никогда не работал, но и не мог этого сделать в силу того же человеческого фактора - это если подсудимый принадлежал к одной рассе, а его, его жертва - к другой. В старые времена белые присяжные отправляли на висилицу бедного негра, даже если его вина была весьма сомнительна. В нынешние времена чёрные присяжные отправляли своего «солнечного брата» на улицу, даже если его вина была неопровержимо доказана. Сторона, которой удавалось собрать нужных присяжных, выигрывала процесс заранее. Людям с ограничеными средствами (или совсем без таковых) приходилось довольствоваться либо дешёвыми адвокатами, либо «бесплатными» или «обществеными», назначаемыми судом. Первые не могли, да и не шибко хотели стараться во всю, а вторые больше заботились об интересах своего кармана (им платили почасово и они старались удлинить процесс на как можно больший срок), чем об своём подзащитном. Обвинению удавалось почти всегда собрать своих присяжных и оно выигрывало. Несмотря на «презумпцию невиновности» не обвинение, а защита должна была доказать, что обвиняемый «не верблюд». Не докажет - too плохо. И наооборот, богатые нанимали лучших, читай самых беспринципных и бессовестных, способных доказать, что белое - это чёрное, ну а чёрное - конечно же белое. А те, не брезгуя никакими средствами (вплоть до наёма частных детективов для «вычисления» профиля потенциальных кандидатов) собирали суд, какой им надо. Таким образом, хотя все были «равны перед лицом Закона», некоторые, по меткому выражению Орвела, были «равней, чем другие».
Каждый год Лёнька приходил в суд, проводил там день и, с гордо поднятой головой человека, исполнившего свой «гражданский долг», шёл домой. Обычно, его даже не вызывали в отделение, а если и вызывали, то он не попадал в ложу для кандидатов в присяжные. Впрочем, два раза он всё-таки туда попал. Первый раз это было дело о краже со взломом между вьетнамцами. Мексиканка обвинитель отвела всех высокообразованых граждан иностраного происхождения, всключая и его. Видно дело было слабым и она опасалась всех думающих присяжных, какими по её мнению (и не без основания) таковые являлись. Второй раз был гражданский иск против (страховки) мебельного магазина, где истица якобы поскользнулась и, в результате, получила физическую и эмоциональную травму. По хитрой и наглой физиономии истицы, Лёньке было ясно, что дело это нечистое: она либо, если и поскользнулась, то ушиблась не так здорово, а то и вообще сама всё и подстроила, чтобы подоить страховку магазина. Лёнька, конечно, мог бы дисквалифицировать себя от этого дела, сказавши, что у него жена - страховой агент. Но уж очень ему хотелось проучить наглую бабу и он решил: не спрашивают - не отвечаем. Но это не помогло. Адвокат, в предчувствии жирного куша, старался вовсю. Он задавал каждому кандидату в присяжные невинные, какзалось бы вопросы. Чем, мол, ты после работы занимаешься, кто является для тебя образцом для подражания, и всё в таком духе. Врать было нельзя ибо он всё равно «вычислит аут» и тебя обвинят в так называемой “hidden agenda,” то есть умышленого проникновении в коллегию (жюри) присяжных для осуществления там заранее продуманого решения в пользу одной из сторон. И Лёнька сказал, что любит стрелять, а «моделью» служит для него Рональд Рейган. Адвокат одобрил лёнькин выбор и тут же составил его облик. Если ходит стрелять - значит имеет оружие. Имеет оружие - обладает независимым свободолюбивым мышлением. Ссылается на Рейгана - непримирим ко всякого рода нечестностям, обманам и хитростям. Ну нет! Такой ему не помошник. Сторонам разрешается отвести двенадцать кандидатов без объяснения причины. И он этим своим правом, конечно же воспользовался, отведя Лёньку.
В зале для присяжных, в ожидании вызова люди коротали время кто как мог. Кто приносил компьютер, кто просматривал газету, иные вели тихую беседу, хотя это и запрещалось. Были и просто смотрящие вникуда, то ли погружённые в свои какие-то там мысли, то ли не думая ни о чём вообще. Хотя и, возможно, были такие фанатики, не желающие оторвать ни секундки от своего дела, Лёнька не шибко-то верил в возможность работать по-настоящему, когда надо было ожидать каждую секундочку, когда тебя вызовут. И он, обычно, приносил с собой одну из тех самых бесчисленых книжёнок, какие на руб ведро, продавались теперь повсюду в русских книжных магазинах и на Интернете. То были произведения Марининой, Даниловой и, кто знает каких ещё, авторов. В основном они были детективами, но попадались приключенческие боевики и психологические романы, притом иногда неплохие. Это чтиво годилось только для ситуаций, когда совершено нечего было делать, как в ожидании посадки в самолёт или вызова в присяжные. Взять, хотябы Маринину. Где-то Лёнька вычитал, что она сама была учёным-криминалистом, способным, как и её героиня, Настя Каменская, раскрывать преступления используя метод статистического анализа. Такие специалисты существуют и они нужны, но почему её капризная и изнеженая героиня должна носить в кармане «красную книжечку», а в её шкафу для одежды - висеть синий мундир. Полицейша - она и должна быть полицейшей, то есть способной, если надо, дать по морде и скрутить руки назад, лихо, получше любого другого водить автомобиль, носить, хотябы при исполнении, пистолет и быть готовой воспользоваться им в любую минуту. Перед лёнькиными глазами был пример реальной, во плоти и крови, женщины-полицейского, их давней знакомой Линды. Она, как и Настя, была небольшого роста и казалась совсем хрупкой. Но Лёнька лично не позавидывал бы никому, кто вздумал бы посостязаться с ней в силе и ловкости. Да, она как и многие другие полицейские, не любила носить оружие, когда была не при исполнении: надоело за день. Но из этого не вытекало никаким образом, что с ней можно было шутить шутки, даже если она безоружна. Линде нравилась вьетнамская еда и она нередко ходила в один из местных ихних ресторанов. Причём, палочек и прочих азиатских штучек она не признавала. Они в нашей стране и пусть соблюдают наши традиции. А вьетнамцы и не возражали. Ей сразу приносили вилку, ложку и нож- дешёвый зубчатый из «99 центов». Это было лет пятнадцать тому назад. В полдень тёплого но нежаркого январский дня, в свой выходной, Линда сидела за своим столиком в ожидании супа с лапшой, риса и овощей с тонко порезаными кусочками пряного мяса. И тут трое вьетнамских бандитов на свою жопу решили ограбить ресторан. Сначала они забрали всё из кассы, потом стали ходить по столикам, отнимая у посетителей бумажники, кольца, серьги, бусы и прочие драгоцености. Один из них подошёл и к Линде. Сделав вид, что она здорово перепугана, Линда показала левой рукой в сторону. Бандюга машинально повёл взглядом за рукой, на сотую долю секунды отвлёкшись от своей жертвы. Но этой самой доли секунды хватило Линде, чтобы всадить в горло и повернуть острый как бритва суньский нож. Вьетнамец без звука рухнул на пол, а Линда подхватила из его рук револьвер. Завладев оружием она быстро, но, в тоже время без излишней спешки подвергла его осмотру. Ведь револьвер мог быть макетом, игрушечным или пневматическим. А если даже он и настоящий, то мог оказаться либо неисправным, либо незаряженым или заряженым нестреляющими патронами. Это оказался Ругер Red Hawk в калибре 44 Магнум, заряженый шестью этими патронами с «оживальным (!?)» углублением в носовой части пули. Хорошо: такая пуля не пробьёт цель навылет, а если даже и вылетит, то в виде потерявших силу осколков. То есть шансы ранить невиного очень малы. Линда взвела курок, придерживая пальцем опустила его и потом только, улучив момент, когда один из бандитов стал у окна, за которым никого не было видно, прицелилась и, не взводя курка, выстрелила. Она была полицейским револьверной эры и их учили стрелять только самовзводом и по, так называемой «живой массе», то есть в центр фигуры, где были сердце, аорта и лёгкие. Третий вьетнамец вскинул пистолет, растеряно озираясь, и тут же схватил пулю. Линда крикнула официантке, прилепившейся к стене «Телефон», поднеся руку к уху: в те времена мобильники ещё не были распространены. Та, быстро и молча, принесла. Линда позвонила к себе в отдел и доложила о проишествии. А через пять минут ресторан уже был окружён черно-белыми машинами с переливающимися яркими синими, жёлтыми и красными огнями.
Опасаясь, что у бандитов могут быть ещё сообщники, медиков к ним долго не подпускали, а когда подпустили, то это было для них уже поздно. Первый истёк кровью, второй был убит на месте разорвавшейся в его теле пулей, а третий подох на руках парамедиков. Вот такой должна быть, по лёнькиному мнению, настоящая полицейша- полной противоположностью Насте Каменской. И в тоже время, Линда вовсе не была тупой атакующей силой, рвущуюся, как танк, напролом. Она была очень даже интеллигентной, знающей и, будучи также инструктором по обучению стрельбе, обладала незаурядным преподавательским даром. Она была изворотлива, умна и изобретательна. Было у неё, как тут выражаются, одно «холодное дело» или «висяк», как выражаются в новой детективной литературе. Это было изнасилование, совершёное ещё в восьмидесятых годах, во времена, когда технология ДНК была ещё в зачаточном состоянии. Но, как водится, у жертвы взяли мазки и в её деле хранилась нижняя одежда, вся пропитаная истечениями из насильника. Так как женщина не смогла опознать преступника, привлечь подозреваемого к суду тогда не удалось. Обычно преступники, оставшись безнаказаным за одно преступление, совершают и второе. Но этот вот, как на грех, оказался исключением. Он жил тихо, женился и переехал жить в Аризону. Но про него не забывли и когда анализ ДНК стал повседневной реальностью, тогда появилась такая возможность, либо неопровержимо доказать полную виновность подозреваемого, либо полностью освободить его от всякого обвинения. Но была одна маленькая загвоздка. Взятие генетического материала от подозреваемого делалось только по постановлению судьи, а для получения такового - нужны были те доказательства, которых как раз недостатавало. Словом, как говориться, полный порочный заколдованый круг. Но Линда придумала как этот круг разорвать. Она послала подозреваемому опросник. В сопроводительном письме написала: дело, мол, как незакрытое, подвергается периодической проверке, а по сему она просит его ответить на «следующие вопросы». А чтобы не возлагать на него тяжкое бремя излишних расходов, она посылает ему конверт с маркой и обратным адресом. И тут преступник впервые совершил роковую ошибку: лизнул конверт, запечатывая его. ДНК с мазков и одежды жертвы полностью совпало с той, что было взято из слюны подозреваемого. Линда сама лично приехала в Аризону, своими железными руками закрутила насильнику руки за спиной и защёлкнула на них наручники. Вот так то.
Но книжонки эти имели эффект, к которому авторы совсем не стремились. В них описывалась жизнь в совершено незнакомой Лёньке постсоветской России. Да, там теперь в магазинах было всё на свете и это, хоть и понималось, но, не известно почему, казалось несколько странным. Даже оружие, которое нелегко и не просто, но всё же как-то можно было купить. И поехать теперь можно было куда угодно, хоть в сам Париж. Но, как Лёнька по опыту своему знал очень даже хорошо, для многих там даже поездка в соседний областной город была, наверное, проблемой. Ибо нужны средства, а их у большинства было в обрез. Как правильно заметили ещё большевики, что это за свобода, если у тебя ни копейки в кармане. Вот возьми какого-нибудь там мумбу-юмбу-лумумбу на обширнейших просторах африканской глубинки. Он свободен как ветер! И не потому, что живёт в свободной стране, нет. А просто никому до него нет дела. И какой толк от его свободы, если он никогда в жизни не побывает даже в ближайшем крупном городе просто по причине наличия присуствия отсуствия денег. Так что для рядового простого человека, не имеющего родственников заграницей, свобода была лишь пустым звуком. А ещё писалось в тех книжках о продажности всех эшалонов власти снизу до верху. И это тоже легко можно объяснить теми же причинами. Там ведь министр внутренних дел получает меньше, чем средний сержант полиции здесь. Не говоря уж о начальниках местных полиций, жалование которых нередко исчисляется трехзначным числом тысяч. И не рублей, а полновесных долларов. Правда, у министра внутренних дел была дача, служебный вагон, самолёт в его полном распоряжении, шофёр (большая роскошь в Америке) и телохранители. Но всё это было лишь на время занимания оным своего поста. Полетел с дожности (а это было легко) - и ты нищий, живущий, пусть не на маленькую, но всё же ограниченую пенсию в стране неограничено растущих цен на всё необходимое. К тому же, ни икры, ни омаров, ни Дон Пердона, ни поездок на Майорку должность не предусматривала. А у них - и усадьбы собственые, и чего только душа пожелать может. Что уж тут непонятного. Или взять хотябы рядового милиционера. Тому не до Дон Пердона и устриц. Ему бы брюхо набить да семью кое как прокормить. Вот и берут каждый по своим потребностям. Как не брать то! Ну и уж конечно, если заведётся какой честный дурак (ибо только дурак не в состоянии понять эту ситуацию), то сразу его в тюрьму, в сумашедший дом (он и в самом деле сумашедший, а что нет?) или пулю ему в печень и финку в мочевой пузырь - живи паря, как можешь. Нельзя стоять на пути власть имущего к его деньгам. Это всё равно как стать прямо перед электровозом, наивно ожидая, что тот остановится или объедет.
В этот раз Лёньку призвали не в «областной», а в местный «районный», то есть мунипальный суд, находящийся в меньше чем пятнадцати минутах езды от его дома. Тот самый суд, куда в своё время отвёз он роковой донос на мистера Сун Хун Чана. Что так - только этот... ну вы знаете кто... вот только он знает. Здесь всё было по-другому. Вместе с вызовом прислали билет на любую платную стоянку. Одна из таких находилась совсем рядом со зданием суда. Назвать её пустой было, пожалуй, нельзя, но и свободных мест хватало, ибо посетители суда, не желая платить, все теснились на бесплатной стоянке для публики. К Лёньке сразу же подошёл какой-то узкоглаз, собиратель платы, должно быть. Посоветовал выставить билет в окно и тогда можно стоять где хочешь и сколько хочешь. Вот и всё. Ни хлопот, ни забот. И в этом суде успели уже установиить металлоисктели и рентгеновские машины, но для присяжных и судейских был отдельный вход и ни какой толкучки там никак не происходило. И комната для присяжных была поменьше. И вскоре Лёнька понял почему. Не успел он раскрыть книжечку, как им сообщили, что их данные успели уже обработать. Мы тут лишних присяжных не собираем, для всех найдётся дело. И правда, вскоре его имя назвали и он вместе с другими поплёлся в «отделение». Там их заставили ждать довольно долго и наконец впустили. А дело было такое. Один мексиканец, ехавший домой на своей рабочей машине, фургоне, сбил другого, на велосипеде. При чём, оба утверждали, что друг-друга не видели. Стали звать в ложу присяжных одного за другим четырнадцать человек - двенедцать решающих и два запасных, которые тоже будут слушать всё дело и, в случае надобности, легко заменяит выбывшего основного присяжного. Адвокты начали допросы кандидатов в присяжных. Часть сидело молча, коротко и существено отвечая на вопросы, а часть старалась быть выгнаными любой ценой. Чего только не придумывали! И я, мол, английского не знаю (в это были основном узкоглазы. Как же это ты, дорогая, гражданство-то получила?!), то мол часто сам судил и меня судили… Иногда это проходило, но чаще всего- нет. Судьи и адвокаты - будучи профессиональными допрашивателями - быстро «всё доведывали». Кого действительно «освобождали», а кого и нет. Все остальные поводы к рассмотрению не принимались вообще.
Лёньке оставалось только ждать. Может до конца дня не посадять в ложу и тогда он свободен. Но этот суд был само дело. За вторым заходом и Лёнька попал туда же. Он коротко ответил на вопросы - чем занимается, есть ли жена и, если да, то чем она заниается; есть ли дети, сколько им лет и чем занимаются. Так, жена у тебя страховой агент. Что страхует и как часто рассказывает о своих служебных делах. Лёнька сказал правду: нечасто, а верней, совсем почти с ним этими вещами не делится. Ага. Судьёй в тот раз была женщина, вовсе не дурная собой и, с высоты лёнькиного возраста, показавшаяся ему совсем молодой. Адвокат потерпевшего (он же назывался и истец) являл собой скуластого типа в возраста совершено не определяемого, в очках и сером костюме. Защитнице - тонкой и звонкой дамочке - было, по лёнькиному разумению лет тридцать два-тридцать пять. Впрочем, это рискованое занятие - определять возраст американок (им бы нашу жизнь!... Нет уж! Хорошо, что они её не знали). Истец - зачуханый мех, каких он, Лёнька, повидал не один и не два раза на производствах, казался примитивным и глупым, но - и это он знал - они весьма ловко умели притворяться ничего не знающими, ничего на свете не понимающими и не говорящими ни слова по английски. В противоположность ему ответчик был солидным мужиком, говорящим совсем без акцента. Лёнька ещё подумал: удивительно, что он по испански знает. А пока то одна сторона, то другая выдёргивали из ложи кандидатов в присяжные по-одному, по соображениям только им самим известным. А Лёньку вот, к вящему его самого его удивлению, никто не не тронул. Наконец набрали четырнадцать человек. Немногих всё ещё оставшихся сидеть в зале отпустили с Богом домой. И тут же сразу приступили к самому делу («Господа присяжные заседатели, заседание продолжается»). Судья объяснила им задачу. Присяжные исходят только из сути дела - свидетельств. Документы, фото, диаграмы, показания свидетелей и экспертов - всё это свидетельства. Выступления адвокатов сторон - это нет. И не вздумайте даже говорить о страховке. Это к делу не относится. Обе стороны, сначала истец, потом ответчик представли суду свою сторону дела, как они это видели. Каждый, конечно тянул в свою сторону. Лёньку же больше занимал вопрос, как это они друг друга не заметили. Да, водитель был в толстых очках, но, с другой стороны, ему двадцать шесть лет. Допустивши, что он, как и все, получив права в шестнадцать лет, получается проездил уже десять лет и без единой аварии, ибо иначе авдвокат исца не переминул это подчеркнуть. И ещё. Лёнька заментил, эти друзья целятся не в работягу-меха (чего с него возьмёшь), а в компанию, в которой тот работал. Вот кого они хотят выдоить. Это называлось «политика глубокого кармана», то есть судили тех, у кого были деньги. Лёнька же считал: каждый должен быть ответственым за свои действия, а никак за действия других. Гарсия, водитель, в момент проишествия ехал домой, хоть и на служебной машине, но уже не при исполнении. Привлечению к ответствености стороительной фирмы, в которой работал Гарсия, Лёнька твёрдо вознамерился воспротивиться со всей своей решимостью. На том заседание закончилось. Им велели придти к девяти тридцати в это же самое место.
Выйдя из суда, Лёнька тут же позвонил на работу, благо было только четыре тридцать и все ещё не успели убежать домой. Там его заверили: всё, мол, в порядке, делай своё дело, а мы справимся. У Лёньки всегда был телефон самой что ни есть... предпоследней модели: Лидочка и Виолета каждый год меняли свои телефоны на последний крик телефоной моды, а старый отдавали папе и маме. Зачем надо было менять и без того отличный телефон - того они понять были не в состоянии, но раз дают - бери. На другой день в девять десять Лёнька был уже на стоянке. Ведь если вы помните, наше повествование началось так: «Опаздывать Лёнька не любил». Не любил он опаздывать попрежнему и спустя более чем три десятка лет. Лёнька без спешки запарковал свой Лексус на одном из многих свободных мест. Если Вита предпочитала соответсвтвующий своему положению чёрный Мерседес, то Лёнька так и остался верным «тойотчиком». У него была Камри, а теперь вот Лексус- с его точки зрения лучший автомобиль серийного производства в мире. Лёнька давным- давно забыл как это открывать окно, крутя ручку. Была и «солнечная крыша», но окрывать её можно было лишь когда этого самого солнца на небе не было, ибо оно жгло беспощадно. Защита вызвала эксперта по анализу дорожных проишествий. На доске слева, где адвокат, грубо, но умело нарисовал перекрёсток, добавилась очень хорошего качества схема места проишествия со всеми размерами в футах и дюймах. Заявление потерпевшего, будто бы он стоял на перекрёстке почти что пятнадцать минут, пропуская проходящий транспорт, экперт категорически отверг: Гарсия увидил бы его и постояно следил за ним. Если Гонзалес и стоял, то в футах ста от перекрёстка. А потом внезапно помчался вперёд на бешеной скорости, не заметив даже медлено двигающегося фургона. Потом выступал врач, нанятый защитой для осмотра потерпевшего. Зачем врач, Лёнька не знал. Ведь никто не отрицал факта получения потерпевшим повреждений. Вопрос был - по чьей вине, водителя или же своей собственой. Лёньке всё было уже более-не-менее ясно. Гарсия, въехав на Т- образный перекрёсток со стороны «перекладины», то есть сквозной улицы, стал на СТОП-знак и осмотрелся. Не видя никого, он продолжал двигаться с небольшой скоростью. Его внимание было приковано к правой стороне, где были церковь и школа, откуда каждую секунду мог кто-то выскочить. Гонзалес же стоял где-то сто футов (это тридцать метров) от перекрёстка, рассматривая должно быть школьниц-мексиканок, какие, в большинстве своём, уже эдак к тринадцати годам отличались пышными формами. А потом, опаздывая на службу в той самой церкви, помчался не глядя ни на что. Только так Гонзалес и Гарсия смогли не увидеть друг-друга. В том, что так оно и было Лёнька не сомневался: водитель должен автоматически, без всякой работы мысли, надавить на тормоз, а велосипедист - тоже затормозить или же, хотябы, попытаться объехать фургон. Ни тот, ни другой этого не сделали. Да, это верно, водитель всегда виноват, потому как должен смотреть в оба. С другой стороны, и пешеходы, и велосипедисты должны проявить разумную заботу о себе самих и не надеяться на водителя («объедут, тревожиться мне ни к чему: кому же охота садиться в тюрьму»). Этого Гонзалес не сделал, а по сему, большая часть вины лежит на нём самом.
Дали слово и исцу. Тот заявил с самого начала о своём полном незнании языка и ему выделили перевочицу. Та не была мексиканкой, но белой, вызывающе одетой в открытое платье с короткой юбкой женщиной около сорока, в очках. Тут-то он и заметил: этот самый Гонзалес, если, может, не понимал всё до конца о чём говорили или что его спрашивали, то, во всяком случае, понимал многое. Один раз он, не заметив, ответил по английски. И это было Лёньке не в диковинку. Все мехи в присуствии «начальства» были такие. «Моя твоя понимай нету»-и поговори с ним. Не может такого быть, чтобы за девять лет он не выучил хотябы минимальный, для всех случаев жизни, набор фраз, необходимых на работе, в магазине, в ресторане- не везде ведь говорят по испански. Видимо, хорошо проинструктированный своим адвокатом он повторял ту же историю. Всё, мол, болит, работать не могу. Тем не менее, он продолжал работать по специальности - а это кровельщиком - и даже раз ему повысили часовую ставку. А такое надо было тоже заслужить.Тем закончился второй день. На третий, с утра вызвали на допрос Гарсию. Тот отвечал толково, без лишних уходов в сторону от дела и, тоже, повторил сказаное своей адвокатшей. На том всё и кончилось. Адвокаты сторон выступили каждый с короткими речами, призывая присяжных решить дело в свою пользу. Сразу же по окончению речей судья обратилась к ним с последней инструкцией. Имеется список вопросов по каждому из которых они должны были принять отдельное решение. В гражданских исках вовсе не требуется единогласного решения всех двенадцати присяжных, достаточно девяти. Причём, по каждому вопросу не обязательно должны решать одни и те же. Проголосовало девять - претензия удолетворена, не проголосовали- отвергнута. И точка. Судья, как и Лидочка, должно быть, тоже не была женской шовинисткой, но команду свою всю держала из баб и даже бейлиф у неё была женщина невысокого роста, среднего возраста и в зелёной форме. Вот эта самая бейлиф, убрав все плакаты и огромные фотографии места проишествия, открыла в передней стене дверь и вывела всех во внутренний коридор, о существовании которого знали лишь те, кому надо. Она привела их в комнату, размером не так уж и большую, но вмещающую стол вокруг которого тесно стояли двенадцать стульев, столик-тумбочку с кофеваркой и чашками на ней и доску для развешивания всякой наглядной информации. А ещё в комнату выходили двери двух туалетов- мужского и женского. Вот как! Всё-всё только необходимое для длительного пребывания здесь «двенадцати рассерженых мужчин»… и женщин.
После недолгих препирательств (никто не хотел) выбрали старосту - его задача была лишь заполнить на специальном бланке решение коллегии или жюри, как его тут называют. Совещались тоже недолго. При одном воздержавшемся - это был узкоглаз, как все они, дотошный - решили: водитель в проишествии не виноват. Лёнька, конечно же (вот уж эта еврейская натура!), в глубине души считал, что водитель обязан был заметить велосипедиста и, пусть поздно да бесполезно, но всё же, надавить на тормоз. Но если признать водителя хотябы чуть-чуть виновновным, то в этом случае, истец, а вернее, его адвокат, запустит руку в карман компании, а вот этого он, Лёнька никак не желал. И он присоединился к большинству. Староста заполнил бланк и вердикт передали маршальше. Та ушла, но вскоре вернулась и позвала всех в зал суда. Тут произошла процедура, какую не раз, и не сто, все мы видели в фильмах и сериалах. Судья спросила старшину приняли ли они решение, старшина ответил на это утвердительно, затем бумагу передали судье, та прочла и передала секретарше, эта, последняя, зачитала. Судья сказала присяжным, что если они хотят поговорить с адвокатами, то могут теперь это сделать прямо сейчас в коридоре. “I feel sorry for him,-сказал Лёнька адвокату исца, - but if he did, at least something for himself- hit the brakes, tried to sverve…” “Don’t worry about! It’s OK.” Вот это да! Проигравшая сторона утешала его, Лёньку, принявшего решение против них… В одиннадцать Лёнька был уже дома. На работу идти - ни малейшего смысла: ведь его занятия отменили и пока не запланировали. Начинать что-либо как-то не хотелось. И он не придумал ничего лучшего, как пройтись по округе - мероприятие, проводившееся в последнее время всё реже и реже. День был пасмурный с изморосью время от времени. И Лёнька одел тёплую непромокаемую куртку. Только отойдя порядком от дома, он почувствовал в кармане пистолетик: позабыл вынуть с прошлого раза. Возвращаться из-за этого он не стал. Пускай его лежит, тем более, что у него есть разрешение. Ниоткуда, совсем ни к чему и без всякого повода, пришла в голову мысль, что он сейчас бы не отказался кого-нибуль факнуть. Впрочем и удивляться не надо: после смерти Кати, Вита сначала давала ему несколько чаще, но вскоре, верная себе, вернулась к старым привычкам. Нет, конечно, уже ему так сильно не хотелось, как раньше, но хотелось всёже чуть-чуть больше, чем на это имелось возможность. Завести же себе новую подругу Лёнька считал делом совершено немыслимым. «Сейчас, неверное, и Зинка сошла бы за первый сорт». Друзья мои! Не загадывайте желаний: они ведь могут исполниться.
Увлёкшись продажей домов, Зина, казалось, навсегда оставила Лёньку в покое. Она больше не пыталась найти предлог и устроить им общее собрание из двух участников. Лёнька успокоился, расслабился - а напрасно. Как кот, которая ласково сощурив глазки терпеливо наблюдает за воробьями, так и Зинка только и ожидала момента вскочить, побежать, прыгнуть и схватить. И вот как раз в этот самый день такой момент не замедлил представиться. Недалеко от лёнькиного и теперешнего зининого домов было то, что в их местности гордо именуется парком- то есть лужайка с редкими деревьями, дорожками и скамейками. Была, правда тут и неизменная детская площадка со всеми принадлежностями: песком, спуском и лестницей для хождения руками. Дойдя до «парка», Лёнька увидел там мужчину и женщину. Они о чём-то переругивались. Вдруг он узнал в этой женщине Зину. Её опонент был какой-то молодой мексиканец. Ничего особеного в этом не было: Зина обычно нанимала мексиканцев для ремонта своих домов. По мере приближения к парочке, Лёнька заметил, что спор был, пожалуй, чуточку «горячь». До него даже донеслись крики. И угораздил же его Коровьев подойти! Лёнька стал между Зиной и мексиканцем, лицом к этому последнему. Мех был очень молод со смазливой мордочкой. Лёнька собрался было спросить его в чём дело, когда тот сунул руку куда-то сзади себя. Чётким, доведеным до полного автоматизма ежедневными тренировками, движением, он выхзватил пистолет, взводя на лету курочек. При виде оружия мех внезапно пустился бежать, причём с такой скоростью, что запишись он в олимпийскую команду - и золотая медаль была обеспечена. Тем же движениям Лёнька спустил курок и спрятал наганчик обратно в карман. Стоящая за его спиной Зина ничего из этого не заметила. «Лёнь, привет!» И вдруг принялась безудержно хохотать, чуть ли не задыхаясь и кашляя от смеха, но остановиться не могла. «Что ты ему такое сказал… Это же надо так драпать! Ладно, ты теперь получаешься мой спаситель. Пошли дальше». «А кто это? Что он хотел?» «А…» Она махнула рукой, чепуха мол. Видились они часто, но вдруг он глянул на неё совсем по другому, словно встретив через несколько лет. Нет, Зина по-прежнему была ещё миловидна и довольно-таки великолепно сложена, но тут только он вдруг сообразил, что превратилась она в грубую циничную вульгарную бабу и не возраст один был тому виной. В ней появился облик хищницы, постояно напрягающей зрение, обоняние и слух, чтобы не пропустить ничего, подходящего на роль добычи. «Пока, Зина, увидимся». И Лёнька пошёл было себе своей дорогой. К лёнькиному удивлению Зина оказалась вдруг рядом. Лёнька продолжал свою прогулку. «А пусть идёт, мне что жалко…» Они прошагали некоторое время. «Лёнь, а ты не в ту сторону идёшь». «Как это, то есть, не в ту сторону?» «А вот так! Тебе надо налево». Налево- так налево. Местность эту он знал в совершенстве и заблудиться здесь никак не мог. «А теперь направо». Ещё один поворот - и Лёнька понял куда она его тащит. Так и оказалось. Они пришли к первому зининому дому, из которого давно уже выбрались молодые и который Зина попрежнему держала, надеясь выручить за него максимальную по её сооображению прибыль. «Зайдём, посмотрим что здесь происходит». Да, конечно. Ну ладно, зайдём. Дом не похож был на необитаемый. Телефон, конечно же, был отключен, но газ и електричество- нет. Зина пропустила Лёньку вперёд и закрыла на глухую защёлку дверь. Лёнька не бывал здесь с незапямятных времён, но как-то до него дошло, что ничего здесь, по сути дела не изменилось.
Отбросив всякое стеснение, Зина взяла Лёньку за талию и потащила вперёд в сторону бывшей симиной спальни. «Слушай, мой дорогой, ты забыл кое что». «К сожалению, нет, не забыл». «Так в чём же дело, давай повторим». В считаные доли секунды Зинка, тоже заучеными до автоматизма движениями, вдруг сбросила с себя всё и опять, как в тот самый первый раз, разлеглась на той же самоё кровати своей дочери, бесстылно раскинув руки и ноги. Что Лёньке оставалось делать! Надо было не допускать до такой ситуации, а раз допустил... И Зина стала, правда не часто, опять устраивать свидания, да каждый раз во всё новом месте и, каждый раз при романтических обстоятельствах. «Что она с этого имеет» - это продолжало оставаться для Лёньки совершено неразрешимой загадкой. Создавалось стойкое впечатление: у неё это было своего рода спортом что ли. Для Лёньки же эта связь опять стала невыносимой и, по сути дела, не приносящей ничего хорошего ни ей, ни ему. Глядя на честную севину физиономию, Лёнька чувствовал себя вором, обкрадывающим человека, безгранично ему доверяющего. Нет, с этим надо было кончать раз и навсегда. Но как!? Когда он делился своими мыслями с Зиной, та охотно с ним соглашалась и... каждый раз придумывала новый повод, обещая, что «это в послений раз». Как почти всегда бывало в лёнькиной жизни, ситуация разрешилась сама-собой. Помог случай. Как-то Зинка назначила ему свидание в старом доме на два часа. «Раньше не приходи. Меня там всё равно не будет- так что придётся в кулак…» Она засмеялась своей же шутке. Но получилось так, что лёнькины послеполуденные классы отдали другому преподавателю. Тот уезжал и хотел отчитать своё впрок и заранее. Домой не хотелось. Там всё равно никого, а придёшь - и всякие мелкие дела накинуться на тебя, как голодные комарихи. И он решил заехать в зинин дом и посидеть там пару часов приводя в порядок свои записи. Ключом она его снабдила заранее.
Неподалеку от зининого дома был захирелый небольшой торговый центр, где всегда можно было найти парковку. Лёнька достав из багажника и перекинув через плечо сумку с компьютером, неспеша отправился к месту. Возле дома было пустыно и тихо. Лёнька открыл дверь ключом и сразу же услышал, что в доме кто-то есть. Здравый смысл подсказывал выскочить из двери и вызвать полицию. Да, но он ведь не знает в чём дело. У Лёньки в потайном кармане рубашки был спрятан маленький револьверчик North American Arms в калибре 22 магнум. Это было, при условии внезапного применения, весьма эффективное оружие в умелых руках. Он достал револьверчик и, не взводя курочка, пошёл на разведку. Долго ему искать не пришлось. Дверь главной спальни была раскрыта. На кровати голая ниже пояса баба яростно надевалась. А под ней виднелось смазливая мордочка того самого молодого мексиканца, с каким тогда ругалась Зина. Лёньку поразили сила и темп движений. Нечто такое, он и представить-то себе не мог. Уж сам-то он на такое способен не был. Да и, видать, инструмент у меха был, должно было быть, как раз достаточной величины по зининым потребностям. А что это была она - в этом сомневаться не приходилось. Вошедшая в раж Зинка, лёнькиного появления всего-навсего, просто-напросто не заметила. На лице мексиканца появился испуг, но Лёнька сделал ему знак рукой - не бойся, мол. Он быстро вышел из спальни, молча взял компьютер и вышел, притворив за собой дверь, как можно тише. Ключ он оставил на столе. Сел в машину да и поехал домой. Лучше и не придумаешь!
Как Лёнька и ожидал, Зина пыталась ему звонить, сначала домой, потом на работу. Лёнька довольно-таки долго умудрялся не отвечать, но зная Зинку, решил: она ведь не отстанет и чем раньше он с ней обо всём переговорит, тем лучше. Зине хватило ума не звонить домой, когда там могла быть Вита, и на мобильник - ведь Вита знала её номер. Она чаще всего звонила на работу, точно, каким-то совершено непонятным образом, зная когда Лёнька у себя в кабинете и у него нет занятий. И вот раз, услышав звонок, он поднял трубку. «Лёнь, это всё было не так, как ты думаешь…» «Я ничего не думаю. Я просто-напросто всё видел. Чего тут думать!» «Да нет, я ведь не об этом. То был Амодор. Мы с ним…» «Заодно и дома красите?» «Знаешь что! Я ведь тоже человек и мне тоже кончить хочется! Как могу, так и устраиваюсь!...» «Я ведь не возражаю. Только вот я тут причём?» «Вот это я тебе и пытаюсь объяснить, а ты не хочешь слушать…» «Почему? Я тебя ведь слушаю». «Понимаешь, когда я с тобой соприкасаюсь… ну этим способом… так я как-то сама себя выше чувствую… Ты ведь, конечно не помнишь… Когда тогда мы свой первый дом купили, ты от своих денег отказался в нашу пользу. Я тебя спрашиваю, что тебе за это? А ты мне: когда будет такая возможность, сделаешь то же для кого-то. Вот и отдашь. Я тебя понять не могла тогда. Молодая была, дур... Ладно, я и сейчас дурная, но старше стала, уже кой что понимаю… Ну ладно, встретилась мне недавно молодая пара, из наших... Ни денег, ни кредита, а дом хочется. Так вот, я им и дом нашла по самой низкой цене, и loan оформила, и от комиссионных своих отказалась. Сразу вспомнила, что ты мне тогда сказал. Если бы только ты мог знать - как я себя тогда чувствовала!? Как будто мне самой миллион выписали. И это всё ты...» Ах вот оно что! Когда-то в детстве Лёнька прочёл длинную и, если разобраться, скучную вообщем то, книгу «Жизнь Клима Самгина» Горького. В ней было стихотворение о женщене, у которой было «…два любовника. Один для тела, один для души» Так вот, он этим самым «для души» и был. Прояснилась одна загадка, появилась другая: зачем ей это? Впрочем, многие хотят быть выше, чем они есть или, хотябы, казаться самому себе выше… Вот и она тоже.
«… Так слушай дальше, я не хотела тебе говорить: подумаешь хвастается, мол, Зинка. И вот, на следующий месяц, хочешь верь, хочешь - проверь, я целых пять домов продала. Тридцать тысяч! Да я в том сраном институте восемнадцать в год получала… Ты, наверное презираешь и осуждаешь меня...» «Зин, никто меня судьёй не избирал и не назначал. Я не в позиции никого судить. Ты сама знаешь, я тебе миллион раз говорил, моя доктрина такая. Каждый живёт своей жизнью, как умеет и как хочет. И ты живёшь своей жизнью, как умеешь и как хочешь. Только вот для меня в твоей жизни больше места не будет. Ты знаешь о чём я говорю. Не знаю как для тебя, а для меня это всё равно, что ананизмом заниматься. Или, вот, резиновую куклу... А это грех! Так что давай прекратим. Навсегда. Нет, нет, мы с тобой, естествено, как и прежде, останемся друзьями. Приходи- гостем будешь. И я к тебе приду... ну ты понимаешь…» «Понимаю» - охотно согласилсь Зинка. Слово своё она на этот раз сдержала, зато с Амодором своим факалась когда только ей хотелось и где только ей хотелось. В домах на продажу, в домах на ремонте, в старом доме и, обнаглев уже до предела, даже в своём семейном . И - попалась. Банальная, старая, как смерть, история. У Севы как-то разболелся зуб, притом сильно. Оставив вместо себя бригадира, он отправился к дантисту. А так как апоинтмента у него не было, ждать пришлось долго. Потом ему сделали root canal- удалили корень, просверлив для этого отверстие в теле зуба. Когда Сёва вышел из кабинета, на работу ехать не было уже никакого смысла. Тем более, чувствовал он себя не слишком хорошо. Каждый из нас слышал по сотне таких историй: приехав домой, Сева нарвался на сцену, уже известную читателю. Он поступил так же, как Лёнька: молча вышел, оставив на столе ключ. У Севы, на всякий случай имелся ключ от старого дома- вдруг что там случиться- вот туда он и направился. Там он повсюду обнаружил следы бурной факальной деятельности. На всех кроватях, на диванах, на коврах полов. Не факались, должно быть, только на люстрах и абажурах. Сева содрал со всех кроватей простыни и наволочки и выбросил их в мусор. Диваны протёр тряпкой с дезинфицирующей жидкостью. Съездил, накупил продуктов, не забыв вина, водки и пива, там же взял напрокат бытовой паровой ковроочиститель и помыл ковры. В Home Depot купил новые замки и поменял все замки. И лишь только удалив все следы ****ства, он обосноваля в доме.
Часто говорят: «жена ему изменяет налево и направо, а он не замечает…» С моей точки зрения таких мужей не существует. А если даже и существуют, то в количестве столь малом, что свободно можно этим перенебречь. И в самом деле, каким бы неопытным ни был бы мужчина при вступлении в брак, со временм этот опыт к нему всё же приходит. И он всегда может по поведению жены, как бы она не старалсь, понять - тут что-то не то. Так что правильней будет сказать: «Жена, мол, ****ствует, а он никак на это не реагирует». Сева относился имено к этой категории. Не был он ни глупым, ни наивным. Ещё до армии была у него пылкая любовь с девочкой чуть помладше, которую он начал экплуатировать с целки. Не успел он пройти Курс Молодого Бойца, как любовь известила его, что выходит замуж. Сева, будучи человеком добрым, простил её от всего сердца. Тем более, он сам, успев уже привыкнуть к женщине, редко упускал такую возможность, коль скоро она предоставлялась. После армии была у него то та, то эта. Зинку он знал ещё ребёнком. За это время она успела подрости и искала подходящего своей анатомии партнёра методом проб и ошибок. На этой почве они с Севой и сошлись. Скорей всего, спустя некоторое время, пошли бы каждый своей дорогой, но Зинка забеременила и они, подумав и обсудив ситуацию, решили пожениться. Не стоит и говорить, пылкой любви друг к другу с самого начала не было. Жили, как живётся. Жадная на это дело Зинка, никогда ему не отказывала, когда у него появлялось такое желание. Единствено что– и он сам это чётко осознавал - желание возникало у него не так часто, как Зине этого бы хотелось. Зная свою жену, как облупленую, Сева справедливо предполагал, что она продолжает свои поиски и всё тем же методом. Каждый раз во время акта соития она демонстрировала всё новые и новые трюки. А где научилась? То-то! Севина гипотеза подтверждалась. Как мы уже знаем, был Сева человеком спокойным и весьма рассудительным. Вот и рассуждал он сам с собой, что же ему делать. Проследить за ней самому или нанять частного сыщика - нет на это он не унизиться. Спросить её - он знал ответ заранее, наглый и откровеный: не можешь сам- дай другим. И это тоже ему никак не подходило. Всё, до чего он смог додуматься, так это заплатить ей той же монетой, коль если такая возможность ему предствится. Специально искать себе кого-то Сева не стал, но от подходящего случая решил не отказываться. И случай представился.
Поглощённая своими занятиями, Зина полностью свалила на Севу закупку продовольствия для пропитания семьи. Как и что-либо другое, и это тоже он делал капитально, наилучшим способом. Недалеко совсем от своей работы, в чистом белом районе нашёл он небольшой «гастроном», где всегда были свежие продукты по ценам, пусть не самым дешёвым, но вполне разумным. Два раза в неделю в свой обеденый перерыв, он делал закупки, привозил к себе на работу, где в его полном распоряжении был холодильник. Туда-то он и складывал скоропортяющиеся - мясо, сыр, фрукты, молоко. Таким образом он экономил время: после работы в магазине всегда было полно народу и у касс выстраивались очереди, от которых он давно за годы жизни в Америке успел отвыкнуть. С некоторых пор, начал замечать Сёва в магазине женщину. Она тоже делала закупки в это же время и, должно быть, по этой же причине. Женщина была не молода, лет сорока, при теле, но не жирна, ничего лишнего. Лицо её не было красивым, а просто нормальным и не противным, как у многих здешних рвотных порошков. Росту она была самого среднего, метр шестьсот, может чуть выше. Они часто сталкивались то у полок, то у кассы, но ни разу не сказали друг-другу и слова. Сева никогда в жизни не был склонен по своей собственой инициативе заговаривать с незнакомцами, а она, как тут говорят, была, видимо, «в себе» и тоже к разговорам с каждым встречным-поперечным, видимо, склонности не имела. Однажды, выехав на улицу, Сева заметил её, идущую по тротуару с тяжелыми мешками в каждой руке. И тут он не выдержал. «I am sorry to bother you, but let me drive you home. I am going in this direction anyway…» «Да Вы, пожалуйста, не беспокойтесь. Я тут недалеко живу. У меня есть автомобиль, но мне нужно двигаться, Вы знаете…» «Ходите себе на здоровье, но не с такими же сумками…» Короче, она к нему в машину села и Сева довёз её до дома. Это было действильно недалеко. Они даже и переговорить толком не успели. Сева помог ей выгрузить покупки, она его тепло поблагодарила, он тепло с ней распростился - и уехал. Сева не стал у неё спрашивать её номера телефона, не стал договариваться встретиться в том же месте и в тоже время. Он рассудил просто. Женщина одна в своём доме обычно не живёт. У неё, значит, стало быть, есть муж и дети. Зачем лезть в чужую семью. В его собственную какой-то неизвестный или какие-то неизвестные уже залезли. И не подобает ему уподобляться таким же. Он-то ведь порядочный человек.
Севины рассуждения были правильными, но реальная действительность внесла в эти его рассуждения некоторые коррективы. Когда они в следующий раз встретились уже как старые знакомые, она рассказала ему свою нехитрую историю. Звали её мудрённым именем Алевтина. У неё да были муж и дети. Только вот муж, не найдя себе применения здесь, укатил обратно в Белоруссию, а дети разбежались и не шибко балуют маму своим вниманием. Так что, вопреки логике, живёт она в доме совсем одна соломеной вдовой. До неё доходили слухи, что муж её делает неплохо и живёт с бабёхой вдвое себя моложе. Ну чтож. Она ему не враг. Пусть ему будет хорошо. Сама же она, при выплаченном доме, ни в чём не нуждалась, работая на дому, что-то там обсчитывая. На все расходы хватает, ещё и остаётся. Проникнувши к ней полным сочувствием, он предложил от чистейшего сердца, не надо ли чем помочь. «Нет, нет, у меня всё хорошо! А впрочем… нет, я не хочу беспокоить Вас из-за такого пустяка…» «Пустяком» оказался garbage disposal- измельчитель отходов в кухонной раковине. Сгорел, гад. Обходилась без него, ставя на слив сетку, улавливающую отходы. Но из слива дурно пахло. Надо было каждый день, хоть на секундочку включать мотор. «Вы можете потерпеть до послезавтра?» «Да уж…» У них во дворе Зинка держала будочку с различными ходовыми компонентами для ремонта домов, которые покупала за бесценок или часто это ей доствалось так. Среди всего должен был быть и нужный агрегат. Там он и был. Сева уложил его в багажник, прихватив также кусочки пластиковых труб, манжеты, гайки и прочее, если возникнет неожиданая ситуация с поломкой какой-нибудь детали. Инстументы у него всегда с собой были. Они встретились, как обычно, в магазине, сделали покупки и поехали к ней. Зайдя в дом впервые, Сева всё обошёл, осмотрел хозяйским взглядом и, попросив у хозяйки чистый лист бумаги, своим красивым почерком записал, что, по его мнению, надо сделать для приведения дома в идеальный порядок (другого Сева не признавал). Потом, за несколько минут он поменял измельчитель: ведь он делал это и себе, и другим, бесчисленное множество раз. «Трудно поверить! Раз- и всё. Не знаю как Вас поблагодарить...» «А зачем меня благодарить,- искренне удивился Сева,- мне для хорошего человека ничего не жалко. Я и не очень хорошим никогда ни в чём не отказываю…» Она стояла перед ним - баба, как баба, лицо у ней казалось как бы растеряным, в глазах мольба. Сева не был наивниньким из анекдота. «Счас я руки помою…» Он показал ей грязные от работы руки. Она молчала. «Я сейчас, я быстро…» Сева сбегал в ванную и, верный себе, тщательно вымыл руки. Она стояла там же, облик- сама покорность неизбежному: понимала, что Сева сам себя переделать уже не может. Сева подошёл сзади и осторожно взял её за деликатные плечи своими огромными лапищами. Она прильнула к нему спиной и подняла вверх лицо для поцелуя. Сева нежно поцеловал её в глаза, потом в уголок губ, в шею. Медлено и плавно развернул к себе. Алевтина по достоинству оценила нежность гиганта. Она обвила руками бычью севину шею и впилась в его губы. «Быстрей, быстрей,- шептала она жарким шопотом,- у меня уже сил нет терпеть».
Быстрей так быстрей. Сева легко поднял нелёгкую вообщем-то женщину и понёс её в ближайшую из спален. Там, положив её на кровать, стал быстро, но аккуратно снимать с себя шмотки, вешая каждую на попашийся здесь стул. Она в припадке нетерпения рвала на себе всё и, конечно же, запуталась в пуговицах и молниях. «Однако неопытная» - подумал Сева. Он уже управился со своим и помог ей. «Быстрей, быстрей, быстрей!» «Слушай Аля,- так Сева успел уже окрестить свою новую знакомую,- ты ведь не хочешь попасть в больницу, вместо того, чтобы получить удовольствие? Тогда дай мне всё сделать самому...» Она покорилась и этой неизбежности. Аля - не Зинка. С ней надо было нежно, осторожной - и Сева медлено продвигал свой могучий инструмент внутри её узкого прохода. Как и всё остальное, Сева и это делал капитально, уверено и правильно. Гонять он мог хоть час, хоть два. Дойдя до упора и чуть чуть нежно нажав, он медлено стал отводить назад, разрабатвая себе дорогу. Поняв севину правоту, Алевтина лежала спокойно, не трепыхаясь и тщетно стараясь раслабиться. Постепено она всецело доверилась Сёве и правильно сделала. Работая медлено и терпеливо, удалось ему довести её до нужной кондиции и она, наконец, впервые за очень долгое время, кончила, испытав сладострастие необычайное. Сева, как по команде, кончил следом за ней. Вне себя от благодарности, Алевтина готова была зацеловать Севу до смерти или разодрать на куски зубами. Сева добродушно посмеивался. Потом она призналась ему: хоть она и не жадная на это дело, но ведь она же тоже человек. Ей хотелось, но она страшно боялсь нарваться на «не того человека». А тут Сева - солидный, женатый (слышала как он по русски с женой советовался), положительный. Лишь бы он не против был. Сева против не был. К тому же, Алевтина оказалась бесценным кладом для Севы. Она ни на что не претендовала, ничего не требовала, давала когда ему хотелось и не жаловалась не долгие перерывы между факальными сессиями. Тем более, что обнаглевшая до предела Зинка вообще перестала ему давать совсем.
Оставшись один в своём доме, он сначала связался с Лией и предупредил дочь, что ночевать дома не будет, пусть она не беспокоится. «Я тебе потом всё объясню». Затем позвонил Алевтине. «Приезжай в гости». «Да, но у тебя, как я понимаю, жена и дети…» «Правильно понимаешь. Но сегодня у меня, как и у тебя. Есть и нету. Приезжай вообщем». Он дал ей подробные указания как доехать. Сева готовил обед, а может это был ужин- для нашего повествоания это не важно. Точно в рассчитанное им время, он вышел за порог, и как раз когда голубая алевтинина Субару медлено катила по аллее. Сева указал ей на открытые ворота гаража, вошел следом и, когда она заглушила двигатель, закрыл ворота. «Ну заходи, гостьей будешь». Алевтина, ставши на ципочки, поцеловала своего друга в щеку. «Чей это дом?» «Мой будет». «Как это будет? А сейчас он чей?» «И сейчас мой. А может ты сначала сядешь, попьёшь чего-нибудь, а потом мы всё по порядку и обсудим». Ей ничего не оставалось делать, как повиноваться, ибо она успела уже изучить Севу основательно, так же, впрочем, как и он её. Сева взял стакан и налил ей холодной воды из бутылки: спиртного она не пила совсем. Себе же налил «абсолютки» грам эдак двести семьдесят три. Алевтина успела твёрдо уверовать: всё, что Сева бы не делал - он делает как нужно и оспаривать его действия бесполезно. Поэтому она не пришла в ужас от такого неимоверного, с её точки зрения, конечно, количества спиртного, которое её милый собирался заглотать. Раньше они просто встречались для одной единственой цели и о личных делах друг друга говорили не очень-то. Теперь, неспеша потягивая вкусную водку и время от времени отвлекаясь к плите, он рассказал ей свою историю и всё, пережитое им этим днем. Алевтина была подавлена. «Иметь мужем такого мужчину, как ты- и ещё и бегать; как можно?!» «Ну, видишь ли, у каждого потребности разные. Тебе вот, я больше, чем надо, а ей нехватало…» «Ты хочешь сказать, ты на эту сучку никак не обижаешься и не осуждаешь её?» «А за что её осуждать? Она тоже человек, ей тоже надо…» «Ну хорошо, ладно, могла бы она тебе сказать - так мол и так ты меня не устраиваешь, давай разойдёмся? Ты себе ищи такую, какую ты устраиваешь, а я себе...» «Аля, ты ведь сама в такой же ситуации и понимаешь, как это всё не просто. Да и дочь у меня вторая ещё подросток, сама понимаешь...» «Понимаю: ты со мной связался, чтобы жене отомстить!?...» «Что ты, Аля! Ты мне понравилась - и всё тут! Даже если у нас всё хорошо было, я бы всё равно к тебе ходил...» Этого заверения оказалось достаточно и Алевтина успокоилась. Они славно поужинали - как и во всём что бы он ни делал, и здесь Сева был королём - и впервые за долгое время своего знакомства провели ночь в одной постели друг с другом. Сева превзошёл сам себя, ублажив свою подругу и вечером и утром.
Сева и Алевтина стали жить «на два дома»- то тут то там. Это было с одной стороны неудобно кочевать с места на место, но зато если у Севы гостила дочь, а к Алевтине изволили наведаться её сыновья - по однму или сразу вдвоём - не было в каждом доме ненужного присуствия посторонних. Всё это в высшей степени как нельзя лучше устраивало обоих. И так продолжелось до тех пор, пока Зинка не вытворила… Что же такое вытворила Зинка? В жизни не догадаетесь! А Зинка же вытворила такое, такое вытворила, что долго у многих звенело в голове от дикости и нелепости её поступка. В День Труда (Labor Day) Лёнька с Витой устроили у себя партию. Как-никак, а они-то ведь тоже были «трудящимися запада». Пришли все за исключением той, кто придти уже никогда больше не могла. Её всем нехватало и заменить было некем, ибо следующее поколение имело свои собственные интересы и образ жизни, отличные от таковых у наших героев. Лёнька знал о проишествие с Зинкой и Севой: она сама, в столь свойственной ей циничной манере, всё ему как ни наиесть рассказала. Но приходилось делать вид, что он совсем ничего не знает. А посему пригласил Зину и Севу отдельно. Сева пришёл сам, а вот Зинка явилась позже всех и в сопровождении... Амодора. Все пораскрывали рты от удивления, а Зинка, стремясь перехватить инициативу и застать всех врасплох, не замедлила выпалить, держа Амодора за руку: «Дорогие мои друзья! Разрешите мне объявить вам, что я расхожусь с Севой и мы с Амодором решили пожениться». Она указала не него пальцем, хотя и так всё было ясно. Известие вызвало шок у всех, даже у Лёньки, который знал об этом, пожалуй, больше чем кто-либо другой. Подходит тебе некто и у него на тебя стоит - ну и факайтесь себе на здоровье. Но жениться- это уж too слишком mucho! Да ещё на человеке, чуть ли не в половину себя моложе. Один Сева был невозмутим. Уж кто-кто, а он-то знал: от его сучки-жёнушки можно ожидать чего угодно на свете. Стояло гробовое молчание. «Чего вы все молчите!? Такое дело ведь надо отметить!» И она достала из принесеной с собой сумки-холодильника две бутылки шампанского «Мойёт». Открывать же бутылки она протянула... Севе. Как ни в чём не бывало. Во наглая! Пока Сева возился с ними, Зинка- а она всё тут знала- не спросив даже разрешения, достала из буфета высокие рюмки и всучила каждому. Должно быть, переступив какой-то невидимый порог приличия, она потеряла чувство меры и границы дозволеного.
Партия прошла вяло. Потрясённым новостью хозяивам и гостям в рот не лилось и в глотку не лезло. Только Зинка пила вино, как-то неестествено весело, да Сева задумчиво наливал себе рюмку за рюмкой. Впрочем, на него вполне можно было положиться - он мог выпить ведро и не показывать ни малейшего признака опьянения. Амодор пил только пиво. Он оказался добрым, весёлым, улыбчтвым и великодушным увальнем. Всем он тут же понравился. Да и, собствено говоря, во всей этой истории вины-то его никакой не было. Он не обижался, что все вокруг говорят на незнакомом ему языке, не удосуживаясь растолковать ему о чём идёт речь. Родившись, видимо, здесь или приехав сюда совсем ребёнком, он говорил по английски без малейшей тени акцента. Лёнька, отведя его в сторону, попросил прощения за эпизод в парке. И тот его тут же великодушно простил - “Such things do happen. Don’t worry about.” Что там Зинка наврала ему о нём и его роли в своей жизни, а также на кой ляд появился он в её доме, да ещё и со своим ключом - того Лёнька не знал. Скорей всего, сказала, что она дала Лёньке ключ с тем, чтобы он проведывал дом время от времени, ибо у неё самой времени не было. Как бы то ни было, но относился он к Лёньке весьма почтительно. Перед уходом, Сева попросил разрешения встретиться у них завтра для обсуждения условий развода. И чтобы Лёнька с Витой были свидетелями и даже арбитрами, если это понадобиться. Он велел Зине Амодора не приводить: развод ведь его не касался. Сева выдвинул два условия. Первое - Лия достаётся ему. И второе- он получает в полное своё владение старый дом, в котором он сейчас живёт. Зина условия приняла, а от себя даже ещё предложила разделить напополам все имеющиеся у них сбережения, хотя большую часть из них заработала она сама. Подумав, Сёва согласился. Ведь он может из этих средств полностью выплатит свой дом и тогда будет он неуязвим для всех, какие только могут быть перепитий судьбы- инфляции, экономического кризиса и потери работы, ухода на пенсию- всё что судьба может ему приготовить. У Зинки же были три веских причины столь легко и охотно отдать дочь бывшему мужу. Вспомнила себя в эти годы, «зуд в предпупье». К тому же Лия имела привычку бегать по дому после ванны не шибко одетой. А ей нередко приходилсь оставаться допоздна, с клиентами, показывая дома. Мало ли что может произойти, а какая мать этого хочет? Но может быть и хуже. Амодор предпочтёт юнную свежую дочь её матери, старой, сильно побывашей в употреблении, и в один не шибко прекрасный день ей скажут: «Мама, пошла на ***, только не на мой, а на чей-нибудь чужой». И была, наконец, чисто практическая причина. Лия по ночам долго засиживалась в своей комнате у компьютера. Так что, лежать и ждать пока она, в конце-концов уймётся? Ну нет! У Севы же вышеперечисленых проблем не существовало. Он уже давно оборудовал дочери спальню с компьютером и так называемым entertainment centеr, с DVD и касетным видеопроигрывателями, самим телевизором и стерио. Факаться же он мог у Алевтины, подальше от чутких лииных ушек.
В конце переговоров совсем ниоткуда появилась и сама Лия. Как вы, может помните, у неё ведь был ключ, от этого дома, где она проводила немало времени. Лёнька гаратию мог дать, она тихо зашла раньше и всё слышала. Ей объявили принятое только что решение и спросили не будет ли у неё возражений. Она лишь отрицательно покачала головоё. «Можно я останусь у тёти Виты». Ей разрешили. Странно, но весьма эмоциональная Лия выслушала всё стоически с каменым лицом. И только, когда все разошлись, она бросилась Вите на грудь с рыданиями. “How could she do it to me and dad!? How could she… I hate her! I hate her!...” Ей дали выплакаться и выкричаться. «Слушалй , маленькая,- Лёнька погладил девушку по головке,- ты ведь Пятую Заповедь знаешь? Знаешь. Мама твоя, может, поступила несколько... ну, скажем, экстравагантно. Но ты её всё разно осуждать не имеешь права, потому что она – твоя мама. Ты понимаешь это?» «Да, понимаю, но… как это… мне обидно…» «Мы тебя хорошо понимаем, но и ты пойми, в большинстве случаев, мы не можем сказать другим людям, что им делать. Вот тетя Вита может сказать своим людям делать то и не делать это. Я тоже могу дать своим студентам задание. Но мы не можем, скажем, запретить им курить, если они курят или пить, если пьют. Никто не может запретить твоей маме поступать, как ей хочется...» «Но у неё должно быть… responsibility за меня, за папу…» «Да, должно быть. Но она поступила вот так- и всё тут. И я тоже с тобой вполне согласен: такое понять очень трудно. Говорить тебе - подрастёшь, мол, поймёшь - тоже не буду. Это дурное дело. Так что, попробуй, если сможешь, как-нибудь с этим примириться, а там видно будет». Сима узнала новость последней. В День Труда она работала. А на другой день была чем-то таким занята. Настолько для неё важным, что приехать ну никак не могла. А узнавши, только криво насмешливо ухмыльнулась- и ничего не сказала. Позже она станет оставлять одного или обоих сыновей с матерью и Амодором. Он, как это оказалось, очень любил детей. Сева же, ставши теперь совсем свободным человеком, в первую очередь решил познакомить дочерей с Алевтиной. В один прекрасный день он попросил Симу навестить его, если можно, то с детьми. Та назначила ему день. В этот день Лия оставалась дома: папа попросил её побыть с ним хоть один вечер.
Сева организовал встречу блестяще. Не успела Сима усесться на диван, а дети разбежаться по комнатам, кухне и двору, как раздался звонок в дверь. У Али, естествено, был и ключ, и открыватель гаража, но для понту надо было разыграть формальный приход. Открыв дверь и пропустив её вперёд, Сева позвал дочерей. «Знакомьтесь, девочки, это моя приятельница Алевтина». И опять Сима криво усмехнулась, но быстро справилась с собой и приветствовала новую знакомую с показным ли, с искренним ли чувством, но весьма дружелюбно. Лия же пришла в дикий бешеный восторг. Злая на мать, как сто ненаших, она рада бы была и макаке. А Алевтина была собой совсем ничего. И явно не казалась ни вертихвосткой, ни особой, легкомыслено кидающейся в первое же попавшееся ей знакомство. И она рада была ей всей душой. И хотя Алевтина, будучи по природе своей тактичной и деликатной, ничего не сказала и не спросила, но её явно поразило, что у Севы, не очень вообщем-то старого ещё мужчины, при молодой совсем ещё дочери, есть уже трое подросших весьма внуков. И это тоже заметила Сима, и та же самая ухмылка скривила её губы. Чему это она всё время усмехалась - спросите её сами. Встреча завершилась шикарным обедом, но без вина и водки: никто, кроме Севы капли в рот не брал, а он же сам, в присуствии дочерей старался ничего не пить. После этого, Сева как-то, при первой же оказии, пришёл с Алевтиной и к Вертицким, где она встретилась с Зиной и Амодором. Встреча прошла спокойно. Таким образом севина знакомая без лишней помпы была принята в круг наших героев, где она и остаётся до наших дней. Они с Севой проводили большую часть своего свободное времени вдвоём. Вместе же, в большинстве случаев, ходили в гости, в магазины и даже в синагогу. Да, да, в синагогу. Хотя в Алевтине не было ни капди еврейской крови, она. пусть не часто, но приходила вместе с Севой на службу и стойко сидела в женской половине, следя за всеми молитвами и ритуалами по Сидуру с русским переводом. По хасидскому обычаю, её ни о чём не спрашивали. Спросили лишь, как звать и откуда пришла - и всё.
Но севино предложение узаконить отношения наткнулось на твёрдый отказ, решительный и бескомпромисный. «Тебе что, так плохо?» «Нет,-признался Сева,- наоборот, очень даже хорошо». «Зачем же ты хочешь всё испоротить?» «Как это, то есть, испортить?» «Вот смотри. Мы проводим вместе столько времени, сколько нам самим хочется. ОК? Стоит нам почувствовать, что стали друг другу надоедать- раз и каждый по норам. Остыли, соскучились - опять вместе. А так, придётся вместе быть, хотим или не хотим. Можно и друг на друга озвереть. Или возьми такое- тебе понравилась какая-то баба...» «Или тебе какой-то мужик…» «И так тоже может случиться, отпираться не буду… Или, скажем, мне уже больше хотеться не будет». «Или у меня стоять перестанет…» «И такое случается, а что нет? Так вот, в любом случае, расстались мы молча… Ну ладно, уже допусим, успели привыкнуть друг другу... не так, быть может, молча и не так, может, безболезнино, но во всяком случае легче, чем развод, раздел имущества и всё такое, ты уже знаешь». «Знаю. А как насчёт ответственности. Мы ведь друг другу, считай, не чужие…» Алевтина, что называется, взорвалась. «У моего мужа была ответственость передо мной. А у твоей жены - перед тобой. И что!? Много эта твоя ответственость нам помогла. У моих оболтусов есть ответственость позвоить маме и сказать, я мол жив-здоров и всё со мной в порядке? Много они звонят!? Нет уж! Лишь бы у нас с тобой какое-то уважение друг к другу было, а оно ведь у нас есть, ты знаешь - и не надо нам никакой такой ответственности!» Возразить было нечего и нечем. Тут уж Севе пришлось согласиться и пойти на уступки. Больше к этому разговору они никогда не возвращались. Всё потекло, как было.
За всё своё время пребывания в Америке, на Судный День Лёнька никогда не работал. Сначала так получалось, а потом он стал сознательно готовить себе выходной на этот день. Лёнька не забывал о Судном Дне весь год. И не только из-за предстоящих более чем суточного поста и долгой, в день длиной, изнурительной службы, принятой у Любавичей. И то, что ему, как коэну, предстояло в этот день благословлять народ - это делалось и во остальные праздники, скажем, в Пейсах, или в Шавуот. Нет, просто Лёньку испытывал смутное какое-то чувство, надежду что ли ча: а вдруг ему проститься. Ведь это день искупления грехов вольных и невольных. Его был невольный, но тяжкий. С одной стороны он тогда не знал, что все желания всегда исполняются и, притом, по правилу без единого исключения, обязательно не так, как бы тебе хотелось. Он в те времена тогда даже не подозревал о существовании высших сил - положительных и отрицательных, если можно так высказаться. Не то что бы он слепо верил официальной пропаганде, утверждавшей полную бездуховность бытия. Но потусторонее, не осязаемое, не доступное взгляду или прикосновению- всё это казалось ему сказками для бабушки Арины. И опять, и опять звучал голос рассудка: это только всего смягчающие вину обстоятельства, но не оправдание. Вот живет себе, скажем, лесник на опушке леса. Вокруг- никого. До ближайшего жилья сорок минут джипом. Застрял у него в патроннике винтовки патрон. Выбить бы его шомполом, а он, ничтоже сумяшись, берёт, выходит на крыльцо - и бабах в сторону леса. Кто там может быть? Да, правда, никого там и не должно было бы быть, но всё же оказалась на длинном пути пули прелестная двенадцатилентяя девочка, приехавшая с родителями ночевать в лесу в палатке. Воистине нелепый, дикий совсем, несчастный случай. Может той девочке судьба такая была. А так ли это? Так и не так. Должен же каждый владелец винтовки знать одну простую истину: пуля летит далеко, а посему стрелять надо либо в откос, либо быть увереным, что на семь, а то и более километров нет ни одной живой души… Должен был Лёнька сказать себе: «Слушай, ля поц! У тебя ведь жена и дочь. А у неё тоже муж и сын. Почему тогда ты возжелал чужое? Ведь если ты видишь красивый автомобиль или костюм, тебе не по карману, то у тебя тогда не возникает желания это украсть. Зачем же ты хочешь украсть чужую жену? Не надо оправданий! Будь честен перед самим собой и называй вещи своими именами». А то, что Лёнька тогда не знал десятой заповеди (а, вернее, он ни одной из них не знал) оправданием не служило. Вот Лёнька и молился истово, надеясь на прощение.
Судный День начинался у Липовецких. Они, как и лёнькины родители, постарели изрядно и кто-то из детей или ставших уже взрослыми внуков, приезжал помочь. В маленькой квартирке собирались два поколения Вертицких, Фомин с Зоей, сами хозяева и всегда кто-нибудь ещё, приглашённый гостеприимными Липовецкими. Готовила Рима когда сама, но чаще с помощью одной из невесток. Она настаивала, чтобы «тайная вечеря» происходила имено у неё, ибо она знает «что как». После ужина ехали все вместе в фоминском автобусе в синагогу на Маарив. Он был коротким: все главная служба происходила на следующий день. После ужина накануне Судного Дня нельзя было не только есть, но и выпить даже каплю воды. По причинам, с каким мы с вами уже познакомились, Лёнька правило это соблюдал свято. Служба утром начиналась в девять тридцать. Шахарит был почти такой же, как и в обычную субботу. А вот Мусаф в праздники - длинным, продолжавшимся почти до двух-трёх часов и завершался благославлением коэнов с участием Лёньки и его отца. Сразу после Мусафа объявляли перерыв, длящийся, в зависимости от того, как они управились с расписанием, когда как- от сорока пяти минут до полутора часов. Раби Нейсбаум не советовал в перерыв спать, но имено это Лёнька как раз и делал. Ибо, несмотря не всю лёнькину рьяность, и для него время тянулось бесконечно. Не то что бы хотелось так здорово есть и пить- нет эти чувства легко притуплялись - но уж больно долго шла она, эта служба. С новыми силами продолжали. Минха полагалась тоже длинной. В отрывке Торы, читаемом в этот день говорилось о Еврейском Праве. Это самий справедливый свод законов в мире. Все остальные правовые кодексы сосредоточены на наказании. Даже штраф- тоже наказание. Еврейское Право направлено на восстановление справедливости. В первую очередь преступник должен материально компенсировать свою жертву. Это не наказание, а нормальный акт возмещения ущерба. Лишь после, преступнику следует то или иное наказание, положеное за данное преступление. На Хафтору читали историю Ионы. Как город грешников чистосердечным раскаяньем заслужил себе спасение от гнева Господня. Может и он, Лёнька, тоже получит прощение…
Кульминацией службы была молитва Неила, которую читали стоя. В конце той молитвы трубил шафар - бараний рог и произносилось: «В следующем году- в Ерусалиме!» Следом шёл короткий совсем Маарив, какие-то хасидские молитвы- минут сорок. Давно стемнело, появились звёзды, а пост всё ещё никак не кончался. Ладно, утешал сам себя Лёнька, двадцать шесть часов терпел - ещё потерплю. И вот, наконец раби Нейсбауму приносят свечку и бокал виноградного сока «Кедем» (или «Дидас К’aдем», как называл его Лёнька по однименому фильму Куросавы). Надо бы было бы вина, но раби, видать, боялся натощак пить вино, даже кошерное. Накрыты были уже столы с соками, водой, фруктами и сладким. Все, конечно же, бросались жадно пить, ибо жажда куда более невыносимей голода. Как правило, поближе к концу службы приезжали Сева с Алевтиной и Сима с Сёмой и детьми. Зинка, если и появлялась, то когда все уже почти расходились. Лия была когда с Вертицкими, а когда Сева привозил её вовремя и сам уезжал. Она безропотно простаивала всю службу. Чаще всего, Фомин приглашал всех к себе, иногда Лёнька. Липовецкие поначалу старались всячески увильнуть от такого приглашения, но Фомин заверил их, что даже когда он не был евреем, у него в доме никогда не было ничего такого, запрещёного евреям к употреблению. Зоя и Вита всегда старались найти для них на русском Гугле рецепт какого-нибудь забытого русско-еврейского блюда и заранее приготовить. И они постепено привыкли и стали ходить, тем более что доставка домой гарантировалась. Как видите, народу собиралось порядочно, тем более, что могли появиться и Лидочка, и Виолета с Марго (уж эта, последняя, в неверии своём хоть и была непоколебима, но уважать традиции то надо). Даже Веня, ставший к тому времени высоким, солидным и начинающим лысеть мужчиной, тоже желал почтить родителей и остальных в связи с очень важным для них праздником. А как же! Но Фомин с Зоей умудрялись всех разместить и никого не оставить без еды и чарки, если таковая приемливалась. По настоянию Липовецких начинали с хлеба с мёдом. Хлеб обязательно должен был быть самодельным. Сначала им снабжала сам Рима, а потом Зоя с Витой научились его печь. Ломоть хлеба макали в мёд и ели, дабы жизнь в следующем году была бы такой же сладкой. Следом выпивалась крохотная порция чего-нибудь спиртного- кто чего мог. На первое всегда шёл суп из курицы - самое разумное после такого длиного поста. На второе тоже курица, но уже тушённая. Потом уже каждый мого есть и пить всё бывшее на щедром столе - что только тебе по вкусу и что душа пожелает.
Лёнька заметил одну вещь. Фомин, который мог легко выпить хоть бочку и, притом, без всяких последствий, стал в последнее время пить всё меньше и меньше. Для поддержки компании брал себе немного коньяку и сосал его весь вечер. Когда Лёнька, не выдержав, спросил в чём дело, не болит ли у него чего, ответил просто. «Ты, может заметил, я на это дело никогда жадным не был. Никогда просто так не пил и повода выпить себе не придумывал. Но ты-то ведь знаешь, какова она была, советская жизнь… Да и тут тоже - по тому поводу, этому поводу... Вот и выпил я, Лёничка, за свою жизнь столько- на десятерых хватит. Ну а теперь, не знаю, видать, организм мой запротестовал. Хватит мол. А чувствую себя я вроде бы ничего. Сам понимаешь, в моём возрасте то то, то это. Но грех жаловаться…» Сидели часов до одиннадцати. Потом Фомин, иногда Лидочка отвозили стариков домой. Алевтина увозила Севу. Сёма с Симой и детьми отбывали ещё раньше. Лёнька с Витой, как всегда шли пешком. Словом, всё всегда было у них чудесно и у всех было чувство гордости и удолетворения человека, с честью исполнившего свой долг. Через пару недель Тора заканчивалась и цикл чтения еженедельных глав начинался сначала. А разве вся жизнь отельных индивидуумов, разного рода организаций, групп и целых наций не состоит из циклов, повторяющихся из раза в раз, из конца в конец? Плохо было лишь то, что Лёнька, вроде как, в этой жизни не мог знать своего приговора. Вот был у них один мужик. Звали его Ирвин. Как у большинства евреев, выходцев из Европы, его предки иммигрировали из пределов бывшей Российской Империи И вот, побывав раз в тогдашнем Советском Союзе, он любил поделиться с Лёнькой и другими русско-говорящими прихожанами, впечатлениями от всего увиденого и от встречи со своими оставшимися жить там родствениками. И вот этот самый Ирвин в Судные Дни, то есть в промежутке между Рош Гашана и Йои Кипур, ехал с женой куда-то. Прямо за рулём он внезапно потерял сознание. Доставленый в больницу, он там через часа три скончался. Когда Ирвина последний раз видили на службе в Рош Гашана, ничто не предвещало беды. Выглядел он очень хорошо и чувствовал он себя настолько хорошо, насколько вообще может чувствовать себя хорошо человек его лет. Таков, видать, был его приговор. И никто другой тоже не знает, какой приговор вынесен ему самому.
После того, как ему исполнилось шестьдесят Вита сказала Лёньке: «Теперь твой день рождения будем широко отмечать лишь по круглым датам. Вот, скажем, шестьдеят пять, семьдесят и так далее». Сегодня Лёньке был шестьдесят один. Пришли сами те, с которыми были связаны долгие годы дружбы здесь, вдалеке от мест, где они родились и выросли. Ну а свои и тем более были. Мы не станем утомлять нашего читателя описанием стола - эка невидаль в Америке. Да и разве это важно! Важно то, что сидят люди, друг-другу приятные, понимающие друг-друга с полу-слова, а то и вовсе без слов. Они могут подшутить над кем-то по поводу всего. И веса, и зрения, и, не такого уже острого, слуха. И где-кто и во что вступил. Зоя осторожно тронула Лидочку за плечо. «Я не хочу, маленькая, тебя зазря беспокоить, но мне кажется, у меня слева затвердение…» «Идёмте». Лидочка отвела Зою в бывшую свою комнату, уложила на жесткую солдатскую койку, служившую ей постелью многие годы. Зоя была старомодна и всегда одевалась в платье или же юбку с какой-то блузкой. Лидочка просунула ей руку под юбку и ощупала то место, в котором Зоя нашла затвердение. Окончив осмотр, она спросила: «Тётя Зоя, а у Вас иногда болят сильно руки и ноги?» «Да, а как ты знаешь? Но это пустяки. Я не шибко на это внимание обращаю. Да и возраст у меня...» «Скажите мне, когда Вы завтра свободны?» «Да с двенадцати». «Отлично. Я назначу Вам апоинтмент и позвоню, скажу куда пойти». «Скажи Лидочка, это опухоль?» «Я не хочу Вас обманывать, но очень может быть. Имено поэтому, я посылаю Вас к онкологу. Вы не отчаивайтесь, даже, если это опухоль, они бывают всякие...» «А я, маленькая, не отчаиваюсь. На всё воля Божья...» Через несколько дней Лидочка зашла к родителям. «Папа и мама, я очень не хочу вас огорчать, но вы имеете право знать правду. У тёти Зои очень плохие дела. Готовьтесь через месяц её хоронить». Страшная весть, как обухом по голове: у Зои нашли рак поджелудочной, не только запущеный, но ещё, вдобавок к этому, и в самой что ни наиесть неизлечимой форме. Господи! Только бы не это!
Через месяц Зои не стало. Как жила она тихо, стараясь «зазря никого не беспокоить», так и ушла тихо, никого не побеспокоив, никому не доставив хлопот и забот. В пятницу она ещё работала, в субботу пошла со всеми на службу, а вечером ей стало плохо. Её отвезли в лидочкину больницу. Одно кровоизлияние в мозг, второе… Третье убило её послеполудня в понедельник. Можно сказать, она совсем почти не мучилась и не страдала… По договорёности зоино место было через одно от катиного. Собралось много народу. Если бы Зоя могла только знать, скольким людям она была дорога и очень нужна. Пришли все работники маленькой школы, пришли родители и многие привели с собой своих детей. Но Зоя при жизни этого не знала. Она просто работала «всю жизнь напролёт», как могла лучше, и ни о чём другом не думала. Всех потрясла такая внезапная и столь трагическая смерть нестарой ещё совсем женщины. Многие откровено плакали. А Фомин тот вообще почернел, осунулся и временами плохо соображал, что происходит. Сима не отходила от него. Заботы о, казалось бы здесь неуместных, но неизбежных мелочах жизни, взяли на себя Вита и Зина. Лия командовала детьми, а Лёнька с Сёмой служили на подхвате. После девяти дней, Фомин попросил всех собраться у него. В осиротевшем доме все, казалось, напоминало о зоином присуствии. Как водиться, помыли руки и сели за стол. Фомин выглядеть лучше не стал, но к нему вернулись его обычные мудрость и рассудительность. «Я собрал вас для того, чтобы сказать вот что. Всю свою жизнь с двенадцати лет я всё время только работал, и работал, и работал. Сначала для дяди, потом для себя- какая, в конце-концов разница, если так разобраться. Да, конечно, я хотел за свою работу получать соответсвующее вознаграждение и почти всегда его получал, уж как мне это удавалось. Я так и думал: вот работаю много и умно. А за это у меня будет то и то. И понадобилось мне потерять мою дорогую Зоюшку, чтобы дошло до меня вдруг: я ведь не за деньги работал. А просто, как вол тянул лямку и тянул, потому как ничего другого не знал и не хотел знать. И Зоюшка тоже. Нет, нет! Мы свою работу любили и радовались людям добро делать. Но всё равно, как разберёшься, шли мы, и шли, и шли, не оглядываясь, по сторонам не глядя и, самое главное, совершено не понимая, зачем мы это делаем. Вот все бродяг презирают, за людей не считают, свысока смотрят. А не самом деле, бродяга- это тот, до кого вся эта ***та-хует жизни дошла и кто сам себе сказал: на кой мне этот дом, машина та, деньги в банке. Я жить хочу жизнью вольной. Ведь результат для всех один - яма и дальше идти уже некуда. Словом так. С меня хватит. Работу я свою бросаю. Буду жить для себя и своих внуков и думать ни о чём, да ещё душу свою бессмертную в порядок приводить, чтобы было с чем к Творцу придти».
Фомин, казалось бы, на очень невыгодных для себя условиях, продал свой бизнес своим старым и верным работникам - Грише, сыну Миши, давным-давно уже ушедшего на пенсию, и его сестре. Обещал поддержку по первому слову. Он всегда был мудр и понимал: эти своё уже отработали, отдав ему, Фомину, большую часть своей жизни. А деньги - у него их итак хватало, зачем ещё. На досуге Фомин много читал, чаще еврейскую теологическую литературу на русском языке, какой добыть можно было теперь превеликое множество. Утром, в субботу он забирал внуков, когда всех троих, когда только двоих, но чаще своего тёзку, младшего. С ними он шёл на службу, потом гуляли, читали, или просто играли. Говорили только по русски. За этим ещё покойная Зоя ревностно следила. Если детей вечером не забирали родители, то нередко он приходил с ними в гости к Вертицким. Тем тоже они были не чужие: не раз получалось, что их всех или по одному подбрасывали и им, особено, во время болезни Кати. Видя с каким благовеяньем их мама относится к Лёньке и Вите, дети тоже их очень любили и слушались. Сами же они - Сима, а в особености Сёма - в синагоге появлялись редко, но не возражали, чтобы дети туда ходили. И то дело. У Фомина, как и у всякого пенсионера в Америке был Медикэр и в добавок к этому ещё и частная страховка, в которую он продолжал платить в качестве служащего своего же предприятия. Таковым было забито одно из условий передачи бизнеса и новые владельцы его соблюдали, тем более что им предстояло ещё выплачивать ссуду на бизнес, на льготных условиях предоставленую им самим Фоминым. А до тех пор, пока вся ссуда не будет выплачена, Фомин формально оставался владельцем своей мастерской. Так что-что, а медицинской помощью он обеспечен был очень даже неплохо. Лидочка, в свою очередь, всегда находила ему наилучших врачей по всем отраслям, к каким он мог пойти в любое время. Неплохо! По лидочкиному совету Фомин должен проходить регулярные осмотры у доктора Вайярди, кардиолога. После одного такого осмотра, Фомин рассказал, как ему, почему-то сделали, ультразвук сердца. После процедуры, доктор Вайярди сказал Фомину, что нужно сделать некоторый adjustment. С тех пор Фомину начали морочить яйца. Ему часто назначали явку к врачу, пичкали лекарствами, делали всякие «аджастменты»- то то надо наладить, то это «отрегулировать». С чего бы это всё вдруг? Почему имено сейчас?
Наконец Лёнька спросил у Лидочки прямо, что с дядей Андреем. Лидочка молчала. Лёнькино сердце сжалось от недоброго предчувствия. И только, когда и Вита попросила её, она начала издалека: «Папа и мама! Я не хочу быть той... ну этой, которая приносит плохие новости. Ну, вообщем, у дяди Андрея очень плохо с сердцем...» «Это очень серьозно?» «Очень…» «И что теперь будет?» Лидочка опять помолчала. «Только пожалуёста, не будьте upset. Он может умереть через три месяца, а может через год. Никто этого не знает точно...» «Через три года?» «Нет, папа, мне тебя очень жаль, но три года он не проживёт. И два тоже». «А почему ему тогда морочат голову!? Ведь он очень мужественный человек. Почему бы не сказать ему: так и так, мол, ты смертельно болен и тебе жить осталось копейки. Вот, скажем, у кого рак, то ему сразу говорят: так и так, у тебя такие-то и такие-то перспективы. А почему сердечникам так не говорят?» «Папа, во-первых больные раком эту новость воспринимают спокойно, а сердечники нет. Такая nature этих болезней. А во-вторых, в большинстве саsеs мы можем больного раком send into remission, а вот сердечным больным, как дядя Андрей, мы помочь пока не можем. Разве что сердце пересадить. Так это только продлит его мученье. Я не думаю, он бы сам на это согласился. И, наконец, я принадлежу к профессии. Это обязывает следовать стандартам и правилам профессии. ОК?» Приближалось тридцатилетие их приезда в США, и вот двух из них уже нет в живых и скоро не станет третьего. Как читатель легко может понять, на весёлые мысли это не наводило. Очевидно, Сима знала от Лидочки состояние здоровья своего свёкра, потому как старалась завезти ему детей сама или гоняла Сёму. Но Фомин никода в жизни дураком не был тоже. Подозрительная возня вокруг него и чуть ли не по два раза в неделю вызовы к кардиологу, плюс названия лекарств - всё что было надо, чтобы легко вычислить на «Гугле» истину. А вычислив, он и виду не подал, что всё знает. Вместо этого, он засел за компьютер и за пару дней составил подробнейшую инструкцию, что сделать и как следует поступить в случае его внезапной смерти. Эту инструкцию он роздал соседям, которых давно уже знал многие годы. В своём бумажнике, где были его права, он поместил карточку со списком лиц, которым следует позвонить. Там были Лёнька, Сёма, Сима, Вита и Лидочка. Хоть кто-то из них - да окажется под рукой.
В этот день у Фомина был Эндрью. Он проследил, чтобы пацан сделал своё домашнее задание. В американской школе домашних заданий или не было совсем, а если и были, то лёгкие и не обременительные. Потом оба поели ланч - каждый своё, кто что любил и кому что было можно. Эндрью хотел сразу же сесть за свою игру- маленькую плоскую коробочку с экраном, но Фомин не дал. «Пойдём лучше в мяч поиграем». Так как Фомин по понятной причине быстро уставал, то игра шла таким образом. Пацан бил, а Фомин ловил. В детстве, да и потом тоже, Фомин всегда был великоленым нападающим, защитником, но, особено, вратарём. Вот и сейчас, за семьдесят, он редко пропускал мяч, как бы внук ни бил. Когда Лёнька однажды спросил Лидочку, а не повредит ли Фомину физическое напряжение, связаное с игрой, та как-то странно посмотрела на него и сказала тихо: «Ему, папа уже ничто не сможет повредить». Они поиграли уже минут с двадцать, когда Фомин вдруг, не спеша прилёг на траву. Не упал, а вот имено прилёг. Мальчик подбежал к нему - «Дедушка, дедушка!…» Дедушка не отвечал. Сима, ещё давно, как сейчас это принято во многих семьях, проинструктировала детей, как поступать в такого рода случаях. Эндрью пулей заскочил в дом и набрал 911. «Help, please! Grandpa fells down and doesn’t response…» Потом, достав свой телефон, он позвонил матери. Та похвалила сына за расторопность и смекалку и пообещала ему приехать as soon, as possible. Действуя дальше по инструкции, Эндрью позвонил Лёньке. Больше он никому звонить не стал. Сообразительный пацан решил, что раз мама знает, то и тётя Лида будет знать, а мама по дороге позвонит папе. Услышав страшную весть - а у него никаких иллюзий по поводу проишедшего не было - Лёнька тут же кинулся бежать к фоминскому дому: так было бы быстрее всего. Когда он минут так через восемь, запыхавшись добежал до фоминского дома, фургон с парамедиками уже прибыл и они разворачивали свои приборы. Лёнька глянул на лицо Фомина. Оно было мирным, спокойным и безмятежным. Никаких следов боли и страданий. Как жил легко, так легко и умер. “He’s dead. We have to call coroners.” Парамедики уехали: скорая мёртвых не берёт. Коронеры не спешили приехать: куда торопиться. Лёнька же не спешил звонить в морчюри, чтобы дать возможность Симе и Сёме приехать. И те, и другие, и Зина впридачу, приехали почти одновремёно, Фомин продолжал лежать на лужайке перед своим домом. Распросив историю болезни и имя врача (выдаст ли он свидетельство о смерти), коронеры уехали, наказав немедлено связаться с морчюри. Это был тот самый еврейский похоронный дом, через который прошли уже Катя и Зоя. Их известили и вскоре пришли дрожки с теми же двумя мортирщиками. Те ловко опустили каталку на землю и сдвинули на неё как-то быстро тяжелое тело Фомина. Каталку подняли, закатили в кузов и дрожки ушли.
Между Зоей и Катей отрыта была свежая яма. Всё тот же, уже слишком знакомый и читателю и нашим героям ритуал. Ни Сёма, ни Сима не понимали смысла в поминках. Им пришлось сказать, такова мол, наша традиция и нарушать её никто не собирается. Всю заботу на себя взяли Вита и Зина. Когда, как всегда, наша честная компания прибыла с кладбища, всё уже было готово. Теперь Лёньке, можно сказать, и словом не с кем было перекинуться. Да, конечно, жена, дети. Но с ними-то, так, как с самим Фоминым, не поговоришь. Это уже точно. Добрый, всё знающий и всё понимающий Фомин ушёл в тот мир, общения с которым не только не было, но и даже запрещалось Еврейским Законом. Придёт время- сам узнаешь, а пока - не лезь! Молча ели и пили. Даже Вита с горя пила своего «Серого Гуся», чего ей делать не следовало бы. Да ладно уже! Не тот случай. Но вот поминки окончились. Вита с Зиной остались помогать Симе убрать всё, а Лёнька с Лидочкой пошли домой. И вдруг Лёньке со всей щемящей ясной ясностью стала ясна, казалсь бы итак ясная и очевидная истина: оставшиеся две могилы - это для него и для Виты. Сама по себе смерть, как таковая, во всяком случае в данный момент, его не страшила. Страшна была мысль о том, что будет потом, после смерти. Опять-таки, примитивные кущи или, там, скажем, котлы со смолой- всё это сказки для бабушки Арины. Одно лишь несомнено: души невино убиённых Веры и Виктора, святой женщины Зои, Фомина и Кати (которые, конечно же, были небезгрешны, но как мелки и незначительны их грехи!) находятся в одном месте, его же, лёнькина душа может попасть совсем в другое. И там он будет во власти Того, кто Исполнил его Желание… Лёньке стало нехорошо, голова закружилась. Он чувствовал, что вот-вот упадёт. Маленькая сильная рука подхватила его. «Папа, я тебя очень понимаю. Но посмотри на это с другой стороны. Ты ведь действительно верующий человек, я знаю. Неужели ты думаешь, что God хочет кому-то плохого. Значит дяде Андрею было пора, так Он решил. Это надо уважать. Я, может, не такая верующая, как ты, но я понимаю. Как мне больно было потерять Катю, а что сделаешь. Такова воля Божья, а почему мы не можем знать. Я тебя не оставлю. Только не ложись сразу спать, ладно». Лидочка, конечно, не понимала, что происходит с отцом. Да и откуда и зачем нужно было бы ей это понимать. Лёнька же чётко себе предсталял: ведь с ним, как любым другим, может случиться неожиданый инфаркт или же он погибнет на дороге, короче, он внезапно умрёт, совсем ничего с этим не сделав. Необходимо что-то такое предпринять и, притом, немедлено. И Лёнька решился.
В день, когда у него была всего лишь пара утренних классов, он позвонил раби Нейсбауму и попросил разрешения приехать для весьма конфиденциального разговора. Тот, верный своим правилами, сказал приезжай. Раби Нейсбаум принял его в своём скромном офисе. Так как в синагоге никого не было и Лёнька не стал закрывать дверь. “It looks like for me that something worries you, Leonard, very much.” “You’re right…” И Лёнька впервые поведал кому-то другому свою тайну, калёным железом жгущую его в течении стольких лет. Он рассказал, как много лет назад возжелал женщину. Не влюбился в неё, а имено возжелал и до того сильно, что однажды предположил, что готов продать свою душу, только бы обладать ею. И каким страшным образом это его желание осуществилось. “I don’t know, but I am absolutely sure: without the “help” I would never had her. And now, what’ll happen with me when I… You know…” Раби, слушавший его молча не преребивая, кивнул. “The woman is your current wife, isn’t she?” “You’re right. After I got her for such a price, I didn’t feel like to send her away. I couldn’t tell that I love her so much but we live together ever since. Of course, she knows nothing about. It’s not her fault after all.” Выслушав Лёньку раби долго молчал. Лёнька терпеливо ждал, как, должно быть, подсудимый ждёт своего приговора. “Look, Leonard, I hope, you realize, your case is so unusual that I don’t know now what to tell you. I am going to Lubavichi convention in New York this week. There I to meet some very knowledgeable people, real Jewish scholars. I’ll talk with them without, of course telling any names. And I’ll think it over myself. But as it is now, I personally don’t believe your situation is so hopeless. As you may notice our Jewish faith is widely open for fixing the consequences of the any sin by repenting and good mitzvahs. First of all, you sincerely regret for what happened with your first wife and your current wife’s husband, and this one constitutes repentance. In the secondary, you’re a faithful member of our congregation and that is an important mitzvah by itself. Each Yom Kippur you asking for forgiveness and, who knows, perhaps Hashem had already forgiven you. Than, as you correctly pointed out, you didn’t ask anyone for “help” specifically. You’d just suggested. And finally, living with the woman all the time instead sending her away, you in some way atone for what happened. I let you know when I myself would be ready to tell anything.” Лёнька вышел из синагоги, чувствуя себя успокоенным, хотя ничего нового раби ему не сообщил. Но то, что совсем другой человек сказал ему нечто, о чём он сам подумал, подавало надежду, хотя какое-то смутное беспокойство оставалось. Кто знает,- подумалось ему- может там Катя, которая наверняка знает теперь его тайну, вместе с Верой просят Спасителя за его, лёнькину душу.
И тут задрожало в кармане рубашки (Лёнька всегда на работе и синагоге держал свой телефон на вибраторе). «Дядя Лёня, ви можите подъехать к папиному дому?» Лёнька мог. Сёма разложил на полу всё фоминское оружие и боеприпасы. Пистолеты, винтовки, ружья, в том числе и бесценные бельгийские двустволки. Патроны в канистрах от снарядов и пулемётных лент, купленые ими на Gun Shows. А посреди этого всего светился наган системы Кольт Питон, это совершенейшее произведение дела рук человеческих, со щёчками рукоятки из настоящего дерева- светлого ореха.. «Дядя Лёня, ви можите взять это? А то я отнесу всё в полицию». «Сёма, ты ведь можешь это продать. Вот эти четыре ружья стоят по крайней мере пять тысяч каждое.Один Кольт- не меньше восьмисот». «Я не хочу иметь никакого deal with the guns. I don’t need it! Take them all». По опыту своему Лёнька знал: спорить с такими бесполезно. Попросив разрешения взять одеала и простыни - и их без сомнения Сёма собирался выбросить - он начал бережно заворачивать каждое ружье или винтовку и выносить в багажник. Когда багажник заполнился до отказа, Сёма вручил Лёньке ключ от дома и укатил. Лёньке понадобилось сделать четыре ходки, чтобы всё перевезти. В отличии от Сёмы, Сима выросла в лёнькином доме. Нередко он с Лидочкой брали её в тир- не оставлять же ребёнка одного в доме. Так что Сима относилась к оружию более терпимо, чем её муж. Вот с ней-то Лёнька решил переговорить. Сима охотно приехала. Вита, которая к тому времени была уже дома, тщетно пыталась объяснить ей, какую ценность, а вернее бесценность, предствляет собой фоминский хрусталь, мебель и другие редкие вещицы в его доме. «Вот я вам их и отдам» - обрадовалась Сима. И от оружия также наотрез отказалась. «Не нужно нам это: у нас дети маленькие». Даже самого маленького пистолетика не взяла. «Слушей, Сима,- сказала ей Вита,- мы не можем принять такого дорогого подарка. Я затрудняюсь сказать тебе сколько это стоит, но, по крайней мере, не меньше чем, по самым что ни наиесть скромным подсчётам, тысяч пятьдесят…» «Ну тогда я отнесу это в Good Will». Oна шантажировала. Лёнька понимал обоих: им следовало весьма жирное наследство и утруждать себя из-за каких-нибудь там пятьдесят тысяч за фоминские редкости они не хотели. И пользоваться ими сами не хотели тоже, ибо считали всё это «старомодными». Допустить, чтобы бережно собранные Фоминым уникальные вещи были выброшены или отданы за бесценок, Лёнька с Витой не могли. «Отдай тогда своей маме». На симиных губах залегли жёсткие складки. «Мама обойдётся! Она ведь не бедная…» И всё та же, хорошо знакомая нам, ироническая ухмылка. «Ладно, я возьму. Может ты когда-нибудь поумнеешь и захочешь все обратно. Тогда придёшь и возьмёшь». «Никогда не поумнею» - пообещала Сима беспечно, весело тряхув кудряшками, и с этим и отбыла. Пришлось взять всё. Одно из ружей Лёнька отдал Лидочке, а одно- Валере. Тот очень долго отказывался принять его, но в конце-концов согласился. Два ружья остались у Лёньки - мало ли что, это ведь добрых десять тысяч.
Для Лёньки потекло время «после Фомина». Но, как говорят мудрые люди, с возрастом и приближением своего времени, потери не воспринимаются так же остро, как это происходит с людьми в молодости. И действительно, это утрата не переживалась так тяжело, как тогда, когда он потерял Веру. Но «так же» - это лишь степень сравнения и не больше. Трудно было примириться с мыслью, что нельзя уже больше в любое время заглянуть на гостеприимный огонёк, где тебя всегда ждёт полное понимание, дружеская беседа на любую тему, от текущей политики до высочайших духовных материй, рюмка ароматного коньяка и тепло для души и тела. Теперь даже на охоту ходить стало не с кем. Лидочка, как всегда, была очень занята и очень редко могла выбрать время. А одному ходить не хотелось ибо охота- это ведь не только, и не сколько, добыча мяса, азарт и общение с природой, но и, больше, непередаваемая атмосфера вечерней беседы у костра. И это тоже, похоже на то, было утрачено навечно. О Фомине напоминало всё. И опустевший дом, выставленный Сёмой на продажу, и оружие, которого у Лёньки стало столько, что он теперь мог бы сформировать, пусть не армию, как это шутливо предположила Вита, но хорошо вооружённый департамент полиции в каком-нибудь типичном американском городке населением эдак с пятнадцать тыщ. Ещё при жизни, Фомин позаботился чтобы его приемники по-прежнему проводили качественный ремонт автомобилей всех наших героев и всех тех, кого только они им порекомендуют. Конечно, таланту Фомина замены не было да и быть не могло, но, в какой-то степени, многочисленые диагностические машины, установленые им, позволяли не таким уже талантлтвым слесарям быстро узнать в чём дело. Да и сами слесаря были подобраны правильно. Словом, фоминский авторемонтный заводик катился по хорошо смазаным рельсам легко и гладко. Проблема была лишь только в том, что преемники Фомина уже сами были немолодыми людьми. Сумеют ли их дети и внуки удержать бизнес наплаву - на этот вопрос могло ответить только время. А пока, всё, что надо делалось наилучшим образом и только те работы, какие на самом деле должны были быть сделаны. И, при всём при том, ни одной лишней копейки с них не брали.
Лёньке приснился сон. Он на какой-то дороге, справа от которой на склоне стояли не близко друг-к-другу аккуратные домики, выкрашеные в светлые тона и казавшиеся белыми. Что было по левую руку - того он не видел. Это напоминало дачные посёлки в лесу высоко в горах. Только вот, откуда-то Лёнька знал, что он перенесён во времени на три тысячи лет вперёд. Так вот, по той дороге, добрался он до выкрашеного в коричневый цвет здания в форме кирпича (как и всё здесь), о котором он почему-то знал, что это школа. Школа тоже была невелика с внутреней застеклённой терассой со стороны дороги. Лёнька вошёл. Бледные какие-то дети. И, бледная же, учительница в очках, чёрной юбке и белой блузке, покаказавшаяся ему совсем юнной. На столе перед ней лежали какие-то полупрозрачные квадратики, вроде как пластиковые и напоминающие нынешнюю упаковку компактных дисков. «Я пришёл к вам из прошлого трёхтысячелетней давности. Вы что-нибудь знаете о нём?» Учительница только отрицательно покачала головой. Потом его повезли- сон не сказал как и в чём- куда-то. Тот же самый внутренний гид объяснил Лёньке, что это- аэропорт. Из окна видны были чёрные полушария. «Синхрофазотрон», решил Лёнька и проснулся. Некоторое время он лежал с закрытыми глазами, ещё полный впечатлений от только ушедшего сна. Ну чтож. Они тоже мало что знают, как жили люди три тысячи лет назад. Но, если почитать Библию, Гомера, Опулея, Овидия и все остальные дошедшие до нас документы, как скажем египетские папирусы, то станет ясно: люди совсем не изменились за эти три тысячи лет. Так почему тогда должны они измениться ещё через три тысячи лет. Да, у древних не было железных дорог и электричества, но они освещали свои жилища и улицы, как им надо было с помощью факелов и светильников. Неудобно, но работало. И добирались, куда им надо было. Не так быстро, но всё же добирались. Александр Македонский треть мира завоевал. И через три тысячи лет у людей будет такое, чего у них нет сейчас. Те же полушария, которые позволят добраться до противоположной точки земного шара за считаные минуты, избегнув долгого и утомительного полёта. Может у них будут колонии на Луне и Марсе. Но ни физически, ни психологически эти люди из будущего не перестанут быть такими же как он, Лёнька и все вокруг него…
Лёнька решил сходить в туалет. Хотелось не очень, но раз уже проснулся... Всюду мерцали экраны, переливались красные, зелёные и голубые огоньки LED-ов на компьютере, телевизоре, проигрывателях дисков и кассет. Лёньке вдруг почему-то вспомнились фантастические фильмы пятидесятых-шестидесятых годов с этими вот экранами и переливающимися огоньками. Фантазия прошлых лет превратилась теперь для них в кошмарную реальность… Лёнька верил, что во сне душа покидает тело и свободно путешествует во времени и пространстве. Причём, не только лишь в нашем трёхмерном пространстве, а посещает пятое, девятое, девятнадцатое, сотое измерения, в одном из которых находится «тот свет». И там встречается с душами умерших. Вот как они являются нам во сне. Иногда душа не успевает вовремя, по той или иной причине вернуться в тело и тогда человека находят утром мёртвым и никакое вскрытие не в состоянии определить причину смерти. Лёнька поделился однажды этими мыслями со своей учёной дочерью. Та, вместо того, чтобы назвать это чушью и бреднями, задумалась. «А знаешь, может ты и прав. Я сама таких не один раз резала. Всё здоровое- и всё же он мёртв...» Так что в этом удивительного, если его, лёнькина, душа слетала во сне на какие-то там три тыщи лет вперёд… Они с Витой были сейчас в Лафлине. Марго давным-давно переписала на них домик и они нередко наезжали туда, дабы переменить обстановку, отдохнуть от текучки и монотоной однообразной жизни. Они уже объездили всю Аризону. Для тех, кто не знает, эта страна представляеся суровой и безжизненой пустыней с невыносимой жарой летом и холодной зимой. В какой-то степени так оно и было, но повыше в горах климат уже не был таким уже суровым, росли деревья, текли речки. Там же и находились красивые городки Прескот, Сидона, Котонвуд или аризонский Цфат- Джером. Особено любили они городок Флагстаф, где нередко оставались на ночь в какой-нибудь из местных гостиниц. Вот и сейчас, у Лёньки образовалось окно в летних курсах, а Вита просто взяла себе пять дней (ведь она была полная хозяйка в своей конторе) и они прикатили сюда. Было жарковато, но сухой здешний воздух как-то позволял переносить жару легче, чем у них, в Калифорнии.
Да, жизнь была почти совсем прожита, но будущее у них обоих было совсем безоблачным и обеспеченым. После выхода на пенсию Лёнька с Витой будут иметь более пяти тысяч в месяц и это при полностью выплаченом доме. Можно будет и попутешествовать. Посмотреть Китай и Тайланд, побывать в Швеции, Норвегии, Дании, Финляндии. Всю Америку изъездить вдоль и поперёк. Тут тоже есть что посмотреть. Ладно, доживём - увидим. Дети не только материально обеспечены, но и их будущее тоже не будет омрачено ничем. Внуков вот только нет, ну чтож, ещё не поздно, может будут. И не такое бывало. Можно надеятся. Лёнька спустил воду и с едва раскрытыми глазами поплёлся обратно в спальню. Но уснуть сразу же как-то у него не получилось. Лёнька ворочался, может вздыхал тяжело и Вита, давно уже утратившая свою редкую способность спать мёртвым сном, что бы вокруг ни происходило, тут же проснулась. «Что с тобой? Тебе тут надоело? Тогда, если хочешь, завтра поедем домой?» «Домой? Куда домой? Зачем домой? Ведь там,
где ты, там и дом мой».
ТАМ ГДЕ ТЫ, ТАМ И ДОМ МОЙ.
(ТРИЛОГИЯ о ЛЁНЬКЕ.)
ПРИМЕЧАНИЯ
и
ПЕРЕВОДЫ с АНГЛИЙСКОГО
КНИГА ВТОРАЯ
МИСТЕР СУН ХУН ЧАН
К стр. 42.–В чём дело!? Почему Вы остановились прямо в линии?
-Мне надо было повернуть налево в эту улицу. Здесь нет линии левого
поворота, как видите.
-Правильно! Но не было и встречного движения. Почему же Вы стали?
-Я вот взял, да и остановился. ОК?
Sucker (буквально сосунок)- человек, позволяющий себя неоднократно
надувать, обманывать, проводить вокруг пальца.
К стр. 43 -Давайте вызовём полицию.
-Зачем? Ведь никаких повреждений нет.
-Давайте вызовем полицию.
К стр. 65. bloody (буквально кроваый) - модное выражение в современой Англии,
означающщее нечто неважное, досадное, незначительное.
К стр. 76. «Извините нас, но нам надо наши визы»,
К стр. 78 «Извините меня, пожалуйста. Можем ли мы сесть здесь?»
«Привет, Петер! Похоже на то, Я нашла более-не-менее приличное место
поесть. Пошли!»
«Приятно было увидится с Вами и Вашим мужем».
«Будьте здоровы» (буквально: «Позаботьтесь о себе».)
К стр. 93 Это можно перевести как «Беженцы, для которых сделано исключнеие».
К стр 94. «Где здесь главпочтамт?» «Идите по этой улице два квартала. Повернёте
направо и прйдёте ещё два квартала. Потом повернёте налево и следуйте
по этой улице, пока не увидите главпочтамт справа от себя». «Большое
спасибо».
«Ало! Могу ли я позвонить в США коллест?» (Коллест - это когда тот,
кому звонят, оплачивает стоимость этого звонка. А посему, всегда в
таком случае, телефонистка спрашивает согласие абонента.) «Примите
ли Вы звонок в коллект из Вены». «Да, да, пожалуйста».
К стр 97. «О чём это?» «Позвонили и сказали, что такая-то коммунистка». «Ну и
что ты собираешься сделать?» «Просто проигнорирую».
К стр 104. «Мы ищем кавартиры для двух семей. В одной пять человек, в другой
три….» «Вы одеситы?» «Нет, нет, нет! На самом деле, её мать жила
здесь Её звали Маргарита». «Как же помню. Но, к сожалению у меня
сейчас нет свободных квартир.Попробуйте здесь. У неё может быть».
К стр 109. (Это не моя вина, что вы не понимаете, о чём я говорю)
«Я был инженером».
К стр. 115. «Вы говорите в совершенстве».
«Что за врачи в Вашей стране?» «Я не знаю, врачи, как врачи».
«У этого человека совсем нет почек и ему осталось жить день.
Как они позволили ему поехать в чужую страну, лишь для того,
чтобы умереть там? Какой смысл в этом всём?»
К стр. 118. «Междунарожный оператор. Чем могу быть полезной?» «Я бы
хотел позвонить в СССР... Россию». «Минуточку» «Оператор.
Чем могу быть полезной?» «Я бы хотел позвонить…»
«Осталась одна минута».
К стр. 119. «Дамы с маленькими детьми могут подняться наверх». «Вы, вы и вы».
«Можете взять и остальных детей тоже».
К стр. 120 «Крепкие напитки также возможны».
«Какие крепкие напитки у вас есть?» «Брэнди, водка, виски, грапа…»
«Что такое грапа?» «О, это крепкий итальянский напиток! Минуточку».
«Сколько?» «Ничего. Вы ведь просто пробуете».
«Можем ли мы попробовать виски?» «Конечно же можете!»
«Как насчёт бранди?» «Мы уже пробовали». «Вы не пробовали этого».
Тут надо отметить, что слово “liqueur” означает «ликёр», в то время как
“liquor” (читается «ликер») - крепкие напитки. Грапа- крепкий напиток,
получаемый перегонкой заброженых отжимок винограда (то же что и
ракия в Болгарии и бывшей Югославии).
«Ваш день рождения?” “Пятнадцатого ноября 1944».
К стр. 125 «Вы можете начать завтра, если хотите. Миша объяснит специфику».
К стр. 128. «В первую очередь Вам нужен автомобиль. Он у Вас есть?» «Пока нет».
«Вы можете водить автомобиль «с ручкой?» «Да, могу». «Чудесненько!
Я знаю пару, которая слишком стара,чтобы водить астомобиль с ручкой.
И они хотячт от него избавиться. Я могу это устроить. Какой у Вас
номер телефона?»
В английском языке местоимение “you” означает только “Вы,” как в
в единственом, так и во множественом числе. Слово «Ты» (Thу)
употребляется только в обращении к Богу.
«Леонард? Меня звать Джуди Каплан. Барбара сказала мне, что Вам
нужен автомобиль. Видите ли, мы можем предложить таковой за пять
сотен. Приходите к четырём часам. Возьмите свою чудесную жену и
детей с собой. Вот адрес…»
К стр. 129. «Это так называемая «Розовая бумага». Пойдёте с ней в ДМВ и
зарегистрируете машину на своё имя».
«Едьте осторожно» (Обычное напуствие при передаче машины).
К стр. 131. «Вы великолепны! Вот моя карточка. Если Вам понадобиться, я
сделаю всё возможное для Вас».
К стр. 132 «О, Эндрью. Привет! Чем могу быть полезной?» «Нам всем нужна
страховка»
«Очень хорошо, я посмотрю, что могу для вас сделать».
«Слушайте, а не хотели бы Вы у меня работать?» «Я?» «Да, Вы». «Но
я же не знаю английского». «Ничего, выучите». «Я не могу ездить на
работу, потому что у меня нет страховки». «О, дорогая, это мы сейчас
уладим».
«Если вы согласитесь на восемь сотен дедактибл, то я могу сделать
вашу годовую выплату в тысячу двести. Дедактибл означает, что
если что-то случиться, то вам придётся заплатить восемь сотен из
вашего кармана. Иначе годовая плата будет очень высока. Поверьте
мне, это всё, что я могу сделать».
К стр. 133. «Я хочу быть учительницей. Что я должна для этого сделать?»
«Вы до сих пор нуждаетесь в работе?» «Да, а что?» «Тут у меня есть
друг из Бостона. У него какая-то компания. Чтоб быть честной, я
понятия не имею, что он там делает. Но он хочет поговорить с Вами.
Вот телефон».
«Дайте мне пятнадцать центов!»
К стр. 134. «Мне надо пятьдесят центов, не пятнадцать».
«Я Леонард Вертицкий. Мистер Ховард велел мне придти в час».
«Я скажу ему, что Вы здесь. Присаживайтесь.»
«Что мы в основном делаем здесь - это металлоконструкции. Рамы,
стеллажи, фермы, люки - всё,на что удаётся получить заказ. Вам это
знакомо?» «Это то, чем я занимаюсь после коледжа. И я могу это
лучше, чем любой американский инженер». «Неплохо! Ну чтож. Дам
Вам возможность показать себя. Вы можете начать в понедельник?»
К стр. 135. «Слушай, дочечка. Я не знаю никакого английского, я не говорю по
английски. Говори со мной только по русски».
«Я не люблю молока, ты знаешь. Дай мне лучше апельсинового сока».
К стр. 136. «Что вы делаете!? Здесь какая-то ошибка!» «Никакой ошибки нет, сэр.
Вы Леонард Вертицкий? Это ваш адрес?» «Да, да странно всё это».
К стр. 137. «Позвони им и спроси до которого часа они работают».
К стр. 139. «Да, такие у нас есть». «Можно посмотреть?» «А чем она стреляет?».
«О, 22 короткие, длинные - у нас таких сейчас нет - и 22 длиные
винтовочные» (Устаревший патрон 22 длинный давно не выпускается).
«ОК, я это покупаю и пару пачек вот этих». «На Вашем месте, я бы
купила целый блок (его называют brick - кирпич). Так дешевле». «ОК».
К стр. 140 «Тир для публики» (Сейчас таких в густо заселёных местах больше нет).
«Вы когда-нибудь здесь были?” «Нет, сэр… я первый раз» «Вы должны
иметь защиту для глаз и слуха».
К стр. 143. «Вы русские?» «Да». «Значит вы те люди, что мне надо».
К стр. 153. «Кого я должна слушать, Вас или её?» «Как тебя звать?» «Какое
имя.! Ты любишь играть на пианино?» «Так давай!»
К стр. 154. «Кто научил тебя?» «Никто, просто я услышала у бабушки по радио и
мне понравилось». «Ты можешь это повторить?» «Ты можешь читать
ноты?» «Это слишком легко и мне не нравиться». «Это мне нравится».
«Достаточно! А ты можешь читать вообще, слова фразы, текст?» «Что
написано здесь?» «Коцерт для скрипки с оркестром Фа-минор». «Вы
можете приводить её два раза в неделю, нет три раза в неделю, начиная
завтра в десять». «Сколька я должна Вым заплатить?» «Ничего! Вы
должны со мной согласиться, такие феномены встречаются не каждый
день. Я ещё сама не знаю, что из этого всего выйдет. Давайте ка лучше
сначала разберёмся, а потом обсудим остальное».
К стр. 155. «Можно поговорить с Виолетой?» «ОК, я буду там».
К стр. 156. «Вы, должно быть виолетины родители. Я не имела чести с вами
познакомиться. Я ментор вашей дочери. Меня зовут....»
«Извините за глупый вопрос, но Вы ли та самая…» «Ваша дочь
необыкновена талантлива и она заслуживает лучшего учителя,
какой только возможен. Между прочим вы можете сесть здесь».
«Я хочу представить вам мою новейшую студентку Виолету
Вертицкую».
«Пожалуста, вы можете попросить её сыграть что вам угодно.
Но помните, она всего-навсего лишь ребёнок и через минуту-две
дайте, пожалуйста знать, если вам этого достаточно».
«Я сочинил это только сегодня. Может эта удивительная Ваша
ученица сыграть это для меня?»
«Я даже не мог и подумать, что это можно сыграть таким образом.
Браво!»
«Что нибудь ещё?» «Тогда позвольте мне завершить это мероприятие.
А теперь разрешите мне представить вам родителей моей студентки.
Приветствуем мистера и мисис Леонарда и Витольду Вертицких..»
К стр. 157. «Благодарю вас за ваше время и внимание. Это былао честью играть
для вас.»
«Вы приглашены на обед. Поехали».
«Не беспокойтесь о ценах. Заказывайте всё, что вам хочется».
К стр. 159. «Она что не разговаривает?» «По настоящему умные люди много не
говорят. Она разговаривает когда ей надо и не больше».
К стр. 165. «Будущий посетитель на всю жизнь»
«Слушай, Леонард, похоже, у твоей дочери талант».
«Моя дочь - сержант в нашем департаменте полиции. Она инструктор
по стрельбе. Я скажу ей сегодня, а вы позвоните ей завтра. Может
она что-то об этом знает».
К стр. 166. «Возьмите это. Я опасаюсь, у моего сына мозги не в полном порядке.
Я боюсь. Что-нибудь ужасное может произойти. Я давно этим не
пользовался и не уверен, работает ли оно. Но Вы механик и Вы
разберётесь».
«Да, мистер Вертицкий, ваша дочурка несомнено имеет талант для
стрельбы. Я учу людей стрелять, но я не тренер. В конце-концов я
найду вам такого. Но пока она должна себя показать. И самым лучшим
образом это можно сделать, участвуя в различного рода турнирах и
соревнованиях. Давайте начнём с нашего полицейского. Я приглашу
её в качестве гостя-стрелка».
К стр. 167. «Просим прощения за задержку, но сегодня произошло нечто
необычное. Юнная лэди, Лидия Вертицкая забрала оба титула. Ей
всего восмь лет и она не можнт состоять ни в одном из департаментов-
хотя было бы неплохо, если подростя она присоединится к нам - так
что у нас были некоторые затруднения. Посовещавшись, мы рашили
наградить мисс Лидию пистолетом Смит и Весоон модели 41 в
калибре 22. Добро пожаловать, Лидия!»
К стр. 169. «Я хотел бы его купить, если Вы дадите мне какую-то скидку. Я ведь
должен купить магазин, Вы понимаете». «Хорошо. Двести тридцать-
это всё, что я могу для вас сделать». «Ладно, я беру. Вы примите мой
чек?» «Я возьму, но если он окажется необеспеченым, то я зашлю Вас
в Сибирь».
К стр. 174. «Привет Леонард! Что я могу для Вас сделать?» «Мне ужасно неловко
Вас беспокоить, но моя дочурка хочет стрелять». «Да, это немножко
страно. Но что тут особеного? Одни собирают марки, другие играют в
в гольф, а она хочет стрелять. Дайте ей». «А как насчёт её слуха. Это
ведь может его повредить». «Понимаете, молодой человек, слух
музыкальный и общий - это две разные вещи. И ну, конечно же, слух
надо оберегать. Я не знаю слишком много про срельбу, но я верю,
существуют какие-то средства для защиты слуха. Вот и пользуйтесь».
К стр. 183. «А вы знаете что? Вам следуют какие-то деньги.» «За что?» «Вы ко
мне прислали массу людей и вам следует некоторый процент от моего
заработка». «Слушайте, Вы лучше вычтите это из севиных и зининых
комиссионных» «Ну чтож, у тебя доброе сердце. А знаете, что я сделаю?
Я не возьму с них своих комиссионных вообще. Они молодая, тяжело
работающая пара. Пусть живут в своём доме».
К стр. 184. «Одну минуточку. Я Вас знаю. Вы Лидия, чемпион по стрельбе». «Так
точно, сэр». «И Вас я тоже видел, мэм. Вы знаете что? Поменяйтесь
местами. Немедлено! И больше так не делайте. Вы подвергаете себя и
Вашу дочь опасности».
К стр. 191. «Слушайте, они собираются показать маленькую русскую девочку по
28-му каналу. Не хотели бы посмотреть?»
«Я люблю классическую музыку и я очень гордюсь виолетиными
достижениями. Но она всё же моя маленькая дочечка». «Я горжусь ею
тоже, но меня беспокоит, что она совсем лишина своего детства».
«Да, она великий пианист, но также она к принадлежит нашей семье».
«Моя сестра- класс». «Нам нравится играть вместе».
К стр. 192. «Она одна из моих лучших студентов».
К стр. 196. «Охотничьи лицензии здесь». В США лицензии на охоту продаются
каждому, кто находится в стране легально и прошёл курсы, описаные
на этой странице. Принадлежности к каким-бы-то-ни-было обществам
или клубам не требуется. Право на охоту ничего общего не имеет с
правом людей на владение оружием, хотя само оружие и боеприпасы,
которые можно использовать для охоты жестко регламентируются.
«Вы смогди бы это сделать?» «Я попробую».
«Потрясающе! Из Вас получится великий стрелок!» «Я и есть».
«Всегда поступайте так, как эта юнная лэди. Прежде чем передать
оружие кому-то или взять его, проверяйте, заряжено оно или нет».
«Выстрелить или не выстрелить».
К стр.199. «Вы бы хотели это видить?» «Если возможно». «Всё возможно,
юнная лэди!»
«Слушайте, юнная лэди, Вас зовут Виолета, не так ли?» «Да, а что?»
«И Вы великая пианистка?» «Я не знаю насчёт великой, но, да, я
пианистка». «Я видила Вас по ТВ. А это Ваша старшая сестричка?»
«Да, действительно, она моя сестра». «Вы знаете что? У меня есть
скидка для служащих и я передам её Вашей сестре. Но и это ещё не
всё» «Двести пятьдесят за обе. Поверьте мне, лучше и быть не может»
“Yong lady” исключительно вежливое обращение к девочке в США.
Чаще всего к ним обращаются просто «Мэм», сокращённое «мадам»,
что есть извращение. Обращение «Мисс» в США используется крайне
редко и то, только лишь в официальной переписке. Ну чтож, в чужой
монастырь...
К стр.200. «Смотрите, будьте осторожны и не потеряйте это».
«Я сейчас вернусь». «Вам повезло, молодой человек».
К стр.201.«Вообще-то говоря, вы не должны заходить сюда, одетые таким образом.
Ну да ладно, сейчас дневное время. Но запомните, в следующий раз вам
следует быть одетым должным образом».
«Вы родители этой маленькой еврейской девочки? У меня к вам есть
предлоложение. Вы перебираетесь в Лас Вегас. И получаете огромный
красивый дом здесь. И я обещаю, вам не придёться больше работать ни
одного дня в вашей жизни. А когда юнная лэди вырастёт, она сможет
купить себе поместье. Подумайте над этим».
К стр.202. «Сколько мы вам должны за исполнение мисс Виолеты?» «Что?... Это
мы должны вам заплатить за возможность для неё порепетировать».
«Слушайте, вы, как я вижу, простые люди из Калифонии и вы даже
понятия не имеете, какие важные люди могут быть здесь. И игра мисс
Виолеты принесла им массу удовольствия». «Нет, нет, нет, это
Невозможно!» «Таким образом вы отказываетесь получить плату?»
«Да». «Очень хорошо! Но тогда вы не платите за еду тоже».
К стр. 212. «…придави спуск».
К стр. 213. «Как дела?» «Да есть немного». «Больше нет?» «Больше нет».
«Я кормлю вас ланчем».
К стр. 216. «У Вас есть опыт работы на таких машинах?» «Нет». «Минуточку!»
«Я Вас, кажется, где-то видел, но не могу вспомнить где. Есть! У
Вас есть маленькая дочь, великий музыкант?» «Да». «Скажите мне,
чем Вы занимаетесь». «Пректирую стальконструкции, сварные сборки.
А до этого был технологом по сварке в производстве, в основном,
рам и других сборок...» «Вы знаете что? Я могу дать Вам два часа в
в неделю для начала по этому предмету. А там посмотрим, что из
этого всего получиться».
К стр.217. «Это, конечно, Ваше дело, но на Вашем месте, я бы рассмотрел
вопрос о внесении некоторых изменений».
«Стальные конструкции. Проектирование и сварка. Профессор
Леонард Вертицкий под редакцией Била Лоу». «Ну и как Вам это
нравиться?»
Сокращение штатов.
К стр. 218. «Могу я поговорить с Бенджи?»
К стр. 219. «Чемпион по стрельбе». «Эта бешеная русская».
Оружие используется в большинстве преступлений.
Оружие опасно и поэтому
Всё оружие следует запреить.
Чёрные совершают большинство преступлений.
Чёрные опасны и поэтому
Всех чёрных следует запретить.
«Это Ваше мнение, не так ли?»
«Ты расистка!» «Я нет. Я сама полуеврейка. Я просто не
боюсь сказать правду, которую все знают: король был голый».
«Вы отстранены от занятий!»
К стр. 220. «Что моя дочь сделала?» «Она оскорбила словами другую ученицу».
«Она не сделала ничего подобного! Она просто спокойно выразила
своё мнение по данному предмету. Это не её вина, что черные
совершают все преступления. И Лидия никаким образом не оскорбляла
Салли персонально. Салли это сделала». «Смотрите! Любой спор надо
разрешать мирным, цивилизованым.образом. Если Салли несогласна с
нашей дочерью, то пусть принесёт Типовой Отчёт по Преступлениям
и другую статистику.и докажет, что чёрные находяться на первом
месте по числу выпускников колледжей, ведущих учёных, успешных
предпринимателей и на последнем месте по числу совершаемых ими
преступлений, бросивших школу и малолетних матерей. Моя дочь
очень разумная юнная лэди, она признает свою неправоту и тогда
извиниться».
К стр. 222. Уважаемый мистер Вертицкий:
До нашего сведения было доведено, что Вы учавствовали в дорожном
проишествии, другим участником которого был мистер Джеймс Чан.
Как Вы намерены платить за причинёный ущерб:
Наличными
У Вас внесен залог
Ваше страховка займётся этим.
Если у Вас есть вопросы, не стесняйтесь звонить по телефону
Искренне (Ваша)
Стефани Догерти.
-Можно поговорить со Стефани?
-Это Стефани.
-Меня звать Леонард Вертицкий. Я только что получил письмо от Вас
насчёт инцидента с мистером Чаном. Могу ли я поговорить с Вашим
начальником?
-Зачем Вам говорить с моим начальником?
-Потому, что Вы не знаете, как делать свою работу. Вы можете задать
мне вопросы насчёт подробностей инцидента, но Вы не имеете права
слать мне угрожающие и унизительные письма, как это. Вы должны
вести переговоры с моей страховкой.
-Но мистер Чан сказал, что он не знает, какая у Вас страховка.
-Смотрите, мне наплевать, что мистер Чан сказал Вам. Он может
говорить, что ему заблагорассудиться. Вы здесь для того, чтобы
определить, что есть на самом деле. И вы самым жалким образом этого
не смогли сделать. Вот почему я хочу говорить с Вашим начальником.
-Я её не позову.
-Очень хорошо. Тогда я напишу письмо президенту Вашей компании и
спрошу его или её, какая польза от Вашего пребывания в офисе
этой компании. Если они не знают, то я тогда буду вынужден рассказать
моему адвокату о вашей странной методе ведения бизнеса. Или... О, я
понимаю, Вы в заговоре с мистером Чаном…
-В каком заговоре!?
-Обмануть страховку.
-Один момент. Подождите.
К стр. 223. –Это Кати. Могу ли я чем-нибудь Вам помочь?
-Да, пожалуйста. Я получил письмо от одного их ваших агентов. Она
не должна была присылать мне такие письма.
-Вы можете объяснить мне что произошло?
-Вот в том-то всё и дело. Произошло незначительное столкновение с
мистером Чаном. При этом не было никаких травм, ни материального
ущерба. Вы читали полицейский протокол?
-Какой протокол?
-Дал ли Вам мистер Чан номер дела.
-Нет, не дал.
- -Значит он «забыл». Это между прочим был мистер Чан, кто настаивал
на вызове полиции, хотя никакого ущерба не было. Ну ладно, а как
насчёт моей страховки.
-Мистер Чан сказал, что Вы не сказали ему, какая у Вас страховка.
-Скажите мне пожалуйста, а не кажется Вам это чуть-чуть странным,
что я дал ему свой адрес и телефон, но не дал ему своей страховки?
А, я понимаю, он это тоже «забыл».
-Да, пожалуй, так и есть. И какая всё-таки Ваша страховка?
-Я дико извиняюсь, но об этом Вы должны спросить самого мистера
Чана. Уж он знает это очень даже хорошо.
-Как Вы знаете?
-Потому как он умудрился получить с моей страховки 635 долларов и
50 центов. И, конечно же, он «забыл» это вам сказать тоже.
-Хорошо, хорошо. Можете Вы мне дать хотябы номер дела?
-Это я могу.
К стр.224. К кому это может иметь отношение:
17 сентября 1987 года у меня произошло незначительное
столкновение. При этом не было ни повреждений, ни материального
ущерба, согласно полицейскому протоколу, дело номер...
Тем не менее, другая сторона, мистер Чан,… умудрился получить с
моей страховки 635 долларов и 50 центов. Повидимому, это не
устраивает мистера Чана и он взялся за меня… Это типичный случай
обмана страховки. Смотриться это так: мистер Чан обратился к
«дружественому» механику и тот сделал ему смету на устранение
несуществующего ущерба. Затем «дружественый» врач выписал счёт
за лечение несуществующих повреждений и всё в таком духе..Из-за
таких вот обманов мы платим так много за нашу страховку.
Прошу Вас, расследуйте этот случай.
К стр. 225. «Вы мистер Вертицкий?» «Да, я. Чем могу быть полезным?» «У Вас
недавно произошло столкновение». «Да». «Можете описать, как это
случилось?» «А что было потом?» «Я было совсем забыл об этом, как
вдруг это письмо…» «Какое письмо?» «Подождите секунду, оно где-то
есть» «Что Вы предприняли после этого?» «Я позвонил по этому номеру
сказал даме, что она не должна была присылать мне письма, такие как
это. И я ничего не должен платить из своего кармана. Для этого у меня
и существует страховка. Она должна обращаться к моей страховке».
«И что произошло потом?» «А ничего не произошло. Я никогда больше
ничего не слышал ни от мистера Чана ни от его страховки».
«Мистер Вертицкий, этот автомобиль до сих пор у Вас?» «Да, а что?»
«Могли бы мы его видеть?» «Конечно, а почему бы и нет».
«Мистер Вертицкий, мы верим, что Вы говорите правду. Благодарим
за Ваше время».
К стр. 227. «Привет Валерий!» «Привет Лэри!» «Вы, должно быть, Леонард, я Лэри.
Рад Вас видеть». «Рад Вас видеть».
«Это чудесный маленький пистолетик. Почти новый: я выстрелил не
более 50-ти зарядов из него. Причина, по которой я избавляюсь от
него не в том, что он плохой, а потому, что у меня другие планы».
Название пистолетика «Кольт Правительственый» произошла от
намерения Кольта продать указаный пистолетик государству для
вооружения генералов и других военослужащих, не участвующих
непосредствено в боевых действиях. Но армия пистолетиком не
заинтересовалась и весь почти выпуск был продан населению.
К стр. 229. Убит китайский бизнесмен.
Владелец небольшого оптового бизнеса был обнаружен своей женой
убитым в своём бизнесе по адресу 17673 Маунт Вилсон во вторник
вечером. Джеймс Чан сказал своей жене Сильвии ранее, в этот день,
что у него деловая встреча в 6 часов и он придёт домой поздно. Когда
он не явился к 8-ми часам, Сильвия забеспокоилсь и позвонила ему. Не
получив никакого ответа, она приехала на место и обнаружила
автомобиль мужа, запаркованый у входа в бизнес, а его самого - внутри
за своим столом, мертвым от единственого выстрела в голову. Мистер
Чан был убит выстрелом в затылок из пистолета малого калибра. Не
было никаких следов взлома или борьбы. Не было также, согласно
мисис Чан ничего взято ни из заведения, ни из карманов мистера Чана.
. В момент убийства все соседние бизнесы были закрыты и никто
ничего не видел и не слышал. В настоящее время полиция никого не
не подозревает и не знает мотива для убийства. Каждого, кто может
сообщить что-либо об этом деле, просим позвонить…
К стр. 230. Деринжером (в честь замечательного филадельфийского оружейника
Генри Дерижера, выпускавшего карманные капсюльные пистолеты
высочайшего качества) в США называют малогабаритные одно/двух
ствольные пистолетики-переломки, очень плоские.
КНИГА ТРЕТЬЯ.
К СВОИМ КОРНЯМ.
К стр. 235. «Доктор Вертицки, пожалуйста, зайдите в палату 715. Доктор Вертицки
715». (В США в многоэтажных зданиях номер квартиры, палаты,
конторы состоит из номера этажа + номер помещения. В данном случае
это палата 15 на 7-м этаже.)
«О Лидия. Я рад, что Вы пришли. Поговорите с ней и дайте мне знать,
что происходит».
К стр. 236. «Вы как хотите, но на Вашем месте, я бы назначила ей эндоскопию. Я
лично не думаю, что сердце могло бы вызвать у ней столь неприятные
ощущения». «Есть, товарищ генерал! Я сделаю всё, как Вы скажите».
«Позвоните мне после процедуры».
Эндоскопия- диагностическая процедкра, при которой в пищевод вводят
зонд с цифровой (digital, для тех, кто русского не знает) видиокамерой
огромной разрешающей способности. Врач может видить все как есть
своими глазами. Через этот зонд можно брать ткани на биопсию и даже
производить операции. Также обследуются горло, прямая кишка, а также
влагалище.
К стр. 237. Проснись!
Что произойдёт раньше.
К стр. 241. Лучше пребывать в безопасности, чем потом сожалеть.
К стр. 245. Буквально «Герметический». То есть со 100%-ным шансом на успех.
К стр. 252. –Да, пожалуйста. Я бы хотела узнать как обстоят дела…
-Мы ничего не получали.
-Как это так! Мы посылали письма и факсы миллион раз.
-Мы ничего не получали.
-Могу ли я поговорить с кем-нибудь, кто является американским
гражданином?
-Зачем? Я здесь для того, чтобы решать все вопросы.
-Мэм, я Вам не доверяю.Я хочу поговорить с таким же, как я
американским гражданином.
Я никого не собираюсь звать!
-Тогда я позвоню в Госдепартамент и спрошу их, что вы тут делаете и
что случилось с нашей корреспонденцией.
-Одну минуточку.
«Пишите правильный адрес».
Справедливости ради, следует заметить, что точно такое же происходит
не только в бывших республиках бывшего Советского Союза, но и во
многих других местах, в частности в азиатских странах.
К стр. 259. Чуточку страно.
«Ваша дочь великолепна».
К стр. 264. «О, новый посетитель». «Нет, Линда. Это мой дедушка. Он только вчера
приехал из России. Его звать Трофим». «Что за чудесное имя! Линда».
«Какова жизнь в сегодняшней России?» «Пока нелёгкая, но лёд тронулся
и в какие-нибудь двадцать пять-тридцать лет там будет порядок.”
К стр. 266. «Желаем вам доехать до вашего места целым».
«К казино»
«Регистратура отеля»
Буквально развитого возраста. Так в США иногда вежливо называют
пожилых людей и стариков.
К стр. 267. «Куда вы бы пошли?»
То есть, прогулка вдоль реки.
К стр. 268. Доброе утро. Чем мы можем быть вам полезными? «Да мы так, просто
интересуемся недвижимостью и ценами» «Значит вы попали куда надо».
«Давайте-ка поедем и посмотрим всё сами, а потом и поговорим. Думаю,
вам всем в моём автомобиле не разместиться. Следуйте за мной».
К стр. 269. «Мне нравится вот этот и я серьозно намерена его купить. Сколько?»
«Девяносто». «Поехали назад и я сделаю предложение». «Только будьте
разумны. Я сама из Калифорнии и знаю, что там творится». «Восемьдесят
пять хватит?» «Восемьдесят шесть». «Договорились».
«Как долго вы собираетесь здесь находиться?» «Мы сами ещё не решили».
«Дело может закончиться за пару дней. Где вы стоите?» «Во Фламинго».
«Вы знаете что? У меня есть пара бесплатных номеров в Риверсайде. Вы
можете пробыть там, пока всё не закончиться. Кроме того могу вам дать
купон на бесплатный обед в Риверэдж. Неплхо, не так ли?»
К стр. 277. «Я слышал(а), что Ваша другая дочь- какой-то чемпион по стрельбе…»
«Я против оружия, я ненавижу оружие, но Вы понимаете…»
К стр. 281. «Коэны, пожадуйста, приготовьтесь к благославлению».
К стр. 282. «Сними свои туфли. Делай то, что делают другие».
«Леонард бен… как имя твоего отца? Юрий».
«Прикоснись здесь, поцелуй свой талес. Теперь здесь. Поцелуй талес».
«Благословен ты Господь, благословенный».
К стр. 286. «Что вы за питаки! Пьёте, пьёте и пьёте, а бутылка всё полная».
«Пусть они придут и поговорим».
К стр. 289. «Мы слышали, что Ваша другая дочь- очень хороший хирург...»
К стр. 290. «Ваша дочь Лидия знаменитый хирург, не так ли?» «Да, моя дочь-
хирург, не уверен, насколько знаменитый». «У меня недавно нашли рак
прямой кишки и я хочу, чтобы она делала мне операцию».
«Ваша дочь просто замечательна. Через пару дней я опять был на ногах.
Ни боли, ничего».
К стр. 291.»А вы знаете, кто я?» «Конечно, наш брат-еврей!» «Это абсолютно
правильно. Но я спрашиваю, вы знаете, что я делаю, чтобы жить?»
«Какая разница!» «Нет, разница есть. Я начальник вашей местной
полиции!»
«Есть что-нибудь, чтобы я мог сделать для Вас и Вашего отца, доктор
Лидия? Скажите мене пожалуйста». «Я не знаю. Похоже, у меня есть всё,
кроме времени наслаждаться этим. Постойте, я, кажется знаю что. Чего я
не знаю, сможете ли Вы сделать это» «И что это?» «Я попрошу то, что Вы
не сможете сделать: сделайти мне и моему отцу разрешение на ношение».
«Вы знаете что? Да, действительно, это будет трудно, но не невозможно,
как Вы думаете. Всё что надо, это веская причина. Для Вас это легко: Вы
работаете день и ночь и этого одного будет достаточно. Но для Вашего
отца… У Вас есть веская причина, Леонард?» «Нет, у меня нет. Какая ещё
«веская причина» у меня может быть? О, стойте. Кажется у меня есть».
(Речь идёт о разрешении на ношение пистолета. Хотя в Калифорнии не
требуется специального разрешения на покупку самого оружия, но для
разрешения на его ношение необходимо обращаться к шерифу (см техт)
или начальнику местной полиции. (А те «спешат и падают» его дать…)
«Почему Вы не откликнулись?» «Потому что считал это бесполезным. Всё
равно вы знаете лучше. Или обязаны знать». «Вы неправы! Любая
информация, какой бы незначительной она Вам ни казалась, может
оказаться решающей. Я удивляюсь, как правильно Вы представили себе
действительную картину произошедшего. В целом это так. Но не совсем.
Мы знаем, кто был убийца и кто заказал мистера Чана. Мы просто не можем
собрать достаточно свидетельтв для обвинения». «Вы поймали убийцу?»
“Нет. Но, как я сказал, мы знаем кто он. Его зовут... извините, но я не имею
права разгласить эту информацию. Да и его имя не имеет для Вас никакого
значения. Он обыкновеный палач мафии».
«Вы смогли бы опознать тех, кто нанёс Вам визит?» «Конечно! Это были
довольно-таки типы».
К стр. 303. Мазок из влагалища - проверка на рак шейки матки.
К стр. 304. «У меня две новости для Вас, хорошая и плохая. Плохая: у Вас да рак
шейки матки. Хорошая - мы поймали его во-время, благодаря Вашей
замечательной подруге Лидии».
К стр. 312. «Доктор Лидия на операции. Такой ужасный несчастный случай! Такой
ужасный…»
«Не беспокотесь. Она не раз делала чудеса».
«Крепитесь, молодой человек. Мы сделали всё, что только было
человечески возможным».
«Как тебя зовут?» «Меня зовут Тайлор. Я...» «Какое хорошее имя».
«Где моя мама? Я хочу её видеть. Сейчас!» «Моё дорогое дитя, ты
не можешь увидить свою маму. Она сейчас в раю с Господом. Он
позаботится о ней наилучшим образом. А ты должна позабоиться о
своём папе».
К стр. 313. «Код «голубой» комната 923». «Голубой» код означает остановку
сердца у взрослого. “Code White” (белый) - у ребёнка.
«Они должны скоро прибыть за ней». «Кто они?» «Ну эти из морчюри.
Катия дала нам номер куда позвонить…» «В случае чего.»
Морчюри (Mortuary) - похоронный дом, устраивающий похороны. Там
же хранится тело в специальном холодильнике.
«Я, Эдвард Шапиро, повереный в законе, уполномочен объявить волю
покойной Екатерины Фомин, составленую…»
К стр. 330. «Не беспокойтесь! Ваши карточки принимаются в любом другом месте.
Четырёхсот шекелей на брата вам вполне хватит.Я возьму их для вас, а
вы отдадите мне доллары».
К стр. 337. «Спасибо». «О, Вы говорите по английски!» «Конечно же я говорю по
английски: ведь я живу в Америке».
К стр. 350. «Мне его очень жаль, но если бы он, хотябы, хоть что-нибудь для себя
сделал, Надавил на тормоза, попытался объехать...» «Да Вы об этом не
беспокойтесь. Это ничего...»
К стр. 351. Глагол «факать(ся)» - ****ь(ся)- производное от такого же “fuck,” по
английски. Говорят же «жариться», «драть», «харить» и т.д. А я что
рыжий?
К стр. 355. «Я извиняюсь за то, что Вас беспокою, но разрешите подвезти Вас.
домой. Я всё равно еду в этом направлении».
К стр. 359. «Такие вещи да случаются. Не беспокойтесь об этом».
«Как могла она такое сделать мне и папе!? Как могла она. Я ненавижу её!
Я неневижу её!»
К стр. 367. «Пожалуйста помогите! Дедушка упал и не отвечает».
«Он мёртв. Вызывайте коронеров».
В США врачи не скорой помощи не ездят. Для этого существуют так
называемые «парамедики» то есть «полу-медики» - специально для
этого обученый немедицинский персонал, снабжённый приборами и
аппаратурой, необходимыми для диагностики и оказания первой
помощи при тяжких болезнях и ранениях. Служба парамедиков имеется
при каждом мунипальном пожарном отделе. При необходимости они
всегда могут проконсультироваться с врачём закреплёной за ними
ближайшей больницы.
В англосаксонских странах при каждом графстве (каунти) имется где
выборное, где назначаемое должностное лицо, именуемое коронером.
В задачу коронера входит определить умерло ли данное лицо «своей»
смертью или погибло в результате чьего-то злого умысле или преступной
небрежности. Коронер необязательно должен быть патолого-анатомом:
он привлекает таковых к расследованию, если необходимо. Большие
коронерские отделы могут насчитывать сотни служащих, именуемых,
как и в шерифских отделах «помошниками коронера».
К стр.368. «Похоже на то, что что-то Вас сильно беспокоит». «Вы правы».
«Я не знаю, но я абсолюно уверен, что без «помощи» я не получил бы её.
И теперь, что случиться со мной, когда я… Вы знаете.»
«Эта женщина- Ваша нынешняя жена, не так ли?» «Вы правы. После
того, как я получил её такой ценой, я не в состоянии был прогнать её.
Я не могу сказать, что сильно люблю её, но мы живём вместе с тех пор.
Конечно, она ничего об этом не знает». «Слушайте, Леонард. Надеюсь,
Вы осознаёте, что Ваш случай настолько необычен, что я даже не знаю,
что Вам сейчас сказать. Но я еду на любавическую конвенцию в Нью
Йорк на этой неделе. Там встречусь со знающими людьми, настоящими
учеными-иудаистами. Я поговорю с ними, естествено, не называя имён.
И подумаю над этим сам. Но, в данный момент я лично не думаю, чтобы
Ваша ситуация была бы так безнадёжна. Если Вы может быть заметили,
наша еврейская вера широко открыта для искупления последствий греха
путём раскаяния и добрых дел. В самую первую очередь, Вы искренне
сожалеете о том, что случилось с Вашей первой женой и первым мужем
Вашей нынешней жены, а это представляет собой раскаянье. Во-вторых,
Вы верный прихожанин нашей конгрегации и это очень важное доброе
дело, само по себе. Каждый Судный День Вы молите о прощении и, кто
знает, может Господь уже простил Вас. И, как Вы правильно заметили,
Вы ни у кого не просили «помощи» конкретно. Вы предположили. И,
наконец, живя с этой женщиной всё время, вместо того, чтобы прогнать
её, в какой-то степени является искуплением за случившееся. Я дам Вам
знать, когда сам буду готов сказать что-либо».
К стр.369. «…никакого дела с оружием! Мне это не нужно! Возьмите всё!»
“Good Will” (Добрая Воля) - благотворительная организация (одна из),
собирающая от населения вещи, продающая их за бесценок и на выручку
(якобы) помогающая бедным. Как автору этих строк не раз и не два
пришлось убедиться, эта, как и все остальные такого типа организации,
благодетельствуют только своих работников, давая им пожизненую
работу.
Первый набросок этого материала завершён 20-го мая 2009 года.
В городе Вестминстер, Калифорния.
Он получает обозначение «Редакция 0»
Этот материал является полной интеллектуальной собственностью
автора, Владимира Левитина, и не может быть опубликован, скопирован
или ниным способом размножен без письменого согласия автора.
Эпопея наших дней
© Copyright: Володя Левитин, 2017
Свидетельство о публикации №217062201744
Свидетельство о публикации №217062201744
Рецензии
Владимир, это нечто грандиозное.
Я прочитала ещё не всё, но столько деталей, философии, жизни.
В общем, я оставляю всё это себе на прочтение-погружение.
Кимма 15.07.2017 20:49 • Заявить о нарушении
Я прочитала ещё не всё, но столько деталей, философии, жизни.
В общем, я оставляю всё это себе на прочтение-погружение.
Кимма 15.07.2017 20:49 • Заявить о нарушении