На солнце полуденное

–  Глянь-ка, Сашка, что-то не так на этом хуторе, – крутанулся на своем коньке возле замершего с биноклем у глаз Коновалова взводный Попилуха.

Коновалову горный аул тоже не нравился: не то что людей – собак не было видно. Но и следов налета, пожара не отмечалось. А то, что народ тут еще недавно был, комэск не сомневался. Он сам пару недель назад приказал оставить здесь одиннадцать бойцов, среди которых лекарь Титыч с милосердной сестрой Наташей, да двое некрепких казаков для охраны, а остальные – раненые товарищи. Большей же охраны Коновалов выделить не мог, так как последний раз эскадрон пополнялся до штатных 174 сабель перед переброской в Среднюю Азию. А с тех пор уж сколько геройствуют кубанские казаки в вихре гражданской войны, то настигая, то улепетывая, и при этом теряя дорогих товарищей.

–  Да, что-то больно тихо. Слышь, Гришка, бери своих, да беги, глянь!

– Первый взвод! За мной, рысью! – пропел Попилуха, и те, кого он назвал взводом, яростно взбодрили притомившихся коней.

Коновалов проводил взглядом полтора десятка всадников, вздохнул и, было собравшись плюнуть, лишь поелозил пересохшим языком по обломкам зубов. Да пропади ж ты вконец!

–  Садык, давай за ними, переведешь, коли что… Эскадрон, в цепь! Пулеметы на гребень! Да чтоб не выскакивать на яр, бисовы дети!

Солнце выжигало из цепи остатки влаги. Степные коньки сатанели от вынужденного безделья. Казаки, тихо матерясь, следили за эскадронным. Всё может случиться: брызнет свинцовой сечкой, и опять завертится кровавая «орел-решка».

–  Слышишь, командир, в ауле воют! Идут… Наши кого-то гонят.

От аула приближались люди, которых нагайками гнали бойцы Попилухи.

–  Это что они? Стариков гонят? – вытянулся в стременах глазастый Матвей Румянцев. – Точно, стариков. С какими-то арбузами…

Летящий галопом Гришка кричал с привизгом:
–  Зарезали! Заре-езали-и, суки!
Ворвался в пенном бешенстве и заорал, раззявливая в крике и мате заросший рот:
–  Зарезали, Сашка! Всех наших покончили, что баранов! И Наташку тоже, сволота!

Без команды казачья цепь вывалила на взгорок. У подножья склона пали старики, вытянув перед собой на окровавленных руках одиннадцать голов. И крайний, в драном долгополом халате, держал Наташкину голову с всколоченными волосами.

–  Их-ху мать! Попилуха, секи! Всех бородатых – в расход!

–  Командир, стой! Я скажу, скажу я, дай! – рвался к Коновалову Садык.
–  Давай быстрей, кто это – бандиты? Кто резал? Шибче, Садык, душу выну!
– Командир! Старики-дехкане. Темные люди, они всего боялись. Ты ушел, аскеров с бабой бросил, людей у тебя мало. Они боялись… Придут басмачи – всех кончать станут…
–  Не тяни, Садык! Кто резал?
– Да сами они, сами! Боялись, командир. Темные люди, черные от горя люди. Молят: их убить – аул не трогать. Они резали. Темные. Щади, командир!
– Я их… щади? – зашелся гусиным шипом Коновалов. – А они… как баранов? Наташу – как барашка? За ноздри цепляли, божьи старцы? Рубай к чертям, Гришка! Всех зараз – в расход!

Деды, съежившись под грязными халатами, спинами приняли удары низко свесившихся казаков. Лишь двое в центре успели на миг поднять головы – и тут же скорчились, выдавливая красную жижу на острые седые бороды.

Казаки сгрудились у трупов. Обмазанные кровью и грязью головы лежали как попало, обмотанные серыми тряпками бинтов.  Сквозь спутанные длинные пряди волос Натальи черным проемом зиял искаженный, разверстый в муке рот.

От аула, о чем-то стеная, шла толпа. Запинаясь и падая, снова вставая, исходя единым воем, надвигались женщины, дети и немногие мужчины в таком же рванье, что и те – одиннадцать лежащих.

– Командир, не надо так, – зачастил Садык, с ужасом глядя на подсыхающее и вытягивающееся лицо Коновалова. – Пощади, они темные люди. Люди они!..
–  Люди, говоришь? – тихо бормотал Коновалов, вытягивая деревенеющей рукой клинок. – Они… люди?

–  Эскадрон! – заорал, дурея знакомым нетерпением. – Шашки вон! Секи их, казаки, всех секи!

И встал в стременах, посылая коня в галоп, мертво сжав эфес опущенной до времени шашки. Сзади топотом, визгом, свистом накатывала казачья лава.

Толпа остановилась, шарахнулась назад, стала распадаться в бока, вой перешел в истошный крик. В этом крике слабо татакнули сзади пулеметы, сгребая в единую кучу людское стадо. И смолкли.

Теперь пришло время резни.

…Еще хлопали отдельные выстрелы и нехотя поднимались в разных местах аула редкие дымы, как наступило отупляющее отрезвление.

Обмякший, сгорбившийся Коновалов замер в седле. В повисшей руке – судорожно сжатая стальная полоска с алыми потеками. На резкий визг и хлопнувший сзади выстрел он обернулся не сразу. Тяжело перевел взгляд с корчившегося в пыли Садыка на Попилуху, толкающего в кобуру наган.

–  Ты чего, Гриша?

–  А зарубить тебя хотел. Я и снизил.

–  Ну и пускай бы.
–  Брось, не вянь, Сашка! Давай, командуй, чего дальше.

– Дальше? – длинным, сдвоенным вздохом Коновалов протолкнул холодный комок в груди. – Собирай эскадрон – уходим. Наших товарищей схороним по дороге.

Далеко, в стороне сгоревшего аула, коротко взрыднула собака. Вокруг трех небольших костров, кто на корточках, кто влежку, расположились казаки. В центральном пятне, освещенные со всех сторон, стояли Коновалов и Попилуха.

– Товарищи красноармейцы! – Коновалов обвел взглядом людское кольцо. – Я тут уже слышал недовольство. Хорошо ли, плохо ли мы сделали – не о том суд. Они наших товарищей   порешили… А я хочу попытать, кто как мыслит дальше идти? Можно в дивизию вернуться и честно все доложить. Только по совести ли там всё будет? Я ведь за себя не боюсь – вам ведомо…

–  Да что там! Вон оно – Семиречье-то, рядом! Тоже ведь наши, – взвился чей-то голос в темноте, и Коновалов про себя отметил, что это наверняка кто-то из новороссийских «красно-зеленых».

К свету выступил тридцатилетний казак:

– Я вот думаю, неслед нам бегать, хвосты поджавши, как псам шкодливым. Поставили нас биться с бандитами – и будем! А в полк донесение составить.

–  Ясно.

Коновалов медленно, по-волчьи оборачивался в световом кругу.

– Казаки, нет нам дороги домой.  Но в Семиречье или к китайцам не пойдем. Я вот что предлагаю. В Верном слышал на митинге, что там, за горами, есть огромная страна – Индия, в которой народ нещадно угнетается ихними эксплуататорами. И я думаю, что если мы им поможем справиться с их паразитами, то через возгорание мировой революции, когда наступит полная свобода, мы, может, и к родной Кубани прибьемся.

Казаки загомонили разом: «Добро… Ладно… Нехай так…» И только некоторые из пожилых озадаченно качали головами.

Утром, скупо оделив патронами и харчами девятерых казаков, пожелавших вернуться в полк, а также передав с ними раненых и донесение о единодушном решении бойцов поднять знамя революции в Индии, Коновалов повел эскадрон на юг.