Одна семья

Зав. труппой Максимовский назначил общее собрание на двенадцать. В теории это было удобно, сразу после утренней репетиции, ждать не надо. На практике же совпадало с открытием театральной столовой и означало то, что дешёвые макароны с минтаем разберут сотрудники технических служб, а актёрам останется только дорогая картошка с бефстроганов. Ещё и  щи могут закончиться. Других обеденных блюд в театральной столовой никогда не было. Впрочем, самому Максимовскому это было безразлично – собирая копеечку малую с каждого служителя муз  за удобный график  (а как, к примеру, на ёлках халтурить, если зав. труппой не прикроет?)  он вполне мог себе позволить  бефстроганов с картошкой. Да он обожраться этим бефстроганов мог, упырь!
Поэтому актёры второй категории расселись в зале поближе к выходу, чтоб после собрания сразу бежать в буфет – вдруг минтай достанется.
– Дорогие друзья, коллеги, – главный режиссёр Худоченко говорил сидя в зале, на первом ряду, спиной к коллегам. То ли считал это проявлением своей демократичности, то ли просто лень ему было стоять. Как бы то ни было, всем приходилось напрягать слух, чтоб уловить слова главрежа. – У меня для вас неожиданная, но очень приятная новость…
– Сельцев умер?!! – предположил кто-то с заднего ряда. Сельцев был главным художником театра. На собрания и худсоветы не ходил, вообще появлялся редко. Но труппа его не любила, возможно, как раз за это. Что может улучшиться в жизни простых актёров со смертью главного художника,  никто не задумывался, однако многим подобный исход представлялся  весьма желанным.
– Нет, – поморщился Худоченко. – Давайте как-то посерьёзнее.
– А для вас кончина главного художника недостаточно серьёзное событие? –  вновь донеслось сзади.
Худоченко реплику проигнорировал, но с места встал и развернулся к залу, чтоб вычислить остроумца. Увидел лишь десятки преданных, любящих, внимательных глаз и продолжил:
– Итак, коллеги. В самый последний момент банк «Мезозой-кредит» включил наш театр в списки участников конкурса «Мы – одна семья». Условия таковы: в конкурсе может принять участие творческая молодёжь до тридцати лет. Рассматриваются любые работы – спектакль, этюд, песня. Эссе или рассказ можете написать,  лишь бы…
– Аркадий Севастьянович, а басню в лицах можно? – спросила травести Милоедова.
– Можно. Так вот, любые работы, лишь бы в них утверждался принцип нерушимой дружбы и братства…
– А гобелен цветными нитками вышить можно? По точкам, я в магазине такие видела, – вновь подала голос Милоедова.
– Повторяю – абсолютно любые творческие работы. Любые, но творческие. Так вот, дружбы и братства,  да хоть где угодно: в коллективе, в городе, в стране. Например «театр – одна семья»…
– А если я пирог испеку? – спросила травести.
– Наташа, причём здесь пирог? Я сейчас что-то про пирог говорил? – взорвался главный.
– Позвольте с вами не согласиться, – встал с места народный артист СССР Подгробец. – Во-первых, кулинария это, безусловно, творчество, искусство даже, я б сказал. Во-вторых, сказать «театр – одна семья» это вопиющая безграмотность, недостойная деятелей культуры. Театр  это либо здание, либо административная единица. Правильно будет «труппа театра – одна семья». Но в этом случае мы как бы выводим из состава нашей семьи технические службы…
– Николай Никодимович, вам тридцать лет  когда исполнилось? – еле сдерживая злость, проскрежетал Худоченко, – при Сталине ещё? А даже если и при Хрущёве – вы всё равно в конкурсе не участвуете. Поэтому дайте мне договорить. Пожалуйста. 
– Жалко, что пирог нельзя, – вздохнула Милоедова и режиссёр продолжил:
– Так вот, наш театр включили в списки в самый последний момент. Во всех других коллективах молодёжь соревнуется уже три месяца. Дэдлайн конкурса в следующую субботу.
– Чего? – переспросил Подгробец.
– Конец, Николай Никодимович, конец, – терпеливо откликнулся  Худоченко. – Итак, сегодня у нас воскресенье, завтра выходной, а во вторник в театр приедет представитель «Мезозой-кредита». И будет здесь каждый день, с утра до вечера, в моём кабинете. В любое время можно представить ему работы на конкурс.  А в субботу он выберет победителя по нашему театру. Одного. И этот счастливчик получит от банка ордер на квартиру. Вопросы есть?
– В смысле – одна квартира разыгрывается или несколько? -  уточнил трагик Сидорчук.
– Банк проводит широкомасштабную благотворительную акцию, - пояснил Худоченко. – Каждому храму искусства они дарят квартиру. В художественном музее – свой победитель, в филармонии – свой, в цирке. Вот, в последний момент и нам квартиру решили дать. Самому талантливому молодому дарованию. Кому – это они сами по итогам конкурса решат. Ещё вопросы?
– Я думаю нам, жрецам Мельпомены, не престало унижаться перед нуворишами, присвоившими народное добро, – неожиданно вскочила с места Нельсоховская. – Я думаю, мы должны решительно отвергнуть столь унизительное предложение. Лично я  с негодованием отказываюсь участвовать в этих потехах для богачей.
Инесса Вольдемаровна Нельсоховская была самой знаменитой и богатой актрисой в Ыйском драматическом театре. До пятидесяти лет она исполняла незаметные роли второго плана и безуспешно пыталась устроить личную жизнь. Неожиданно про Нельсоховскую вспомнил кто-то из сокурсников по театральному училищу и пригласил попробоваться в рекламе.  Внешность актрисы понравилась пиарщикам.  Вот уже пять лет она играла радостный климакс в роликах немецкого фарм. концерна, а плакаты с её фотографией в образе Тетушки Диареи висели по всему миру.
Актриса купила старинный особняк в центре Ыйска для проживания, «Ленд Ровер» для передвижения и двадцатипятилетнего осветителя  для замужества.
Несмотря на абсолютную финансовую самодостаточность и мировую популярность, Нельсоховская из театра не уходила, потому как больше всего удовольствия богатство и слава доставляют среди нищих и никому не известных коллег.
– Инесса Вольдемаровна, вы абсолютно правы, - сказал Худоченко, как и все остальные периодически занимавший у Нельсоховской деньги, – но давайте предоставим молодому поколению возможность самостоятельно определить нравственные ориентиры, пусть даже методом проб и ошибок. Итак, коллеги, если вопросов больше нет – благодарю за внимание. Подробные условия конкурса я вывешу на доске объявлений.  Все свободны.
Труппа разошлась по своим делам. Актеры второй категории направились в столовую с надеждой на минтай.

Правилам конкурса соответствовали в Ыйском драматическом театре четыре с половиной человека.
Травести Милоедова, актриса с телом ребенка и унылым лицом спившегося Микки Мауса.
Заведующий литературной частью Приходькин, тихий лысый шизофреник.  Приходькин годами писал сценарии, романы, пьесы, рассказы, эссе, очерки, стихи, баллады, этсетера. Но никому никогда не показывал написанное, объясняя это тем, что время ещё не пришло, человечество ещё не созрело для понимания его творчества.
Герой-любовник Бунич, красавец мужчина,  вот уже несколько лет  со дня на день ожидавший приглашения на съёмки либо в  Голливуд, либо на Елецнаучфильм. Инесса Вольдемаровна Нельсоховская одно время подумывала взять в мужья именно Бунича, спонсировала создание его портфолио  и даже устроила ему пробы на роль Дядюшки Запора. Но  разобравшись, что единственный человек на земле, которого даже за большие деньги  Бунич способен бескорыстно любить – это сам Бунич, остановила свой выбор на осветителе.
 Скрипачка Бастурмина, в прошлом баскетболистка, именно благодаря спортивным достижениям и закончившая музыкальное училище. Музыканты в спектаклях драматического коллектива  участвовали редко, большую часть времени двухметровая Бастурмина болталась по театру и рассказывала всем, кого удавалось поймать, какой замечательный трёхочковый она на чемпионате в Пензе забросила.
Четвертым с половиной потенциальным конкурсантом был комик Маков. Макову исполнялся  тридцать один  год  в пятницу,  как раз накануне окончания конкурса. То есть при подведении итогов Маков в условия уже не вписывался по возрасту. Но если речь шла о подаче конкурсных заявок – вполне мог успеть. Худоченко не смог прояснить вопрос об участии комика и посоветовал тому обратиться во вторник к представителю банка.
Все претенденты на призовое жильё собрались за  столиком в буфете. Минтай с макаронами достался только Буничу, о котором вздыхала буфетчица Люба. Милоедова и Приходькин взяли чай, Бастурмина – две порции щей. Маков вообще от еды отказался, сидел и нервно складывал из салфеток оригами.
– Друзья, – начал неформальное собрание Бунич, – приз важен для каждого из нас. Но квартира – это не главное, не так ли? Главное – остаться людьми. Главное – сохранить свое достоинство и порядочность. Главное, друзья – что мы друзья.
– Квартира не главное, - передразнила Милоедова. – Тебе, Виталик, хорошо рассуждать. Тебе театр номер со всеми удобствами в цирковой гостинице оплачивает. А я живу в общаге текстильного комбината. Туалет один на шесть комнат, душ на восемнадцать. Ты, Виталик, хоть раз пользовался одним душем на восемнадцать комнат,  когда у тебя эти дела?
– Виталий прав, – поддержал героя-любовника Приходькин. – Главное это человеческие отношения, наше братство, если позволите так сказать. Давайте пообещаем во всём помогать друг другу, всячески поддерживать. И пусть победит самый талантливый! Мы же действительно семья, ребята.
– Слушайте, а может, так договоримся, – оторвался от складывания тигра из бумаги Маков, – кто бы квартиру не получил – он её продаст и деньги разделит поровну на всех?
– Там без права продажи, - вступила в разговор Бастурмина. – Да и неспортивно это. Пусть победит сильнейший.
– Я тоже так считаю, ребята, – продолжил Бунич, – а ещё целиком поддерживаю Олега – мы должны всячески помогать и выручать друг друга, как настоящие товарищи. Пусть банкиры решают, но мы в любом случае останемся друзьями.
– Я согласна, – сказала Милоедова.
– Само собой, даже обсуждать нечего, – поддержал Маков.
– За, – отчеканила Бастурмина.

Представитель банка  прибыл в театр во вторник прямо с утра, ещё до начала рабочего дня. Но на вахте его уже ждал Маков.
– Простите, это вы из «Мезозой-кредита»?
– Да, Танызин Максим Леонидович, вице-президент по связям с общественностью, – полноватому коротышке в дорогом костюме  было слегка за  сорок.
– Маков Геннадий Геннадиевич, актёр комического жанра. Давайте я вас провожу.
Схватив банкира под локоть, Маков потащил его прочь от кабинета главрежа в обход через весь театр:
– Понимаете, какое дело, Максим Леонидович. В конкурсе можно принять участие лишь до тридцати лет?
-– Да.
–  До тридцати включительно, да?
–  Да.
– А мне вот как раз тридцать.
– Отлично, с нетерпением жду возможности увидеть вашу конкурсную работу.
– Но в пятницу, за день до финала мне исполнится тридцать один.
– Хм, к сожалению, вам, видимо, нельзя участвовать. Это противоречит правилам. Очень жаль.
– Но это же абсурд! Один день ничего не значит! Максим Леонидович, вы даже не представляете, как для меня важно участие в конкурсе! И вы даже не представляете, на что я готов пойти ради этого участия!
– Геннадий Геннадиевич, поймите – не я один правила устанавливаю. Хорошо,  поговорю с правлением банка, может что-то и придумаем.
– Я надеюсь, что вы хорошо поговорите! Поверьте, я готов абсолютно на всё!!!
Маков проводил Танызина к главному режиссёру через все театральные подсобки и склады списанных декораций. По окончании этой нежданной экскурсии некогда великолепный костюм банкира был покрыт пылью, паутиной и цветными блесками. Худоченко встретил Максима Леонидовича, отдал ему ключи от кабинета и сообщил, что на неделю улетает во Вьетнам, а сотовый на это время отключит. Главный режиссёр слишком хорошо знал своих коллег.

Первой в кабинет к Танызину явилась Милоедова. Травести отвесила книксен и бухнула на стол нечто, завёрнутое в газеты.
– Что это? – удивленно спросил банкир.
– Вот. Это на конкурс. Я Наташа Милоедова. Молодая актриса, лучшая в училище была.
– Что это на конкурс? – переспросил Танызин.
– Это пирог, с грибами. Сама испекла.
– Голубушка, конкурс творческий, а не кулинарный. Тем более, что я пироги не ем, – банкир брезгливо отодвинул газетный сверток.
– Ну, хорошо, я согласна! Будь по-вашему! – трагически воскликнула Милоедова и начала расстёгивать блузку.
– Что вы делаете! – ужаснулся Максим Леонидович. От промасленного газетного свёртка на столе и так исходил неприятный запах, а перспектива увидеть ещё и обнажённую Милоедову окончательно испортила ему аппетит.
– Вам всем нужно только одно! Но если по-другому никак – я готова, – актриса, наконец, расстегнула все пуговицы, обнажив футболку с рекламой Билайна.
– Да мне ничего от вас не надо, перестаньте немедленно! – банкир был откровенно напуган.
– Что, рассказали уже? Твари! Так знайте – они всё врут! Ничем я не болела. Кто рассказал – Приходькин?
– Какой Приходькин? – Танызин попытался втиснуться в узкое пространство между письменным столом и сейфом, которое казалось ему безопасным.
– Этот Приходькин – тайный еврей, – победно провозгласила Милоедова.
– Я тоже еврей, ну и что? – банкир, вопреки очевидному,  верил в торжество здравого смысла.
– Да? – ничуть не смутилась Наталья. –  А он – тайный. Значит – стыдится. Значит – антисемит-черносотенец. Вам ли не понимать. Бастурмина стучит в ФСБ, точно. Маков – импотент и бездарность. А Бунич - скорее всего наркоман, он у вас деньги может украсть. Обязательно украдёт. И квартиру проколет, если она ему достанется. А я – служу искусству, мне место для службы надо.
– Ну, приготовьте что-то для участия в конкурсе, победите, получите квартиру…
– Я приготовила – пирог.
– Нет, пирог не подойдёт, заберите, – Танызин начал приходить в себя.
– Ладно. Гобелен вышитый подойдёт, по точкам?
– Гобелен подойдёт.
– Тогда я завтра принесу, –  актриса вышла из кабинета, захватив газетный свёрток.

Не успел Танызин придти в себя  после разговора с Милоедовой, как раздался телефонный звонок.
– Это ты что ли  спонсёр-то из банка, – послышался старушечий голос. – Это с вахты тебе звОнят. Тут Маков журналистов собрал, на вас жалуится. Так я подумала, может интересно тебе будет.
Танызин помчался на вахту.
Геннадий Геннадиевич зачитывал по бумажке речь, стоя на крыльце театра перед парой видеокамер и десятком микрофонов.
– … таким образом, мы твердо убеждены в том, что так называемая благотворительная акция банка «Мезозой-кредит» на самом деле – чистой воды афёра и способ уйти от налогов. Под надуманными предлогами от участия в конкурсе отстраняются  самые вероятные кандидаты на победу. Допускаются лишь откровенные бездарности, явно для создания «дымовой завесы» заранее известного результата…
Танызин приоткрыл дверь, схватил сзади Макова за воротник и втащил в здание.
– Геннадий Геннадиевич, что вы делаете? Я же сказал, что переговорю с правлением!
– Но не переговорили! Не переговорили же!!! – взвизгнул Маков
– Не успел, меньше часа прошло…
– Вот!!! Пустите меня! Общественность хочет знать правду.
Кое-как успокоив Макова, банкир вернулся в кабинет, позвонил в «Мезозой-кредит» и озвучил проблему. Там пообещали всё решить в ближайшее время.

До обеда было тихо. Артисты трудились на утренней репетиции, потом столовались. Танызин было обрадовался, что день закончится без потрясений. Но ближе к четырём заявился заведующий литературной частью с тяжёлой коробкой в руках.
– Здравствуйте. Я – Олег Приходькин, писатель, прозаик, поэт, сценарист. Принес конкурсную работу.
– Добрый день, очень приятно. Что у вас?
– Сценарий. Сценарий гениальный, революционный я б сказал. Я работал над ним шесть лет. Вы первый, кому показываю.
 Приходькин открыл коробку и начал выкладывать на стол пронумерованные скоросшиватели. Танызин раскрыл первую папку с бумагами разного формата,  исписанными неразборчивым почерком, разноцветными чернилами и карандашами, с массой пометок и исправлений. На титульном листе красовалось «ОЛЕГ ПРИХОДЬКИН. КОЛОБОК. Сказочная пьеса для детей младшего школьного возраста в 93 актах».
– Простите, пьеса в 93 актах? Для детей?!!
– Да. Я понимаю ваше удивление. Возможно, меня уже облили грязью всяческие бездарности, разные буничи-маковы-милоедовы-бастурмины. Наговорили всякого. Пустые и глупые люди. Но я всё продумал. Вы поймёте. Разумеется, спектакль пойдёт несколько дней, не более 12 актов зараз. У маленьких зрителей таким образом появиться возможность всесторонне обдумать все философские аспекты сказки.
– Философские аспекты? Это колобок с философскими аспектами?
– Разумеется. Пьеса глубоко метафорична, символистична я б сказал. Вы умный человек, вы понимаете, что мы должны с раннего детства внушать детям гуманистические ценности. Колобок – это сакральный символ русского интеллигента в эпоху исторического выбора. Спектакль начинается с разговора Деда и Бабы. Дед, разумеется, символизирует пролетариат, а Баба – крестьянство. Сейчас я вам прочитаю…
– Не надо, – простонал банкир, но Приходькина было уже не остановить. Он быстро перебрал содержимое скоросшивателя номер один, вытащил измятый листок, встал в картинную позу и продекламировал:
– «Ой, ты гой еси, светлозарый княже, луце уж потяту бытии, неже полонёну бытии, но надежно спрятан от людей «мир иной» - сверхчеловеческое, полностью лишенноё всех человеческих черт небесное Нечто, и безмолвствуют недра бытия». Это баба говорит, ну антропоморфная сущность русской деревни.
– Антропоморфная баба  детям говорит? –  Максим Леонидович привстал из-за стола, все больше и больше распаляясь. Впрочем, писатель перемену настроения банкира не заметил.
– Да, само собой. У меня всё глубоко символично.  Заяц это так называемая свободная пресса, волк – крупный капитал, медведь – военно-промышленный комплекс, а лиса – духовенство. Понимаете, ну, вы-то, конечно, понимаете, что русскую либеральную идею может погубить клерикализм. И эту мысль очень важно внушить детям буквально с младшего школьного возраста.
– Уходите, –  прервал драматурга Танызин. – Хотите эту ахинею  на конкурс выставить – пожалуйста, ваше право. Но распечатайте нормально, гарнитура Таймс, 12 шрифт – так в условиях написано. А с этим – уходите!!!
– Да как же я распечатаю, 1800 с лишним страниц …
– Это не мои  проблемы, – поставил точку в разговоре банкир.
Приходькин сложил свои скоросшиватели в коробку, глядя поверх головы Танызина, громко произнес «фашиствующий прислужник крупного капитала» и хлопнул дверью. Банкир сунул под язык валидол и пошёл прочь из театра – первый день конкурсного отбора был закончен.

На следующее утро у входа в театр Танызин увидел Макова с большим плакатом «Остановим геноцид российской культуры со стороны банкиров - родинопродавцев». Маков что-то увлеченно рассказывал небольшой толпе бомжей, бухавших  перед ним. Максим Леонидович незаметно  проскользнул в задание и уже из кабинета позвонил Макову.
– Геннадий Геннадиевич, прекратите этот балаган! Я обещал поговорить  – я сдержал свое слово. Вы можете участвовать в конкурсе. Готовьтесь.
– Вам меня не купить! – крикнул Маков и отключился.

Около одиннадцати в кабинет вошла Бастурмина со скрипкой в руках.
- Вы тут главный по конкурсу? Я – Лена и у меня есть, что показать. Но нужно пройти в репетиционный зал.
Едва они вышли из кабинета, музыкантша схватила Максима Леонидовича под руку и прижалась всем телом. Вроде, как и невинно даже, в узком коридоре сложно было идти вдвоём, но все-таки. При этом грудь Бастурминой интимно лежала на  Танызинской макушке. Банкир попытался было вывернуться, но силы были не равны. Постоянные тренировки с мячом и скрипкой – это вам не бумажки в офисе перебирать.
– Пойдёмте, я вас провожу, – девушка  резво поволокла  своего спутника по лабиринту театральных коридоров.
Сначала вместо репетиционного зала скрипачка притащила банкира в буфет. Среди прочих там за столиком сидели Приходькин с Молоедовой и пили кефир.
– Всем здравствуйте! Олежка, Наташка – приветики!!! – громко крикнула Бастурмина и неожиданно обратилась к Танызину на «ты», усилив давление грудью на макушку. – Вот, смотри, здесь у нас столовая. Хочешь – сможешь один сходить, а можно вместе.
Обалдевший Максим Леонидович  не нашёлся, что ответить. Обходя фрагменты декораций и перепрыгивая через кофры, они двинулись дальше. Скрипачка распахнула очередную дверь. За столиком перед зеркалом сидел мужчина и снимал грим.
– Вот, познакомься,  – снова на «ты» обратилась к Танызину Бастурмина. – Это актёр Виталий Бунич. Виталька, здорово. Ну, пойдём дальше, котик.
Марш-бросок по театру продолжился. Из-за очередного поворота неожиданно выскочил дедуля в габардиновом пиджаке и начал фотографировать пару древним фотоаппаратом. Вжавшись в своего спутника, музыкантша сообщила:
– Это наш театральный фотограф Лев Маркович, не стоит волноваться.
Наконец, добрались до репетиционного зала. Бастурмина отпустила руку Танызина и спросила:
– А может вам на «вы» удобнее? Я просто подумала, мы же почти ровесники.
– Да, удобнее на «вы». И мы не ровесники. Что вы хотели исполнить?
– Николай Римский-Корсаков «Полет шмеля». Ой, я, кажется, скрипку в буфете, когда заходили,  забыла. Ну, бог с ней. Обойдёмся. Что ж вы «Полет шмеля» ни разу не слышали. Я вот что хотела сообщить – вы даже не представляете, что тут за люди.
– Зачем надо было идти из кабинета сюда, вы там рассказать не могли?
– Что вы, там могут подслушать. Тут все друг за другом следят. Помните мы таких Приходькина и Милоедову в буфете видели? Так вот, в прошлом году они подписали воззвание к президенту о закрытии банков, «Мезозой-кредита» в том числе. Да-да, можете мне поверить. У них долгов на двоих больше чем этот театр стоит. Любая финансовая организация, которая с ними любую бумагу подпишет, сразу будет вовлечена в судебные процессы.
– Причем тут я? Какое отношение это имеет к конкурсу?
– Самое непосредственное. Даже их участие – пятно на репутации вашего банка. А в гримёрку мы случайно зашли – там этот сидел, Бунич. Интриган из интриганов, шантажист. Те, конечно, такие же, но этот – вообще! Вот мы с вами невинно прошли по театру, а он сразу слухи распускать начнёт, что мы спим. И жене вашей сообщить может, он такой.  И на работу. Ну, я, конечно, постараюсь его отговорить от этой гнусности… Надеюсь и вы в ответ мне поможете…
– Вы что-то исполнять будете?
– Ну, нет же скрипки, как я исполню? А есть еще Маков, абсолютный негодяй…
– До свидания, - Танызин вышел из репетиционного зала.

Ближе к обеду пришла Милоедова. На всякий случай Танызин широко распахнул входную дверь, да ещё и подпёр её стулом в открытом  положении. Впрочем, актриса вела себя сдержано.
– Вот, – она выложила на стол какую-то тряпку, – я принесла, как вы и просили.
– Что я у вас просил? – изумился банкир.
– Как же, вчера говорили – это вышитый гобелен на конкурс.
Танызин развернул поделку. На куске материи расчерченном линиями и точками – полуфабрикате для детского творчества – было вышито разноцветными нитками несколько неровных строчек. Местами нитки были просто оборваны, узелки торчали наружу. В рисунок Милоедова умудрилась не попасть, закончить работу – тем более.
– Что это? Вы это серьёзно? – Танызин брезгливо отодвинул от себя работу.
– Я старалась. Я в первый раз такое делаю.
– Заберите это и не позорьтесь.
– Зачем вы придираетесь! Кто вам дал право! – Милоедова схватила свое шитье со стола и расплакалась, громко, навзрыд. – Вам только одно от меня нужно! Маньяк! Извращенец!
Актриса выскочила из кабинета. Танызин в страхе остался дожидаться окончания рабочего дня.

На следующее утро банкир обнаружил под дверью кабинета послание. На куске старых обоев вырезанными из газет буквами был наклеен рассказ о преступлениях Макова, Приходькина, Бунича и Бастурминой против людей, животных, государства и нравственности. Подписано «Доброжелатель», но ввиду отсутствия в повествовании фамилии Милоедовой, авторство легко угадывалось.
После обеда в дверь постучали.
– Войдите, – крикнул Танызин.
В кабинет скромно протиснулся атлетически сложенный юноша с ангельским лицом и застенчивой улыбкой.
– Здравствуйте, работы на конкурс вы принимаете?
– Да, я.
– Вот, я фильм вам принес. Фильмы ведь можно на конкурс? – молодой человек протянул флешку.
– Да, конечно, фильмы можно. Фильмы – это замечательно. Фильмы – это творчество, а не то, что тут некоторые…  А вы кто будете?
- Я – Стасик. Осветитель. Муж Инессы Вольдемаровны Нельсоховской. Только у меня просьба будет – если мой фильм победит, нельзя ли квартиру вручить так, чтоб Инесса Вольдемаровна про это не узнала?
Танызин вставил флешку в ноутбук и включил просмотр. Фильм в ненужных подробностях рассказывал о  любовных игрищах пожилой толстой тётки и молодого качка. Изображение было отвратительным, герои постоянно выпадали из кадра. Судя по всему, любительская камера стояла где-то высоко, на шкафу, к примеру.
Банкир выключил запись и выразительно посмотрел на осветителя.
– А что не так, – засуетился качок, – всё по условиям конкурса. «Мы – одна семья». Это моя семья, да. Всё официально, могу паспорт показать. Фильм – творческая работа, вы сами сказали. Тридцати мне нет – двадцать шесть. Все по правилам.
– До свидания, – сквозь зубы процедил Максим Леонидович.
– Слушайте, ну если это не подходит, я могу кино принести, как мы в прошлом году на шоу слонов в Таиланде ходили, но там больше слоны, чем семья… – пятясь к дверям, лепетал молодой человек. – Ещё где-то было про экскурсию в Туапсе, но могу не найти. Нет? Ну – до свидания.

Под конец рабочего дня раздался телефонный звонок.
– Максим Леонидович? Вас беспокоит уполномоченный по правам человека по Ыйской области. Ко мне тут Маков пришел, Геннадий Геннадиевич. Хочет через нас подать исковое заявление в Гаагский международный трибунал на ваш банк. Я вот решил позвонить, узнать…
– Все верно, подавайте. Гаага нас рассудит, - сказал Танызин и бросил трубку.

В последний день приема конкурсных работ, в пятницу, к Танызину наконец пожаловал Бунич. Герой-любовник  вошел без стука, плюхнулся в кресло и небрежно бросил:
– Здорово, старичок. Ну, слушай, я, наверное, к среде готов буду номер показать. Крайний случай – в четверг.
– Вы кто?  – спросил банкир, видевший актера мельком и в гриме.
– Да ты чё? Да ладно тебе! Я ж Виталий Бунич, нас эта дурища Бастурмина знакомила, – артист абсолютно искренне не мог поверить, что  кто-то, увидев его хоть раз, не запомнит на всю жизнь.
– Хорошо, допустим. Так, а причем здесь среда? Сегодня – последний день конкурса, завтра подведение итогов. Если есть что показать – давайте сегодня.
– Старичок, я сегодня не могу, не готов. Давай в среду. Крайний случай  – в четверг.
– Последний. День. Приема. Работ. На конкурс. Сегодня,  – чеканя каждое слово, произнес банкир. – Вам что непонятно?
– Так ты, значит, да? Ещё друг называется. Ладно, понятно всё с тобой. С Бастурминой трахался – ей можно в конкурсе участвовать, хоть и дурища. С Милоедовой трахался – пусть участвует, хоть задние ноги лошади сыграть не в состоянии. Приходькин тебе, небось, денег дал, да? А Маков, наверное, про родственников влиятельных рассказывал? А единственному достойному артисту в этой богадельни – от ворот поворот? Да я…
– Вон, – устало скомандовал Танызин.

После обеда вновь позвонили с вахты.
– Алле, спонсёр? Ты б вышел на улицу. Тама Маков  самосожжением занимается…
Танызин вышел. В центре неработающего фонтана перед театром, прямо на голове каменного спрута, стоял Маков. В одной руке комик держал канистру, в другой, на отлёте, горящий факел. Вокруг фонтана столпились  журналисты, сотрудники экстренных служб, многочисленные зеваки. Полицейские не приближались к  Макову, опасаясь, что он себя зажжёт. Пожарные стояли наготове с размотанными шлангами. Геннадий Геннадиевич вещал:
– До каких пор в нашей стране будет осуществляться дискриминация талантливых, целеустремленных, творческих людей? До каких пор творец будет зависеть от глупых капризов толстосумов? До каких пор такие враждебные сакральной духовности нашего народа организации как «Мезозой-кредит»…
Тут Маков заметил Танызина:
– Ага, вот и ставленник темных сил!
Журналисты обступили Максима Леонидовича
– Вы можете прокомментировать создавшуюся ситуацию?
– Сказать что-нибудь? Могу. Пожарные, ребята…   Если этот клоун себя подожжёт, а вы его тушить не будете,  наш банк… Не банк, я лично, из своих средств вам новую каланчу куплю. Ну, или что вам там в хозяйстве надо.
С этими словами Танызин сел в машину и уехал.

В субботу на торжественное подведение итогов собралась вся труппа. На сцене, за покрытым красной бархатной кулисой столом, сидели Танызин и Максимовский.
Первым взял слово зав. труппой:
– Дорогие коллеги, сейчас представитель банка «Мезозой-кредит» подведёт итоги конкурса «Мы – одна семья» по нашему театру и выберет самого достойного.
– Доколе, доколе лавочники и менялы будут судить творцов, – пробасил с места народный артист СССР Подгробец. – Отцы и деды наши совершили великую революцию, чтоб освободить искусство от оков капитала. А мы все растеряли!
–  Художник творит не за подачки, а по велению души, – продекламировала Нельсоховская. – Вам, банкирам, просто не понять, творчество  бескорыстно по природе своей.
– Да что там говорить, – не остался в стороне трагик Сидорчук, – наворовали денег, думают всех купить. Танызин взял микрофон:
– Ввиду отсутствия работ, соответствующих условиям конкурса, главный приз – квартиру – мы решили не присуждать никому. Но, стремясь поддержать творческую молодежь, правление нашего банка выделяет денежные премии по сто тысяч рублей молодым талантам Геннадию Макову, Наталье Милоедовой, Олегу Приходькину, Виталию Буничу и Елене Бастурминой. Поднимитесь, пожалуйста, на сцену и получите ваши чеки.
На несколько секунд в зале повисла тишина. Первым отреагировал Бунич:
–  Понятно. Обещали квартиру, но решили сэкономить. Сами, небось, деньги на квартиру списали, а нам по сотке, да? Да не надо мне ваших денег, я в этом обмане участия принимать не собираюсь!
– Подавитесь вы своими копейками, подонки, – закричал Маков. – Я лично эти тридцать серебряников ни за что не возьму.
– «Пускай талант не продается, нельзя и рукопись продать» сказал поэт, – с надрывом  продекламировал Приходькин. –  Я отказываюсь.
– А квартиру себе захапал, да? – поддержала коллег Бастурмина. – Нет уж, либо квартиру, либо ничего не надо. Иначе неспортивно.
– Да засунь ты свои подачки знаешь куда, импотент, – подвела итог Милоедова.
– Не надо – значит не надо… – Танызин торопливо вышел из зала, бегом промчался  через весь театр, прыгнул в машину и уехал, навсегда зарёкшись участвовать в благотворительных акциях среди деятелей культуры.

Коллеги долго выражали поддержку и солидарность  молодым талантам, хлопали по плечу, обнимали, уверяли, что это единственное достойное решение. В конце собрания Бунич подошел к Нельсоховской.
– Инесса Вольдемаровна, вы мне  три тысячи в долг не дадите? Запишите к тем, что были, я с получки отдам. Хотим с ребятами посидеть, выпить. Ну, всё-таки такое вот дело… На квартиру ж надеялись, а тут... Ну, вы понимаете. Впрочем, квартира не главное. Главное – что мы людьми остались, друзьями. Главное – что гордость у нас своя есть. Мы ж семья, одна семья! Вот спасибо, Инесса Вольдемаровна! А может – с нами? Водочки наберем, красненького. И минтай в буфете есть. Так вы как?