Вертеп отрывок 5

СВЯЩЕННИК
Отнять у верующих старинный намолённый божий храм, самый большой и вместительный в городе, богаче других украшенный богоугодными подношениями прихожан – и так осквернить и испоганить!
Лучше бы уж, по обычаю, товарищи хранили тут унитазы или сеялки. Конюшню, в конце концов, устроили бы!
Но советы  изощрённее действовали!
Сволокли сюда изображения самых чёрных, зловещих языческих богов, устроили настоящее пещерное капище, блудное логово.  Легальное, узаконенное, открыто существующее место сбора сатанистов, ведьм, колдунов и всего того спиритуального сброда, который напропалую кокетничает с нечистым.  Это они выпускают в наше общество целый сонм демонов, так страшно мучающих нас всех, подтачивающих и разъедающих мощь нашей православной державы и ведущих нас всех к духовной пропасти, к гибели, к концу света, ибо терпение Господне не безгранично же!

                ПСИХИАТР
Да, местечко для шабаша ведьм выбрано удачное. В стиле мероприятия.
Мамонтоподобный собор, некогда центр мракобесия, потом – центр борьбы с религией, а под видом таковой – клуб для маниакально-депрессивных больных.
Ну, какому нормальному человеку придёт в голову любоваться на трупы?
Это называется высокое искусство?
Нет ничего удивительного, что в стране с такими очагами культуры и рассадниками просвещения члены правительства забивали гвозди в уши композиторам, а детки, посетив с экскурсией сей уютный уголок, с целью интеллектуального развития и расширения кругозора, повзводно и поротно строчили смертельные доносы на родных папок и мамок.
Тут такое завихрение в мозгах образуется и у взрослого, у здорового!
И мало того, что этот центр некрофилического досуга до сих пор жив и здравствует, кому-то пришла в голову гениальная идея провести именно здесь наше экстрасенсорное камлание. Что характеризует автора проекта с самой лестной для профессионального внимания психиатра стороны: ещё один стопроцентный клиент.
И я сильно подозреваю, что этот непризнанный гений – наша вечная новобранка сексуального фронта, наша до невозможности декольтированная старушенция, наш бессменный идеал женственности Беатриче Петровна.
Видно, чувствует родство душ со своими явными ровесницами и школьными подругами – древнеегипетскими мумиями. Тянет в естественную среду.
Что-то я чересчур веселюсь. Примета плохая. Не к добру.

                ТИП ИЗ ОРГАНОВ
Как грамотно выстроен агитационный материал. Идеально подобран. Без сучка без задоринки. Умели всё же наши массы обрабатывать. Впору нам поучиться.

                СЕДАЯ ДЕВОЧКА
Мёртвая скифская жрица с ритуальным гвоздём, вбитым в её глаз, царственно снизошла из стеклянной витрины. На голове повелительницы стихий  был золотой венец с барсами, с ветвистыми, как деревья, дельфиноглазыми оленями, с тёмно-винными кабашонами драгоценных каменьев и с крошечным бюстом лучистой бледной Артемиды из селенита.
Студенистая масса вытекшего глаза пятнала смуглую щёку семнадцатилетней жрицы. Её черныё тонкие волосы клубились, как копоть над костром. Скулы выкроены вразлёт, дерзко, как крылья кленового листа. Лицо стремительно, фантастически-беспощадно очерчено. Трагическая, погибшая красота. Рот – как язык всепожирающего пламени грядущей вселенской катастрофы.
И покойница  продышала мне в уши:
-Ты думаешь, я поменяюсь с тобой местами, маленькая, жалкая, серая мышка? Что ты можешь мне предложить в твоей жизни такое, чтобы я согласилась терпеть? Твою мизерную судьбу, твою рабскую монотонность и бесцветность бесконечного, безрадостного существования? В обмен на мою вселенскую судьбу?
Какой бы ни была судьба – её не предают.
А моя судьба страшна ослепительно! Как судьба мира.
Заплакали мёртвые дети.
Запричитали  кости казнённых.
Зашипели страшные проклятия дочери фараонов, потянули ко мне тонкие когтистые пальцы, пытаясь вцепиться мне в лицо.
Залязгала челюсть неандертальца, красные звериные глазки из-под массивных надбровных дуг глянули плотоядно.
Взмыли в воздух на своих бубнах, как на коврах-самолётах, и завизжали, заходя, словно бомбардировщик для атаки, старые шаманы.
Зябкая смерть заструилась удушливым смогом в воздухе, облизывая шершавым языком побледневшие лица слепых духовно участников сходки.
Смерть, как роса, бесцветным налётом оседала на руках, впитывалась в кожу, словно драгоценные масла, которыми древние красавицы умащали свои истлевшие теперь тела.
Смерть просачивалась в глотки, вползала в лёгкие, нежно облегая их изнутри, всасываясь в кровь, гладила стенки сосудов, ласкала каждую клетку, испарялась в воздух потом, витала ароматом отравленных, пронизанных насквозь эманацией смерти тел.    
Радиация смерти была такой сильной, такой всё на своём пути сметающей, что меня сразу дико затошнило.
Голова закружилась, как будто кто-то схватил  картину этого мира, рванул её изо всех сил и отодрал край с мясом из моих окровавленных глаз. Не до конца оторванное изображение криво повисло на лице, всё утяжеляясь и увлекая меня за собой  по какой-то немыслимой,  невозможной в материальном мире траектории.
Я увидела, как не просто каменный пол, - целая планета Земля стремительно понеслась мне навстречу, лоб в лоб, собираясь протаранить меня, сокрушить, разметать на молекулы. Но в тот момент, когда космическое тело врезалось в меня с беззвучным грохотом, – я даже сознание не потеряла.
Только увидела, как по смятым плитам растекается вонькая  кровь. 
Кровь, наверное, была моя, из раскроенного черепа.
Но в ту же секунду я поняла, что не растекается, а давно растеклась и уже сворачивается.
Я упала лицом в лужу чьей-то сморщенной, как омерзительная старуха,   крови.
Рядом из воронки мрака выступала раскалённая низкая жаровня.
Она сразу приковывала взгляд, как всякий огонь в непроглядной ночи.
И пугала.
Потом я поняла, что раскалённые угли электрические, это имитация, и довольно скверная. Я почувствовала брезгливость, как при столкновении со всякой фальшью.
Я даже хохотнула – с непонятным облегчением.
А потом взгляд выдавил и остальное.
Палач в алом. Глаза в прорезях маски,  – как у Байрона. Руки скрестил по-наполеоновски.
Три высушенных, как ящерицы на солнце, монаха.
Чёрное распятие, парящее, как стервятник над умирающим.
С потолка свисала дыба. По стенам – клещи, тиски, железные маски.
Всё это присасывалось к сознанию как-то уж слишком быстро. Быстрее, чем я успела сообразить, что всё это – муляж, восковое, покрытое пылью.
Так что на одну секунду я успела даже подумать, что всё так и есть: и пытки снова узаконены, и палач работает по призванию, и сейчас у него прилив вдохновения. И доминиканцы по мою душу во тьме бумагами шебуршат.
Миг спустя я поняла, что всё притворство. Это же музей религии и атеизма. Отдел, посвящённый жертвам инквизиции.
И теперь я  с угрюмостью, с раздражением и недоверием дооглядывала этот натюрморт. Тут следовало ожидать подвоха.
В железном кресле с шипами одна жертва: обнажённый по пояс мужчина с ослепительным ужасом на лице.
Опять этот паноптикум восковых фигур.
К деревянному лежаку привязано ещё одно тело, женское.
Женщина облачена в домотканую серую рубаху, прикручена просмолённой верёвкой, с багровым клеймом на щеке. Ноги - кровавое месиво, засунутое в жуткую мясорубку для человека под названием «испанский сапог».
И это кровавое месиво – не из воска.