Аскет

        Каких только оригиналов и самобытных людей не рождала земля русская! С большими и маленькими причудами. С разного рода завихрениями. Были среди них и эпикурейцы, и аскеты. Лентяи и трудоголики. Мизантропы и гуманисты. Многие из них оставили яркий след в Русской истории. Об одном из них, подвижнике, аскете и человеколюбце, ныне почти забытом, мне и хочется рассказать читателю. Аскетизм его был особого рода. Если религиозные аскеты стремились к уединению, уходили от людей в скиты, в безлюдные места, прятались в пещерах, наподобие монахов, основавших Киево-Печерскую лавру, то этот наоборот, стремился к людям. И совершенно бескорыстно им служил, отдавая всего себя и духовно, и в материальном плане. Речь идет о Николае Федоровиче Федорове, человеке еще при жизни ставшем легендой.

        Из серьезных биографических исследований об этом че-ловеке, мне попалось только одна  статья С. Г. Семеновой в историко-биографическом альманахе Прометей, «Жизнь замечательных людей» (т. 11, М., 1977. С. 87-105). Статья так и называется: Николай Федорович Федоров (Жизнь и учение). На мой взгляд, это наиболее аргументированное исследование жизни нашего героя, на основе которого я пишу этот рассказ. Есть еще и другие источники, но они разрознены и труднодоступны.

        Подлинная дата рождения Федорова неизвестна. В послужном списке он сам определяет время своего рождения между январем и апрелем 1826 года (рукописные фонды Ленинской библиотеки, Москва). При жизни Федоров всячески избегал разговоров о своем прошлом. И только после смерти близкие ему люди раскрыли тайну его появления на свет. Оказывается, Федоров был незаконно рожденным сыном князя Павла Ивановича Гагарина (древнейший род, из Рюриковичей), а имя его матери так и осталось неизвестным. Фамилию и отчество он получил от своего крестного отца, что час-то практиковалось в дворянских семьях того времени. Титулованный отец не бросил своего ребенка в деревне. Известно, что Федоров окончил классическую Тамбовскую гимназию, а затем до марта 1852 г. учился в привилегированном     Камеральном отделении Ришельевского лицея в Одессе. Затем, по одним сведениям он прекратил учебу из-за того, что отец перестал платить за учебу. По другим был отчислен «за бунтарство». Гимназия и неоконченный лицей плюс самообразование сделали Федорова высокообразованным человеком. Во всяком случае, все его знавшие люди отмечают поистине энциклопедические знания из самых разных областей науки и искусства. По свидетельству профессора И. А. Линниченко, Николай Федорович знал не только основные европейские языки, но и разбирался в ряде восточных письменностей, в том числе китайской.

         Далее, на протяжении четырнадцати лет Николай Федорович учительствует в русской глубинке. Преподает историю и географию, нигде долго не задерживаясь (сменил семь провинциальных городов: Липецк, Углич, Одоево, Богородское и др.). В Богородском он знакомится с учителем одной из яснополянских школ Л. Н. Толстого неким Н. П. Петерсоном, куда тот перебрался после закрытия властями своей школы. Позже личность Петерсона послужит прототипом революционера Самсонова в романе Толстого «Воскресенье». Из воспоминаний Петерсона:

            -… приехав в Богородск 15 марта 1864 года, я тотчас же отправился к Николаю Федоровичу, который оказался лет сорока… он был холост и жил аскетом, у него не было не только постели, но даже подушки, питался он тем, что по-давали ему хозяева». И далее: «Так беседуя Николай Федорович развил постепенно целое миросозерцание, совершенно для меня новое, по которому требуется объединение всех людей в труде всеобщего воскрешения, и я был сразу же покорен и уже навсегда. Три месяца общения с ним обогатили меня больше, чем вся предшествующая жизнь, и дали мне прочную основу для всей последующей жизни.

        Из тех же воспоминаний Петерсона стал известен образ жизни Федорова в провинции: суровое ограничение во всем материально необходимом, совершенно исключительная принципиальность, горячая защита интересов учеников, помощь самым бедным из них. От Петерсона, по мнению С. Г. Семеновой, пошли кочевать и Федоровские легенды, в том числе такой эпизод. Тяжело заболевает отец одного из учеников Николая Федоровича. Средств на лечение у семьи нет. Федоров отдает на лечение все, что у него есть. Однако боль-ной все равно умирает. Теперь нужны деньги на похороны. Тогда Николай Федорович продает свой единственный виц-мундир. На занятия он приходит в какой-то нищенской одежде. Как на грех в это время в училище приезжает инспектор из столицы. Реакция его на вид оборванца – преподавателя вполне закономерна. Сам же Федоров отказывается давать какие-либо объяснения. Только горячее заступничество кол-лег спасает на этот раз «чудака» от немедленного увольнения.

        Трудно сказать, что сыграло главную роль в мировоззрении Федорова. Почему он избрал для себя аскетический образ жизни. Возможно, на это повлияли некоторые еще детские впечатления, слишком эмоциональное восприятие бед человеческих. Какой-то свет на такое объяснение проливает лис-ток, который случайно обнаружили в его рукописях. Листок исповедально озаглавлен «необходимое дополнение». Его почерком было написано:

         «От детских лет сохранилось у меня три воспоминания: видел я черный пречерный хлеб, которым (говорили при мне) питались крестьяне в какой-то, вероятно, голодный год. Слышал я с детства объяснение войны (на мой вопрос о ней), которое привело меня в страшное недоумение: на войне люди стреляют друг в друга, наконец, узнал я о том, что есть не родные, чужие, и о том, что сами родные – не родные, а чужие».

          В конце апреля 1868 г. Федоров приезжает в Москву. По другим сведениям, что более вероятно, приходит пешком. Здесь он сразу поступает на службу, сначала в Чертковскую библиотеку, затем, с 1874 г. на протяжении 25 лет трудится в Румянцевском музее (заведовал каталогом в читальном зале Московской публичной библиотеки при музее). В последние годы жизни он работает в  читальном зале Московского архива Министерства иностранных дел. Об этом периоде жизни Николая Федоровича сохранилось довольно много воспоминаний читателей и коллег. Один из них, П. Я Покровский вспоминал:

        -Так как он был своеобразен во всем, так ничем не напоминал обыкновенных людей, что при встрече и знакомстве с ним поневоле становились в тупик люди, особенно выдающиеся и особенно оригинальные. Николай Федорович пора-жал в этом отношении и всех простых смертных, и даже таких, например, оригиналов, как граф Л. Н. Толстой или В. С. Соловьев. Все в нем было свое, и ни в чем он не походил на рядового смертного, начиная с внешности, продолжая привычками, приемами жизни и оканчивая мировоззрением.

Действительно, Федоров приходил в библиотеку на два часа раньше её открытия и уходил последним. Работал и по воскресеньям, чтобы дать возможность людям, занятым в другие дни недели заниматься. Мало того, из своего небольшого оклада он оказывал ежемесячную денежную помощь своим так называемым «стипендиатам», а также служителям музея, c целью поощрить их к лучшей работе. Зная об этом, дирекция не раз предлагала увеличить его жалование, но Федоров каждый раз твердо отказывался, заявляя, что свое положение он находит совершенно удовлетворительным. Взамен предлагал оказать помощь другим мало оплачиваемым сотрудникам библиотеки.
Особое внимание Федоров уделял людям, серьезно работавшим в библиотеке. Он давал им ценные советы и рекомендации, находил нужные материалы. Многие русские ученые отмечали, что диапазон его знаний был чрезвычайно широк: от востоковедения до военно-морского дела. Известная в то время писательница Екатерина Некрасова так характеризует поразительную эрудицию Федорова:

-Удивительны и совсем редки библиоманы, знающие по корешкам и названиям все книги обширных библиотек. Но едва ли какая-нибудь библиотека, кроме Румянцевского     музея, могла похвастаться исключительной честью – иметь библиотекарем человека, знающего содержание всех своих книг. А Николай Федорович знал содержание книг Румянцевского музея, и это было прямо невероятным явлением.

        Понимаю, эпоху интернета, различных поисковых систем трудно объяснить значение библиотек. Любой вопрос можно было прояснить только после долгого копания в каталогах (систематических, алфавитных и др.) просматривая сотни учетных карточек. По этому поводу я могу заметить следующее. За десяток лет плотной работы в Ленинградской Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, среди библиографов-профессионалов мне такого феномена не попалось. Конечно, в «публичке», как мы её называли, уже тогда насчитывалось около 20 миллионов единиц хранения. Все их знать просто нереально. Но библиографы в научном зале специализировались на какой-то одной науке. И уж тут-то должны были разбираться. Но, увы… Проблема ведь состоит в том, что название книги далеко не всегда соответствует её содержанию. На выяснение требуется уйма времени, и никто тебе помочь не может.

         Тут в голову сразу приходит великолепная новелла Стефана Цвейга. Называется она «Мендель-букинист». В новелле ярко, как это умеют классики, дан образ букиниста и мелкого перекупщика Якоба Менделя, сидевшего в кафе Глюк славного города Вены. Он знал практически обо всех книгах, изданных в Австрии и Германии. Знал издателя, год издания, примерную цену. С фотографической точностью помнил обложку. Но он сам не прочел ни одной книги. Читал только каталоги. Единственно, чем он отчасти напоминает Федорова, так это то, что деньги для него были не главное. Его бог был книги.

          Для второй половины XIX века Федоров был, вероятно, идеальным библиотекарем, библиографом и книговедом. Он первый выступил с предложением межбиблиотечного книгообмена не только в пределах России, но и международного, использования в читальных залах книг из частных коллекций. Первым составил систематизированный библиографический каталог изданий, хранившихся в Румянцевском музее. Ратовал за создание карточек-аннотаций, которые должны были составлять авторы. Считал, что хранить надо все печатные памятники эпохи, вплоть до самых ничтожных: календарей, афиш и т.д. В неопубликованной статье «Уважал или прези-рал книгу XIX век» он писал:

-Книга, как выражение слова, мысли и знания занимает высшее место среди памятников прошедшего; должна она занимать его и в будущем, которое призвано стать делом возвращения прошедших поколений к жизни…

        Знавшие Федорова современники так описывают его быт вне службы. В пятом часу Николай Федорович возвращался из библиотеки в свою каморку, обедал чаще всего хлебом и чаем без сахара. Спал часа полтора на голом, жестком сундуке, без подушки. Вместо неё он использовал книги. Проснувшись, читал и писал до 3–4 часов ночи. Досыпал еще часа два – три, и опять, напившись чаю, шел в библиотеку. Так, неизменно, из года в год до самой смерти. Всегда ходил пешком, не тратил ни копейки на транспорт и развлечения. Круглый год был одет в старенькую кацавейку. Ежемесячное жалование в 33 рубля тратил так: 8 рублей на себя (пять за каморку, и три рубля на чай, хлеб и баранки). Все остальную сумму раздавал нуждающимся и покупал книги, но не для себя, а для других, в том числе нужные книги для библиотеки. Естественно, никаких фотографий Федорова нет. Известен единственный его портрет, тайно написанный, принадлежащий кисти Леонида Осиповича Пастернака.
 
          Жизнь свела Федорова со многими интересными людьми, московскими профессорами, писателями, учеными. О своей встрече с Николаем Федоровичем, отец космонавтики Константин Эдуардович Циолковский, занимающийся в Москве с 1873 по 1876 г. самообразованием, вспоминал так:

- В Чертковской библиотеке я однажды познакомился с одним из служащих. Он давал мне запрещенные книги. По-ом оказалось, что это известный аскет Федоров, друг Толстого, изумительный философ и скромник. Федоров раздавал все свое крохотное жалование беднякам. Теперь я понимаю, что он и меня хотел сделать своим пенсионером…

        А в беседе с биографом К. Алтайским, Циолковский сказал:

- Федорова я считаю человеком необыкновенным, а встречу с ним – счастьем. Он заменил университетских профессоров, с которыми я не общался…»

        Николай Федорович был не только великолепным библиотекарем, но и оригинальным философом. Он разработал собственную философскую концепцию. Она оказала влияние на таких титанов русской литературы, как Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой. Лев Николаевич даже гордился, что живет в одно время с подобным человеком. Позже этим учением увлекался Максим Горький и Валерий Брюсов. Суть же его идеи заключалась в том, что человечество должно сплотиться и с помощью науки оживить всех умерших. Основное зло человечества – это смерть, считал Федоров. Всеобщее воскрешение для него представлялось как высшая гарантия бес-смертной жизни. Книга с авторским изложением «Философии общего дела» была опубликована уже после смерти философа. Но еще при его жизни идеи Федорова вызывали много споров. Подтверждением этого служит графический набросок Леонида Пастернака «Три философа», на котором изображен Н. Федоров, В. Соловьев и Л. Толстой 
Истоки стремления Федорова к воскрешению людей возможно надо искать в его биографии.

         Почти одновременно смерть настигла его отца и деда, резко преломила его судьбу. Заставила рано задуматься о смерти. Он не хочет её принимать и вырабатывает собственное отношение, казалось бы, к неизбежной потере.
Сам Николай Федорович, ведя аскетический образ жизни, всегда был бодр и деятелен. Никогда серьезно не болел. Друзья и почитатели купили ему шубу и почти насильно повезли кататься по Москве в открытых санях. Федоров сильно простудился. Как следствие, воспаление легких и смерть. В. А. Кожевников пишет о последних часах Федорова. Несмотря на запрет врачей, он говорил. Но, ни слова о себе лично, ни о болезни, ни о близком конце. Все мысли и слова были о «деле». Он скончался 28 декабря 1903 г. в возрасте семидесяти четырех лет.

       В энциклопедиях и словарях Н. К. Федоров представляется как религиозный мыслитель, философ – футурист, деятель библиотековедения, педагог – новатор. Все это так, но главное он был великий гуманист, и человеколюбие доказывал не только в теории, а на практике, отдавая людям всего себя.

Апрель 2015 г.,  Симферополь