Рана

               
                Валерий Недавний
               
                Рана

     Сухие отзвуки автоматных очередей доносились уже из-за холмов. Перестрелка то возобновлялась, то слабо затухала. Что говорило о скором окончании вылазки со стороны арабов. Нещадно палило полуденное солнце. Пятидесятивосьмилетний ополченец Давид из батальона самообороны наложил повязку на рану, стянул её бинтом и отполз в укрытие. Песок обжигал ладони рук, скрипел на зубах. Едкий пот заливал глаза, скатывался по заросшему, небритому, лицу и, обрываясь, падал на землю. «А песок здесь такой же жёлтый, как и у нас, в бурунах», - пришло ему сравнение. Это, – «у нас» - невольно напомнило ему о прежней жизни в СССР. Четвертый год как он, Давид Дорф, живёт в Израиле. И всё ещё не может забыть Ставрополья, где когда-то жил и работал.  Только здесь песок намного крупнее, того, что в бурунной степи.  Чувствовалась слабость в теле и кружилась голова. «Наверное, от потери крови и от духоты, - решил он. И какого чёрта я ввязался в эту передрягу?»- корил он себя за эмиграцию в Израиль. Поговорку о нечистом Давид перенял когда-то у своего соседа, старого молоканина. Жил он в то время на хуторе Андреевском, в часе езды от Невинномысска. «Один как перст, ни близких, ни родственников с кем можно было бы, хотя отвести душу», - терзался он своим одиночеством. Ещё больше угнетало его состояние неопределённости. Он уже сомневался в целесообразности своего переезда в Израиль. А был ли он счастлив там, в Союзе? – не раз задавался он в последнее время этим вопросом. Несомненно, были периоды жизни, когда он радовался удаче, переживал, сталкиваясь с трудностями быта. Добивался определённых целей или «горел» на работе, как было принято говорить там, в СССР. При всех  житейских неурядица, он чувствовал свою необходимость помочь друзьям, товарищам по работе, соседям. Так как благодаря окружению близких людей и взаимной помощи и поддержки каждого жило большинство населения СССР. Ему казалось, судьба благоволила ему. Может, потому что был ещё молод, энергичен, нравился женщинам, друзьям. И чтобы не говорили о его прежней жизни  евреи, выходцы из стран Европы, он никогда не чувствовал себя изгоем в «империи зла». Страну, которую благодаря президенту Р. Рейгану травили со всех сторон. Он, как и миллионы советских людей, жил, учился и работал. Трудности жизни сближали, делая людей открытыми, в общении друг с другом. Он был уверен в поддержке товарищей, как и они в его помощи. Такой открытости и доверчивости  он не замечал у выходцев из стран Запада. Печально, но здесь в Израиле он так и не прижился, остался  чужим и ненужным никому человеком. Евреи из Союза, здесь отличались от своих собратьев другим мировосприятием, чувством коллективизма. Как выразился один земляк из Адыгеи, русской, находчивостью. Он так и не смог привыкнуть к новой, для него, жизни. До эмиграции он жил  на Кавказе. Это была старинная казачья станица Галюгаевская, расположенная на берегу реки Терек. Сохранившиеся рвы и валы, окружающие станицу, проросли колючим терновником. Они напоминали о героическом прошлом казачества. Их возвели основатели станицы, переселенцы мужики из внутренних губерний России. По указу императрицы Екатерины Алексеевны Великой их переселили на Кавказ, где была создана Азово-Черноморская укреплённая линия. По замыслу правительства эта линия служила преградой  от набегов татарской орды и немирных горцев на центральные губернии. Матушка императрица даровала переселенцам статус вольных людей - казаков, в обмен за их верную службу государству. В Галюгаевскую он попал в 1939 году. Тогда, спасаясь от войск вермахта, оккупировавших Польшу, он вместе с потоком беженцев уходил на восток, в СССР. Судьба была  к нему милостива. Их, беженцев, приняли в Союзе. На работу ему помогли устроиться в машинотракторную станцию. Там же он выучился русскому языку, освоил профессию слесаря. Ремонтировал трактора, сеялки. Спустя год окончил курсы трактористов. В райкоме партии ему предложили устроиться на местный лубяной завод. В годы индустриализации  страны остро стояла проблема нехватки кадров. Заметив его тягу к знаниям и учитывая начальную техническую подготовку, его командировали в Ленинград на курсы повышения квалификации. По возвращению с учёбы, его назначили механиком завода. Окончилась тяжёлая и разрушительная Великая Отечественная война. Страна переходила на мирные рельсы строительства. Всего хлебнул за эти годы вместе русским народом, и он Давид Дорф.   Шли восьмидесятые годы двадцатого столетия, и вряд ли бы кто признал в бывшем беженце из Польши главного механика пенькозавода. Вспомнилась одна из поездок в  небольшой степной городок Нефтекумск. Ему предстояло привезти на завод инспектора Госгортехнадзора. Инспектор должен был освидетельствовать паровой котёл локомобиля после гидравлического испытания и дать добро на право его эксплуатации. Была поздняя осень дул пронизывающий холодный ветер. Сырой туман стлался по бескрайней степи. Сбившись с дороги, они застряли в бурунных песках. Долго гребли с шофером песок из-под колёс ГАЗ-51, пока не выбрались на твёрдую дорогу. Позже Дмитрий, простодушный станичный парень,  с завистью ему скажет: - «А здорово ты Менделевич лопатой работаешь. – Затем, осмелев, добавит: - Обычно ваш брат, еврей, больше по медицинской или торговой части шустрит, а ты, почему-то механик. Механики вечно в грязи копаются, - парень хитровато смотрел на него, ожидая ответа, - или плохо учился?»
 Что он мог ответить ему, наивному и хитроватому парню, который, как и многие местные жители не упускал случая, чтобы не задеть его национальности. Что ж, к подобным шуткам он давно уже привык и не обращает на них внимания. Дмитрий, как и многие его земляки, не бывал за пределами своей станицы, и всё ему было в диковинку.  Отец его  погиб на фронте в первые годы войны, а он с матерью, бедствовали не меньше его беженца.
  - Я Митя родился в Польше. В панской Польше, как вас учили в школе, - подчеркнул он. - Когда началась война и Германия вторглась на территорию Польши, мы евреи бежали от репрессий на Восток. Здесь нас приняли, устроили на работу. Вот так мы и стали гражданами СССР. Здесь я выучился на механика. А то, что ты сказал «Лопатой хорошо работаю», так нужда она всему научит.
 - Какая может быть нужда? – озорно заметил Дмитрий. – Если вы все там панами были, - парень насмешливо смотрел ему в глаза.
 - Пан, Митя, это культура общения, - улыбнулся он ему, - а не признак богатства, как ты понимаешь. Бедный ты человек или богатый, в Польше все друг к другу так обращаются.  Пан почтальон, пан аптекарь, пан кучер это всё, равно как и у нас, в Союзе, говорят «товарищ милиционер, товарищ водитель...»
 - А тебя Давид Менделевич тоже паном звали?
Митька смотрел недоверчиво на своего начальника, не представляя, как могли в Польше, звать его механика паном.
 - Да и меня так же называли, - бросая в кузов уже ненужную лопату, подтвердил он.
 Довольный тем, что удачно выбрались на дорогу, Давид забрался в кабину. Назвать своему подчиненному прозвище, которым когда-то его называла белобрысая батрачка Марыся, не рискнул. Так как хорошо знал, народ в заводском посёлке не лишён чувства юмора  и поделись он с Дмитрием своим прозвищем, заводчане не упустят случая посмеяться над ним.
        Тогда, в тридцать девятом, ему шёл девятнадцатый год, и, чтобы выжить их бедной семье, Давиду пришлось наняться батраком в соседнее имение  пана Ольшевского. Работать приходилось много, чистил коровники, задавал корм скоту, выполнял различные хозяйские работы. Красавица Марыся приходила на работу затемно со своей слепой матерью.
 - Добрый день пан гавняже, - шутливо приветствовала она нового батрака.
 - Доброе утро пани Марыся, - отвечал он ей, сгребая  лопатой навоз из стойл в проход.
«Только бы доползти и укрыться в спасительной тени», - лёжа на песке, обдумывал он как ему действовать дальше. Автомат мешал ползти, бился прикладом о бок. Клонило в сон, то ли от  слабости или потери крови.
                2
    Очнулся Давид, когда солнце садилось за холмы. Отстегнув от пояса фляжку, облегчено вздохнул, услышав плеск воды. «Удивительно тишина и не единого выстрела. Не могли же пройти мимо?» - подумал он о санитарах. Вспомнилось, как в разгар боя командир батальона наставлял их. «Пробирайтесь к передовой, выносите только тяжелораненых.  Остальные и сами доберутся до перевязочного пункта»
«Сволочь!» - мысленно он выругал комбата. Многие ополченцы побаивались его за жёсткие действия и грубость в обращении с подчинёнными. Комбата можно было понять. Он был из числа первых переселенцев. Давид был наслышан о действиях отрядов самообороны Израиля. На их долю выпала работа по вытеснению арабов с мест их традиционного проживания. Как выразился один еврей, участник тех событий, это было что-то сродни чистке «авгиевых» конюшен. Под руководством лидеров националистов отряды самообороны силой изгоняли арабов со своих земель. Особо усердствовал в этом комбат. Оправдываясь, он говорил:
 - Если бы не решительность партии Мапай и не поддержка её со стороны мирового сионизма, не было бы сегодня сильного Израиля.
Вытянув удобно ногу, Давид разорвал штанину и стал снимать окровавленную повязку с голени. «Стреляли  сзади, кто-то из своих ополченцев, - по направлению пулевого ранения определил он. - Кому он мог не угодить? Рана опасений у него не вызывала, знал, заживёт, как на собаке. Возможно, Кепнер» - мелькнула догадка. Наверное, решил избавиться от него, как от балласта. От приятеля знал, майор Кепнер, был понижен в должности,  и направлен к ним. Батальон, сформированный из ополченцев  с самого начала пришёлся ему не по душе. Сброд, - иначе о них, он не отзывался. И тому были причины. Как профессиональный военный, батальонный  участвовал во многих боевых действиях. Не мог он положиться на этих интеллигентов, как в порыве недовольства называл он своё воинство. Батальон состоял из бывших учителей, адвокатов, бухгалтеров, людей имеющих слабую военную  подготовку и не бывавших в деле. И ему этим составом надо было выбить врага из занятых позиций. Арабы удерживали подступы к реке Литании. И это выводило Кепнера из равновесия. «Теперь будет рвать и метать, чтобы захватить плацдарм у реки» - пришёл он к выводу, зная характер батальонного. От Самуила, своего друга, он слышал, Кепнер ещё в тысяча девятьсот сорок восьмом году совершал набеги на палестинские поселения. Война была его работой. И всякая попытка критики со стороны таких слюнтяев, как Самуил, вызывала в нём прилив ярости. Комбату надоели все эти чистоплюи, любящие рассуждать о правах человека, о демократии, но не умеющие претворять замыслы в дела. «Наивные придурки, - клял своих подчинённых майор. – Думали здесь в Израиле их встретят с объятиями. Нет, голубчики, - Кепнер усмехнулся, - чтобы обрести свободу и жить в свободной стране, каждому еврею нужно хлебнуть этого дерьма, а уж потом рассуждать о демократии». По опыту войны 1948-49 годов, он знал, что надо делать для этого.
     Давид не понимал причины всех бед выпавших на него. Чужим он стал из-за своих  взглядов и суждений на жизнь. Ещё совсем недавно он был советским гражданином. Рассуждая о правах человека на западе, и сравнивая их у себя в Союзе, он не раз вызывал недовольство своего начальства. Как-то его вызвали в район, в райкоме партии ему ясно дали понять: –  либо он прекращает это «занятие», или его выдворяют из страны.
 - Какое занятие? – непонимающе переспросил он инструктора.
 - Вы что сами не понимаете? – возмутился тот. – Или считаете нормой советского человека слушать вражеские голоса: «Голос Америки», «Би-би-си», «Немецкая волна». Как нам известно, вы даже со своими подчинёнными говорите о западной демократии?
  Действительно всё началось как-то незаметно, с письма пришедшего из Франции. Письмо было от двоюродной сестры, живущей в Израиле. Конверт, испещрённый штемпелями, и необычными марками, полученный им в отделении связи, стал темой обсуждения его соседей и знакомых. Жители небольшого хуторка только и говорили о полученном их соседом письме.
 - Что, из Франции пришло?- недоверчиво спрашивали они у его болтливой соседки Полины.
Никто из жителей хутора не получал подобных писем.
- А бис его знает! – устала объяснять землякам глуховатая Полина.
Забытый Давидом дядюшка, по материной линии, живущий во Франции, через какой-то благотворительный фонд отыскал его и прислал письмо. В конверте так же было письмо от сестры из Израиля. С тех пор письма зачастили от родственников. Дядя пересылал ему письма сестры, так как между Израилем и СССР в то время не было дипломатических отношений. А позже он получил письмо из США, от своего двоюродного брата, живущего в Бостоне. Сестра писала, живут, слава богу, хорошо. Приобрели с мужем в рассрочку коттедж, рассчитывают выплатить кредит и скопить денег на старость. Вспомнила и о его родителях. Что ж сестра старше его, она хорошо помнит их детство. Он тоже кое-что знает о том времени. Рано лишившись родителей жил у дальних родственников. Отца и мать, как ему рассказали родственники, он лишился при еврейском погроме. Хорошо помнит голодные годы детства, батрачество и унижения. Затем война, поражение польской армии, вынудившее евреев бежать на Восток. Так он оказался в Советском Союзе. И хотя их беженцев устроили в СССР,  жилось им, как и всему народу нелегко. В своих письмах сестра звала его к себе в Израиль, в небольшой городок Кирьят-Шемон. Желая как можно больше узнать об их жизни, слушал западные радиостанции. Сестра часто присылала ему посылки с вещами. «Неужели ты считаешь, что здесь мне живётся тяжело, и я нуждаюсь в твоей помощи?», - писал он ей, получив от неё очередную посылку. Переписка с роднёй занимала всё больше времени. Сестре писалось легко, чувствовалось, жилось ей, муниципальной служащей, не очень комфортно. Она жаловалась ему на полувоенное положение в стране, на частые диверсии и стычки с  арабскими экстремистами. И чтобы обеспечить себе достойную старость ей с мужем приходится много трудиться. Жаловалась, в армии у них служат и женщины. И совсем
по-другому он чувствовал себя с братом. Своё имя Израиль, брат сменил другим - Роберт, как только переехал в Америку. «Пойми, Давид, - писал он, - с еврейским именем у меня бы не было будущего. Нас евреев, здесь, как и во всём мире не любят, только став человеком состоятельным, можешь обрести уважение и покой». Кажется, брат достиг своей цели, став бизнесменом. К тому времени и он, Давид переехал под Невинномысск. Роберт всегда поздравлял его с женой на пасху и рождество.  И это шокировало жену Надежду, привыкшую в Союзе получать поздравления к Первомайским праздникам и годовщине Октября. Переписка с родственниками требовала солидных затрат. Львиная доля его скромного оклада уходила на оплату посылок и бандеролей, приходящих к нему из-за границы. Но Надежда не ворчала, понимая, родственники посылками компенсируют им понесённые  затраты. И когда Роберт из Детройта прислал ему пару костюмов, а его жене целый гардероб одежды, радости Надежды не было предела. Особенно она не могла нарадоваться элегантной шубке. Надежда, работавшая в колхозе дояркой и привыкшая одеваться на работу в фуфайку и резиновые сапоги, просто не знала, как поступить с дорогими подарками.
 - Куда мне в ней идти? – стоя перед зеркалом, спрашивала она у него. – На ферму к коровам…
Шубка облегала фигуру Надежды, делая её более привлекательной и моложавой, Роберт прислал подарки, придерживаясь размеров которые он сообщил ему заранее.
 - Носи Надя, это тебе подарок от моего брата.
 - Нет, Давид, стара я уже для такой шубки, - и Надежда ещё раз осмотрела себя в зеркало. – Продам я её девчатам, пусть они в ней щеголяют. Да и шляпу, наверное, отдам. Ты уж не обижайся на меня, пойми, ну куда я в ней пойду? – Надежда смотрела на мужа печальным взглядом. – В колхозный клуб, скамейки нарядами обтирать. Или в этой шляпе в наш продмаг ходить, чтобы надо мной бабы смеялись. Пойми, не дожили мы ещё до той Америки, - прижалась она к нему.
В душе он был согласен с ней, хотя кое- что из присланной одежды уговорил Надежду носить.
 - Хорошо, - согласилась она. – Два или три раза в месяц  я с тобой в клуб схожу, надену. А потом куда? – Надежда смотрела на него. – Это тебе можно, ты по заводским делам всюду бываешь: - в районе, в Невинномысске в отделение банка. В Краснодар ездишь, в свой трест. А я на хуторе и так сойду.
Одалживая ему деньги, коллеги по работе шутили:
 - Разорит тебя Давид Менделеевич родня. Будешь только на одни посылки работать.
В ответ он только отшучивался. Однажды Роберт сообщил ему, что скоро будет в Москве, а оттуда обязательно заедет к нему на хутор в гости. Обрадовавшись предстоящей встречи с братом, он снял со сберкнижки деньги. Решил привести в порядок дом, колодец, изгородь. Обновил мебель, купил цветной телевизор, сделал ремонт. Но неожиданно для него его брату не разрешили приехать к нему.
 - Не горячитесь, - успокаивал его приезжий товарищ из района, - когда он выразил ему своё недовольство запретом. – Встретитесь с братом в Москве, побываете в музеях, театрах…   
 - Вы извините, - прервал он гэбиста, - а борделя в вашей программе не запланировано?
Приезжий из района на миг опешил.
- Не забывайтесь! – вспылил он.
 - Я не забываюсь, но меня возмущает безалаберщина в ваших органах, - от обиды Давид перешёл на повышенный тон. - Можно было бы раньше об этом сказать, а не в последний момент. Как-то непорядочно это выглядит с вашей стороны.
 - Не с моей стороны,  – поправил его товарищ. -  А со стороны государства. К тому же это решение принято не нами, - гэбист указал рукой в потолок, давая понять, решение принято сверху. – В отношении затрат которые вы понесли, готовясь к встрече с братом, я думаю завод вам частично их компенсирует. Об этом мы директора завода уведомим. Кстати билет на Москву забронирован на ваше имя. Вылет из Мин-Вод, через три дня. Всего доброго! – покидая дом, попрощался он.
 - Мне ваша помощь не нужна! – взыграло в нём самолюбие. – Можете передать своему начальству, я в ваших подачках не нуждаюсь. О факте случившегося буду жаловаться в международную организацию по правам человека.
 - Ну, зачем ты так? – испугано упрекнула его Надежда, когда за приезжим товарищем закрылась калитка дома.
Было слышно, как за забором захлопнулась дверца газика, фыркнул мотор, и машина с приезжим рванула с места.
 - Теперь жди неприятностей, - мрачно произнесла Надежда.
Он молчал, понимая, сказал лишнее, чем навлёк на себя внимание органов. Теперь будут следить за каждым моим шагом. Внутри его всё кипело от произвола и несправедливости. – «Затратить почти все сбережения, которые годами копил для приобретения легковой машины, чтобы по-людски встретить брата. И ради чего? Чтобы КГБ не ломая голову, заявила ему о секретности Невинномысского химкомбината. Глупей причины отказа он не слышал. Мимо «Азота» проходит автодорога, по которой снуют тысячи автомобилей, в том числе и с иностранцами.
        Слабый рокот двигателей отвлёк его от воспоминаний. Высоко в темнеющем небе едва заметные прошли вертолёты. «Наверное, десант на Сарафанд» - решил Давид. Он уже знал эту тактику. Вначале город обстреляют ракетами, после чего в дело вступят отряды коммандос. Сейчас он жалел себя за самолюбие, приведшее его такому печальному исходу. Не погорячись он тогда и не напиши заявление на выезд из страны, может всего этого, и не было бы. Скрипнув зубами, перевернулся на другой бок. Чего ему не хватало? Была работа, уважение сослуживцев, соседей. Вновь вспомнился собственный домишко, жена - Надежда. С семьёй у него не сложилось. Прожив четверть века с женой, детьми они не обзавелись. А как она плакала, просила его не уезжать. Чувствовала – будет плохо. С Робертом он встретился в Москве. Три дня он провёл в номере гостиницы Россия. В свои пятьдесят шесть лет, Роберт на зависть выглядел молодо, был подвижным человеком. Приятные черты лица в сочетании с интеллигентными манерами, тихий голос и умение слушать собеседника могли покорить любого. Помня наставления гэбиста встретившего его в аэропорту Внуково, разговора о жизни евреев в Союзе не заводил. Знал, будут следить, да и брат в разговоре больной темы не касался. Больше интересовался природой Кавказа, обычаями местного населения и курортами. Поговорили о родственниках, посетовали на трудности жизни, при которой невозможно со всеми встретится.
 - Понимаю, - сочувствующе улыбнулся ему Роберт. – Я ни первый год сотрудничаю с одним столичным предприятием и в курсе всех ваших дел. Доходы населения у вас низкие. И если ты намерен проведать сестру я тебе материально помогу.
   Разрешения на выезд в Израиль, повидать сестру, он не получил. Обещали рассмотреть заявление. Похоже, решение по этому вопросу затягивалось, недоставало каких-то сведений. В тот день секретарь-машинистка Тоня, встретив его в коридоре конторы, тихо шепнула ему на ухо:
 - Давид Менделеевич там, в кабинете директора какой-то молодой человек интересуется вашей биографией. Я по просьбе Макар Корнеевича принесла ему ваше личное дело.
 - А дядя в ремешках, - невесело улыбнулся он ей. На их небольшом заводе помимо должности секретаря машинистки Антонина выполняла работу инспектора по кадрам. – Пусть Тоня проверяет, такая у них работа.
И поблагодарив девушку, прошёл в бухгалтерию. Один за другим приглашались в кабинет директора инженерно-технические работники и специалисты завода. И хотя знал, товарища из органов интересует всё из его биографии, неприятный осадок не покидал его в течение дня. «Зря я написал на них жалобу» - жалел он о письме, посланном в адрес Верховного Совета СССР. В нём  он жаловался, что ему не дают разрешение на поездку в Израиль, навестить сестру. Знал, основная масса писем направляется в местные органы власти. Там они проверяются и по ним принимаются меры. «Сидит, наверное, и проверяет всю мою подноготную» - усмехнулся он приезжему. 
В обеденный перерыв, проходя мимо приоткрытой двери кабинета директора, успел разглядеть гэбиста. Хорошо сложенный молодой человек сидел на диване, и что-то рассказывал директору. В небрежно откинутой руке дымилась папироса. Расстегнутый пиджак белоснежная сорочка и аккуратный узел галстука могли выдать его человеку непосвящённому, как хозяина кабинета. Одного взгляда на холёное лицо и манеру держаться было достаточно, чтобы понять – с этим будет нелегко вести разговор. Это не старые кадры, пришедшие в органы из среды простого народа, а люди уже иной формации и мышления. Наверное, из тех пай мальчиков, которые угодничали перед учителями, «шестерили» в комсомоле. По блату поступали в институты, «стучали» на своих однокурсников, а затем по протекции попадали в райкомы или органы власти. Такой не станет трясти перед твоим носом пистолетом, грозя сгноить в тюрьме. Вспомнилось, как в тысяча девятьсот сорок шестом году он ещё неопытный тракторист поплавил коренные подшипники на тракторе ХТЗ. Может быть, и «тянул» бы срок за вредительство где-нибудь в Магадане или на Колыме, не приди ему на помощь кузнец Никита Серафимыч. Был он другом и земляком начальника политотдела. Взяв с собою бутылку самогона, кузнец заглянул в конце дня в кабинет своего земляка. О чем они там говорили, так и осталось тайной. В конце дня он с кузнецом залили подшипники баббитом. Затем шабрили, подгоняя их к шейкам коленвала. И к утру трактор уже был на ходу.
 - Ну что Никита, работает трактор? - осмотрев ХТЗ, спросил начальник политотдела у своего земляка.
 - Работает! – подтвердил кузнец.
 - Смотри, - предупредил он кузнеца, - чтобы мужики держали языки за зубами. И не ляскали ими как бабы.
     И всё же были и ветлые воспоминания. Его направили учиться в Ленинград на курсы механиков. Затем училсся заочно в техникуме. Рос по служебной лестнице. Куда бы ни направляли его учиться или работать отдавался делу всей душой. Читал известных философов, интересовался технической литературой, но особой страстью его было увлечение космосом и политикой. Будь это в пятидесятые или в начале шестидесятых годов, когда и стены слышали, его бы давно посадили за политику. Но, слава богу, времена изменились. В памяти всплыл эпизод, произошедший незадолго до отъезда в Израиль. Он устроил прощальный вечер с ребятами, с которыми когда-то работал в механическом  цехе завода. Эта встреча была ему ещё дорога тем, что эти мужики приняли его, человека пришлого, в свою среду, научили многому в жизни. Взяв в магазине несколько бутылок «Столичной»  и пива, они расположились на берегу Большого Зеленчука, под развесистой ивой.
    В начале разговор как-то не клеился. Бывшие коллеги по работе в механическом цеху пришли, простится со своим товарищем. Знали, Давид по доброму распрощался с соседями, оставив каждому на память свои личные вещи. Купил билет на самолёт  и в завершение всего собрал ребят, с которыми когда-то слесарил в цеху. Выпив по стопке, мужики разговорились. Первым затронул больной для Давида вопрос Алексей.
 - Менделеевич, - обратился он к нему, - вот объясни, почему вы, евреи, такие дружные, ни чета нам русским?
 - Это Алексей оттого, что у евреев никогда не было своей родины, государства. Живём мы в разных странах, и это заставляет нас держаться друг друга.
 - Зря, Давид уезжаешь,– участливо обронил Николай. – Ты уже обрусел и вряд ли там приживёшься. Что не говори, а в твоём возрасте привыкать на новом месте будет нелегко.
 - Да, в этом ты прав, Николай. – Да и еду я туда Коля пока на разведку. Повидаюсь с сестрой, понравится, может, и навсегда там останусь.
 - А я думал ты совсем туда уезжаешь, - удивился Алексей.
 - Нет, Лёша, посмотрю, как сестра живёт, а там видно будет.
 - Вот скажи Давид, - сел на своего «любимого конька» Николай, - почему вы евреи с арабами воюете? Земли вам не хватает, или не любите их?
 - Тут Коля дело не в любви, - глядя на захмелевшего товарища, заговорил он. – Вопрос довольно сложный и в двух словах всего не объяснить.
 - А ты не крути, проще…
 - Николай помолчи, дай человеку сказать, - остановил его Степан.
Давида всегда раздражало нежелание этих простых людей вникать в смысл происходящего, знать больше того, о чём говорят по радио, пишут в газетах. Узость интересов их сводилась к семье, работе, игре в карты, а то и пустому времяпровождению. Рассказав коротко историю создания в тысяча девятьсот сорок седьмом году на землях Палестины государства Израиль, перешёл к его устройству. Поведал мужикам о политическом строе в стране. О кибуцах-прототипах тех же коммун, которые были в СССР  на заре Советской власти, а затем о сути конфликта с арабами из-за спорной  земли. Товарищи слушали его с большим интересом, не прерывали вопросами. Увлёкшись с жаром начал рассказывать о проводимых реформах в Израиле. Подогревало его, и фраза Алексея, характеризовавшая его дошлым мужиком, ставившая его по уровню знаний  на ступеньку выше бывших товарищей по работе. В то же время испытывал гордость за принадлежность к нации, выходцы которой управляли ныне Израилем.
  - Николай, - неожиданно спросил он у товарища, - а кто в Израиле министр обороны?
  - Откуда мне знать, - растерялся тот.
  - А вот я тебе скажу, - захмелевший Давид победителем смотрел на товарища, - бывший майор советской армии, Герой Советского Союза, Моше Даян. Он, Коля, одессит. А премьер-министр? – смотрел на товарищей. И сам же ответил, – Голда Меир. Она работала в министерстве просвещения Украины. Это их по личному указанию Сталина в сорок шестом году направили в Палестину. Войдя в руководящую верхушку сионистского движения и придя к власти, эти двое должны были по замыслу Москвы в дальнейшем проводить по отношению к нашей стране дружественную политику. Но после смерти Сталина о них забыли. Хуже, их обвинили в предательстве.
    Выдав всё это своим товарищам, Давид с горячность стал доказывать ребятам, что Сталин знал что делал.
 - Поймите мужики! – вновь сел он на любимого конька. – Ведь не дураки были наши цари, беря под покровительство российской короны малые народы. Тем самым они наращивали территорию государства и укрепляли границы. Ослабь Сталин своё внимание на Ближнем Востоке, тут же появились бы другие.
 - Америка? – спросил Алексей.
 - Да, американцы, - подтвердил он.
В конце рабочего дня его пригласили в кабинет директора завода.
 - Скажите, - обратился к нему приезжий товарищ, из органов, - с какой целью вы едите в Израиль?
Молодой человек откинулся на спинку стула и внимательно смотрел на старенький костюм Давида.
 - В заявлении написано: - «Повидаться с сестрой», - не скрывая недовольства, ответил ему Давид.
 - Понятно, - улыбнулся гэбист. – Желание похвальное. Только не надо забывать, вы там будете представлять не только себя, но и наше государство. А вот ваши сослуживцы по заводу, с которыми я сегодня беседовал, - приезжий сделал паузу, - характеризуют вас Давид Менделевич нелестно. -  Хотя вы и прошли большую жизненную школу, и работаете бухгалтером, товарищи отмечают вашу высокомерность. Говорят, вы не особенно дружны с рабочими. Как я узнал, вас избрали в профком, но защищать интересы своих товарищей вы не спешите. Больше поддерживаете дирекцию завода, которая просит у профкома согласие на применение к нарушителю трудовой дисциплины строгих мер воздействия. Меня правильно информировали? – приезжий вновь посмотрел на него.
 - Правильно, - кивнул он головой. – Я не сторонник нянчится с прогульщиками и пьяницами.
 - Вы не совсем правы, - приезжий вновь улыбнулся. – Жалеть их и я не сторонник, но воспитывать отступившихся товарищей, ставить их на правильный путь это наша с вами задача.
 - Беда нашего общества в том, что мы занимаемся не тем, чем следовало бы, - возразил он инструктору. - Я должен работать, а не воспитывать. Пусть этим занимаются специалисты.
    Он уже понял, приезжему уже кто-то рассказал о Гришке-электрике на увольнение, которого он как член профсоюзного комитета настаивал.
 - Вы не правы Давид Менделевич, - вмешался в разговор, молчавший всё это время директор. – По вашему мнению, выходит надо человека выбросить за ворота, словно собаку. А вы подумали о его семье, детях?
Приезжий товарищ повернулся к директору:
 - А что этот Григорий сильно пьёт?
 - Да частенько бывает нетрезвым.
 - Тогда надо оформить его в ЛТП на лечение.
 - Туда если попадёт, человека из него не будет, - мрачно заметил Давид. – Там не лечат людей, а гробят.
 - А чтобы вы предложили? – приезжий уже с интересом смотрел на него.
 - Я бы ликвидировал ЛТП, будь это в моей власти. И лечил бы алкоголиков  анонимно. А зарплату в таких случаях нужно чтобы получала его семья. И расходовалась она в интересах семейного бюджета, а не пропивалась.
 - Дорогой Давид Менделевич, - иронично улыбнулся товарищ. – Вас послушать так в ЛТП калечат людей. Директор, оказавший помощь и поддержку отступившемуся товарищу – плохой человек. У вас как у героя известного произведения: - Этот пьяница, тот подлец. Проще нужно быть и поближе к народу. Уж он народ не ошибается. А вы, как я слышал, - приезжий внимательно смотрел на него, - читаете западных идеологов? Это, должен вам сказать, к хорошим последствиям не приведёт. – Он закрыл папку, откинулся на спинку стула и взглянул на него: - Решение по вашему заявлению примем, результат сообщим на днях. От себя лично могу добавить, с таким настроем как у вас вряд ли решение будет положительным.
 - Не пустите, всё равно уеду, - и, не видя перед собой директора и приезжего, он вышел из кабинета.
                3
     Нет! Умереть здесь он уже не хочет. Только бы доползти, выжить. Он знает, что необходимо делать, но для этого надо набраться сил. Ночная прохлада снимет жар с раскаленного песка, ползти будет легче. А пока мысленно перебирал в памяти прожитое время. Какими печальными глазами сестра смотрела на него, когда у него начались неприятности на работе. Благодаря связям сестры ему посчастливилось устроиться в центральный офис строительной компании. Ему, не имеющему высшего образования при избытке дипломированных специалистов, ещё повезло. Вскоре ему пришлось покинуть компанию и всё из-за своего характера. Возмущённый несправедливостью подрядчика Давид вступился за бригаду кабардинцев. Эти девять человек с седобородым бригадиром Али, держались на стройке обособленной группой. Все тяжёлые земляные работы обычно выпадали их бригаде. И когда подрядчик отдал выпавший на долю кабардинцев выгодный объём работ по кладке стен другой бригаде, он обратился с протестом в дирекцию компании. Остальное лучше не вспоминать. Ему пришлось расстаться с работой. Перебивался случайными заработками, пока не подпал под мобилизацию в армию. То, что он совершил откровенную глупость, сомнений не вызывало. Написав заявление на  выезд в Израиль, понимал, квота на выезд мала, а желающих эмигрировать много. К тому же от осведомлённых людей знал, даже люди дающие взятку не могут получить сразу разрешения на выезд. А ему человеку безденежному, скорее всего в выезде откажут. На этом и был построен его расчёт. Однако случилось непредвиденное, он получил разрешение на выезд. И это был удар. Жить в Израиле он не собирался. Перед отъездом он пришёл, проститься с сослуживцами. Как бы не был подавлен известием на выезд, не мог не заметить холодка со стороны своих коллег. Некоторые работники бухгалтерии даже не ответили на приветствие, сделав вид что, не заметили его. Обида на них болью сжала сердце.
 - Не забывай нас Давид Менделеевич, - обнял его на прощание главный бухгалтер. – Как устроишься на новом месте, напиши нам.
Дверь в бухгалтерию открылась, и в неё заглянул директор завода.
 - Владимир Харлампиевич, прошу, не задерживайтесь. Машина уже ждёт нас, - окинул он недовольным взглядом бывшего работника. – Я тоже еду с вами в отделении банка.
Директор так же закрыл за собой дверь, словно перед ним стоял не его вчерашний работник, а чужой, посторонний человек. Обида на бывших товарищей по работе и директора  лишь укрепила в нём веру в необходимости выезда из СССР. Он был благодарен главному бухгалтеру, который, осуждая его решение на выезд в Израиль, не изменил к нему человеческих отношений. Характеристики, данные на него его коллегами и директором в местное отделение КГБ, были уже другого содержания. Чего не сделал главный бухгалтер.
 - Спасибо тебе Владимир Харлампиевич за всё, - обнял он главбуха. – Я думаю, мы ещё с вами встретимся. Если не совсем, то туристом обязательно я к вам приеду. Верьте мне, я скоро вернусь.
Помнит, как в момент прощания сдавило грудь от осознания, что никогда больше он не увидит своих бывших коллег.
 - Думаете, я туда хотел? – натолкнувшись на осуждающий взгляд главбуха, тихо заговорил он, когда они вышли с ним в коридор. – Вынудили.
            Стало прохладно. Лёжа на остывающем песке со всей отчётливостью представил себе тоску старого Али по своей родине. Маленький Али, вывезенный когда-то на чужбину, не забыл родного аула затерянного в ущелье Баксана. Состарившись на чужбине, он не терял надежды вернуться на родину. Жил этой мечтой делясь с ним эмигрантом из СССР. Узнав, что он бывал в  Кабарде, Али каждый раз просил Давида рассказать ему что-нибудь о его родине. Сейчас он с особой остротою вспомнил небольшой саманный домишко на окраине хутора. Его он строил с женой Надеждой в тяжёлые шестидесятые годы. Ему на миг представился хутор ставший ему когда-то родным. Ранний рассвет, звонкое журчание ручейка,  пробивающегося из-под склона холма. И далёкая гряда гор Кавказского хребта с видимой в ясную солнечную погоду величавой вершиной Эльбруса. Облизнув пересохшие от зноя губы, вновь вспомнил о жизни в СССР. Сейчас он окончательно укрепился в своём решении. Пусть через тяготы плена, лишения и унижения, но он должен вернуться к себе на родину.
                Ставрополь,  Январь, 1982 г.