Место для меня

Моя философия


Человек - единственное живое существо, которое в материальном мире стоит на месте, ему не принадлежащем. Это место, на котором должен стоять Господь Бог, как творец этого мира. А стоит - человек. И он это чувствует, и это чувство по определению должно быть "страшное". Мне кажется, что вот это несоответствие формы и содержания, преодоление несоответствия, и составляет основную проблему бытия человека как личности, как существа, формально ("по образу и подобию") во всём равного Богу, но сущностно не равного Ему ни в чём. Единственное, что сближает человека и Бога, что делает их до некоторой степени понятными друг другу (и даже "родственными душами"), и без чего невозможно любое общение, любой диалог в принципе, а не только такой сверхчеловеческий, как общение с Богом, как ни странно, и есть стремление одного к Другому. Бог создал человека, а теперь человек в силу своих возможностей, пусть очень скромных, создаёт (или воссоздаёт) Бога через эту связь с Богом, связь, которую невозможно достроить, довести до конца, или, как правильнее будет сказать в этом случае, до начала. Но в строительстве растёт сам строитель, и всё-таки мы выходим более-менее из подвала на свет, и хотя ужасаемся, когда выходим и видим себя уже в свете открывшегося нам, но всё-таки мы вот это место, где мы стоим не по праву, как-то оправдываем, и не так, может быть, страшно Ему смотреть на своих детей оттуда, где все дети ангелы, были, есть и будут. И потому Он наше стремление к Нему питает и поддерживает, хотя, надо сказать, формы такой поддержки иногда бывают весьма неожиданными. Но и это нужно принять, если не понять. Негативный опыт, который я понимаю как опыт в чём-то несовместимый с нашими моральными установками, нашими "правилами жизни", весьма полезен как стимулятор личностного роста. На вешалке могут любые висеть плащи, куртки, расписные халаты и тулупы а-ля рюсс, но не они важны, а те гвозди, на которых всё это размещается в тех или иных вариантах и конфигурациях. И когда наши неудачи и наши, ну да - предательства, сдирают эти внешние одежды, то мы режемся по живому о гвозди своих принципов, которые нам даны как антиномия морального закона внутри и звёздного неба над головой. И это весьма полезно, хотя и болезненно, и не всегда поддаётся пониманию: как это, почему, за что? Понять не всегда и не всё возможно для нас, есть вещи в принципе непостижимые для человека. И это также следует принять, потому что Бог является не только в своих атрибутах (именах), но Он чаще является лишённым всех и всяческих масок, так, как Он есть, и уже в этом явлении нет не только ничего человеческого, но и нет ничего постигаемого нашими органами чувств, как нет и не может быть ничего воссозданного, на основе ограниченного нашего восприятия, средствами сознания и средствами языка. Всё, что мы "знаем" о Боге, мы постулируем из своего и чужого опыта, это всё "человеческое, слишком человеческое", прошу простить за этого заезженного Ницше, это всё мы сами, а не Он, и мы это понимаем, и в ритуале общения с Ним пытаемся восполнить недостаточность знания некими мистическими фигурами, словесными или иными, неким практическим опытом, который по определению неадекватен своему объекту.
Бог не из машины выходит, хотя многие норовят Его извлечь из машины, для разрешения проблем, которые эта машина не может и не должна разрешать. Deus ex machina - это внешнее, театральное разрешение внешних же сценических коллизий. Причины конфликта, который возникает не в сюжете и не по воле актёров - исполнителей ролей, уже заложены в плоть и кровь той формы, которую в человеке принимает несвойственное ему содержание, высшее формы и превосходящее форму, трансцендентное форме. Примирение человека с миром феноменов, миром неадекватным человеческим потенциям и потому - страдательным, происходит не на пути невозможного по объективным причинам знания, а на пути любви, то есть сближения с другим человеком или всеми людьми, и этот "мостик" постоянно строится, и разрушается, и возобновляется, и как нельзя окончательно "обнять Бога", так нельзя "обнять человека" как себя, раз и навсегда, а всегда это будет только путь и стремление к объятию. Приведу такой пример. Вот у нас стадион рядом, там супружеская пара и дитя играют в мяч. Вот она играет, играет с ним, такая она спортивная, гибкая, активная, обводит его, обгоняет, обыгрывает. Потом бросит всё - и вдруг обнимет, и так стоят обнявшись. А потом опять игра... Вот это хорошая метафора общения, любви в мире феноменов. И там ведь ещё дитя, которое играет себе да играет, и не обращает внимания на игры своих родителей. Элемент хаоса на поле, без него не будет игры. Это - человеческое...
Но это позитивный опыт общения. А есть и негативный, и он таков, что на всём протяжении человеческой истории Иов задаётся вопросом: почему в мире столько зла, по какой причине зло существует, и почему Бог не уничтожит зло? На этот случай есть у какого-то писателя, если не ошибаюсь, французского, притча о лисице. Один человек построил рай на земле. Там мирно жили все животные. А лисица постоянно шкодничала и нарушала гармонию. Человек взял - и убил лисицу, уничтожил зло, удалил элемент хаоса из системы. Приходит, а рая нет, и все животные разбежались. Как понять это иносказание? Можно понять, как я уже говорил в начале, что человек, пусть даже и на месте Бога оказавшись в этом мире, не должен присваивать атрибуты и прерогативы Божества, не должен творить рай на земле, это ничем хорошим не заканчивается, чему видим много примеров из нашей истории. А можно так, что элемент хаоса необходим системе, потому что он создаёт импульс развития, без которого система придёт в упадок, разрушится, и наступит хаос уже не управляемый, а хаос первичный, до начала творения, хаос как выражение дисбаланса равновеликих сил творения и разрушения. Роль человека на том месте, где он стоит, заключается в осмыслении призвания, пределов призвания, тех индивидуальных форм, которые этому призванию человека могут быть приданы как проект, но их нужно воплотить и добиться их совершенства, сколь возможно полного. Вот в этом роль человека как существа разумного. Он охранитель, но не создатель. Человеку дана культура, именно дана, он её носитель, но дана культурным героем-трикстером: Прометей, образ сложный, неоднозначный, но примем его как положительный в данном контексте. Функция культуры охранительная, поэтому культура содержит элемент насилия, как любовь содержит и обыгрывает элемент насилия на поле игры. Культура есть вся вообще деятельность человека, взятая сама как объект и феномен его деятельности. В культуре уравновешивают друг друга элементы творческие, охранительные и элементы хаоса - разрушительные, революционные. Поэтому культура по необходимости имеет дело с допущением зла. Можно сказать, что предмет культуры есть добро и зло как равноправные ценности. Культура признаёт насилие, потому что культура сама есть насилие над природой. Человек извлечён из природы насильственным путём. Он перестал быть частью природы, и его место в мире есть в то же время место не от мира сего. Здесь кроются истоки трагедии одиночества человеческого духа. Человек одинок, и попытка это одиночество как-то осмыслить, формализовать, противопоставляя его миру, составляет сущность искусства. Это противопоставление реализуется средствами искусства в знаковых системах, уже не присущих миру, уже "слишком человеческих".
Бытие не то, что есть, а то, что было и то, что будет, как осмысленные и означенные формы актуального содержания. До своего осмысления бытие - это сон без сновидений, о котором ничего нельзя сказать. Сновидения дают представление о том неописуемом и принципиально недоступном, а потому не имеющем определений, недвойственном, что и есть действительное бытие. Искусство есть форма работы с материалом сновидений. Искусство начинается там, где заканчивается культура. Искусство первично, культура как социально обусловленный феномен вторична. Искусство индивидуально. Культура всегда порождение социума. Творец искусства сближает человека с Богом; культура следит, чтобы не слишком сблизился. В каком-то смысле искусство есть проявление болезни: творец болен, его сознание поражено ретроспекцией, актуальное сознание смешивается с ретроспективным и человек словно вспоминает и сознаёт в одно и то же время, и плоды этого ненормального и невозможного процесса суть предметы искусства. Они бесформенны, как все дети духа, но будучи втиснуты в одежды тех или иных жанров, направлений, тенденций - что уже относится к области культуры, а не искусства - они приобретают вид и их можно приобрести. Обрести и образ - не однокоренные ли эти слова? Всё непосредственно данное, неопосредованно полученное, есть царство духа и человек туда не вхож, но, как ребёнок копирует поведение родителей, например - любовь, не обладая потенциями для создания полноценной копии, так и человек подражает и в образе подражания обретает не оригинал и не свойства оригинала, но выражение своей лишённой репродуктивной потенции любви.
Всё человечество есть миф, творящий сам себя в человеке. Парадокс в том, что человек сотворён как средство, а не цель, объект, а не субъект, феномен, а не ноумен. Бог не видит себя, и человек не видит себя, и оба окликают друг друга и стремятся друг к другу, и когда эта встреча состоится в день восьмой творения, несуществующий, вот тогда и сердце успокоится.
Первый и основной принцип самобытия прост и, как всё простое, изначально охватывает собой всех и вся. Он формулируется по-разному, я в данный момент формулирую этот принцип так: "Сдерживай энергии в себе, не делай всего, что можешь и способен сделать в этой ситуации". Поскольку говорение есть род делания, то, следовательно, и "не говори всего, что знаешь и что мог бы сказать".
То же самое говорят в Упанишадах древние мудрецы, но другими словами: "Сдерживая дыхание в теле... ум свой мудрец должен сдерживать не отвлекаясь". Дыхание здесь - атман, индивидуальная энергия бытия (душа), которая в цитируемой традиции приравнивается к Брахману, вселенской, космической энергии (Дух) и пронизывает всё: "Этот атман есть (атман), внутренне всем (присущий)", а также: "Этот атман есть Брахман"; можно вспомнить в этой связи и знаменитую формулу "Tat twam asi". Все учения, все даршаны, все дискурсы посвящены одной проблеме, которую трактуют в рамках своей доктринальной и терминологической базы, поскольку философия есть проговаривание уже известного, повторение пройденного, новое открытие Америки, изобретение велосипеда, воспроизведение мудрости как знания о знании.
Накапливая энергии "в этом теле", человек получает энергетическую базу для выхода на уровни, которые сами по себе являются энергиями и на которые он не может выйти в феноменальном мире, где человек связан предметами и понятиями, опредмеченными состояниями и связями, не существующими в действительном мире, но исключительно в страдательном, в страдании. Избыток накопленных энергий сообщается окружающим его существам и передаётся им в изменение и в развитие их связей и отношений. Те же мудрецы ведической традиции подметили, что в присутствии совершенномудрого змея и мангуст не сражаются. Насилие как принцип бытования в предметном мире снимается избыточными энергиями, которые "переливаются" через край вместилища и входят в иные лона, как детородный орган входит во влагалище. Материальный мир пронизан энергиями, которые, не будучи физическими, материальными, тем не менее поддерживают в мире силы добра. Все энергии "добрые", нет "злых" энергий: "злая" энергия - это избыточная энергия. Вкушая от древа познания добра и зла, тем самым атрибутируя добро и зло тем энергиям, тем сущностям, которые недвойственны сами и не поддерживают дуализм нашего восприятия мира, мы выбираем зло и совершаем грехопадение.
Жизнь есть восстановление целостности восприятия, недвойственного взгляда на вещи и явления. Основной вопрос философии есть не марксистское "что первично, материя или сознание?", а куда более простое "что есть я?", - хотя, если по справедливости, то марксистская формулировка входит в этот вопрос как его частный случай. "Что есть я?", в свою очередь, подразумевает "Зачем я?" и "С какой целью мне дана эта жизнь?", иначе - "В чём смысл жизни?" Есть жизнь воды и есть жизнь сосны. Вода перемещается в пространстве, сохраняя качественную идентичность. Сосна статична, но в течение жизни качественно и количественно изменяется. Вода питает корни сосны, сосна укрепляет берег и предохраняет сосну от солнечных лучей и опасности высыхания. То есть, это уже не простое соседство, а экосистема. Человек - тоже своего рода экосистема. Есть два человека, видимый и невидимый. Какой же из двух настоящий?
Есть очень важная подоснова всего трансцендентного, в нашем понимании, всей так называемой духовности, которая есть в сущности не что иное, как остранённое сознание - и не более. Это - настоящая минута. Мы в действительности не живём настоящим. Настоящее или ещё не наступило, и тогда оно будущее, или уже прошло и так и называется: прошлое. А настоящая минута, получается, фикция. Мы её не ощущаем и уж тем более не успеваем осмыслить. Мы настоящее осмысливаем пост фактум, в процессе рефлексии, если всё уже в прошлом, или получаем в апперцепции, если речь идёт о будущем. Или ретроспекция - или апперцепция, предвосхищение. А вот эта самая настоящая минута как-то ускользает. И когда мы её вызываем ещё раз из памяти, это уже другая минута, она уже вписана в систему воспоминаний, она получила оценку в рамках наших жизненных правил и убеждений, и эта настоящая-в-прошедшем минута одновременно и богаче, и беднее себя самой в оригинале. Богаче, потому что приобрела системный характер и новые, более глубокие значения. Беднее, потому что в архиве памяти утрачивается то чувство, которое делает это настоящее живым: страх смерти, смертная память. Он только в эту неуловимую минуту, неподвластную сознанию, бьётся и кричит, бедный: жить, жить, хочу жить, во что бы то ни стало - жить! Поэтому, хоть мы говорим, что нет настоящей минуты, на самом деле есть, и только в эту минуту мы и живём по-настоящему. И этот страх смертный и ужас есть тот же самый, о котором говорилось в начале пространных моих рассуждений: это страх недостаточности своей и несоответствия месту, на котором должен быть кто-то другой.


21 июня 2017 г.