Доброжелатель. Часть 5. Глава 1

Пятая книга
Свидетельство

здесь даже солдат в подворотне охранник в тулупе с мешком прислуга с услугой на сотню таксист заходящий пешком и то принимают на веру и слово и душу других шалава приправа полова октава трёхстишие стих

Y tocamos el cenit ;ltimo
con la luz de nuestras cabezas
y nos detenemos seguros
de estar en lo que no se deja.*
Juan Ram;n Jim;nez. Requiem


Глава 1
Фарцовка и служба

Стих октябрьский ветер, тревога ЮБ улеглась чуть позже, когда краем глаза он увидал позади себя движение то ли крутящихся листьев, то ли услыхал шепот преследующих его шагов. Опасность бодрила так же, как легкая осенняя свежесть, и Юрий Борисович вдруг увидел себя со стороны, крепкого седовласого служивого, защищающего страну. Он шел и память услужливо открывала ему прошлое, освещала путь, начальную точку которого он и заметил между мелькнувшей вороной и проехавшим мимо трамваем.
Это случилось еще в студенческие годы. Юрочка Хмель закончил математическую спецшколу, нечто вроде советской Касталии для будущих ученых, им читали лекции лучшие учителя математики и физики в СССР, они участвовали в различных Олимпиадах, смотрели на окружающих школьников свысока и, действительно, выглядели более подготовленными и талантливыми. Культ науки и свободомыслия, чтения книг и долгих, бывало, до утра, споров, – развивали в них некое ирреальное чувство свободы. Им казалось, что страна пестует и лелеет их из чистого альтруизма, что великая партия любит науку и восхищается молодыми дарованиями из любви ко всему настоящему и самобытному, и никому из них не приходило в голову, что за любовь государства следует платить ответной любовью, потому что государство – отнюдь не родители, оно, в некотором роде, полномочный представитель Творца на Земле, и, как Творец всего сущего (есть он или нет, не столь важно, его, к примеру, можно назвать Природой или Мировым Законом) требует от своих созданий ответных шагов и любви, так и создавшее их государство после определенного периода бесплотного ожидания обязательно потребует от них ответного доказательства любви или хотя бы благородной признательности. Юрию и в голову не приходило, что за те преимущества, которые были ему дарованы по сравнению со скромными возможностями сограждан, следует платить.
Он легко и радостно поступил в Московский Университет на механико-математический факультет, легко и радостно учился, продолжая вольнодумничать и рассказывать в комнатах общежития, куда заглядывал к однокурсникам, анекдоты о вождях и социалистической жизни, не понимая, что и учится, и живет с гарантией на будущую работу и внимание государства только благодаря столь нелепому и неразумному с его и его друзей точки зрения социализму. Впрочем, вопросы о смысле государства волновали его мало. Он знал, что за бугром живут значительно богаче и лучше, что там качественнее одежда, машины, компьютеры, медицина, суды, в общем, все, кроме танков, бомб и культуры. Хотя музыка и книги, иногда доходившие оттуда, ничем не уступали нашим, а современная музыка и вовсе превосходила нашу скучную официальную эстраду. Исключение составляли барды и КСПэшное движение, возникшее в конце шестидесятых. Оно создавало иллюзию свободы – достаточно было взять в руки гитару и спеть на трех блатных аккордах незамысловатые стихи о природе, тумане и последнем троллейбусе, и казалось, что обретенные внутри груди уют и тепло, и любовь к ближним не затихнут после окончания пения, а так и задержатся в уголках глаз и дрожании ладоней на острых голых коленях соседки у костра и обветренном суровом лице и крепком плече друга.
В это же время в Москву стали проникать записи Битлз – и это тоже было откровением, почти религией. Молодым английским гитаристам стали поклоняться, их фотографии хранились рядом с фотографиями родителей и любимых, а иногда они сами заменяли и любимых, и родителей, впрочем, только в духовном и интеллектуальном плане. Их мелодии и раскрепощенность, их молодая жеребячья радость и абсолютная прозрачность мысли, если таковая вообще существовала в их текстах, были близки собственной молодости Юры и его сверстников. Кроме того, английский язык, слышный сквозь потрескивание магнитофонных лент, навевал призрачные картины тамбытия: уютные бары с приглушенным светом и красноватой тяжелой жидкостью – виски в прозрачном большом бокале, за окном двухэтажные автобусы, блуждающие в вечном лондонском моросящем дожде, гудки красивых автомобилей и барж на Темзе, Сене, Гудзоне, загадочные красавицы из фильмов Антониони, негры с саксофонами в подземных переходах и поцелуи под мостами тяжелой каменной кладки. Как легко было ощущать себя свободными, молодыми, талантливыми. Гитара, магнитофон, однодневный роман с провинциалкой, нетривиально решенная задача, пиво в день стипендии, новенький анекдот и вновь разговоры до утра – вот и весь набор счастливой полноценной жизни.
Отрезвление пришло внезапно и на редкость банально. Случайный приятель в общежитии предложил продать через знакомых привезенные ему из США родственниками джинсы. Джинсы были новыми, упрятанными в панцирь шуршащей упаковки, сквозь прозрачный плотный материал которой виднелись бирки и сзади желтый лейбл "Леви Страус", от них исходил синтетический сладкий запах, обещавший будущему владельцу мгновения незабываемой встречи, той, когда впервые чужая плотная материя, словно кожа волшебного животного, вдруг охватывала твои ноги и смыкалась на пояснице, делая тебя сильным, стройным и непобедимым. Стоили они там, по словам приятеля, двести долларов, а здесь он готов был продать их за сто рублей, пятьдесят себе, пятьдесят Юре, если он возьмет реализацию и сбыт на себя. "О, счастливые времена! – думал Юрий Борисович, – времена, когда простые штаны могли приносить счастье, будто ты открыл неизвестный материк, переплыл море, покорил вершину, гимн богу-вещи в аскетическом советском чистилище, пропуск в буржуазный рай в виде желтой наклейки сзади!"
Его арестовали при первой же попытке продажи. Впоследствии, анализируя ситуацию, он понял, что для его вербовки использовался обычный механизм, которым затем он начал пользоваться и сам: важно было забросить крючок, а затем напугать попавшуюся рыбку. И ловились почти все, страх слишком въелся в советские души и почти никто и никогда не сопротивлялся. Правда, некоторые все же умудрялись сорваться – начинали пить, скандалить, их увольняли с работы без помощи органов и они теряли всякий интерес для бдительной контрразведки. Но большая часть честно признавала свои ошибки и затем начинала свое тайное сотрудничество с мелкими визитами по указанным адресам и передачей нужной КГБ информации.
Но тогда, когда к молодому и подающему надежды ученому, стоящему с пакетом с лежащими в нем джинсами внезапно подошли два немногим старше его человека в пиджаках, при галстуках, несмотря на жаркий московский день, ему показалось, что мир рухнул. Затем был допрос, на котором он быстро признался в том, что собирался продать джинсы, затем ему пригрозили тюрьмой за спекуляцию, а затем, когда он во всем раскаялся и подписал все, что нужно, ему предложили рассказать о тех разговорах, которые ведутся в общежитии. При этом ему гарантировали, что дело его замнут, из университета никто выгонять его не будет, даже наоборот, помогут с аспирантурой и диссертацией, но взамен он, как настоящий мужчина, обязан будет доказать, что действительно раскаялся и готов исправиться  и помогать государству, которое столько для него сделало и так о нем, свинье неблагодарной, заботится.
Так началось его сотрудничество с органами безопасности, и очень скоро он убедился, что поступил правильно. Его, действительно, пригласили в аспирантуру, затем в закрытый институт, где он вскоре защитил диссертацию и начал работать над одной из военных программ. Он помогал КГБ, КГБ помогал стране, немного перепадала и ему, тайному агенту. Более того, он убеждался все более в том, что дело идет к распаду государства – слишком многие хотели этого, не понимая, что подрубают сук, на котором сидят. Не станет государства, не станет науки и некому будет по вечерам на кухнях рассказывать анекдоты о вождях. Часть самых востребованных уедет за границу, часть самых честных и сильных останется служить новому государству, если, конечно, оно захочет принять эти служение и службу. Но, вероятно, если все развалится, наука перестанет быть кому-нибудь нужна. Ведь для того, чтобы содержать государство в порядке, на Руси нужна власть, а после распада ее не останется, а значит, не останется и сильного государства, способного обеспечивать работу науки и культуры. Собственно, так и случилось впоследствии, но тогда, когда он только начал свою работу, все эти мысли не были еще продуманы, - им двигал страх, а не желание приносить пользу. Первый звонок прогремел, когда с его помощью был изобличен заведующий соседней лаборатории. Он начал вести переговоры с одним из западных университетов о совместной работе, причем передавал для этой работы секретную информацию, наработанную в их конторе. Юрий узнал о его связи с американцами случайно, во время одной из совместных пьянок, когда несчастный завлаб разлил всем виски и на вопрос о том, где он достал столь дорогостоящий напиток, ответил, что друзья из Массачусетса прислали.
Юрий Борисович доложил об этом уже на следующий день – было принято, что он в экстренном случае будет звонить по указанному телефону и курирующий его офицер будет назначать встречу. Его попросили усилить дружбу с завлабом и постараться выйти на иностранцев, когда они будут в Москве. Так и получилось, вновь была общая пьянка, теперь уже дома у общего сотрудника, там Юрий много общался с коллегами из американского университета, назвал им и свою тему (она была заранее согласованна в КГБ), вскоре на него вышли и тоже предложили участвовать в общем проекте.
Затем все внезапно кончилось, завлаб был арестован (он, кажется, отсидел годика три, теперь в Израиле работает, физикой занимается в Тель-Авиве), иностранцы пропали, а Юрий Борисович защитил диссертацию и сам стал заведовать лабораторией, правда, другой.
Мучила ли Юрия Борисовича совесть? Естественно, нет. Все разговоры о стукачах придумали недальновидные совки, которые хотели всю жизнь кормиться из государственного корыта, наивно полагая, что могут при этом ругать и предлагаемую им пищу, и само корыто, и начальника хлева, и пастуха.
Совесть была функцией от неправильного понимания жизни. Ее ощущали те же, кто считал зло чем-то отрицательным – настолько отрицательным, что необходимо было бороться, даже ценой собственной жизни или жизни и судьбы близких людей с этим злом.
Но если зло входило в Божественный Промысел, то его просто не было. Получалась замечательная теодицея: зло есть форма добра, его изнанка, без которой добро просто не существует. Поэтому, помогая злу, я активизировал добро. Ему вспоминался фильм о некоем фотографе, сдавшем во время войны нацистам накормивших его людей. И только в немецком застенке они познали себя: кто-то стал героем, кто-то остался просто порядочным человеком, кто-то погиб, защищая свое достоинство. Но без помощи предателя-фотографа они не смогли бы открыть в себе то Добро, которое было погребено под плотным слоем их приевшегося в прямом смысле бюргерского быта.
Что касается России, то ее историческая судьба была слишком плачевна. Кому как не ему было понятно, что за государственную мощь страна заплатила таким количеством трупов, что будь они зомби, они смогли бы заселить несколько европейских стран. Кто еще, кроме русских, вынес бы такое кровопускание. И вот что любопытно – вся эта философско-религиозная шваль, которой стали зачитываться нынешние интеллектуалы, взрыхлила почву, в которую потом улеглась сама и отправила миллионы своих соотечественников. Кто, как ни они, эти искатели правды за чужой счет, расшатали государство и подорвали веру народа в правильность русского пути? Это они заменили реальную землю мифом о Святой Руси, которую никто-то и не видел. А кто служить будет? Учить, лечить, защищать простых людей от бандитов. Жандармов они ненавидели, аппарат насилия отвергали. Свободы хотели. А для России свобода смертельна, да и хочет ли ее простой человек, пока ему вот такие умники не замутят головы. Недаром русский народ любил Сталина, а до этого Петра, а до этого Грозного. Боялся, проклинал, но и любил. А кто любит, например, Горбачева или Ельцина? Холуи и лакеи. За что любить нули? Данилевский вот считал, что русские готовы к свободе и предсказывал им грандиозное будущее. Кажется, он выделил четыре основы русской жизни: религию, культуру, политику, экономику. И каков результат? Верующих в стране, которой обещали мессианское будущее, процента три-четыре. Культура осталась в голове московской интеллигенции, которая страну просрала и разбежалась по тусовкам, политику вершат недоумки без капли русской крови или лизоблюды, умеющие только задницы лизать начальству, экономика давно накрылась, ее заменило воровство приближенных к Ельцину скотов. И кого теперь защищать, кому служить? пусть его дочь уматывает как можно скорее, там, в Америке уже полно ее друзей. Если бы тогда он знал, что и Петр переберется в штаты и неплохо там обоснуется, он бы вел себя иначе. Но ладно, эта цель отстреляна, надо найти Ксюше надежного жениха-иностранца (америкашку или немца на худой конец), проверить по своим каналам, и отправить их на исторического родину

* И нас высоким озареньем / земная одаряет твердь./ И нам надеждой: остаемся / в ней, что не знает слова "смерть". Реквием. Перевод В. Андреева.