Голод

                Часть  первая
         
         У подножия горы Синюхи, на противоположном берегу реки Бия, стояла небольшая, довольно древняя деревня. Здесь, в суровом сибирской краю, жили сосланные когда-то по государеву указу “политические”  со своими семьями, и люди лихие, скрывающиеся всю жизнь от правосудия, да несколько семей коренных алтайцев, считавших себя очень древним народом, и полноправными хозяевами этих мест.
         За деревней, под пятой нескольких полуразрушенных горных вершин, раскинуло свои воды небольшое, но очень красивое озеро Куреево. В ледяной прозрачной воде отражалась небесная голубизна. Каменистое дно усеяно мелкими разноцветными обломками скальной породы, множество чистых родников и ключей било из недр земли. Деревня сплошь состояла из крепких рубленых домов (в основном, из сосны и лиственницы), однако на краю деревни рядом с озером стояли два дома из кедрача.
         Почерневшие от времени, с прогнувшимися крышами и маленькими оконцами, выглядели они довольно неприглядно на фоне природного ландшафта. Даже местные старожилы не помнили, когда и кем были поставлены срубы этих домов. В одном из них жила старуха по прозвищу Стебуниха – нелюдимая и молчаливая бабка с кривым ртом и длинными патлами седых волос, свисающих ниже пояса.
         Люди стороной обходили дом старухи и старались как можно реже встречаться с ней. Не всякий мог выдержать взгляд холодных немигающих глаз. Стебуниха проводила на войну мужа и единственного сына, оба сгинули на войне.
         Второй дом стоял пустым, никто не отважился заселиться в него. Крыша настолько прогнулась, что в любой момент могла рухнуть. В один из вечеров сюда и пришла молодая пара, желая осмотреть дом и решить – удастся ли отремонтировать крышу. Только неделю назад молодые люди расписались в сельском совете на предмет бракосочетания и очень нуждались в приобретении собственного угла. Ефим (так звали молодого человека) полтора года назад вернулся с войны.
         Ушел добровольцем, прибавив в метриках себе один год по возрасту, и три года отдал пехоте - царице полей,  дважды получал вражескую пулю. Успел  повоевать, был ранен в грудь и ногу, но, к счастью, навылет. Молодой здоровый организм победил в этой схватке, пуля лишь слегка задела верхушку лёгкого. Полгода провалялся в госпитале и был бы комиссован, но настоял на своём  и довоевал до конца войны. Лишь в 1946 году пришёл с фронта – участвовал в нелегких операциях по уничтожению лесных братьев в Прибалтике.
          Кроме ордена «Великой Отечественной войны» и медали «За отвагу», получил вдобавок еще и язву желудка. Нина Петровна – мать Ефима, почти два года выхаживала сына(благо то, что её бабушка была очень знаменитая в этих местах травница). Безбоязненно уходила в черневую тайгу, которую знала как никто другой, собирала только ей известные травы и коренья, сушила, перетирала и делала настои, которыми поила сына. К счастью, хоть и не сразу, но лечение помогло, и мать подняла Ефима на ноги.
          Одно плохо, нечего было есть. В стране свирепствовал голод, и едва ли не в каждой сибирской деревне многие одинокие и старые люди чаще погибали именно от этого. Шёл 1948 год, и мужиков в деревнях почти не было. Многие погибли на фронте или сбежали на заработки по городам в надежде заработать кусок хлеба на прокорм семьи. Особенно голодно было зимой, когда всё съедобное, растущее на земле, было укрыто толстым слоем снега.       
          Сейчас на дворе уже июнь и всякая травинка была пригодна для пищи. Люди варили суп из крапивы и лебеды,  ходили за диким ревенем и щавелем, рвали пучки и медуницу, копали кандык и саранки. Всё шло в дело, тащили в рот всё, что съедобно. На скалах и на курумнике находили с кисловатым привкусом шаровидные “репки” – подобие мелкого кактуса.
          В тайге на холмах уже начала пробиваться из земли первая колба, (второе название – черемша, или медвежий лук) а это был уже ценный продукт с богатым витаминным запасом. Собирали слизун – дикий лук,  искали в траве вшивик – мелкий дикий чеснок.
          Ефим был старшим сыном в семье, кроме него – ещё шестеро голодных ртов. Очень редко видели мясо, только несколько семей в деревне держали скотину. Бывало и так, что в доме совершенно не оставалось никаких запасов продовольствия, не из чего было сварить даже жидкую похлёбку. Недавно мать в большом чугуне варила суп из молодых воробьёв. Младшие братья с утра ушли зорить гнезда и к обеду принесли полную шапку голых птенцов – чиличат.
          Мать, стоя у кипящего чугуна, брала в руки по одному птенцу и, выдавливая из них кишочки, кидала их в воду, обливаясь горючими слезами. Вместо приправы нарезала пучок слизуна и бросила горсть пшена. Навара, конечно, никакого, но зато присутствовал едва уловимый запах мяса. Ребятня с удовольствием накинулась на похлёбку – заговорили ложки, наперебой стуча по деревянным чашкам. Ефим отказался садиться за стол и, взяв кусок хлеба, ушёл на речку.
          Рыбак он был, что говорится, от бога, удача всегда сопутствовала ему. Благодаря этому, семья в последнее время спасалась от голода рыбой, пойманной Ефимом. Рыбная ловля и познакомила недавно молодых, когда Ефим возвращался однажды с реки.
          Был конец апреля, и только что сошла шуга, вода была очень мутная, согласно поговорке – “В мутной воде легче всего ловить рыбу”. В этот день Ефиму повезло. Бродя по берегу Бии с длинным сачком, он выловил из реки несколько налимов и килограмма три мелкой рыбёшки.
          В основном,  чебаков, пескарей и ёршей. Закинув на спину мешок с уловом, он решил срезать путь и пройти по крайней улице села. Проходя мимо одного из домов, он услышал чей-то тихий плач. Перешагнув сваленный плетень, он вошёл во двор.
          Сразу мелькнула мысль: «Мужика в доме давно нет». На завалинке, уткнув лицо в колени, сидела молодая плачущая девушка. На вздрагивающие плечи был накинут старенький цветастый платок, из-под которого свисала толстая длинная коса пшеничного цвета.
          Услышав шаги, девушка подняла мокрое от слёз лицо и взглянула на Ефима. Взгляд больших серых глаз, как ножом полоснул по сердцу Ефима. Девушка очень похожа на прекрасную Аленушку из детской сказки, которую совсем недавно он перечитывал своим сёстрам.
          Красивое лицо, слегка бледнее обычного, тонкие, чёрные вразлет брови, и небольшой, чуть вздернутый вверх носик говорили, о её юном и прекрасном возрасте. Увидев перед собой мужчину в выцветшей военной форме, девушка сквозь слезы сделала попытку улыбнуться. 
       - Здравствуй, красавица. Что случилось? - Ефим бросил мешок на траву и присел рядом на березовую чурку. 
       - Мама заболела, лежит, не встаёт. Совсем плохо ей, а мне покормить её нечем, - у девушки опять ручьём побежали слезы.
       - Пошла сегодня в пекарню за хлебом, получить норму, свои 300 грамм, и шла уже обратно, как вдруг у самого дома на меня налетели бродячие собаки. Переведя дыхание, она продолжила, - вы представляет себе, три здоровые голодные собаки перегородили мне дорогу. Я думала, они меня загрызут, а они у меня хлеб вырвали из рук. Только сейчас Ефим обратил внимание на руки девушки. Два пальца на правой руке завязаны тряпочкой, а выше кисти отчетливо видны красные полосы от собачьих зубов.
         Ефим, услышав про собак, громко заскрипел зубами. На фронте он не один раз видел обглоданные бродячими псами лица и руки погибших солдат, которых не успевали вынести с поля боя. Он ненавидел их, и считал, что вообще не должно быть подобного. Собака должна сидеть на цепи, это далеко не волк и она не боится людей. Но тогда была война, и всё было совсем по-другому.
       - Как тебя зовут? - спросил он девушку, – меня Ефимом звать, - сказал он и взял её ладонь в свою руку.
       - Анна…  Нет, лучше Аня, - произнесла она, слегка смутившись. Румянец вспыхнул на её щеках.
       - Аня, неси топор. Сейчас разведём костёр и будем уху варить. Может и мамке твоей полегчает. Девушка, встав с завалинки, бегом бросилась в двери дома и тотчас же вышла с топором в руках. «Да, видно здорово ты оголодала», - взяв топор в  руки, отметил для себя Ефим.
       - Топорище-то, наверное, отец делал? Как ловко в руке сидит, мастерски сработано. А отец-то где? 
       - Папка пропал без вести в 43 году. Всего одно письмо пришло с фронта, - у Ани опять на глаза навернулись слезы.
       - Ладно, успокойся, похоронки-то ведь не было, а значит, есть надежда. У нас случалось, что по две похоронки в семье получали, и ничего, приходили домой живые и здоровые. На меня ведь тоже приходила эта окаянная бумажка, но мать не показала никому. Надеялась, чуяла сердцем что живой, - Ефим  ударил себя ладонями по коленям, будто решив пуститься в пляс:
       - Смотри, Аня, вот он я, и - как видишь, живее живых. Можешь ущипнуть меня за нос. Девушка, повеселев, звонко засмеялась,  позабыв о своей беде. Быстро разгорался костёр, предусмотрительно обложенный крупными камнями, и Ефим поставил в середину чугун с водой.
       - Аня, картошка-то есть? Без картошки, и лука,  уха – не уха. Девушка вынесла из дома три проросшие картофелины:
        - К сожалению, это последние, больше ничего нет, и лука у нас нет.
        - Переживём, картошка скоро вырастет. Главное, надо сейчас поесть тебе с мамкой. Аня ловко почистила картофелины, стараясь как можно тоньше срезать кожуру, и, порезав помельче, бросила в уже кипящую воду.
        - А есть ли у вас дома кусок марли? Что ответит мне девушка Анна на этот вопрос? - шутливым тоном произнёс Ефим.
        - Да, где-то остался один рулон с довоенного времени» - поддержала Аня словесную игру и принесла кусок старой, но чистой марли. Ефим выбрал из мешка десяток ершей, ополоснул в свежей воде и завязал узлом в куске марли. Затем, надев на палку узелок с ершами, опустил в кипяток.
       - Лучшего навара и не бывает для ухи. Учись, Аня, пока я живой. Дав покипеть рыбе минут пять, он вытащил из кипятка сваренную рыбу и выбросил за плетень. Быстро разделав крупного налима, примерно килограмма на два с половиной, Ефим, словно заправский повар, кусок за куском скидывал рыбу в кипящую воду.
         Из кармана галифе он вынул небольшой сверток, в котором лежал кусок хлеба и пучок слизуна. Мелко порезав слизун, бросил в кипящую и наваристую уху. По двору потянуло запахом свеже-сваренной ухи, запахом, который никого не оставит равнодушным и возбудит аппетит у любого, проходящего мимо.
         Из дверей дома, держась за стенку рукой, еле передвигая ноги, вышла мать Ани. Женщина, лет сорока от роду,  выглядела намного старше своих лет – болезнь не красит человека, а что она не совсем здорова, видно было сразу. Бледное и какое-то изможденное лицо женщины говорило о перенесенных страданиях, и лишь большие серые, как у дочери, глаза, смотрели упрямо, не желая поддаваться болезни. Женщина осторожно присела на завалинку:
       - А Вы кто будете? - обратилась она к молодому мужчине.
       - Здравствуйте, меня зовут Ефим, я Матвея Елизарова сын. Знаете, наверное? Женщина утвердительно качнула головой:
       - Конечно, знаю. В одной деревне живем. - Ну, вот и познакомились. А теперь я буду вас кормить. Аня, быстро неси чашки и поварешку с ложками. Ефим подкатил самую толстую чурку и перевернул её – получилось подобие стола. Три чурки потоньше поставил “на попа” вместо табуреток. Налив в чашки ухи, он положил в каждую по два больших куска рыбы и поставил на чурку.
       - Ну что, гражданки, прошу к столу, - с этими словами он разрезал ножом кусок хлеба пополам и отдал им в руки. Видя, что мать Ани хотела опротестовать его решение, Ефим строго в приказном порядкезаявил:
        - Спорить со мной не советую, я Вам приказываю съесть хлеб. Сначала медленно, а затем всё быстрее замелькали ложки, аппетит взял своё. Съев половину, мать Ани отодвинула чашку:
        - Нельзя сразу много, а то плохо будет. Лучше вечером доедим. Спасибо тебе, Ефим, дай бог тебе здоровья. Спас ты нас сегодня. Меня, кстати, Надежда Андреевна зовут. Посидев ещё немного, Ефим засобирался домой. Из мешка, выложил одного налима и с десяток мелкой рыбешки на листья лопуха:
       - Аня, возьми, посоли рыбу, а то стухнет. А ухи вам на сегодня ещё хватит. Жди меня завтра, вместе в пекарню пойдём. Теперь пойду своих кормить. До свидания. Отойдя несколько шагов, он обернулся. Девушка приветливо помахала ему рукой.
         Едва дождавшись рассвета, Ефим уже шёл на Бию, сегодня он решил поставить перемёты. С вечера  нашёл на чердаке старые самокованные крючки и до захода солнца готовил снасти. Живцов он заготовил ещё вчера, и, побросав их в лужу, на краю речки, огородил камнями и прикрыл ветками от хищной птицы.
          Раздевшись до кальсон, Ефим, борясь с течением горной реки, побрел на небольшой островок, на котором росли кусты ивняка. Сносимый течением, он кое-как перешёл на остров, где и привязал за кусты два конца капроновой верёвки. Взявшись за концы, Ефим уже смелее пошёл в обратный путь.
          Покрытые илистой глиной камни противно скользили под ногами, то и дело, выскакивая из-под ступней, но натянутые верёвки не давали течению сбить парня с ног. Привязав верёвки за валуны, он собрал живцов в мешочек и, повесив его на шею, вновь вошёл в реку. Наконец-то, всё было закончено и уставший Ефим, с наслаждением закурив махорки, присел на большой камень, вытянув ноги.
        «Вот теперь можно и к Ане идти. Всё равно перемёты проверять теперь только завтра утром. Надо бы исподнее немного просушить, а то, как идти мокрому…». Ефим, выбрав поудобней местечко, прилег на траву. День повернул на тепло, редкие облака проплывали где-то в стороне, и солнце уже начинало пригревать. В речке плавилась рыба, гоняясь за мошкой и выпрыгивая из воды.
          На середине реки раздался мощный  всплеск – это ударил хвостом крупный таймень, глушивший ударом сильного хвоста нагулявших жира чебаков – любимую  пищу. Высоко в небе парили жаворонки, заливаясь своими нескончаемыми трелями. На верхнем уровне горы Синюхи величаво, почти не делая взмахов крыльями, кружил орёл, высматривая добычу.
          Подремав немного, Ефим, будто по команде вскочил, армейская привычка укоренилась в  памяти. Кальсоны и рубаха на его теле уже были сухими, и он, одевшись, поспешил к Аниному дому. Как и вчера, Аня сидела на завалинке, болтая голыми ногами, и плела венок из одуванчиков и каких-то мелких голубых цветочков. Ефим сбавил шаг и, стараясь не шуметь, тихонько подкрался сбоку.
       - Ты что делаешь? - громко спросил он. Девушка от неожиданности взвизгнула и выронила цветы, однако, увидев Ефима, захохотала. - Напугал, леший, аж сердце в пятки ушло. Они стали оживленно разговаривать, будто и не расставались со вчерашнего дня. Услышав разговор, вышла из дома Надежда Андреевна. Женщина выглядела намного лучше, чем вчера.
       - Здравствуй, Ефим, спаситель наш. Благодаря твоей ухе, я сегодня с утра на ногах. Лечебная она у тебя, что ли?
       - Я рад, что Вам полегчало, а уха действительно святая. Она ведь от чистого сердца приготовлена, а значит на пользу. Уха, как говорят, и мертвого воскресит. Немного поболтав, молодые люди пошли в пекарню.
       - Аня, пойдем, пройдём мимо моего дома? - попросил Ефим.
       - Мне нужно домой заскочить, да и вообще, хоть узнаешь, где я живу. Девушка согласно кивнула головой, и они свернули на другую улицу. Возле дома, где живёт Ефим, играла толпа ребятишек, визги и крики разносились по всей улице.
          Едва завидев старшего брата, ребятня сразу затихла, и во все глаза принялись рассматривать девушку. Аня смутилась от столь пристального внимания. Кто постарше, те стояли в сторонке, а младшие теребили ручонками Анино платье и наперебой спрашивали:
        - Как тебя зовут? Ты кто, невеста? Вышедший из дома Ефим громко сказал:
        - А ну, цыц! Не приставать! - и они пошли дальше, взявшись за руки. Пройдя метров десять, услышали сзади себя ребячий хор голосов: “Тили-тили-тесто, жених и невеста!..” Взглянув друг на друга, молодые рассмеялись и припустили по улице бегом. Отстояв очередь за хлебом, и взяв драгоценный кусок в триста граммов, они неспешно, словно прогуливаясь, пошли к дому Ани.
          Не дойдя метров сто, до её переулка увидели, как из кленовых зарослей на дорогу вышли три рыжие лохматые собаки. По окрасу было видно, что все они из одного помёта, а главной из них, явно была большая сука, гораздо крупнее своих сородичей и значительно смелее. Увидев её наглые и голодные глаза, Ефим понял, что без боя собаки не отойдут. Взяв крупный камень, он запустил его в собак.
          Отскочив в сторону и недовольно зарычав, стая псов снова встала на своё место, нисколько не боясь человека. Ненависть пылала в их глазах, за кусок хлеба они могли разорвать кого угодно, голод толкал их вперёд, напрочь лишив рассудка и страха перед человеком. Ефим мгновенно вспомнил, как однажды на фронте, у него уже была схватка с голодным псами.               
          Глубокой осенью 1943 года, батальон, в котором воевал Ефим, был отрезан от основных частей армии. Люди остались без продовольствия, и две недели питались, чем придётся. Два дня назад на нейтральной территории, метрах в трехстах от окопов батальона, убили лошадь. Бойцы наблюдали, как обезумевшая скотина галопом неслась с пустой телегой на немецкую территорию. Немцы, очевидно для страховки, скосили её из пулемёта.
          Ефим с двумя товарищами подошли к командиру взвода: “Товарищ лейтенант, разрешите ночью сходить за кониной? Жрать-то нечего, может, мяса притащим”. Лейтенант Приходько – хохол с чёрными пышными усами, почесав затылок, и мешая русскую речь, с украинской мовой, прикинул: « О, то ж! 
          Мясцо, конечно, хорошо. Сходите, хлопцы, одобряю - це дило! Кажу, мабудь, на свой страх и риск идете, но помните – я вам разрешения не давал». Дождавшись полной темноты, трое бойцов, надев белые маскхалаты, перебежками, а потом и просто по-пластунски, двинулись в сторону убитой лошади.
          С обеих сторон была полная тишина, лишь изредка после выстрела, темноту вспарывала вспышкой шипящая ракета. Вжавшись в мёрзлую землю, бойцы замирали на месте, чтобы потом резким броском преодолеть несколько метров. И вот перед ними появился контур телеги и труп лежащей за ней с оскаленными зубами лошади, чуть присыпанной снегом. Рядом с лошадью, в свете луны сверкали несколько пар глаз – это были бродячие собаки.
          Вытащив ножи, бойцы вплотную подползли к лошади. Увидев блестевшую сталь, несколько собак, поджав хвосты, медленно отошли в сторону, лишь одна немецкая овчарка с ошейником на шее осталась на месте. Оскалив пасть, и предупреждающе рыча, она никого не хотела подпускать к своей добыче.
           Брюхо лошади было разорвано, и собаки выели все внутренности. Не обращая внимания на овчарку, бойцы принялись отрезать заднюю ляжку кобылы. Привязав верёвкуза копыто, они с трудом потащили тяжёлую ношу к своим окнам.
           Вдруг, громкий вой прорезал тишину. Видя, что уносят часть её добычи, завыла овчарка, а за ней  подхватили вой и другие собаки. С немецкой стороны взлетело несколько ракет, а затем начался миномётный обстрел. Бойцы, не бросив свою ношу, скатились в большую воронку от снаряда, где и переждали огневой налет немцев.
           Выглянул наружу, Ефим увидел, что от лошади ничего не осталось. Видимо, мина взорвалась совсем рядом. Овчарка, волоча перебитые задние ноги, ползла в сторону немцев, возможно, услышав гортанную речь хозяев. Всё это вспомнил Ефим, глядя в глаза озверевшей от голода суки.
           Посмотрев по сторонам, в надежде найти какую-нибудь палку или крупный камень, он не увидел ничего подходящего, кроме старого столба, оставшегося от коновязи. Обхватив столб руками, он резко дернул его на себя. Где-то в глубине земли раздался хруст дерева. Взяв столбик наперевес, Ефим двинулся на собак.
           Видя, что человек настроен весьма решительно, стая решила уступить свои позиции. Поджав хвосты, они отбежали в сторону, недовольно огрызаясь и громко лая на обидчика, рискнувшего помешать  удачной охоте.  Сопровождая людей, собаки шли впереди на несколько метров, пока Ефим с Аней не дошли до дома.
          Едва забрезжил рассвет, Ефим был уже на ногах. Наскоро одевшись, он вышел во двор и, взяв в руки небольшой топорик, прямиком направился к реке. Погода резко начинала портиться, вершины гор были сплошь затянуты серыми облаками. Где-то далеко на западе слышались громовые раскаты. Ефим прибавил шаг, в надежде успеть до дождя, проверить перемёты.
          Сбросив с себя верхнюю одежду, он решительно шагнул в ледяную воду. Хлынул крупный холодный дождь, разом промочив рубаху Ефима.Уже у самого островка он увидел, что за крючок зацепилось небольшое бревно. Приподняв над водой верёвку, Ефим радостно вскрикнул:
        - Сам хозяин реки пожаловал, и впрямь, - что твое бревно!.. На крючок попался огромный таймень, не меньше пуда весом. Выбившийся из сил, он еле шевелил хвостом и ярко красными плавниками. Большая приплюснутая голова и длинное зеленовато-черное туловище (не меньше полутора метров) выдавали в нём зрелого и матёрого хищника, способного охотиться не только на мелкую рыбёшку.
          Недаром тайменя называют «водяным тигром», это сильный и ловкий хищник, добычей которого становятся иногда разные животные – утки, кулики, мыши, белки и даже ондатры. Обрадованный добычей Ефим, просунув ладонь под жабры тайменя, осторожно начал выводить рыбину к берегу.
          Крупный дождь сменился мелким, он заморосил монотонно и противно, словно сквозь небесное сито, едва видимыми капельками воды. Облака опустились ещё ниже, медленно обволакивая подножия гор и кустарники у края реки. Наползал густой туман, захватывая и завоёвывая метр за метром чистое пространство, заливая его будто парным молоком.
          Накинув на себя промокшую одежду, Ефим положил на плечо тайменя и отправился по узкой тропинке по направлению к дому. Ледяная вода вскоре дала о себе знать  – уже подходя к своему переулку, он почувствовал озноб.
          Мать с отцом и ребятишками очень обрадовались богатому улову. Ефим сбросил с себя рыбину на длинный и широкий стол, хвост свесился почти до пола. Ребятня с интересом собралась вокруг стола, трогали тайменя руками и гладили по голове, будто кошку или собаку. Скинув мокрую одежду, Ефим, взял отцов тулуп, полез на печь, чтобы согреться. Старший из братьев Борька (пацан лет пятнадцати, с чёрной кудрявой головой) открыл рыбью пасть и произнёс:
        - Ванька, пощупай у тайменя зубы. Тихий спокойный Ванька смело подошёл к рыбине и сунул палец ей в пасть. Он был года на четыре младше Борьки и беспрекословно подчинялся его приказам. Челюсти рыбы захлопнулись, и Борька придавил их ладошкой.
          Ванька пытался выдернуть палец, но мелкие острые зубы, загнутые вовнутрь, крепко держали его. Раздался громкий рёв, и мать с криком: «Язви вас в душу!» - уже подбегала к сыновьям. Освободив Ванькин палец, она с улыбкой прошептала:
        - У кошки боли, у собаки боли, а у Ванечки-сыночка заживи! Рёв моментально прекратился, но раздался звук крепкого подзатыльника, который мать опустила, проходя мимо Борьки. Отец, сидя на корточках перед печкой, молча, курил самокрутку,  улыбаясь в жёлтые прокуренные усы.
          К вечеру Ефим проснулся, задохнувшись от непрерывного кашля, его морозило,  слабость была во всём теле. «Будь осторожен, Ефим, простывать тебе нельзя. Теперь твоё лёгкое – это самое слабое место», - вспомнил он слова главного врача госпиталя, - «простудиться недолго – трудно потом вылечиться».
          Мать заварила настой из каких-то трав и поставила перед ним кружку:
        - Пей, сынок, это тебе поможет. Эту травку мне ещё моя бабушка показала, первое средство от простуды. Отхлебнув отвару, Ефим снова укрылся тулупом. «Сегодня хотел к Анне сходить, да видно, не смогу. Надо Борьку послать, пусть кусок рыбы унесёт». Через час вернулся Борька и, подойдя к брату, шепнул ему на ухо:
        - Иди, выйди на улицу, там Аня за воротами стоит. Скинув тулуп, Ефим надёрнул гимнастёрку и выскочил на улицу. Дождь так и не прекратился. Свинцовые тучи нависли над деревней, уходя вдаль до  горизонта. Аня стояла за воротами, опершись спиной на забор. Капельки дождя поблёскивали на её длинной косе.
        - Здравствуй, Аня, ты почему не зашла?»
        - Да неудобно как-то, стесняюсь я, - смутившись, ответила девушка,   Борька сказал, что ты сильно заболел.
        - Да ничего страшного, завтра буду совсем здоров. Как Надежда Андреевна? Поправилась хоть немного? Немного поговорив, Аня засобиралась домой.
        - Ладно, иди уже, отлёживайся. Мне пора, а то уже смеркается. Ефим, большое тебе спасибо за рыбу, - Аня, неловко чмокнув Ефима в щёку, быстро побежала в сторону дома. Утром следующего дня Ефим проснулся вместе с петухами. Чувствовал он себя бодро – от болезни не осталось и следа. Выйдя во двор, огляделся по сторонам – дождь совсем прекратился, и над головой голубело чистое небо.
          Над отрогами горных хребтов, в рассветных просторах, медленно плыли сизые облака. По их кромкам, переливаясь, играли зоревые блики  – предвестники восходящего солнца. Ефим, закурив, присел на крыльцо, рядом примостился и отец, вышедший из дома в одной рубахе навыпуск.
          Матвей Степанович Елизаров был еще довольно крепкий мужик, лет пятидесяти от роду. Сухощавый, среднего роста, с непомерно длинными руками, и кулаками размером с детскую головенку.  В детстве, лазая по горам, нечаянно скатился  в расщелину и сломал ногу. Так с юного возраста он стал инвалидом, нога срослась неправильно - дело рук деревенского врача-коновала. Заметная хромота освободила его от армии, а затем и от войны.
           Будучи еще молодым, Матвей ушёл работать в бригаду лесорубов, да там и остался на долгие годы. Втайне он нашёл свою любовь, в одной маленькой глухой деревушке. Вскоре женился, и перевёз свою жену Нину в отчий дом.
          Нина оказалась молодой вдовой, и всё её приданное состояло из двух небольших узлов с тряпками, да небольшой деревянный ткацкий станок для половиков. А самым главным её богатством был восьмилетний мальчуган по имени Ефимка. Год назад его отца, работавшего почтальоном, загрызли по зиме волки.
          Внезапно налетевшая метель застигла почтальона Мишку на пути в соседнюю деревню. Сбившись с дороги, он решил переждать, подъехав к стожку сена. Разнуздал и распряг коня, а сам лёг в санях, укрывшись тулупом. Тут-то и нашла его стая волков, давно бегущая по следу лошади. Утром следующего дня нашли люди два обглоданных до костей трупа – определив останки крупного волка, заколотого вилами.
          Здесь и принял свой неравный бой Михаил -почтальон. Схоронили его в закрытом гробу, а стоявший рядом Ефимка всё спрашивал у матери: «Мама, а почему папку в ящик положили и нам не показывают?». Нина, молча глотала слёзы, стараясь при сыне не сорваться на крик.
          Работала она в то время в леспромхозовской «Чайной», куда часто по вечерам заезжали и заходили бригады лесорубов. Там-то и встретились впервые взглядами Матвей с Ниной. Подвыпивший бригадир из соседней бригады сразу положил глаз на молодую девушку.
          С наглой улыбкой он преградил ей дорогу и схватил за руку, желая прижать её к своей груди. Нина тщетно пыталась вырваться из цепких рук хама, от бессилия и боли слёзы брызнули из её глаз. Матвей встал из-за стола и перехватил руку пьяного бригадира.            
        - Ты на кого прёшь, инвалид? Я тебе сейчас вторую ногу выдеру, - хриплым басом произнёс бузотёр, и ударил защитника по лицу ладошкой. Смахнув кровь с разбитой губы, Матвей, с разворота, по-мужицки, двинул своим кулачищем ненавистного бригадира в ухо. Голова бригадира резко откинулась в сторону, и туловище, увлекаемое силой инерции, юзом пробороздило по полу и уткнулось в стену.
           Несколько минут пьяный дебошир лежал без движения, затем, с трудом поднявшись, с помощью мужиков вышел на воздух. Лесорубы с изумлением и опаской посмотрели на Матвея. С того дня стали встречаться молодые, Нина впервые после смерти мужа почувствовала себя защищённой.
           Вскоре молодые сошлись, и некоторое время жили в гражданском браке. Ефимка сразу привязался к Матвею и не отходил от него ни на шаг. Родной папаша с прохладцей  относился к сыну, и отчим быстро заменил ему отца.
         - Ну как, сынок, поправился? Надо бы тебе жиру барсучьего попить, очень хорошо помогает при слабых лёгких. Возьми нашу лодку и просмоли, как следует, она ещё подюжит года два. Отчим рассказал Ефиму, где видел барсучьи норы на том берегу Бии.      
         - Ружьё есть, картечи накатаешь и сплаваешь как-нибудь на ночь – покараулишь. Выкопать барсука не получится, норы вокруг скалы, так что единственный выход – это сидеть в засаде. Попив кипятку с молодым смородиновым листом, Ефим взял старое ведро со смолой и пошёл на реку, где стояла на берегу старая рассохшаяся лодка. Зная, что сын уходит надолго, мать завернула ему с собой кусок хлеба и большой кусок жареного тайменя:
        - Сынок, возьми с собой. Знаю, ты теперь затемно домой придёшь. Подойдя к речке, Ефим издалека увидел знакомый силуэт старой деревянной лодки, перевёрнутой вверх днищем. Присел на неё, закурил, и, глядя по сторонам, поискал глазами сухие ветки и палки для костра. Метрах в двадцати от себя он увидел огромный валун, рядом с ним лежала большая сухая коряга. «Этого мне вполне хватит на костёр, чтобы разжечь смолье», - подумал Ефим и направился за корягой.
          Еще не дойдя до места, он услышал чьё-то рычание – за валуном кто-то скрывался. Вытащив из-за пояса топорик, он поудобней взял его в правую руку и подошёл поближе. За обломком скалы лежала та самая рыжая собака, которая выхватила хлеб из рук Ани и встала на пути Ефима.
          Сейчас она выглядела не очень агрессивно – из глаз собаки ручьём текли слёзы, а на задней ноге, ближе к хребту, зияла огромная рана. Нога вся была мокрой от крови, сука не могла дотянуться до раны, чтобы зализать её:
        - Ну что, стерва, нашла коса на камень, будешь знать, как хлеб отбирать у людей. Вот кто-то и угостил тебя литовкой, или топориком. Ну, что с тобой делать? Придётся тебе помочь, а то сдохнешь здесь. Хоть ты и стерва, но мне тебя почему-то жалко». Ефим, сам того не замечая, уже дал кличку собаке – Стерва.
          Он пошёл к лодке и отвязал старую верёвку, которая болталась на носу. Расплёл её и попытался перевязать собаке пасть, чтобы избежать укуса оскаленных клыков. У Стервы не было сил сопротивляться, слишком много она потеряла крови.
          Слегка повизгивая, она позволила человеку перевязать ей челюсти и лапы, видно изнемогала от боли, ей уже было всё равно, что с ней делают. Ефим, наполнив фуражку речной водой, тщательно промыл кровоточащую рану и, нарубив щепы из коряги, разжёг рядом небольшой костёр.
          За воротником его гимнастёрки, по фронтовой привычке, у Ефима была воткнута иголка с суровой ниткой. Он вытащил иголку и ещё раз осмотрел рану. Разрез был глубокий, и даже через пульсирующую кровь была видна белизна кости. Перекрестившись, Ефим взялся зашивать рану. Придавив собаке голову, он не давал ей шевелиться. Закончив операцию, он набрал в горсть из костра горячего пепла и сыпанул на рану. Стерва взвизгнула от боли, и, как показалось Ефиму, на несколько минут отключилась.
         В найденной консервной банке принес собаке воды, и поставил возле неё.  Развязал верёвки и присел на корточки рядом. Стерва с жадностью принялась лакать из посудины. Ефим по-братски разделил обед с раненой сукой, положив его перед носом собаки. 
       - Ну ладно, отдыхай. Мне надо лодку смолить, я и так тебе много времени уделил, - произнёс он и направился к лодке. Часа через четыре, основательно просмолив днище лодки, он вернулся к раненой собаке. Перед её мордой не было ни рыбы, ни хлеба.
       - Молодец, Стерва, съела. Значит, еще поживешь, - Ефим наклонился и погладил её по голове. Собака с благодарностью посмотрела в его глаза и нежно лизнула в руку.
       - Ладно, отдыхай, завтра принесу что-нибудь поесть.  Всю дорогу он думал только о собаке: «Надо же, якорь ей в печенки - залезла в душу и не выкинешь». Мать, как всегда, толклась возле печки. Увидев сына, обеспокоенно произнесла:
       - Сынок, приходил посыльный из сельсовета. Сказал, чтобы на следующей неделе ты приехал в милицию. Может, что-нибудь натворил, зачем тебя вызывают? Ефим улыбнулся:
       - Мам, да это насчет работы. Участковым пойду, место там освободилось.
       - Это же очень опасно. Вон сколько бандитов по тайге шастает. Скотину у людей уводят, грабежи и воровство кругом.
        - Да ничего, мам, будем бороться с врагами порядка. Фашистов победили, и с бандитами и ворами как-нибудь управимся. Ефим, наскоро перекусив, засобирался на свидание с Аней. Вечер был тихий и тёплый. С запада подувал лёгкий ветерок, обдавая душистым ароматом цветущей черёмухи. Аня вынесла из дома скамейку, и они с Ефимом долго сидели, любуясь закатом.
          Вот уже и солнце скрылось за горизонтом. Со стороны реки потянуло свежестью и прохладой. Время летит очень быстро, и вот уже нужно расставаться. Высоко над горами появились крупные, ясные звёзды. У реки на болотах, не умолкая, квакали лягушки, беспокойно кричали ночные птицы, где-то вдалеке жутковато бубнила выпь.
          Сегодня Матвей Степанович получил получку. Платили хорошо, но работа была тяжёлая и довольно опасная. На склоне горы бригада заготавливала лес, пилила двуручной пилой, обрубали сучки и скатывали  вниз к реке. Уже на воде собирали плоты, чтобы потом сплавлять их в город, на лесозавод. В помощь бригаде выделили две лошади, и вот сегодня одна из них сломала ногу, оступившись о камень.
          Начальство разрешило взять каждому работнику по пять килограммов конины. Татары называли эту пищу – “махан”.  Целое событие - настоящий праздник для лесорубов! Матвей купил в сельпо перловки и пшёнки – из чего Нина умудрилась устроить дома настоящий пир.
          Получку Матвей получал два, иногда три раза в год. Лес заготавливали только зимой, в остальное время вязали-сшивали плоты. Первую партию плотов гнали в конце мая или в начале июня, когда Бия была полноводной. Не один раз плоты разбивало о каменистые пороги, забивало в шиверы, случалось, что были и человеческие жертвы. Неукротимая горная река отличалась крутым нравом, и подчинялась лишь смелым и сильным людям, именно такие, не робкого десятка мужики  и становились настоящими плотогонами.
          Ефим по старой фронтовой привычке не привык долго спать. Умывшись и слегка перекусив, он отправился на речку, положив в вещмешок немного еды для собаки. Ещё издали он услышал собачий лай, громкие шаги по гальке взволновали её. Стерва, увидев Ефима, сразу замолчала и завиляла хвостом.
         - Ну что, рыжая, поправилась немного? Я вот перекусить тебе принёс, - и он выложил содержимое вещмешка перед её носом. Сука сразу набросилась на еду, и через минуту всё было кончено. Схватив кость, Стерва своими мощными челюстями с лёгкостью управилась и с ней. Осмотрев рану, Ефим понял, что собака, похоже, зализала её языком.
        - Ладно, Стерва, ты пока отдохни, а я лодку на воде попробую. А потом пойдём домой, будет теперь у тебя своя собачья будка.  Стерва, привстав на передние лапы, смотрела в глаза своего спасителя и радостно помахивала рыжим хвостом. Столкнув лодку в воду, Ефим принялся её раскачивать – днище было сухим, воду не пропускало. Довольный проделанной  работой, он пошёл к своей собаке.
        - Ну, теперь домой пойдём. Дойдёшь до дома, а, Стерва?  Обрывок верёвки надел ей на шею и сделал шаг вперёд. Прихрамывая и опустив голову, собака послушно пошла за Ефимом. Во дворе у сарая стояла пустая собачья будка. Стерва, обнюхав новое незнакомое жилище, молча залезла внутрь. Ребятня, гурьбой выскочили из дома и сгрудились возле собаки. Высунув морду наружу, Стерва недовольно рыкнула и громко залаяла. Погладив её по голове, Ефим строго произнёс:
        - Нельзя, это свои. Терпи, Стерва, и привыкай к новой жизни. Кто-то из детей уже принёс кость и корочку хлеба, пытаясь задобрить собаку. На следующей неделе Ефим с попутной машины уехал в Турочак, в районное отделение милиции. Зайдя в здание, сразу увидел на дверях напротив дежурной комнаты надпись «Начальник милиции – майор Седов И. И.». Постучав в дверь, Ефим зашёл внутрь. За столом в деревянном кресле, уткнув голову в бумаги, седел рыжий человек в звании майора.
        - Здравия желаю, товарищ майор! - бойко, по-солдатски, поприветствовал его Ефим. 
        - Здорово, здорово, сержант Елизаров. Проходи, садись. Сейчас чайку попьём и поговорим по душам, - произнёс вышедший из-за стола майор и протянул Ефиму руку. Только через час сержант запаса Елизаров вышел из кабинета начальника. Написал рапорт о приёме на работу, через две недели он должен заступить на службу в качестве участкового. Начальник милиции сразу предупредил:
        - Район у тебя нелегкий, на три деревни будешь покамест один. Дадим тебе лошадь и оружие, подберёшь себе форму, и всё, приступай к работе. Опыт по борьбе с бандитами у тебя есть, справишься. Вскоре Ефим вышел на развилку дорог в надежде поймать попутный транспорт. В воздухе стояла полуденная жара.
          Всё живое искало в этот час спасительной тени, стараясь укрыться от палящих лучей  стоявшего в самом зените, солнца. Где-то загромыхала колёсами повозка и через минуту на дороге появилась телега, запряжённая парой лошадей. На овсяной соломе, накиданной до верха бортов, сидели, развалившись, два здоровых небритых мужика.
        - Садись, паря, довезём, - сказал мужик со шрамом на лбу, и натянул вожжи. Ефим взобрался в телегу и устроился на мешке, лежащем под соломой. Ставя ноги на солому, он, скорее почувствовал, чем услышал, какой-то знакомый металлический стук, но не обратил на это внимания. Проехав с десяток километров, лошади встали.
        - Пора перекусить, а то мы с раннего утра на ногах, даже позавтракать не успели», - Один из мужиков запустил руку под солому и вытащил солдатский вещмешок. Из-за голенища сапога он вынул широкий и длинный нож с наборной плексигласовой ручкой. Разрезал краюху хлеба и принялся нарезать пластиками сало с мясной прослойкой, остро пахнущее чесноком.
        - Двигайся поближе, паря, голод не тётка, - произнёс он и выдернул за горлышко из-под ног бутылку водки. Ефим, сглотнул слюну, подсел поближе – от запаха чеснока и хлеба появилось острое чувство голода. У молчавшего до этой поры мужика в руке появился гранёный стакан. На тыльной стороне ладони отчётливо был изображён кот с оскаленной пастью, на голове которого одета чёрная с пером шляпа. Над ней крупными буквами написано слово МИР, а на четырёх пальцах наколоты перстни.
         Ефиму не один раз приходилось встречаться со штрафбатовцами, и он хорошо запомнил значение этих татуировок. Кот означал – Коренной Обитатель Тюрьмы, а слово МИР гласило – “Меня Исправит Расстрел”. К сожалению, Ефим не знал ничего о перстнях, но хорошо понял, к кому он попал в телегу. Выпили молча, и принялись уплетать за обе щёки сало с хлебом. На голодный желудок Ефим захмелел, потянуло на разговоры:
       - Куда мужики, едете, часом не в Дмитриевку? Блеснув полным ртом золотых зубов, хриплым голосом ответил угрюмый мужик с наколками:
        - В Сайдып едем к куму, а может, и в Сузоп завернём. Работу ищем, шабашники мы.   
        - Сапоги у тебя хорошие, однако, немецкие? - поинтересовался Ефим.
        - Да, вчера на базаре на сало обменял. Смотри, какая подошва – сносу не будет. Носил их германец-эсэс, да выпал к ним  мой интерес, - складно пошутил, ухмыльнувшись, человек со шрамом. Кое-как нашёл большой размер, да и рисунок интересный. Не доехав пяти километров до родной деревни, Ефим спрыгнул с телеги – мужики свернули в другую сторону, и быстро исчезли из виду.
          Только к вечеру Ефим подошёл к крайним улицам своей деревни. Над рекой появился клочьями, едва видимый туман. Далеко за горизонтом был виден приплюснутый багровый овал заходящего солнца. Вслед за путником тянулось облако гнуса, комары и мошки вылетели из кустов и травы в надежде напиться чьей либо крови. Следующий день Ефим посвятил подготовке к охоте.
          Почистил старое отцовское ружьё-двустволку шестнадцатого калибра, и сел заряжать патроны. Нашёл кусок свинца, растопил его, предварительно сделав формочку в виде тонкого кругляка. Нарубил свинец и принялся его раскатывать на большой сковороде.
           Получилось что-то, отдаленно  похожее на картечь, хотя и не очень круглую. Достал банку с дымным порохом, а вместо пыжей в ход пошла старая газета. Гильз всего было четыре. «Ладно, мне этого хватит. Барсук – не медведь». Рана у Стервы поджила, и Ефим решил взять её с собой на ночь.
          Ближе к вечеру он, взяв с собой всё необходимое, уже шёл к лодке в сопровождении собаки. Стерва смело заскочила в лодку, и, устроившись на носу, смотрела в воду. Вставив вёсла в уключины, Ефим столкнул лодку с берега. Вода стремительно подхватила судно и потащила вниз по течению. 
          Полноводная река, захватив лодку в тугие объятия, с силой несла её на стремнину, не давая гребцу приблизиться к противоположному берегу. Ефим изо всех сил налёг на вёсла, надо было как можно быстрее пересечь фарватер. Обеспокоенная Стерва нетерпеливо начала повизгивать – в лодке она была в первый раз.
         - Не бойся, Стерва, не в таких переделках бывали. Авось пронесёт, бог нам поможет, - успокоил собаку Ефим. Наконец, быстрина закончилась, и скоро нос лодки зашуршал о прибрежную гальку. Стерва, соскочив на берег и лая, начала носиться кругами, избавляясь от перенесённого стресса.
           Привязав лодку к большой коряжине, Ефим и Стерва пошли к месту предполагаемого расположения барсуков. Внизу у небольшого холма они отыскали несколько старых брошенных барсучьих нор, но, пройдя чуть дальше, обнаружили пару только что вырытых.
           Подстелив под себя шинель, Ефим устроил лежанку с таким расчётом, чтобы ветер дул со стороны зверя. Немного перекусив, охотники прилегли и замерли в долгом ожидании. Стерва успокоилась и, положив голову на передние лапы, блаженно отдыхала, изредка открывая глаза. Темнота наползала со всех сторон, обращая всё в одну чёрную сплошную массу.
           Но вот через какое-то время из-за горы начала выползать ярко-жёлтая луна. Небо было совсем чистое – ни единого облачка: «Значит, зверя будет хорошо видно в лунном освещении. Остаётся только ждать», - подумал Ефим и поближе придвинул к себе ружьё, и, взяв кусочек мела, натёр им мушку.
           Ближе к полуночи Стерва заметно заволновалась, шерсть на её загривке встала дыбом, и она чуть слышно стала поскуливать. Боясь, что собака может подать голос Ефим накрыл её голову  ладонью. Луна, словно большой ночной фонарь, отчётливо освещала всё вокруг, яркая её дорожка пересекала реку пополам. Ефим напряжённо, во все глаза всматривался во тьму, стараясь не упустить момент выхода зверя. И всё-таки он его упустил – увидел барсука, когда тот находился от Ефима метрах в двадцати.   
           Неторопливо, озираясь по сторонам, зверь уходил по дорожке в противоположную сторону. Охотник осторожно взвёл курок и прицелился ему под лопатку. Грохнул выстрел, эхо метнулось в горы, и смертельно раненый барсук, перевернувшись через голову, распластался на камнях. Когда подбежал Ефим, Стерва уже стояла над ним, намертво вцепившись зубами ему в горло. Зверь ещё не успел нагулять жир, и навскидку весил примерно двадцать килограммов.
          Бросив добычу в лодку, Ефим, взявшись за верёвку, потащил её вверх по течению. Нужно было зайти подальше, чтобы течение не унесло лодку за пределы деревни. Усевшись на корму, Ефим с наслаждением закурил, плыть он решил на рассвете – ночью ничего не стоит напороться ненароком на топляк или на плывущее бревно.
           Всё чаще и чаще Ефим задумывался о жизни: «Немца разбили, казалось бы, живи да радуйся, а нет – жить нечем, кругом голод и мор. В деревнях особенно плохо, люди пухнут от голода, государство сняло с продовольственного пайка всё сельское население, людям предлагалось выживать лишь за счёт своего подсобного хозяйства. Цены на хлеб повысили вдвое. Осенью 1945 года были отменены льготы по уплате сельхозналога для семей, погибших на фронте и получивших инвалидность.
           Как им теперь быть, тысячи фронтовиков навсегда остались калеками, многие из них покончили жизнь самоубийством. Но жить надо, как бы трудно ни было. Надо помочь родителям вырастить и поднять детей, не поддаваться панике и не сидеть, сложа руки». Так, в невеселых раздумьях просидел Ефим до самого рассвета.
            К вечеру того же дня, он, надев отцовский костюм и свежевыглаженную рубашку, засобирался идти к Анне домой. Сегодняон хотел сделать девушке предложение, и очень надеялся на положительный ответ. Цветов пока ещё не было, а вместо подарка мать положила в деревянную чашку несколько кусков сваренного барсучьего мяса. Отец, покопавшись в сундуке, вытащил и поставил на стол бутылку «Московской»
          - Возьми, сынок, с собой. В народе говорят – пустая ложка глотку дерёт. Аня, как всегда, сидела на завалинке и смесью щёлока с песком увлечённо шеркала чугунную сковородку, не глядя по сторонам. Увидев Ефима, она улыбнулась и принялась отмывать чёрные от сажи руки.   
         - Здравствуй, Аня. Пойдём в дом, разговор есть. Надежда Андреевна, сидя за столом, что-то шила, ловко орудуя иголкой. В середине комнаты стояла большая русская печь, она-то и разделяла её на две половины. Две железные кровати, да два сундука с бельём – вот и вся обстановка в доме. Ефим поставил на стол бутылку с водкой и чашку с мясом:
       - Здравствуйте, Надежда Андреевна. Я пришёл просить руки Вашей дочери. Люблю её и прошу отдать за меня в жёны. От волнения Ефим пару раз заикнулся, а потом громко, с облегчением, выдохнул. На щеках Ани вспыхнул румянец. Надежда Андреевна, обняв дочь за плечи, громко разрыдалась. Успокоившись, она произнесла:
        - Как жалко, что твой отец не услышал эти слова. Я-то согласна, ты, Ефим, хороший человек, но что скажет Аня?
        - Мамочка, спасибо тебе, я так счастлива. Я очень люблю Ефима и готова стать его женой. На столе появились три стопки, и Ефим, отколов сургуч с горлышка, наполнил их живительной влагой.
        - Благословляю вас. Будьте счастливы и любите друг друга. С Богом! - мать Ани звонко чокнулась с молодыми и пригубила стопку с водкой. На следующий день Ефим с Аней подали заявление в сельский совет, а через три дня уже расписались. Нужно было думать, где начинать новую совместную жизнь, и уединиться молодым было совершенно негде.
          В отцовском доме было тесновато, мать с отцом спали на железной кровати, а дети вповалку, укрывшись, чем попало, ложились рядом на полу, подстелив под себя старые половики и дерюги. У Надежды Андреевны тоже были не хоромы, да и не мог Ефим прийти жить к тёще - он не хотел он быть примаком. Даже одна мысль об этом била Ефима по самолюбию. Молодые решили поискать какой-либо домишко, пусть хоть старенький, но лишь бы свой.
          Тогда-то и вспомнил Ефим о старом доме из кедрача, стоявшем на берегу озера. День плавно перетекал в тёплый вечер, уставшее за день солнце с неохотой закатывалось за кромку горизонта, окрашивая горные вершины красно-золотистым светом. Стоя на берегу озера, молодые любовались закатом. Стайка чирков со свистом прошлась над их головами и с шумом плюхнулась в воду. Подул лёгкий ветерок, принеся сладостный аромат багульника и горечь молодой хвои.
         Ефим с Аней подошли к дому, у плетёного забора их встретила бабка Стебуниха. Опёршись на костыль из берёзы, она пристально вглядывалась парню в лицо. Аня крепко вцепилась в руку Ефима, боясь взглянуть в глаза старухе.
        - Никак это ты, Ефимка? Я тебя ещё совсем сопливым помню. Вырос – возмужал, и на войне успел горя хлебнуть. Домишко пришёл поглядеть? А кто это с тобой, никак оженился? - бабка вплотную подошла к молодым.
        - Здравствуй, бабуля. Да, это я, а со мной моя жена. Аней её зовут, - ответил Ефим.
        - Ну, пойдёмте в дом, я вам всё покажу и расскажу, - Стебуниха направлялась к дверям дома. Внутри всё выглядело довольно прилично, потолок ещё совсем не провис, и стены были довольно крепкие. Широкие и толстые половые доски плотно подогнаны, в кухне, у стены, сложена русская печь. В комнате, в самой середине, стояла большая широкая скамья, прибитая к полу большими гвоздями. Бабуля подошла к скамье и провела ладонью по доске:
        - Вот на этой самой скамейке запороли до смерти несколько человек. Колчак здесь проходил, вот они и зверствовали. Моего брата каратели насмерть забили шомполами. С тех пор люди боятся заходить в этот дом. Иногда, по ночам часто слышатся крики замученных красноармейцев, плач детей и женщин. Но вы не бойтесь, я вам молитву дам, прочитаете, на ночь, и ничего не услышите. От слов старухи, Аня невольно поёжилась, её вдруг охватил озноб.
        - Пойдём скорее отсюда, я боюсь -  шепнула она мужу.
        - Захочешь заселиться, поменяй несколько худых стропил, и живите с богом, - продолжала бабка. Аня потянула Ефима за рукав:
        - Пойдём скорее отсюда, мне жутко от её рассказа. Поживём пока у твоих, угол себе отгородим, а там видно будет. Утром следующего дня в двери дома постучала соседка:  -
        - Ефим, помоги выкопать могилу, женщина молодая вчера умерла. Родственников совсем нет, она одна жила. Парнишку молодого нашли, он тебе поможет. Не откажи, ради Бога. Ефим, ни слова не говоря, взял лопату и пошёл за соседкой. Земля в предгорьях жесткая, каменистая, закончили копать как раз к выносу покойницы.
          В наскоро сколоченном гробу лежала, действительно, молодая и симпатичная женщина, лет тридцати, звали её Лизой. Чёрные волосы резко очерчивали бледность её лица, казалось, что она крепко спит. Впалые щёки говорят о том, что она часто голодала. Женщины, роняя непрошенные слёзы, говорили о покойнице только хорошее:
       - Не дождалась мужа с войны, он погиб в самом конце. А какая любовь у них была, он её на руках носил. Голодно ей было одной, да и хворать стала частенько. Зайдёшь к ней днём, а она спит. Спросишь её, бывало - Ты что спишь-то? - а она отвечает: « Мне так легче, во сне есть неохота».
        - Вчера полезла на крышу, хотела пару голубей поймать, да сварить, и вдруг обломилась лестница. Упала она, ударившись головой, но хорошо, что не сильно – так, шишку набила. Пойду, говорит, лягу, отдохну, да вот и уснула и не проснулась. Лёгкая смерть ей досталась, видно, человек не вредный был. Земля ей пухом».
          Пришла старуха-плакальщица и завела длинную молитву со слезами и причитаниями. У всех, кто пришёл проститься, невольно из глаз потекли слёзы. Ефим, видевший множество смертей на фронте, вдруг заметил, что глаза его стали мокрыми от слёз. «Какая же сила у молитвы, если у меня выбила слёзы», - подумал он и отошёл в сторонку.
         Приехавший фельдшер из соседней деревни, подставив круглое зеркальце к лицу покойной отрицательно покачал головой. Написав заключение о смерти,  молча сел в телегу и укатил восвояси. Поминки не предусматривались - народ не смог позволить тратить на обед последние запасы продуктов. Во время ужина, сидя за семейным столом, отец попросил Ефима:
       - Сходи, сынок, завтра в черёмуховую рощу, наруби черенков для лопат и вил. Скоро заготовитель приедет, будет принимать. Заготовь штук пятьдесят, всё какая-то копейка в дом. Ефим в знак согласия кивнул головой. Утром, слегка позавтракав, молодые отправились в черёмуховые заросли, захватив с собой Стерву.
          Ефим долго выискивал подходящий для черенков материал, лазая в непроходимых кустах. Лишь в послеобеденное время он закончил работу. Заготовки сложили в две вязанки и прикрыли ветками. Только вечером будет свободна лошадь, отец с кем-то договорился перевезти. Молодые, обнявшись, не спеша, пошли домой.
          Дорога проходила рядом с кладбищем. Ефим ещё издали увидел бабку Стебуниху, она стояла рядом со свежим могильным холмом. Едва они поравнялись со старухой, как она подскочила к Ефиму и схватила его за руку: - Живая девка-то, живая. Закопали живую, слышишь, кричит?..
          Как ни прислушивался Ефим, но ничего не услышал. Собака подошла к могиле, обнюхала её и громко завыла. Аня, побледнев лицом, отошла в сторону. Вдруг из-под земли раздались тихие глухие звуки. Стерва вскочила на холмик и начала лапами рыть яму.
          На кладбище со всех сторон начали подходить люди, принесли лопаты и принялись ожесточенно раскидывать землю по сторонам. Минут через тридцать лопаты застучали по крышке гроба. Ефим спрыгнул в яму и топором подцепил крышку. Волосы на голове шевельнулись. Из гроба поднялась женщина, но это была совсем не та Лиза, которую вчера похоронили.
          Наполовину седые всклоченные волосы, мертвенно бледное лицо с чёрными кругами под безумными и страшными глазами. Кровоточащие пальцы рук со сломанными ногтями и в лоскутах изорванной одежды. Женщина что-то громко и нечленораздельно кричала, то плача, то безумно смеясь. Лиза совершенно никого не узнавала, подходила к каждому ,и вглядывалась в лица людей.
        - Обезумела, совсем обезумела, - громко произнесла какая-то тётка. «А ты полежи-ка сутки в гробу, какая оттуда выйдешь? - зло произнесла другая.
        - Куда же фельдшер-то смотрел? Надо бы его рядом закопать.
          На дороге, поднимая за собой клубы пыли, появился трофейный автомобиль «Додж». Рядом с водителем сидел начальник милиции – майор Седов. На заднем сиденье, обхватив саквояж руками, сидел, блестя лысиной, тот самый фельдшер. Глаза его испуганно зыркали по сторонам, в надежде среди собравшихся найти себе сочувствующих.
          Жители села откровенно с ненавистью смотрели на доктора. Лиза, вдруг выставив вперед трясущиеся, с растопыренными пальцами руки, пошла на доктора. Но женщины с трудом удержали её. Видимо, слыша разговор о себе, она, всё-таки, что-то поняла. Встав рядом с милиционерами, фельдшер взволнованным голосом запричитал:
        - Товарищи, я ни в чём не виноват. Вы сами видели, что она не дышала. Я же зеркало подставлял, и пульса не было. Это называется летаргическим сном, тело остывает, и человек может так спать несколько суток. Этот случай бывает крайне редко, но бывает. Постоянный голод повлёк её к этому, да и падение о землю сыграло большую роль.
          Так что, граждане, вины на мне нет, это дело случая. Затем, несколько слов произнёс начальник милиции в защиту фельдшера. Толпа медленно начала расходиться, а бедную Лизу посадили в машину, чтобы отвезти в психиатрическую больницу. Перед отъездом Седов отвёл Ефима в сторону:
         - Ефим, через день приедешь ко мне, всё на тебя готово. Я за тобой пришлю машину, так что будь дома. «Додж», круто развернувшись, рванул с места. Следующий день прошёл ровно, на улице было жарко и Ефим, спрятавшись в тени мохнатых лап растущей во дворе ели, почти до вечера шкурил черенки.
          Аня сидела рядом и смотрела, как ловко её муж снимает молодую кожицу с черёмуховых заготовок. Остро пахнущие перевитые ленты лыка путались в его ногах. Ефим с нетерпением ждал, когда же наступит завтра. В девять часов утра, у ворот дома взвизгнул тормозами автомобиль, и раздался звук клаксона. Ефим бегом выскочил из дома и запрыгнул в машину.
          Дорога в Турочак заняла около двух часов времени. Иван Иванович Седов, стоя на крыльце, курил папиросу. Обменялись рукопожатием, и зашли в кабинет, где на столе лежало новое, красного цвета удостоверение.
        - Это твоё, забирай, - произнёс майор и, открыв сейф, достал из него пошарканный «ТТ» и новенькую кобуру с двумя обоймами.
       - Сейчас придёт старшина и выдаст тебе обмундирование. Вот-вот приведут коня под седлом, так что, домой поедешь уже верхом. Получишь всё и зайдёшь ко мне, проинструктирую.
          Выйдя на улицу, Ефим увидел у коновязи осёдланного вороного коня. Жеребец был цвета вороньего крыла, лишь на груди треугольником выделялось белое пятно и на передних ногах до самых колен, словно были надеты белые гольфы. Конь был до такой степени худой, что через атласную шкуру можно было посчитать все рёбра. Подошедший Седов ласково похлопал жеребца по шее:
       - Лучшего коня тебе выпросил, Вороном его кличут. Больно худой, но ничего – откормишь. На первое время мешок овса есть, а дальше - трава на подходе. Зашли в кабинет, и майор, вытащив из стола оптический прицел, протянул его Ефиму:
        - Вот, сержант, тебе оптика, от сердца отрываю. Ребята из разведвзвода мне на память подарили. Я ведь снайпером был в начале войны, потом контузия сильнейшая и меня комиссовали. Глуховат стал, и руки до сих пор трясутся, вот и отвоевался. Из-за оконной шторы майор вытащил винтовку «Мосина» и протянул Ефиму:
        - В районе у нас неспокойно стало, две банды появились, у людей скот уводят. Свидетелей не оставляют, ни старых - ни малых. Винтовка тебе пригодится, с пистолетом только в ближнем бою сподручно. В Сайдыпе два дня назад на конюшне сторожа убили и двух лошадей увели. Так что, Ефим, наводи порядок, я на тебя надеюсь. Связь по телефону напрямую от председателя колхоза. Седов протянул Ефиму холщёвый мешочек с винтовочными патронами:
        - Патроны зря не расходуй, они у меня на подотчёте. Слышал, что ты женился? Ну что же, поздравляю. Договорился я с председателем, комнату в правлении тебе выделят. Приедешь в следующий раз, я тебе паёк выбью, ручаюсь. Ефим с благодарностью пожал руку Седову и, приторочив вещи к седлу, медленной рысью двинулся в сторону дома. Небо начинало темнеть, явно натягивало дождь. С западной стороны наползала  огромная чёрная тень. Смолкло птичье пение, всё живое, будто замерло перед надвигающейся стихией.   
          Километрах в трёх от деревни, на берегу реки стоял старый, покосившийся деревянный навес, ещё до войны на этом месте располагалась полеводческая бригада. Поняв, что до дождя он не успеет доехать до места, Ефим пустил Ворона вскачь, прямиком к спасительному навесу. Едва завёл коня под крышу, как начался проливной дождь.
          Крупные капли с такой силой били по крыше, что казалось, они сейчас пробьют старые доски насквозь. Река словно закипела. Сплошной туман из брызг покрыл всю поверхность воды. В мгновение ока, появились тысячи ручейков, несущих грязь и сор от сухой земли прямиком в прозрачную речную воду. Дождь также быстро закончился, как и начался, и опять небо стало чистым и голубым.
          Сев на коня, Ефим продолжил свой путь и к вечеру уже был дома. Напоив Ворона, он насыпал из мешка  в долбленую колоду немного овса, и вошёл в дом. Вся семья была в сборе, родные с нетерпением ожидали его возвращения. Поставив винтовку в угол, он коротко рассказал о своей поездке в город. Пацаны, отбросив все свои дела, осматривали и с нескрываемым интересом ощупывали винтовку.
          Матвей Степанович зыркнул на них глазами, тотчас же их как ветром сдуло от оружия. Одного взгляда было достаточно, что бы  правильно  сделать вывод и понять, что хочет отец. Собрав в два узла необходимые вещи, Ефим с Аней, ведя коня в поводу, уже шли поутру в правление колхоза.
          Шубин Алексей Степанович был ярым коммунистом и занимал должность председателя уже лет двадцать. Высокого роста, с чуть заметным брюшком и чёрной повязкой на левом глазу, председатель имел огромный авторитет у жителей деревни. Сельчане за глаза любовно называли его «Пиратом», за его крутой нрав и чисто мужицкую смекалку. Алексей Степанович не мог терпеть несправедливости, особенно, когда обижали слабых.
           Мог заступиться за женщину, которую избивал муж, и, несмотря на свой пост и звание коммуниста, жестоко проучить дебошира кулаками. В деревне ходили слухи, что, будучи молодым, Алексей Степанович был в охране самого В. И. Ленина. Глаз свой он потерял во время схватки с кулацким отродьем, и с тех пор переехал жить в далёкий Алтай. Молодые, открыв дверь, зашли в правление, за массивным столом, обхватив голову руками, сидел председатель. Разглядев вошедших, он тотчас встал, протянув для приветствия руку.
       - Здравствуйте, молодые люди, с нетерпение вас ожидаю. Проходите,  вот ваша комната  - заселяйтесь, - он взглядом показал на дверь в противоположной стене. Здание правления было разделено на две части, в одной находился председатель, а вторая половина была оборудована под архив. Алексей Степанович зашёл с молодыми в комнату:
       - Лишнее вынесите ко мне, оставьте столик у себя и две табуретки. Кровать железная здесь есть, застелите и спите на здоровье. В общем, давайте располагайтесь, - с этими словами председатель положил на стол ключ от комнаты. Ефим с Аней принялись обихаживать своё новое жильё. Раздался стук в дверь, на пороге стоял председатель:
        - Ефим! Звонил начальник милиции, в деревне Усть-Куюс совершено убийство с ограблением. Ефим, быстро переоделся в милицейскую форму, схватил винтовку и выскочил на улицу. Вскочив на коня, он галопом помчался в соседнюю деревню, Усть-Куюс был на расстоянии десяти километров. По мокрой и грязной дороге Ворон домчал его за полчаса.
           В центре села, возле здания сельского совета, собралась многочисленная толпа. Ефим въехал в середину и спрыгнул с коня, тотчас его окружили женщины, взяв в плотное кольцо. Все наперебой пытались что-то сказать, но из-за суматохи ничего нельзя было понять. Сквозь толпу, раздвигая всех мощными плечами, протиснулась высокая молодая женщина:
         - Здравствуйте! Я председатель сельского совета, зовут меня Галина Петровна. Несчастье у нас случилось. Сегодня ночью убили двух наших сельчан, Сашку Землякова со своей женой Дарьей. Зарезали корову и из дому вынесли всё, что смогли. Внучка у них гостила, так Дарья успела её в подпол запихнуть, иначе и ей бы конец. Ефим с Галиной Петровной зашли в дом.
          По обстановке было видно, что хозяева жили довольно крепко. Две большие железные кровати, большой деревянный комод с причудливой резьбой, этажерка – полностью забитая кипами разного добра, стулья и красивое кресло. Огромное зеркало висело на стене. На самотканых половиках, посередине комнаты лежали и сами хозяева, лица которых были закрыты цветастой шалью.
          Ефим осторожно приоткрыл лица убитых. У хозяина вместо лица было сплошное кровавое месиво. Преступники изрубили его голову топором, а у женщины был проломлен висок. В доме – кавардак, вещи раскиданы по всему полу. Видно было, что бандиты что-то искали.
        - Быка они вчера днём продали, заготовитель приезжал. Наверное, деньги искали, а деньжата у них водились. Они перед войной откуда-то с Севера приехали. Частенько народ у них в долг брал, - шёпотом говорила Галина в ухо милиционеру. Ефим наклонился над покойником и расстегнул пуговицы окровавленной рубахи – во всю грудь было наколото распятие. «Не так-то всё просто», - подумал он, эта наколка означает, что перед ним лежит криминальный авторитет.
          Привели перепуганную внучку Земляковых. Девочка лет девяти, сквозь слёзы, сбивчиво, рассказала о том, что слышала:
        - Мы уже спать хотели ложиться, вдруг услышали, телега загрохотала, и в дверь постучали. Дед спросил: «Кто там?», из-за двери ответили: «Сашка, открывай. Мы приехали должок забрать. Не откроешь – спалим заживо». Бабушка меня в подполье спрятала и закрыла половиком. Дальше я только крики слышала и ругань. Ефим положил руку на плечо девочки:
         - Успокойся, не плачь. Скоро машина придёт, и поедешь в город к маме с папой. Перед порогом лежал топор, лезвие и топорище были окровавлены. Дверь в стайку  открыта, на полу валялась шкура, требуха и голова коровы. Открыв высокие тесовые ворота, Ефим увидел на земле четкий отпечаток колёс, следы были явно от телеги. Внимательно приглядевшись, он понял – здесь стояла пара лошадей.
        - Галина Петровна, есть ли у вас в деревне у кого-нибудь пароконная телега? Подумав, женщина ответила:
        - Нет, у нас на паре никто не ездит. Я, правда, недавно видела на повозке двух мужиков, но это было в Дмитриевке. Ездили с мужем на похороны, там и видела – возле почты стояла.
          Через какое-то время из Турочака пришла машина с двумя милиционерами. Один из них (видимо, криминалист) сразу приступил к осмотру трупа. Второй внимательно осматривал следы. Ефим решил съездить в Дмитриевку, а вдруг, кто-нибудь видел пару лошадей, запряженных в повозку. Подойдя к столбику, на который была накинута уздечка, Ефим увидел отпечаток сапога на глиняной почве. Наклонился ниже и сразу понял – это был тот самый отпечаток немецкой подошвы.
         «Совпадений просто не может быть, это те самые мужики, что недавно подвозили меня из города», - сообразил Ефим и вскочил на коня. Приехав в Дмитриевку, он осадил коня и тихим шагом начал объезжать улицу деревни. Ефим надеялся увидеть следы знакомых колёс и тщательно осматривал дорогу. На самом краю села стояла кузница, кузнец заводил лошадь в станок, чтобы её перековать. Поздоровавшись с ним, Ефим попросил кузнеца осмотреть у Ворона копыта.
        - Всё у него в порядке. И копыта вычищены, и перекован он недавно. А ты чего хотел спросить-то? Говори прямо, нечего у меня время отнимать, - громким густым басом произнёс кузнец.
        - Ищу двух мужиков на паре лошадей, ты не видел случайно? - и он подробно обо всём рассказал. Кузнец присел на бревно и жестом пригласил Ефима.
        - Садись, покурим. Видел я твою телегу. Раза три проезжала мимо меня. Они к заготовителю ездят – паршивый такой мужичонка, поселился у нас недавно. Один живёт, ни с кем не общается. Глаза в сторону при встрече воротит, а значит, душа у него не чистая. Рано утром проехали двое мужиков по дороге на Удаловку, а, может, и дальше. Ефим поблагодарил кузнеца и поехал назад, к дому заготовителя.
          Сегодня он уже всё равно никуда не успевал. Дом был небольшой, но огорожен крепким сплошным забором из высокого горбыля. Широкие массивные ворота закрывали полностью вид во двор – не было и щелки, чтобы заглянуть внутрь. Сколько не стучал в ворота Ефим, никто не вышел. Подождав ещё немного, он решил ехать домой, решив в Удаловку отправиться с утра пораньше.
          Прибыв домой, сразу позвонил Седову и доложил суть дела. Наметили завтра утром сделать облаву в Удаловке. Майор с двумя милиционерами должен поставить машину на выезде из деревни, а Ефим заедет с другой стороны. Место здесь гористое, и других дорог больше нет, разве что через берёзовую рощу можно рискнуть проехать – но там сплошные пни и камни.
          Лишь только на востоке обозначилась светлая полоска, всадник уже покинул свой дом. Утренняя свежесть быстро разогнала остатки сна, и Ефим пустил коня в намёт. Над озером неподвижно навис туман, остро запахло разнотравьем. Каменистая дорога круто сбегала к речке, затем, вильнув влево, снова полезла вверх на высокий косогор.
          С вечера Ефим закрепил на винтовке оптику и теперь решил её проверить. Подъехав к колку, он привязал Ворона и выстрелил три раза по одиноко растущей ели. Шагов за триста попал в то место, куда и целился. На фронте ему приходилось стрелять из снайперской винтовки, но настоящего опыта, конечно, не было. Довольный результатом, Ефим вскочил на коня и тронулся в путь.
          Уже подъезжая к Удаловке, Ефим встретил небольшое стадо коров, пацан лет двенадцати, громко щелкая длинным бичом, гнал скотину на пастбище. Расспросив подпаска, Ефим узнал, что повозка, запряжённая двумя лошадьми, стоит у второго дома с краю деревни. Ударив Ворона стременами, он поспешил к месту стоянки бандитов.
          Издалека Ефим увидел, что двое мужчин садятся в телегу, но эти двое тоже разглядели человека в милицейской форме. От громкого крика: «Грабят!», - лошади, как ошалелые, рванули с места. Сидевшие в телеге, видно, сразу поняли, что это по их душу, и поспешили поскорее убраться. Молодые резвые лошади понеслись по дороге, разбрасывая землю и камни из-под крепких подкованных копыт. Однако, навстречу им уже ехала машина с тремя милиционерами.
          Увидев их, преступники резко свернули налево и направились к берёзовой роще. Машина остановилась, сплошные пни и камни стали непреодолимой преградой на их пути. Один Ефим мог преследовать бандитов, и он пустил коня вслед за ними. Машина развернулась и пошла назад, чтобы перекрыть выезд из рощи. Колок был довольно густой, кроме больших деревьев пробивалась и молодая поросль, что значительно затрудняло видимость.
          Ефим остановился, чтобы осмотреть следы, и в этот момент раздался выстрел. Пуля вжикнула где-то рядом с головой. Скатившись с коня, он прилёг за пень и, взяв винтовку, в оптику начал осматривать кустарник. «Стреляли из винтовки», - сразу определил Ефим. Внезапно он вспомнил про странный лязг металла под соломой в телеге у мужиков – это был лязг оружия, теперь он знал это точно.
          Послышался шум, пробирающейся сквозь кусты повозки – бандиты быстро уходили вглубь рощи. Привязав Ворона к дереву, Ефим, перебежками, от ствола к стволу, начал преследование. Прячась за деревьями, он внимательно, через прицел, следил за ними. Наконец, лошади встали, бандиты, пригнувшись, убежали в сторону и спрятались за поваленным деревом.
        «Решили меня подкараулить», - подумал Ефим и, взяв немного правее, пополз по-пластунски в заросли прошлогоднего папоротника. Снова прогремели два выстрела, на этот раз пули просвистели где-то совсем в стороне. «Бьют не прицельно, значит, не видят», - понял Ефим и, чуть приподнявшись, глянул в прицел.   
          Метрах в ста от себя, он увидел одного из тех, кто его подвозил. Это был тот самый мужик со шрамом на лбу. Держа в руках винтовку, он смотрел в сторону Ефима, суетливо крутя головой. Второго, полностью скрывал берёзовый выворотень, над камнем, то появлялась, то исчезала его голова в светло-серой фуражке.
         Поймав в прицел человека со шрамом, Ефим плавно нажал на спуск. Сразу после выстрела раздался крик, затем стон и маты.
        - Хрипатый! Зацепили меня красноперые – уходи!», - громко завопил раненый. Ефим быстро пополз вперед, надеясь как можно скорее сократить расстояние. Подняв голову, он увидел, как человек в кепке вышел из-за выворотня с револьвером в руке.
        - Сейчас я уйду, но сначала тебя  убью. Живым не оставлю, ты знаешь мои правила, - Хрипатый дважды выстрелил в своего «кореша» и ринулся в самую чащу кустов. Ефим наобум быстро выстрелил в направлении беглеца, но это был выстрел, скорее всего, просто для очистки совести, цель он не видел.
           Хотел сначала кинуться в погоню, но понял, что может легко нарваться на пулю. Вскоре подошли двое работников милиции, вооружённых автоматами. Кое-как, втроём они развернули лошадей и, положив убитого бандита на повозку, поехали в деревню. Хрипатый стрелял своему напарнику, почему-то, в лицо. Видимо, не хотел, чтобы его опознали.
           В телеге под соломой, нашли деревянный сундук, в котором было много новой одежды и несколько пачек денежных купюр, перевязанных бечёвкой. Из-за голенища сапога, Ефим вытащил у убитого тот самый нож, которым когда-то резали сало и хлеб, угощая путника. Любуясь ножом, он повертел его в руках и сунул в сапог – пригодится. Через два дня на участке дороге, проходящей около реки, был обнаружен труп почтальона.
          Убит он был выстрелом в голову, рядом с выпотрошенной сумкой валялись газеты и письма, разнесённые ветром. Эксперт среди камней нашёл револьверную гильзу, а на прибрежном песке – отпечаток больших сапог. Ефим, прибывший на место преступления, сразу сообразил – это следы немецких сапог Хрипатого. Преступник, видимо, не очень старался маскироваться, или просто не мог найти обувь по размеру. Захватив коня, он уехал вниз по течению – вода смывает все следы.
          Напоив Ворона, Ефим, по краю берега, ведя в поводу коня, медленно направился в сторону дома. В подрастающих травах, звонко трещали кузнечики, у подножий холмов неуёмно посвистывали суслики. Навстречу дул тёплый летний ветерок, иногда смешиваясь с прохладой, идущей от горной реки.
          Перед небольшой деревушкой Шунарак, на глаза Ефиму попалась железная цепь с разбитым замком. Один конец был заведён под большой валун, а другой, видимо, был привязан к лодке. В этих местах лодки никогда не воровали, это считалось довольно гнусным поступком. Только приезжий мог рискнуть на такое дело.
          Осмотрев берег, Ефим нашёл следы лошадиных копыт, уходящих в сторону деревни. «Значит, бандит решил на лодке скрыться подальше от милиции. Переплывёт реку и, скорее всего, скроется в Каначаке – единственной деревне на том берегу. Без вёсел он далеко не пойдёт, но следы свои заметёт основательно.
          Найдёт вёсла, и уйдёт по течению до любого большого города, а там ищи-свищи», - рассуждал Ефим, стоя на берегу. «Надо быстрее скакать до дома и брать свою лодку, иначе я упущу время, и Хрипатый наверняка уйдёт». Ефим быстро доехал до деревни и, стреножив коня, пустил его пастись на лугу.
          Зашёл домой и принялся звонить Седову, но начальника на месте не было. Взяв винтовку и несколько патронов, вышел на улицу, потом вдруг вернулся и наказал Ане:
        - Я на лодке переплыву в Каначак, а ты, Аня, обязательно дозвонись Седову и сообщи, что преступник ушел за реку. Возможно, у него есть сообщник. Ефим, поцеловав Аню, быстрым шагом пошёл за лодкой. Стерва догнала его у самой речки и, несмотря на ворчание хозяина, запрыгнула на корму. Переплыв на другую сторону, он вытащил лодку на мель и берегом направился в деревню.
          На пути встретил двух мальчишек с удочками, несущих на снизках из таловых прутьев крупных красноперых чебаков. Остановившись, Ефим затеял разговор о рыбалке. Пацаны с нескрываемым интересом пялились на винтовку с оптикой, и охотно делились своими секретами. На вопрос «Есть ли в деревне чужие?», - рыбаки ответили сразу, ведь в деревне чужой человек – это целое событие.
        - Вчера появился мужик, здоровый такой, и руки все синие. Видели мы его, он к дяде Пете – алтайцу пошёл. Живёт он на самом краю деревни в саманном доме, там ещё листвяк здоровый растёт – найдёте». Пожелав удачи пацанам, Ефим направился в конец деревни. Узкая каменистая тропа вела к одиноко стоящему саманному дому, похожему на длинный сарай. Дверь дома была настежь открыта, а у порога, свернувшись колечком, дремала белая лайка. Увидев незнакомца, она встала и с неохотой несколько раз тявкнула. Ефим снял с плеча винтовку и передёрнул затвор, осторожно шагнул внутрь.   
          Солнечный свет едва попадал в маленькие оконца, в доме было темно и сыро. Запах плесени резко бил в нос, на земляном полу в беспорядке разбросаны вещи. На широкой скамье, стоящей в середине комнаты лежал привязанный человек алтайской внешности.
          Лицо его было сильно разбито, рот заткнут грязной тряпкой. Ефим развязал пленника и усадил на стул, дав напиться воды. Алтаец, вытирая кровь, сочившуюся из носа, начал свой рассказ, поминутно трогая пальцами щербину во рту – несколько передних зубов было выбито.
         - Вчера появился Угрюмый, сидели мы с ним вместе ещё до войны. Выпили за встречу и поговорили о том, о сём. Утром он встал и давай требовать с меня вёсла. А где я их возьму, я брату их отдал вместе с лодкой. Брат уплыл на охоту дня на два-три. Угрюмый разозлился, забрал мой карабин, а меня избил до полусмерти. Наверное, падла, где-то у речки сидит, караулит кого-нибудь с лодкой, - рассказчик понуро опустил голову.
         - Как же я буду без карабина, я с голоду теперь подохну. Тяжело поднявшись, охая и ахая, он подошёл к куску зеркала, висевшему на стене:
         - Гадина, три зуба выбил. Да чтоб тебя, подняло и о землю навернуло. Да чтоб тебе ни дна, ни покрышки! Иди, парень, догоняй его, иначе уйдёт. За домом тропинка есть – иди по ней. Путь сократишь, километра через три река поворот делает, а перед ним пороги. Эта сволочь через пороги не пойдёт и на быстрину не выйдет – побоится. Лодку придётся на верёвке протаскивать по мелкоте, там его и подкараулишь.
          Выяснив кое-что для себя, Ефим покинул его жилище, и, найдя едва заметную тропу, быстрым шагом пошёл по ней. Стерва бежала впереди на несколько шагов, часто оглядываясь на хозяина. Тропинка, петляя, уходила то вверх, то вниз по каменным выступам, затрудняя движение и сбивая дыхание преследователей. Стало жарко, гимнастёрка стала мокрой от пота, но Ефим не замедлял движение. Тропинка резко оборвалась, и Ефим вышел на чистое место возле небольшой заводи.
          Лодку он увидел сразу, в ней сидели два человека. Один из них был в черной шляпе и по описанию жителей похож на заготовителя из Усть-Куюта. Угрюмый сидел на носу лодки с  карабином в руках и, озираясь, подбадривал своего напарника, сидящего на вёслах. Расстояние до них было метров пятьдесят, и Ефим, присев на корточки, прицельно выстрелил два раза по борту лодки. В ответ он услышал ругань, затем бандит начал палить по милиционеру. Укрывшись за обломком скалы, Ефим ещё дважды нажал на спусковой крючок. Человек в шляпе испуганно завопил:
        - Не стреляйте, я сдаюсь! Пули, очевидно, пробили борта лодки,  она начала наполняться водой и крениться на корму.
        - Граждане, бандиты, сдавайтесь! - закричал Ефим, - бросай карабин и плывите к берегу, иначе буду стрелять на поражение. Угрюмый бросил оружие на дно лодки, и они медленно стали подплывать к берегу. Выйдя на сушу, встали в ожидании на песчаной отмели. Не сводя оружия с преступников, Ефим скомандовал:
        - Руки в гору! Вывернуть карманы, чтобы я видел. Направив ствол в грудь Угрюмого, крикнул:
        - Ты, рожа бандитская, быстро клади револьвер на землю. Вытащить поясные ремни и медленно, очень медленно, подойти ко мне. Револьвер полетел на песок, а затем и два кожаных ремня упали рядом. От страха у мужчины в шляпе тряслись коленки, лицо стало бледно-серого цвета.
           Стерва, стоя рядом с хозяином, оскалив пасть, рычала на незнакомцев. Держа руками штаны, парочка медленно подходила к милиционеру. Подпустив злодеев довольно близко, Ефим хотел, было, скомандовать: «На колени!», - как вдруг, заготовитель запнулся.
           Угрюмый, сделав вид, что хочет поддержать напарника, нагнулся к нему и, зачерпнув в ладони песок, резко бросил в глаза милиционеру. От острой боли и мгновенной слепоты, Ефим непроизвольно нажал на спуск. Истошно заорав, мужчина, обронив с себя шляпу, стал кататься по песку, изрыгая проклятия.
          В доли секунды Угрюмый прыжком преодолел расстояние до своего врага. Сильным рывком он выхватил у него винтовку и мощным ударом кулака в челюсть свалил его на землю. Ефим почувствовал, как сильные холодные пальцы рук сомкнулись на его шее.
          Стерва, злобно рыча, вцепилась бандиту в ногу, но он не обращал на неё никакого внимания. Одна мысль была в его голове:  «Надо сначала закончить с ментом, а потом уже и с собакой”. Ефим почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, глаза его начал затягивать красный туман. Хватка бандита не ослабевала, становилась только сильней.
           И тут, словно вспышка, озарила его, начинающий затухать, мозг. Ефим подтянул левую руку и за голенищем нащупал рукоятку ножа. Куда-то ударил, и сразу почувствовал, как стали разжиматься стальные пальцы на его шее. Бандит, по-звериному свирепо зарычав, отвалился в сторону. Нож вошёл ему почти полностью в подмышечную часть.
           Вытащив пистолет из кобуры, Ефим посмотрел на обезвреженных бандитов. Оба исходили кровью, и надо было срочно их перевязать. Подобрав винтовку, Ефим направился к лодке, забрав карабин с револьвером и два ремня. Снял с заготовителя рубаху, разорвал её на полосы и перевязал ему ногу. Пуля навылет прошла мягкие ткани выше колена, но рана от ножа была намного серьезней.
           Перевязал, как мог, и, прислонившись спиной к дереву, сел отдохнуть. «Надо же так, войну прошёл, а в мирное время чуть не погиб от рук бандита. Не забрал бы я нож, и всё, поминай, как звали. Вот ведь судьба как повернула, – нож злодея спас мне сегодня жизнь».
           Чувство усталости охватило Ефима, и он невольно закрыл глаза. Собака сидела рядом и настороженно следила глазами за малейшим движением, лежащих преступников. Через час Ефим услышал шаги и лай собак. С тропы сошли три милиционера со служебной немецкой овчаркой. Только к вечеру раненых преступников с трудом довели до посёлка. Через неделю Ефим по приказу майора Седова прибыл в отдел.
        - Ну, здравствуй, герой,  рад тебя видеть. За поимку особо опасных преступников, ты, Ефим Матвеевич, будешь приставлен к награде. Спасибо тебе, Ефим! Лично я, от имени начальника милиции, награждаю тебя продовольственным пайком. Седов поставил на стол вещмешок, туго набитый продуктами.
          Долго рассказывал майор о тяжелом положении в стране, в частности, о голоде. Недавно пришла секретная бумага из Москвы, где были указаны некоторые данные. Например, только в Воронежской области, к весне 1947 года число больных с диагнозом дистрофия, составляло двести пятьдесят тысяч человек.
          Очень высокой была детская смертность, в начале года она составляла двадцать процентов от общего числа умерших. В ряде областей были отмечены случаи каннибализма.  На рынках некоторых городов торговали пирожками с человечиной. Страх голодной смерти привёл к небывалому росту преступности. Этому способствовала и амнистия Сталина, и его приспешника Берии, в честь Победы над фашизмом.
           Много матёрых преступников вышло на свободу, а теперь они чинят произвол, и страдают от них простые советские граждане. Массово вышли на свободу пойманные бандеровцы, пролившие немало крови невинных людей, и отличающиеся особой жестокостью и зверствами.
           Далее Седов подробно рассказал об Угрюмом и его подельнике – заготовителе. Угрюмый, а по паспорту Остап Непейвода, на самом деле, трижды судимый за разбой – уроженец западной Украины. Последний раз отбывал наказание на Магадане. Оттуда совершил побег с двумя напарниками. Один из них, тот самый, которого он застрелил, ну а второго они просто съели, пока были в бегах.
           Среди этого контингента это довольно часто применяется, с собой берут «лохов», или, как они его называют, «оленье мясо». Бежать приходится долго, а жрать-то что-то надо. Осели они только на Алтае, думали, что здесь их не достанут. Десятки убийств и ограблений на их совести.
           С заготовителем стали работать с прошлого года, он передавал им сведения – где что плохо лежит. Шантажировали его под страхом смерти, в основном, сообщал, кто и где продал скотину. Не гнушались ничем, в одной деревне мальчонку десятилетнего задушили и десяток овец прирезали. Скупщик у них – свой человек. Но, видимо, это останется в тайне. Угрюмый лежит в тюремной палате и напрочь отказывается говорить.
           Да и какой ему резон, всё равно светит «вышка». В хорошем настроении вышел Ефим из кабинета начальника милиции, увесистый вещмешок, завязанный сыромятной бечевкой приятной тяжестью давил ему руку. «Надолго теперь хватит, всем достанется», - думал он, разнуздывая коня. Выехав за город, пустил его рысью и запел любимую песню «Черный ворон».
           Незаметно пролетело лето. Тихий и дождливый сентябрь пришёл со своими, яркими красками в предгорья Алтая. Берёзы с желтыми подпалинами шуршали листьями, в первый осенний ветер скидывали с себя излишки летнего наряда. Кусты рябины раскрасились в багряно-кровавый цвет. Дороги и тропинки стали покрываться слоем разноцветных листьев. Река, отступив от берегов, заметно обмелела и поражала своей чистой хрустальной прозрачностью. Когда-то, скрытые под водой валуны, образующие пороги, теперь уже наполовину обнажили свои причудливые каменные фигуры.
          Ефим, по-прежнему, служил в милиции, за поимку матерых преступников, ему было присвоено звание старшины, а про награду, видимо, забыли. Всё так же жили они с Аней в правлении, прорубили дверь в своей половине и сделали крылечко.
          Аня пошла работать в колхоз, в бригаду полеводов. Работали селяне за трудодни, бригадир ставил палочки - зарплата была только на бумаге. Лишь в конце года выдавали зерном излишки, и то, если они останутся после уплаты налога государству.
          Бывало и так, что весь урожай уходил на уплату налога. Каждая сельская семья обязана была отдать тридцать процентов от всего, что вырастил крестьянин. Независимо от того, что у тебя есть – мясо, яйца или картофель. С забитой скотины в обязательном порядке изымались шкуры, и, совсем анекдотично: из птицы требовали определенное количество почему-то  петухов – куры не котировались.   
          Частыми гостями в деревнях стали продотрядовцы. У людей забирали всё, что можно есть. Некоторые семьи оставались без куска хлеба на зиму. Численность сельского населения сократилась на один миллион человек, а смертность от голода перекрыла естественный прирост населения. Всего от голода в СССР погибло до полутора миллионов человек. Несмотря на губительную статистику, советское правительство, не считаясь с тяготами народа, тысячами тонн отправляло пшеницу в зарубежные страны.
          За это время, что Ефим проработал участковым, больше серьезных происшествий не случилось. Банды были уничтожены, и народ стал жить немного спокойней. В районе, кроме мелких хулиганств и мелких краж, ничего не произошло.
          Однако, неделю назад, Ефим стал свидетелем самого гнусного преступления, которое он когда-либо видел, и это совершили советские люди, называвшие себя коммунистами. У многодетной семьи за неуплату налога забрали со двора единственную корову. Хозяин, бывший фронтовик, ещё не полностью излечившийся от ранений, лежал дома больной, не вставая с кровати.
          Жена уже четыре года ухаживала за ним, одновременно воспитывая шестерых малолетних детей. Двое старших сыновей честно сражались на фронте, заслужив ордена и медали за защиту Родины. Приехавшие на лошади продотрядовцы, за недоимки бесцеремонно вывели со двора единственную кормилицу, накинув верёвку на рога корове.
           Сколько не умоляла хозяйка не забирать корову, сколько ни плакала, стоя на коленях – люди в кожанках были неумолимы и непреклонны. Привязав корову верёвкой к телеге, они медленно выехали на дорогу и, подгоняя ее прутом, двинулись в путь. Трое детей постарше молча вытирали слёзы, окружив и успокаивая свою мать. Маленькие ещё не совсем понимали, что происходит, гладили её ручонками:
        - Зоря, Зоренька, куда тебя уводят? Как мы будем без тебя? Кто нам молочка даст? Хозяйка, подняв руки к небу, громко заголосила:
        - Господи, да что ж это делается! Помоги нам, Господи! Верни нашу кормилицу, прошу тебя! Ефим, не выдержав этой сцены, жестом остановил телегу, встав на пути продотряда:
        - По какому праву забираете скотину? Вы знаете, что это семья фронтовика? Он больной лежит, а вы тут бесчинствуете! С телеги спрыгнул упитанный мужчина, лет сорока и подошёл к Ефиму, достав корочки красного цвета.
       - Участковый, что ли? Освободи дорогу, у меня предписание. Ефим прочёл на обложке «Министерство государственной безопасности».
        - Будешь чинить препятствие – могу признать врагом народа, пойдешь по 58-й, - произнёс заученную фразу мужчина, и сел в телегу. Ефим, скрепя сердцем, выдержал этот холодный, бездушный рыбий взгляд МГБ-ешника, с трудом подавив желание выхватить пистолет и разрядить в него. Телега с привязанной Бурёнкой тронулась с места.
          Плачущие ребятишки с криками, гурьбой бежали следом, размазывая по щекам в три ручья бегущие слёзы. В последний раз, грустно мыкнув, Зорька повернула голову, поглядев мокрыми глазами на свой двор и на всю её семью, ставшую животине родной.
          С того момента Ефим всё чаще стал думать о справедливости: «За что воевали, за что гибли десятками миллионов? Разве, такого будущего мы хотели, и чего добились? Но, как бы ни было тяжело, надо жить, нужно больше помогать людям, сообща прожить легче - любая беда отступит. Аня вчера сказала, что у них будет ребёнок.
          Это большая радость и нам, и родителям. Пока я на службе, буду защищать свою семью и свою землю от нечисти. Голод мы переживём, когда-нибудь у нас будет всё. Не век же продолжаться этому хаосу и беззаконию, все равно  наступит время справедливости! Придут к власти в стране настоящие патриоты, и обязательно русские люди поднимутся с колен».    
                Часть вторая

         …Незаметно прошли два года, наступил 1950 год. Ефим по прежнему служил в милиции, стараясь поддерживать порядок, и следить за исполнением законности во вверенных ему территориях. Ничего не происходило серьезного и заслуживающего внимания, так себе – обыденка и мелочевка…
            В основном все было тихо, за исключением мелких краж да семейных разборок. В деревнях появилась техника, на смену лошадям пришли первые тракторы, грузовики. Но, как и прежде людям жилось нелегко, народ не мог себе  позволить каждый день поесть досыта.
           Лишь с наступлением осени многие сельские жители вздыхали свободней. Убирали свои огороды, да тайга помогала и радовала подножным кормом – били орехи, сушили ягоды и грибы, занимались охотой и рыбалкой.  Мало-помалу жизнь входила в нужное русло, понемногу становилась лучше. Аня родила Ефиму сына, назвали в честь отца – Мишкой. Надежда Андреевна нянчилась с внуком, пока дочь бригадирствовала на полеводстве.
            В то время многие женщины рожали именно сыновей, видимо сама природа компенсировала и заботилась о пополнении мужского населения в стране, из-за катастрофической убыли его в результате кровопролитной войны. Первый проблеск надежды на лучшую жизнь появился в людских глазах. Но не в каждой семье все было гладко. У кого-то намечалась свадьба, а где-то готовились отпевать усопшего – такова жизнь человеческая.
             С Матвеем Степановичем Елизаровым случилось несчастье. Будучи на работе в тайге, он попал под рухнувшее дерево. Пилили вдвоем большую лиственницу, и вдруг налетел верховой шквальный ветер. Пилу зажало в срезе. Матвей принялся вбивать железный клин, чтобы вытащить двуручку-стахановку, но тут очередным  порывом ветра дерево с хрустом обломило и крутануло в сторону Матвея. 
             Хотел он отпрыгнуть, но угодил  хромой ногой в лисью нору, выкопанную рядом с лиственницей. Не успел выдернуть ногу, как тяжелым стволом ударило его в грудь. Матвей ощутил внутри себя  противный хруст, и тут же потерял сознание.  Пришел в себя поздно вечером, лежал он на своей кровати.
           - Нина, позови всех ребятишек, кое-как произнес он. Смерть, видно, пришла. Но домашние были рядом, Ефим держал сына на руках и стоял в его изголовье, дети окружили кровать отца.  Матвей Степанович хотел что-то сказать, однако лишь слабый хрип вырвался из его горла, и на губах появилась кровь. Голова безжизненно упала на подушку и взгляд неподвижно застыл. Раздался крик Нины, и плач всей большой семьи.
             Навзрыд плакали ребятишки по своему любимому отцу. Ефим молча, рукавом вытирал слезы обильно текущие по щекам. Всю ночь в доме Елизаровых горел свет, дети навсегда прощались с отцом, так внезапно ушедшим из жизни. Самые маленькие, видно еще не поверив в случившееся, гладили его по голове и большие натруженными руками со словами: “ Папочка, вставай, хватит нас пугать. Мы всегда будем тебя слушаться ”. Но Матвей больше не слышал голоса своих родных деток, он навсегда покинул их, не успев даже проститься.
            Через день схоронили Матвея Степановича на сельском кладбище, пришло много народу.  Приехал из города подполковник И. И. Седов, чтобы выразить  соболезнование семье Ефима. Сунув в карман несколько мятых бумажек подчиненному, он произнес:
          - Возьми, Ефим. Мы там собрали сообща, отделом, сколько смогли, на поминки много надо. Бери, бери, брат…  Семья у тебя теперь очень большая. Не успели отвести девять дней, как нагрянула еще большая неприятность. В народе говорят “Беда не приходит одна”. Кто-то безжалостной изуверской рукой изувечил стельную телку  Елизаровых – воткнули вилы в бок несчастной животинке.  Еще прошлый год хозяин купил маленькую телочку. Кое-как выкормили, привязались к ней, и скоро она должна была произвести потомство.
             Дети с надеждой ждали молока, и всячески баловали телушку. Скотину пришлось прирезать, но дети наотрез отказались есть мясо. Долго старался Ефим найти того гада, что поднял руку на беззащитное животное, и все-таки вышел на него. Придя как-то вечером в отчий дом, он сразу заметил, что мать чем-то взволнована. Расспросил её обо всем, и узнал, что самая маленькая сестренка Валя замкнулась в себе, и часто плачет, забившись в укромном месте.
           -  Наверное, по отцу тоскует, - сказала мать. Ефим присел на колени рядом с девочкой и тихонько стал расспрашивать её. Ребенок сначала отмалчивался, словно чего-то боялся, на глазах выступили слезы.  Тогда Ефим, будто ненароком спросил Валю:
           - А может, ты кого ни будь, видела, кто в телочку вилы воткнул? Девочка громко разревелась. Еле успокоившись, она заговорила:
           - Это сделал дядя Хасан, я вдела. Апрелька подошла к ихнему стогу сена и через забор потянулась головой. Забор пошатнулся, и выскочил этот проклятый Хасан с вилами наперевес. Воткнул с разбега ей в бок и затем увидел меня, - Валя опять зашлась слезами.
           - А потом он подошел ко мне, и сказал, что если я кому ни будь скажу, то он мою мамку убьет.  Ефим вышел на улицу, и нервно закурил папиросу. От ярости его затрясло, тугие желваки напряглись на его скулах. Татарин Хасан год назад появился в деревне, однако Ефим узнал, что он был судим, и отбывал наказание за кражу и избиение свидетеля. Вернувшись домой, он успокоил как мог, младшую сестренку, пообещав, что больше никогда она не увидит этого жестокого человека.
           - Я обязательно с ним разберусь, поверь мне и успокойся, добавил он. Осеннее утро встретило Ефима резким пронизывающим ветром. Перепрыгивая через лужи, оставленные дождем, он приближался к дому Хасана.  Пригнув голову под мокрыми кленовыми листьями, шагнул к калитке. Порыв ветра стряхнул с листьев несколько крупных капель воды, угодивших ему за шиворот. От неожиданности Ефим поежился, втянув голову в плечи. Взойдя на крыльцо, дважды стукнул кулаком в тесовые двери.
            - Кого там черти принесли? – грубо, с хрипотцой ответили ему из сеней.  На крыльцо вышел хозяин, одетый в шаровары и длинную ночную рубаху. На вид – лет под сорок, с широким скуластым лицом и щеткой черных коротких усиков под носом. Прищуренные серые глаза  недобро смотрели на раннего гостя. Хасан, будучи человеком, явно не робкого десятка, нагло и уверенно смотрел на участкового.
           - Че те надо, начальник? - спросил он, - с утра людям спать не даешь. Стараясь сдержать себя, Ефим строго произнес:
           - Так это ты Хасан скотине вилы в бок воткнул? Мне младшая сестра все рассказала, и даже то, что ты мою мать грозился убить. Хасан будто ждал этого вопроса:
           - Ничего я не знаю, даже ничего и не слышал. Может кто-нибудь меня видел? Ты поверил маленькой соплюхе?  Она не может быть свидетелем. Ты мне дуру то не гони, законы я немного знаю. Топай, давай отсюда подобру-поздорову, не доводи до греха. -  Ефим опешил от такой наглости, Хасан явно хотел его запугать.
              На взводе, резко лопнула тонкая струнка нервов, и больше не сдерживая себя, Ефим ударил наглеца в солнечное сплетение. Согнувшегося от боли Хасана, руками, взятыми в замок, сверху ударил по короткой волосатой шее. Рухнув вниз лицом на грязные доски крыльца, оглоушенный Хасан издал нечленораздельное мычание. Ефим, нагнувшись к нему, тихо прошептал:
           - Я конечно ничего не могу доказать, ты пожалуй, прав. Но я тебе советую уехать из моей родной деревни, как можно скорее. Жить здесь, я тебе не дам, я не имею на это право. Здесь живут родные мне люди, и я обязан оградить их от соседства с такой мразью, как ты. Выбирай сам, – спрыгнув с крыльца, он пошел к калитке.
             Дорогой думал о том, а правильно ли он поступил, ударив Хасана? Потом понял, что с такими людьми, по-другому никак нельзя. Первым делом он зашел к председателю и позвонил подполковнику Седову. Подробно рассказал о случившемся, на что Седов коротко ответил:
           - Не переживай Ефим, правильно поступил. Завтра я поеду по району, и обязательно заверну к тебе. Поговорю с Хасаном, поверь мне – я убеждать умею. Открыв дверь, Ефим потихоньку пошел домой. Аня сегодня была на выходном, и сидя у стола, кроила штаны из мешковины, для братьев Ефима. Шила из старых рубах свекра, одежду для всей семьи.
             Огород полностью лежал на хрупких детских плечишках девчонок, иногда мать лишь советовала своим детям – что и как делать. Ванька увлекся рыбалкой, с помощью Ефима освоил все азы этого промысла. В зимнее время на самодельных лыжах уходил в тайгу. Ставил петли на зайцев, и ловил силками рябчиков и куропаток.
             Стараясь не разбудить жену и сына, Ефим тихо вышел за дверь. Первый осенний мороз чуть сковал небольшие лужицы. Тонкий лед приятно похрустывал под ногами. По чистому осеннему небу кое-где проплывали рваные облака. День обещал быть ясным и теплым. Сегодня приедет Седов, Ефим с нетерпением ожидал его прибытия.
             Оседлав Ворона и накопав червей, он не спеша поехал на речку, хотелось на завтрак наловить чебаков. Остановившись на своем любимом месте, Ефим присел на камень и закинул удочку. Наловив пару десятков крупных чебаков, он засобирался домой. Вдруг заметил несколько чаек, круживших около коряги метрах в пяти от берега.
              Засучив штаны, он подошел поближе – за коряжину зацепилась  какая-то голубая тряпка. Ефим потянул за неё, и вдруг на поверхности воды показался утопленник. На вид – мальчишка лет десяти, алтайской внешности. Вытащив его на берег, он обнаружил на его голове рубленую рану чуть выше лба. Сняв с него голубую рубашку, он прикрыл ею лицо погибшего и сам поскакал звонить начальству.
               В полдень приехал Седов с криминалистом. Они осмотрели тело мальчишки и отправили в морг. Заявления о пропаже пацана ниоткуда не поступало. Затем, сев в машину  вместе с Ефимом, подъехали к дому Хасана. Подполковник зашел в дом один, вышел ровно через пять минут. О чем он говорил с хозяином дома, начальник предпочел умолчать. Однако к вечеру участковый уже знал, что у дома Хасана стоит подвода и хозяин споро грузит вещи.
               Сожительница, неопрятная обрюзгшая баба, наотрез отказалась уезжать, поскольку дом был оформлен на неё, а мужик – всего лишь примаком.  Нагрузив телегу узлами, сожитель выехал со двора. Сделав вид, что не в порядке упряжь, остановился напротив дома участкового. Ефим, не вытерпев, подошел к повозке. Сверкая глазами от злости, Хасан подошел к нему вплотную:
             - Слышь, ты, мент. На сей раз твоя взяла, но ты не думай – Хасан обид не прощает. Свидимся еще, у меня тоже есть кореша.  Он ловко запрыгнул в телегу и ударил коня кнутом. Жеребец от боли так резко рванул с места, что озлобленный татарин едва не вылетел из повозки. Вечером позвонил Седов:
             - Завтра буду ждать тебя в отделе. Машину пришлю утром, захвати оружие. К восьми утра машина стояла уже около дома участкового. Дорога до центра была плохая, но водитель торопился, не обращая внимания на кочки и ухабы. Шутя, он сказал в рифму:
              - Больше газу – меньше ям, подрессорники к …. Нам еще в Ускуч ехать. Там тоже, то ямы, то камни. Потряслись  по разбитой дороге и лежневке изрядно. Приехав, и размяв ноги, зашли в кабинет подполковника. Седов начал сразу, едва Ефим переступил порог:
              - Слушай парень, вводную. За поселком Ускуч нашли мертвую женщину-алтайку. Убита и завалена камнями.  Она с сыном пасла овец, отара пропала, и парнишка исчез. Я думаю, это тот самый  утопленник, которого ты обнаружил. Угнали полторы сотни овец, это настоящее ЧП в нашем районе. Нам дали всего два дня, чтобы найти преступников. Все, по коням, и вперед!
                Почти два часа ушли на то, чтобы проехать эти пятьдесят километров. Вконец измотанные  дорогой, с трудом вылезли из машины. Селение было  так себе:  две дюжины неухоженных избенок, и жителей на единственной, растянутой кишкой улице – кот наплакал. В местно сельском совете начали опрос населения. Оказалось, местная жительница со своим сыном нанялись пасти овец. Пасли от поселка далеко, ночевали в горах. На водопой гоняли на Бию, там-то и нашли женщину.
                По следам отары жители не пошли - опасно, овец угнали в сторону Ойрот-Туры. Еще рассказали сельчане, что совсем недавно в поселке появились двое незнакомцев – похоже, калмыков.  Сейчас их нет, будто никогда и не было. Начальник милиции решил ехать в Горный.
             - Отару надо ждать именно там, на подходе к городу, - сказал он голосом, не терпящим возражения. Опять долгая тряская дорога и напряжение. В пути пробили колесо, пришлось повозиться с запаской. Только к вечеру прибыли в Горный, где и заночевали в отделе милиции.
               Ефим, совместно с Седовым рано утром изучали карту местности, сошлись мнением на том, что лишь в одном месте могут бандиты прогнать отару. Выехали сразу, взяв для подкрепления несколько местных милиционеров. Между двух высоких сопок, поросших мелколесьем, устроили засаду. Караулили до позднего вечера, но тщетно – отара не подошла.
             - Надо ехать в город, ночью они вряд ли пойдут, да и дождь вот-вот намечается. Голова у меня разболелась, и уши что-то заложило. А мой барометр никогда не врет, - выдал свой расклад Седов. Ефима вдруг взяло сомнение, что бандиты только этого и ждут.
             - Товарищ подполковник, разрешите мне остаться до утра? Я думаю,  почти уверен, что они двинутся именно ночью, ведь на их поганом блатном жаргоне – “хороша потьмуха для вылета”. Нужно подождать, дайте мне одного человека в помощь, а сами поезжайте.
              - Чем черт не шутит, пока Бог спит, добавил он. Оставив им две плащ-палатки и пару фонариков, Седов забрался в машину и ухал. Небо резко потемнело, на горизонте едва были видны очертания гор. Наползала сплошная темнота, полностью скрывая выбранное место засады. Пошел мелкий и противный дождь принесший сырость и холод. Напарника, оставшегося с Ефимом, звали Виктором. Весельчак и спортивного вида парень  только что отслужил в армии.
               Напялив на себя плащ-палатки, дозорные улеглись у подножия сопки, кромешная тьма тотчас поглотила их. Всю ночь, не сомкнув глаз, они боролись со сном и холодом, а едва на востоке появилась полоска света, дождь перешел в снег. Крупные хлопья мягко падали на землю, закрывая её сплошной белой простыней.
              И тут до Ефима донесся далекий приглушенный звук ботала. Шепотом он велел напарнику перейти на другую сторону натоптанной неширокой тропинки. От снега стало немного светлее, и он взял в руки винтовку.
             Через какое-то время ясно послышались топот и блеянье идущей отары овец. Вглядевшись, Ефим через прицел увидел трех человек идущих сзади отары, двое из них были одеты в пестрые халаты. Овцы шли медленно, незнакомой тропой, погонщики управляли  ими, забегая по сторонам, и не давая сбиться с пути. Черные спины животных были покрыты слоем снега, казалось, что навстречу идет шевелящаяся, живая белая масса. Отара прошла вперед, а когда бандиты поравнялись с Ефимом, он выстрелил из пистолета вверх:
            - Стоять на месте! Руки вверх! – раздался его громкий голос. Один из преступников, отбросив ружьё в сторону, как по команде поднял руки. Другой кинулся бежать, наперерез выскочил Виктор, и мощным ударом кулака в челюсть свалил его на землю.
             -Чистый нокаут,- крикнул он. Будет лежать минут десять. Виктор громко рассмеялся и подошел к третьему бандиту. Им оказался местный чабан-алтаец, от страха у него подогнулись колени и он сел на землю. Отара сгрудилась на месте, овцы легли отдыхать, не привыкнув к таким большим переходам. Преступников связали и усадили на землю. Чабан, не дожидаясь приезда начальства, все выложил как на духу. Это была его идея, увести и продать отару:
           - Женщина,  пасущая овец, не согласилась по-хорошему отдать отару. Тогда один из налетчиков  ударил ее по голове, да видно не рассчитал – удар оказался смертельным. Мальчишка видел, как ударили мать, и бросился от испуга с обрыва в речку. Хотел видно позвать на помощь, но угодил головой о камень. Убился сразу, ну мы его и спровадили вниз по реке. Никто его не трогал. А виной всему голод, он толкнул меня на это. У нас в семье двенадцать детей.
              Дождавшись Седова с отрядом милиции, бандитов загрузили в машину и отправили в отдел. Только поздним вечером Ефима привезли домой, всю дорогу он спал в машине, не чувствуя кочек. Время, категория размытая, вот уже прошел месяц, как не стало Матвея Степановича. В один из вечеров Ефим решил сходить на кладбище к отчиму. Нужно было убрать опавшие листья и просто посидеть одному. На дороге встретил бабку Стебуниху, хотел, поздоровавшись пройти мимо, но старуха остановила его. Оглядев Ефима с ног до головы, она произнесла:
            - Будь осторожен парень. Берегись темных мест, беда тебе грозит.- Стебуниха опираясь на костыль, заковыляла прочь. Побыв на кладбище, уже затемно пошел домой. По дороге вспомнил старуху, внезапная тревога охватила его. Напротив дома, у забора росла разросшаяся сирень, Ефиму вдруг показалось, что кто-то за ней стоит. Правой рукой он расстегнул кобуру и нащупал ручку пистолета.
              Сзади послышался шорох, острая боль пронзила левое плечо. Повернувшись назад, Ефим выхватил пистолет и навскидку дважды выстрелил на звук. Из кустов что-то вывалилось, и раздался вскрик. На звуки выстрелов выскочила перепуганная Аня с керосиновой лампой в руках. В свете лампы она увидела бледное лицо мужа, и нож, торчавший из его спины. Лезвие пробило Ефиму лопатку, но к счастью застряло в кости.
                Вгорячах он почти не чувствовал боли и кинулся к стонущему человеку. Взяв у Ани лампу, он осветил его лицо. Это был Хасан, две пули попали ему в ягодицу, и сейчас он истекал кровью, валялся на земле. Прибежал председатель Алексей Степанович, быстро пошел звонить медработнику.
                Уже полгода, как в деревне появилась молоденькая девушка работающая фельдшером. Перевязали, как могли Хасана, снимать штаны он отказался. Затащили к председателю и, связав руки, положили вниз лицом. Дошла очередь и до Ефима. Алексей Степанович помог зайти ему в дом и предложил сесть на стул.
               - Потерпи Ефим, сейчас будет больно, - взявшись обеими руками за ручку ножа, он резким движением дернул его на себя. Нож выскочил из лопатки, и сразу хлынула кровь. Председатель помог девушке перебинтовать спину, и, вытерев пот со лба, произнес:
               - Повезло тебе участковый, нож легким оказался. Будь он немного тяжелее, пробил бы лопатку, и вошел в сердце. Видно ты в рубашке родился. Ну, все, теперь ждем машину - скорую помощь и милицию.  Неделю провалялся Ефим на больничной койке, сегодня наконец-то разрешили уехать домой. В этой же больнице лежал под охраной Хасан. За эту неделю многие приходили проведать Ефима, дважды наведывался Седов, знакомые ребята из милиции и приезжала мать с Аней и маленьким Мишкой. Собрав вещи и переодевшись, Ефим решил зайти к Хасану. 
               - Здорово, крестничек!- с порога произнес участковый, – зад-то небось болит? Приподняв голову, и с презрением поглядев на Ефима, Хасан резко ответил:
               - Лучше бы ты мне в башку попал, не стыдно было бы. Теперь кореша от меня отвернутся, скажут, что Хасана в ж-пу ранили. Удружил ты мне мент, ох, как удружил.  Теперь я никто, и звать меня никак. Трудно будет на зоне, мне ведь десятка корячится. Придется как псу паршивому, под нарами ютиться… И все водка виновата, по пьяному делу решил тебе отомстить. Уходи, не рви мне душу. Каяться не буду, гордый я.
                Ефим вышел на улицу, солнце слепило глаза, но по-осеннему было прохладно. Кочками замерзла грязь, тонкий слой снега уже прикрыл землю. Медленно, словно прогуливаясь, он шел к зданию милиции. Одни и те же мысли часто приходили в его голову. Он вспомнил алтайца-чабана, который пошел на преступление ради своих голодных детей. Калмыков, сосланных по указу Сталина в 1943 году на жительство в Сибирь, так и не ставшую им второй родиной.
                С жалостью и горечью думал о людях, которыми руководила зависть и жажда наживы. А сколько же еще раз придется столкнуться с несправедливостью, злобой и алчностью? И тут же сам ответил на свой вопрос. Наверное, ровно столько, сколько отмерил мне бог, прожить на этом свете, а человеческие пороки не исчезнут никогда, таков закон и диалектика жизни.