Поцелуй лета

Моей внучке Алине посвящается.
Роман для домохозяек. Так, по-моему, называются душещипательные истории, полные мечтаний, слёз и разочарований, о любви, написанные специально для милых дам постбальзаковского возраста, которым уже то и остаётся, что жить страстями литературных или кинемотографических героев и вспоминать о своих собственных, если судьба была столь щедра к ним и подарила оные.  Этот рассказ я написала в промежутке между приготовлением зажарки для супа и варкой овощей, пока готовился бульон. А всё потому, что за своими кухонными делами я задумалась о своей внучке, 15-летней Алине. Все мои наблюдения за ней в последние дни подтверждали одно: девочка влюблена. И кто опровергнет, что эти часовые беседы по телефону, в которых преобладают только мурлыкающие звуки, и эти томные потягивания по утрам молодой пантеры, и застывшие надолго мечтательные взгляды в никуда, -  всё это – не проявления влюблённости?

День сегодня был какой-то особенный. После ночного дождика солнце вовсю разослало свои лучи по отдыхающей земле. Я варила суп, и в открытое настежь окно со двора проникали разные чудесные звуки. Это была какая-то чудесная летняя какофония, в которой смешался и щебет птиц, и отдалённый грохот проезжающего транспорта, и шум листвы, и ещё какой-то тихий-тихий, едва уловимый для человеческого уха свист. Стойте! Не проказливые ли амурчики направляли свои стрелы в живущих в ожидании любви людишек? И мне вспомнилось такое же чудное лето, только много-много лет назад, когда дождливые дни, как по расписанию, утверждённому свыше, перемежались с солнечными, и воздух был наполнен такими же чарующими звуками.

Мне в это время было также пятнадцать или шестнадцать, как Алине. Не хотелось бы привязывать свой рассказ к какой-то эпохе, но деваться некуда – без этого рассказ не получится. События, о которых я хочу рассказать, происходили в советской стране. Одним из важных направлений взращивания юных граждан в ту пору была трудовая закалка. Всех старшеклассников после окончания учебного года дружно отправляли в трудовые лагеря, чтобы на просторах колхозных полей показывать, что хлеб даром  не даётся, что всё благосостояние достигается только тяжким трудом.

Трудовой лагерь, в который вместе со своими одноклассниками, отправилась я, находился недалеко от нашего городка, в соседнем селе. Представлял он собой комплекс наскоро возведенных одноэтажных построек, низких, тесных и тёмных. По центру было главное здание, чуть получше всех остальных – здание администрации. Приехавшие трудиться на благо Родины ученики в своих коморках могли разместить только раскладушки, которые им выдали, да несколько стульев. Но никого это не смущало, все были в отличном настроении: то и дело слышались весёлые голоса девчат и парней, шутки. И царила суета, какая обычно бывает  в первый день приезда представителей рода человеческого на новое место.

В годы, о которых я веду речь, участие в сельхозработах на полях коллективных хозяйств, было неотъемлемой частью жизни. Мои сверстники хорошо помнят и до сих пор: и трудовые десанты по уборке картофеля, и длинные-длинные рядки колхозных полей с высаженными на них помидорами, огурцами, подсолнухами, свёклой, капустой и другими овощными культурами. И, замечу, считают это не самым плохим временем своей жизни.

Прополки участков для удаления сорняков были нелёгким и довольно монотонным занятием. К тому же наша работа подвергалась постоянному контролю со стороны  учителей, с которыми мы приехали, а часто и колхозного бригадира, который строго осматривал рядки, иногда возвращая тех, кто не особо старался, снова к их началу. Но мы не унывали. Ведь молодость тем и прекрасна, что трудности ей нипочём. Очень скоро привыкли к нагрузкам и уже почти не уставали. Наш оптимизм и прекрасное настроение поддерживало то, что  вечером нас ожидало свободное времяпровождение, купание в реке, разные развлекательные мероприятия и танцы. Кушать мы ходили в столовую соседнего детского лагеря, где дети в отличие от нас только отдыхали.  Здесь-то и началась история, о которой я хочу рассказать.

На обед мы всегда летели пулей – после нескольких часов, проведенных в поле, чувство голода гнало туда нас, молодых, с непомерной силой. Мы шумно влетали в зал, где дежурные к этому времени накрывали для нас стол. На раздаче работали пара-тройка молодых девчат из обслуживающего персонала, всего года на два-три старше от нас, но уже живущих взрослой жизнью. Всё горело в их руках. Поварёшки и ложки стучали, ударяясь о посуду, разносы с тарелками быстро двигались по гладкой поверхности стола, установленного сразу возле окошка раздачи.

Дежурные, как сумасшедшие, носились по залу, разнося обед. Одна из молодых поварих обращала на себя внимание яркостью своей внешности и весёлым нравом. Была она в той поре спелости, которую так любят мужчины. Да и излишней стыдливостью не отличалась. Распарившись у горячей плиты, она насыпала еду и подавала тарелки в белом, расстёгнутом на груди халатике, под которым был виден чёрный, облегающий её фигуру маленький топ. Лицо, предплечья и грудь девушки лоснились от пота. При этом она не переставала улыбаться, насмешливо подшучивая над суетой наших мальчишек и, как бы, дразня их своей завораживающей взрослой красотой.

Возле молодой поварихи постоянно крутился один парень. На «пионера» он смахивал с трудом (смотрелся старше) и всё же, как оказалось, он был отдыхающим из старшего отряда.  Парня звали Игорем. Он был высок и худощав с копной русых непослушных волос. Не сводя глаз с девушки на раздаче, ухажёр отвлекал её от работы разговорами. Когда столы были накрыты, и у работников столовой появлялась свободная минутка, Игорь подзывал предмет своего обожания куда-нибудь в укромный уголок и начинал что-то канючить. Иногда мы видели, что они целовались.

Чем дольше мы жили в лагере, тем больше мы узнавали об этой «сладкой парочке». Оказалось, что отношения Игоря и поварихи зашли уже далеко, и, многие в лагере замечали, как ранним утром парень выпрыгивал из окна домика, в котором жила любвеобильная девушка. До нашего отъезда оставалось ещё дней десять, когда по лагерю пронеслись слухи, что Игоря за нарушение лагерного режима отчислили из лагеря, а молодую повариху за растление юного поколения – уволили.

Я в это время жила своей жизнью. И эта история, никак меня не касавшаяся, была лишь эпизодом нашей лагерной жизни. Я была в том, только юности присущем состоянии, когда ты, кажется, и не влюблён, но что-то нежно тревожит тебя исподволь, когда вроде бы и нет рядом с тобой того единственного, перед кем ты раскроешь все свои тайны и мечтания, но есть и один, и второй, и третий, которые к тебе не равнодушны, и которые всячески выказывают тебе свою симпатию. Чудесное чувство ещё не любви, но ожидания её.

Среди моих поклонников и пажей были Сашка и Серёга из параллельного класса. Как заворожённые ходили они вслед за мной и готовы были выполнить любой мой каприз. Никаких особых чувств я к ним не испытывала, считая их своими друзьями. Но их влюблённость в себя, конечно, замечала, втихую посмеиваясь иногда над их стараниями мне понравиться. Дружба наша основывалась на любви к литературе и совместном посещении школьного литературного кружка. После прочтения какого-то произведения из «Юности» или «Нового мира» мы взахлёб обсуждали его, цитируя наперебой автора и восхищаясь его мастерством.

В лагере мы тоже иногда беседовали на литературные темы. А в остальное время неразлучные Сашка и Витя бегали по лагерю по поручениям учителей, всегда были среди организаторов каких-то мероприятий. О том, что ребята не равнодушны ко мне, я могла понять по тому, с каким нетерпением они ожидали вечерних посиделок и танцев на площадке под старым дубом под магнитофонные записи, когда по очереди они могли пригласить на медленный танец и меня.

Вечерние омовения в лагере всегда проходили шумно и весело.  Все то и дело бегали с полотенцами и разными туалетными принадлежностями к длинному ряду умывальников и жёлобу, в котором мы мыли ноги. В общем-то, мы были ещё совсем дети - и потому ничуточки не стеснялись того, что нам приходится вот так, всем вместе, принимать водные процедуры. Когда девчонки мыли ноги, вытягивая носочки под струями воды, словно балерины на репетициях, обязательно рядом оказывалась пара-тройка оболтусов-мальчишек, которые начинали беситься, бегать, то толкаясь, то брызгая на девочек водой. А всё потому, что они, взрослея и мужая, просто шалели от этой прелести – созерцания стройных и красивых девичьих ног.

В один из таких вечеров, во время умывания, я увидела Игоря. Он сидел невдалеке на входных ступеньках и, ухмыляясь, смотрел на меня каким-то слишком уж откровенным и наглым взглядом. Я быстро убежала. Девчонки потом рассказали мне его историю, о том, что его отчислили из лагеря и что теперь он «прибился» к нам. Так как ехать домой раньше положенного срока домой он не хотел – влетело бы от отца.  Говорили, что он попросился у нашего руководства добыть свой срок здесь. Ему и не то, чтобы разрешили, но и не запретили: не выгонишь же человека на улицу. Директор лагеря Валерьевич молча выдал парню раскладушку, которую тот отнёс в домик, в котором жили ребята.  Так этот странный парень и стал жить с нами: не свой, и не чужой, а так – сам по себе.

Когда мы уезжали в поле, он ехал с нами. Но не работал. То лежал, загорая где-нибудь на обочине, то развлекал всех своими присказками да прибаутками. Почему-то место для своего лежбища он часто выбирал поблизости меня. Прикрыв глаза рукой от яркого солнца, он незаметно наблюдал за мной, что сильно меня раздражало. То начинал балагурить и смешить. Что-то выкрикивал, бегал вокруг меня, издавая звуки, похожие на собачий лай. Короче, работать мне он мешал изрядно, но все почему-то смеялись – и это делало нашу работу не такой утомительной.

Когда мы приезжали в лагерь, «изгой» шёл в столовую вместе с нами. Лишняя порция для него всегда находилась. А потом, вечером, когда лагерь начинал жить своей жизнью, Игорь брал в руки гитару и тихо бренчал что-то, сидя на повалившемся дереве в зарослях кустарника.  В основном это были какие-то дворовые полублатные песенки, которые он пел жалостливым речитативом. Не знаю почему, но с появлением его в нашей обители какая-то неведомая печаль поселилась в моём сердце. Лучше бы его не было!

О, это прекрасно время юности! Когда можешь любить без встреч и обязательств и когда прикасание губ чувствуешь на расстоянии, без поцелуев. Нечто подобное испытывала и я. Однажды вечером, когда под вековым дубом начались танцы, Игорь, обычно равнодушный к этому действу, неожиданно подошёл и пригласил меня на медленный танец. Это была мелодия «Иволги»,   дворовой песни, так популярной в это время.
«Помню, помню, мальчик я босой
В лодке колыхался над волнами,
Девушка с распущенной косой
Мои губы трогала губами».

Мы танцевали и что-то в этот миг произошло. Что-то необычное. Игорь был выше меня почти на целую голову – и я ощутила его горячее дыхание на макушке своей головы. Как будто бы он едва заметно касался своими губами волосков, выбившихся из моей шевелюры.

Всё! Танцы закончились. Все пошли спать. Пока укладывались, слышали, как на улице кто-то бренчал на гитаре, а потом над лагерем пролетел звонкий девичий визг. «Это наша Светка непутёвая с Игорем. Вот паразитка!» – объяснили девчонки. – Она же такого ухажёра не пропустит!». А я лежала, всхлипывая, и думала: «Был или нет поцелуй? Нет! А, может, был? Невесомый? Воздушный?». Во сне мне кто-то читал и читал поэтические строки Валерия Брюсова:
Здесь, в гостиной полутемной,
Под навесом кисеи
Так заманчивы и скромны
Поцелуи без любви.

Следующий день был последним днём нашего пребывания в лагере. Всем было немного грустно. Мы бегали, собирая свои дорожные сумки и одновременно готовясь к прощальному вечеру. Валерьевич, которого мы уважали за то, что он был в меру строг и не очень вмешивался в наши дела, впрочем, как и мы в его (не раз замечали, как из его комнаты поутру украдкой выбегала молодая симпатичная воспитательница), собрал нас, чтобы раздать поручения. Все разбежались, а мне выпало оформлять стенгазету с ним.

У нас в школе Валерьевич преподавал черчение и рисование. Объясняя мне мою задачу и водя карандашом по листу ватмана, учитель  вдруг засмотрелся на меня и, проведя легонько карандашом, как кистью, по моим ресницам, сказал: «А глаза у тебя, знаешь какие? Зелёные-зелёные!». Что-то было печальное и безответное в этом его взгляде. «А ведь его, кажется, лето тоже поцеловало в маковку, как и меня», - подумала я, но ничего не сказала и принялась рисовать газету.

Когда мы приехали в город, жизнь понеслась стремительно своим чередом. Всё быстро забылось, как будто бы и не было вовсе. С Игорем мы почти не встречались. Несколько раз он приходил ко мне - и я каждый раз придумывала причину, чтобы нам не встречаться. Лишь однажды я встретила его на пустынной дороге. Хлестал ливень. Игорь показался мне каким-то мятежным и грустным, совсем не похожим на того, лагерного. Постояв недолго под проливным дождём, мы побрели каждый своей дорогой с тем, чтобы больше уже никогда не видеться. После обильного дождя яркое летнее солнце вновь заиграло своими зайчиками, даря горячие поцелуи всем, кто был открыт для этого.