сороковые, роковые...

СОРОКОВЫЕ, РОКОВЫЕ…

ЗАКРЫЛИ СЕРДЦЕМ РОДИНУ СВОЮ
Среди тех, кто защищал свою родину – Союз Советских  Социалистических Республик  -  от фашистской орды, были ученики 44-й уфимской школы. С тремя из них я познакомился в школьном музее Боевой славы. Познакомился, читая их письма родным и близким.
Георгий Горшков.  Трудиться привык с малых лет - большая семья. Стесняется своей "глупой страсти" к мороженому.  Боится быть сен­тиментальным.  Однажды, в минуту слабости,  обратился к матери за сочувствием и теперь клянет себя за это:  не научился щадить мате­ринское сердце.   Младшего брата зовет с трогательной лаской "Ко­люшка" и  тут же по-мальчишески "Колька". Георгий - издатель стен­ных газет.  Свято верит в просветительскую миссию художественной литературы. Неодобрительно отзывается о раннем замужестве и туфлях на аршинных каблуках.  Любит копаться в радиосхемах,  мечтает смастерить подводную лодку.  Отдает должное интенсивным физическим упражнениям, неплохо бегает на лыжах. В свободное время занимает­ся диалектическим материализмом и английским  языком (в школе - немецкий). Не умеет и не хочет ловчить:  не по нутру ему это.

«МАМА, Я ТЕБЕ ОБЕЩАЮ: БУДУ СИЛЬНЫМ»
Письма Георгия Горшкова
Здравствуй,  мама!
Здравствуй,  Колюшка.
Не  знаю,  сколько  вы писали  мне,  но я  еще  получил  только одно  письмо  от Кольки.  И как я  был  обрадован им!  Наконец-то  связь с  домом налажена.  Знаешь,  мама,  если  ты получишь мои  письма  (я посылал четыре),  то  лучше их выброси:  они  недостойны  твоего  сына-комсомольца.  Я  сам  с  отвращением  стал  относиться к  самому  себе. Как  только я мог  написать  такую чепуху?
Да,  кажется,  и  образование  имеет  свою отрицательную сторону. Оно  превратило  меня в интеллигентного  хлюпика,  да  так,  что я это­го  не  заметил.  Первое  же  столкновение  с минимальными  трудностями заставило меня распустить нюни.
Мама,  я  тебе  обещаю:  буду  сильным,  никогда,  ни  при  каких трудностях я  больше  не  заплачу,  не  распущу  слюни.
Мама,  Колюшка пишет,  что  ты просишь меня  сняться  и  непремен­но  в шинели.
Сегодня выходной.  Я постарался выполнить  твою просьбу:  сходил в фотографию,  снялся.  Карточки  будут  готовы  через  две  шестидневки.
Но  горькое разочарование...  Пришли  в казармы...  Ходят  слухи, что  нас  отправляют  из  Костромы.  Вот  тебе,  бабушка,  и  юрьев день! Вот  тебе  и  фотокарточки!
Советую пока не писать  на старый адрес.

Здравствуй,  Колюшка!
Что тебе еще написать? Модель подводной лодки разрабатывал и буду разрабатывать. Жди в следующих письмах описание модели. Если хочешь подробно, то (я, кажет­ся, писал об этом) найди журнал № 10 за 1939 г. "Техника – молодежи».
До  свидания,  мама,  и  ты,  Колюшка.
Г.Горшков. 6  марта 1940 г.

Здравствуй,  братишка.
Я обрадован твоим письмом: наконец-то собрался написать мне, но я глубоко разочарован. Кто это пишет? Чей это почерк? Скатился ты, друг.
Раньше я  с  наслаждением  читал  твои  письма,  написанные каллиграфическим,  ясным  почерком,  а  сейчас я  с  большим  трудом разбирал твои  каракули.  А  что  еще  хуже  -  это масса  ошибок  и  притом самых грубых.  Распустился  ты  здорово.  Подтянись.  Ты  знаешь,  по  почерку видно,  что  ты  стал небрежничать,  а  значит  стал неряхой.  Смотри,  Колюшка,  следи  за  собой.  Я  это  тебе  советую,  как  другу  и брату. 
Колюшка,  ты  пишешь,  что  Ленка вышла  замуж.  Поторопилась.  Я боюсь,  что  и  Нинка пойдет  по  этому  пути.  Ты ведь  пишешь,  что  она стала  барышней и  носит  туфельки  на аршинных каблуках.  Это уже  пло­хо.  Я  предупреждал  ее,  что  нужно  поменьше  думать  о  женихах и  по­больше  работать  над  собой.  Ты  спроси  ее,  не  забыла  ли  она  о моем наказе.  Скажи  ей,  что  женихи  найдутся в  любую минуту,  а вот  умная голова встречается  очень редко.  Пусть работает  над собой,  учится, читает  и  учится.
И  ты  читай книги.  Читай  больше.
Скажи  маме,  что я шлю  ей привет.  Венушка пусть  выздоравлива­ет.  Заставляй  его  заниматься утренней  зарядкой  и  физкультурой - это  укрепит его  организм.  Ты  знаешь,  чем  больше  тебя  нагружают, тем  становишься крепче.  Сегодня посмотрел  свои  мускулы на руках... Смотрю и  не  верю:  раза в два больше,  чем  были.
У нас  с  первого  апреля  идет  подготовка к  параду.  Товарищи топают  здорово,  а я  слегка:  меня на парад не возьмут.  Почему? Мал  ростом.  Норма  170 см,  а я  169  см  в  ботинках.  Занимаемся на  терри­тории  сельскохозяйственной выставки.  Она от  нас  километрах  в 8-10. Ежедневно  ходим  туда…   Километров 25  оттопаешь в день - и  порядок.
Ну,  пока.  Привет Володе  и  Шуре.  Привет Вениамину  Антоновичу.
Г.Горшков.
11  апреля  1940  г.

Здравствуй,  мама!
Вчера получил  твое письмо и не  знаю,  что делать:  плакать или радоваться?
Есть  от  чего  взгрустнуть  и  есть  чему  порадоваться.  Грустить из-за  содержания,  радоваться из-за восстановления  связи  с  тобой. От  тебя,  да и  вообще  откуда  бы  ни  было,  писем я не получал,  начи­ная  с  16  апреля.  Есть  отчего  опустить  голову.
Итак,  я  получил  ответ,  маленькое  письмо.  Читаешь и  кажется,  что  это  не  письмо, а сгусток  твоего  го­ря.  Сколько  ты выстрадала!  Не  шутка:  похоронить младшего  сына и  не знать,  жив  ли  старший.  Болезнь  отца,  трудная жизнь.  У меня  сердце замирает,  когда я думаю  о  том,  сколько  ты выстрадала.  Я  про­шу  тебя,  я  требую,  чтобы  ты  хоть  обо  мне-то не  беспокоилась.  Куда я денусь? Что  со мной  сделается? Валька умер.  Братишки  нет.  Серд­це  замерло,  когда я прочел  это  известие.  Папа хворает.  Что  с ним?
Что  о  себе  писать? Все в порядке.  Скоро  год моей  службы.  Хо­дит  слух,  что  еще  полгода учебы,  полгода стажировки  и  я  стану средним командиром  запаса. Домой,  наверное,  не  приеду до конца службы.
Как  Колька,  Нина?
Скоро  занятия.
До  свидания.  Не  беспокойся.  Привет Горке.
Г.Горшков.
24  августа  1940  г.

Здравствуй,  мама!
Ты говоришь,  что  хотела послать посылку и  деньги.  А для чего это мне? Я  знаю,  ты  сейчас  обидишься:  сын  не  хочет принять подарок от  всего материнского  сердца.  Но,  прошу  тебя,  послушай объяснения, прежде  чем  сердиться на неразумного  сына.  Я получаю червонец в ме­сяц.  Куда я  трачу  эти  деньги? Иногда купишь какую-либо мелочь:  ка­рандаш,  мыло,  нитки.  Но ведь  это  бывает раз  в две-три  недели.  А остальные деньги? Трачу на сласти,  булки,  мороженое.  Между прочим, к мороженому я  за последнее время пристрастился.  Так неужели  же ты будешь посылать мне деньги  на развитие глупой страсти к мороже­ному? Сама видишь,  что деньги  для меня будут излишеством.  Так же и  с посылкой.  Куда мне? Лучше,  мама,  не нужно ничего посылать.
Привет Нинке.
Мама,  ты  говоришь  о  вызове  меня  телеграммой.  Это  не  надо.  Я сейчас  считаюсь  лучшим редактором  "Боевого  листка"  в полку.  Рабо­таю по развитию ротной печати.  Прилагаю все  силы.  Близкие  командо­ванию  люди  говорят  о моей  награде  за работу.  15 суток  отпуска - за это я  сейчас  бьюсь.
До свидания.
Г.Горшков.
18  января   1941 г.

Здравствуй,  Колюшка.
Как  твое  письмо,  так  и  веселее на душе.  Пиши  ты их чаще. Мама  опять  беспокоится?  Ах она, мама!  Ты  тверди  ей каждый день, что я  жив  и  здоров,  что  со мной до  самой смерти  ничего  не  будет.
У тебя  есть  лыжи?  Ты катаешься? Предупреждаю.  Я  неплохой лыжник.  Я  ходил на 20 км,  ходил  на  10 км  - на время.  Норма  - 1 час.20 мин. - это  с  противогазом,  подсумком,  винтовкой.  Я пришел одним из первых, впереди майора и старшего лейтенанта, - за 1час. 8 мин.
Встретимся, Колюшка, потягаемся. Коля, пришли мне схему свое­го трехлампового приемника. Хочу посмотреть. В армии я все забыл.
О себе. Похоже на похвальбу. Завоевал большой авторитет в ро­те. Я - редактор,  ответственный за ротную печать, агитатор, пом.групповода политзанятий, пом.ком.отд. Налаживаю ротную печать, подписку на газеты. Читаю, пишу, занимаюсь немного английским, диалектическим материализмом, физикой. Может быть, удастся  приехать.
Пока. Пиши. Г.Горшков.
19 января  1941г.
Поздравление командира
Уважаемая Надежда Андреевна!
Поздравляем Вас с праздником, годовщиной Великой  Октябрьской социалистической революции!!!
Мы вместе с Вами разделяем радость за те успехи, которых достиг Ваш сын, Георгий Павлович, по боевой и политической подго­товке. За все время пребывания в рядах РККА Ваш сын, Георгий Павлович, проявил себя как дисциплинированный, инициативный и мораль­но устойчивый воин РККА. Вы можете гордиться тем, что сумели вос­питать такого преданного патриота нашей Родины!
Командир подразделения  (подпись)
Политрук (подпись)
Георгий  Горшков пропал без вести в 41-м.  Ему было двадцать лет.

Рафагат Бикмухаметов.  Художник, философ, книгочей, любит оттачивать свой язык в словесных схватках и подтрунивать над то­варищами. У Рафагата острый,  верный глаз. В минуты совсем не юно­шеского прозрения он дает людям удивительно точные, емкие харак­теристики.
К жизни  относится спокойно, по-хозяй­ски,  без  суеты.  Над превратностями судьбы посмеивается.  Какая там судьба? Есть человек - повелитель судьбы.  Захочет он - и скрутит ее в бараний рог,  станет она покладистой,  послушной.  Ослабит узду человек - тогда уж она не упустит своего шанса.
Учится школьный Демокрит, разумеется,  на отлично.

"СВОЮ СУДЬБУ ЧЕЛОВЕК РЕШАЕТ САМ".
Письма Рафагата Бикмухаметова
Здравствуйте, дорогие!
Привет из Гурьева.  Жаль,  что не могу еще сообщить вам своего адреса,  так как временно мы живем в клубе,  и неизвестно, когда нас переведут в казармы.  Часа два в день занимаемся строевой подготовкой, примерно столько же прорабатываем уставы. Ради разв­лечения подтруниваю над своим дружком Александром Худошиным.  За­бавно наблюдать,  как он кипятится.  Зачислили меня в пулеметную роту,  так что через шесть месяцев на свете будет одним пулеметчиком  больше.
Гурьев,  оказывается,  совсем не то,  что я о нем представлял. Снег, до черта много заборов, верблюды. Летом, говорят, здесь невозможная пыль. Сейчас снег  почти весь растаял,  стоят лужи, кажется,  весна осилила зиму.  Живем неплохо.  Обмундирование еще не выдали,  щеголяем в собственных костюмах.
Хотелось бы знать,  как поживаете вы? Зубрит ли Хава (сестра Рафагата – Ю.К.) по-прежнему свою хирургию? Что в Уфе нового? Писать,  лежа на полу, не­удобно,  поэтому продолжение отложу до следующего раза,  да и пи­сать,  кажется,  больше не о чем.  Вы обо мне не беспокойтесь. Соби­раюсь купить мандолину и развлекаться музыкой.
Привет всем!  Рафагат.
20 марта 1942 года.

Здравствуйте, дорогие!
Пишу со стрельбища.  Сегодня стреляем из станковых пулеметов и автоматов. Стоит сплошной треск и визг пуль.  Интересное бывает ощущение, когда лежишь на огневом рубеже: кажется,  будто мышцы наливаются силой и рука становится тверже,  а глаз зорче.  Вообще, обостряются все чувства и появляется азарт игрока в биллиард или, скажем,  в кегли.  Так и хочется уложить все пули в цель, как будто это имеет какое-то особо важное,  неоценимое значение,  а промах - большой позор.
А где,  между прочим,  Хава,  твоя карточка,  которую ты так давно обещала мне прислать?
Пока!  С приветом,  Рафагат.

Здравствуйте,  дорогие родители!
Здравствуй,  Хава!
Вы спрашиваете,  что мне нужно.  Могу,  положа руку на сердце, уверить вас,  что ничего мне не требуется,  в том числе и деньги. Ведь мы получаем жалование,  а покупать все равно нечего,  и деньги напрасно валяются в кармане.
Хотелось бы купить что-либо из беллетристики,  но художест­венной литературы в Гурьеве днем с огнем не отыщешь.  И приходится жить без книг.
Привет всем.  Рафагат.
30 мая 1942 года.
 
Здравствуй,  Хава!
После сухости и краткости первых писем немного философии.
Конечно,  для философских "измышлений" письма не так уж удоб­ны, но если иного выхода нет,  то приходится мириться с этим.  Сижу в душной жаркой комнате.  Солнце жжет,  кажется,  что воздух в комнате  застыл.  Одним ухом прислушиваюсь к объяснению,  а глаза так и закрываются сами собой,  неодолимо тянет ко сну.
Но стоит оторваться от урока и  заняться своими мыслями,  то, как это не удивительно, сон отлетает. Борясь со сном, сочиняю письмо. А раз оно написано, что же делать, как не отослать его наиболее подходящему адресату - своей сестренке, кандидату кор­порации философов-фаталистов (а, может быть, и члену?).

Воспользовавшись минутами свободного времени,  заканчиваю начатое письмо.  Поговорим о так называемых превратностях судьбы и  тому подобных вещах.  Как тебе уже известно,  я не разделяю твою фаталистическую теорию о неизбежности происходящего. По - моему, свою
судьбу человек в основном решает сам,  а превратности  судьбы - не что иное,  как совокупность глупостей,  совершаемых людьми,  за которые  они и расплачиваются.
Правда, иногда приходится платить за глупости,  совершаемые другими,  но не нужно забывать,  что движущей силой является чело­веческая воля,  а не постоянно действующий в определенном направ­лении фактор - судьба.
Пора идти строиться. Чтобы не откладывать до следующего ра­за, на этом кончу,  а остальное допишу в другом  письме.
С приветом,  Рафагат.
Еще одна просьба:  пиши больше о нашей жизни и пиши конкретнее.
3 июня 1942 года.

Добрый день, дорогая сестренка!
Вчера получил твое письмо - одиннадцатое. Так значит, ты сей­час отдыхаешь? Очень рад за тебя.  Признаться, я бы тоже не прочь отдохнуть:  ничего не делать,  целыми днями читать запоем и чувст­вовать себя свободным от всех обязанностей. Но об этом сейчас и говорить не приходится.  Вот кончится эта война,  жизнь войдет в свои прежние берега,  и тогда мы,  повторив слова Молчанова,  за которые его так крыл Маяковский, накинем на себя месяцев на шесть обломовский халат.  Думаю,  что для этого возможность найдется.  Ну, скажи,  чем может быть занят военный человек в мирное время?
В эти дни я немного расстроен.  Уезжает начальник учебной части нашего батальона - старший лейтенант Большаков.  Жаль рас­ставаться с таким замечательным человеком.  Энергичный,  напористый, человек с головой, к тому же обладающий редкостным красноречием, правда,  красноречием грубоватым, мужицким,  - он пользовался все­общей симпатией.  Уважал его и я.
Прочитал стихи   некогда  модного Надсона.  Не нравятся,  слиш­ком уж много уныния и печали.  А такого настроения человек,  слава богу,  может набраться и без помощи любезнейших поэтов - нытиков. Мне больше по душе мятежная лирика Байрона или драчливая поэзия Маяковского.
К ним, и только к ним,  следует обратиться тому,  "кто ищет и просит участья",  но ни в коем случае не к этому пессимисту.
Единственное, что оправдывает его стенание - это ритмичность стихов.  Но и  это недорого стоит.  По-моему,  когда человек обраща­ется к поэту за разрешением мучающих его вопросов,  ему желаннее веские,  бьющие, как выстрел,  в упор,  слова, чем пустые мелодичные звуки и  туманные
выражения.  Если человек хочет просто отдохнуть "над страницей поэта",  то лучше уж почитать о радостях жиз­ни,  о борьбе и победе,  или уж о так часто проявляющей себя безграничной людской глупости,  чем о печали и страданиях неудачни­ков, заблудившихся в жизни.
С нетерпением жду обещанной фотокарточки. Мне так хочется
взглянуть на ваши лица.
Пока!  Привет бабушке,  Диночке,  Ляле,  Гильмановым и прочее и прочее...
29 июля  1942  года.

Здравствуйте,  дорогие!
Наконец-то я собрался написать вам.  Вы,  наверное,  всё гадае­те,  что-то я поделываю,  где пребываю, о чем думаю.  Начиная с прибытия в часть я,  кажется,  только тем и занимался,  что окапывался  со своим взводом то  там,  то здесь.
Царствует весна:  щебечут пичужки,  сияет солнце,  кое-где на скатах лощин уже зеленеет...  Вылезешь утром из  землянки - все тихо и мирно,  лишь где-то в небе трещит самолет.
Омрачает радость  то,  что на нашей земле все  еще чертовы "фри­цы".  Пока они  не изгнаны,  полной радости не бывать...
Признаться, я немного скучаю о вас, об Уфе и ее улицах, до­мах, садах, о знакомых ребятах. Интересно знать, где они сей­час. Неплохо было бы встретить хоть одного из них здесь и побол­тать, как бывало раньше.
Обо мне не беспокойтесь: ни к чему омрачать себе жизнь пус­тыми тревогами.
Ну,  пока!  С нетерпением жду  от вас писем.
С приветом Рафагат.
10 апреля 1943  года.
Рафагат Бикмухаметов погиб в 43-м. Ему было девятнадцать лет.

Орест Осколков…  Из писем я  узнал все  его  слабости,  наверное,  поэтому  он  стал мне ближе  других.  Орест был  лакомкой:  он  любил домашнюю  стряпню,  земляничное  варенье,  хо­рошие  конфеты.  Мать  его  не  скупилась  на  ласку  и  денежные  расходы. Он  отвечал  ей нежностью и  доверием.
После десятилетки  он поступает  в Челябинскую военную авиацион­ную школу.  Началась  регламентированная  жизнь,  суровая,  без  скидок на ангину  и  больные  глаза.  Ореста  гложет  тоска по дому.  В короткие минуты  отдыха и  перед сном  его  обступают  воспоминания.  В них - весенний  сад,  свежие яблоки,  старенькая кушетка,  шульженковская  "Челита",  Уфа в  будни  и  праздники...  мама. (Мама он всегда писал  с большой, заглавной буквы – Ю.К.)
В военную школу Орест пошел по своему желанию. Он не уступает тоске: уплотняет день до предела, не позволяет себе и минутной передышки, бежит прочь, услышав мелодию, напомнившую ему о доме...
Проходят  месяцы,  и  Орест  замечает:  ему  нравится военная  служба,  ее  напряженный ритм.  Он  стал собраннее,   целеустремленнее,  креп­че.
Настал час - Орест поднялся в небо. Перебрал в памяти пережи­тое и понял, что небо - это как раз для него.
Когда враг  напал на Родину,  он доучивался в  военной школе. Боялся,  что фашистов разобьют  без  него,  что  не успеет  отомстить им  за гибель друга.

«МНЕ НРАВИТСЯ ВОЗДУШНАЯ СТИХИЯ»
Письма Ореста Осколкова
Здравствуй,  дорогая мама!
Вот уже  9 дней,  как я нахожусь  в Челябинске,  из  них 7 дней - в училище.  Это  письмо пишу  очень  быстро,  т.к.  выдалась всего одна свободная минута.  Да,  мама,  здесь приучают  не  только к умст­венной работе,  но  и физической.  Сейчас я крепко почувствовал раз­ницу  между  школой-десятилеткой и  военной школой.  В десятилетке нас уговаривали,  убеждали  лучше учиться,  больше работать над книгой,  а мы  не  желали,  здесь  совсем другое.  Вероятно,  хотят проверить  нашу  выносливость.  Ну,  ничего,  преодолею  трудности,  а там  будет  все  в  порядке.  Мама,  пиши  почаще, а  то я  очень  грущу. Охота домой,  в  сад,  в наш дом.

Здравствуй,  дорогая мама!
Пишу  после ужина, что-то долго  не  строят  на работу.  Работа
не  из  легких,  делаем вал в  тире.  Погода у  нас  жаркая.  Пыль  стоит столбом… Курим сейчас  исключительно махорку,  завертываем  ее в  газету.  С  глазами у меня не  так плохо.  Пока  еще  не  лечусь.  Вообще у  нас  распорядок дня  твердый, свободного  времени  нет.  Дисциплина строгая,  военная. Да без  этого и  нельзя.  Очень-то не  беспокойся  обо мне,  уже начи­наю свыкаться.  Ты  лучше, мама,  поддержи  себя.
Крепко,  крепко  тебя,  мама,  целую,  твой  сын Орест.  Пиши  чаще.

Читать приходится  только газеты,  которые нам регулярно до­ставляют,  а книг  нет.  Сейчас  у  нас начинают  организовывать круж­ки: струнный,  хоровой,  плясунов.  Запишусь в кружок,  чтобы как следует научиться играть на гармошке.
Мама,  большое  тебе  спасибо за то,  что  ты часто  пишешь мне  письма.  Да без  этого никак  и  нельзя.  Ведь мы  только вдвоем  можем поделить­ся друг с другом  своими  переживаниями,  своими  невзгодами.
Теперь я уже  совершенно  освоился  с  обстановкой.  Заниматься приходится крепко.
Передай Николаю мой совет:  пусть учится в  10 классе как  следует.  Учеба в школе  - самая  лучшая пора нашей жизни.  Как у нас дома? Как  здоровье  Юрия,  Галины? Пусть Юрий  не  забывает  изучать азбуку  "морзе".
Сад,  вероятно,  уже начинает желтеть,  яблоки  все поспели,  и вы их снимаете.  Как  хочется мне прокатиться  еще  хотя бы  один раз по улице  Цюрупы на велосипеде,  посидеть у  себя в комнате  на кушет­ке или  пройти  в сад.  Особенно мне  бывает  тяжело,  когда я слышу звук  патефона,  дома самое  лучшее развлечение  было  - патефон.  Ты, мама,  что-то мало пишешь  о  своем  здоровье,  ведь  оно у  тебя поша­ливает  основательно.
Очень рад посылке.  Мне  так хочется  чего-нибудь домашнего, несмотря на  то,  что у  нас питание  очень  хорошее.
Мама,  как я все же мало делал дома по  хозяйству.  Ведь нано­сить воды,  наколоть дров,  подмести двор - это все  сущий пустяк. Ничего,  здесь меня воспитают  более  трудолюбивым.  Мы все  здесь делаем  сами.
Первые  зачеты  сдал на  "хорошо"  и  "отлично".  Думаю и  в даль­нейшем продолжать учиться  так же.  Мне нельзя учиться на посред­ственно:  я ведь пошел сюда по  собственному  желанию.
Много  времени  у  нас  занимает физкультура.  Я даже  сейчас начинаю чувствовать,  что  стал крепче  и  бодрей.  У меня здорово укрепились  от  строевой подготовки  ноги.  Если  раньше после  двух часов ходьбы ноги  ныли,  то  теперь  хожу по шесть  часов - и  ничего, чувствую себя совсем  бодрым.  Мне начинает нравиться весь распо­рядок… С  одним пока не  освоился:  продолжаю грустить по дому.

Не нужно,  мама, расстраиваться.  Я живу  хорошо.  Конеч­но,  ты не привыкла без  меня,  так же и я - без  тебя.  Ну,  ничего, мама,  крепись,  крепись и  еще  раз  крепись.  Вот выучусь,  тогда за­живем.
Теперь я уже  вполне  военный человек.  Умею и  ходить по-военному и руку, когда нужно, к козырьку, вернее, к пилотке прило­жить. Занимаемся мы по 12 часов в сутки. Различаем только утро и вечер, а дня как и не бывало.
Теперь мое  имя и  отчество заключается в двух словах "това­рищ курсант".               

Поздравляю  тебя,  мама,  с праздником,  23-й годовщиной Ок­тябрьской революции.  Вот и  наступил первый праздник,  который я проведу  далеко  от дома.
Когда легли  спать,  то я долго  не мог  заснуть – все думал об Уфе.  Я  так  себе  ее  представлял:  около  горсовета  оркестр игра­ет,  у  кинотеатра кино показывают.  На улице,  около  аэроклуба,  на­верное,  как  и  в предшествующие  года,  самолет выставили,  по улицам народ гуляет.
Завтра,  т.е.  9  числа,  наступает настоящий момент  моего вступления в военную жизнь.  С  завтрашнего дня я  становлюсь на­стоящим воином РККА.  Представь  себе:  я принял военную присягу.

Я немного пополнел. Ребята даже смеются (когда вечером ложимся спать) над моим животиком. Твои письма подбадривают меня в учебе. Помнишь, я писал о неопределенной отметке. Она оказалась хорошей.
Пусть Юрий продолжает заниматься радиотехникой.
Занятия у меня пошли лучше. Вчера меня спросили по связи, и я получил вторую отличную отметку. Это все потому, что я вечерами стал дополнительно заниматься. Теперь я хочу увеличить время для самоподготовки за счет мертвого часа.
Летать мы будем в теплом обмундировании. Нам выдали: комбинезоны меховые, унты, шлем теплый и перчатки, маску меховую на лицо и очки. В таком обмундировании замерзнуть будет трудно.
Я, наверное, очень плохо пишу это письмо. Болит рука. Сегод­ня были полеты, и я правую кисть поморозил.
Очень рад, что ты познакомилась с Лидой. Какие ей больше все­го пластинки нравятся из имеющихся у нас?
Ты пишешь: Лида на меня обиделась, что я не пошел к ней на день рождения. Не пошел я потому, что не знал, как себя держать.

Ты интересуешься,  как у меня прошел первый полет.  Первый полет был в неблагоприятную погоду.  Дул сильный ветер,  был небольшой снегопад, было холодно. Я летал 24 минуты. Летать приходится по карте. Сначала посмотришь на землю, потом на карту, да нужно следить за приборами и записывать показания. Мне  показалось, что мы только поднялись и сейчас же пошли на посадку. Так    быстро прошли эти 24 минуты. Самостоятельно самолет  я водить не буду. Моя задача - указывать летчику путь и вести разные расчеты.
Мама, я последнее время письма пишу в два места. Кому пишу, наверное, знаешь?
Первого числа получил от Лиды письмо с карточкой. По-моему, она за последнее время очень изменилась. Или это мне так кажется? На карточке у нее нет веснушек, которые ей очень идут.
Когда ребята начинают играть на баяне, то я скорей хватаю книгу и скорей ухожу в учебный корпус. Ты, мама, знаешь, как я люблю музыку, она очень действует на меня, иногда нагоняет тоску. 
Неужели, мама, ты  достала пластинку "Челита"?
Как все же хорошо у нас играют ребята! Вот сейчас собрались два баяниста, два гитариста, и один играет на мандолине. Они сыграли «Любушку», «Мой костер». Все это вызывает воспоминания о доме.
А у меня одно развлечение – лыжи. Ты, наверное, читала в газетах, что в феврале проводится лыжный кросс РККА. Так вот мы готовимся к нему.
Мама, меня очень удивило, что Капа вышла замуж. Я не знаю даже, как это назвать. Только окончила десятилетку и сразу такую глупость. Хотя ей видней.
Ты, мама, видела картину "Цена жизни"? Мне она очень понравилась. В какую погоду пришлось лететь летчику с врачом, чтобы спасти жизнь ребёнка.
Мне, мама, очень стыдно: по всем предметам у меня хорошие отметки, а по навигации "тройка". Постараюсь и ее вывести на "хо­рошо".
Сегодня я был дневальным в учебном корпусе, и рядом было
радио,  так я  с  таким удовольствием  слушал музыку.
Здоровье у  меня ничего,  только  ангина донимает  да с  глазами  плоховато - все  время красноватые.  Это  я  сам виноват:  летаю без  очков.  В  них  летать  боюсь,  т.к.  они  запотевают  и  через них ничего не видно.
Тебе, конечно, интересно знать, как я себя чувствую в воздухе. Отвечу: очень хорошо; у некоторых бывает неприятное ощущение, но я чувствую себя очень хорошо, только вот расчеты...
Спешу  тебя уведомить,  что у  нас  был медосмотр.  Страшно пи­сать:  мой вес  увеличился на  10 кг.  Теперь у  меня вес  76 кг  500г. Вот  это  здорово.

Сегодня ребята где-то раздобыли гармошку. Я, конечно, играл
на ней. Оказывается, у меня за 8 месяцев пальцы разучились находить нужные  лады.  Ничего,  скоро научусь играть,  как  играл прежде.

22  июня  1941  года.
Мама,  я  тоже  чувствую:  что-то надвигается.  Международная обстановка напряженная.
Письмо я писал утром,  а днем нам  объявили,  что в ночь на 22  июня Германия нарушила границы Советского Союза.

29 июня.
Думал  через  четыре  месяца приехать в отпуск,  отдохнуть,  погулять,  но  ничего не поделаешь.  Давно мы ждали  от фашистской Гер­мании  такой гадости.  Придется всыпать  ей.  Конечно,  очень дорого обойдется  эта война.

30 июня.
Ложимся  спать в  11  часов ночи,  а встаем в 2-30.  Первое время вставать  было  тяжело,  но  теперь привык.   
Да,  совсем забыл  написать,  мы отращиваем волосы,  нам ничего не  говорят.  У меня уже прическа небольшая имеется.


13  июля.
Мама,  ты пишешь  совершенно правильно.  Нужно изгнать и унич­тожить фашизм.  Эта задача ложится на нас - бойцов РККА.
Я все же надеюсь,  что мы с  тобой еще долго поживем и хорошо.
6 августа.
Если я попаду на фронт, то я крепко надеюсь на свои самолеты. Они не подведут! Наши конструктора крепко работают над их совершенствованием.
Вот когда кончится война, вот тогда мы с тобой отдохнем. Я приеду в отпуск  полопать земляничное варенье.
Мама,  не  унывай.  Скоро Гитлеру жарко  будет.

10 августа.
Сейчас наша задача - выжить зарвавшуюся банду фашистов с нашей территории и освободить германский народ от власти  палачей.
Каждый стремится помочь Красной Армии. Что ни говори, а нас 192 миллиона.

А  что-то  меня все же притягивало и притягивает  к  авиации, и  я почему-то  думаю,  что никогда  с  ней  не расстанусь.  Мне  нравит­ся  воздушная  стихия.

Мама,  во  время  разговора  с  тобой по  телефону  меня  очень резанули  по  сердцу  твои  слова:  "Мне  кажется,  Орик,  что  мы с тобой  не  увидимся".  Зачем,  мама,  об  этом думать?
Вчера  смотрел кинокартину  "Сто  мужчин и  одна девушка",  а сегодня закончил читать "Дитте - дитя человеческое" Андерсена-Нексе. Книга хорошая. Я тебе советую ее прочитать.

Все  же  в  Уфу  попасть до  безумия  хочется.  Как-никак,  а  я  в Уфе  не  был уже  год и  три  месяца.  За  это время,  наверное,  столько изменений произошло,  что  если  мне  идти  от  вокзала до дома,  то я,   наверное,  заблудился бы. Мама, а возможно и настанет когда-нибудь такое время,  что я  с  чемоданчиком буду  идти к  себе домой  с  вокза­ла?               

Смотрел картину  "Салават  Юлаев",  постановку  "Овод".  Завтра пойду  на Дунаевского.  Он у  нас  выступает.
За  эти  дни я  прочитал книги  "Фараон",  "Богун",  "Записки китайских  летчиков",  "Сестры"  и  "Человек,  который  смеется".
Как-то  сейчас ребята,  с  которыми я учился в десятилетке,  и кто  из  них  остался  жив.

Спешу в  санчасть  лечить  глаза.

А все  же  мне  нравится  военная жизнь.  Правда, первое время было  очень  тяжело.  Теперь я во время  самоподготовки  не  отвлекаюсь, как  раньше,  частенько  сам  себе  приказываю:  "Курсант  Осколков,  за­нимайтесь.  Поменьше  думайте  о  постороннем".  И,  правда,  это  очень помогает.         



13 ноября.
Сегодня уже  второй день, как я в Свердловске.  Мороз  такой, что  уши  трещат,  а  мы приехали  в пи­лотках.
Меня  очень расстроило  твое письмо,  в котором  ты сообщаешь о  смерти Миши.  Да,  я потерял  своего  лучшего  друга.  Но  за Мишину смерть  они  поплатятся крепко.  Когда меня направят  на фронт,  то я приложу  все  силы,  все  свои  знания,  чтобы продолжить Мишино де­ло и  громить фашизм.  Как жалко Мишку!

2 декабря.
Пишу  это письмо  с дороги.  Едем на поезде  уже  третьи  сутки.
Ну,  мама,  держи  себя в руках.
В дороге я  был  16 дней.  Теперь  нахожусь в  Рязанской  облас­ти.

7 января  1942  года.
Действующая  армия.
Живу я  сейчас  в Смоленской области.  Как видишь,  жив,  здоров. Очень много встречал ребят из  Башкирии,  но все незнакомые.  Частенько нас навещает  "фриц", но мы не даем  ему  покоя.
Где  бы мы не  проезжали  или  ночевали,  везде  нас население встречает  так  хорошо,  что  чувствуешь  себя,  как дома.  Делятся  с нами  последними  продуктами.
Оказывается,  на фронте не  так  страшно,  как представляется.

А горят немецкие  самолеты,  как  папиросная бумага,  а после того,  как  сгорит  самолет,  остается  только куча хлама.
Очень неприятно  смотреть,  когда немецкий  самолет  в воздухе: желтые  или  черные крылья,  как у ворона,  с  крестом на концах.  Пер­вое время  страшновато  было,  а  затем привык...
Жду  с нетерпением  твоего,  мама,  письма.
Крепко целую,  Орест.

14 февраля  1942  года, обмороженный,  без  сознания,  Орест Осколков умер в калужском госпитале  от  ран.  Мать продолжала писать письма сыну,  которого уже не  было  в живых. 
 
 «ПУСТЬ ЛЮБОВЬ МОЯ ХРАНИТ ТЕБЯ»
Письма Марии Анатольевны Разумовой-Осколковой
30 апреля  1942  г.
Орик,  родной мой!  Завтра I Мая,  день великий,  какими-то победами  на фронте  он  ознаменуется.  Детка моя,  завтра ровно  три месяца,  как я не  имею  о  тебе  никаких сведений.  Тяжело мне ужасно, ты  это прекрасно понимаешь.  Но я надеюсь,  что  ты жив,  мой маль­чик,  и  борешься за освобождение нашей Родины  от  озверелых врагов. Сейчас к  I Мая всю свою энергию я направила на заботу  о раненых бойцах в подшефном госпитале на ул. Красина  (школа образцовая). Я  с рвением и  честностью мыла окна,  тумбочки,  вытряхивала одеяла, выхлопывала матрацы.  Я  не  гнушалась никакой работы,  хотелось больше  сделать для  бойцов,  пострадавших за  нашу  свободу.  Они, Орик,  очень  страдают,  так  хочется  им  облегчить  страдания.  Все пять  женщин управления,  не  считаясь  со  временем,  помогали  госпиталю.  Мы купили  живых цветов,  обтянули  цветочные  банки  гофриро­ванной  бумагой,  сшили  шторы на  окна.
Принесли  бойцам  табак.  На время в  21-ю палату  я принесла патефон.  Как  они  были  рады!
Орик!  Юра Башуев  на днях умер  от  туберкулеза.  Федоров  ранен в  живот,  лежит  в московском  госпитале,  его  отец ранен  в  ногу, лежит  в Свердловске.
Сад наш  оживает.
Орик!  Побывав  в  госпитале  и  поговорив  с  бойцами,  я поняла, как упорна война.
Милый мой мальчик,  родной  мой,  держи  себя  крепко,  будь  мужественным,  ты выполняешь  правительственное  задание.  Крепись,  вот все,  что я могу  сказать.
Пусть  любовь  моя  хранит  тебя,
Сынок,  Орик!  Дай  мне  скорее  знать  о  себе,  умоляю - пришли
весточку.
Целую тебя крепко,  крепко.  Завтра год,  как я  тебя видела в последней раз.  Борись,  мальчик мой.  Твоя  мама.

14  мая  1942  г.
Дорогой мой Орик!  Вот  уже  три  с  половиной месяца я не  имею от тебя писем.  Позавчера Галя  получила повестку  из  военкомата явиться  с  вещами для  отправки  в  части  РККА.  Весь день,  всю ночь мы  готовили  ее  к  отъезду.  При  прощании  я не  выдержала,  расплака­лась.  Галя  говорит:  "Не  плачь,  тетя Маруся,  я  иду  на помощь  Орику».
Патриотическое  чувство наших девушек должно всколыхнуть весь трудоспособный народ. Надо, чтобы все как один встали на помощь вам, нашим дорогим бойцам.  Если  бы не мои  ноги,  я  бы давно была уже в прифронтовой полосе,  около  тебя,  мой мальчик.  Но ноги мои меня подвели, я еле двигаюсь и до Совнаркома иду 45 минут.
Ленечка Маринов погиб  геройской  смертью. Я  часто  бываю в госпитале,  над которым мы шефствуем.  Если  ты будешь в госпитале, я пешком через весь Союз, а приду к тебе. Телеграфируй,  где  ты,  Орик!  Хочу,  чтоб  ты был бодрым,  здоровым, креп­ким бойцом.  Будь терпелив,  вынослив,  мой мальчик.  Обнимаю тебя крепко,  родной  ты мой.  Твоя  мама.
Если  сына нет,  прошу  товарищей ответить на письмо.

ВОЗВРАЩАЯСЬ  С  ЗАДАНИЯ
Письмо сержанта Фокина
7 мая  1942  г.
Добрый день!
Здравствуйте,  дорогая мамаша.  С приветом к вам неизвестный боец Красной Армии Александр Фокин.  Уроженец Кировской области, Халтуринского района,  Ончевшанского  сельсовета,  деревни  Едомо - там  сейчас  проживают  мои родители.  Ваш сосед почти.
Прочтя ваши  письма,  я не мог никак не  ответить.  Я  знаю,  как обо мне  тоже  беспокоятся мои  старички.  Папа,  мама.
...Долго мы бомбили  гадов.  Но  вот  11 февраля  1942  г.  в 2  часа ночи уйдя на задание,  не  вернулись на аэродром  3  экипажа.  В числе их был  экипаж Орика.
Когда они взлетели,  погода была хорошая,  но  спустя  I час аэродром закрыло  туманом,  да  таким  сильным,  что ничего не видно. Возвращаясь с  задания,  они  нашли  аэродром,  прошли над ним 3 раза,  но не  осмелились  сесть,  так как ничего не  было видно.  По­мочь им было нечем.  Наконец,  они приняли  решение  садиться.  При посадке врезались в землю.
Пилот Григорьев Петр Иванович разбился насмерть.  Орика  тяже­ло ранило в  голову  (точно сказать не  могу,  но,  кажется,  есть пе­релом черепа),  но  это  бы все ничего,  но  он раненый пролежал до утра,  а было  холодно,  весь  он поморозился.
Выхожу я в  7 утра на улицу,  еще  был  туман, смотрю - недалеко от деревни,  где  мы жили,  лежат  обломки самолета,  мне не повери­лось,  что  это  самолет,  я решил сначала,  что  это дерево.  Потом мы подбежали к  самолету.  Смотрим:  Григорьев мертвый,  а Орик  ходит вокруг самолета.  Стали  его расспрашивать - ничего,  ни  одного слова не  говорит.  Смотрит  на нас,  что ни  спрашиваем - ни  звука не подает.  Ну, конечно,  быстро  его доставили  к врачу.  Сделали  пере­вязку  и  отправили  в г. Калугу,  в госпиталь.
Дальнейшая  судьба дорогого Орика мне неизвестна.  Врач сказал,  что ранение  тяжелое,  расколот  череп,  трудно выжить,  но я ду­маю,  что  он перенесет.  Я  знаю:  вы будете  спрашивать,  где  он  сей­час.  Но я всем  сердцем рад  бы  описать,  но не  знаю,  где  он.
Ореста все  любили  в полку, уважали,  хороший  он был,  грамотный стрелок-бомбардир. Отличался от других своим поведением и  скром­ностью.
Тот полк,  Мария Анатольевна,  с которым мы приехали  на фронт, уже расформирован.  Я  уже в другой части,  но  люда  почти  те же.
Пишет Вам сержант Фокин Александр Прокопьевич. Я такой же молоденький, как Ваш Орик. Я с 1921 года рождения. В армии еще только I год.
Я  знаю,  Вам  трудно  тоже  в  тылу,  но  терпите,  скоро  опрокинем   кровавую собаку Гитлера.  Снова заживем счастливо и  свободно. Я  прошу Вас написать моим  старичкам письмо  с  целью утешить их,  чтобы меньше  они  беспокоились  о  нас.  Прощайте!
С  приветом Фокин

ЖИВ ЛИ МОЙ МАЛЬЧИК?
Письмо Марии Анатольевны Разумовой-Осколковой               
22  мая  1942  г.
Дорогой  боец Шура!  Получила  от Вас  21  мая письмо,  в котором Вы пишите  о  моем родном  Орике.  Большое вам спасибо. Вы не можете представить,  как я Вам благодарна,  за Ваше  сообщение,  ведь я  была в  полном неведении  об  Орике  с  I февраля.  Где  он  теперь,  жив  ли мой мальчик? Я  не  знаю,  с  какого  конца начинать  его  розыски,  но искать я  его  буду.
Шура, прошу Вас, пишите мне  подробно  о  том,  как  он  себя чувствовал перед ранением,  что  он  говорил  о доме,  какова была его  бодрость,  какое настроение.  Напишите,  как велико  обморажива­ние  -  лицо,  руки,  ноги.  Каково повреждение  черепа,  была ли кровавая рана,  много  ли  он потерял крови?
Сообщите мне  адрес родителей погибшего  летчика Григорьева Петра Ивановича.
Шура,  когда  Орика нашли  у разбитого  самолета,   варежки у него на руках были? А шапка на голове  была? Лицо сильно поморожено?
Шура!  Ответьте теперь прямо,  жив  ли  он был после  перевязки, пришел в  сознание? Или Вы в первом письме,  щадя  меня, умолчали о плохом конце.  Теперь напишите  прямо.  Сообщите  мне  адрес  и  фамилию врача или  медсестры,  которые  оказали  ему  первую помощь.  Спросите,  разузнайте,  кто  сопровождал  его  и  в какой  госпиталь, которого  числа  его  сдали.  За  все  это я ухвачусь  и  тогда  найду  его.
Шура!  Я  восхищаюсь Вашей  чуткостью,  спасибо Вам.  Вы - добрый, отзывчивый.  Прошу Вас  убедительно после войны приехать ко  мне отдохнуть.  Вы  хорошо  проведете у  меня  время,  сад у  меня  хороший.
Соберусь  с  мыслями,  через  пару  дней  еще  напишу.  Тяжело мне очень.  Желаю Вам успехов в  боевых делах.
Осколкова.

НЕ ПАДАЙТЕ ДУХОМ!
Письма капитана Дуденко
8 мая 1942 г.
Здравствуйте,  Мария Анатольевна!   
Почерк  мой Вам незнаком,  но надо быть ко  всему  готовым.  Я с Вашим  сыном из  одной части.  Я Вам  отвечу  за него.  11 февраля Орест  полетел  бомбить коварного  врага  и  не  вернулся домой.  По многим данным мы знали,  что  они  находятся на нашей  территории. Послали  несколько  человек  искать  их ночью  (это  все  происходило с  10-го  на  11-е  ночью),  они  их не  нашли.  Утром  11-го февраля, когда рассеялся  сильный  туман,  мы увидели:  разбит  их самолет. Побежали  туда.  Когда я подбежал к самолету,  то  увидел,  что  его друг  летчик  был  мертв.  Ваш  сын  стоял  около  самолета,  но  двигать­ся не  мог.  При  падении  самолета  он  сильно ушибся  и  был  без  памя­ти,  но когда  он пришел в  себя, то  лицо  его  опухло  и глаза были закрыты,  он  не  знал,  куда двигаться.  Пока  он  стоял  около разби­того  самолета и  лежал  без  памяти,  он  отморозил  обе руки  и  обе ноги.  Его положили  в  сани  и  привезли в деревню.  Здесь  врач  ока­зал  ему  первую помощь.  Теплой водой промыли  лицо,  рот,  нос  (у  него изо  рта и  носа шла  кровь  и  застыла).  Потом протерли  спиртом и пропустили  в рот немного  спирта.  Он  почувствовал  его,  сильно закричал  и  заплакал.  Его  увезли  в  военный  госпиталь.  Я  беседовал с врачом,  который  оказывал  ему первую помощь.  Он мне  сказал: "Очевидно,  не  выдержит".  Я дал  задание  своему врачу  всеми  имею­щимися  средствами  узнать  судьбу  Ореста,  и  он пообещал мне  выпол­нить,  но  врач  занят  и  пока  еще мне  не доложил.
Прошу  извините.
Капитан Дуденко Иван Иванович.

Если  буду  жив, после  войны  заеду к Вам и расскажу подроб­ней.
У меня  семьи  нет.  Я  тоже потерял.
Тов.  Осколкова!  Я  специально  взял разрешение  у  командования и  поехал,  чтобы найти,  окончательно  выяснить,  что  с  Ориком.  Вы­полнил все.  Я  передал  с  одним красноармейцем,  едущим в Ваш город, все  справки  для Вас.
Будьте  здоровы,  не  падайте  духом,  крепитесь.
Дуденко.

ВИНОВАТ ПРОКЛЯТЫЙ ГИТЛЕР
Письмо из госпиталя
27  июня  1942  г.
Тов.  Осколкова!
На Ваше  письмо  от  27.06.42  г.  сообщаю,  что Ваш  сын,  Осколков Орест Витальевич,  умерший  14.02,  поступил 12.02 в  госпиталь  2266  в  бессознательном  состоянии,  находился всего у  нас два дня  и,  не  приходя в  сознание,  умер.  Могила  его находится на го­родском кладбище  (северная  сторона).  Приведена в порядок  с наступлением ранней весны.  Если  будете  в Калуге,  то  зайдите  в  гос­питаль,  и Вас  проведут до могилы Вашего  сына.
Работать  в  госпитале устроиться нельзя,  т.к.  у нас работают только  военнообязанные.  Т.Осколкова!  Я Вам вполне сочувствую,  но что  делать?
Во  всем виноват  проклятый Гитлер.  Каждый на  своем посту должен,  как  можно  больше  помочь Красной Армии  разбить фашистских гадов.
Он погиб,  но память  о нем будет  жить  вечно!
До  свидания.  Еще  раз  прошу:  не расстраивайтесь.
С ком. приветом Королева А.Н.

МЩУ ЗА ОРИКА ОСКОЛКОВА
Письма капитана Дуденко
13 ноября  1944  г.               
Уважаемая Мария Анатольевна!               
Как ни странно,  но  я  до  сих пор  храню Ваш адрес. Вспомните: я  - командир,  на  глазах у  которого  разбился Ваш дорогой  сын.  Мне до  сих пор  его  жаль.  Скоро  окончится война  и  я,  возможно,  сумею побывать у  вас  и  лично  рассказать вам о вашем сыне и этой трагической ночи.  Пишите,  как Ваше  здоровье.
С  приветом к Вам Иван Иванович Дуденко.

16  мая 1945  года.
Здравствуйте,  Мария Анатольевна!
Пишу Вам несколько  строк.  Поздравляю Вас  с  Великой  Победой   
над Германией.  Шлю я  гитлеровской Германии  тысячи  проклятий  за  убийство  вашего  сына  и  выношу  соболезнование Вам по  поводу  постигшего Вас великого горя.
Я  мстил  за Вашего сына.  На  борту грозной  моей  машины две  недели  было написано  красками,  большими    буквами:  "Мщу  за  Орика  Осколкова". 
Если будут иметь возможность, то к Вам заеду в отпуск, чтоб повидаться. Ну, а сам я жив-здоров.
До свидания, Дуденко Иван Иванович

С этим письмами я познакомился в комнате Боевой Славы 44-й уфимской школы в марте 1975-го года.  Здесь можно было увидеть «лимонку», выгоревшие погоны, горсть гильз; как следует всмотреться в лицо выпускника школы, погибшего на ратном поле…
В комнату Боевой Славы приходила старенькая женщина, чтобы встретиться со своим нестареющим сыном; третьеклассник, чтобы ус­лышать рассказ о великой народной войне и ее героях.
Сюда приходил десятиклассник. Ему важно было знать, о чем думал, меч­тал его сверстник в тревожные сороковые годы.

…Георгий Горшков, Рафагат Бикмухаметов, Орест Осколков… Их нет с нами. Есть только потускневшие фотоснимки и пожелтевшие письма. В них - характер, чувства, мысли погибших ребят.
Чувства нетленны, мысль - неистребима. Ее не убьешь девятиграммовым куском свинца, не загонишь в болотные топи, не сожжешь в печах Освенцима.
Я благодарен случаю, который свел меня с выпускниками 44-й уфимской школы.
Они преданно любили  свою мать и сестру, школу, улицу, родной двор,  свой город и свои рассветы - все то,  что мы зовем Отечеством.
На дворе 2017-й, мы живем в другой стране, но комната Боевой Славы 44-й школы, ставшая музеем, не утратила своей притягательной силы.
 

ГИГАНТ ИНДУСТРИИ РОЖДАЛСЯ В МУКАХ
Великая Отечественная война в воспоминаниях уфимских моторостроителей.
Одна из самых славных страниц в летописи Великой Отечественной войны (1941— 1945 гг.) — эвакуация промышленных предприятий с территорий, которым угрожало нашествие гитлеровских полчищ, вглубь страны, работа тыла. Изнуренные голодом и болезнями, люди делали, казалось, невозможное: они снабжали армию всем необходимым. Работа в тылу была на пределе человеческих сил, настолько тяжелой, что бегство на фронт, под пули врага считалось дезертирством.
Известное далеко за пределами России Уфимское моторостроительное производственное объединение (ОАО «УМПО») рождалось, вставало на ноги в те роковые, огненные годы. Костяк завода составляли эвакуированные из Рыбинска.

    ЛЕКТОР УСПОКАИВАЛ:  ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ
Накануне войны мы, в Рыбинске, ударными темпами изготавливали оснастку для модификации сотого мотора. Ничто не предвещало приближения катастрофы. На завод часто приезжал лектор из Москвы. Он успокаивал: войны не будет, Гитлеру невыгодно с нами воевать. Конечно, он повторял официальную пропаганду. Потом, когда я вспоминал этого лектора, обидно было, что он усыплял нас своими заверениями.
...Воскресный день 22 июня 1941 года многие работники завода проводили на природе. Я с женой поехал речным трамваем вниз по Волге на Горелую гряду, любимое место отдыха рыбинцев.
В 12 часов дня проходим по деревне. Смотрим, колхозники идут с поля, собираются группами. От них я и узнал, что началась война.
...Во время войны выполнение суточного графика считалось заданием фронта. Нередко из-за болезни рабочих простаивали станки, возникала угроза срыва графика. В такие дни многие конструкторы и технологи после рабочего дня вставали за станки. Мне не раз приходилось замещать больных расточников. Как-то ночью у меня стали замерзать ноги. Тогда я снял ботинки и стал бегать по коридору, пока ноги не отогрелись.
Н. Красильников.

САМОВАРЫ ЛЕТЕЛИ В ВОЛГУ
Рост Рыбинского моторостроительного завода, его техническое развитие, наши планы и мечты — все остановила война. Я был в составе заводской эвакуационной комиссии. Члены комиссии ушли последними, когда на заводе не осталось ни одной гайки, — все убрали под метелку. С большим трудом отрывались люди от родных мест, мало заботясь о том, чтобы захватить с собой побольше вещей. Помню, с пароходов и барж летели в Волгу кровати, самовары и стулья. Я долго уговаривал одну женщину взять с собой швейную машинку. Потом в Уфе она меня благодарила: швейная машинка, можно сказать, помогла ей выжить самой и двум ее малолетним детям, она кормила ее.
В. Цветков.

ГРОБ СДАЛИ — И ДАЛЬШЕ В УФУ
...Правдинск, 19 декабря. Всех эвакуированных из Рыбинска погрузили в теплушки. Отсюда наш путь лежал по железной дороге через Горький, Арзамас, Рузаевку, Ульяновск в Уфу.
За долгий путь много было трудностей и даже семейного горя. В нашем вагоне в дороге умерла девочка лет 4— 5. Ночью на станции раздобыли нестроганые доски, сделали нечто похожее на гроб, а на другой день сдали его начальнику первой попавшейся станции под расписку. (В ней указывалось, что такая-то умерла при эвакуации, и дата.) А сами дальше, в Уфу, на вновь возрождающийся родной завод.
В. Мальцев.

МОЛОДЫЕ БЕЖАЛИ НА ФРОНТ
С началом войны все в нашей группе подтянулись. У нас дисциплина и до того была хорошая, а тут совершенно не стало никаких нарушений. Станки и оснащение во время эвакуации упаковывали любовно. Рабочие принесли из дома книги и прокладывали ими шлифовальные круги — упаковочного материала (стружки) не было.
    В конце октября получили ордер на пароход. С собой разрешили взять лишь носильные вещи. Со мной была жена и двое детей — один грудной. Ночью случилась паника. Пароход зацепился за выступ баржи, труба сломалась. Многие, не зная в чем дело, кричали, что это предательство, вражеская диверсия. К утру трубу починили, и пароход пошел.
...В Уфе нас поселили в Русском драмтеатре, потом дали проходную комнатушку в Нижегородке. На свалке нашел железную кровать без ножки, наладил ее. В комнате был страшный холод. У детей на ресницах был иней. Потом дали комнату в блочном доме вблизи заводоуправления. С 1 января началась нормальная работа в цехе. Многие молодые рабочие, испугавшись трудностей, бежали на фронт. А у нас не хватало рабочих.
Как-то послал я бригадира в Алкино, под Уфу, где формировались новые части.
Новобранцев выстроили, и бригадир должен был опознать «своих» дезертиров производства. Трех он опознал, и их вернули на завод. А один так умолял бригадира, чтобы тот дал ему возможность попасть на фронт, что бригадир пожалел его и не «опознал».
В. Волосевич.

НОЧЕВАЛИ В ЗАКОУЛКАХ ЦЕХОВ
В ночь на 15 октября 1941 года руководители цехов были вызваны на совещание к директору. Там мы узнали, что через сутки наш завод приступит к эвакуации в Уфу. Этот город был выбран не случайно: еще в 1940 году на базе уфимского завода комбайновых моторов было начато строительство дублера рыбинского завода.
    И вот — эвакуация. Пароход с семьями работников завода доплыл до Куйбышева, оттуда по железной дороге и на автомашинах их развезли по районам Башкирии. Моя семья попала в Раевку. Несколько барж не доплыли до Казани — вмерзли в лед на Волге. Людям пришлось пешком добираться до ближайшей железнодорожной станции, оттуда поездом — до Уфы. Нашему цеху было поручено погрузить, кроме собственного оборудования, некоторые особо точные и ценные станки. Нам повезло: у нас были мостовые краны. Мы сделали проем в стене, закрыли его для светомаскировки брезентом, построили деревянную эстакаду на уровне железнодорожной платформы и погрузили все, что было надо. Мы даже сняли отопительные батареи.
10 декабря, уже в Уфе, мы услышали в сводке Совинформбюро сообщение, что фашисты хвастают, будто разбомбили большой советский завод. Действительно, 5 декабря фашистская авиация нанесла сильный удар по территории рыбинского завода, превратила в руины почти все его корпуса. Но они были пустыми! В них не было ни одного человека и ни одного станка.
...В Уфу непрерывно прибывало оборудование, по 5—6 эшелонов в сутки. Рабочие, служащие, инженеры вручную, днем и ночью, в условиях суровой зимы 1941—1942 гг. стаскивали станки с эстакады в открытое поле, волокли их по снегу на железных листах к цехам. А в некоторых цехах еще не было крыш и даже стен.
Но станки заработали. Завод вставал на ноги. До него добирались на пригородном поезде. Это сорок старых дребезжащих вагонов без освещения и отопления. Их тащил захудалый паровозик едва ли не целый час, пропуская воинские эшелоны.
Многие вообще не уходили с завода после смены. Ночевали в коридорах, в закоулках термических и кузнечных цехов — там было теплее. Понемногу строились дома и бараки. Стали возвращаться из районов Башкирии наши семьи. Я получил комнату площадью в 15 квадратных метров. В ней разместилась моя семья, состоявшая в то время из девяти человек. Бурно развивалось индивидуальное огородничество. Нашему цеху достался участок, на котором теперь кинотеатр «Победа». Многие возделывали землю прямо под окнами домов — они стояли редко. В сорок третьем году моя семья собрала 220 пудов картошки. Каждый вечер мы ее съедали по целому ведру.
По ночам в окрестных лесах стали исчезать деревья. Обнаружив это, городские власти выделили участок леса, где разрешалась порубка. Мы научились валить деревья…
И. Болотовский.

БОСЫХ НЕ СТАЛО
Коллектив литейного цеха №1 в конце 1941 года создавался в основном из эвакуированных с ленинградского, московского, рыбинского заводов. Недоедание, плохая одежда и обувь, а иногда просто отсутствие ее серьезно мешали работе и морально угнетали людей.
    Была создана бригада сапожников из числа рабочих цеха, владеющих этой профессией, численность ее доходила до 40 человек. В основном шили ботинки. Материал использовался разный. Верх выполнялся из брезента, парусины, войлока. Подошва в основном деревянная («шанхаи»), иногда войлочная.
Улучшить питание мы пытались путем рыбной ловли в ближайших водоемах. В цехе были изготовлены рыболовные снасти, создана бригада рыболовов. Но это не принесло успеха. Тогда обратились в обком партии и Совет Министров республики, чтобы разрешили использовать 150 гектаров незанятой земли в колхозе «Юрмаш» Иглинского района. Стали заниматься сельским хозяйством. Из металлолома отобрали два трактора. Отремонтировали. Таким же образом обзавелись грузовой автомашиной. Трактористы в цехе нашлись, и начали работать на земле.
К. Смирнов.

ПОКУШАТЬ ВВОЛЮ, А ПОТОМ...
Особенно было трудно молодым, неприспособленным к самостоятельной жизни. Работала у нас 20-летняя девушка Сурова. Получит, бывало, продовольственную карточку и продаст ее, чтобы сразу покушать вволю, а потом целый месяц мается. Ходила она в рваном пальто, обвязанном проволокой, — пуговиц не было. Выпросил я для нее спецовку, получил талон на белье. Жена сводила ее в душ и проводила в общежитие. Но через неделю она снова стала ночевать в цехе, фуфайку продала.
Работали у нас стройбатовцы, в основном деревенские жители. Многие из них проявляли жадность – копили деньги, продавали талоны, а сами питались кое-как.
А. Хуснуллин.

...И ПОСЛАЛ ХАТМУЛЛУ МЫТЬСЯ
Хатмулла пришел к нам в бригаду оборванным. Я выпросил для него ордер на одежду. Был он весь заросший. Повел его в парикмахерскую. Там стричь отказались — в волосах вши. Надо было свести его в баню, но мыла нет. У сестры своей тайком взял я кусочек мыла и послал Хатмуллу мыться.
После он заболел тифом. Мы ему организовывали передачи - выпросим хлеба 200 граммов, кое-кто отсыплет махорки, и все это несли ему.
Когда Хатмулла встал на ноги, трудился он честно.
Ямалетдинов.

ДО РАБОТЫ – 18 КИЛОМЕТРОВ
Многие рабочие нашего цеха жили на улице Карла Маркса. Это километров 18 от места работы.  Два раза в день человек должен был покрывать это расстояние пешком.
Трамвайная линия строилась долго. Лишь в 1956 году она дошла до стадиона им. Гастелло. Строили ее силами наших же рабочих, устраивали массовые субботники.
Постепенно город менял свое лицо, появились новые улицы: проспект Октября, Первомайская. О холодильниках, телевизорах, стиральных машинах мы когда-то только мечтали, а теперь кажется, что без этих вещей и жить невозможно.
Рахимов.

ПРЕМИЮ СЪЕДАЛИ, НЕ ОТХОДЯ ОТ КЛАДОВОЙ
    В июне 1941 года я окончил Сталинградский тракторно-строительный техникум и как молодой специалист был направлен мастером на уфимский моторный завод. Дали мне общежитие в бараке. Он отапливался углем и дровами. Было так холодно, что кусок хлеба к утру замерзал, а вода в стакане покрывалась льдом.
Трудовая дисциплина на заводе была строгая. Не выполнив задания, ты не имел права уйти домой. Прогул и опоздание на работу оправданию не подлежали.
Однажды я проснулся утром в 8.45, а работал с 9 утра. Чтобы не опоздать на работу, я побежал к автодороге. К счастью моему, шла порожняя грузовая машина.
На полном ходу я ухватился за борт и моментально был в кузове. Заводской гудок застал меня уже в цехе. Рабочих не хватало. Много было молодежи в возрасте 16— 18 лет. Большинство после работы спали на чердаках, а когда открывалась столовая, молодые рабочие старались получить окольными путями лишний обед. Домой они не ходили. В баню тоже. Обовшивели. Руководители завода ходили по чердакам и посылали рабочих домой, а иногда направляли в баню. Слесарь по ремонту станков Крупеня жил в слесарном верстаке. Все знали, где его можно найти, когда надо ремонтировать станок. Молодой парнишка, а чувствовал за собой обязанность. Спит в верстаке крепким сном, но, когда его разбудят, он встает и быстро делает ремонт, а потом опять лезет в верстак.
К утру рабочие утомлялись. Голодные, в цехе холодно. Мастер отлучится на 15—20 минут, и они как один бегут греться на калорифер. Антипов, зам. начальника цеха, придет, бывало, рано утром за 2 часа до окончания смены, станет около конвейера и стучит кулаком: «Где рабочие? Почему стоят станки? Мошенники! Засужу и посажу!» Услышав его крик, все сбегаются на рабочие места. Затем Антипов спрашивает у мастеров, кто выполнил задание, и пишет распоряжение кладовщице: «За выполнение задания премировать ЗОО гр. хлеба». Премию съедали, не отходя от кладовой.
Большинство рабочих, особенно кадровые, квалифицированные, делали для продажи кольца, зажигалки, ножи, картофелечистки, ложки и другие предметы. Эти товары продавали на базаре. На вырученные деньги умельцы покупали продукты.
В 1945 г. я получил жилплощадь в 3,5 кв. метра. В комнатке стояла односпальная кровать и тумбочка. Больше ничего не помещалось. Днем тумбочка служила столиком, а ночью на ней спала новорожденная дочка.
Задков.

ЖИЛИ МЫ ДРУЖНО
Наша семья состояла из пяти человек: мама, папа и трое детей, я — старшая. Мама часто болела, у папы не было одной руки: потерял на войне с белофиннами.
У нас было подсобное хозяйство, и мне приходилось работать на огороде, кормить скотину, пилить дрова. Выкрою время — сразу за учебник. Мама увидит меня за книгой и с укоризной говорит: «Опять сидишь за уроками». Я и мои сверстники мечтали о высшем образовании, но Германия объявила войну, и с этой мечтой пришлось расстаться. Всем классом пошли в ремесленное училище. Нас сразу же, безо всякой теоретической подготовки, поставили к станкам. Это было 12 августа 1941 года. Война катилась по стране.
И вот я в механическом цехе. Мастер определил меня в токари-револьверщики. Два дня постояла у станка, посмотрела, как работает настоящий токарь. На третий день этот токарь — Мустафин была его фамилия — говорит мне: «Будешь работать самостоятельно. Ухожу на фронт». Было ему лет 18-19.
С удовольствием вспоминаю, как было организовано у нас социалистическое соревнование. Если кто-то первым выполнил сменное задание, тут же на его тумбочке «загорался» красный флажок. И появлялись добавочные 200 граммов хлеба. Смотришь: через час-другой уже на всем участке красные флажки.
В обеденный перерыв в столовую бежали первыми. Думаете, чтобы поскорее поесть? Не только за этим. В столовой было радио, и знаменитый на весь Советский Союз диктор Левитан в это время читал сводки Совинформбюро. Нам не терпелось поскорей узнать, как там дела на фронте: где дали отпор немцам, из какого города их выбили.
Мы дружно жили и по-доброму относились друг к другу. Была в нашей бригаде 14-летняя девочка. В Рыбинске она воспитывалась в детдоме. Мы всей бригадой поддерживали ее, помогали, кто чем мог. В нашей семье всю войну на правах родного человека жила Шура Маркова, девушка из моей бригады. После войны она уехала домой.
Я до сей поры удивляюсь, как сумели организовать наш труд взрослые. Ведь мы по существу были подростки, но выполняли напряженнейший план. Начальник группы у нас был из Ленинграда, старший мастер из Рыбинска, а бригадир — уфимец. Они прекрасно ладили между собой, работали дружно, как один человек.
Низкий поклон этим людям, сумевшим обогреть своей заботой и участием нас, детей Уфимского моторостроительного завода. Они были живым примером доброго, не казенного отношения к человеку. Благодаря им, наш завод работал мощно, как большая полноводная река. Казалось, станки в нашем цехе не останавливались ни на минуту. Всегда стоял ровный «рабочий» гул. Впрочем, один раз у нас отключили все станки. Был митинг, выступал К. Е. Ворошилов. Он поблагодарил нас за героический труд, призвал работать так, чтобы фронт своевременно получал от нас все необходимое. Я выступала на этом митинге от имени молодежи. Страшно робела. Я заверила К. Е. Ворошилова, что мы не подведем. Так оно и вышло.
Т. Емелева.

СЛАЩЕ МЕДА РОДНАЯ РЕЧЬ
Я прожила трудную, но очень интересную жизнь. Двадцать лет, с 1943-го по 1963 год, была начальником центральной заводской лаборатории. У нас был замечательный коллектив: дружный, трудолюбивый. Мы не признавали слов «не могу», «не знаю», «не умею». Люди сутками не выходили из лабораторий, особенно когда обнаруживались дефекты или случались аварии. В годы войны я сдружилась с Ольгой Николаевной Подвойской — дочерью Николая Подвойского, видного деятеля революционного движения в России. Она у нас работала в отделе цветных металлов. Однажды я открыла газету, в которой был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Социалистического Труда академику А. С. Давыдову. Прочла Указ и ахнула: ведь это наш Александр Сергеевич Давыдов, моторостроитель. В годы войны он был начальником рентгеновской, а затем спектральной лаборатории. Потом возглавил отдел физических методов исследования. Позднее он стал ученым с мировым именем, лауреатом Ленинской премии, членом Европейской Академии наук, искусств и литературы.
Дважды меня избирали депутатом Верховного Совета РСФСР. Была депутатом и горсовета. Переживала, чувствовала себя в чем-то виноватой оттого, что люди бедствуют. С чем только ко мне не обращались. Просили посодействовать в организации библиотеки при машинно-тракторной станции (МТС), открытии школы - семилетки и дежурного магазина в далеком селе. Много приходилось заниматься вопросами расселения и питания эвакуированных. Однажды я исколесила весь свой Стерлитамакский округ — проверяла, как подготовились школы, больницы и детские учреждения к новому году. Говоря по-современному, выбивала для детдома валенки, одеяла, простыни, для села — комбайновые моторы.
На всю жизнь запомнила поездки в составе делегации Башкирии на Сталинградский и Юго-Западный фронты, в эвакогоспиталь в Камышино. Бойцы как дети радовались подаркам, которые мы привозили с собой: теплой одежде, меду. Но слаще меда было для них услышать родную речь. Когда я начинала говорить на родном языке, ко мне отовсюду сходились татары, башкиры, казахи. Они вспоминали мирную жизнь, семью, родные места. Глаза их теплели.
6 июня 1945 года я выступала от имени депутатов Башкирии на сессии Верховного Совета РСФСР. Обсуждался Государственный бюджет Советской России на 1945 год. Только что окончилась война, мы разгромили германский фашизм. У всех приподнятое настроение. Известный поэт В. И. Лебедев - Кумач говорил с трибуны стихами:
Товарищи депутаты Верховного Совета!
Разрешите мне в нынешней речи моей
Слегка отойти от темы бюджета
И сказать о величии наших дней.
Я говорила прозой. О развитии промышленности, сельского хозяйства, культуры Башкирии. Просила предусмотреть в бюджете на 1945 год дополнительные ассигнования в сумме 400 тыс. рублей на нужды Института истории, языка и литературы, 1,5 млн. рублей на благоустройство районных центров...
И в дни торжеств, и в будни я всегда сознавала свой депутатский долг — помогать людям.
Ш. Хакимова.
В 80-х годах прошлого столетия, вооружившись портативным магнитофоном, я записывал воспоминания работников могучего, прославленного предприятия, переживших военное лихолетье. А потом заглянул в заводской музей, и там обнаружил небольшой, но чрезвычайно ценный клад – честные, непричесанные записи моторостроителей, эвакуированных из Рыбинска в Уфу.   
...Все дальше от нас июнь 1941-го — начало Отечественной войны. Тем ценнее воспоминания людей, переживших эту войну и победивших свои болезни, голод, многие беды и лишения, — в конечном счете, фашизм.