Прогулка

Предуведомление. Все персонажи рассказа и обстоятельства места мною полностью вымышлены. Любые совпадения случайны.

Отворив калитку, Астахов вышел со своего участка на улицу дачного поселка, - клина подмосковной земли, прикорнувшего на склоне пологого холма, с которым с раннего детства была связана его жизнь.
Улица, как обычно, пустует. Влево, в северном направлении, она проходит между утонувшими в буйной зелени участками Барановых и Гурьева. Затем улица вступает в тень высоких сосен, что обступили дом Рабиновичей, и, наконец, упершись в забор гусевской дачи, резко сворачивает вправо, за угол участка Парфеновых, чтобы скрыться за растущей на нем березовой рощей, оставляя на виду лишь краснокирпичный дом Красовских.
Если же посмотреть направо, в южную сторону, то взгляд упирается в стоящий в нескольких шагах колодец, который проезжая часть улицы огибает, приблизившись к забору Кареева. За колодцем улица продолжает свой путь между участками Кареева и Туркиных, потом, перебежав открытое пространство просеки высоковольтной линии, вновь входит под сень древесных зарослей, - на так называемый «Тот Поселок», хотя расположенные там дачи относятся к тому же самому дачному кооперативу «Строитель», территорию которого высоковольтная линия здесь рассекает надвое.
Астахов остановил свой взгляд  на колодце. Сейчас это – лишенное всякого ностальгического шарма утилитарное сооружение, сложенное из бетонных колец, и накрытое сверху двускатным дощатым кожухом, но в детстве Астахова стенки колодца были бревенчатыми; несколько венцов сруба поднимались над поверхностью земли, завершаясь широкой доской, на которую ставили вынутое ведро; рядом с ним стояли две деревянные стойки, служившие опорой для широкой двускатной крыши, под которой можно было спрятаться от внезапно застигшего ливня. Стойки пронизывал железный стержень с рукоятью, на который был насажен барабан с намотанным на него стальным тросом. Астахову-ребенку подходить к колодцу разрешалось только в сопровождении взрослых; придя с матерью за водой, он смотрел, как она, прицепив карабином ведро к концу троса, опускает его в колодезьную шахту; барабан начинает вращаться, и, чтобы он сильно не раскрутился, мать притормаживает его, прижимая руку к его поверхности, отполированной ладонями до зеркального блеска. Достигнув поверхности воды, ведро, звякнув, опрокидывается, и убедившись, что оно наполнилось, мать начинает вращать барабан рукояткой, поправляя левой рукой трос на барабане. Тогда Астахов заглядывает в шахту колодца: он видит неровные стенки из черных мокрых бревен, уходящие в темноту, и на тридцатиметровой глубине сходящиеся к маленькому черному квадратику водной поверхности, покрытому серебряными блестками от капель, падающих на нее с медленно поднимающегося ведра. Вся шахта колодца заполнена эхо водяного плеска, и поэтому кажется живущей какой-то потусторонней, непонятной жизнью.
Отвернувшись от колодца, Астахов двинулся по улице налево, и остановился перед оградой из металлической сетки, потонувшей в зарослях декоративного кустарника, за которой сереет крутая кровля дачи Барановых. Астахов хорошо знаком с ее внутренней планировкой, так как в детстве в срубе этой дачи, - у нее тогда еще не было ни пола, ни крыши, а только бревенчатые стены, - они играли в рыцарей с Костей Барановым - худым стройным соседским мальчиком с узким тонким лицом, взгляду которого легкое косоглазие придавало какую-то особенную, не детскую проницательность. Заросшие густой травой комнаты представлялись им патио средневекового замка, который они штурмовали, карабкаясь на стены.
Так как дача не была достроена, Барановы тогда обитали в маленьком временном домике под четырехскатной кровлей, со стенами из фанеры, и кирпичной печкой посередине. Здесь Костя Баранов жил с бабушкой и двоюродной сестрой Натусей. Родители Кости приезжали только по воскресеньям.
Костин дед происходил из простого люда – десятник по профессии, он работал на стройке прорабом, и прославился тем, что, злоупотребляя служебным положением, принуждал к сожительству своих работниц.  Появляясь на даче, старший Баранов неизменно демонстрировал свой сварливый характер - о чем-то постоянно скандалил, оглашая окрестности истошным криком, в котором были различимы лишь грязные ругательства.
Отец Кости, Николай Иванович Баранов, работал преподавателем строительного института. Чтобы решительно порвать со своим классом, он женился на дворянке, дочери депутата Государственной Думы от партии кадетов, которая была много его старше, и у которой был сын от первого брака, Алексей. Своим обликом и манерами Николай Иванович стремился быть противоположностью своему отцу: всегда говорил тихим, хорошо артикулированным голосом на безупречном литературном языке; в отличие от затрапезного, неряшливого старшего Баранова, тщательно следил за своей внешностью: был хорошо пострижен, выхолен, одевался на английский манер, - носил берет и бриджи. Несмотря на всю серьезность своего намерения облагородиться, ему все же не удавалось до конца преодолеть отцовское наследие: например, Баранов по-хамски относился к своей жене, - старообразной, грузно прихрамывавшей молчаливой женщине со следами былой красоты, с которой он никогда не разговаривал, лишь время от времени обзывая дурой. Особенно плохие отношения у него были с пасынком, Алексеем, который был старше Кости лет на десять. Астахову вспомнился такой случай. Погожим воскресным вечером Алексей играл в волейбол на площадке, находившейся на поляне между поселком и железной дорогой, метрах в ста от дачи Барановых. С началом сумерек отчим громким голосом, не покидая дачи, позвал Алексея домой. «Сейчас приду!» - нехотя отозвался Алексей, но продолжал игру. Минут через десять Баранов вновь позвал Алексея, добавив: «Мы ложимся спать!» «Ну, и черт с вами!» - на весь поселок прокричал в ответ Алексей. Больше Баранов Алексея не звал, но вскоре после того, как волейбол закончился, и Алексей понуро отправился домой, с участка Барановых на всю округу стали раздаваться мерные хлесткие удары ремня по обнаженному телу.
Астахов и Костя Баранов проводили вместе много времени: они или играли в железнодорожном кювете (железная дорога была постоянным местом развлечения  и источником острых ощущений), или проводили время на штабеле досок, сложенных на участке Барановых, ловя  греющихся на солнышке ящериц. Зажав прохладное тельце ящерицы в кулаке с высунутой наружу миниатюрной головкой, можно было наблюдать, как она лишь на миг выбрасывает наружу тонкий раздвоенный змеиный язычок, и тотчас втягивает его обратно.
Но вскоре Астахов заметил, что повзрослевший Костя (а он был на три года старше) его компанией стал тяготиться; это неминуемо должно было кончиться разрывом, что и произошло следующим образом. Астахов раз в день ходил за молоком к Клаве Андреевой. (Андреевы жили на вершине холма, рядом с оврагом). Однажды, когда он спускался по улице с молочным бидоном, его по дороге встретил Костя. Вперив в Астахова жесткий взор, не обещавший ничего хорошего, он зашел сзади, и принялся его хлестать по обнаженным плечам березовой веткой. Удары были несильные, они не рассекали кожу, оставляя на ней лишь красноватые пятна. Астахову даже было не очень обидно – просто он понял, что теперь между ним и Костей все кончено. И действительно, после этой демонстративной экзекуции они не только не общались, но даже не здоровались, отводя глаза при случайных встречах, и нога Астахова больше не ступала на участок Барановых.
Хотя между соседями забора никогда не существовало, по молчаливо соблюдаемому правилу граница никогда не нарушалась. (Об этом знал даже вороватый астаховский кот, который, если ему удавалось украсть с кухонного стола кусок сырого мяса, удирал на участок Барановых, чтобы без помехи сожрать добычу на недоступной для его хозяев территории). Поэтому протекание дальнейшей жизни Барановых оставалось предметом исключительно дистанционных наблюдений.
В последующие годы сруб был успешно достроен и заселен. Костя поселился в мезонине, и держал там мощный приемник, через постоянно открытую балконную дверь оглашавший окрестности американскими джазами. Однажды музыка вдруг умолкла, Костя исчез, и Астахов прослышал, что он едва не погиб: ехал на переполненной электричке, вися на подножке, и налетел на деревянную палку, торчавшую из встречного товарняка. Палка сломала ему четыре ребра, но, к счастью, люди, висевшие рядом, смогли его удержать от падения под колеса. Через пару месяцев Костя вернулся из больницы: он был бледным и притихшим, но вскоре оправился, и с дачи Барановых вновь понеслись громкие звуки американских джазов.
Прошло несколько лет, и Костя снова исчез, и надолго. Оказалось, что он женился на номенклатурной девице, и теперь жил на роскошной  госдаче. Дача Барановых теперь погрузилась в покой; лишь изредка можно было видеть копавшуюся в цветнике ставшую старушкой Костину мать, и его отца, прогуливавшегося под деревьями, вороша тростью опавшие листья в поисках грибов.
Однажды Астахов видел Костю, приехавшего на дачу с семилетней белокурой дочерью Машей, и удивился тому, как он «забронзовел», посолиднел. Его некогда тонкое, интеллигентное лицо теперь округлилось и огрубело; юношеская дерзость сменилась высокомерным апломбом.
Еще несколько лет спустя, когда его родители уже умерли, Костя вернулся с новой женой, худощавой брюнеткой и выглядел он так же, как до его распавшегося номенклатурного брака – настоящим интеллигентом (как и отец, он был преподавателем строительного института). Жили они с женой на даче подолгу – от весны до осени, но их как-то было не очень заметно – единственным признаком их присутствия был силуэт машины, обрисовавшийся на автомобильной стоянке.
Однажды, через полвека после избиения березовой веткой, Астахов встретился с Костей на меже их участков, и они разговорились. Они были приятно удивлены тому, насколько совпали их интересы и вкусы – они оба были увлечены современной элитарной культурой. После этого разговора между Астаховым и Костей Барановым общение возобновилось и установились отношения взаимной симпатии, которые сохранялись до недавней Костиной смерти.
Теперь на даче Барановых все так же тихо и незаметно живут Костина вдова и сын Михаил. Судя по тому, что на площадке нет автомобиля, в данный момент дача необитаема.
Повернувшись кругом, Астахов оказался перед забором из штакетника, окружающим участок Гурьева. За изгородью теперь нет ничего, кроме деревьев, но в пору детства Астахова здесь стоял выкрашенный в светло-коричневый цвет нарядный домик, украшенный резными наличниками и высоким крыльцом, В нем обитали «дедушка» и «бабушка» Пахомовы, и к ним приезжал их сын Василий Васильевич, молчаливый серьезный большеголовый мужчина, и его жена Валентина Николаевна, застенчивая женщина с бледным миловидным лицом; детей у них не было. Мать Астахова дружила со старшими Пахомовыми, и часто у них бывала, захватывая с собой сына. Так как Астахова у Пахомовых привечали, он к ним иногда забегал по собственной прихоти. Однажды, набрав букетик диких маргариток на берегу придорожной канавы, он решил их подарить бабушке Пахомовой. Войдя через калитку и оглядевшись, на уединенной полянке между деревьями он увидел моющуюся Валентину Николаевну. Держа в одной руке над собою кувшин, из которого на тело лилась струйка воды, она другой рукой терла пышную грудь. Не успев вовремя отвести глаза от ее голого тела, Астахов заметил, что под животом Валентины Николаевны свисал большой мужской член… О том, что такое возможно, малолетний Астахов не знал и не догадывался. Вне себя от объявшего его смущения, стараясь остаться незамеченным, он бросился наутек. Рассказать кому-нибудь об увиденном Астахов не решился, и удивившее его зрелище силился изгнать из памяти. Но образ сохранился до сих пор, и Астахов уверен: он не мог ошибиться, приняв Василия Васильевича за Валентину Николаевну; это была красивая, гладко округленная женственная фигура, на которой мужской член выглядел неестественно, даже вызывающе.
Больше Астахов к Пахомовым не ходил; только вежливо здоровался, повстречавшись с ними на улице. Валентина Николаевна ему вообще больше не попадалась.
В 50-м году бабушка Пахомова, услышав про начавшуюся войну, и не разобравшись, что война разразилась не у нас, а в Корее, ужасно расстроилась, и умерла от сердечного приступа. Вслед за ней умер и дедушка Пахомов, и еще через некоторое время – и Василий Васильевич.
Дачу купил Гурьев, крупный черноволосый мужик цыганского вида, удачливый шабашник, сильно понаторевший в строительстве индивидуальных деревянных домов. Он и для себя выстроил большой дом – настоящий терем, в котором жил круглогодично. Его то и дело навещали какие-то женщины, но долго не задерживались – у него случались запои. В такие периоды с его участка доносилась громкая бессвязная речь, и продолжалась подолгу, заставляя от его дома держаться подальше. Несколько лет назад в состоянии очередного запоя он спалил свой дом непогашенным окурком. Он и сам бы сгорел, если бы из горящего дома его не вытащили бомжи, которых он пустил переночевать в сарае. Переехав в свою московскую квартиру, Гурьев не смог привыкнуть к городской жизни, и через полгода скончался. Сын Гурьева дачей не интересуется, и его участок стоит покинутым.
С ним соседствует участок Парфеновых, на котором стоят два дома: Старый и Новый. Старый дом был построен Ольгой Васильевной Чумаковой, которая жила здесь с дочерью Полиной после развода с мужем – Савелием Зигелем (Полина старше Астахова лет на десять). Супруги же разошлись из-за романа, который Зигель завел с домработницей, плодом которого стала дочь, - красавица Алла – будущая жена астаховского соседа Олега Туркина.
Чумакова была приятная и энергичная женщина, с которой водила дружбу мать Астахова. В конце войны на своем участке она устроила маленькую кроличью ферму. Кролики жили в клетках, и что-нибудь непрерывно жевали. Астахов знал, что они любят  морковку, и, приходя к Чумаковой вместе с матерью, всегда приносил для них со своего огорода несколько пучков молодой моркови вместе с ботвой. Он просовывал их кроликам через прутья решетки, и они их быстро сжевывали, благодарно тыча в его руки влажными носами.
Полина вышла замуж за Парфенова, солидного мужчину, - химика, работавшего в почтовом ящике, который проявил большой интерес к дачному существованию. Но в это время объявился Зигель, - его жена, бывшая домработница, скончалась. Он предложил Чумаковой, забыв прошлые обиды, с ним вновь соединиться, дачу продать, а денежки прожить, ни в чем себе не отказывая. Но Чумакова прогнала Зигеля, и на даче стали жить Парфеновы с дочерью Настей. «Химик» Парфенов прославился тем, что по всей округе собирал металлические предметы, которые могли пригодиться в хозяйстве, и создал у себя на участке большой склад металлолома, так, что у него, если подольститься, всегда можно разжиться полезной железкой.
Когда дочь Парфеновых Настя выросла, она превратилась в спокойную красивую белолицую девушку, которая вышла замуж за серьезного кавказца, и они построили Новый дом -  комфортабельную современную дачу, на которой теперь отдыхает их разрастающееся семейство.
Напротив Парфеновского участка стоит дом Рабиновичей. В раннюю детскую пору Астахова участок Рабиновичей оставался совсем невозделанным, поэтому Дима Рабинович часто приглашал сюда местную детвору поиграть в войну или в прятки. Для этого здесь были отличные условия, так как в 41-м году Трудовой Фронт изрыл участок окопами полного профиля. Ровесник Астахова, Дима Рабинович, - курчавый брюнет с большими, на выкате, карими глазами на смуглом лице – был спокойным и серьезным мальчиком. Астахов вспомнил, как однажды Дима его пристыдил за нечестность при игре в прятки: так как водить должен был тот, кто будет найден последним, Астахов хитрил, - прятался плохо. Стоило только водящему закончить считалку: «Вышел месяц из тумана, /Вынул ножик из кармана, /Буду резать, буду бить,/Все равно тебе водить!», как Астахов совершал какое-нибудь обнаруживавшее его движение, чтобы благополучно быть «засаленным» первым, и избежать докучных обязанностей водящего.
Рабиновичи держались тихо и скромно, за все время жизни на даче не оставив о себе никаких воспоминаний. Эту традицию незаметности нарушил Дима; он произвел сенсацию, женившись на трогательной в своей нежной женственности белокожей красавице, дочери Норкиных Жанне. Вместе они прожили счастливо, но недолго; Жанна безвременно скончалась. Вторую жену - Зину, Дима, видимо, выбирал по признаку жизнеспособности, так как теперь она его пережила, и обитает на даче одна – сын Димы и Жанны, Рома, переселился в Америку.
Участок Рабиновичей соседствует с участком Гусевых, но между ними пролегает узкая дорожка, которая ведет к обширной поляне, на которой некогда поблизости от железной дороги располагалась волейбольная площадка. Дача Гусевых – угловая; следуя Кольцевой улице, повернувшей под прямым углом на Восток, дачные участки вереницей полезли к вершине холма, оставляя слева от себя неглубокий, заросший редким лесом овраг, за которым начиналось колхозное поле.
Так как дача Гусевых находилась на самом краю поселка, на склоне холма, и на их участке деревьев было немного, все, что на ней стояло, попадало под всеобщее обозрение, - например, полностью готовый деревянный сортир (на две персоны), который Степаном Николаевичем Гусевым, очевидно, был привезен с подведомственной ему стройки, - ведь после войны он работал начальником строительной организации. Это был самый яркий жест Степана Николаевича, в остальном старавшегося особенно не высовываться, что было признаком профессионализма, - говорили, что он был результативным сексотом. Семейство Гусевых находилось в центре общего внимания благодаря бурной общественной деятельности супруги Степана Николаевича, - Анфисы Федоровны. Целыми днями шастала она по поселку, подглядывая и подслушивая, так что ничто не могло ускользнуть от ее бдительного ока, в тот же день становясь общим достояньем. При этом нужно отдать должное честности Анфисы Федоровны: сведения, которые она обнародовала, никогда не передавались подленьким шёпотом, а открыто озвучивались на всю округу ее громким, пронзительным голосом. Такую же открытость она обнаруживала, рассказывая всем интересующимся о буднях ее семейной жизни; например: «Приходит Степан Николаевич, и я вижу, что выглядит он подозрительно. Тогда я ему говорю: «А ну-ка, дыхни! Ты опять ходил в ресторанчик?»»
У Гусевых было три сына, которых в порядке убывания возраста звали Андрей, Юрий и Николай. Самой большой славой пользовался старший – Андрей. Это был высокий белокурый красавец, спортсмен с фигурой Геркулеса. О подвигах Андрея ходили легенды. Вот одна из них.
Как-то в выходной день Андрей вместе с приехавшими на дачу на машине знакомыми отправился в соседнюю деревню в местный придорожный шалман за вином. По прибытии оказалось, что там собралась чуть не вся деревня, и все уже находились в изрядном подпитии. Так как Андрей им не пришелся по нраву, его грубо попросили удалиться, а иначе ему «начистят морду». «Посмотрим, как это вам удастся» - сказал Андрей, выйдя наружу, на открытое место, и велев своим знакомым сесть в машину и отъехать на безопасное расстояние. Вся деревня собралась перед пивной, окружив со всех сторон Андрея, вставшего наизготовку. И стоило только кому-нибудь на него кинуться, как он его сбивал с ног сокрушительным ударом в челюсть. Вскоре все самые смелые были повергнуты на землю, а остальные в нерешительности расступились. И тогда в драку вступил инвалид войны, который сам не мог драться из-за увечья, но умел повелевать другими. Он возгласил: «Слушай мою команду! Всем разойтись на три шага! Приготовиться! Все разом наброситься, и схватить его за руки!» Не меньше пятнадцати человек удерживали Андрея в течение нескольких секунд, а в это время трое других наносили по его голове удары найденными поблизости железными прутьями, пока Андрей не потерял сознание, и не упал на землю. Избиение было прекращено знакомыми Андрея, которые направили в толпу машину с включенным клаксоном. Толпа разбежалась, и Андрея отвезли в сельскую больницу. Он быстро пришел в себя; голову ему перевязали, и в тот же день отпустили домой. Он легко отделался. Семь человек, которым он вывихнул челюсти, пробыли в больнице несколько недель, питаясь лишь жидкой пищей.
Когда Гусевы делали своего среднего сына, Юрия, (он был на пару лет старше Астахова), все их ресурсы красоты и силы, видимо, были израсходованы на Андрея, так как Юрий был неказистым и болезненным ребенком. Астахов с Юрием пытались завести товарищеские отношения, но у Юрия с детства был тяжелый, привередливый характер, и дружба не состоялась.
Младший сын Гусевых, Николай, на пять лет моложе Астахова, здоровячек и красавчик, был глуп, как пробка.
В дальнейшем Андрей, женившийся на родственнице Есенина, тоже спортсменке, перестал приезжать на дачу. Колька, потерпев фиаско в своих попытках покорить сестру Астахова Вику, нашел себе жену в дачном поселке на соседней станции, и у нее поселился. Его жена, Тамара, прославилась своими выдающимися размерами. Клава Андреева сказала о ней с притворным уважением: «У Кольки жена – ну, гаубица!»
После смерти старших Гусевых дачу унаследовал Юрий, а когда он умер от лейкемии,  здесь стала жить его бездетная жена, серьезная некрасивая женщина, - теперь она тоже умерла, и ее наследница сдает дачу целой ораве шумных таджиков.
Отведя взгляд от ворот Гусевской дачи, Астахов перевел его на стоящий рядом кирпичный дом Красовских. Красовский, высокий серьезный мужчина, преподаватель строительного института, запомнился тем, что всегда одевался в черный костюм с белой сорочкой, ходил в шляпе, и был при галстуке. Углубленный в себя, он тушевался на фоне своей чрезмерно экспрессивной супруги, хотя она и была едва ли не в половину мужниного роста. Красовская отличалась безапелляционностью суждений и несокрушимой уверенностью в своей правоте, что объяснялось ее профессией – она была преподавательницей марксизма-ленинизма. У Красовских был сын Владимир, но Астахову с ним встречаться приходилось крайне редко: его матерью в семье был установлен жесткий режим – у нее не побалуешь! Прогуливаясь по окраинам поселка, Астахов неоднократно оказывался свидетелем одной и той же сцены: выйдя с участка на полянку, прилегающую к оврагу, Красовская с сыном энергично занимаются физкультурной зарядкой.
Спустя лет сорок в центре Москвы к Астахову подошел интеллигентного вида мужчина, и представился: Владимир Красовский, сосед по даче. За сорок лет Володя сильно изменился, причем в ходе разговора обнаружилось, что сын пошел не в маму, а в папу, и Астахов решил поддерживать возобновившееся знакомство. Вот и сейчас он захотел проведать Володю, и подошел к калитке, но она была заперта на замок – значит, Володи нет дома, и Астахов пошел по улице дальше, пока не поравнялся с дачей Маркина.
Астахову доводилось бывать в просторной, даже гулкой даче Маркина в раннем детстве, - он сюда приходил вместе с матерью, которая приятельствовала с его женой, красавицей Марией Павловной. Мария Павловна была парикмахершей, а архитектор Маркин был ее постоянным клиентом, а потом стал мужем. Женская красота – большая сила, и Астахов это понял еще в детстве. Это – дар природы, передаваемый по наследству: вот и дочь Марии Павловны Женя - тоже была красавица. Но это правило имело разительные и непонятные исключения, – например, на соседней даче, принадлежавшей художнику–авангардисту Никитину, жила его дочь, Лариса Николаевна, которая имела двух дочек. Одна, - Даша, - как и ее мать, была стройная светлокожая рыжеволосая красавица, вторая, - Марина, - была настолько уродлива, что на нее было смотреть невозможно -  хотелось тотчас отвернуться. Этот невероятный контраст настолько бросался в глаза, что Астахову было не понятно, почему этого никто не  замечал и не комментировал, принимая, как должное, словно все знали о причине такого странного явления, но говорить о ней было не принято.
Пройдя мимо дачи Никитиных, о нынешних обитателях которой Астахов ничего не знает, он остановился перед огромным двухэтажным кирпичным домом Дымова. В детскую пору Астахова на этом месте стоял простой деревенский дом, в котором жила старушка Татьяна Доронина. Астахов иногда играл в «секреты» с внучкой Татьяны, полненькой белокурой Галей. Они вырывали в почве руками ямки, и складывали в них маленькие цветочки, желуди, ягоды, камушки, и всякое другое в том же роде. Сверху такая композиция накрывалась осколком стекла, который по периметру замазывался глиной.
Татьяна умерла, а Галя выросла, стала статной девушкой, и вышла замуж за Дымова, работавшего шофером в советском посольстве в Вашингтоне. Там он за несколько лет срубил такие бабки, что на заработанные деньги смог отгрохать эти колоссальные хоромы. Теперь здесь живут его дети, которые Астахову совсем незнакомы. Свернув налево, он прошел по узкой улочке между Дымовским особняком и огороженным штакетником садом, чтобы взглянуть на дом Андреевых.
Когда-то это была обычная дача, но, приобретя ее у прежнего хозяина, Андреевы превратили домовладение в настоящий крестьянский хутор. Между домом и оврагом они разбили просторный скотный двор, окруженный хозяйственными постройками: сенником, коровником, курятником, свинарником. Больше всего здесь Астахову нравилась кладовка, под полом которой был устроен ледник - глубокая яма забетонированными стенками, которую зимой набивали снегом и льдом; летом снег таял, и подвал кладовки превращался в бассейн, по поверхности которого до августа плавали льдины. (В ту пору это был единственный доступный бытовой холодильник, но и он был большой редкостью. Например, родители Астахова для хранения скоропортящихся продуктов вырыли в откосе небольшую пещеру, защищенную от кошек дверцей, чтобы использовать прохладу материковой глины).
Когда Астахов приходил за молоком, Клава, пожилая крестьянка в завязанном под подбородком платочке, с красивым,  простым и строгим лицом, как бы сошедшая с картины Серова, отогнав босой ногою многочисленных кур, открывала дверь в кладовку, и, легко наклонившись, поднимала и откидывала дощатый люк, открывая отверстие в подпол. Из расположенного там ледника веяло приятной прохладой, и когда Клава садилась на корточки, чтобы вытянуть за веревку погруженный в воду молочный бидон, Астахов, из-за ее плеча заглядывал в ледник, где на маслянисто-черной водной поверхности сверкали блестки ряби, и от вынимаемого из воды бидона с плещущим звуком расходились блестящие концентрические круги. И вот бидон, – в руках у Клавы, и она наливает в бидончик Астахова густое, пенящееся ледяное молоко, - эмалированная поверхность бидончика тотчас же запотевает, - и Астахов спешит поскорее пройти расстояние до дома, чтобы в горячем воздухе лета не растерять драгоценный холод.
Другие впечатления от дома Андреевых были связаны с их домашними животными: кошками, курами, козами, коровами и свиньями. Однажды, придя за молоком, Астахов не застал Клаву на обычном месте – на остекленной террасе. Он постучал в дверь, ему открыли, и он прошел в горницу, где вся семья – Григорий и Клава, и их дочь Лена собрались вокруг заболевшей свиньи, которую уложили в комнате на полу. Большое животное, распростертое на заботливо подстеленной кошме, слабо вздрагивая, издавало хрюканье, похожее на стон, а в глазах свиньи читалось вполне человеческое страдание. В то время, как Григорий сохранял угрюмое молчание, вперив в животное сосредоточенный взор, Клава, вся в слезах, склонилась над свиньей, легкими касаниями своих сухих мозолистых рук и ласковыми словами стараясь облегчить ее муки. Астахову стало неловко от этой интимной семейной сцены, и он быстро улизнул; о судьбе больной свиньи Астахов не помнит.
У Андреевых было три красавицы дочери: Мария, Анна и Елена. Старшая, самая умная и самостоятельная, Мария, давно вылетела из родительского гнезда, и со своими детьми жила в Долгопрудном. Средняя, Анна, вышла замуж за Василия, кубанского казака, который в «Строителе» много лет работал комендантом и сторожем. Младшая, Елена, осталась жить с родителями. Несмотря на красоту и женственность, ее личная жизнь не сложилась, сведясь к тому, что ее обрюхатил какой-то пришлый цыган, и родился смуглый черноволосый диковатый мальчик, который, как подрос, так сразу и исчез. Похоронив родителей, Лена жила одиноко в пришедшем в запустение хозяйстве, а когда и она умерла, дом перешел к ее сыну, который как был, так и остался невидимкой; старый дом до сих населяют лишь образы Григория и Клавы Андреевых.
Теперь Астахов вернулся на Кольцевую улицу в том месте, где она еще раз, под прямым углом свернув направо, проходит между домами Дымова и Королева. Раньше на месте каменного палаццо Королева стояла дача Гроссмана, в которой Астахов в своем малолетстве бывал с матерью, посещавшей свою приятельницу – «Гроссманиху». Пока две подруги вели меж собою нескончаемые женские разговоры, Астахов проводил время у окна мезонина, откуда открывался вид на граничившее с поселком пшеничное поле и видевшуюся за полем в отдаленье деревню с возвышающейся над нею белой колокольней.
Потом Гроссман продал дачу Королеву, директору института, где работал отец Астахова. Как-то Астахов с отцом шли на железнодорожную станцию, и повстречали Королева, полного солидного мужчину в хорошем сером костюме с выразительным волевым лицом под шапкой из густых седых волос. Королев и отец Астахова остановились на несколько минут для короткого служебного разговора, и Астахов был неприятно задет нотками подобострастия, замеченными им в отцовском голосе.
После смерти Королева на его даче жила его вдова, - очень деятельная женщина, неисправимая общественница, а ей наследовал сын, выстроивший эти двухэтажные каменные палаты, в которых его семья живет круглогодично.
Дальше по правой стороне улицы стоит дача Чаробиньских, этнических поляков, у которых уже три поколения мужчин обнаруживают между собой большое сходство, - причем сходство не только внешнее, но и жизненных стереотипов – они всегда держались обособленно, гордо, и высокомерно.
Дальше по ходу улицы, по ее левой стороне располагается густо заросший деревьями участок Лапиных. С Екатериной Николаевной Лапиной мать Астахова, женщина очень общительная, тоже поддерживала приятельские отношения, часто у нее бывая. Дочь Лапиных, ровесница Астахова - Нина, пока росла, оставалась неприметной, но когда вошла в девический возраст, обернулась настоящей красоткой, обретя репутацию неуемной шлюшки. Несмотря на это, а, может быть, поэтому, она сделала блестящую женскую карьеру, выйдя замуж за француза, и переехала во Францию. Кто теперь живет на даче Лапиных, Астахову неизвестно.
Рядом с дачей Лапиных стоит сторожка, в которой жил Василий, комендант дачного кооператива «Строитель». Он приехал сюда сразу после войны, после демобилизации из армии, женился на Ане Андреевой, и прожил с семьей в сторожке лет пятнадцать, пока  его не выбрали депутатом Сельсовета. Тогда он получил квартиру в поселке городского типа, который находится рядом со станцией, и пропал из виду. Но в детские годы Астахова кубанский казак Василий, стройный мускулистый красавец с густыми вьющимися волосами был заметным представителем местной популяции. Астахову хорошо запомнился его солидный басок, когда он обходил дачи, предлагая организовать доставку «левых» строительных материалов, навоза и ядохимикатов. Со своими организационными функциями он справлялся исправно, и даже чинил общую электропроводку, но он потерпел неудачу в защите поселка от дачных краж. Говорили, что местные обитатели как-то ему намекнули: «Они, о ком ты печешься, осенью отсюда в Москву уедут, а ты-то здесь останешься, и тебе с нами лучше не ссориться». По-видимому, эти аргументы показались Василию убедительными, так как каждый год дачи вскрывали, и его решение оказался дальновидным – народ в благодарность за понимание выбрал его депутатом.
По правой стороне улицы, напротив сторожки, находился участок, принадлежавший Щукиным. Старший Щукин, инженер-строитель, поставил перед собою жизненную цель: защитить докторскую диссертацию. Так как в отраслевом институте претендовать на докторскую степень тогда можно было только при обретении соответствующего статуса, которым Щукин не обладал, цель эта была недостижима. Не желая считаться с этим правилом, он продолжал упорно гнуть своё, но, так как он шел против всей институтской иерархии, они всегда находили способы вставить ему палки в колеса. Однако, всякий раз потерпев поражение, Щукин предпринимал все новые попытки, заканчивавшиеся очередным фиаско, пока его инфаркт не свел в могилу.
Историю эту матери Астахова поведала ее новая подруга, дочь Щукина Прасковья Константиновна, вдова мужа – инвалида, у которой была незамужняя дочь Татьяна, очень серьезная девушка, кандидат наук, работавшая, как и дед, над докторской диссертацией. Мать прозрачно намекнула Астахову, что хотела бы его женить на Татьяне, на что он ответил, что видел Татьяну лишь однажды, когда ее, двухлетнюю (ему тогда было пятнадцать лет), едва не переехал на велосипеде, и его чуть не убил ее отец-инвалид. «Это можно исправить» - сказала мать, но смотрины состоялись совершенно случайно, когда Астахов встретил Прасковью Константиновну с дочкой по дороге на станцию. Какие женские стати имелись у Татьяны, Астахов совсем не заметил – в ее облике все определялось устрашающей свирепостью взгляда. Вопрос о сватовстве отпал сам собою. Когда Прасковья Константиновна умерла, дачу продали, и кто в ней теперь обитает, Астахову неизвестно.
Завернув за угол, Астахов остановился перед дачей Кулагиных. Приходилось ли ему бывать у них в доме, Астахов не помнит, но память его всегда хранила прогулки по дорожкам их цветника, в котором росли георгины выше его тогдашнего роста. Всякий раз, когда в последующие годы Астахов проходил мимо калитки Кулагинской дачи, он заглядывал в просвет между густыми деревьями, через который виднелся высокий фасад их дома, на фоне которого яркими красками пестрел цветник, и всегда мог убедиться: георгины – на месте.
Кулагин, коренастый широкоплечий мужчина с морщинистым, до черноты загорелым лицом, с орлиным носом, неизменно одетый в старую тюбетейку,  казалось, всегда находился в одном и том же состоянии, - самозабвенно вкалывал, занимаясь тяжелым физическим трудом, за что ему дали прозвище «фермер». Или он, обливаясь потом, тащил в гору тяжело нагруженную тележку, или, согнувшись в три погибели, нес на спине непомерный мешок, или его голова высовывалась из роемой ямы, откуда он порывисто выбрасывал землю лопатой.
У Кулагина были сын Всеволод и дочь Серафима. Астахову было всего несколько лет от роду, когда два приятеля-подростка – Сева Кулагин и Олег Туркин были обвинены  в краже швейной машинки, которую они якобы похитили, влезши в комнату через окно. Старший Туркин дал следователю взятку, и его сына отпустили, Севу же осудили по полной,  приговорив к сроку в детской колонии, за которым последовали уже взрослые сроки. Домой он вернулся через двенадцать лет со вполне загубленной жизнью; с помощью семьи Сева попытался свою судьбу поправить, но это не удалось, и он покончил с жизнью, бросившись под поезд здесь же, у подножья холма, - в том месте, где железную дорогу пересекает высоковольтная линия. Олег же Туркин поступил в военное училище, и стал офицером.
Теперь дача Кулагиных перестроена в комфортабельный загородный дом, в котором круглый год со своим многочисленным семейством – мужем, двумя дочерьми, сыном и несколькими внуками - живет дочь Серафимы Вера. У них всегда многолюдно – вот и сейчас на стоянке стоят несколько автомобилей.
Пройдя вдоль Кулагинского забора, Астахов вышел на высоковольтную линию. Кольцевая улица, сделав очередной поворот направо, теперь пошла вниз под гору. По другую сторону полосы отчуждения высоковольтной линии начинается «Тот Поселок». Крайняя дача памятна Астахову тем, что у жившего в ней полвека назад Широкова имелся трофейный автомобиль «Хорьх». Хотя кабриолет был старенький – его брезентовый верх сильно обветшал, и кое-где прохудился, - во всем своем облике он  нес благородные черты своего немецкого происхождения (помните автомобиль Штирлица?). «Хорьх» очень нравился Астахову. Машина исправно служила хозяину лет пятнадцать; ей были нипочем ни снегопад, ни осенняя слякоть, Но, хотя машина была на ходу, в недобрый час Широков из тщеславия сменил на ее на новую 21-ю «Волгу». Через пару месяцев Широков попал в жуткую аварию, «Волга» разбилась всмятку, сам Широков чудом остался жив, но был так покалечен, что, протянув совсем недолго, все же вскоре скончался.
Следующим вниз по склону стоит дом Вильегорского, директора крупной строительной фирмы. Это - роскошный особняк в стиле швейцарского шале, самодовольно выглядывающий из-за сплошного, пятиметровой высоты, новорусского железного забора.
Во времена детства Астахова на этом месте стояла большая выкрашенная в светло-сиреневый цвет дача Семенова, подведенная под высокую, крытую шифером,  белую крышу. Семенов жил обособленно, и не оставил о себе воспоминаний, кроме приезда к нему в гости летчика Маресьева.
Примечание:  Во время Великой Отечественной Войны истребитель Маресьева был сбит зимой над обширным лесом. Несмотря на ранение, и отмороженные ноги, питаясь шишками, он смог ползком добраться до своих. Обе ноги ему ампутировали, но он научился летать, пользуясь протезами. Участвовал в воздушных боях до конца войны. О подвиге Маресьева писатель Борис Полевой написал «Повесть о настоящем человеке».
 Новость о прибытии знаменитости облетела весь поселок, и около калитки семеновской дачи собралась большая толпа народу. Выйдя из калитки к поджидавшей его эмке (  Легковой автомобиль М-1 Горьковского автозавода, известный еще под именем «Воронок», так использовался сотрудниками НКВД), Маресьев, грузный мужчина, одетый в белый летний штатский костюм, вежливо, но сухо поздоровался с обступившей его толпою. Заметив, что Андрей Гусев хочет его сфотографировать, Маресьев сказал ему с усмешкой: «Что ж ты меня снимаешь против солнца?», попрощался с провожавшим его Семеновым, открыл дверь, сел рядом с шофером, и уехал.
Борис Вильегорский, возведший этот комфортабельный дворец на месте купленной им семеновской дачи, в наших краях оказался не случайно: он женат на Наталье, дочери архитектора Геллера, который некогда был хозяином дачи, ныне принадлежащей Карееву. Сейчас в роскошном особняке Вильегорских, кроме Бориса и Натальи вместе со своей семьей круглый год живет их сын Владимир, который ездит на необъятном черном джипе, прогуливает дога размером с баскервильскую собаку, а зимою разъезжает по окрестностям на снегоходе.
Спустившись с холма, Астахов вышел на прямую, на которой стоит его дача, но не повернул к своему дому - направо, а свернул налево - на «Тот Поселок». По левую сторону улицы тянется пятиметровая  железная ограда участка Вильегорского. К нему примыкает участок Першина, жившего здесь белокурого мужчины маленького роста (мать Астахова за глаза называла его «Гномик»). Мелкий этот мужичок через всю свою жизнь, до самой старости пронес пристрастие к молоденьким девушкам. От кого-то из них осталась белокурая красавица Ксения, которая много лет назад как-то посмотрела на Астахова оценивающим взглядом, и решила: «нет, слишком молод».
 Рядом с дачей Першиных, где Ксения, теперь уже достигшая возрастного благообразия, живет со своим сыном, находится добротный дом, построенный Чирковым. Чирков, крупный приятный мужчина с большой круглой головой с полуседой густой шевелюрой, подстриженной бобриком, всю жизнь прожил бобылем, но когда он умер, то объявилась дочь, очень похожая на отца эффектная смуглая брюнетка, по профессии – физик-теоретик, которую раньше никто и не видел, и тоже стала жить бобылихой. Чиркова была баба не промах, - к ее дому проложил тропку Гурьев (мой сосед – шабашник), который был лет на пятнадцать моложе. Чиркова тоже умерла; детей у нее не было, и кто теперь на даче живет, Астахову не известно.
Рядом с нею находится участок Серовых, на котором во времена детства Астахова стояла самая мрачная дача. Деревянный дом был узкий, длинный и темный, и его второй этаж был похож на крышку гроба. Проходя мимо, Астахов посматривал на него лишь украдкой, так как гробов боялся. Сейчас на месте гробообразной дачи построен дом более веселый, но в памяти Астахова это место сохранило нехорошую, могильную ауру. Последним по левой стороне улицы стоит просторный кирпичный дом под высоким фронтоном, построенный Скарятиным, запомнившимся Астахову высоким ростом, очками, тростью, и широкополой шляпой. Он прославился тем, что четырежды женился и три раза разводился, но при этом ухитрился оставить дачу целиком за собою, и кому она все-таки досталась после его смерти, Астахову неизвестно.
На противоположной стороне стоит дача Курских. Астахову приходилось здесь бывать лишь однажды, лет шестьдесят назад, когда брат и сестра, Игорь и Ирина Курские, его ровесники, устроили у себя дома вечеринку с танцами. Большая комната набилась до отказа, но своих было мало, преобладали дети «дачников» (то есть снимавших дачу); своим вызывающим кокетством выделялась лишь Нина Лапина. Игорь Курский, как обычно, был забинтован (он занимался велосипедным спортом, и вечно ходил ободранный). Астахову, который на таких сборищах обычно тушевался, в тот раз удалось обратить на себя внимание: он принес из дома довоенные пластинки с цыганским хором, и они имели у публики большой успех.
Так как погруженная в безмолвие дача Курских  на улице - последняя, Астахов двинулся обратно, инспектируя теперь дачи, расположенные на противоположной стороне улицы.
С Курскими соседствуют Селивановы; они появились в поселке вскоре после войны, снимая дачу на лето сперва у Красовских, потом у Скарятина, а потом купили стоявшую на этом месте дачу Щипахина, за ветхостью ее снесли, и возвели аккуратный финский домик. Виктор Степанович Селиванов, военный инженер, имел аристократическую внешность белого офицера; его жена, Мария Евгеньевна, выглядела попроще, но была весьма пикантна, привыкнув ловить на себе восхищенные взгляды мужчин. У них было трое детей: старший сын Сергей, рожденный  вне брака, не был похож не только на Селиванова, что не удивительно, но умудрился даже быть непохожим на мать. Зато дочь Ася была похожа на обоих родителей, но не унаследовала их привлекательности – была довольно нескладна, да еще отличалась тяжелым характером. Младший, Алексей, еще в своем нежном возрасте на младенческом личике носил выражение взрослой порочности, а когда начал говорить, то изрекал афоризмы, поражавшие и развлекавшие слушателей совсем не детским цинизмом.
Астахов подружился с Сергеем; их объединило пристрастие к грибной охоте; Ася стала закадычной подругой сестры Астахова, Вики, и это сблизило обе семьи; они часто общались. Стоя сейчас перед домом Селивановых, Астахов мельком пробежал историю их семьи. Сергей окончил Институт Восточных языков, и стал арабистом. Он женился на соученице, узбечке, и их местом работы стал Ближний Восток, который они исколесили с дочкой Инессой. Ася стала биологом, развела дома кошек, которые ей заменили семью. Алексей, развивая свои рано проявившиеся задатки, быстро сжег свою жизнь, умерев в юношеском возрасте. Через десять лет умерла мать семейства, а несколькими годами позже умер и старший Селиванов. Потом умерла подруга Вики Ася (и Вика тоже умерла). Большую часть времени дом Селивановых стоит необитаемый, но иногда, проходя мимо, можно заметить открытую входную дверь. Значит, кто-то приехал, и укрылся в доме, не показываясь наружу; говорят – сюда изредка приезжает Сергей, но Астахов его лет уж сорок не видел…
Следующая по этой стороне улицы – дача Норкиных. В детские годы Астахова его мать была очень дружна с Маргаритой Михайловной Норкиной, у которой было двое детей: Жанна и Семен. Астаховы часто ходили в гости к Норкиным: у них в доме была очень приятная атмосфера, которую создавала обаятельная мать семейства, натура авторитарная, но человек умный и добрый. Сестре Астахова Вике в ее трехлетнем возрасте у Норкиных так понравилось, что однажды она вышла на улицу, и бросилась к ним бежать - за ней вдогонку послали Астахова; чтобы сократить время преследования, он громко взывал: «Вика, постой!», но она, не оглядываясь, продолжала бег, живо суча пухленькими младенческими ножками и размахивая ручками, пока Астахову не удалось ее схватить у самой калитки Норкиных, после чего Вика, обливаясь слезами, зашлась в диком реве, и пыталась вывернуться из его рук, яростно колотя по нему ладошками.
Когда Жанна Норкина превратилась в очаровательную, трогательную девушку, то вышла замуж за Диму Рабиновича, но совместная жизнь их была недолгой: Жанна безвременно умерла.
Сейчас на даче с женой и дочерью живет Семен Норкин, ровесник Астахова. Когда в России произошла очередная революция, Астахов и Норкин обнаружили, что они – единомышленники; учитывая слабую распространенность либеральных взглядов, Астахов ценит знакомство с Норкиным. Если бы он, как это не раз бывало, вышел из калитки, они бы побеседовали, но сейчас около дома никого нет.
Следующая дача раньше принадлежала архитектору Орту, который по своему проекту построил самый красивый в поселке дом; обильно остекленный, он подведен под крутую двухскатную крышу, крытую черепицей, в нее с двух сторон симметрично врезаны большие полностью остекленные мезонины, украшенные лепными горельефами в виде женских голов. Обильное остекление делает дом полупрозрачным, придавая ему воздушность и легкость, превращая в эфемерный прекрасный дворец. Астахов не знал никого из семьи Ортов; казалось, их дом был всегда необитаем, пребывая сам по себе в источаемой им ауре неизбывной прелести, в которую  погрузился, проходя мимо, Астахов.
Теперь Астахов остановился перед грандиозным двухэтажным каменным домом, недавно выросшим на участке Каменева. На его фоне тушуется избушка, в которой Валя Каменев пишет свои картины. Этот непретенциозный домик был сооружен на том же месте, где раньше стояла дача, построенная отцом Вали, которая однажды теплым летним вечером дотла сгорела. Зарево пожара тогда осветило всю округу, а столб черного дыма был так высок, что его вершина на фоне вечернего неба казалась неподвижной.
Старший Каменев возникает в памяти Астахова в одном-единственном образе: высокий, но сутулый, небрежно одетый мужчина идет по улице нервной, нетвердой походкой, усердно работая челюстями, а в его опущенной вдоль тела руке – большой соленый огурец, без которого его себе невозможно представить.
Поначалу Валя Каменев, казалось, стремился вписаться в образ своего отца, и это ему удавалось, но потом, уверовав в Бога, остепенился, стал интересным художником, уже в свои зрелые годы в первый раз женился, и сын его жены, Виталий, построил большой комфортабельный дом, возвышающийся позади избушки. Астахов хорошо ладит с Валей Каменевым; они часто общаются к взаимному удовольствию, но сейчас из трубы избушки дым не идет, значит, Вали нет дома.
Следующая по левой стороне дача когда-то принадлежала Воейкову, серьезному мужчине, всегда разговаривавшему таким тихим голосом, что о нем ничего не было известно, по крайней мере, Астахову. Воейков продал дачу Соколову, который снес двухэтажную, похожую на амбар постройку, и на ее месте поставил  финский дом, в котором жила его дочь Татьяна со своим мужем Кассирским и двумя дочками – Кларой и Женей. Астахов познакомился с Татьяной Соколовой поздно, когда она, схоронив своего мужа - паркинсоника, и пристроив дочерей в Лондон, жила на даче одна и, несмотря на двадцатипятилетнюю разницу в возрасте, стала лучшей подругой его матери. В этой роли она приняла участие в прощании с матерью Астахова, за что он Татьяне по гроб жизни благодарен. Но поприветствовать ее сейчас невозможно – Соколова переехала к дочкам в Лондон, продав дачу, и теперь здесь живут другие, Астахову совсем незнакомые люди.
Астахов перешел через просеку высоковольтной линии, и вступил на ведущую к его дому улицу, отчего на душе сразу потеплело. По его правую руку стоит дача Кареева, которая раньше называлась дачей Геллера. Архитектор Георг Геллер, этнический немец, был во время войны репрессирован. Его родственники сдали дачу Попову, директору Института Игрушек. Дочери Геллера, - Вера и Наталья (которая потом станет супругой Вильегорского), оставшиеся на свободе, летом жили здесь в мансарде. В компании тех, кто были на 10-12 лет старше Астахова, собиравшейся на волейбольной площадке, они были первые красавицы. До этой компании, куда входили Олег Туркин, Андрей Гусев, Алексей Баранов, Полина Чумакова (которая потом выйдет замуж за Парфенова), - Астахову было далеко, как до неба. Поэтому после избиения березовой веткой, предпринятого Костей Барановым, его другом стал Сережа Попов, и Астахов проводил целые дни на участке Геллеров. Здесь ему очень нравилась большая бочка, служившая для сбора дождевой воды,  стекавшей с крыши дома. Местные лягушки облюбовали ее в качестве питомника, и в толще теплой, мягкой воды резвились стаи юрких черных головастиков, за которыми Астахов мог наблюдать подолгу. В детстве он вообще был склонен, увлекшись, долго предаваться какому-нибудь одному занятию; например, однажды они с Сергеем и его сестрой Катей так заигрались в комнате Геллеровской дачи, что не заметили, как выпал снег (было это в середине июня 46-го, или 47-го года – раньше климат был более холодным). Мать пришла за Астаховым, принеся для него теплую одежду, и он хорошо запомнил, как они возвращались домой, стараясь не задеть ветки, поникшие от налипшего на них снега, чтобы ненароком не обрушить на себя тающую снежную слякоть.
Потом дачу Геллера купил профессор Буров, и проводил на ней лето со своей женой Екатериной Ивановной, настоящей старорежимной дамой, ходившей дома в красном бархатном халате, и семьей старшей дочери Анны. Анна Бурова, преподавательница живописи в Строгановке, была замужем за Кареевым, крупным специалистом по гидроэлектростанциям. У них было два сына: Геннадий, - на несколько лет старше Астахова, и Виктор, чуть его помоложе. Виктор и заменил Астахову Сергея Попова, как партнера по играм. Часто на даче Буровых живала их младшая дочь Марина, которая была замужем за генералом МГБ, правой рукой Абакумова. Ее муж тоже бывал на даче Бурова, запомнившись тем, кто его видел, высокомерием, и вызывающе хамским поведением. «За всю жизнь столько пердежа не слышал» - рассказывал один из знакомых Кареевых после совместной прогулки с генералом. Вскоре после того, как Марина родила дочку Машу, Берию и Абакумова расстреляли, и если раньше она была пришиблена грубостью мужа, то теперь – его незавидной судьбою. Как-то она стушевалась, а после смерти родителей совсем исчезла из вида.
Кареевы же процветали, и оба их сына - Геннадий и Виктор - уверенно шли по жизни, пока судьба не подставила Виктору ножку – погибла горячо любимая жена – стюардесса Аэрофлота. От этой потери он так и не смог оправиться - его жизнь пошла по нисходящей, и ее след для Астахова потерялся.
Благодаря недюжинному уму и сильному характеру Геннадий развил успех своего деда и родителей, сделав блестящую карьеру в культуре. И его жизнь, в которой достигнута полнота совершенства – это  такое же эффектное зрелище, как построенный им по собственному проекту дом, и окружающий его сад, - настоящее произведение паркового искусства. Астахов иногда по-соседски общается с Кареевым, и они относятся с симпатией друг к другу, но после этого Астахову становится грустно от сознания, что он упустил свой шанс распорядиться своей жизнью так же мудро, как его сосед.
Обернувшись, Астахов теперь оказался перед участком своих соседей Туркиных. В детстве Астахов побаивался чопорного и строгого Бориса Владимировича Туркина, худощавого брюнета, носившего бородку клинышком, похожего на Черкасова в роли Ивана Грозного. Его жена, Галина Дмитриевна, напротив, была полновата, и производила впечатление доброй, даже ласковой женщины. Она поддерживала с матерью Астахова теплые приятельские отношения: они подходили друг к другу, - мать любила разговаривать громким голосом (в юности она подрабатывала экскурсоводом), а Галина Дмитриевна как раз была глуховата – ей приходилось пользоваться слуховым аппаратом. Это вынуждало всех ее домашних к громкому говорению, и делало соседей невольными свидетелями их домашней жизни. Поэтому, если за своими соседями с Севера – склонными к молчанию Барановыми – Астахов наблюдал визуально, то все, что происходило на даче обитавших к Югу Туркиных, отгороженных от посторонних взглядов яблоневым садом, было и так на слуху у каждого.
Сын Туркиных, Олег, жил бродячей офицерской жизнью. Лишь изредка появлялся он на даче, красивый стройный мужчина в ладно сидящем мундире, в скрипящих кожей портупеях и до блеска начищенных сапогах. На даче с родителями постоянно жила дочь Людмила, на два года моложе брата, которая была некрасива, и отличаясь замкнутым, интровертным характером, никак себя не проявляла. Дача Туркиных долго не порождала никаких новостей, пока Олег, приехавший в очередной отпуск, не встретился на волейбольной площадке с дочерью Зигеля и его домработницы - Аллой, превратившейся в необыкновенно эффектную, пикантную, весьма эмансипированную девушку, и в нее не влюбился. Так как Олег Туркин сам имел репутацию ловеласа, потерявшего счет победам над провинциальными дивами, он не счел зазорным связать свою жизнь  с «женщиной с историей», и на Алле Зигель женился. Перебесившись в молодости, они теперь стали образцовой супружеской парой, как Филемон и Бавкида, растя сына Михаила.
Борис Владимирович не рано и не поздно, а в свое время умер, и вскоре после этого Галина Дмитриевна стала первой из трех старушек, попавших под электричку на коварном мосту через речку. (Второй была престарелая мать Парфенова, «химика», а третьей, и последней – мать Астахова).
Людмила Туркина замуж не вышла, но родила дочь Оксану, превратившуюся в красивую женщину, у которой у самой теперь сын студент.
Олег Борисович Туркин стал столпом местного общества, в течение многих лет был председателем дачного кооператива «Строитель», проявив себя, как толковый администратор. Хотя по политическим вопросам позиции Олега Туркина и Астахова разошлись диаметрально – первый был ярым коммунистом – их личные отношения были всегда хорошими. Астахов благодарен Олегу Туркину за то, что когда он обнаружил, что отец Астахова, разбитый инсультом, беспомощно лежит на цветнике под открытым небом (после гибели жены он жил на один даче), то повел себя безупречно: дотащил его до дома, уложил в постель, и только после этого позвонил в Москву Астахову.
Вскоре после смерти жены, Аллы (ее увезли с дачи на «скорой», и она из больницы уже не вернулась), инсульт случился и с Олегом Туркиным. Больше он на дачу не приезжает; летом здесь живет его сын Михаил со своим семейством – в нем подрастает следующее поколение Туркиных - семейной традиции он не нарушает, став Астахову хорошим соседом.
Завернув за колодец, Астахов подошел к своей калитке: весь поселок обойден, - круг замкнулся. Миновав калитку, и пройдя по тропинке между стволов высоких елей, Астахов остановился перед собственной дачей, которая здесь стоит все время, что он себя помнит. Пробежав привычным взглядом по ее северной стене, которую почти всю занимает огромное окно, вот уж двадцать лет забитое ветхими деревянными щитами, Астахов остановил его на коньке двускатной кровли. И тогда дом неожиданно стронулся с места, и начал опускаться вниз вместе с землею и обступившими его елями. Вот уже крыша оказалась у Астахова под ногами, но все продолжает удаляться – Астахов теперь над нею парит на уровне верхушек елей. Так как ветви елей вид не загораживают, ему предстала улица с колодцем посередине, за ней видны сад и дом Кареева; рядом пустует участок Гурьева, дальше показались хоромы Дымова. Но Астахов продолжает подниматься все выше, и смотрит на поселок, уже как из Google`а – в поле зрения поместилась вся Кольцевая улица; теперь воочию видно, что это никакое не кольцо, а вытянутый прямоугольник, по углам которого стоят участки Парфеновых, Королева, Кулагиных, и Кареева. Повернув голову вправо, он видит широкую просеку высоковольтной линии, за которой  тонет в купах деревьев «Тот поселок»; своей черепичной крышей выделяется лишь шале Вильегорского, да едва заметен пунктирный след улицы, нанизывающий на себя просветы, где кроны обступивших ее с двух сторон деревьев полностью  не смыкаются. Взглянув влево, он видит край поселка, и поляну, где давным-давно была волейбольная площадка, а за ней – убегающее на Север полотно железной дороги. Посмотрев вниз, он видит свой участок, с которого в него нацелились пики верхушек многочисленных елей, своим темно-зеленым пологом перекрывших все пространство; участки Барановых, Туркиных, Рабиновичей, Гусевых, Красовского, Кареева затенены значительно меньше – там виднеются небольшие поляны, огороды, цветники, протоптанные в траве дорожки, но на всем обозримом пространстве поселка - ни души. Такая явная безжизненность пейзажа озадачила Астахова; он пристально всматривается в его детали – ему кажется, что где-то из тени дерева выступил край светлого женского платья, в другом месте резко качнулась ветка, только что задетая кем-то быстро промелькнувшим, вон там ему померещилось задранное кверху лицо соглядатая, тайно за ним следящего. Ему стало казаться, что в домах и в тени деревьев, под непрозрачной оболочкой спрятались, притаились не только нынешние обитатели поселка «Строитель», но и все, кто в нем когда-нибудь жил. Подспудное кишение их переплетающихся вне времени судеб  лишь иногда в случайный момент на короткое время прорывает повседневную оболочку, являя событие или память события. Нужно лишь не упустить этот редкий момент. Но чем напряженнее всматривался Астахов в распростершийся под ним ландшафт, тем труднее различались детали; теперь поселок предстал ему в виде карты, составленной из линий и разноцветных пятен, которые быстро выцветали в стремительно все заливающем белом свете, ставшем на миг ослепительным, а затем вдруг погасшем.

«Скончался» - сказал медсестре заведующий отделением московской больницы, отходя от постели пациента; – «занесите мне его историю болезни».

                Апрель 2015 г.