Прощай, Америка!

"Эмигранты похожи на цветы, лишённые корней,
и чтобы не завять - "опущенные в воду".
                Эгрант.

               

    Когда за окном иллюминатора Елена увидела океан и берег быстро удаляющегося континента,  хотелось помахать рукой и сказать: «Прощай, Нью-Йорк, прощай, Америка!» В комфортабельном лайнере  время летело быстро, несмотря на длительный десятичасовой перелёт. Стюардессы и стюарды работали в две смены. Без конца развлекали пассажиров, как публику в театре: демонстрировали  кислородные маски, надувные жилеты, разъясняли правила пользования ими  на случай аварии. На экранах маленьких мониторов, расположенных через каждые три ряда, показывали эвакуацию из самолёта по надувному трапу в океан, где, как по волшебству, все пострадавшие пересаживались в катера, а потом на корабль, чудом оказавшийся рядом.

    «Всё ложь и притворство, — думала Елена, — такое же, как  жизнь в Америке. Если уж случиться беде, – никакие спасательные жилеты не помогут. Сумел выкарабкаться в этой стране — твоё счастье, твоя личная заслуга. Оступился, потерял равновесие и бдительность — пошёл на дно, никто тебя не вытащит. В хвалёной, богатой и свободной Америке даже нет  надёжной социальной помощи, как в Западной Европе!»

    После завтрака в салоне авиалайнера воцарилась тишина. Отложив газеты и журналы, пассажиры  досыпали  в откидных сиденьях, подложив подушечки под головы, и укрывшись голубыми фирменными одеяльцами. Стюарды прекратили мельтешить перед глазами, только компьютерщиков не оторвать от Интернета. А Елене не спалось. Вспоминался тот первый вечерний рейс на Запад в чужую страну 28 лет назад, когда солнце так и не заходило за горизонт, огненной полосой лежало у крыла самолёта. А теперь вот отправилась утром в обратную сторону.Тогда летели втроём: с мужем Яшей и маленьким  Вадиком на руках. Теперь Яши нет,  учёный сын работает и живёт в Швейцарии, помешан на колайдере —  чёртовом колесе времени. Тогда были молодыми, бесстрашными, бежали, как многие, от советской несвободы. Возможно, не всем хотелось посмотреть мир, но обидно было, что «не пускали» его посмотреть. Как один день пролетели её денёчки в Нью-Йорке за работой. Яша получал неплохие деньги в медицинской лаборатории за свои опыты. Она, журналистка-газетчица, устроилась на радио. Помогли способности к языкам.

        Конечно, она скопила денег на «чёрный день», как и все работающие в Америке. Но что с ними делать, когда осталась одна? Не научена она наслаждаться жизнью в одиночестве, как американцы, хочется с кем-то делиться своими радостями и печалями. Есть здесь и украинцы, и русские, и евреи. Но, какие-то они не те: и от России оторвались, и американцами не стали. Нескем поговорить по душам, враждуют, только и спорят, кому должен принадлежать Крым и Севастополь. Видела  бандитский фильм, как здесь, в эмиграции, кацапы увечили хохлов в пьяной  драке со словами: «А это тебе – ещё! За Севастополь!» 

     В последнее время Елена всё чаще по утрам просыпалась с грустными мыслями: «Зачем я проснулась? Нескем словом перемолвиться. Кто меня увидит, услышит? Перед кем демонстрировать свои наряды, которым потеряла счёт. Гуляешь по Манхеттену и тебе совсем невесело. Хотя стоит отличная погода. Случись что  и поплакаться некому, кроме сына, но и он забудет тебя на следующей неделе. Когда ему помнить за такой важной работой?  Нет! Родина есть Родина! И это не громкие слова, а прочувствованное, пережитое с болью в сердце. Скорее бы в Харьков!» Елена открыла сборник стихов, присланный поэтессой-землячкой Валентиной Труфановой, посетившей Америку. Их  чувства — в унисон:

«Душа устала в загранице.
Душа тоскует, не поёт.
И, как родне, машу я птицам.
Им тоже долго не гостится,
У них намечен перелёт.

Страдаю молча и безвинно.
Зачем сюда я забралась…
Со среднерусскою равниной
Крепка языческая связь.

Зачем мне эта заграница,
Где гид по-русски матерится.
Пусть обойдутся без меня.
Я не останусь здесь и дня.
И дом всё грезится и снится…»

      В последние месяцы навела контакты с бывшими однокурсницами, одноклассниками, редактором-наставником, с которым познакомилась в юности в Народном украинском театре. Она играла бедную Настеньку, а он Тигрия Львовича Лютова в пьесе «Не было ни гроша, да вдруг — алтын!» Ей было 17, а ему аж 34! Он был талантливым, грамотным, много повидавшим и сменившим много географических мест и профессий,  а также очень музыкальным.  Вот уж будет с кем встретить предстоящий юбилей! — размечталась Елена. — Обязательно приглашу подруг по университету, а особенно хочется увидеть своих интернатских, самых близких, живших по законам всемирного братства.

    Они гордились тем, что у них не было ни одного ключа; честность, доверие, равноправие и взаимовыручка — вот что было превыше всего! Когда по вечерам хотелось есть, а столовая была уже заперта и куска хлеба не выпросить, скидывались по копеечкам на хамсу или конфеты «Подушечки» и отправляли посыльного в гастроном без «Отпускного билета»...
    Но больше всего Елена ждёт встречи с мамой и  другом семьи и давнишним квартирантом Максимом — умным, талантливым, творческим и, просто хорошим человеком! Как ей недостаёт его в Америке! Хорошо, что телефонная связь подешевела, и они разговаривают иногда целыми часами. О чём  его ни спроси, он даст компетентный ответ — не надо заглядывать в Интернет — хотя и не имеет законченного высшего образования! Старушка-мать тоже её ждёт-не дождётся. Мама смогла прожить вне Родины всего лишь два года. Как она бедная страдала!

    Елена проснулась, когда стюардессы раздавали мокрые горячие салфетки для умывания, можно даже почистить зубы, сменить носочки на новенькие, голубые. Затем покормили, предлагали любые напитки. Когда приземлились, Украина  встречала их рассветом. Елене от радости  даже хотелось запеть: «Просыпается с рассветом вся Советская страна».  Здесь наступило утро, но уже следующего дня.

    Давно она не была так счастлива! Нравилось всё на родной земле: и потрескавшийся асфальт, он напоминал ей детство, когда играли в начерченные на нём мелком классики, и песок, который забивался в туфли, и трава, вольно растущая сама по себе, а не подстриженная.  В общем, здесь всё своё — и хорошее, и плохое. А там  всё прекрасно, но всё чужое… Она шла и не могла надышаться Родиной!

    На её 50-летний юбилей собралось много народу. Обнимались,  целовались, радовались до слёз как малые дети! Она пригласила всех, кого любила всем сердцем: многочисленную родню, интернатских одноклассников,   сокурсниц, бывших коллег по работе. Жаль, что её дорогой редактор приболел. Впервые в жизни в один вечер Елена услышала столько много добрых и тёплых слов в свой адрес. Пели русские и украинские песни времён  молодости, танцевали, шутили. Не хотелось расходиться, юбилярша стояла у дверей кафе, в шутку загораживая уходящим гостям дорогу и пытаясь остановить прекрасные мгновенья, напевала: «Я так хочу, чтобы время не кончалось…»

   Потом пошли гулять по  площади им. Дзержинского, вспоминали празднование 30-летия Победы на ней:  праздничный фейерверк, танцы,  игры  в ручеёк с ветеранами войны. Прошлись по парку Шевченко, где ребята назначали девчонкам  свиданки и  дарили ворованные цветы с клумб, а ночью купались в фонтане. Вспомнили, как давились здесь в очереди за билетами на «Брак по-итальянски» с участием молодых Софи Лорен и Марчелло Мастрояни в  широкоформатный  киноконцертный зал «Украина». Как горланили, идя с танцев:

«Там, где Сумская, Театра-а-льная.
Там, где площадка танцева-а-льная,
Где милый Харьков, мой родно-о-й…»

   Потом — пешком спускаясь по Сумской,  добрались до бывшей площади Тевелева. Хохотали над объявлениями, развешенными на столбах: «Сниму финансовое проклятие. Налажу ваши отношения с богом»,  «Всегда трезвые грузчики предлагают услуги», «У вас геморрой, гонорея, СПИД, сифилис? Устраним!» Везде валялись пластиковые бутылки и полиэтиленовые пакеты — болезнь века. Правда, кое-где этот мусор стоял в огромных металлических сетках. Сказали: «Ющ передрал идею из Америки». Ничего подобного Елена там не видела. Свободно называли президента  прыщавым Ющом, а  Тимошенко Юлькой или «бледной с косой». Приметы демократии.

 На Украине уже в который раз намечались перевыборы, поэтому везде красовались  стенды с портретами этой «бледной» в элегантнейших костюмах от «Шанель», и подретушёванного Юща – без прыщей, при галстуке с фирмой. В кафе «Юность», где они раньше читали и декламировали наизусть поэтов века  Евтушенко, Рождественского и Вознесенского,  по телеку шла навязчивая реклама грузинских вин от Саакашвили.

     На следующий день пошла в гости к сокурснице симпатюлечке Инночке. Она, хотя и училась с «хвостами», писать не очень-то умела, добилась в жизни многого. Выпустила 40 книжек. Поговариают, что на неё работали две бригады литераторов. Богатый любовник спонсировал романы тысячными тиражами. Чтиво дорожное… Инночка водила по своей квартире, как по музею, а потом по такой же, только в зеркальном отображении,  своего сына. Рассказывала, «что почём» приобрела.

    Другой сокурсник Сергей, её бывшая симпатия, весьма бездарный, но энергичный проныра, стал патологически скупым, получив премию правительства Украины. За  глаза его называют   «Попу-лизатором». Он издаёт книжки без конца, поточным способом. Все с похвальбой успешных, богатых людей Харькова.  О его скупости ходят легенды среди журналистов и печатников. Говорят: «Попроси у него один гривен — станешь врагом на всю оставшуюся жизнь». Сергей повстречался ей внезапно на троллейбусной остановке «Павлово поле», тормознув, высунулся из  крутого джипа с тонированными стёклами:
–– Привет — Америке! Всё такая же, сражающая наповал! Тороплюсь, Ленок, вот моя визитка. Созвонимся…

  Третий, бывший журналист Жорик, занялся очень доходным делом — скупкой квартир у малоимущих по сходной цене. В основном, у  алкоголиков. Для отмазки открыл пустяковый бизнес. Цемент, стройматериалы, рабсилу достать в родном городе  по дешёвке ему тоже ничего не стоило. Перепродал 55 отремонтированных квартир, а пять  стоят пустыми из-за кризиса.
  Чем больше визитов делала Елена к своим друзьям и знакомым, тем больше огорчалась. Парадокс жизни: все бездарности стали популярными и богатыми. Повсюду директора предприятий сомнительной грамотности и культуры. Их детям: врачам, юристам, бизнесменам,   выучившимся за деньги, люди доверяют свои судьбы, здоровье, жизни?

    А, когда успешная Инночка снова собрала компашку, чтобы в очередной раз побахвалиться и унизить эмигрантку,   ни с того ни с сего предложила Елене:
 –– Приезжай, заработаешь здесь пенсию. Я цветочный ларёк открываю, будешь у меня цветами торговать. Родина — есть Родина!»  — всё решила за неё  бывшая «хвостистка».
–– Спасибо за беспокойство, к чему это всё? Сколько жить-то осталось…
Погрузневшая Инночка ела чёрную икру деревянной ложкой с Суздальским узором, лущёные грецкие орехи и гранатовые зёрна, подливая себе водочку из хрустального графина:
–– А я ещё поживу! Лет до ста!
–– До ста!До ста! Ты выглядишь прекрасно! Тебе ещё жить да жить!— лукавили её лучшие подруги.
Воодушевлённая Инночка продолжала:
–– Купила себе литературы на 300 долларов. Лечусь по ней народной медициной. Вот, смотрите, у меня примочечки на прополисе, на травах — напиточки. Конфет я не ем, только мёд,  скоро у меня живота не будет. Пойдёмте в мою спортивную комнату, я покажу вам инвентарь…
–– Ты его уже в прошлый раз показывала, — напомнила ей Елена.

Но подружки в возрасте уже семенили за ней вслед. Инночка улеглась на тренинг, стала сгибаться, разгибаться, выставляя голый живот, как у поросёночка. Подруги опять восторгались:
––Умница, красавица, ты и в школе была спортсменкой!
–– Попробуйте, девчонки, попробуйте, сколько раз у вас получится?
«Девчонки», как по команде рухнули на коленки, хватаясь за больные спины, пытались повторить упражнение. Но это удалось лишь Елене. Комплимента она, не ждала: давно заметила,  что они боятся расстроить  свою богатую подругу. А одна сказала:
–– Приехала ты, Елена Прекрасная, в тряпках! Ничего путного на тебе нет!
Она не обиделась,  даже стало их жаль, одетых по местному китайско-турецкому шику и  не разбирающихся в элегантных вещах…

       Елене страшновато от мысли остаться здесь навсегда, она уже совсем другая, чем они и сильно раздражает бывших подруг своим присутствием.  Они о любви давно забыли. Постыдная, запрещённая тема. На рассказ о трудной, но непроходящей любви из её новой книжки не отреагировали никак. Лишь одна дала оценку: «Ничего особенного. Типичная судьба эмигрантки».
    Отошла Елена от этих посиделок лишь дома, на окраине города, когда зашёл их квартирант Максим, живущий во времянке. Вот это собеседник! Ума — палата! Их разговоры продолжались далеко за полночь. «Вот кто по настоящему любит свой город и своих земляков!» — думала Елена. Максима волнует и его прошлое и будущее: снесённые исторические памятники, судьба загубленной реки… Предлагает властям восстановить хотя бы часть центра старого города, призывает не забывать видных  деятелей прошлого и  современников-земляков. К нему тянутся таланты, как к чистому роднику утолить жажду. Он и живописец, и писатель, и фотограф. К чему не прикоснётся — всё делает талантливо! У него бывает и священник в рясе,  и корреспондент телевидения, и местные «стихоплёты», и художники с палитрами, и фотографы.

   Наутро в дверь позвонили.
–– Кто это? — спросила Елена.
–– Виталий. Впустите. Я — поэт. Мария Ивановна меня уважает, называет сыном.
Вошёл симпатяга. Просит 20 гривен. Наверняка, опохмелиться. Мама, всё равно рада, хоть и ругает «сына». Гостья из Америки просит поэта рассказать на память стихотворение. Он читает:
 «У матери моей и травы выше,
 И небушко светлее и родней,
 И липа золотистее над крышей
У матери, у матери моей…»   
— Пожалуйста, ещё, ещё, —  она в восторге от его стихов, идущих из глубины души, выстраданных, прочувствованных.
-- Теперь о первой любви:

«Невесомо падают, как тени,
На лицо мне волосы твои,
Наши души в облако сирени
Заманили снова соловьи.

                Чистым переливчатым раскатом
                Полнится чарующая звень,
                Ах, каким волшебным ароматом
                Пахнет соловьиная сирень!

После многолетнего ненастья
Я с тобой до полночи готов
Вновь искать сиреневое счастье
В крестиках и звёздочках цветов.

                Я целую трепетные руки
                И волос душистую метель,
                И молчат осенние разлуки,
                Слушая сиреневую трель.

  Он уходит, а мама рассказывает, что местные литераторы считают его вторым Есениным, у него много заслуг перед народным образованием, сочинил музыку и стихи к «Гимну города», но не имеет даже прописки в Харькове.

   А поздно вечером зашёл ещё один бездомный талант с просьбой передать квартиранту старинный ржавый колокольчик. Елена прислушалась к его словам, какая правильная, грамотная русская речь с хорошо поставленным голосом! Бородатый, но ещё не старый и очень привлекательный мужчина… Из разговора поняла, что он участвовал в крестном ходе в это лето, прошёл 8 тысяч километров по Украине, Белоруссии, России.
–– Так это ваши, такие замечательные фотографии в краеведческом музее? — спросила его Елена.
–– Наверное, мои, — скромно ответил он.
 На вопрос о том, как запечатлеть уличные сценки и портреты, отвечает:
–– Допустим, сидят девчонки  на набережной, ногами болтают. Я ставлю фотоаппарат на носок ботинка, смотрю в другую сторону, чтобы не спугнуть, и поворачиваюсь, поворачиваюсь…
Ему звонят по мобильнику,  он отвечает:
–– Скоро приду, протопите хоть немного свою дачу. Потом Елене:
—Дал объявление в газету: «Посторожу зимой вашу дачу».
Бородач уже собрался уходить, а она умоляет:
–– Посидите ещё немножечко, чайку попьём. Мам, какое счастье! Вот бы в Нью-Йорке кто ко мне вот так зашёл на огонёк…

Елена расставляет чашки,  на столе — сухари и домашнее абрикосовое варенье. Пьют обжигаясь чай. Хрустят сухариками. Поздний гость пытается шутить:
–– Когда я ушёл из большого секса, ой, простите, —   из большого спорта, я профессионально занимался дзюдо, — увлёкся живописью.
Он рассказывал и рассказывал о своих увлечениях, манере живописи,  о фотографии. Съел банку варенья. Уходя, спросил:
–– Можно  с собой  один сухарик?

   Наступила ночь. За тёмными окнами взошла  луна, но не может заснуть Елена, в ещё больших раздумьях, чем у себя дома: «Проклятый, зубастый капитализм, сделал нищими умных, талантливых,  покалечил души тем, кто стал богат".

 И всё же Елене совсем не хочется улетать, несмотря на дискомфорт по сравнению с её собственной большой квартирой там, за океаном. Но страх перед этой жизнью ещё больший, чем тогда, перед отъездом в Америку 28 лет назад. Нет сил оставить старенькую,  почти беспомощную мать, общество интересного, талантливого человека  Максима,  по рассказам его уже в детстве дразнили «Левитаном». Но он, наверное,  не смог бы стать Айвазовским, не было времени вырваться в отпуск на море…
 Во сне она опять летит лайнером в Америку, не понимая зачем, вскрикивает:
–– Мой дом здесь! Не хочу там умирать!
–– Проснись, доча! Перевернись на другой бок, — ласково теребит её за плечо мать.