Цветы и песни Глава 4

На следующее утро, когда я проснулась, на мне все еще было вчерашнее нежно-розовое платье, а за окном сияло по-летнему яркое солнце, – я спала так долго, что пропустила утро и встретила очередной жаркий день. Переодевшись в обычную футболку и шорты, я спустилась в гостиную, где мисс Дэйзвелл восседала в кресле с сигаретой в одной руке и чашкой кофе в другой.
– Доброе утро, – сказала я и остановилась у лестницы, оперевшись рукой на перила.
– О! – Воскликнула она, подняв на меня взгляд. – Доброе утро. Что-то ты поздно сегодня. Вчерашний праздник удался, не так ли?
– Точно, – согласилась я, несмотря на то, что мне не понравилась та нотка, с которой она произнесла эту фразу, словно намекая на что-то.
– Кажется, некоторые гости до сих пор не могут забыть тебя.
– Правда? – мой голос звучал как-то даже безэмоционально, ведь в голове начинали проявляться признаки похмелья, пускай и не сильного, но все же неприятного.
– О да. Ты, кстати, пропустила звонок от одного из них. Думаю, ты догадываешься, о ком я говорю? – Дэйзвелл даже не дала мне возможности ответить, тут же воскликнув: – мистер Брайер!
– Кто? – тупо спросила я.
Дэйзвелл едва не проглотила сигарету прямо на моих глазах, после чего посмотрела на меня как-то даже удивленно:
– Вас весь вечер было не оторвать друг от друга, а ты спрашиваешь меня – кто?
Тут я поняла, о ком она говорит.
– Джон звонил? – спросила я, куда с большим интересом.
– Среди моих знакомых мало кто позволяет себе называть его Джоном, даже я.
Это поставило меня в тупик.
– Выглядит так, будто он английский принц, – заметила я.
– Конечно, нет, – отмахнулась Дэйзвелл. – Он юрист, причем, довольно-таки успешный и известный в наших кругах.
То, как она сказала «наших», на секунду вызвало у меня отвращение, пока я не вспомнила о том, что мое лицо обладало не очень удачной особенностью как никогда четко выражать эмоции, которые я испытывала, даже при сильном желании скрыть их. Дэйзвелл, в свою очередь, продолжала:
– Мне не приходилось общаться с мистером Брайером лично, но, судя по всему, он – довольно-таки серьезная личность.
Сразу же после ее слов ко мне в голову стали приходить различные эпизоды вчерашнего вечера, когда Джон то и дело отпускал шуточные замечания по поводу других гостей, смеясь при этом, точно подросток. Его смех был страшно обаятельным, как, впрочем, и он сам. Казалось, что Джон – полная противоположность тому серьезному человеку, которого имела в виду Дэйзвелл, но я не стала говорить ей об этом, боясь расстроить.
– И что же мистеру Брайеру было от меня нужно? – насмешливо поинтересовалась я, хотя Дэйзвелл этого и не заметила.
– Он приглашает нас к себе в гости сегодня вечером.
– Нас? – переспросила я, однако тут же поспешно добавила: – что ж, прекрасно.
– Действительно прекрасно, – согласилась Дэйзвелл. – Вот только боюсь, что тебе придется идти туда без меня.
Я спросила ее, почему.
– Куча дел! – Она фальшиво изобразила усталость, выпустив изо рта облако табачного дыма. – У меня уже назначена другая встреча на это время, с подругой. Вот если бы мистер Брайер позвонил чуть раньше…
Я мысленно поблагодарила бога за то, что Джон все-таки не сделал этого, но в ответ лишь мило улыбнулась.
В четыре часа я увидела в окно Фольксваген без крыши нежно-кремового цвета, принадлежавший, конечно же, никому иному, как Джону. Надев свой тканевый комбинезон персикового цвета с расклешенными брюками и белую футболку-поло, я вышла из дома, придерживая рукой шляпу, которую мне когда-то подарила сестра.
Джон сидел в автомобиле, одетый в черную водолазку и светлый костюм.
– А где Дэйзвелл? – спросил он, выбрасывая сигарету, стоило мне подойти.
– Она не поедет с нами, – ответила я, слегка озадаченная его переживаниями по поводу отсутствия Дэйзвелл. – У нее дела.
– Слава богу. Если честно, я не собирался приглашать и ее тоже, но, знаешь, это было бы невежливо – все-таки она взяла трубку.
Джон открыл мне дверь пассажирского сиденья, и я села рядом с ним.
– Дэйзвелл оказалась еще более скучной, чем я себе представляла, – сказала я, в то время как автомобиль начал движение. – Все утро твердила мне о том, какой вы важный и уважаемый.
Джон на секунду отвлекся от дороги, взглянув на меня.
– Не верь этому, – сказал он, непринужденно улыбаясь. – Это неправда.
– Я знаю. Конечно, мы недостаточно хорошо знакомы, – я имею в виду, я совершенно не знаю вас, – но слова Дэйзвелл звучали слишком неправдоподобно.
– Я тоже тебя совершенно не знаю, Лиза, поэтому и решил встретиться снова – на этот раз в более непринужденной обстановке.
– Надеюсь, там не будет классической музыки? – спросила я с улыбкой.
– Нет, там будет только то, что ты пожелаешь.
Я вдруг ощутила чувство, которое никогда не встречала раньше, – а если и встречала, то только, разве что, в книгах, – как будто впервые в жизни ко мне отнеслись как к женщине, а не девочке – даже не к девушке. Я никогда не чувствовала себя как женщина, по той простой причине, что мне было всего лишь семнадцать лет. Порой, однако, еще когда я стояла вечерами на нашем балконе в Москве, мне хотелось почувствовать себя старше, стать старше, стать лучше, стать свободнее. Быть подростком было далеко не так интересно, как об этом говорили взрослые люди, либо же это со мной было что-то не так. Мое меланхоличное состояние давно превратилось в привычный образ жизни, несмотря на столь юный возраст, и это нередко добавляло мне несколько лишних лет, только не физических, а скорее психологических.
Мне нравилось то, как мужчины, – именно мужчины, а не парни, – ухаживали за женщинами, и то, как элегантно и совершенно не пошло это выглядело, словно они жили в другом мире, где никого, кроме них самих, не существовало. Те парни, которых я встречала в жизни, и те, которым я нравилась, были либо невероятно скучными, либо же заурядными, а в противных случаях даже глупыми и противными. На следующее утро после моего семнадцатилетия я вдруг проснулась с мыслью о том, что, помимо отсутствия друзей, меня преследовало еще и отсутствие каких-либо любовных отношений с противоположным полом.
По какой-то причине я нравилась некоторым парням, многие из которых сообщали мне об этом, из чего можно сделать вывод, что на отсутствие внимания жаловаться мне не было смысла. Когда-то они даже предлагали мне встречаться, а один из них однажды даже поцеловал меня, и это событие стало одним из самых ярких в моей жизни, но отнюдь не потому, что мне это было приятно или что-то в этом роде, – к сожалению, судьба предоставила мне для первого поцелуя человека, который совершенно не умел этого делать, обслюнявив мне весь рот. Ни с кем не планете мне не хотелось обсуждать это, ведь, казалось, все вокруг уже давно состояли в отношениях или, по крайней мере, имели представление, каково это – когда ты влюблен, и когда влюблены в тебя, и когда вы разделяете эту любовь всевозможными способами, пускай иногда и противоречащими морали, которая все равно мало кого интересовала в наше время.
Спрашивала ли я себя, почему за семнадцать лет ни один парень не привлек меня настолько, чтобы мне захотелось, скажем, взять его за руку (и я даже не говорю о поцелуе!)? Конечно, спрашивала, и не раз. Я не говорю, что вокруг меня никогда не было симпатичных или же приятных парней, но, как оказалось, порой этого было просто недостаточно, чтобы начать чувствовать что-то другое, совершенно ни на что не похожее.
Как-то я даже спросила себя о том, нравились ли мне когда-либо девушки, ведь сомнения в собственной сексуальной ориентации не кажутся чем-то противоестественным, особенно если тебе семнадцать и ты понимаешь, что никогда не испытывал симпатии к противоположному полу.
В тот день я вышла на улицу, одиноко прогуливаясь вдоль домов и ища взглядом девушек в сомнительной попытке отыскать ту, которая могла бы мне понравиться; однако мой план с треском провалился после полудневной бесцельной прогулки, за которую меня не привлекло ни единое живое существо, и я даже не говорю про пол.
В такие моменты, когда я чувствовала себя как никогда странно, пытаясь отыскать, прежде всего, ключ к самой себе, что всегда мучительно, мне снова страшно хотелось почувствовать себя женщиной, – более того, женщиной не одинокой, а с таким вот мужчиной, который будет любить ее и уважать, который будет с ней. В конечном итоге, я всегда оставалась сама собой, не чувствуя ни любви, ни симпатии, ни страсти, ни чего-либо еще из того, что было присуще всем подросткам.
И вот тогда, когда Джон вел автомобиль, а я смотрела по сторонам, сняв наконец эту чертову шляпу, которая была готова сорваться с меня с каждым новым порывом ветра, я ощутила это чувство, о котором так давно мечтала, и которое оказалось совсем не таким, каким я рисовала его в голове все эти годы. В реальности, в этой странной реальности, оно оказалось куда прекраснее, куда сказочнее.
В моих глазах Джон был именно тем мужчиной, которого я представляла каждый раз вместе с той самой женщиной, которой мне так хотелось быть. С этой секунды, когда он сказал мне «там будет только то, что ты пожелаешь», я действительно почувствовала себя старше, и это чертовски нравилось мне.
Когда Джон остановил автомобиль, я впервые отвлеклась от собственных мыслей, осознав, что мы уже были у его дома. Открыв дверцу, я вышла, держа в руке шляпу и глядя по сторонам. Его дом был довольно-таки велик, но не походил на дворец или что-то еще вроде скопления показного богатства или той безвкусной пышности, которой страдали многие состоятельные люди как в России, так и здесь, в Англии. Дом Джона выглядел ухоженным и, скажем так, небедным, но все выглядело так удивительно стильно и в меру, что я даже задумалась о том, одинок ли был Джон, либо все же существовала та женщина или девушка, которая занималась всем этим.
Сад также был ухожен и по-своему нежен, благодаря ароматным цветам, таким как астры, камелии, георгины, маргаритки, фрезии и, конечно же, розы – белые и розовые. На территории его дома не было бассейнов или каких-либо дополнительных пристроек, которыми любили себя баловать состоятельные люди с отсутствием вкуса и слишком большим количеством денег. Все выглядело так минимально, но в то же время так привлекательно и даже изысканно, что я сразу полюбила это место.
– У тебя прекрасный сад, – восхищенно сказала я, опустившись на корточки перед особенно крупной и ароматной розой.
– Правда? Тебе нравится?
– Очень. – Вокруг витал такой сладкий аромат, что хотелось лечь прямо среди этих прекрасных цветов, стать частью этого сада.
– Я не занимаюсь этим садом самостоятельно, – сказал Джон, стоя позади и засунув руки в карманы брюк. – Это делает Джим, садовник. И знаешь, порой я действительно завидую его работе. Грустно быть юристом, которого тошнит от бумаг, с которыми ему ежедневно приходится возиться, но еще грустнее быть юристом, который постоянно смотрит в окно своего кабинета на этот сад, мечтая спуститься и посадить несколько новых цветов.
– Так почему бы тебе не сделать это? – спросила я, повернув к нему в голову.
– Джим разбирается в этом куда лучше, чем я, – пожал плечами Джон. – А моя миссия заключается в том, чтобы прогуливаться здесь по утрам с чашкой кофе и какой-нибудь книгой.
– Мое утро проходит практически так же, – я встала с корточек, выпрямившись. – Только кофе не люблю.
Джон улыбнулся, глядя на меня.
– Здесь, среди аристократов, у всех утро проходит одинаково.
– Я не отношу себя к аристократам, – заметила я.
– Не поверишь, но я тоже. – Ответил Джон.
– Да?
– Я же сказал, что не поверишь.
Я помолчала, продолжая рассматривать цветы.
– Не подумай, что я с предрассудками или типа того, – начала я, но Джон перебил меня:
– Это нормально. Не в том смысле, – я верю, что ты без предрассудков, – просто в тебе присутствует это – некий бунтарский дух, дух протеста. Исправь меня, если я неправ.
– Я вовсе не протестую, – сказала я растерянно. – Да, порой аристократы ведут себя слишком странно – в такие моменты я еще сильнее ощущаю эту пропасть между высшим классом и средним, но…
Обычно разговоры о различных слоях общества и классах увлекали меня, но тогда, стоя посреди ароматного сада, у меня почему-то совершенно не было желания говорить об этом.
– Поверь, я как никто другой знаю это чувство, – сказал Джон негромко. – Мои родители – самые обычные люди из рабочего класса, всю свою жизнь гнувшие спину за копейки, в то время как другие с рождения купались в роскоши. То, что у меня есть сейчас, – он осмотрелся, все еще стоя, засунув руки в карманы. – Результат учебы и удачного стечения обстоятельств.
– Этим вполне можно гордиться, – заметила я, но Джон только пожал плечами, глядя куда-то в сторону, явно погруженный в собственные мысли. Я заметила, что он был скромен.
Несколько секунд я, не отрываясь, наблюдала за ним, а именно – за этим взглядом его голубых глаз, которые теперь выглядели даже слегка безумными. Может, так прошла не одна минута, – я не знаю, – но вскоре Джон моргнул, после чего рассеянно оглядел сад.
– Какие из них тебе нравятся больше всего? – спросил он, все еще блуждая взглядом от одного цветка к другому.
– Они все по-своему прекрасны, – призналась я, все еще глядя на него. – Но знаешь, больше всего я люблю полевые цветы, не такие. Не знаю, почему.
– Полевые цветы, – повторил Джон, после чего нежно посмотрел на меня, снова улыбнувшись той скромной улыбкой, которая заставляла меня страшно смущаться и даже, я догадываюсь, краснеть. Не выдержав, я опустила глаза, тоже улыбнувшись, и снова против собственной воли. Наверное, Джон заметил мое смущение, поэтому отвернулся к цветам – на его лице все еще была та улыбка, почти такая же прекрасная, как все эти цветы. Я чувствовала, что мои щеки были почти такими же розовыми, как астры под нашими ногами. – Не хочешь зайти в дом?
Я ответила утвердительно, поэтому мы тут же двинулись к дому, – на какую-то минуту мне даже показалось, что Джон собирался протянуть мне руку, но по какой-то причине не сделал этого, неловко скрепив руки за спиной в замок. В такие моменты я даже переставала чувствовать себя женщиной, но не потому, что мне было всего семнадцать, а потому, что Джон, идущий рядом, казался вовсе не мужчиной, а скорее мальчиком, мальчиком-подростком. Эта мысль умиляла меня, поэтому всю недолгую дорогу к дому я улыбалась, иногда даже чувствуя странное желание рассмеяться – так хорошо я себя чувствовала рядом с ним.