Теперь, когда вечность уже на пороге Часть III

               
               
               

               
                Прощание.

 Жизнь моя, которая, казалось, стала налаживаться, получила очередную невероятную встряску. Как только мы вернулись домой, я тут же поставила Машеньку на учёт в «Типат халав» («Капля молока» на иврите – детскую консультацию). Машка получила необходимые прививки, и я облегчённо вздохнула. Но мне не давало покоя её спокойствие, и всё-таки я решила показать её врачу. Я рассказала д-ру Шпаку, как она у нас оказалась, и он, войдя в положение, дал нам все необходимые и дорогостоящие проверки. Прежде всего, нужно было сделать анализ крови, и я мужественно решила - «с понедельника возьмусь!» и уже во вторник оказалась в аду. Компьютерная томография мозга выявила прогрессирующую опухоль. Де-жа-вю… Я снова оказалась в детском отделении больных раком. 8 месяцев мы боролись за Машкину жизнь. 24 августа она тихо умерла у меня на руках. И в очередной раз мой мир рухнул. Борис мужественно держался все эти месяцы, помогал, как мог. Мужественно отсидел 7 дней траура в разорванной рубашке, мужественно проходил 30 дней не бритый. Мужественно пережил месячную «аскару». Когда через месяц памятник, наконец, был установлен, и мы, уставшие и опустошённые, вернулись домой, Борис сказал:
 - Ентулечка… - и потерял сознание. Мири вызвала «скорую», а я стала делать ему искусственное дыхание. Когда приехали врачи, он уже открыл глаза. У него случился инфаркт. И снова – больница. Я не отходила от него. Сама делала ему уколы, потому что он категорически отказывался от лечения. На пятый день нервы мои не выдержали.
 - Как ты смеешь?!! Как ты смеешь так поступать со мной?!!! Ты клянёшься мне в вечной любви, а теперь хочешь сделать меня несчастной?!! Ты считаешь, мне мало потерь?!!! Я не семижильная!!! Имей элементарную совесть!!! - я сорвалась на крик. - Сколько я ещё выдержу испытаний и горя?!!! Ты решил меня сломать?!!! Не выйдет!!! Ты любишь меня?!!!
 - Да…
 - Тогда борись!!! Тоже мне – майор хренов!!
 - Я полковник…
 - Разжалую на фиг в рядовые!!! Я устала. Я хочу быть дома, а не мотаться по больницам!!!
 - Прости…
 - Ладно.
 - Прости меня.
 - Ладно.
 - Я полюбил Манечку… Она была моей…
 - Ладно.
 - Я не позволю, чтобы ты так страдала…
 - Ладно. - я опустилась на стул. Борис взял мою ослабевшую руку.
 - Ты потеряла двоих детей, а скис – я… Не по-мужски…
 - Ладно.
 - «Ладно» знаешь, где? - Борис разозлился.
 - Нет.
 - У собаки под хвостом!!
 - Ладно…
 - Когда ты в последний раз спала?
 - Давно…
 - Я подвинусь, давай, ложись ко мне. Поспи.
 - Нельзя спать с больными. Врачи меня уроют.
 - Ложись. - я послушно легла рядом на узкую больничную койку и тут же заснула. Крепко и без снов.
 Борис стал приходить в себя. Он был сломлен морально и физически. Его выписали домой, и он теперь подолгу просто сидел в кресле и молчал. Он общался с детьми, баловал их, но как только все расходились, садился в кресло и уходил в себя. Я понимала, что у него начинается тяжёлая депрессия. Сама я была просто убита, и дети измучены. Мири не выдержала.
 - Мама. Эйлат. Срочно.
 - Пожалуй, ты права…
 Ночью, лёжа в объятиях Бориса, я прошептала ему:
 - Борька, мне нужен Эйлат.
 - Спасаться?
 - Да.
 - А поможет?
 - Не знаю. Но стоит попробовать…
 - А мне нужна ты. Думаю, я больше не мужчина.
 - А я думаю, что это стоит проверить. Если женщина захочет…
 - …То у мёртвого вскочит!
 - Хам! Ладно… Ты не делай резких движений… Просто лежи и расслабься. - я начала ласкать его, и его плоть начала просыпаться… Борис попытался двинуться. Но я его остановила. - Молчи и не двигайся… Сегодня я сама… Тс-с-с… - я ещё немного помучила его, пока он не стал умолять меня освободиться…
 - Ентулька…
 - Тс-с-с-с-с…
 - Но тебе ведь было плохо.
 - Мне было хорошо от того, что тебе хорошо… Завтра эгоисткой буду я. А ты поработаешь. Для первого раза достаточно…
 - Ты удивительная…
 - Знаю.
 - Умная.
 - Знаю.
 - Красивая.
 - Знаю.
 - Скромная…
 - Гад!
 - Знаю. Спасибо тебе, девочка, что ты есть…
 - Пожалуйста.
 - Когда мы едем лечиться?
 - Чего?
 - Эйлат.
 - Ах… прости, не поняла. Утром закажу. Чем быстрее - тем лучше.

Эйлат.

 Море… Море. Господи, я не была здесь целую вечность. Эйлат – город моря, солнца и веселых, загорелых людей, часть из которых совсем неплохо говорит на языке Пушкина. Море там не Черное, не Белое, не Желтое, уж точно не Мертвое, а Красное, при этом температура воды не опускается ниже 20 градусов – приезжайте и убедитесь в этом сами! Рестораны и бары хорошо восстанавливают силы после активного отдыха, а тряхнуть стариной всегда можно в дискотеке или ночном клубе. Достопримечательности Эйлата пока еще не могут конкурировать с Парижем, но и там есть, на что посмотреть. Это Подводная обсерватория, Город Царей, кинотеатр современной технологии АЙМАКС, Дельфинарий, Хай Бар, Тимна Парк. И стоит помнить 10 Эйлатских заповедей.
 1. В Эйлате не бывает дождей. Если в Эйлате пошел дождь - значит, или вы не в Эйлате, или уж такое ваше еврейское счастье.
 2. Море в Эйлате всегда теплое, спокойное, чистое и Красное. Если оно холодное, бурное, грязное и Белое, значит, вы оказались в районе Архангельска.
 3. С маской и трубкой вы легко познакомитесь с подводным миром Красного моря. Не пытайтесь взять на память коралл, отбив его умелыми ударами. Воспоминание о штрафе будет преследовать вас всю жизнь.
 4. В Эйлате легко загореть, но еще легче обгореть. Чтобы не испортить себе отдых, пользуйтесь специальными защитными косметическими средствами. Их широкий спектр позволит вам остаться девственно белым под палящими лучами солнца, или приобрести бронзовый загар, даже не выходя из гостиницы.
 5. В Эйлате надо пить много жидкости. Выбор жидкости, которую вам предложат, разнообразен: от соков, колы, минеральной воды и пива до... сами знаете, чего. И знаете, что после этого наутро бывает. Все, молчу!
 6. В Эйлате говорят практически на всех языках народов мира. Не стесняйтесь своего ломаного английского, скорее всего, вам на таком же английском ответит бывший соотечественник. Потом перейдете на русский.
 7. В Эйлате нет проблем с такси, но некоторые любят ездить с выключенным счетчиком. Строго посмотрите на такого и спросите: «Из какого таксопарка, приятель?» Он слегка обалдеет, счетчик все равно не включит, но возьмет с вас, сколько положено.
 8. С одеждой в Эйлате полная демократия. Если увидите в городе человека в плавках или в купальнике, не считайте, что у него украли вещи. Возможно, что он только что купил все это в магазине и идет на пляж.
 9. Народ в Эйлате тихий, радостный и практически не пьющий. Если увидите все-таки шумного, радостного и выпившего, значит или он вчера женился, или завтра разводится…
 10. И последнее. Если погода за окном мерзкая, наехали на очередного олигарха, теща пилит не хуже бензопилы «Дружба», а дети не хотят учиться в Оксфорде, прилетайте к нам в Эйлат и убедитесь, что на самом деле все не так плохо. Или даже хорошо.
 Для начала сделаем признание, что Эйлат, как и весь Израиль, находится в Азии (участие израильских спортсменов в европейских соревнованиях объясняется вовсе не незнанием географии функционерами европейских федераций, а нашими сложными отношениями с соседями).
 Эйлат, если посмотреть на карту Израиля, находится на самом его юге, на берегу Красного моря Индийского океана. История Эйлата насчитывает много веков, о чем говорят археологические раскопки. Именно в этом районе остановился Моисей со своим непоседливым народом после блужданий по Синаю. Впоследствии Эйлат, точнее - то место, где он сейчас находится, последовательно управлялся (заметим, что демократических выборов тогда еще не было, существовали какие-то другие, менее жестокие способы прихода к власти) египтянами, эдомитами, набатеями, римлянами, византийцами, крестоносцами, мамелюками, турками, англичанами и, наконец, с переменным успехом, нашим городским советом.
 Место, кстати, стратегически было очень важное. Суэцкий канал, соединивший Средиземное море с Красным (см. карту), тогда еще не существовал (он был построен только в 1869 году), и именно через Эйлат (когда-то Эцион-Гевер) можно было попасть в Африку по Индийскому океану и далее в Юго-Восточную Азию и Японию.
 Израильская история Эйлата начинается, собственно говоря, с 10 марта 1949 года, когда этот, тогда еще пограничный иорданский пост (называвшийся Ум-Рашраш), был занят без единого выстрела бойцами бригады Голани, которые первыми вышли сюда по бездорожью, через пустыню, и подняли здесь знаменитый бело-голубой «чернильный » флаг (сделанный из белой простыни с использованием банки чернил). Сейчас около крупнейшего в Эйлате торгового центра «Муль а-Ям» стоит памятник, посвященный этому знаменательному событию в истории города.
 Небольшое отступление. Выход Израиля на Красное море и присоединение этой территории явился закономерным результатом его победы в первой войне только что образованного израильского государства с арабскими странами - Сирией, Ираком, Ливией, Саудовской Аравией (1948 г.).
 Эйлат славится солнечными днями - дождь здесь воспринимается, как чудо. Именно поэтому, если в кои-то веки и случается ливень, то городские власти долго не могут после этого прийти в себя. После него все, что может в городе протечь - протекает, упасть - падает, сломаться - ломается. Ну, а снег для местной детворы такое же абстрактное понятие, как «лунные кратеры» или «мирный процесс на Ближнем Востоке».
 Поэтому, когда мы приехали в начале ноября – плащ–палатка нам точно не требовались, хотя на севере уже было довольно сносно, и дети даже одевали тонкие кофточки. Я ещё не получила ключи от номера, как моё семейство, скинув в туалете добрую часть одежды, плюхнулось в бассейн. Так что, когда я получила ключи, они выползли оттуда довольные, как слоны после купания и дико голодные. Я заказала пиццу, а сама отправилась в номер отмывать детей после бассейна и переодевать их. Пиццу я заказала самую большую, к ней чесночные хлебцы и салаты. Мы накинулись на еду, словно вырвались из голодного Камбоджи. Все улыбались и даже мой муж. Исцеление, видимо, пришло, как только приземлился самолёт…

***

 - Ентулечка. Этот город так чудотворно на всех действует… Сколько мы тут можем пробыть?
 - Максимум – неделю: школа, садик, быт…
 - Жаль…
 - Да. Борька, я, наверное, старею…
 - Почему, миленькая?
 - Во мне угасла страсть… Вот я лежу рядом с тобой. С тем, кем грезила столько лет… А мне хочется просто лежать. Тихо-тихо. Только лишь бы ты рядом был…
 - Солнышко. Это нормальное состояние матери, потерявшей ребёнка. Это называется – усталость.
 - Ты понимаешь меня?
 - А кто же тебя ещё поймёт, глупышка… Ты ведь не уронила ни одной слезы. И я понимаю, что не потому, что ты – чёрствая. Потому что в тебе иссяк источник. Осталась одна боль… Тебе нужно разрядиться.
 - Как?
 - Одень на себя что-нибудь. Пойдём.
 - Куда?
 - Ночью в Эйлате ходят такси?
 - Конечно.
 - Тогда поехали.
 Борис остановил такси. Водитель оказался русским.
 - Отвези нас, пожалуйста, на пустынный пляж.
 - Самый-самый? А как вы оттуда доберётесь обратно?
 - Либо ты нас подождёшь, разумеется, за оплату, либо заберёшь нас через два часа.
 - Я лучше за оплату подожду и посплю.
 - Предупреждаю, будет шумно.
 - Ничего. - он отвёз нас на один из пустынных тёмных пляжей между Рифом дельфинов и Подводной обсерваторией. Мы побрели к берегу. Борис предусмотрительно взял с собой два полотенца.
 - Раздевайся.
 - Боря…
 - Совсем. Я тоже. Не бойся. Пошли. - Борис разделся и помог скинуть одежду мне. Я осталась лишь в нижнем белье. - Всё.
 - Не надо.
 - Доверься мне. Тут нет никого… - я подчинилась. Борис повёл меня в воду. Мы зашли по пояс.
 - Кричи!
 - Что? Я не поняла…
 - Кричи! Видишь звёзды?
 - Да…
 - Самые яркие. Видишь?
 - Да.
 - Это Бабушка, Борька, Машка… Кричи… Я буду держать тебя. Кричи!!! Ну, же!!!
 Я закрыла глаза. Увидела маленькую девочку, которой Бабушка моет клубнику. Девочку, которой дедушка покупает жёлтый шарик с белым воробьём. Дедушка усадил её на колени, достал из кармана грушу и складной ножик и стал кормить её… «Ешь, Енталэ, расти»… Увидела девушку, которая держит на руках детей… И я закричала. Я не знаю, как долго моя душа рвалась наружу. Когда я, наконец, потеряла голос, я без сил упала на руки Бориса. И он поплыл, бережно поддерживая меня… Мне стало не по себе, когда я поняла, что кто-то плывёт рядом с нами.
 - Боря…
 - Дельфин! Девочка, смотри… Не бойся…
 - Я не умею плавать.
 - Я же с тобой. Не бойся… - Борис прекратил грести и просто держался на воде, а я держалась за него. Дельфин подплыл совсем близко и ткнулся мордой Борису в плечо. Я протянула руку, и дельфин перевернулся на спину, подставляя живот, словно собака. Я погладила его, и мне показалось, что я в раю. Борис хотел продолжать плыть, но дельфин толкал нас к берегу.
 - Всё-всё! Сдаюсь! Плывём назад, - сказал Борис дельфину. Я, как заворожённая, смотрела на удаляющегося дельфина. А он, словно прощаясь, прыгнул в воздух и, нырнув обратно, уплыл. - Ты это видела?
 - Чудеса… - прошептала я. - Нам никто не поверит…
 - А ты – молчи… Это – наше…
 - Да… мы с тобой сейчас такие, какими создал нас Бог. Голые наедине с природой…
 - Солнышко. Достаточно. Ночи тут зябкие – простынешь.
 - Хорошо.
 - Я тебе сейчас что-то покажу… Ты ведь певица. Лёгкие у тебя развитые…
 - И…
 - Я хочу нырнуть с тобой. Сколько ты можешь не дышать?
 - Три минуты и двадцать секунд.
 - Хорошо. Две минуты достаточно. Я тебя чувствую. Не бойся. Готова? На счёт три…
 И Борис потянул меня вниз… Я ничего не видела, потому что закрыла глаза. Но мне показалось, что именно так чувствует себя зародыш в утробе матери  – легко, свободно, защищённо и, тем не менее, связанным пуповиной. Пуповиной были руки Бориса. Сколько это длилось? Миг? Минуту? Жизнь?.. Борис вынес меня на берег. Сил не было. Он вытер меня и надел на меня платье, забыв про бельё.
 - Теперь – всё. - Борис разбудил таксиста, и он отвёз нас обратно в гостиницу. У нас даже не было сил принять душ и смыть с себя соль моря. Я не знаю, сколько нас не было, сколько мы спали. Но мы проспали завтрак, обед и ужин и проснулись лишь на следующее утро. Мири отрывалась с детьми в магазинах, о нас никто и не вспомнил. В ту ночь мы родились заново…

***

 Шло время. Раны потихоньку затянулись, оставляя на сердце глубокие рубцы – на сердце, и так изрытом тонкими морщинками… Борис ни на минуту не оставлял меня. Он был со мной на работе, на репетициях, на занятиях… То ли он боялся, что я наложу на себя руки, то ли сам боялся наложить руки на себя. Но мне было спокойно видеть его рядом, знать, что он в студии, за кулисами, где угодно… В некоторых газетах даже писали, что продюсер у неё – муж Борис. Я не опровергала и не подтверждала. Всю неделю я работала, как проклятая, а в выходные отрывалась с детьми – возила их куда угодно, лишь бы не быть дома, и дать им почувствовать жизнь. Мири уже служила в армии, и детям нужно было отдавать всё свободное время. А оно, тем временем, отсчитывало последние минуты счастья…
 - Ентик… Ты спишь? - Борис толкнул меня в бок.
 - Борька, что?
 - Я не знаю… Но что-то мне не очень…давай доктора позовём?
 Я быстро вызвала «скорую» и стала одеваться. Счастье, что это был конец недели, и Мири была дома. У Бориса случился инсульт одновременно с инфарктом. Но и тогда девочка-смерть не забрала его. И через месяц Борис был дома. Ходить он больше не мог. Говорил плохо. Но он был дома. Живой и мой. А я снова боролась за его жизнь. А он пытался цепляться за неё. Я перестала петь, и вместе с пением из меня уходила жизнь. Я купала его, как маленького, а он засыпал, доверчиво положив голову на мою грудь. Самым тяжёлым в его ситуации было то, что думалка не собиралась отключаться. Он был в ясном уме, и это мучило его.
 - Еничка. Брось. Не борись с ветряными мельницами.
 - Хрен им в грызло!!! Я тебя не отпущу!!!
 И так я боролась до сентября 2009 года. 2-го сентября организм отторг мою почку. И Борис лежал в больнице, стараясь не пугать меня. И вот ночью, 6-го сентября он сказал мне:
 - Ентуленька… Я так люблю тебя… У нас так давно не было… Я думаю, что ты давно не чувствовала себя женщиной.
 - Глупенький… Я с тобой всегда чувствую себя желанной.
 - Ентик… моя Ентик… Ентулечка… Солнышко моё… Ласточка… Послушай… Я всегда любил тебя… - я хотела что-то сказать, но он закрыл мои губы пальцем. – Тс-с… Помнишь те тетради? - я кивнула. - Прочти их. Но только через месяц. - мне стало холодно. Я закрыла глаза и увидела рядом с собой призрак девочки-смерти в коричневом платьице с жёлтой звездой. На сей раз она не отошла. Мне показалось, что она сказала: «Теперь – пора… Я дам вам немного времени… Но совсем немного… Он должен успеть сказать»… - Через месяц прочти их. И, если можешь, не очень осуждай меня… Система… Тогда нельзя было бороться с системой… Ты самая прекрасная, добрая и красивая женщина на свете… помни об этом… И никто не смеет убедить тебя в обратном… Мири… пусть она отслужит, но не забудет о себе… детки вырастут и помнить обо мне не будут…
 - Борюшка… я люблю тебя! Что ты делаешь?!
 - Солнышко… Пришло время… Просто отпусти…
 - Борька… не надо!
 - Миленькая… сбылась мечта идиота… Я умираю на руках у любимой… Отпусти меня… Меня ждут…
 - А как же я?..
 - Ты справишься… Я устал… Только скажи одно слово…
 - Боренька… я так тебя люблю… я не готова…
 - Одно слово…
 - Иди… Только один поцелуй… Пожалуйста… - я прижалась губами к уже остывающим губам моего мужа… И он ответил… Потом губы его разжались, и он покинул меня…

***

 Не знаю, сколько времени я пролежала рядом с Борисом. Возможно, я даже заснула. Потому что, когда я очнулась – Бориса рядом не было… Если кто-то и не знает, как выглядят еврейские похороны в Израиле – скажу одно - процесс этот малоприятен, но так как всю свою жизнь я одна любила его, я одна боролась за него – я решила пережить это всё – одна. На похоронах были лишь я, Мири и 10 бородатых ортодоксов, которые бродили по кладбищу. Нам разорвали одежды, и мы сели на семь дней траура. Мири больше была с детьми, а я просидела семь дней на полу, вставая только по малой нужде. Двери моего дома были закрыты для всех. Я не желала никого видеть. Я не ела и почти не пила, не замечала, как день сменялся ночью. Семь дней я была заперта в спальне, не слыша ни  детей, ни звуков, доносящихся с улицы… На седьмой день я встала и, еле волоча ноги, пошла в душ. Тетради… «Не сейчас, через месяц»… Он знал, что умирает. Значит – после тридцатидневного траура, когда будет установлен памятник, я могу прочитать дневники. Я взяла в руки телефон и дрожащими руками набрала номер заказа гостиницы в Эйлате. Я заказала номер на десятое октября. Только для себя. Достала маленький чемодан на колёсиках и сложила туда все тетради. Положила одно летнее платье и нижнее бельё. Всё. Я решила не лететь самолётом. Мне надо было подумать. «Повезёшь меня в рай!» - сказала я своей машине и в 4 часа утра выехала из дому. Я открыла все окна, врубила на всю громкость «Високосный год» и погнала на максимально возможной скорости по шоссе номер 6. Тогда это было платное шоссе, которым почти никто не пользовался, тем более в такое раннее время, когда нет пробок. Но мне нужно было лишь одиночество. «Борька, я еду читать твои мысли… Как ты там? Мне, наверное, надо сообщить твоим родным»… К 10 утра я была в гостинице. На сей раз я не поехала в северную часть Эйлата, где все гостиничные комплексы. Я поехала в «Орхидею» - гостиницу на южном пляже, каждый номер которой – отдельный домик. Прямо напротив Рифа дельфинов. Я заказала лучший номер. Мне доставили на завтрак прямо в номер фрукты, соки и несколько видов сыра. Я с удовольствием поела. Приняла душ и села на веранду, прямо в полотенце – одежды я с собой взяла только платье и то, в чём я приехала. Веранда была скрыта от посторонних глаз красивыми деревьями и кустами. Я была абсолютно одна, тем более в конце сезона. Я достала первую попавшуюся тетрадь…
 …«18.05.76 год. Меня сегодня распесочили на партийном собрании. Видите ли, я ни в х…й. не ставлю вышестоящих по званию. Я и нижестоящих не ставлю. Мне 40 лет и всё, что меня интересует – это в кого всунуть женилку и обо что потом вытереться. Мне тёлка одна сказала, что я мог бы потратиться на шоколадку. Х…й. в сумку. Я поклялся, что женщине своей мечты отдам всё без остатка. А другие… Не нравится – вон из моих штанов»… Фу-у, Борька… я тебя таким не знаю… Я закрыла глаза…
 «- …Ентулька!! Ты где? Я принёс тебе грильяж в шоколаде!!!
 Грильяж в шоколаде – самые дорогие советские конфеты по 9.70 за килограмм - мало кто мог себе позволить.
 - Борька… зачем?
 - Потому что маленькой девочке негоже по гарнизонам без сладкого!
 - Это безумно дорого…
 - Ты мне безумно дорога! - и Борис водрузил мне целый кулёк на колени»…
 …«1987 год. Я потащил девочку за собой в гарнизон. Пока не устаканится канитель с моим б…вом, как сказали её предки. Только бы её не заклевали офицерские жёны. Начальник гарнизона – генерал П. очень уж опекает девочку. Оказывается, его жена - еврейка. Енточку одна капитанша обидела. Сказала: «Молодую потаскушку привезли!» Кто-то Клаве стукнул на неё. Так генеральша её к себе позвала и сказала: «Узнаю, кто на неё косо глянет – зашлю в такую дыру». А детка моя хорохорится – всё хорошо…»
 Всё хорошо у меня не было. Офицерские жёны очень любили кичиться рангами своих мужей друг перед другом. Чем выше звание – тем больше привилегии. Каждая в своё время свою порцию дерьма съела и теперь следила, чтобы новая молодая женщина, появившаяся в гарнизоне, непременно съела свою. Я же, к всеобщему неудовольствию, не вписывалась в рамки. Молодая – значит, как максимум, моим избранником должен быть лейтенант. А тут – без пары месяцев подполковник. Меня принимает генерал и по-простецки, на виду у всего гарнизона, останавливает машину и вручает в открытое окно шоколадку. Почти каждый день генерал ездил в Ригу и подвозил меня на учёбу. Это потом уже появилась квартира. По гарнизону поползли сплетни, что я его дочь. Генеральская чета была бездетной. Клавдию ещё маленькой девочкой из гетто изнасиловали немцы. Я не знаю, как она оправилась от этого кошмара, но детей иметь она не могла. И теперь опекала меня с особым рвением, ругая, что я, непутёвая, зачем-то втрескалась в старого мужлана и испортила себе жизнь. Но всё это говорилось не со зла. Она журила меня, если я решила прогулять и не поехать на учёбу и просто силой выталкивала меня за «знаниями» и обзывала «чертовкой». Она раз в неделю являлась ко мне в студию при театре и в педучилище. Являлась демонстративно на генеральской «Волге» с шофёром, в шикарных нарядах (по статусу!) и топала к ректору выяснять – «как там моя деточка». «Деточка» была хорошей ученицей, но отлынивала от дежурства – уж очень «деточка» не любила мыть полы.
 «Сегодня вернулся слишком поздно… Моя малышка уснула, уронив голову на кухонный стол. Все привыкли, что я день и ночь на службе и им трудно понять, что теперь я рвусь домой. Я сам не могу понять себя. Я всю жизнь был спартанцем - мне хватало куска хлеба и свёрнутой шинели под голову. А теперь я радуюсь каждой салфеточке. Я перенёс её в постель, а она даже не шелохнулась. Она снова плакала – скучает по Бабушке. Бедняжка…»
 «1987 год, апрель. Я получил приказ отправляться на учения. Учения продлятся три недели. Хорошо, что мы переехали в Ригу. Попрошу Петра Васильевича и Клавдию её навещать… Как она безропотно всё принимает! Только спросила:
 - А мне можно?..
 - Нет…
 - Ладно. Переживём.
 И начала гладить мои рубашки, брюки… Собрала мне чемодан… Завтра поведу её в парк. Х…й с ней, с учёбой!!»
 «1986 год. Был вызван на ковёр. Очень серьёзно всё – так сказали мне. Девочка-то несовершеннолетняя… Но сумасшедшая! Господи!! Она – су-ма-cшед-ша-я!!! Я её пытался отвратить от себя. Быть злой сволочью. Как всегда. А она зашла посреди урока ко мне в кабинет, воспользовавшись ключом. Я писал как раз. Подошла. Взяла моё лицо в свои ладошки и просто сказала: «Бублик. Только посмей ещё хоть раз заговорить со мной таким тоном. Только посмей!» И развернулась кррру-у-у-гом… и пошла прочь. Вот так. Ни слёз. Ни скандала. Ни истерики. А я?! Я?!! И это я?!!! Я поймал её за руку и плюхнулся перед ней на колени… вымаливать прощения. Я не помню, что я лепетал. А она стоит в своём коричневом платьице, в этой долбанной школьной форме. Гордость. Осанка… Сила. Она смотрела на меня сверху вниз и только сказала: «Ладно». Вот тебе и всё. «Ладно». И я уже, как мальчишка, ждал её за углом школы, чтобы проводить домой. И снова униженно попросил её: «Пообедай со мной?», заранее зная ответ: «Я ем только то, что готовит Бабушка». А тут она так серьёзно на меня посмотрела… «Забери меня в шесть из художки. Мы можем поужинать». И я снова счастлив….»

***

 Я встала с диванчика и посмотрела на море. Уже несколько часов я листала жизнь своего мужа. Я накинула платье и, сунув в сумку тетрадку, вышла из номера. Хорошо, что я на машине. Сначала я поехала к набережной – мне захотелось мяса. Я зашла в  «Эль Гаучо» и заказала огромную говяжью отбивную с овощами и чёрным безалкогольным пивом. Я улыбнулась мысли, что именно это заказывал всегда Борис, а я брала нежную куриную грудинку. «Эй, ты что, вселился в меня? - я улыбнулась. - Тогда давай всё это съедим!»
 За час я справилась с ужином. И теперь решила вернуться на южный безлюдный пляж – читать…
 Устроившись в плетёном кресле, прямо на берегу, я вынула тетрадку из сумки. Далее оговорюсь, что буду помечать значками места, где проходили события, поскольку не имею понятие – можно ли открывать их, и снята ли секретность.
 «1987 год, май. Пустыня. Просидели в ущелье около суток. Или больше? Иногда теряется счёт. Вчера были потери. Сказал моей девочке, что тут не страшно, я в штабе… И так она скучает. Я точно знаю, что она тупо учится и шарит каждый день в почтовом ящике в надежде найти письмецо. А я не пишу совсем ей…  Бесконечная стрельба притупляет чувство страха. А это не есть хорошо. Это есть – очень плохо. Молодые и не опытные теряют это чувство страха и начинают борзеть и лезть, куда не надо. А потом матери их встречают цинковые гробы. Познакомился с капитаном Аушевым. По-моему из Ингушетии. Руслан оказался волевой парень. Кстати, он Герой Советского Союза…»
 «1987 год, июнь. Либо я туп, как дерево… но раз уж я не родился баобабом, а человеком – значит, я просто туп и не понимаю, во имя чего и кого я оставил любимую женщину дома. Вот именно сейчас помирать неохота… Мне царапнуло ногу… замотал тряпкой, военврач выковырял пулю… Ночью – домой».
 «1987 год. Я дома и с чистой совестью взял на три дня больничный лист. Я приехал, когда она была на учёбе. А дома – готовый обед. Значит, она всегда ждёт! Я с такой жадностью сожрал его прямо из кастрюли… Принял душ, переоделся. Чтобы не увидела бинт на ноге. Ноет, скотина… Она едва не лишилась чувств от испуга, когда меня увидела… Ещё бы… морда обгорела… «Тебя ранили?.. Ранили». - словно утверждая, спросила она. Ну, я и сказал – царапина. Она силой сорвала с меня бинт, а там - гной! Промыла рану, намазала стрептоцидом. завязала… Чувствую – пульсировать стало меньше. Вот тебе и медики, мля… А у девочки просто инстинкт выживания. А такая хрупкая, тепличная казалась… Как я люблю её!!! И если Бог где-нибудь есть… я бы пролитую слезу вставил ей в колечко»…
 «Я стал сентиментальным старым идиотом! Мы живём в одной комнате – спрятаться негде. Обожаю притворяться спящим и наблюдать, как собирается моё солнышко. Она считает, что всегда должна быть ухожена. Поэтому старается встать раньше меня. Чудо моё! Ей так идёт это белое платьице. Обычный хлопок. Но Бабушка шьёт ей такую красоту. Порвал бы это платье и съел бы её!! С каждым разом всё труднее сдерживаться, чтобы не овладеть ею… Купил ей пластинку. Теперь мурлычет себе под нос «Я разучился летать. Увы… А вы?»
 « - Борька, мне стипендию повысили!! - довольная. А меня аж передёрнуло. Ну, что, ей не хватает?!! Или я чего-то в этой жизни не понимаю? Я зарабатываю более, чем мы тратим, ни в чём себе не отказывая. Потому что мне, кроме носков и трусов, не надо ничего - форма же. Я люблю её одевать, кроме того, она получает посылки с тряпками из Израиля. Я вожу её в рестораны, она таскает меня на концерты… Под Рахманинова я сплю особенно хорошо… Потащила меня на «Жизель» - она получает пригласительные на учёбе. Притащила абонемент на классические концерты. Кого-то другого послал бы подальше… Но, видимо, она пытается вытащить меня из рамок моей тупости. Ходили на концерт Лианы Исакадзе… Она завороженно смотрела на сцену, а я на неё»…
 «Сегодня Ентик не в духе. Пришла. Щёки пылают… Мы ведь говорим друг другу всё. Только военные действия – табу. Промолчала весь день. Руки дрожали. Что же такое?!..»
 …В тот день я вышла из училища и побрела в сторону остановки. Я не успела среагировать.
 - Шлюха! - на меня налетела мать и стала лупить меня прямо посреди улицы. Я пребывала в шоковом  состоянии. Как раз остановился троллейбус, и я вскочила в него, едва вырвавшись. Проехала «зайцем» остановку и вышла, плохо соображая, где я нахожусь. Когда у меня стресс, на меня нападает страшный жор. Рядом была какая-то кафешка и я зашла, чтобы прийти в себя… Заказала 12 сосисок, 4 яблочных сока и всё это очень быстро съела. Потом поехала домой, в тайне надеясь, что Борька задержится на работе… Какой стыд…
Я оторвалась от тетради. Было совсем темно – я потеряла счёт времени. Он действительно любил меня. Иногда я думала – вдруг это просто потому что – должен? Девчонка ушла ради него из дому, и он должен быть порядочным…

***

 Я снова поехала на набережную. Поела французский креп с карамелью, купила себе невообразимо яркие штаны, как у эйлатских хиппи, какую-то майку. Надо же было в чём то ходить. Ха! Видок ещё тот будет – чёрные штаны с ярко оранжевым пламенем и оранжевая майка! Зато удобно и не давит. Мне плевать на имидж!! Жаль, без лифчика ходить нельзя – размер не позволяет! Тьфу! О чём я думаю!! Интересно, который час? Мобильник я оставила в номере. Я почему-то ощущала невероятную свободу. Вдруг я услышала голос в рупоре: «Четыре часа по ночному Красному морю на великолепной яхте! Всего 210 шекелей!» Я, плохо соображая, что делаю, протянула деньги и поднялась на палубу.
 - Когда отплываем? - спросила я.
 - 10 минут.
 Я села на палубе в удобное кресло и уставилась на огоньки других кораблей, яхт и корабликов.
 - Вино? - официантка протянула бокал.
 - Водки. Стакан. Безо льда.
 - И всё?
 - Пока – да.
 Официантку, видимо, было трудно удивить. Она принесла мне стакан, и я залпом выпила его. Откуда-то донёсся голос - «эта баба сейчас напьётся и будет блевать за палубу!» Больше водки я не заказывала. Настроение сразу испортилось, и я прошипела - «эта баба ща кого-то за палубу выкинет. Кто вякает?» Тишина. Вот и правильно. Меня нельзя сбивать с настроения. Мы отчалили от берега, а я тихонечко сидела в укромном уголочке и мечтала, чтобы тишина не исчезла. Круиз по Красному морю стоил не дорого. Я бы сказала – достался бесплатно. Но существовало маленькое «но». В такие круизы ездили богатые туристу, оставляя кучу денег в баре и ресторане. Я заказала четыре «кровавые Мэри» и фрукты. Оставила чаевые ценой в пятую «Маргариту» и велела не приближаться ко мне. Я смотрела на море, потягивая коктейли. Потом достала тетрадь.
 «1987. Сегодня был день рождения у Митрофанова. Хороший дядька. Гуляли в ресторане «Кавказ». Почему офицеры так любят этот ресторан?! Сразу сказали - «без жён!». Тогда сказал - «не пойду». А мне говорят – «твоя не в счёт! Она не вы…ся и не куксится». Приятно было услышать – ей-Богу! - теперь все наперебой будут приглашать её танцевать. Ребята ею восхищаются. А мне это – бальзам на сердце. Она сильная девочка, только сама не осознаёт ещё пока своей силы и власти над мужчинами»…
 Я поёжилась – было довольно прохладно. Мне на плечи опустился чей-то пиджак. Меня аж подбросило.
 - Спокойно, дама. Я заметил – вы замёрзли. - сказали мне на чистейшем русском. - Вы позволите предложить вам кофе?
 - Позволю… - я с интересом рассматривала мужчину, только что расставшимся с пиджаком. Высокий, седой. Лет пятьдесят. Лицо – доброе. Интересно… Он принёс мне чашку капучино.
 - Спасибо… но только этим и ограничимся.
 - Вы не подумайте… - растерялся он. - Я не ищу женщину на ночь… Мне просто стало интересно.
 - Да?
 - Да. Я приметил вас ещё на набережной. Вы не собирались в плаванье.  Вы спонтанно поднялись на яхту.
 - Интересный вывод. И с чего это вы его сделали?
 - Вы не расфуфырены, как все дамы. Вам отчего-то грустно, и вы хотите вылечиться…
 - От алкоголизма? - я показала на пустые бокалы от «кровавой Мэри».  Мне стало смешно.
 - Нет. Вряд ли. Разрешите представиться - Владимир Иванович Елаев. Бизнесмен.
 - Гита.
 - Просто – Гита?
 - Да. Полное имя и регалии необходимы?
 - Нет… - он смутился.
 - Вы туристка?
 - Нет. Хотя в этом городе – все туристы… Но я турист местного значения, поэтому представляю меньший интерес.
 - А в какой вы гостинице?
 - В пятизвёздочной…
 - Понял. Не дурак. Был бы дурак – не понял. Это я завязать разговор… Ещё кофе?
 - Да. Но лучше водки. Стакан, безо льда.
 - Это уже второй… Я видел. Но… впрочем, как хотите.
 - Вы правильно подметили. В этой жизни теперь всё только так, как хочу я. И мои дети. Если это не противоречит моим желаниям. Но обычно не противоречит.
 - Значит, для новых идей вы закрыты. - подытожил незнакомец.
 - Отчего же? Во всём, что касается карьеры, я не такая уж консервативная эгоистка.
 - Значит – карьера?
 - Что вас смутило?
 - Просто представил себе тощих бизнес-вуменш. Бездетных. Злых. Которые даже собаку не заводят – потому что гулять некому.
 - Хм-м… Промазали! У меня есть и дети и собака. И карьера. - а потом добавила… - И я не тощая.
 - Да-с… Дела. Ну, а где во всём этом пейзаже – муж? Обобрали, чтобы построить карьеру и выкинули?
 - Идиот! Он умер месяц назад.
 - Простите.
 - Убирайтесь. Пока за палубу не вылетели.
 - Ишь ты… грозная…
 Владимир отошёл, явно сконфуженный. Так тебе и надо – самоуверенный индюк!! Я швырнула его пиджак на соседний стул. Появилась навязчивая мысль напиться в зю-зю…

***

 Под утро я без сил ввалилась в номер. Спать почему-то совершенно не хотелось. Я приняла душ, заказала кофе в номер и, обложившись подушками, устроилась на огромной кровати. Снова достала тетрадь. Я решила не читать подряд, а выборочно. Тогда так казалось легче.
 «…1956 год. Какое голодное время - молодость... Каждый раз, запихивая кусок хлеба в карман, из солдатской столовой трясутся поджилки – попадусь – п…ц! «Губа» – это в лучшем случае… А то просто от… ят так, что неделю придётся лежать в лекарне… Закончу и - за учёбу. И что? Буду такой же сволочью, как и мои командиры. Ночью мне сделали «велосипед» - теперь еле хожу».
 Чёрт. Не могу это читать… Что такое «велосипед»? Пролистнув несколько страниц, я поняла, что читать это, не впадая в истерику и отчаяние, я просто не смогу. Я достала другую тетрадь. Поновее.
 «…1986 год. Цхалтубо. Наверное, я обезумел, взяв с собой ребёнка в санаторий пыток. Она так отчаянно настаивала, и я так отчаянно хотел, чтобы она поехала со мной. В результате она предоставлена сама себе с немощным стариком на руках. С каким рвением она меня выхаживает. Уколы научилась делать. Правда, научилась на мне…  Поначалу это было очень страшно. И не знаю, кому больше - мне или ей. Но я постарался подбадривать её, вселить уверенность… Первый укол она всадила мне до самых кишок. Но потом у неё стало получаться. Больше никто, кроме неё, не будет мне делать уколы (если я в сознании и могу на это влиять). Очень рад, что она расцветает… Бабуля у неё мировая! Уважаю. Правда, разговор тяжёлый был с ней. Я ей поклялся, что девочка не останется без образования. Вот…»
 «Цхалтубо. Боже мой!! Какая она Королева!!! Я никогда её такой не видел. Сцена. И эта плутовка мне не сказала! В ней рождается прекрасная женщина… Наверное, я сотворил глупость, но я практически потерял над собой контроль. Мы почти занялись любовью… Какая сила меня держит?!! Днём раньше - днём позже. Ведь она предназначена мне!!! Так почему же не сейчас?!!! За что мне такая награда?! Мне?!! Самому жестокому и злому человеку в мире?!!!»
 Господи! Борька, да ты же сплошной комплекс!!! Хотя… Когда-то, в бытность военрука, у нас в школе все его ненавидели и действительно считали самым жестоким человеком на свете… Господи… Как же без тебя плохо… Я уткнулась носом в подушки и разревелась. Не помню, как я уснула и сколько я проспала, но проснулась я в хорошем настроении. Тьфу! Ну, и выгляжу я! Краше в гроб кладут! Я одела свой нелепый наряд, купленный на набережной, и отдала своё платье в стирку. Погода была хорошая – тридцатиградусная «прохлада». Я решила пойти в рыбный ресторан на набережной. В очередной раз, похвалив себя за поездку на машине, я, чуть наложив косметику, отправилась в ресторан. Несмотря на нелепость моего чёрно-оранжевого наряда, он мне ужасно шёл. Львиные цвета… Борька! НУ, ЧТО ТЫ делаешь со мной? Я закинута у чёрта на куличках. Одна. Без детей. И читаю твою жизнь. И, самое ужасное – мне хорошо! Но я знаю, что как только я вернусь домой – буду медленно умирать…
 Я устроилась за столиком с видом на море, заказала мушт и чёрное пиво и снова раскрыла тетрадку.
 «…У девочки начались кошмары. Я не знаю. Она говорит, что это предчувствие… Вот утром проснулась – напуганная… Я ей говорю:
 - Солнце, что снилось?
 - На лестничной клетке было весьма одиноко. Я бы сказала - весьма страшно. Казалось, что во всем доме нет человека, хотя бы одного, кроме меня. На 17 этаже гулял ветер, и одинокая лампочка покачивалась от ужаса, а может от осеннего холода замерзала на несколько секунд. Потрескивала, как будто в нее случайным образом залетел мотылек. И бедняга, от отчаянья, то и дело бился о стекло…
 - Где же этот лифт? - сама с собой заговаривала я. Несколько раз постучала по клавише давно горящей красным цветом.
 Ветер! Он так стремительно нарастал – у-у-у-у-у-у-у-у!!!
 Мысли пытались меня схватить за руку и утащить на пожарную лестницу. Но я стояла, как вкопанная, уже не сопротивляясь ужасу, и ожидая пика своего кошмара. Ветер завывал все громче и громче и, наконец, с грохотом открылась дверь лифта, и 10 кубических метров воздуха вырвалось из западни. Они отбросили меня на противоположную стену и разлетелись в открытые окна дома…
 - Ах… - вздохнула я и шагнула вперед к холодному ящику железа, который меня повез стремительно вниз.
 Лишь слово:
 - Уж-ж-ж-ж-ас… - пронеслось по этажам. И эти стены поняли, как меня легко напугать. В следующий раз они повеселятся. Но я буду хитрее и больше ни за что не пойду одна на стройку…  Хе-хе…
 Ничего себе! Это же надо такому присниться. Но, честно говоря, я испугался. Наверное, опять говорила с матерью».
 «- Снег... Снег!.. СНЕГ!!!.. Да ведь снег же первый! ПЕРВЫЙ СНЕГ!!! - остановился, подумал еще. - Как же так? Почему не заметил? В каком мире я живу? О чем думаю? Где я? Ведь я где угодно, только не на этой земле, не на этом месте… - потом подумал. – Может, это особенность души? А может, души глубоко просто нужно взять за ручку... А ведь это всего лишь первый снег… »
 …Надо же. Какие изменения произошли с Борькой за время, проведённое со мной. Я так и представила, как он идёт по улице, злой и хмурый, и вдруг – замечает снег… Так и вижу, как он стоит, ни на кого не обращая внимания, задрав голову в небо и ловит губами снежинки. Я всегда так делала.
 Я ковыряла вилкой рыбу, соображая, как её есть. Как там Борька говорил? Нет, не Борька… Кто-то говорил: «Рыбу, птицу и молодицу берут руками!» Я решительно взяла рыбу за хвост.
 - Мучаетесь? - я аж вздрогнула. Рыба плюхнулась на тарелку.
 - Владимир? Тьфу, нечистый дух!
 - Я виноват перед вами. Вот. Увидел вас. Зашёл извиниться.
 - Извинились?
 - Да.
 - До свидания. - я снова взялась за несчастную рыбину.
 - Ну, зачем вы так?
 - Я никак.
 - Вы мне сразу понравились… очень неординарная личность.
 - Зато вы - ординарная до противного. Мне показалось, что я с вами попрощалась.
 - Злая вы…
 Мне надоело его присутствие и я, положив на стол деньги за не съеденный обед, вышла вон. Я купила булочку с сосиской, сок и поехала на дикий пляж.
 «Пришёл домой - чисто, пахнет едой. Девчонка моя лежит на полу над каким-то чертежом. Глянул – сложный – я же разбираюсь.
 - Еничка, что это за чертёж?
 - Девочка попросила начертить.
 - Какая ещё?
 - С политехнического…
 Я оставил её в покое. Но она покраснела. Неужели подработать решила?! Позор на мою лысую голову!! Напрямую пока не спросил, но надо будет проследить. Денег хватает, и они в полном её распоряжении»…
 «Не понимаю! Вот так живёшь себе жизнь – хорошо ли, плохо ли. Иногда думаешь о смерти. Иногда не хочешь её. Живешь. Гадишь на этот мир. И тут появляется человечек, который становиться для тебя самым важным на свете. И для которого ты становишься необходимым. Самым милым и любимым. Ну, почему? Почему? Именно сейчас. Под конец жизни. Зачем про любовь закручивают такие странные сюжеты в романах и в фильмах?! Всё так просто!!
 - Борька! Ты симпатичный! – сказала мне Ентик. Я?!! С каких пор?!!
 - Борька! Ты чудо!! - снова сказала она. Я?!! Долб…б я, а не чудо!! А мне хочется петь! Хотя… лучше этого не делать… Увидел на столе у Енички томик Бальмонта. Хмыкнул... И начал читать… Зачитался… Сошёл с ума»…

***

 «Боже мой! Я узнал о своей девочке страшную вещь… Не о ней. О её рождении… Узнал от генерала. И как теперь ей жить?! Нельзя, чтобы она узнала тайну своего рождения. По крайней мере, сейчас…
Имя, данное родителями при рождении, обозначало память ее родственников - они были евреями, и память о них сохранялась для следующих поколений: первое имя - в честь сестры Бабушки Енты. Немцы, считавшие себя цивилизованной нацией, бросили ее в кипящую смолу вместе с детьми в 1942 году, память ей и великая скорбь, погибшей только за то, что принадлежала к нации евреев. И второе имя было дано в честь матери деда по родному отцу Енты. У деда было святое имя по Библии, но жизнь свою прожил он с черными замыслами души своей и был наказан Всевышним за это болезнями своими и кончиной преждевременной в муках совести и физических, и душевных страданиях. Фактически, это он и его жена запрограммировали несчастья на жизнь своего родного ребенка и ее детей тоже. Прервались крепкие ниточки доброй памяти поколений. Основной причиной несчастий, выпавших на Енту, послужило наследство ее дальних родственников. Дело в том, что по условиям завещания, вступить в наследство родители Енты могли только при наличии ребенка.
 А поскольку отец был уже болен и естественно физически не мог заиметь с матерью малыша, между собой они решили заиметь ребенка на стороне. То есть, мать с согласия мужа своего, должна была забеременеть от постороннего мужчины-производителя. Попытка эта для неё удалась, но не с первого раза. Были две безуспешных попытки, так как по молодости не умела рассчитать время женской активности. Она пришла на третью свою попытку на танцы в дом офицеров. Молодая, красивая еврейка, привлекла внимание многих молодых ребят офицеров, но казалась неприступна. Вела себя скромно и одета была со вкусом и по моде - коричневое, импортное, дорогое платье подчеркивало красоту линий ее фигуры. Хороший разговорный язык говорил о ее образованности. Но выбирали ее не офицеры, не молодые и энергичные ребята. Выбирала она, как акула-охотница, почуявшая каплю крови за километр от жертвы. И она выбрала будущего отца Енте. Сейчас, спустя столько лет, трудно сказать, чем руководствовалась она в своем выборе. То ли его красота и мужественность, то ли умение хорошо танцевать и манера говорить с женщиной при этом. Пётр Васильевич был несколько старше ее - выше среднего роста, образован, впрочем, как и все офицеры. Лицо вытянутое и узкое, нос прямой, длинный книзу, уши прижаты, улыбка широкая и щедрая, умение носить строгую одежду и галстук. Глаза с поволокой придавали особый шарм его портрету. Фигура спортивного покроя - силушку имел от природы и породы своей. Пётр Васильевич был выбран как будущий отец ребенка – для нее, замужней женщины и, тем более, еврейки. Она знала, как назовут ее и ее ребенка сами евреи, узнав о такой связи. Она сознательно шла на такой риск, так как этим своим шагом она убивала сразу трех зайцев. Беременность и полученные при этом удовольствия, которые она давно не испытывала со своим мужем. Рождение ребенка, а, значит, и решения вопроса наследства, в свою пользу. Поскольку муж был болен, вопрос его жизни уже был известен. И она не исключала возможности после рождения ребенка получить шанс на запасного мужа. Поскольку в то время вопрос нравственности офицера и члена партии стоял остро, значит, командование заставило бы этого офицера жениться на ней из-за ребенка. Или - конец военной карьере. Жена этого офицера родить не могла по причине своего здоровья. Об этом она тоже узнала там же, в доме офицеров. И, значит, перед его женой она имела преимущество в виде ребенка. Этой разменной монетой, во всех трех случаях, становилась Ента. Для Пётра Васильевича эпизод с мадам этой был незначительным событием, едва ли оставившим свой след в его душе. Заимел, победил и все. Такова сущность всех молодых мужчин, а военных в особенности.     Написал вот это про Пётра Васильевича и вдруг засомневался, а так ли было в душе у него? По логике отношений, если они имели продолжение, значит, и душа его тоже не была на месте от связи этой. Думаю, что только тоска мужчины по ребенку могла служить причиной этому. Тем более что позже его дочь росла на его глазах. И я уверен, это была его гордость и огромная радость, но в душе. Этому же, втайне и с завистью, радовалась и его жена, зная и чувствуя это в его душе. Пётр Васильевич и его жена в своих сердцах, каждый в отдельности, были благодарны Всевышнему за этот подарок их нелегкой судьбы. Для матери Енты связь эта с Пётром Васильевичем навсегда внесла смятение в ее женскую душу. Их связь продолжалась и после рождения ребенка. Это не была любовь в ее значении и понимании. Это было физическое удовлетворение, вошедшее в привычку. Эти встречи носили характер встреч самки и самца. И продолжались они и при новом муже матери»…
 Господи! Я трижды перечитала эти страницы. Выходит, я -  незаконнорожденная! Я – мамзер?!!!  Мамзер – ребёнок, зачатый замужней женщиной на стороне… Отброс общества… Оранжевый паспорт… Господи… Мамочка убила меня ещё до рождения… Стоп! Генерал Петро… твою мать!! Так вот почему генерал и генеральша так опекали меня?!!.. Господи… Я почувствовала, что задыхаюсь… Отложила тетрадь и подошла к воде. Чёрт… Бориска. Ты плавать меня не научил… Как жить теперь?..

***

 Я, задыхаясь, взяла другую тетрадь. «Брось ты это чтение!» - говорила я себе, впиваясь в каждую строчку, написанную любимой рукой.
 «…Она стала воспитываться и общаться со своей Бабушкой и дедом - людьми, которые ради нее были готовы на все. Всю ласку своих стареющих сердец и всю свою любовь они отдавали своей Енточке, называя ее ласково «Фейгалэ» - птичка, и множеством других нежных имен. Это было их продолжением рода и их жизнью на земле. Сладкое в доме не переводилось. С 4-х лет, отдали в музыкалку, дед соблазнял мороженым. Маленькая Ента училась хорошо, настойчиво и с прилежанием. Сказки и быль, рассказываемые ей Бабушкой, перемешивались у нее в мыслях. Поэтому она очень боялась учительницы сольфеджио, которая красила свои ногти черным лаком. Тогда она не знала русского языка. В семье говорили на идиш и иврит. В музыкалке - на литовском. Это была подвижная девочка, в которой, заложено было великой матушкой-природой страстей и темперамента намного больше, чем нужно было одной. Но, несмотря на такой характер, она не стала избалованной куклой. Все нормальные зачатки будущей женщины, матери и жены ей заложили верно. Уважение к детям, старшим, больным и родным - всему этому она научилась у Бабушки своей и деда. Когда Ента пошла в школу, то, прежде чем она научилась говорить на русском, половина школы от нее научилась говорить на идиш. Ее азарт, темперамент и огромное желание делать любую общественную работу принесли ей славу, уважение и почет всей школы. И радость ее воспитателям. Плоды их любви и воспитания начали давать хорошие всходы. Евреи, по своей натуре, народ, любящий славу и деньги. В Енте воплотилась их мечта, она и ее фамилия, стали известны. Сама того не сознавая, она стала гордостью рода своего, его светлым пятнышком и лучиком солнечного зайчика. Ее энергия заражала и заряжала всех вокруг и в школе, и в тех общественных делах, которые ей поручали. На нее невозможно было обидеться или обидеть, находилось сразу множество защитников и обожателей. Но близко она сошлась характерами и подружилась с одной, младше себя на два года, Инночкой. Надо сказать, Ента малышей не просто обожала, она их боготворила. И любила ими заниматься, до бесконечности и изнеможения. Ансамбль из малышей, ею созданный, умилял и восхищал не только всю школу и родителей, а и многих военных, к которым они очень часто выезжали. Нагрузка для нее самой была непомерная, но приносила ей радость, от которой она вся светилась и всегда напевала и мурлыкала тихонько песни.  Преподаватели не чаяли души в этой огненной девочке, но свои отметки в дневник она честно зарабатывала упорной учебой, фанатичным трудом и боязнью огорчить родных плохой оценкой. В каком бы уголке дворика с садом не находилась эта игривая, будто резвая козочка, девочка-подросток, оттуда слышались смех и щебетание. Она звонко хохочет, прыгая то на одной, то на другой своей прелестной ножке, за непоседой едва успевает Бабушка или дед, и просят вернуться в дом на занятия музыкой и школьных заданий. Ента старалась скрыться в старом саду и никому не показываться на глаза - гулять было лучше, чем сидеть за уроками. Она знала, что все равно все успеет сделать до вечера. Бабушке было смешно смотреть, как Ента без устали повторяла надоевшие гаммы. Каждый раз одно и то же. Но она не хотела и не могла пропускать занятия, чтобы не расстраивать своих любимых старичков и чтобы те не подумали, что их внучка посмела стать нерадивой в занятиях музыкой или школы. С новым учебным годом нагрузки общественные все увеличивались. После победы в конкурсе «Песня-песенка», где стала лауреатом, прошел городской и Республиканский конкурсы военно-патриотической песни. Кроме этого участия в конкурсах добавилось и работы в комитете комсомола, как ответственной за культмассовые мероприятия. А тут вскоре и выдвинули делегатом от комитета ВЛКСМ и ДОСААФ на съезд представителей этой организации. Ента выступила там с программным выступлением, которое сама и подготовила. Была на этом съезде выбрана в президиум. Частые выезды с концертами и участие в конкурсах в то время отмечали награждением грамотами - родные ее могли гордиться своей дочерью и внучкой. Грамот у Енты было множество. Ента с коллективом малышей давала до 20 концертов в год, только для военных. Понятно, что военные к этому относились с уважением и интересом, оставляя на память в истории части фото этих концертов. Так проходили и пробегали школьные годы - в хлопотах и заботах. Время летело, девочка взрослела. В программе учебной школы произошли изменения. И вот, чтобы не учиться лишний год, девочки решили, за год два класса учиться. Ента предложила одна из первых. Поэтому училась в 8-ом классе и старалась вдвойне. У Енты получилось, и она из 8-го класса перешла сразу в 10-й. Из коллектива учителей я выделялся своим угрюмо-сердитым характером. Что скажешь, диагноз - военрук. Меня боялись, но ослушаться не смели. Дети дали мне прозвище - «дурак в портупее»… Фу. Перечитал – просто какой-то рассказ получился про девочку, в которую я, кажется, влюбился… Этого мне только не хватало…. Мля… Я же всё про неё узнаю, выпытываю… а сам мучаю… Я на тебе непременно женюсь, деточка!!!»
 Конечно… Только до фига времени у тебя это взяло… Вдовой ты меня сделал быстрее, чем женой… Блин. Господи, Борька, я ещё к тебе с претензиями… Дьявол!
 «…Школа навсегда запомнила, когда однажды Ента забралась по канату и подняла крик на всю школу. Ее вместе с канатом снимал директор с лестницы и сказал, чтобы ее близко не подпускали к веревке этой. Во время урока, а он был последним в расписании, я вышел в коридор и увидел Енту. Подошел, сказал: «Ты устала, наверное, вот тебе ключ иди в мой кабинет. Пей там чай и бери конфеты. Кабинет на верхнем этаже. Сначала она отказывалась, но любопытство превысило осторожность, она взяла ключ и пошла в кабинет. Вошла и увидела весь уют холостяцкий воочию. Посидела, съела конфету, огляделась. Пыль, пол не мыт, на столе нечисто, занавесок нет. Неуютно и серо. Хотя порядок в кабинете был виден. Все было сложено... Увидела ведро, веник, тазик, тряпку. Подумала - «успею, пока урок». Вымела и вымыла пол, протерла окна и стол. Только присела, и я пришел. Огляделся, говорю:
 - Ты маленькая хозяйка. Не успела войти, уже порядок навела.
 Поставил чайник, стали пить чай с конфетами. Я внимательно ее разглядывал, она смущалась, ей было неловко такое пристальное внимание наедине с мужчиной. Чай не допила, вскочила:
 - Я пойду. Спасибо за чай и конфеты.
 - Спасибо тебе, за порядок, что навела и не обижайся на меня за оценки по физкультуре.
 Убежала. Когда Ента съездила пару раз к военным, и о ней узнали, потом уже инициатором поездок стал я...  Я созванивался, присылали машину и привозили назад. Прием ее ансамбля всегда был на высшем уровне. Военные любили и слушали детей. Однажды в школе на концерте она исполняла песню «Беловежская пуща» и этим растрогала меня до слез. Я выскочил на сцену с цветами и заявил при всех, что ставлю ей «пять» за весь учебный год по физкультуре. После концерта мы опять вместе пили чай с конфетами. Мне нравилась ее игра на пианино и гитаре. Класс для занятий самодеятельностью был рядом с моим кабинетом. И я часто, услышав музыку, заходил, стоял и молча слушал ее игру. Встречи наши стали чаще, но я понимал, что в школе, такие отношения с ученицей нельзя показывать. Поэтому мы стали встречаться в городе и ходить то в кино, то есть мороженое в кафе.  Друг к другу  притягивало пока только любопытство. Слишком велика была разница в возрасте - 36 лет. Встретилась красота и молодость с мудростью. Вот это взаимное любопытство и желание узнать душу и мысли влекли их неосознанно навстречу друг к другу. Я же не был красив собой и сложен спортивно. Не блистал умом и юмором. Я, скорее, был замкнутым и суровым мужчиной, но с Ентой как бы оттаивал, становился нежнее и бережнее в поведении и разговорах. Боялся обидеть словом или неосторожным движением. Я офицер армии, это сущность и жизнь, а там не до сантиментов. Служба в армии вытравливает из человека все лишнее и ненужное для военного, а тем более, кадрового. Армия учит мыслить приказами, инструкциями, уставами - лишнее отметается или выметают тебя из военных. Я понимал, что Ента - это подарок судьбы и Всевышнего. Видел, что она не по годам умна и настойчива в познании нового и неизведанного. Понял, что торопить события не имею права и как мужчина. Знал, что меня в армии не погладят за такую связь с маленькой девочкой. Слухи между тем о встречах поползли по городу. Поскольку ее мать работала в школе, вскоре и ее поставили в известность об этом. И она забеспокоилась о дочери - эта связь могла иметь нежелательные результаты - как мужчины и девочки, так и по другим известным одной ей причинам. Она написала заявление в милицию о том, что офицер армии соблазнил ее несовершеннолетнюю дочь. Сказала своему мужу, чтобы это заявление он отнес в милицию. Как мать, она тогда не понимала, что обрекает на позор собственную дочь. Потому что при расследовании заявления Енте пришлось бы пройти медицинский осмотр у гинеколога. И это сразу было бы известно другим. Меня арестовали и посадили в милиции в камеру. Ента шла с матерью и отчимом по мосту через железную дорогу, и вдруг она встала на перила - внизу шли поезда, стучали на стыках колеса вагонов, опешившей матери и отчиму громко заявила: «Немедленно идите и заберите заявление свое из милиции, иначе я прыгну вниз на поезда и рельсы!!! » Мать идти не могла, ноги ее не могли идти, побежал отчим. Ента стояла, сказала матери: «Не подходи, иначе ты меня потеряешь навсегда». Прибежал отчим – мать порвала заявление. Ента сошла с перил моста, вся мокрая и бледная, ноги дрожали от пережитого напряжения. Бросила матери: «С вами я больше жить не хочу и не буду!» Меня выпустили на свободу, дело, не начавшись, было закрыто... Она пришла тогда, дрожала, как осиновый лист.
 - Не прогонишь? Идти мне некуда.…
 Надо же. Обрывки воспоминаний. Раньше не было времени записать всё это… Хм-м. Вот. Готовый компромат на меня – мои же дневники».

***

 Я продрогла. Мне был необходим горячий чай или кофе. Лучше – с цианидом. Одно потрясение за другим. Ёлы-палы. Я глянула на свой мобильник - батарея разрядилась почти полностью. Забыла зарядить… Но детям домой я всё-таки позвонила. Убедившись, что всё в порядке, я швырнула телефон в сумку. «Арома» - вот мой спасительный любимый кофе. Я представила чашку дымящегося капучино и вкусный бутерброд с тунцом. Я села в машину и поехала на набережную. В кафе меня уже знали, поэтому моё «как обычно» было быстро приготовлено и подано. Я с наслаждением глотнула кофе…
 - Привет. Только не убегайте, не поев. А то вы из-за меня вечно голодная.
 - Вы что, следите за мной?
 - Нет. Но мне сказали, что тут отменный кофе.
 - Это верно. – подтвердила я.
 Он заказал кофе и кранч.
 - Я был в Петре.
 - Я – не была.
 - Понравилось.
 - Хорошо. Значит – не зря потратились.
 - Дама. Я пытаюсь поддержать разговор.
 - А я пытаюсь поесть…
 - Значит, когда я ем – я глух и нем – это про вас?
 - Нет. Обычно я болтлива.
 - Хотите погулять со мной?
 - Не хочу.
 - Да почему?!! Это всего лишь невинная прогулка!
 - До свидания. - я сделала последний глоток кофе. Стало прохладно. Я вернулась в гостиницу. Приняла ванну и легла. Читать.
 «…Однажды, вдруг с КПП звонок дежурного офицера:
 - К тебе приехала дама и просит, чтобы ты к ней вышел.
 Сначала подумал, что-то случилось с Ентой. Побежал на КПП, но там, в комнате для посетителей, сидела женщина, в которой я с трудом узнал свою бывшую знакомую из санатория. Она постарела, вся в слезах, руки дрожат. Успокоил, попросил рассказать, в чем дело. Я терпеть не мог женских слез. У меня сразу происходил нервный срыв - в этот момент я ненавидел женщин за эту их слабость. Ее Игоря призвали в армию и после «учебки» - в «горячую точку». Там попал в роту разведки. На очередном задании попал в засаду, и был взят в плен. Начала просить и умолять меня выручить сына оттуда, из плена. Встала на колени, это ее единственный сын. Не было больше и уже не будет никогда. И сердце моё не выдержало - я ей пообещал сделать все возможное. «А сейчас - вот тебе ручка, бумага и все подробно и не спеша напиши, все, что тебе известно о нем». И повторил: «Все и не забудь - любая мелочь важна. Я приду через час». Пошел в магазин. Купил колбасы, батон, кефир. Все в пакет. Сел на скамейку и стал думать. Время пролетело быстро, пошел на КПП, она уже ждала с написанными листами. Отдал пакет: «Ешь, я почитаю». Стал читать – так, номер части есть, имя полевого командира есть. Встал, сказал ей уезжать домой и ждать. Напоследок наказал не говорить никому ни единого слова о сыне и про приезд сюда. Проводил. Понял - надо идти к Петру Васильевичу, он сам из «боевых», и только он может посоветовать и помочь в этой проблеме. Если откажет, это все - будет на всю жизнь груз на душе. Родственных чувств к сыну я не испытывал, но мужская гордость, что у меня есть сын, жила внутри меня. Поэтому я решительно зашагал к генералу. Тот принял сразу. И мы начали этот нелегкий разговор. Генерал понимал всю абсурдность этой затеи, но отговаривать даже не пытался. Понимал, что значит сын… Не знаю… Подумай он тогда о Енте… Тогда не было бы этого вояжа никогда. Своим ребенком, её покоем, он бы не стал рисковать. Но он об этом не подумал. Вскоре генерал устроил мне «туда» командировку и по связи передал начальнику особого отдела и командиру этой части - «оказать максимальное содействие для решения особого задания присылаемому офицеру». Меня встретил командир роты разведки. Сначала -  камуфляж на лицо, меня не должен никто видеть. Потом, по пути, рассказал про придуманный план операции. Уже знали, в каком районе находится Игорь. Необходимо спешить, иначе могли перевезти в другое место или казнить. Единственный выход, который предложили командиры - сдаться, но без оружия, в плен. Сами враги - воины, ценят храбрость и мужество, а там - как повезет. И, как оказалось, расчет был верным, и враг понял, чем рисковал этот офицер, ради своего сына. Уважение ко мне было, но и ненависть к стране, пославшей к ним, тоже присутствовала. Они меня отпустили потом, наиздевавшись надо мной. Боялся две вещи - никогда не увидеть мою девочку и изнасилования. «Духи» просто «петушили» офицеров. Почему меня не тронули – не знаю. Дыба. Плеть. Горящие угли… Били, пока сами не уставали… Обменять или выкупить не представлялось возможным. Как только почувствуют интерес, могут увезти. День-два жить у командира в комнате, не общаясь и не контактируя ни с кем. За это время изучить карту района, на память, на всякий случай. Связь – знак, выложенный на земле камнями, будет сканировать спутник, пять раз в сутки. Вертолет с поддержкой и отход, моментально. Все, завтра, доставим в район, покажем направление, и пусть тебе помогает Всевышний. Выезд в 4:00. Через долгих 48 дней увидели сигнал - «иду вдвоем» и направление. Операция прошла удачно, хотя издержки и большие были, но как обычно - все предусмотреть невозможно. И главный факт - оба живы! Эвакуация и госпиталь - там два дня и самолет домой. Потом вертолет и я в городке, где моя часть, в госпитале, а сын - домой. Ни сын, ни его мать больше ко мне не приезжали. 48 дней  пыток, издевательств, унижений, экзекуций основательно подорвали здоровье. Меня, умирающего, вскоре Ента забрала домой. Готовилась представительная комиссия МО в госпиталь, поэтому меня отпустили раньше, чем следовало из госпиталя, а говоря истину – удалили - надо было объяснять моё состояние. Дома эта маленькая и мужественная девочка прикладывала все свои силы, умение, любовь и заботу. Но она была бессильна перед опытными палачами, знающими свою работу»…
 Я это помню… Но я не знала, многого не знала… А знала бы – просто сошла бы с ума. Но после этого он больше не ездил.
 «Услышь меня, Господи! Не за себя прошу. Не оставь её без милости твоей. Аминь. Её должны выдать замуж. Завтра. Я поднял на уши ребят. Воинские части. Я должен похитить её прямо из ЗАГСа. Её держат взаперти неделю. Уверен, что накачали ребёнка снотворным… Иначе она бы сбежала или убила себя… Господи! Никогда не просил о милости твоей. Помоги»…

***

 С этого момента я напряглась. Ведь я знаю, что пережила в момент бракосочетания и после него. Но я никогда не задавалась вопросом, как прожил эти три месяца моего беспамятства мой любимый…
 «Я уже дома… сегодня 3 октября. Значит, я почти месяц провалялся в больнице. Родственники Енички оказались подготовленными тварями. Последнее, что я помню – это то, как я стоял под балконом напротив ЗАГСа… и темнота. Очнулся уже в больнице с переломанными рёбрами и кровавым месивом вместо морды. Что они сделали с девочкой? Я не знаю, где она и что с ней… Странно, что за всё время она ни с кем не связалась – ни со мной, ни с Геной, ни с генералом… Это может означать только две вещи. Либо ей хорошо. Либо она попала в беду…. Почему-то я склонен думать, что она в беде… Буду искать»…
 «Два месяца… Два долгих месяца я не вижу тебя, милая моя. Не знаю,  что с тобой. На учёбе ты не появилась. Не звонила. Не перевелась в другой ВУЗ. Не забрала документы… Я даже не знаю твоей фамилии!!! В ментуре со мной говорить не хотят. Генеральские связи не помогают… Он ходит бледный и вид у него… не приведи Господь. Он пытался говорить с твоей маман. Стена… Миленькая… только бы тебе было хорошо… Только бы ты жила… Господи… Пожалей…»
 «Господи… спасибо тебе за милость твою… Пишу и плачу… Мы на Украине… Сбился с мысли… Сидел дома… сам не зная, чего ждал. Не было ни сил, ни надежды… Звонок в дверь показался таким резким. Глянул на часы – три почти… Подумал – пришли добить. Слава Богу… Открыл дверь… Енточка… Бледная, еле держалась на ногах. Почти упала мне на руки. Снял с неё шубу – обомлел - худая, в разорванной комбинации под шубой. Дрожала… зуб на зуб не попадал… И молчит. Страшно молчит… Я взял себя в руки. Стал наливать ванну. Она не сопротивляется. Вижу – миг, и она сломается. Нельзя… Тихонько снял с неё разорванную одёжку и положил в ванну. Никакой реакции… купал мою малышку. Мыл её волосы… Господи… что же это? Какая скотина с ней так?! Она избита. Вся в гематомах, ожоги… об неё тушили окурки… Думаю, что муж уже предъявил на неё свои права… Изнасиловал… Думаю – она всё это время не ела… или почти не ела. Надеюсь, я поступил правильно. Хоть и жестоко. Я напоил её чаем и не дал даже прилечь… Я одел её и просто увёз… на Украину. Тут её искать не будут… Хорошо, хоть паспорт при ней… У неё шок… у меня - тоже. Я не знаю, как себя вести с ней… Только бы она не сошла с ума… Она спит и плачет во сне… Или кричит: «Нет!!!» Завтра непременно отвезу её к врачу… Я не смог защитить самое дорогое… мою женщину… Да. Теперь она женщина – уверен»…
 «Ещё один удар… Ентулька беременна… С ней случился приступ паники… Сумел взять себя в руки. Пусть… Я не позволю подвергать её здоровье опасности. Поэтому ни о каком аборте и речи быть не может. Эта новая жизнь – часть её. Значит – и моя часть… надо не спускать с неё глаз. Ещё наделает с собой беды… Вот и всё, Борька, капкан захлопнулся. Ты будешь отцом. Хм… Вот и хорошо. Успокаиваю её, как могу. Лежит. Отвернулась к стенке и молчит… лучше бы плакала. Кричала… Солнышко, ты сильная девочка… мы сможем это пережить. Мамка тревожится… Я ей сказал – ребёночек у нас будет. Она успокоилась. Сказала, что теперь ей всё понятно… Эх, мамочка, мне бы твоё «понятно»… Просил никому не говорить. Не скажет. Будет тихо радоваться и вязать всякие детские штучки. Звонил генералу. Попросил оформить отпуск. Сказал – нашлась… всё рассказал. Батя ведь…»
 «Я оказался прав. Она сильная девочка… Сказала – едем в Ригу. Нужно учиться и как-то жить… Ничего не говорит. Не рассказывает. И я понял, что она решила эти воспоминания запереть глубоко в подсознании. В Ригу везти её я боюсь… Но она права – она должна получить образование. Потом начнутся пелёнки, и будет уже не до учёбы. Пока говорить об этом ещё рано, но она должна начать бракоразводный процесс… Но бежать впереди паровоза я не буду. Она должна сама поднять этот вопрос. До родов. Сейчас она должна прийти в себя. Может, в Риге будет легче… там квартира её… Правда, она об этом не знает. Генерал ей купил. Дочь… А я ей что-то про генерала наврал. Думает – это съёмная… Не могу же я её ещё и этим огорошить… С другой стороны, родные так над ней издеваются, а генерал с Клавдией – трясутся над ней… Клавдия – какая волевая женщина. Знать, что это ребёнок мужа… Итак, завтра мы летим в Ригу».

***

 «Не знаю, как быть… В Риге она немножко ожила. Стала ходить на учёбу. Мы вернулись домой, приехал «батя» с Клавой. Так трогательно было наблюдать, как старик прячет глаза… Старик… Он старше меня всего на 4 года. Старик – это я. В школе я больше не работаю. Только при гарнизоне и в военкомате. Так оно лучше… Правда, приходится ездить в Шяуляй. Но это мелочь… Главное, что девочка приходит в себя… Только… я так и не решился прикоснуться к ней… Даже как раньше. Ничего, кроме легких поцелуев - здороваясь и прощаясь… Представляю, какую душевную рану нанёс ей этот ублюдок… зачем надо было ломать девчонке жизнь?!!»
 Я вздохнула. Милый мой… какая же я была чёрствая дрянь! Я ушла только в свои переживания и не замечала, как плохо тебе… Какое счастье, что ты был тогда рядом со мной…
 «Не знаю, как мне удалось пережить вчерашний день… Сидел на работе, секретарша занесла конверт… В конверте записка от ее мужа  – мол, пользуйся, пока она мне не понадобится… Мерзавец. Я не на шутку испугался. Позвонил генералу. Он в ужасе, но сказал, что постарается оградить её от этого гада. Как мне ехать домой?..  Просидел допоздна и поехал. Зашёл домой – не мог совладеть собой. Бросил портфель и зашёл в ванну… Не знаю, что почувствовала Ентулька… Вошла ко мне и… что-то лопнуло во мне - я стал рыдать, как ребёнок. А она целовала меня и успокаивала и вдруг – страсть вырвалась наружу… Этот неопытный милый ребёнок… Она вела себя, как опытная соблазнительница… Господи… у меня никогда не было такой женщины! Не всякая любовница способна на такое… от таких женщин не уходят. Таким ЖЁНАМ не изменяют… моя маленькая жена… Девочка, как я люблю тебя!!»
 «Мы снова счастливы… Теперь у меня настоящая семья. Уют. Еда. Постель… Пошло? Просто? Но это - счастье! Кто бы мне сказал – сходи в магазин! - убил бы… А Ента скажет – не бегу! Лечу!!! Как дурак – ей-Богу… И, что самое удивительное – делаю это с удовольствием! А как она улыбается! Я помню, жёны в гарнизонах – так на своих мужей орали. А она – сама нежность… Как мне повезло!»
 Боже мой… я читала дневники всю ночь… На часах уже пять утра…
«Сумасшедший день… Страшный. Мне позвонил генерал: «Срочно езжай в госпиталь! Я тебя жду». Рванул. Даже не думал, что с моей девочкой случилось несчастье. Она попала под трамвай. Как?!! Господи. Ребёнок не пострадал. Неужели она бросилась, желая убить ребёнка?!! Не похоже… Теперь мы, два старика, стоим под дверью палаты и молимся. Два хреновых атеиста стоим и молимся всем Богам. А она всё не приходит в себя… Прошло долгих три часа. Вышел архангел и говорит: «Идите. Она очнулась… отцы». Доктор – мать его…
 - Борька…
 - Енточка, как же это?
 - Включи свет…
 - Так… включен…
 - Нет. Включи…
 И тут я перестаю контролировать себя. Я ору. Петро орёт: «Врача!!» и пушкой машет… Моя девочка ослепла. Как я не доглядел малышку?!!! КАК?!!! Господи… Ни о чём не прошу… Благодарю, что не призвал её, а оставил мне»…
 «Я не сберёг ребёнка, за которого в ответе. Вернее – двоих. Одного она носит под сердцем… Я - полное ничтожество… Как же ей страшно!!! И при всём этом – она такая… Господи! Она пытается готовить!! Она учится жить!! Я добился, чтобы ей позволили записывать на диктофон лекции. Но она наотрез отказалась ходить на учёбу. Пришёл сегодня с работы – гвалт стоит! - весь курс пришёл к ней!! Убрали квартиру. Съели все пельмени. Занимались. Обозвали меня «папиком». Теперь думаю – будет посещать занятия. Я выбросил её обручальное кольцо за окно. Гад я. Мне страшно за неё. Я хочу жениться на ней. Я должен принять иудаизм. Она никогда не говорила об этом. Думаю – ей и не важно… тем более – она полукровка… Хотя ей-то это не известно… Я решился… подумаешь – обрезание! Пожалуй, лучше я об этом думать не буду. Зайду в синагогу… Ну, самому-то себе врать нечего. Мне очень жутко. И делаю я это в тайной надежде, чтобы уехать отсюда… не сейчас, так, когда меня рассекретят. Девочка должна жить в нормальной стране. И это говорю я – патриот… Я всегда пишу, когда она спит… Ложусь с ней и если не засыпаю – тихонечко встаю и сажусь писать. У меня ненормальное желание – погладить её волосы… боюсь разбудить».
 «Господи! Ну, почему стать евреем так больно!! Смешно стало… Поймал себя на мысли, что в последнее время часто обращаюсь к Богу. Ещё и креститься начну… ой, теперь уже и нельзя, наверное… Какой-то старец из синагоги совершенно хладнокровно отрезал часть моего хозяйства, предварительно дав «наркоз» - глоток вина. Я, конечно, пытки прошёл… но тут… заговорил матом и, похоже, так выразительно, что в синагоге срочно решили звонить жене. Не знаю, что ей сказали, но она прилетела на такси прямо в домашнем платьице. Только туфельки надела. Как она была красива!!! Как она ругала меня!!! Она, не видя, безошибочно угадывает – где я стою. Слух, и без того абсолютный от природы, обострился, различая малейший шорох… Может, я и сделал глупость, но ухаживая за мной, она забывает о своих неприятностях. Боль я испытываю адскую… хожу в Ентином халате… смешно, наверное, со стороны смотрится… Я купил ей красивые модные часики. Доставал через военторг. А отдать не могу… времени-то не увидит… дубина я»…
 Я отложила дневник. Достаточно. Надо поспать…

***

 Не знаю, сколько мне удалось поспать, но я, даже не вылезая из постели, взяла дневник.
 «Я никогда не отличался добротой. Но тут даже меня покоробило то, что я увидел на дороге. Я ехал, и было уже довольно поздно. Спешил, чтобы девочке не пришлось слишком долго ждать. Свернул с большой трассы на более узкую дорогу – хотел миновать пробки. Ехал медленно – дождь лил. Смотрю - на дорого лежит что-то чёрное. Думал – дохлая кошка. Хотел объехать, потому что даже мёртвое животное я давить не могу. Слышу писк. Притормозил – щенок. Кто-то вышвырнул умирать его в дождь. Лапки в крови. Хорошо, что на этой дороге мало машин. Пожалел… Я не люблю животных в доме. Но не смог. Думаю – подлечу, отдам кому… Завернул в шарф - взял с собой. Рассмотрел – глаза ещё в плёнке. Плачет. А я даже не знаю - Ентулька боится собак?.. Принёс.
 Сунул его ей в руки. Она прижала его так… Говорит:
 - Он большой… Наверное, голодный…
 А сам бегаю, как будто петух в зад клюнул. Промыл ему лапки, залил йодом, забинтовал. Сгонял к соседке за бутылочкой – напоили его молочком. Вроде всё путём. Так он развопился. И вопил – пока Ентуся его в постель не забрала. Всё. Теперь - «пиши письма на Родину». Из-за моего отсутствия дома – собака выберет хозяйкой Енту. Кобель. Гы… я её ревную. Дикость какая!!!»
 Я хихикнула, вспомнив, как Борька протестовал, чтобы я взяла Ретта в кровать. Я взяла другую тетрадь.
 «Мамочка. Мамочка моя… Я похоронил тебя и не знаю, как же теперь… Я был плохим и чёрствым сыном. Редко писал. Ещё  реже – приезжал… Но я знал, что ты есть… Что ты всегда есть… Как рад я, что ты успела узнать Ентика. Что ты мне сказала тогда?.. «Сыночка, молода она очень… Но она хорошая девочка. Не обижай её… Не будь пьяной скотиной»… К чему это? Я выпивал раньше, но до состояния пьяной скотины… вроде, ни разу… Моя девочка… Полетела со мной, будучи беременной. Поддерживает меня… Я с Мишкой так сильно подрался… Да… Ента очень повзрослела… а я совершенно растерялся… Она – моё третье плечо… Точно».
 Тяжело… Да и поездка тогда была тяжёлой. Я отложила эту тетрадь и вернулась к предыдущей. Очень хотелось есть… И очень не хотелось вставать… Я съела банан. Из номера выходить не хотелось. Выползать из кровати – тоже. «Ещё напорюсь на этого туриста Вову… Блин… привязался!»
 «Пришло по почте странное письмо. Копенгаген. Я в английском - как слон в посудной лавке. Ента не видит. Повёз на курс к ней – девчата прочитали. Её приглашают на гастроли… Дела…  Да ещё и Ретт оказался породистой восточно-европейской овчаркой…Теперь он зарегистрирован в клубе и должен с двух месяцев начать посещать курс дрессуры. Ента с ним и пойдёт. Пусть. Ей надо чем-то заняться… Как я отпущу её на гастроли?!! С другой стороны – это её шанс… Я не могу лишать её шанса на лучшую жизнь»…
 «Проводил девочку в Данию… Напился в зюзю. Почему-то стало страшно, что она оттуда не вернётся… Она такая нежная, красивая… слепая. Кто-нибудь непременно в неё втюрится. И захочет жениться. И самым разумным с её стороны – подумать о ребёнке и согласиться… Безумие… Я скучаю… безумно скучаю… Пёс забился в угол и тихо поскуливает… Чёрт! Скоро и я завою! Как же ей долго ехать… До Вильнюса. Пересадка. Потом до Гомеля. Потом 4 часа в ГДР… Там отцепят вагон и погрузят его на паром… или он туда сам въедет… Мля»…
 «Пятый день собака ни фига не ест. Ужас. Тоскует по своей хозяйке. Я тоскую по своей хозяйке… Правда, она позвонила, что доехала… Ещё 4 дня… Ладно – рабочих. Тут можно отвлечься. Генка не даёт скучать. Затащил в пельменную. Боже мой. Привык к домашней еде. Всю ночь нырял в очко – то мордой, то задницей. За-жрал-ся…»
 «Всё. Я превратился в слюнтяя. Занялся уборкой. Перемыл полы, вымыл посуду, выдраил раковины, унитаз, сменил постель. Всё перестирал. Сложил. И-ди-от!!! Но вот с готовкой – дело дрянь… Ретт оживился. Даже воды попил. Как же я люблю её… Я - старый паралитик, маразматик и урод».

***

 «Завтра… завтра я увижу мою девочку. Как же я по ней соскучился! Второй час ночи… значит, уже сегодня. Значит – она уже в пути. Спать не могу. До посинения гулял с Реттом. Сегодня явился генерал. Достал бутылку коньяка, закусь из дипломата:
 - Ну, «сынок» - пить будем.
 - Я, товарищ генерал, не планировал.
 - Я тебе батя, а не генерал. С дочерью моей живёшь. Чисто тут. Неужели сам?
 - Сам.
 - Так бабская эта работа – полы мыть!
 - Так, батя, твоя дочь не просто баба, а любимая мною женщина. Что же это, она приедет – и за швабру? Я о твоей дочери, между прочим, говорю.
 - Нет, моей дочери негоже со шваброй-то… Давно не видел я её… вот… - он пошарил в кармане, - отдай ей. - он дал мне коробочку с золотой цепочкой. - Купил ей. А как же я ей подарю-то?
 - Просто подари и всё. Чего ты усложняешь?!
 - Всё так просто?
 - Знаешь, жизнь с Еничкой открыла мне глаза на многие вещи. И одна из них – жизнь одна, и её не надо усложнять.
 - Во как. Умница. В меня вся. И не надо «ха-ха»! Ты того, заезжай к нам. Клава тоже по ней скучает.
 - Так заезжайте к нам! Завтра приедет ведь.
 - Завтра… Ишь ты! А вам вдвоём побыть не охота? Ты мне вот что скажи… Дитё… ты ей?
 - Нет. Я с ней до того случая не… не трогал я её. Но ребёнок это наш. И если не нравится, то я, не смотря на твои веточки, тебе в рыло.
 - Не бузи.
 - Не буду.
 Мы распили с ним бутылку, и он уехал. А я - никак не успокоюсь. Недолго уже… Наверное, лечь надо».
 «Нет. Это кошмар какой-то. Сказал бы кому – в жизни не поверили бы. Этот ребёнок припёр домой целый отдел электротехники! Эти вагонные и носильщики перед ней на задних лапках плясали! Оказывается, она им взятку дала всем!!! Откуда в ней такое?!! Каждому по плееру… Акула малая. Я аж зауважал. И так уважаю. А тут – поражён. Привезла какую-то умную штуку под названием «тостер». Я ей говорю – на кой нам это?
 - Боренька, отрежь 4 кусочка батона. Отрезал?
 - Ага.
 - Теперь намажь каждый маслом. Есть?
 - Да.
 - Теперь положи сыр и кольцами сверху помидор. Закрой другим кусочком хлеба.
 - Сделал. Два закрытых бутерброда.
 - А теперь включи тостер и положи их туда. Держи, пока зелёная лампочка не загорится.
 Через пару минут на столе были два вкусных и горячих бутерброда. Зашибись! Чайник электрический – кнопку нажал – 5 минут – готово! Вот капиталисты!!! Да… Животик наш округлился… уже не спрятать. Ентулька подумала обо всех. Привезла подарки всем. И очень дорогие. Это сколько же артисты зарабатывают–то, если 17-летняя девочка заработала на целый рынок?»
 «Были в гостях. В генеральских хоромах. Хорошие люди они. Как-то раньше не замечал этого. Ента привезла им тостер и чайник. Клава была в восторге. А генералу комплект – зажигалка и плоская карманная фляжка для коньяка. Улыбался батя, як чеширский кот. Что-то девочка засыпает везде. Только расслабилась – спит. Я беспокоюсь. Клава говорит – беременность… Я боюсь спрашивать её, но сильно беспокоит факт её замужества. Сильно беспокоит. Себе-то я могу признаться… я боюсь. Вот так. Стал всюду носить личное оружие – пристрелю падлу».
 Боже ты мой… Ну, почему ты молчал?! Борька!! Может, подай я на развод – не мог бы он меня увезти?!! Я выбралась из постели, оделась и выскочила за дверь. Мне нужен был воздух. Экстрим. На набережной Эйлата есть аттракцион «Камикадзе». Стеклянный шар на тросах, который швыряет тебя с высоты в разные стороны. Я влетела в этот шар. На меня уставились удивлённые подростки:
 - Тётя, вы чего?
 - Брысь отсюда все!
 …И я полетела. Кто сказал, что тут тошнит? Кто сказал, что тебя рвёт – пока душу не вывернешь?!! Ничего подобного я не испытывала. Сразу после «Камикадзе» я зашла в кафе и съела шесть пирожных с яблочным соком.
 - Вы точно сумасшедшая!
 - Проклятье! Стоит мне выйти из гостиницы – я натыкаюсь на вас!
 - Может, это судьба?
 - Вот уж нет!
 - Могу я попросить вас об одолжении?
 - Только, если при этом не надо снимать трусы!
 - Вы грубиянка. Вы не могли бы подбросить меня до гостиницы «Несиха» (Принцесса)?
 - Ну, это - пожалуйста. Тем более, мне по дороге.
 - Я знаю.
 - Ну, и прекрасно.
 - Ну, вы даете. Ни реакции, ни эрекции! Другая бы удивилась.
 - Так это другая.
 - Вы хорошо водите.
 - Знаю.
 - Как мужик.
 - Для женщины за рулём это комплимент. Дальше что?
 - Почему вы редко выходите из номера?
 - Лень.
 - Трудно поверить…
 - Ваша проблема.
 - Да… понравилась женщина, а она брыкается…
 - Пока нет… но может. Мы приехали. До свидания.
 - Жёстко вы со мной… До встречи.
 Ну, откуда он взялся на мою голову?!! Я развернула машину и поехала до ближайшего супермаркета. Всё. Ну, на фиг - я из номера больше не выхожу. Я накупила всякой ерунды на «пожевать». Гостиничной еды мне не хотелось. Я вернулась в номер, сходила в душ и улеглась в кровать.
 «Появился в нашей жизни некий музыкант Самуил Хейфец. Настоятельно просит Енту выступать с его джаз-бандом. Я её уговорил. Думаю – не буду препятствовать карьере. Возможно, это её судьба, а я - тормоз. Мы повздорили. И она ушла, хлопнув дверью. Загадал – через час не появится – улетаю на Украину и освобождаю ей дорогу. Когда перед ней окажется будущее, она простит меня и поймёт – я был прав. Солнце моё – я поступаю так, потому что ты мне дороже жизни».
 Меня аж передёрнуло. Я вспомнила, как мы с Геной искали его, и что я тогда пережила…
 «Я приехал в село. Дом, приведённый в порядок ради любимой – пуст… Но чист и ухожен. Катька старается. Понравилась молодая жена всем тут. Пуховое одеяло… Никогда в жизни у меня не было ни пухового одеяла, ни ватного… Казарменное. И жил же. И не понимал – зачем людям ещё какие-то одеяла? Удобства… Обходился же раньше туалетом с дырой на улице… И падал от усталости на железную кровать. Просыпался – одевал форму и на работу. Ужасно. Как я жил? А тут – постель и на плече доверчиво спит красивая девочка. Я стал спать голый. Раньше я этого не понимал. А теперь – как хорошо всей кожей чувствовать рядом с собой тепло… Что я наделал? Зачем сбежал?.. Зачем я вторые сутки сижу, обнимая плюшевого зайца? Собаку с собой забрал… Идиот».
 «Господи. Вот вспомнил… В баню её завёл. Своя – никто туда не ходит. Зима…
 Ну, вот. Заходим, раздеваемся и сразу в парилку, греться. Пока на коленочках суставы не потеплеют, их надо легонько поглаживать. Выше низзя, рано. Потом, я тебя положу на полочку, но не верхнюю, и ты лежишь, млеешь, а я потихоньку сверху вниз веничком разогретым сажаю на тебя пар. Я продолжу, а ты слушай - у тебя вон и слюнки потекли. Терпи, рано.
 Вот, потом переворачиваю на животик и тоже, но убираю влагу с тебя веником поперек тела. Это пока сухой пар. Как только почувствую, что успокоилась от первого страха, я понемногу поддаю отвар из ромашки, чистотела, валерьяны и мяты. И это - не напрягай грудь-то, не в строю и не на войне. И опять веничком этот запах на тебя и для ингаляции и для здоровья твоего. И все время снимаю с тебя влагу веничком, но очень нежно. Не забывай, ты на животе пока. И вот когда спинка почти готова, я тепленькой водичкой, смываю с тебя старую твою поверхность. И вот главное - я тебя переворачиваю, но не сразу, а пока не расцелую ниже пояса свою работу и труд, и только тогда, когда ты почти онемела от моего нахальства, я тебя аккуратно кладу на спину.
 На груди и животе надо тепленькой водичкой сначала смыть остатки того, что со спины попало. Потом опять поддать настоечки и на тебя дух ее посадить. Ты глазки закрыла, но не от смущения или удовольствия, а просто соли начнут щипать глазки, которые ты не выплакала... А я тебе платочек – держи, родимая, и вот, пока ты вытираешь, я начинаю тот же процесс, что и над спиной.
Когда начинаю парить сверху от головы и убираю веничком влагу, парение повторяется, аналогично спине, Но есть «но». Добираемся до ножек, раздвигаем их пошире и не смотрим, ну, очень стараемся не смотреть, парим ножки тщательно, им бегать надо. Тут небольшое отступление. Чисто мужское любопытство выворачивает глаза, конечно. Делаю вид, что терплю. Наступает главное. Вот тут не надо «ха-ха». А париться надо. И вот веничком по центру легонько так, влагу не надо убирать, сама стечет. Но за каждым взмахом веника - нагибаться пониже и дышать мне носом, не потому, что жарко, а чтобы уловить момент, когда запах морской сменится на запах свежей травы, ромашки и мяты. И вот тут я не выдерживаю, и в жаркой парилке начинается непонятный процесс, от которого, несмотря на то, что влага устранена, она появляется вновь и вновь. Время, проведенное в бане, Бог в жизнь не засчитывает.
 - Я продолжу или тебе надоело мыться?
 Она внимательно посмотрела на меня, улыбнулась, обняла. И, жарко дыша, прошептала на ухо:
 - Дурак…- то ли спрашивая, то ли утверждая.
 - Пошли в предбанник, отдохнем и кваску попробуем - я холодного принёс, - предложил. Сели за стол, налили квасу, глотнули понемногу. И я сгреб ее, и тоже на ухо ей:
 - Хочу сказать тебе… - но она закрыла мне рот своими губами, а потом тихо:
 - Знаю. Я знаю, что ты хочешь сказать. Не говори. - она пересела ко мне на колени, сжала мою голову - я вдруг почувствовал, что она начала покусывать ухо. Напрягся.
 - Не спеши. Я тут. Твоя. Навсегда.
 Я медленно водил по спине, грудям, ногам  своими сильными руками и чуть-чуть прикасался губами к ее телу, даже не целуя, а только прикасаясь. Я только наклонил ее - она прилегла. И это уже было не парение в бане, это было парение над всеми - над Землей, над собой. Это была высшая точка, это было то, что называют одним словом - Любовь. Это была жизнь и отношения плоти, заложенные в человеке Великой Природой. Звуки и движения слились в целое…
 Господи, что это я? По-моему, хлебнул горилки… через край».

***

 «Нет. Ну, всё-таки жизнь полна сюрпризов. И не всегда плохих.
 1. Ента меня нашла.
 2. Схлопотал по морде от Генки – и поделом!
 3. Енточка стала видеть!!!
 Правда, мы чуть не потеряли ребёнка... Но она прозрела и это чудесно!! И дьявол с ними, со всеми поклонниками её!! Она МОЯ женщина!! И я собираюсь умереть у неё на руках... Надеюсь, это будет не так скоро... Но это – будет. По закону природы... Генка меня здорово отделал... Ента вовремя зашла. А я и не думал сопротивляться... Поймал себя на мысли, что меня вечно из-за неё бьют. То родственники её, теперь – мой лучший друг. Правда, Генка - за дело...
 Ночью встал – тошнило... Чего вдруг? Очнулся – мордой в унитазе, и Енточка за лоб держит, как мама в детстве, чтобы головой не стукнулся... Напоила меня чаем, вымыла мне морду лица. А я так безвольно поддаюсь... Потому что нет ничего лучше ручек её... Стыдно должно быть. А не было... Почему? Потому что – роднулечка... Как же я стеснялся тогда после побоев на «стодневке», когда меня избили мужики, нанятые её отчимом! Я отбивался, а их было так много... И девочка не испугалась, а самоотверженно меня выхаживала. А я поначалу стеснялся, а потом расслабился и покорился. Откуда такая маленькая девочка умеет так заботиться? Откуда такая душа?!»
 «Я проснулся от очень красивых звуков. Оказывается, Ента на кухне играла на саксофоне. Где она его выкопала в деревне?!! Я не задаю вопросов. Я просто лежу и слушаю. Она стоит в ночной рубашечке, босая, блаженная… моя. Хочется немедленно овладеть ею, и я сдерживаю свой порыв, прилагая неимоверное усилие. И тут она, чувствуя мой взгляд, перестаёт играть и говорит:
 - Борька, ну… бери меня, ты же хочешь!..
 И я срываюсь с дивана и просто не могу оторваться от её губ, пахнущих вишней… Только, когда всё заканчивается меня осеняет:
 - Еничка, ребёнок же…
 - И что?
 - Может, нельзя так?
 - Не знаю… но как хорошо…
 - Хорошо? Милая, я вот мучаюсь. Я ведь старый, и у тебя не было возможности даже сравнить…
 - Борис. Если я такое ещё раз услышу…
 - Борис? Ты так меня только в школе звала…
 - Не вопи!
 - Не хами!
 - Тогда займись делом!
 - Каким?
 - Целуй меня!!!
 И в этом она вся. Моя маленькая женщина… Скромная, добрая и тихая днём – ночью в ней просыпается Клеопатра. Или это смешение кровей?»
 «Я дома. Сижу на больничном – радикулит проклятый! Ента колет мне уколы и мажет меновазином. У неё уже тяжёлый животик, я заметил, как она массирует себе поясницу… Раз она на учёбе, а я бездельничаю, нужно провести время с пользой. Хочу снять домик в Юрмале на пару недель. Сосны и море – то, что надо нам обоим. Правда, у неё сессия… но до Риги полчаса езды… Пусть готовится, сидя на полянке».
 Я отложила дневник и поняла, что должна сделать одну важную вещь… Я взяла телефон и, сделав глубокий вздох, набрала номер, который не набирала долгие годы.
 - На проводе!
 - Генерал…
 - Господи! Ты? Деточка, Господи!
 - Как вы? Клавдия?
 - Клавка бушует - я ушёл в отставку. Борис как?
 - Нет его…
 - Сбёг?
 - Почти… умер он.
 - Я должна вас увидеть. Срочно.
 - Я не могу прилететь, милая…
 - Я сама… я… завтра! Можно?
 - Да… а как?
 - Не знаю.
 Так. Домой если приеду – уже не вырвусь. Я позвонила в «Израэйр» и заказала билет в Ригу на два дня – туда и обратно. Собрала тетради и стала соображать. Я – просто голая. Значит – надо одеться. Я отправилась на набережную, в бутик гостиничной сети. Там модная европейская одежда. В Риге – холодно… наверняка… Я купила чёрные брюки, два изящных свитерка от какого-то дизайнера и куртку на меху. Потом купила себе два комплекта белья и нелепую пижаму с медвежонком. В машине всегда лежит дорожная сумка. Я покидала туда вещи и поехала в аэропорт…

***

 Рига… «Золотые петушки» Домского собора и церкви Петра и Павла… Дьявол! Холодно-то как! Надо было взять машину напрокат… Генерал жил в элитном доме по улице Энгельса… Хотя… Вряд ли эта улица так называется теперь… Я остановила такси. Таксист оказался разговорчивым русским парнем, который доставил меня в лучшем виде на место. Я почувствовала, как у меня замёрзли пятки, которых у меня нет… Я повела носом, как собака… Клавдия … запеканка… Господи… Я совсем забыла о них за эти годы… Я позвонила в дверь…
 И тут же оказалась в объятиях генерала и его жены.
 - Деточка! Какая же ты стала… я думала, Петруша пошутил…
 - Простите меня… я ведь… Господи… - я плакала.
 - Мы знаем, что ты была здесь. И что поженились вы… Да что ты стоишь-то?!!
 - Боже мой… я должна гостиницу заказать… совсем забыла…
 - Сдурела, да? - Клава стояла – руки в боки, – совсем, да?
 - Совсем… - я заставила себя улыбнуться… - Вы вообще не изменились… оба.
 - Изменились. Дед стал сварливым и ворчливым! А я стала вопливая!
 - Вы всё шутите. А я вот сижу и думаю – чего я сорвалась?
 - Ты абсолютно точно знаешь – чего… Раз полковник откинулся – значит, записи его читала…
 - Пётр Васильевич! - я укоризненно покачала головой… - ну, и речь у вас стала…
 - Я как приказами перестал разговаривать, так вообще говорить разучился. Не серчай…
 - Я лучше к Клаве пойду… - генерал взял меня за руку.
 - Не лезь в бутылку… ты… давай для начала на «ты» меня… Потому как знаешь ты уже всё…
 - Знаю… батя… так тебя Борька звал?
 - Так. Тогда… можно обнять тебя?
 - Ты всегда вёл себя со мной не как начальник мужа… - я прижалась к генералу и заплакала…
 - Доченька… ты чего?
 - Назвался отцом – теперь сопли вытирай, - всхлипнула я. Генерал посадил меня к себе на колени, и я уткнулась носом в его плечо и просто рыдала… Я хотела выплакать своё горе. Генерал молчал, крепко прижимая меня, и гладил по голове.
 - Доця… хватит сырости… ты бы с дороги поела… Клава старалась… И мордочку умой. Давай… Давай. Плакса-вакса. - я, шмыгнув носом, отправилась умываться. В ванной я постаралась взять себя в руки и привести в надлежащий вид лицо. Клава накрыла на стол и, положив руку мне на плечо, сказала:
 - Ты не смущайся… я знаю всё. Ты не виновата и тебе нечего стыдиться. Поняла?
 - Клава…
 - Наивная ты дурёха. Была и осталась. И ещё запомни – ты нам родная. Обоим. Поняла?
 - Поняла.
 - Ешь давай… выпить хочешь?
 - Очень.
 - Вот и выпей с отцом-то… я не буду. Сахар у меня.
 Клавдия подошла к буфету и вытащила графин коньяка. Потом, подумав, вынула графин водки. Я придвинула водку к себе, зная, что генерал приложится к коньяку. Посмотрела на миниатюрную хрустальную рюмочку, вздохнула и взяла из кухни стакан. Клава удивилась:
 - Что это ты, так пить будешь?
 - Да. - и выпила залпом первый стакан. Генерал удивлённо поднял бровь.
 - Во даёт! В меня вся… - но к коньяку не притронулся. Я выпила второй стакан.
 - Детка, ты бы закусила?
 - Позже… Хорошо… Итак, ты с самого начала знал – кто я. Так?
 - Не совсем с самого… Когда твоя мама понесла жалобу в военкомат. Вот тогда.
 - Не заставляй меня тянуть из тебя. Рассказывай.
 - Ха… я тогда Бориса чуть не пристрелил… Мы ведь всегда дружили. А тут я просто озверел. Мы тогда сильно подрались. Если бы Еремеев тогда в кабинет не вошёл, не знаю, чем бы всё кончилось… Но Борис сказал: «Вот что… Я люблю эту девочку. И девочка любит меня. Понятно? Это не армейское ****ство. Мы будем вместе. Всегда. Если тебе, генерал, есть что сказать – будь мужиком и скажи. А жизнь нам не ломай». Вот тогда я и сказал ему…
 - И что же?
 - Пришлось рассказать ему историю про твою мать… я взял с него слово не говорить тебе… никому. А он мне сказал: «Батя, не бойся… Я её пуще глаза беречь буду»… Но… он не сберёг тебя. Мы тебя не уберегли…
 - Нет… что ты… он сдержал слово… Я не знала более нежного и доброго человека.
 - Милая, тебе просто удалось сделать его таким… Ты ведь читала. Он был тяжёлым человеком, и никто не мог с ним работать. Но коли он выбрал кого-то другом – это намертво.
 - Детка, очень нелегко было скрывать в части твой возраст, - вмешалась Клава. - Кто-то бы капнул – отцу бы не поздоровилось. Солнышко, мы любим тебя, и в этом не сомневайся…
 - Я знаю… Ой! Графин пустой!
 - Пить надо меньше.
 - Что вас тут держит?
 - Мы держимся друг за друга. Разве этого мало, а, детка?
 - Я увожу вас.
 - Что?
 - Где мне можно лечь?
 - Тебе плохо?
 - Нет… просто очень устала. А завтра я хочу прогуляться к дому, где мы жили…
 - Милая, там ничего не изменилось… Это твоя квартира была изначально.
 - Милые мои… я знаю… А можно мне сейчас туда?
 - Сейчас?! Так ведь поздно! И там не готово ничего…
 - Там остались вещи?
 - Всё, как было. Я с Петром туда раз в неделю ходим проветривать. И вообще, чтобы у людей глаза не болели, что хата пустая…
 - Клавочка, дайте ключи!
 - Хорошо… Но отец тебя отвезёт.
 - Не надо, он выпил. Я такси…
 - Поедете на такси вместе, потом он вернётся. И не спорь.
 - Хорошо.
Клавдия вызвала такси. Я подошла и обняла её. Клавдия расплакалась.
 - Э-э-э!! Генеральша!! Вы что это?!!!
 - Девонька, старая я уже. Вот, увидела тебя… можно и представиться.
 - Вы с ума сошли!!! Чтобы я больше этого не слышала! Клава!!
 - Всё-всё… Езжайте.
 Минут двадцать мы ехали по улицам Риги. Рига изменилась, но осталась узнаваема, как все старые города. Генерал явно нервничал.
 - Батя… ты чего?
 - Не знаю сам. Давай, я с тобой зайду.
 - Не надо… я должна замкнуть круг. Понимаешь? Я позвоню тебе. - я вышла из такси и вошла в знакомый подъезд…
 Я простояла в подъезде минут пятнадцать, просто переминаясь с ноги на ногу.
 - Вы кого-то ждёте? - участливо спросил какой-то дедушка на латышском. Я машинально ответила.
 - Нет.
 - Постойте… Вы же жили тут!! - обрадовался он. - Собака у вас ещё была… чёрная.
 - Верно.
 - Вы бы хотели зайти?.. Жаль, я не знаю нынешних хозяев…
 - Я – хозяйка. Спасибо. - я решительно достала ключ и засунула в замочную скважину. Замок легко поддался. Сердце забилось так, что пришлось на минуту задержать дыхание… Я шагнула в дом. Ничего не изменилось… Чисто. Господи, ты возвращаешь меня в прежние места. Кто-то умный очень ведь сказал - «не возвращайся никогда туда, где был счастлив». А я всё время это делаю… дура!! Всё тот же рыжий диван. Странно, он даже не выцвел от времени… Я вот – да, выцвела, поблекла, потускнела, поседела…
 Я прошлась по квартире. Даже розы, которые мне когда-то подарил Борис, стояли засушенными в вазе. Я открыла шкаф. Наши вещи. Они так и висели в шкафу. Борькина форма. Кожаное пальто. Моё красное пальто и чёрная куртка на меху… Как-то сохранилось? Наверное, Клавдия проветривала…
 Между нами расстоянье - годы.
Как, не знаю, это пережить.
Но диктует женская природа,
Что мужчина старше должен быть.

Только мне он ничего не должен -
Тот, кого люблю уже два дня.
Я его так дьявольски моложе,
Как на дочь, он смотрит на меня.

И впервые возраст мне - преграда.
Господи, спаси меня! - кричу.
Ничего от жизни мне не надо...
Я уже состариться хочу.

 Я достала из шкафа халатик. Переоделась. Надо же. Как раз… Ах, да! Я же его беременная носила. Боже мой… Постель. Наша постель… Я раздвинула диван, натянула постель на подушки и одеяло. Надо отдать должное Клаве - на вещах не было запаха старости – она следила за ними, словно зная, что я вернусь. Кухня. Чистота. Но шкафчики и холодильник оказались пусты. Я выглянула в окно… напротив огромная вывеска - «магазин 24 часа» и номер телефона. Я набрала номер. Ах, да! Надо говорить на латышском.
 - Лудзу! (пожалуйста) – ответил вежливый голос. Далее диалог был на латышском, который я удивительным образом не забыла.
 - Здравствуйте! Вы делаете доставки на дом?
 - За дополнительную плату.
 - Отлично. Мне нужно молоко, растворимый кофе – лучший, чай и что-нибудь на ваше усмотрение из еды. И фрукты.
 - А на какую сумму?
 - На любую. Только учтите – я одна и продукты нужны на три дня.
 - Расчёт?
 - Наличный. Или визой?
 - Виза лучше. - я продиктовала номер кредитной карты, продукты обещали доставить в течение часа.
 Я снова раскрыла шкаф. Крепко зажмурив глаза, я просунула руку вглубь второй полки справа. Есть! Я нащупала деревянную шкатулку. Слёзы градом полились из глаз. Борькины медали, брошь его мамы, маленькая куколка-пупсик… и какая-то маленькая бархатная коробочка. Её не было. Я раскрыла её. Выпала записка. А под запиской – обручальное колечко…
 «Девочка моя! Разводись скорее и выходи за меня замуж!!! Я буду хорошим мужем и заботливым отцом. Я буду мыть твои маленькие ножки, и пить эту воду. Только соглашайся!!! Навеки твой раб». Я одела колечко на палец и разрыдалась. «ДА!!!  ДА!!!  ДА!!! Я буду твоей женой!!!» - кричала я. «Я буду!!! Я буду… твоей вдовой!!! Я – твоя вдова!!!»
 Наши души слились в поцелуе,
Наши ангелы в танце сошлись.
Я тебя уже слишком ревную,
Чтоб осталась безоблачной высь.

От безумных таких убеждений
Даже кругом идет голова.
И ложатся от времени тени,
Как опавшая наземь листва.

Что за взлеты ветров и фантазий,
Треугольники судеб и тел.
Мир в упадке своем безобразен,
Страшен тьмы вековой беспредел.

Вот вам жизнь, как походка вслепую,
Как навязчивый женский каприз.
Наши души слились в поцелуе,
Наши ангелы в танце сошлись.
 Милый… тебя уже нет, и ты оставляешь мне подарки… Ты - был подарком моей судьбы. Милым и хрупким… Добрым и нежным. И плевать мне, что нас ненавидел весь мир!!! Всё-таки судьба подарила тебе умереть на моих руках. Да. Это самое страшное для меня. Но ты всегда так хотел. Прости, любовь моя, что я ещё жива…
 Живу, на тень твою похожа,
Под колокольный перезвон,
Мне обещаний всех дороже
Покой зашторенных окон.

А сил осталось так немного,
И с круга хочется сойти,
И листьев желтая дорога
Сближает наши два пути.

Но, как во сне, бегу куда-то,
Пока, как ты, не упаду.
И в час осеннего заката
Я, наконец, к тебе приду.

***

 Как ни странно, я спокойно уснула, и проспала всю ночь спокойно и без снов. Яркий свет ударил мне в глаза. Надо же. Я не зашторила окна. А уже годами привыкла спать в кромешной темноте, которую искусственно создают жалюзи. Радость моя, или это твоя подушка так на меня влияет? Совершенный парадокс. Я прожила в Израиле большую часть жизни и ни разу не чувствовала себя дома… А здесь не была двадцать лет и помню, куда я когда-то положила каждую вещь. Я так и заснула в халатике. Надо взять его с собой. Было чувство, что перевернулась ещё одна страница моей жизни. Мне было легко. Я сварила себе кофе и уселась пить его в кровати. Мне безумно захотелось убрать квартиру. Да. Она чиста и ухожена. Но… мне просто этого до боли захотелось. Убирать было нечего, но мне стало интересно просто перебрать вещи в шкафу. Я открыла нижний шкафчик. В два ряда стояли аккуратно составленные коробки с обувью. В первой же коробке оказались Бориса военные туфли… Я задумалась. У евреев после смерти положено резать обувь покойного… Одежду полагается раздать бедным. Как же быть? Милый, ты родился не в еврейской семье, но стал евреем по своему желанию… Как же поступить? По еврейскому поверью – душа не может успокоиться, пока в прихожей стоят «её» туфли. Я отложила туфли в сторону. Вот зимние ботинки на меху, ещё две пары туфель – «на выход» и «на так»… Я решительно прошла на кухню и взяла из ящика с инструментами опасную бритву. С самой не понятным мне хладнокровием я стала резать обувь. Полоски кожи ровно ложились на паркет, а мех меховыми пушинками поверх горочки кожи. Изрезав последнюю пару, я свалила всё в пакет и вынесла в мусорный бак. Потом моя старая обувь – за ненадобностью - отправилась следом. С одеждой я расстаться не смогла. Её было немного, и я подержала в руке каждую вещь. Военная форма, заботливо упакованная Клавой в целлофановые пакеты, несколько рубашек, костюм… Сколько раз этот тёмно-серый пиджак оказывался на моих плечах, спасая меня от холода!!! Я засунула руки в рукава, зачем-то полезла во внутренний карман…
 Всё исчезнет, рассеется, минет,
Льды растают, погаснет звезда -
но никто у меня не отнимет
этот день никогда.

День надежды, любви и печали,
безрассудства и слез на глазах.
Что сказали, о чем промолчали -
всё останется на небесах.

В фильмотеке хранятся небесной
золотые часы бытия.
Там отныне в коробке железной
будет пленка, где ты и где я.

И однажды, устав от страданий,
от корысти и злости людской,
сам Господь в фильмотеку заглянет
и возьмет нашу пленку с тоской.

И в пустынном заоблачном зале
будет он горевать в темноте,
что скрывали, не смели, не знали,
что слова говорили не те.

Он от нашей любви ошалеет,
позабыв высочайший свой чин,
и пронзительно вдруг пожалеет,
Пожалеет, что нас разлучил.
 Маленькая коричневая записная книжечка, из которой выпали две мои фотографии, пятьдесят рублей и лотерейный билет-спринт с выигрышем в один рубль. Мелким почерком были аккуратно вписаны номера телефонов, адреса и имена. На предпоследней страничке запись зелёными чернилами - «…а в этот день я умру…». Мои руки похолодели – рядом стояла точная дата его смерти.
 «Ехал в купе с какой-то странной дамой. Сидел, рассматривал фотографию моей девочки и мечтал, как приеду домой, а она бросится мне навстречу и обхватит мою шею своими изящными ручками…
 - Можно? - дама потянулась к фотографии.
 - Пожалуйста.
 - Жена?.. нет… Пожалуй, нет.
 - Жена.
 - Нет. Но станет ею непременно, но очень не скоро.
 - Каждый день – вечность. – меня заинтриговала дама с огромной брошкой.
 - Вы будете любить всю жизнь друг друга. Хотя у неё будут другие мужчины. Но ты умрёшь рядом с ней  6-го сентября…
 Я выхватил из цепких рук дамы фото и вышел из купе. Всю дорогу просидел у проводника, и зашёл в купе лишь за 10 минут до прибытия поезда, за чемоданом. Дамы в купе не было».
 Мне стало не по себе. Я нашла в буфете коньяк, купленный ещё Борисом. Ого - 25 лет выдержки! Но он показался мне густым, и я побоялась его пить. Обойдусь! Тебя всё равно не вернуть…
 Из немыслимой дали,
Из забытого века
Номер я набрала
Одного человека.
И пока раздавались
В его комнате трели –
Между нами стихии
Гудели, гремели.
Я услышала в трубке
Ветров полыхание.
Я услышала в трубке
Вселенной дыхание.
Между нами лежали
Века, расстояния –
С той далекой поры,
С того расставания.
И такие зияли
Громадные бездны,
Что любые слова
Стали вдруг бесполезны.
И, услышав тот голос,
Что совсем уж забыла,
Я тихонечко трубку
На рычаг положила.
И утихли ветра,
И умолкли стихии,
И в ночи засветились
Огни золотые…

***

 …Вот пишу этот роман-поток, и почему-то тянет слушать Вальс Дождя. Видно потому, что моё повествование подходит к концу… Жизнь прошла, осталось лишь несколько последних лет, чтобы успеть сделать самое главное – поставить точку... Иногда вместо точки выходит многоточие – но разве это плохо?..
 Многоточие предполагает незавершённость судьбы... Тебя нет, а я почему-то жива. Жива ли я на самом деле? Или моя душа, покинув моё бренное тело, улетела к тебе, оставив оболочку очень похожую на женщину, которую ты когда-то любил, ждал, боготворил… Те же руки, но они не так свежи, как в пятнадцать лет. Но они помнят твои морщинки, по которым бегали мои пальчики. Те же глаза. Те же карие глаза, которые смотрели тебе вслед, считая минуты до следующей встречи. Те же глаза, которые видели тебя, выходящим из-за угла с огромной охапкой диких гвоздик. Запах… да, запах этих милых цветов я буду помнить до последнего вздоха. Запах диких гвоздик и одеколона «Рижанин», смешанный с запахом сигарет «чёрный Elite»… А ещё запах досок, которыми ты с такой любовью выкладывал пол тира. Тир «Берёзка». «Моя безадресная «берёзка», - писал мне ты, когда не знал, где я, с кем я и что со мной… Зато у тебя теперь есть точный адрес, который не изменится никогда – восемнадцатый ряд, третья могила слева от небольшого кустика китайской розы…
 Многоточие предполагает незавершённость судьбы... Так ли это? Или судьба моя закончила свой путь в тот страшный осенний день? Или я закалилась на горе и страданиях, не способная принять более радости жизни?.. Скорее всего, это так, но осталась Память. Память, в которой ты жив, а значит  - жива я. Память, которая хранит твою любовь, а значит, дающая силу жить дальше и помнить о тебе, Любимый. Знай, я всегда любила лишь тебя и никогда не забуду тебя, радость моя. Да будет благословенна память твоя. Храни тебя Бог. Аминь…