10-29. Диагноз

Вплоть до самых последних дней я еще не догадывалась, что объясняются все странности зятя гораздо проще, хотя на деле  оказываются гораздо серьезнее.

Однажды в сентябре, во время нашей жизни втроем – Маша, Миша и я, Маша поведала мне, что Шурик часто донимает ее своими подозрениями, будто его кто-то преследует и хочет убить. Что об этом нельзя распространяться, но он точно знает, что все разговоры вокруг него прослушиваются – чуть ли не в его зубах вмонтированы микрофоны, и что за ним постоянно следят. Услышав это, я остолбенела. Мания преследования?

Когда-то в молодости я интересовалась психиатрией, подозревая в ненормальности себя – уж очень у меня взрывной, противоречивый, невыносимо сложный даже для меня самой характер! Вспомнила, как купила тогда книгу какого-то эстонского врача-психиатра, прочла ее и убедилась – патологии психики у меня нет. Неврозов, истерии – сколько угодно, но психических заболеваний нет. Я всегда критически подвергала сомнению свою нормальность (главный признак психического здоровья, больные, наоборот,  убеждены, что они нормальны!) и маниями преследования, да любыми другими, не страдала. Трезво оценивала свою не самую совершенную личность. А вот Шурик, похоже, верит тому, что говорит, а не просто пытается сыграть перед женой роль загадочного человека, чтоб повысить этим свою значимость! Порывшись в домашней библиотеке, я перечитала книгу эстонского психиатра. Дала почитать ее и Маше. Та глубоко задумалась. Сказала, что я еще много не знаю о Шурике, а в книге по множеству  признаков  у него получается типичная … шизофрения.

 Шизофрения? Только этого нам не хватало! Это ведь не лечится до конца, и лучше не становится. И жизнь с такими людьми очень опасна. А в период мужского климакса могут случаться и обострения. Вспомнила все, что когда-то слышала от Маши про Шурика, вспомнила его жизнь: нет, не впервые у него такие странные выходки, и начались они вовсе не  после встречи с моей дочкой.

Шурик - младший ребенок в семье после рождения двух его сестер, которые старше его одна на четыре, другая - на восемь лет. Родился он, когда родители уже разошлись: отец ушел из семьи. Шурик был ненужным, нежеланным ребенком. В детстве он много болел, думали, не выживет. Когда родился, мать точно не помнит: дату не знает, потому что рожала его одна, на хуторе, а зарегистрировала в центре, когда уже много времени прошло,  и записала датой прихода, а не рождения. У его матери четыре класса образования. Отец был директором школы. Отца Шурик ненавидел, помощи от него не принимал, но тем не менее пошел по его стопам – выучился на учителя. Воспитывали его одни женщины, мать работала, сестры со временем приспособили его под няньку их детей, отсюда - его умение и привычка делать простую женскую работу и неумение  делать мужскую. И озлобление, когда делать ее ему приходится. Пошел в армию – на службе, по его рассказам, конвоировал заключенных на поселении. Стал агрессивным, злым. В армии получил прозвище «Псих».

После армии Шурик работал фрезеровщиком на заводе в Кубани, потом закончил заочное отделение Кубанского педагогического института. Работал в школе учителем географии. Женился. Первая его  молодая жена (с его слов) начала погуливать. Пример отца устрашил – он тут же развелся, но, видимо, получил душевную рану и установку: все женщины – суки. На Черном море, на отдыхе  познакомился с Ларисой: ему 22, а ей -35 лет. Возникли отношения, он ей понравился – собой хорош, эмоционален. Два года они переписывались, потом он уговорил ее на брак. Лариса привезла его в Ленинград, прописала у себя. Двадцать лет его воспитывала, приручала, баловала. Снизила агрессивность. Стала ему мамашей и любовницей в одном лице. Детей не было (ему сказали, что бездетен он, надо лечиться, но это дорого). Он поверил. Она предлагала взять приемного ребенка, но он не захотел. Ему нужен только свой. В последние годы они стали жить плохо, ссориться. Шурик часто менял работу, нигде не уживался, ссорился с ее родителями, с начальством,  всех других считал «козлами», о чем часто и охотно им сообщал.

В школе, где к тому времени начала работать учителем Маша, Шурик действовал аналогично, тем не менее, успел приглянуться Маше, и она начала с ним кокетничать. Шурик вполне мог ей понравиться: взрослый - черноволосый, высокий, интересный, всегда опрятный, всегда ходит в костюме и галстуке, не курит. Все в ее вкусе! К тому же, он сумел пустить ей пыль в глаза кажущимся знанием жизни, возрастом, уверенным голосом. С юной Машей это легко – она на поколение моложе и очень доверчива. Умеет быть женственной, не выпячивая себя, и умеет слушать. То, что она на голову его умнее, способнее и  ярче его, он до сих пор не понял или боится понять.
 
Шурик заходил к нам домой, пил чай с моей мамой на кухне. Первое ее впечатление о нем было самое положительное – он  кажется интеллигентом, скромен, улыбчив, красив. После второго и третьего посещения и чаепития мама скисла – ощутила его пустоту. А потом и вовсе возненавидела: «Да он совсем дурак, ничего толком не знает!». Расстроилась, что Маша с ним встречается.

Я в то время вообще его не видела, только слышала по рассказам мамы и Маши: я с работы, он из дома, пару раз  мельком встречались в прихожей. Почему-то и я не воспылала симпатией, хотя, поверив Маше, в те времена влюбленной в первого в ее жизни по настоящему зрелого (как ей казалось) мужчину, даже осуждала маму за ее поспешные оценки и критику. Только позже я поняла, насколько мама была прозорлива и права. В людях мама разбиралась отлично.

Встречались они почти два года, тайком и в школе, где вместе работали. Были и интимные отношения. Потом Маша начала разочаровываться – с Шуриком было очень трудно, Маша уставала от него. Было несколько ссор, расставаний. Он к тому времени уже уже развелся с женой. Маша уверяет, что это произошло независимо от нее, она себя виноватой в этом не чувствует. Потом Шурик вдруг предложил ей совместно снимать комнату, пообещал сменить работу и начать хорошо зарабатывать. Я сдуру поверила в его возможность совершить мужской «поступок» и стала его за это уважать, но испугалась – Маше-то  это зачем? Вот пусть сначала он сам снимет площадь, обживёт ее, а потом уже и Машу к себе зовет! Но зря пугалась – поступка так и не было. Ни работы он не сменил, ни денег не заработал, ни со мной не поговорил, так только девчонке голову морочил, видимо, надеясь, что я его позову жить к нам. А я никак себя не проявила, потому что мы с ним даже знакомы официально не были, даже по телефону он меня по имени ни разу не называл, не рвался придти и заявить о себе и  об их отношениях. Детское поведение.

Детей у Маши с ним не получалось, хотя она этого тогда хотела. А если мужчина бесплодный - зачем он ей? Ни ума, ни профессии, ни квартиры. Еще и бесплодие. Влюбленность у Маши тоже как-то постепенно угасла, устав от сложности отношений.

Потом у меня мама умерла, он участвовал в похоронах. Впервые там и встретились, но ближе не стали, хотя он мне помог тогда - был внимателен и немногословен. Мне тогда любая опора была нужна - у нас родни нет... Еще через год Маша почти решила, что они разойдутся, уже  почти  и разошлись, как вдруг - ее неожиданная беременность. Господь так распорядился. Видимо, это его бывшая была неспособна родить, а Шурику объяснила все так, как ей было приятнее. Шурик ведь - как дитя малое...

 Дальше все как положено - ЗАГС, дочкина свадьба и мое мучительное существование в ставшем мне чужим нашем доме. Странная болезнь и смерть кота Ириски - сразу после их свадьбы. Его не участие в болезни кота, в постигшем меня горе. Подсознательно я возненавидела его за это, а еще за то, что он спит на кровати мамы, которая незадолго до смерти просила нас с Машей держаться подальше от этого человека... А я впустила его в дом… А что я могла сделать? Логически, он ничем меня не обидел, человек как человек. И к тому же - отец моего будущего внука...

                *     *      *

Итак, весь сентябрь мы живем втроем уже в городской квартире. Первые дни после нашего переезда с дачи, зять  приходил к Мише каждый день – то сюсюкал, то хамил, ждал, что мы будем уговаривать его вернуться, шантажировал разводом. Маша и не ругалась, и не звала. Однажды предложила ему дружбу и совместное участие в воспитании сына. Это разлило его окончательно. Когда он понял, что и разводом Машу не запугал, что она согласится с ним, не споря, совсем осерчал. И снова – вместо мужского разговора, покаяния или выдвижения собственных претензий и  условий, предложений того, что и как он может обеспечить то, что считает для себя удобным и правильным,  - я наблюдаю только его постоянные истерики, грубость и  обвинения Маши в том, что его не любят. И еще - его прятки за дверью от меня, его вешание телефонной трубки, если её беру я (хотя мы с ним на даче в последние дни нормально разговаривали!), то есть  типично детскую игру в «забирайте свои тряпки, отдавайте мои куклы». Я сама так себя когда-то вела, еще юной девушкой... Странно это. Так ведут себя подростки, но для мужика 46-и лет, отца, женатого человека – это стыдно. И странно. Непредсказуемость полнейшая – засыпает он в одном настроении, а просыпается в другом. Живет в мире своих фантазий и воюет сам с собой.

Последние две недели Шурик совсем у нас не появляется. Денег не приносит, с ребенком не гуляет. Судя по всему, плохой сон  и отсутствие домашнего питания рождает у него  дикие мысли и еще более дикие поступки. Прислал с интервалом в две недели мне (?!!) на трубку две СМС-ки с очень странным содержанием (привожу точную орфографию отправителя): 09.09.07: «Маша сказала, что готовы документы чтобы спрятать моего сына в Израиле или Германй. Вы победили». 22.09.07: «Миша сын соседа по даче. Вы это знали и презерали за это. Алименты только через суд».

У меня даже комментариев нет по этому поводу. По сей день мы Шурика не видели. Моя вера в его разумность, а еще более - в великую любовь к жене и сыну потерпели окончательное фиаско.   

Заразны ли психические заболевания? Ответ, на первый взгляд, не вызывает никаких сомнений – нет. Но так ли это? Почему в присутствии зятя я становлюсь такой неуравновешенной и раздражительной? Почему даже мысли, разговоры о Шурике так сильно тревожат меня, оставляют долгий и неприятный след в душе? А может быть, не он, а я заражаю его своим «бешенством»? Разве я лучше? У меня нет маний, но и меня раздирает временами буйство страстей, от которого я никак не могу избавиться. Я люблю много работать и привыкла работать в напряженном ритме, но только, если «соблюдаются правила игры», то есть,  не возникает противоречивых требований, условий, если мне не приходится одновременно сразу делать много дел, причем одинаково хорошо. Я приучена к нормированному режиму работы, а когда режим постоянно сбивается, и мои планы летят к черту, я теряюсь и начинаю ужасно нервничать. В принципе вся жизнь состоит как раз не из планов и режима, а из вереницы непредвиденных обстоятельств, плохо согласованных друг с другом. Наша задача не потеряться в этом хаосе, а сделать по возможности то, что нужно сделать. У меня это не получается. Нет, в итоге я все-таки умудряюсь все нужное и должное переделать, довести до конца то, что наметила, что считаю необходимым сделать, за что взялась или что пообещала сделать. Но - какой ценой!

Несложно быть хорошей нянькой полуторагодовалого малыша. Несложно - кухаркой и посудомойкой. Несложно учиться на разных курсах, записывать лекции, читать нужную литературу и выполнять домашние задания, если эти занятия проходят всего два раза в неделю. Но делать все это одновременно у меня не получается. Мне нужно сготовить обед и одновременно бороться с Мишуткой, ручонки которого тянутся ко всему, что ни попадя, а больше всего к тому, до чего только что дотронулась я. Я  в постоянной круговой обороне: «Миша не трогай, Миша нельзя!!» Какое тут воспитание и какая готовка! Потом Мишу надо накормить, а он то не хочет, то требует игрушку, то размазывает по себе все, что лежит в его тарелке! Я раздражаюсь, бешусь, кричу. Я сама еще не завтракала и все время на ногах, у меня тоже недосып, я многого хочу сделать и для себя тоже, но я все время в цейтноте. Потом я долго собираю Мишу на прогулку, бегаю между двумя комнатами по 16-и метровому коридору, собираю его вещи, которые почему-то не лежат у нас на месте, а бегают за мной вместе с Мишей. Миша не любит оставаться один, он или несется за мной вслед и хватается за все по пути или плачет. Потом мы гуляем во дворе. Потом я укладываю его спать – долго подстраиваясь под его капризы и отчасти необходимые требования. Потом с работы приходит дочка – уставшая, не очень счастливая (по моей вине!), и я должна ее накормить: разогреть, накрыть стол, выслушать ее рабочие новости. Мне это приятно, но я уже измотана. К вечеру я просто никакая, а тут еще мой вечно больной позвоночник… 

Все бы это ничего, раз на раз не приходится, и иногда эта новая для меня работа доставляет мне радость: это работа – для себя и для тех, кого люблю, если бы только не… бесы.  Иной раз в меня во вполне нормальной рабочей ситуации вселяется некая сущность и начинает выворачивать меня наизнанку. Я дико кричу на Мишу за то, в чем он не виноват – что описался не вовремя, что тарелку бросил, что есть больше не хочет, что вертится, как юла, и за все хватается. Вполне нормально для ребенка его лет, это  я заведена, это у меня почти истерика, отчаяние, я ненавижу себя и ненавижу этого маленького мучителя. Разве я – нормальная??

И осознав это, я жалею Шурика, который, если он действительно психически болен, ни в чем не виноват. Вспоминаю, что у него нет родителей, нет своего дома, где бы он был нужен, нет друзей. Что он по-своему старался быть и заботливым мужем и отцом, что любому человеку трудно научиться быть другим, если двадцать лет тебя терпели таким, как есть, и ничего другого от тебя не требовали. Конечно, меня злит, что такой неприспособленный к жизни мужчина решился завести роман с девочкой и не взял на себя ответственности, возжелав перенести в новую жизнь все свои старые привычки, не собираясь приложить своих усилий. Я бы на его месте не решилась на это. А он пошел на поводу чувств и желаний. Но не мне судить. Иногда мне кажется, что очень справедливо было бы ему вернуться к Ларисе побитой собакой – он когда-то предал ее, а она много лет его терпела и дрессировала под себя, она достойна того, чтобы получить хотя бы моральное удовлетворение за свою обиду! Возможно, с ней и ему будет лучше – им обоим ничего от жизни не надо: будут вместе гулять по паркам, ходить на выставки, варить картошку с селедкой и коротать дни в семейном гнездышке. И ей не одиноко, и ему удобно. Жаль только Мишутку, у которого, как и у всех в нашем роду, тоже не будет отца.

Весь сентябрь от Шурика - ни слуху, ни духу. Денег на сына не присылает, не звонит, гулять с ребенком не приходит. Забрал свидетельство о браке, но сам на развод не подает. Хочет доказать, как без него нам всем будет плохо? Или он вообще не думает ни о чем, кроме своих страданий?

А нам нормально. Маша работает. Материально мы живем так же, бедно, но не хуже: прежде он давал на пропитание и хозяйство порядка десяти тысяч в месяц (оставляя часть зарплаты себе), а теперь весь Машин оклад (семь тысяч чистыми) пойдет на хозяйственные нужды, при этом, одним едоком в семье стало меньше. Мой вложения идут на оплату коммунальных платежей и жилья. Я с удовольствием готовлю и кормлю Машу – гораздо лучше и заботливее, чем делала это при Шурике, пестую ее, как главу семьи и самого мне дорогого человека. Прежде это она подавала мужу на стол, мыла за ним посуду, искала его вещи, а теперь я ухаживаю за моей дочкой. Для меня работы формально прибавилось, а фактически выполнять ее стало легче – у меня будто крылья за спиной выросли: я люблю тех, ради кого пашу, мне труд - в радость, и никто посторонний и неприятный для меня, не живет больше в нашем доме! Ощущение, что из тошнотворной коммуналки я вновь возвратилась в собственную отдельную квартиру. С Мишуткой стала теснее общаться, он меня любит не меньше, а может и больше, чем свою маму, несмотря на то, что я чаще кричу на него. Чувствует, что бабушка хоть и невыдержанная, но любит его и часто его целует и нахваливает, что для ребенка важно. Маша почти никогда не кричит, но и ласкает сына маловато. Такой характер...
 
Вчера по просьбе дочери сходила в Московский ЗАГС – все подготовила для получения дубликата свидетельства о браке. Во вторник Маша его получит и, если захочет, сможет оформлять алименты или развод. Собрала по Машиной просьбе всю нужную информацию об этом в Московском районном Суде. Я бы на дочкином месте с разводом не торопилась, хотя алименты оформить было бы неплохо, пока он в Сальск окончательно не уехал. Потом его не доищешься.

 Я никак не ожидала, что сын Шурику окажется не нужен. Оказывается, его сюсюканье с Мишуткой было не больше, чем его любовь к самому себе, к своей собственности, а может быть,  способом удержания Маши. Только бремя страстей. Настоящей, взрослой любви у него не было ни к жене, ни к сыну. Не удивлюсь, если он в своем сегодняшнем помрачении сейчас и сам верит в то, что Миша - не его сын. Сам придумал, сам поверил. Насколько же он не знает Машу, не уважает ее! В былые времена за заявления типа того, что Шурик прислал нам в СМС-ке, родственники вызывали на дуэль, считая это оскорблением чести. Вряд ли Шурик это понимает.

Все по-прежнему. На днях из 482 школы, где работает зять,   звонила секретарь, спрашивала Александра Николаевича. Оказывается, он на больничном. Я дала телефон Ларисы. Больше мы ничего о нем не знаем.

Недавно узнала еще один эпизод из серии «странностей» зятя. По словам дочки, он считал, что в кухне из окна напротив (где находится  институт, в котором я когда-то работала) за ним давно уже ведут слежку специальной аппаратурой: "могут сделать снимок и изготовить на него компромат". Вспомнилось, что Шурик действительно страшно нервничал, когда я летом с кухонного окна сняла занавеску, пока мы живем на даче: он так нервничал, что не поленился найти газету и скотчем прикрепить ее к нижней части окна!. На вопрос Маши, зачем и кому нужно за ним следить, учитывая его скромную профессию учителя в школе, он ответил, что за ним наблюдают из  Центра в Москве, он - возможный кандидат в Президенты, а этому хотят помешать. Как говорится, дальше говорить не о чем. Это то самое, о чем Маша мне прежде говорила: «ты еще не все знаешь…». И еще – вроде бы одно время Шурик требовал от Маши вести с ним разговор в их комнате письменно: утверждал, что там везде есть подслушивающие устройства... 

Чем дальше, тем нестандартнее развертываются события моей жизни. Я с подобным еще никогда не сталкивалась. Жаль, что Миша останется без отца, если все действительно так запущено. Или такой отец будет его ужасом.

Маша привыкла к необычному  поведению мужа, считая его то ли склонностью к глупым шуткам, то ли утомляющими ее странностями его характера, которым она не придавала особого значения. И только сейчас мы обе начинаем понимать, как много из того, что происходило, совершенно четко укладывается в ситуацию психического отклонения. 

И все-таки  я чувствую свою вину перед дочерью. Я не мирила их, не морочила ей голову ложными комплиментами зятю, а влияла на ее отношение к нему. Может быть, не высказывай я ей своего отношения к зятю, все бы еще у них продолжалось внешне тихо, мирно и спокойно, у Миши был бы любящий отец, у Маши - муж. Правда, нарыв этого страшного диагноза все равно когда-нибудь бы вскрылся, уже без моей помощи, только годы у Маши ушли бы, а Шурик стал бы еще старше и еще опаснее в своих фантазиях,  он повис бы на ней тяжким грузом своими «тараканами».

И еще я виновата в том, что с самого начала, практически всегда, я чувствовала к зятю неприязнь. Нет, не то слово, я даже не могу объяснить, что я чувствовала к нему. Не видя его, на расстоянии и чисто логически я даже находила в нем массу достоинств – аккуратный, любящий, ласковый, исполнительный и дотошный, не скупой, умеет покупать хорошие вещи, тащит в дом все нужное: грибы, ягоды, рекламные подарки за покупки продуктов на большую сумму (вот уж чем я никогда не занималась!). Машины подруги на даче, соседи во дворе даже завидовали нам – какой золотой зять, как он с ребенком нянчится, их мужей не заставишь выполнять женскую работу! И с виду хорош – высокий, прилично одетый, и не курит,  и не пьет, и к бабам не липнет.... А мне всегда было ужасно тяжело в его обществе.

На подсознательном уровне Шурик наводил на меня тоску и страх, мне было очень неуютно в его присутствии, контакт между нами не получался, я как на глухую стенку наталкивалась, теряя всякое желание его установить. Во мне моментально возникало желание уйти, отгородиться, спрятаться, всячески избежать необходимости находиться рядом. Я до сих пор не могу этого себе объяснить, причем, внешне мне казалось, что проблема эта во мне, а не в нем, он даже улыбался мне, говорил какие-то добрые слова, которые моя душа не принимала, не верила им. Мистика. Я очень хотела сыграть нужную роль, чтобы Маше было хорошо в семье: она часто говорила мне, что любит его. Но я не могла. Не выходило. Я до сих пор не знаю, что происходило на самом деле в нашей семье, нормальна ли я сама. Утешает лишь то, что моя мама, по роду своей профессии и характера умевшая контактировать с парнями (она долго преподавала в технической школе будущим водителям метро), почему-то тоже невзлюбила Шурика после их третьей или даже второй встречи).

В общем, я окончательно запуталась. Совесть моя болит за содеянное, сердце страдает за дочку и внука, за их будущее, а душа при этом самочинно радуется, что все получилось именно так, как получилось, что впереди - свобода. И все это происходит во мне одновременно и по одной и той же причине: Шурика нет больше в нашем доме и, похоже, уже никогда не будет. Диагноз поставлен.