Глава 7. На пороге

          Метод Архитектора. Ч. 2. Синий бархат упрямых иллюзий

          Глава 7. На пороге

          Димка рос каким-то удивительно беспроблемным ребёнком – он честно орал басом лишь тогда, когда хотел есть или видел игрушку, до которой не мог доятнуться. Только однажды, подцепив где-то злой грипп, он, мучимый жаром, чуть не сутки напролёт плакал жалобно, тонко, и рядом с сыном так же плакала Марина, - не веря в свои знания, забыв о профессионализме, и Гришке на секунду помстилось что... – он в страхе отогнал пришедшую мысль. «Звони, звони всем своим, не стесняйся!» - он взял сына на руки, вялого, жалкого, горячего, и смысл популярного в русской литературе, но до тех пор чуждого слова слова «захолонуло» открылся ему: болезненный жар упитанного, но всё же младенческого тельца проник скозь кожу, мышцы, грудную клетку, прямо в сердце, забившееся вдруг отчаянно, тревожно, и Гришка, осознавая собственную тупость, вдруг ясно увидел свою семью как неразрывно связанных уже не двоих, а троих людей. Ему показалось, что рёбра хрустнули, расширяясь, впуская это открытие.
          Выманенный из дому в мороз за двадцатку плюс такси профессор в золотых очках сказал – обычный грипп. «Поить, не кутать, обтирать водкой, а лучше встаньте с ним вместе под прохладный душ. Ему это не понравится, но ничего». Гришка так и провёл ночь – то в душ, и из душа, в каком-то полусне, полуяви, он ходил по комнате туда-сюда, баюкая ребёнка, молясь, чтобы ушёл этот страшный жар, вспоминал о Соне с Сашей, и вновь молился о том чтобы никогда не понять в полной мере тот ужас который они пережили. К утру стало полегче, и он был счастлив от всего вместе – упавшего столбика градусника, нового знания, и Марининой гордости за отца-спасителя-младенцев-от-лихорадки. И всё же, загнанная в угол, мысль об эскизе к «Варфоломеевской ночи» долго еще тревожила его, пока он остервенело не выдавил её в самый дальний закуток подсознания.

          Сессию Гришка ждал как спасения -  можно было хоть немного выспаться и порисовать мадонн с младенцами. «Эх, надо было жениться на первом курсе, классика, можно сказать, под боком!» - посмеивался он. «На ком скажите пожалуйста ты бы женился на первом курсе?!» - вскидывалась Марина. «А вот когда я тебя на пьянке в общаге увидел, вот тогда и надо было тебя сразу в охапку – и в загс! Годы, годы упущены!» - паясничал Гришка. «Да я бы за тебя тогда не пошла! Ты бы мне всю учёбу загубил! И так почти загубил!» - возмущалась Марина: ребенок на коленях, учебник в руках. Ей было ещё хуже: решение не брать академку обернулось таким сложным планированием системы поддержки, что к концу декабря силы её были на исходе. Спасала только близость к институту – уехавший поработать на Кубу друг Гришкиного отца пустил ребят в квартиру на Пироговке. Часто выручала Соня - она не могла заставить себя возвращаться в пустой дом. Димка держал её за свою и, отогревшись возле этого улыбчивого ребёнка, Соня вновь позволила себе мечтать.
          Квартирка находилась на пересечнии всех дорог, поэтому покой молодой семье только снился - частенько к вечеру в кухню набивались друзья. Усталость, недосып, учёба, ребенок – ничто не мешало бесконечным разговорам в продымлённой кухне.
          - Сонь, ну ты точно от Сашки заразилась презрением к народу. Ну может не всё так плохо-то?
          - Марин, ну вот смотри – я купила половичок. Цена – восемьдесят копеек. Прописью – во-семь-де-сят. Спёрли. На следующее же утро спёрли. Половичок с зайцем, «Добро пожаловать».
          - Ну не расстраивайся так из-за копеек-то.  Теперь что, за тот половичок на весь народ ярлык быдла вешать?
          - Да мне наплевать на копейки. Ты смотри – если б человек украл машину, ну или там кольцо с бриллиантом, или, я не знаю, Джоконду – это ну хоть на самую каплю понятно – риск, выгода, азарт, можно всю жизнь плевать в потолок и рыбку ловить. Но тут. Восемьдесят копеек. Это означает что человек – себя – своё достоинство – своё доброе имя – честь – свободу - и так далее, в принципе, оценивает в эти восемьдесят копеек. А если себя в восемьдесят, то наверное, других ещё ниже?  Понимаешь, что грустно-то?
          - Ну он же не мыслил такими категориями, когда тырил зайца твоего!
          - Вот то-то и оно что нет. То есть они делают что-то и не мыслят при этом.
          - Ты прям вселенские выводы делаешь из такой мелочи.
          - Это ж вопрос подхода.
          - Ну точно Сашкина школа. Ты знаешь что ты даже улыбаться стала, как он, углами вниз?
          - Правда? – и Соня улыбнулась углами вниз.

          Пели, курили, разговаривали без конца. Гришкин сокурсник Шурик, жизнерадостный раздолбай большой широты интересов (но мелкой их глубины, по Сониной оценке) дразнил компанию заявлениями что Союз Михаила Архангела был в основе своей правильной организацией. «Ну я ж не антисемит, какой я антисемит? Я вас всех люблю сердечно, что не мешает мне быть объективным. Кто октябрьский переворот сварганил? Кто царя убил? Кто народ спаивал, шинки содержал?» Смеялись, особенно над монархическими идеями Шурика, его поисками аристократических корней в своей родословной, попытками то освоить архаичный русский язык, то придать себе облик Дениса Давыдова. Жалели, когда однажды помятый, несчастный, дрожащий, он возник на кухне и после долгих расспросов и налитого стакана признался, что пил потому что выяснил - его мать была приёмышем, удачно попавшим в интеллигентную семью. По линии отца никого дальше курского пахаря проследить ему не удалось.
          Читали стихи, свои, чужие. Те, кто ещё не обрёл подругу, посвящали стихи хозяйке дома – это было легко, и совсем не удивительно, и Гришка даже не ревновал. Споры затягивались до утра - политика, история, религия, литература, мораль – всё обсуждалось, когда спокойно, когда яростно и с криками, затихающими лишь по мере насыщения организмов алкоголем. Молодёжь любила попадать «на предков» - можно было попользоваться безграничными запасами информации хранившимися в голове Ильи Александровича, или порадоваться безжалостно-острым комментариям Марии Сергеевны. Николая Петровича – который, дождавшись внука, ко всеобщему удивлению превратился в нежнейшего деда – уважали с опаской, и вольностей при нём не позволяли, каким-то образом поняв что этот человек оценивает людей по особой, немягкой, мерке. Гришкины старики – им было за семьдесят – редко и с трудом выбирались навестить правнука: смерть Кати подкосила и их тоже.

          Ни Гришка, ни Марина не почувствовали смены власти – оценив разве что шутку про абонемент. Поэтому Сашино известие о том, что страна теперь живёт в режиме ускорения, не впечатлило. Гришка был по уши погружён в свой дипломный проект. Он честно пытался послушать из телевизора какие-то разъяснения экономических вопросов, но заснул в кресле через две минуты после начала пламенной речи смешного круглого генсека с огромным родимым пятном на лысеющей голове и мягким южнорусским говорком.
          Ему, впрочем, пришлось обратить внимание на новую власть уже в мае – когда он как-то с утра побежал закупить вина для намечающейся пьянки, оказалось, что магазин закрыт, а на ступеньках сидят три несчастных трясущихся от холода и похмелья синяка. Они-то, заплетающимися от горя языками, и просветили Гришку на тему начавшейся два дня назад антиалкогольной кампании. «Мишка меченый, сука, убью нах!» монотонно выл самый синий. Вернувшись в магазин к двум часам пополудни, Гришка застал дикую нервную очередь, с уже парой десятков дрожащих алкоголиков во главе, а когда он смог подобраться к прилавку, ценники его неприятно поразили.
          Он решил для себя, что как не-алкоголик он должен поддерживать идею отрезвления народа, и особо не переживал. Впрочем, скоро из магазинов пропали сначала «Тройной» одеколон и огуречный лосьон, потом одеколон «Саша», а из аптек – настойки боярышника и пиона, затем поползли истории о том как трое, пятеро, и даже сразу десять человек отравились насмерть метиловым спиртом. С Кавказа пришла весть о том, что председатель уникального виносовхоза покончил с собой, когда по указке властей были вырублены столетние коллекционные лозы. «На недельку, до второго, закопаем Горбачёва, раскопаем Брежнева, будем пить по-прежнему», бодрился народ, вдохновенно паяя самогонные аппараты. Страна лидирующей технической интеллигенции отступать не собиралась.
          К осени ситуация с алкоголем стала настолько тяжелой, что Гришка поддался общему отчаянию и поставил брагу из падалицы. Резиновые перчатки «Привет Горбачеву» дружно поднялись, но брага оказалась такой гадостью, что пить её без отвращения могла только приехавшая на побывку Сашина одногруппница Галка, которая вообще пила всё подряд - распределение в Магадан улучшению её вкусов никак не способствовало. Марина, ругаясь за зря переведенный сахар («Я бы сколько варенья сварила!»), вылила брагу в канализацию – не без опасений за будущее канализации. На этом эксперименты с переходом на натуральное алкогольное хозяйство было решено прекратить.

          ***
         
          Студенческая жизнь заканчивалась – вот-вот должно было состояться распределение. Гришка, сидя дома, дорисовывал проект под уютный стук дождевых капель по жестяному откосу подоконника, когда в дверь позвонили. На пороге стояла вымокшая до нитки Соня. Лицо у неё было таким бледным, что Гришка испугался – неужели снова несчастье? Полутора лет не прошло, отчаянная девчонка… Но небольшой животик убедительно прорисовывался под облепившим её платьем.
          - Соньк, что случилось, эй? Ты что, с Ленгор пешком шла?
          - Дай чаю, а? Сладкого. Стакан водки бы не помешал, дак нельзя ж.
          - И нету. Всё выжрали. Иди скорее в ванную, там Маринин халат махровый, быстро переодевайся!
          Соня, завернувшись в халат, пила чай. Руки её дрожали, зубы стучали о чашку. Из глаз текли злые слёзы, смешиваясь с дождевой водой, заблудившейся в жёстких кудрях. Она не могла их остановить, и только сердито вытирала щёки сжатыми кулаками.
          - Суки, какие же суки!  - были её первые слова, когда она чуть справилась с душившим её гневом.
          - Кто суки? Кто смог – кто осмелился довести благородную донну до использования такого лексикона и питья чая с сахаром? – Гришка всё подсовывал ей поближе вазочку с печеньем.
          - Девка одна. И замдекана. И завкафедрой. Суки.
          - Что случилось-то? – Гришка незаметно для Сони облегчённо вздохнул. Всё это было мелочью. Пузцо бы было в порядке.
          - Увели ИГАН из-под носа.
          - Игуан? Увели? Действительно, варвары! – Гришка был рад кривой усмешке, мелькнувшей на Сонином лице.
          - Богема необразованная! ИГАН. Институт географии. Академический. С умными людьми. Оттуда пришла заявка. На меня. Её отдали Машке Долженко. И она взяла. Мою. Персональную. – Слова выскакивали как пробки из пугача.
          - А она знала?
          - Конечно. Вышла из аудитории, довольная, «В ИГАН!» - и на меня так смотрит с видом победительницы. Ну я, дура, обрадовалась даже сначала, думала – две заявки неожиданно пришло. Оказалось, мою отдали. Она тут в партию вступает, активистка наша. Ценный кадр. Москва без неё не переживёт. Географическая наука рухнет. Да у неё мозгов на науку не хватит!
          Соня дрожала то ли от холода, то ли от злости. Гришка сходил за пледом, нашёл толстые шерстяные носки, нацедил валерьянки.
          - Иди сюда, в кресло. Эх, стакан бы тебе точно не помешал! Чёрт, камина нет, а отопление отключили уже.
          Постепенно она немного порозовела, сведённые брови чуть разгладились.
          - Гриш, ну как так можно? Столько лет и в одной палатке спали, и в болоте тонули, и всегда всем делились, почти коммунизм построили среди себя. И вдруг такое. Что это?
          - Ну Сонь, ну банально – подлая она.
          - Она? Отмечать в Тайвань пошли все вместе. Это я не пошла. И Ирка - обложила всех как грузчик портовый, расплакалась и убежала.
          Всё было очевидно.
          - И что мне теперь делать? В школу идти работать?
          Гришка испугался что она сейчас снова заплачет.
          - Ну-ка не психуй! Вроде умная баба, а никакого понятия о приоритетах! Так! Сиди спокойно, смотри мне прямо в глаза.
          Ему надо было отвлечь её, переключить, сбить напряжение.
          - Теперь скажи мне быстро, какие у нас первоочередные задачи на сегодня?
          - Найти куда идти работать! За месяц это нереально.
          - Баба ты, дура, деревяшка!
          Соня вскинулась было, но Гришка поднял палец, свёл брови:
          - Сказал – сиди тихо, смотри в глаза! И слушай, когда мужчина говорит! Внимательно! Родить тебе надо! – «Нормально» - чуть не сорвалось с языка. – Это главное! А для этого - не психовать. Я в конце концов муж врача. Не хухры-мухры. На меня смотри. Я знаю. – Гришка для убедительности и смеха делал в воздухе какие-то пассы. - Тебе надо быть спокойной как слон и плевать на всё с высокой колокольни. Вот прямо сейчас плюнь и разотри. Смотри на меня. Теперь на пол. Коврик видишь? Всё, плюём вместе, прицельно, где твоя деревенская выучка?  Рраз, два, три!
          Они плюнули.
          - Деревенская! Как же! Военный городок – почти все с вышкой или двумя!
          - Не гоношись! Растирай!
          Соня наступила на коврик, повозила ногой.
          - А теперь скажи громко, радостно и убеждённо: идите все в жопу!
          - Идите все в жопу! – ей наконец стало смешно. Неожиданное перевоплощение Гришки в дзенского гуру, явно спровоцированное беспокойством за неё, тронуло Соню. А он продолжал, одновременно рисуя в блокноте:
          - Смотри, глупая нерпа, беременные мозги, тебе ещё до выпуска полтора месяца (на бумаге появилась ошалевшая рожица с дипломом). После выпуска – лето, все в полях, что тебе в этом ИГАНе с пузом делать одной?  - Полусонная рожица широко зевала. - Потом все приедут, только отмоются от вашей болотной тины – тебе уже в декрет и рожать. - На бумаге появился кулёк из которого раздавались громкие вопли. - И поверь отцу со стажем, – он гордо выпятил грудь, – тебе всё станет пофигу! – Гришкин карандаш заканчивал фигурку с откляченным круглым задом. - Машки, ИГАНы, овраги, болота...
          - Но потом-то куда?
          - Мадам. Вы охренели. Вы слишком умная Эльза. Года через полтора, когда тебе может быть - только может быть! - захочется поработать, продвинуть советскую науку, всё изменится – или эмир, или ишак, или Машка эта уйдёт на партийную работу, или твой руководитель её выпрет за тупость, или Сашка что-нибудь придумает! Нашла о чём переживать!
          - Уговорил, - Соня вздохнула, улыбнулась, откинулась на спинку кресла, честно стараясь расслабиться. – Какого доктора советские психи потеряли!
          - На том стоим. Ага! Вот и Маринка. От сейчас тебе мозги-то вправят не так как я, ласково, по-джентльменски, а профессионально!
          Соня повторила историю – уже гораздо спокойнее – и рассказала Марине какой мастер разговорного жанра скрывается в её муже. Марина, в полном согласии с Гришкиным прогнозом, тщательно и научно обоснованно выругала Соню за чрезмерные переживания, одобрила данные советы, велела пить пустырник и валериану две недели, и тренироваться в меткости плевков. Саша нашёл жену уже играющей с Димкой, и только по суете друзей вокруг Сони понял каково ей было совсем недавно. Прощаясь, он шутливо поклонился: «Спасибо за приют, за ласку», и эти необычные для него слова прозвучали очень всерьёз. Соня уносила с собой нарисованную Гришкой картинку – «Коан для Соньки» -  как руководство к действию.
          Через некоторое время, как бы в утешение, Соне предлжили съездить поговорить о возможной работе в одно учреждение возле метро «Площадь Ногина». Ей объяснили как добраться, и она вошла в тяжёлые двери старинного здания. Там у неё тщательно проверили паспорт, потом провели по длинному, тускло освещённому коридору в комнатку с огромными дубовыми столами и чёрной кожаной мебелью. Это был Главлит. «В цензоры, меня, забавные люди, пригласить хотели. Меня. В цензоры. Я так растерялась, стояла там, моргала как овца!» - «Ты? Овца? Растерялась? Не верю», - поддел Гришка.  – «Честно! Слова сказать не могла! Только смотрела на них тупо, и думала – щас лопну от злости!» «Это хорошо, что не могла», - заметил Саша. «Это правильно, что смотрела», - добавил Гришка. – «Они поняли».

          Жаждущие полёта и стиля, в науке ли, в архитектуре, старались остаться в Москве, жаждущие карьеры и зарплаты, а также ведомые благородным чувством долга,  разъезжались по городам и весям. Были и иные мотивации - Гришка с удивлением узнал что Роман пошёл в школьные учителя. «А что? Дети хорошие, мне с ними интересно». Он вёл кружок юных географов уже давно, и стая лохматых подростков с одухотворёнными лицами ходила за ним по факультету и дисциплинированно ездила на выезды – Гришка поражался как внимательно они слушали тихие Ромины объяснения, как наперегонки бросались делать то, о чём Рома даже ещё не успевал попросить, - а он именно просил, а не командовал.  «Да и в армию из школы, как я слышал, не забирают, а вот чего я правда не хочу – так это держать в руках АКМ». Это было принципом, не отговоркой труса.  Рома всё яснее определялся с верой.
          Гришке распределение принесло приятный сюрприз – совершенно неожиданную персоналку от человека, мнений о котором Гришка слышал много, и все противоречивые. Зато его очень расстроил выпускной – где он обнаружил в каком-то закутке вдребезги пьяную Клаву, которая бросилась ему на шею.  Гришка, сам сильно навеселе, испугался что отбиться будет непросто – но Клаве было уже так плохо, что даже не хотелось никого соблазнять. Она рыдала взахлёб, бормоча сквозь слёзы:
          – Вот, вы все тут жили как хотели, сходились, расходились, трахались, детей заводили, а я как дура только училась и училась, училась и училась, и что мне теперь с моего красного диплома? Жизнь мимо прошла, Барковский, жизнь! Все пять лет. Я теперь старая корова, кому я нужна?
          Гришке стало совестно. Он был, де-факто, составной частью того механизма который вынудил Клаву пахать с переняпряжением сил, отнял личную жизнь. Он утешал её как мог, гладил по голове бывшую подшефную, и выяснив куда она идёт работать, уверенно сказал:
          - Вот Клавка, не понимаешь ты своего счастья. Мы тут хялявили, пили, учились кое-как, переженились на такой же как мы сами голодной шантрапе, а ты сейчас окажешься в суперконторе, там толпы мужиков, профессионалов с именем, они за тебя передерутся! Я прям представляю – дуэли на рапидографах! Или на заточенных рейсшинах – страшное оружие, кровища заливает макеты правительственных зданий! Девка молодая, умная, красивая, архитектор хороший – штучный товар, да ещё готовить умеет! Ну только если ты с размазанной тушью, как сейчас, на работу ходить не будешь. Давай, студент, соберись, всё впереди! Да я б на тебе за один твой борщ женился!
          Криво улыбаясь, она вытирала слёзы.
          - Эх, Барковский, вечно ты надо мной смеёшься! Женился бы! А что же не?
          - На подшефных нельзя! Аморалку пришьют.
          Он подшучивал над ней часто. Но сейчас ему было не весело. Клавка была права – юношеская жизнь прошла мимо, и этого не исправить, не вернуть, никак, никогда, ни за что. Он вдруг всем нутром пожелал ей счастья.