6. Тучи сгущаются

6. Тучи сгущаются.

Известно, что правление Государя Николая II осложнялось различными трудностями, возраставшими год от года. Думаю, падение Самодержавия приближали не только политики и интеллигенция, но и сами Романовы. Наше последнее поколение помогло ускорить распад Империи. Ведь фактически Романовы, которым в эти трудные годы следовало бы стать надежной опорой Престола, жили, нарушая нормы морали и традиции Семьи. Это относится и ко мне тоже.

К концу XIX столетия Семья сильно увеличилась. Некоторые сыновья Государя Николая I имели по шесть детей. Они образовали целый клан, и Государь Александр III, глубоко озабоченный честью фамилии и ответственностью, связанной с ней, правил всеми ими, как патриарх. Он, конечно, не мог не знать об отдельных партиях, о соперничестве между ними. Конечно, он не всех в Семье любил. Например, между ним и его младшими братьями было мало общего, особенно Великим князем Владимиром. Тем не менее, ему удавалось сохранять внешние достоинство и единство. Он правил всеми, и все его боялись. Сам он никогда не пребывал в праздности и распутстве. Но это совсем не значит, что и все члены Семьи были такими. Однако открытых конфликтов не было. Ни в Империи, ни за ее пределами не гуляли пикантные истории об альковных тайнах двора, греховных пристрастиях и тому подобное. Император скреплял Династию. Какими бы слабыми не бывали ее внутренние связи, внешне все было благопристойно.

Но он умер слишком рано, и с его смертью связи распались. Там где он приказывал, сын его уговаривал. Александр III не всегда заботился о том, чтобы на его железном кулаке была бархатная перчатка. Николаю II бархатная перчатка и не требовались – его рука была довольно мягкой. С самого начала стало очевидно, что одному ему не справиться со всей этой толпой дядей и кузенов, которые, когда узда ослабла, стали вести себя своевольно. Начали образовываться группировки. В Санкт-Петербурге, во время отъезда Вдовствующей Императрицы в Гатчину или позднее во время ее частых пребываний в Дании и Англии, заправляла всем жена Великого князя Владимира Александровича, очень умная, исключительно хорошо образованная тщеславная интриганка. Дворы разных Великих князей, какие бы разногласия не существовали между ними, объединяла решимость самоутвердиться и общая неприязнь к молодой Императрице.

Не то чтобы среди нас не было людей умных и способных служить Царю и своей стране, но их было слишком мало. Большинство из нас мешало Ники и иногда даже устраивало сцены в его присутствии, заботясь только о своих интересах, о своих мелочных целях или обвиняя его в том, что он делал или чего не делал. Это настолько разрослось, что Ники стал просто избегать некоторых членов Семьи, за что его совершенно нельзя винить. Когда я вспоминаю все это, вижу, что многие из нас, Романовых, жили в собственном эгоистическом мирке, главным в котором было исполнение собственных желаний. Лучшим доказательством этому является та ужасающая неразборчивость в личной жизни, которая были присуща последним поколениям моей Семьи. Эта череда домашних скандалов не могла не будоражить русское общество. Но разве кто-нибудь думал о том, какое впечатление он производит? – Никогда. Некоторые даже были не против того, чтобы их выслали за границу.

До правления Николая II среди Романовых было лишь два случая развода. Петр Великий развелся со своей первой женой Евдокией Лопухиной и отправил ее в монастырь, обвинив ее в препятствовании его реформам. В 1794 году Великий князь Константин, второй сын Императора Павла и внук Екатерины Великой, женился на принцессе Юлии Саксен-Кобург-Готской. Детей у них не было, брак оказался неудачным, и в 1801 году супруга Великого князя покинула своего мужа и навсегда оставила Россию. Только в 1820 году Александр I согласился на развод брата, чтобы дать ему возможность жениться на своей любовнице, знатной полячке, которой был дарован титул княгини Ловицкой. Но развод Константина Павловича, а тем более его повторный брак на женщине неравнородного происхождения, лишал его права престолонаследования – это была государственная тайна.

В соответствии с Основными Законами ни один из членов Императорской фамилии был не вправе вступать в брак без разрешения Монарха, не вправе он был также вступать в брак с разведенными лицами или в неравнородный брак. Но в течение нескольких лет после воцарения Императора Николая II произошла целая серия матримониальных бунтов и даже кое-что похуже. Началась эта череда с нашего двоюродного дяди Великого князя Михаила Михайловича,; который женился на простой женщине, несмотря на запрет Императора, и навсегда поселился в Англии. Супруга его получила от Английской Королевы титул графини Торби.


; Один из шести сыновей Великого князя Михаила Николаевича, внук Императора Николая I.


Потом наш с Ники дядя, Великий князь Алексей Александрович, постоянно пренебрегавший своими обязанностями в качестве генерал-адмирала Российского Императорского флота, влюбился в герцогиню Зинаиду Дмитриевну, супругу герцога Евгения Лихтенбергского, считавшуюся самой красивой женщиной в Европе. Несмотря на все усилия его племянника заставить дядю прекратить эту связь, Великий князь Алексей Александрович продолжал повсюду сопровождать чету Лихтенбергских, и на европейских курортах много было злорадных насмешек по поводу этого "царственного брака втроем". В этом случае развода не было, но тем громче был скандал.

Далее, Анастасия Николаевна, княжна Черногорская и герцогиня Лихтенбергская, развелась со своим мужем и вышла замуж за Великого князя Николая Николаевича (младшего), двоюродного деда Императора. В этом случае снова были увещания и протесты со стороны Государя, но к тому времени клан Романовых уже словно удила закусил. Еще один наш дядя, Великий князь Павел Александрович, овдовев,; решил жениться на разведенной очаровательной госпоже Пистолькорс. По этому поводу Император писал маме: "Еще весною я имел с ним [Великим князем Павлом] крутой разговор, кончившийся тем, что я его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают. К всеобщему огорчению, ничего не помогло... Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство! Какое теперь ручательство, что Кирилл не сделает того же завтра и Борис или Сергей М. поступят так же послезавтра? И целая колония Русской Имп. фамилии будет жить в Париже со своими полузаконными или незаконными женами! Бог знает, что такое за время, когда один только эгоизм царствует над всеми другими чувствами: совести, долга и порядочности".


; Его женой была принцесса Александра, дочь Короля Греческого Георга I и Королевы Эллинов Ольги Константиновны. Двое из их детей – Великий князь Димитрий, замешанный в убийстве Распутина, и Великая княгиня Мария, которая вместе со своим мужем, шведским принцем Вильгельмом, погибла в кораблекрушении.


Ники написал это в конце 1902 года. Его печальное предсказание сбылось. Менее трех лет спустя его кузен, Великий князь Кирилл Владимирович, старший сын Великого князя Владимира Александровича, женился на Виктории-Мелите, разведенной жене Великого герцога Гессенского. Императору пришлось выслать своего кузена. Дядя Государя, Великий князь Владимир Александрович, устроил ужасную сцену, угрожая подать в отставку со всех постов, но Государь остался непоколебим.

И, наконец, обрушился еще более тяжелый удар. К неизбежному скандалу добавились и глубокие личные переживания. Великий князь Михаил, родной брат Царя, позволил себе пренебречь законом. В августе 1906 года Ники в расстройстве писал маме: "Три дня назад Миша написал мне, что он просит моего разрешения жениться... Разумеется, я никогда не дам согласия моего на этот брак... Несравненно легче согласиться, нежели отказать. Не дай Бог, чтобы из-за этого грустного дела в нашей Семье вышли недоразумения".

Дама, так пленившая Михаила, была некая Наталья Шереметьевская, дочь московского присяжного поверенного. В первый раз она вышла за купца, одного из Мамонтовых, и довольно скоро развелась с ним. Затем вышла за поручика Синих кирасир Вульферта. Командиром лейб-эскадрона этого полка был мой брат Михаил. Став его любовницей, госпожа Вульферт немедленно развелась со своим мужем в надежде стать женой Михаила. Разразился скандал, пошли слухи об их тайной свадьбе. В обществе не знали, что мой брат не решался нарушить закон, но когда госпожа Вульферт, получив развод, уехала за границу, он последовал за ней, невзирая на предупреждение Ники. Пара переезжала с места на место в неведении, что находится под постоянным наблюдением русских тайных агентов. В конце концов, один сербский священник тайно обвенчал их в Вене.

Михаил еще до этого фактически прекратил свои сношения с Семьей, но известие о его венчании не могло долго удерживаться в секрете, и ему официально было запрещено возвращаться в Россию. Только с началом Великой войны Государь разрешил брату вернуться, а его супруга получила титул графини Брасовой. Ни сам Император, ни обе Императрицы не принимали у себя жену Михаила.

Можно себе представить, что все это значило для Ники. Михаил остался его единственным братом. Он бы мог оказать Ники большую помощь. Еще раз говорю, что у всех нас общая вина. Из троих сыновей дяди Владимира один был выслан из России, другой, Борис, совершенно открыто жил с любовницей, и от третьего, Андрея, никогда не было никакого проку. А ведь они были сыновьями старшего Великого князя и по закону о престолонаследии стояли на третьем месте – после Алексея и Михаила. Ники не к кому было обратиться из всей Семьи, за исключением, может быть, Сандро, моего зятя, но даже и там со временем возникли осложнения. Какой же пример народу мы подавали? Неудивительно, что бедный Ники, нигде не находя поддержки, стал фаталистом. Часто, обняв меня, он говорил: "Я родился в день Иова Многострадального – я готов принять свою судьбу".

Тучи сгущались все больше. В 1904-05 годах шла русско-японская война. Я не очень разбиралась в политике и часто заходила в тупик, читая газеты, слушая, что говорит Ники и наблюдая за происходящим в Царском Селе. Каждый день я бывала во дворце. По вечерам, после того как заканчивались аудиенции с министрами и высшими военачальниками, Царь имел возможность свободно беседовать с супругой и со мной в своем личном кабинете.

Я убеждена, что мой брат никогда не хотел войны с Японией, и его толкнула на этот шаг так называемая партия войны, состоявшая из политиков и генералов, которые были убеждены в быстрой и блестящей победе, которая прославила бы их, а затем и Царя, причем именно в таком порядке...

К несчастью, кампания, плохо подготовленная и проводившаяся в условиях полной неразберихи по вопросам снабжения, принесла только бедствия, и под конец – фактическое уничтожение русского флота в Цусимском проливе в мае 1905 года. При этом клеветали на Ники, будто бы он, когда ему в Царское Село принесли телеграмму об этой трагедии, играл в теннис и что, прочитав ее, скомкал, сунул в карман и продолжил игру. Одна из тысяч клевет! Я была тогда во дворце, когда доставили телеграмму. Мы с Аликс были вместе с Ники у него в кабинете. Он стал пепельно-бледен, задрожал и схватился за стул, чтобы не упасть. Аликс не выдержала и зарыдала. Весь дворец в тот день погрузился в траур.

Ужасная война с ее унизительным концом не была единственной бедой. Битвы происходили на просторах всей Империи. Повсеместно действовали террористы. Одного за другим на улицах Санкт-Петербурга, как и повсюду, убивали видных подданных. В деревнях происходили грабежи, убийства, жглись помещичьи усадьбы. Для Императора и его Семьи стало небезопасно ездить по стране.

6 января 1905 года на Неве перед Зимним дворцом происходила традиционная церемония водосвятия. Как всегда на льду был сооружен помост для Императора, свиты и духовенства. Члены Императорской Семьи, дипломаты и придворные наблюдали за происходящим из окон дворца.

Во льду была проделана прорубь – Иордань. В нее митрополит Санкт-Петербургский погрузил золотой крест, торжественно освятив воду. После этого по традиции начался салют. Орудия, стрелявшие из-за реки, из Петропавловской крепости, были с холостыми зарядами. Но в 1905 году, несмотря на все меры предосторожности, группе террористов удалось пробраться в крепость и зарядить орудия боевыми снарядами. Был тяжело ранен городовой, стоявший позади Императора. Другой снаряд попал в Адмиралтейство. Третьим разбило окно во дворце – всего в нескольких метрах от того места, где стояли Вдовствующая Императрица и я – осколками стекла осыпало наши туфли и юбки. Через разбитое окно снизу доносились крики. Все смешалось, полицейские и военные бежали в разных направлениях. В течение нескольких минут ни мама, ни я не могли разглядеть невысокую, худощавую фигуру Ники. Вскоре увидели, что он стоит на своем месте, прямо и неподвижно.

Нам пришлось ждать, пока он вернется во дворец. Придя, он сказал мне, что слышал, как над его головой просвистел снаряд: "Я понял, что кто-то пытается убить меня. Я только перекрестился. Что мне еще оставалось делать?" Для Ники это было характерно. Он не знал, что такое страх. И в то же время казалось, что он готов погибнуть.

А вскоре Петербург потрясло еще одно ужасное событие. Однажды в воскресенье толпа рабочих, предводительствуемая священником Георгием Гапоном, пересекла Троицкий мост и колоннами двинулась к Зимнему дворцу, чтобы передать петицию Императору. Им сказали, что он в Царском Селе. Но демонстранты не поверили, стали напирать. В конце концов жестокость полиции и жестокость дикой толпы столкнулись между собой. Казаки открыли огонь. Девяносто два рабочих было убито и почти триста ранено.

Тот день вошел в русскую историю как "Кровавое воскресенье". Видимо, цензоры беспрепятственно пропустили все сообщения, посланные за границу иностранными корреспондентами. Эти факты сами по себе заставили бы Европу содрогнуться, но зарубежные корреспонденты, за небольшими исключениями, преумножили число пострадавших и весь инцидент окрасили в гораздо более кровавый цвет, чем это было в действительности. Не упоминалось ни о камнях, которые полетели в полицейских, ни об автомобилях и повозках, множество которых было разбито толпой по пути ко дворцу, ни о том факте, что большинство мирных обывателей столицы в тот день прятались за ставнями и запертыми дверями. В опубликованных отчетах подчеркивалось, что демонстрация была мирной, что рабочие только хотели пожаловаться Императору и что во всем этом не было ничего революционного.

Меня не было в Санкт-Петербурге в это время. Ники за несколько дней до этого получил полицейский рапорт. В субботу он позвонил по телефону маме в Аничков дворец и сказал, что она и я должны немедленно выехать в Гатчину. Сам он с Аликс находился в Царском Селе. Насколько я помню, единственными членами Семьи, остававшимися в Санкт-Петербурге, были мои дяди Владимир и Николай, хотя, возможно, были и другие. В то время мне казалось, что все делается ужасно неправильно. Все произошло по настоянию министров Ники и высшего полицейского начальства. Мы с мамой хотели, чтобы он оставался в Петербурге и встретил эту толпу. Я убеждена, что, несмотря на агрессивные настроения части рабочих, появление Ники успокоило бы людей. Они бы вручили ему петицию и разошлись по домам. Но все высшие чиновники были еще взбудоражены из-за того страшного события во время водосвятия. Они твердили Ники, что он не имеет права идти на такой риск, что обязан ради страны покинуть столицу, что даже при самых тщательных мерах предосторожности всегда остается опасность. Мы с мамой сделали все, что могли, чтобы убедить его в ошибочности таких советов, но Ники предпочел последовать им, и потом он же первым сокрушался, когда узнал о трагическом исходе...

Меньше чем через месяц террористы нанесли новый удар. Мой дядя Великий князь Сергей Александрович, Московский генерал-губернатор, был разорван на куски бомбой, брошенной в его сани, когда он пересекал Красную площадь. Он был похоронен в Москве, и на похоронах присутствовали лишь немногие члены Императорской фамилии: в древней столице было такое напряженное положение, что не исключалась возможность новых покушений.

В Царском Селе царило такое уныние. Я, не понимающая в политике, только ощущала, что все в стране и в нашей Семье идет не так. Октябрьский манифест, кажется, никого не удовлетворил. Вместе с мамой мы присутствовали на торжественном молебне по поводу открытия Первой Думы. Помню большую группу депутатов от крестьян и рабочих. У крестьян был хмурый вид. Рабочие, хуже того, казалось, ненавидели нас. Помню печаль в глазах Аликс.

В течение двух лет я не могла выбраться в Ольгино. Крестьянские бунты всколыхнулись от Белого моря до Крыма, от Балтики до Урала и за его пределы. Мужички жгли, убивали, насиловали. Местные власти не могли подавить бунты, и посылались войска, но и в армии тоже нарастало беспокойство. В конце весны 1906 года на некоторых кораблях Черноморского флота вспыхнул мятеж. За ним последовал мятеж матросов Балтийского флота, и на какое-то время Кронштадт стал осажденной крепостью. Я жила с братом и Аликс в Александрии. Стекла в окнах дрожали от грохота канонады, доносившейся из Кронштадта. То были поистине черные годы.

За два года до этих событий у Ники и Аликс родился сын. Произошло это во время войны с Японией. Страна была в глубоком унынии из-за поражений в Манчжурии. И все же я помню, какими счастливыми были люди, когда узнали об этом радостном событии. Аликс никогда не теряла надежды, что у нее родится сын, и я уверена, это было по молитвам преподобного Серафима.

Летом 1903 года Ники пригласил меня поехать вместе с ним и Аликс в паломничество в Саровскую обитель в Тамбовской губернии.

Для того была особая причина: Святейший Синод после долгих размышлений решил прославить старца Серафима, отшельника XVIII века, который и при жизни, и посмертно творил чудеса исцелений. Паломничества в Саров совершались в течение всего XIX века.

Обитель, белые каменные здания которой окружали огромный внутренний двор, возвышалась на берегу реки Саровки. Издалека были видны золотые купола и колокольня. Серафим с юности решил вести жизнь отшельническую и построил в лесу деревянную хижину. Там он годы подвизался в молитве. Питался медом, травой, дикими ягодами. Он жил уединенно, но многие люди прослышали о нем и стали стекаться в этот лес. Отец Серафим был ласковым и приветливым. Он привечал и утешал всех приходивших к нему и часто предузнавал о бедах своих посетителей до того, как они успевали поведать о них. По старинному обычаю они оставляли свои подношения у дверей его кельи. Однако старец раздавал эти подношения беднякам. Ни серебра, ни золота ему было не нужно. Разбойники, думая, что в хижине его хранятся больше богатства напали на него в лесу, избили и бросили, посчитав его мертвым. Обшарив хижину и не найдя там никаких богатств, вернулись, чтобы повесить его на ближайшем дереве, но увидели, что преподобного охраняет огромный медведь. Залечив раны, старец вернулся к себе в келью в сопровождении медведя.

После его кончины чудеса продолжались. У моего прадедушки, Николая I, была любимая дочь Мария. Однажды она тяжело заболела. Кто-то из жителей Тамбовской губернии прислал в Петербург шерстяной шарфик, который когда-то носил старец. Им обернули ребенка, и на следующее утро девочка была здорова. Сиделки стали снимать с нее шарф, но девочка захотела оставить его у себя, сказав, что ночью она видела доброго старичка, который вошел к ней в комнату. "Шарф принадлежал ему, – сказал ребенок, – и он мне его подарил. Я хочу его сохранить".

Когда меня спрашивают, верю ли я в чудеса, отвечаю: "Как же я могу не верить? Я их видела сама в Сарове".

Поездка в Саров была утомительной, главным образом из-за жары. Сойдя с поезда, мы должны были целый день ехать в карете по пыльным, ухабистым дорогам до берега Саровки. К концу для все изнемогли, но никто не думал жаловаться. Никто из нас не обращал внимания на утомление – настолько мы были преисполнены ожиданием. Ехали мы на тройках: Ники и Аликс впереди, мама и я за ними, а за нами – дядя Сергей и тетя Элла. После них ехали еще несколько кузенов с женами. И все время мы обгоняли тысячи паломников, направлявшихся к пустыни.

В течение дня мы несколько раз задерживались. В каждом селе нас ожидал священник, чтобы благословить Императора, и Царь повелевал кучеру остановиться и выходил из кареты. И он стоял там в толпе паломников и другого люда, толкущихся вокруг него и стремящихся поцеловать ему руки, рукав, плечо. Это было так трогательно, что невозможно выразить словами. Как обычно, мы ехали под охраной лейб-казаков, но им не от кого было нас охранять. Ники для всех этих людей был Царь Батюшка.

В Сарове нас проводили в покои настоятеля, а на следующее утро Ники, дядя Сергей и кузены несли мощи преподобного Серафима, извлеченные из скромной могилы на кладбище обители, в собор с золотым куполом, специально построенный как вместилище мощей святого.

С берега маленькой реки я видела первое чудо. Воды Саровки считались целебными, потому что в них часто омывался преподобный Серафим. Я видела, как одна крестьянка принесла свою парализованную дочурку и окунула ее в реку. Вскоре девочка сама шла по лугу. Доктора, находившиеся в Сарове, подтвердили подлинность недуга и засвидетельствовали факт исцеления.

Императрица, в свою очередь, тоже окунулась в Саровку и помолилась у раки с мощами святого. Не прошло и года, как она родила сына.

А потом родители узнали, что ребенок болен гемофилией. Я знаю, что все четыре мои племянницы тоже передали бы своим сыновьям эту ужасную болезнь, если бы вышли замуж; у них у самих тоже плохо свертывалась кровь.

Однажды в Царском Селе была паника, когда Великой княжне Марии удаляли гланды. Доктор Скляров думал, что это будет привычная операция. Но едва она началась, как у юной Великой княжны обильно хлынула кровь. Ошеломленный доктор в страхе отбежал от операционного стола. И именно в этот напряженный момент проявилась выдержка Императрицы Александры Феодоровны. Спокойно взяв трясущегося доктора за руку, она спокойно, но твердо сказала: "Прошу Вас закончить операцию, доктор". И он провел ее успешно, несмотря на продолжавшееся кровотечение.

Вполне можно сказать, что рождение сына, которое должно было бы стать величайшим счастьем в жизни Ники и Аликс, стало их тяжелейшим крестом.

Тем временем тучи продолжали сгущаться. Тень разрушения витала над страной. К середине 1906 года терроризм достиг такого уровня, что Монархия могла бы пасть уже тогда, не будь на пост премьер-министра назначен в июле Петр Аркадьевич Столыпин.

Он занимал эту должность пять лет и, я уверена, продолжал бы еще трудиться. Его долгое пребывание у власти было как бы вызовом всем тем, кто говорил, что мой брат не назначает на должности никого, кроме реакционеров. Именно Ники выбрал его на эту должность. Отставка Горемыкина тем летом 1906 года удивила всех, включая и самого Столыпина, бывшего тогда министром внутренних дел. Мой брат совсем не был лишен проницательности: он знал, что Столыпин в данный момент подходит больше всех, и он оказался прав.

Столыпин, дальновидный и мужественный государственный деятель, происходил из поместного дворянства. Мать его была урожденная княжна Горчакова, отец отличился на русско-турецкой войне 1877-78 годов. Столыпин хорошо знал свою страну. Он хотел, чтобы реформы проводились постепенно, с тем чтобы народ осознавал их и привыкал к ним. Сам крупный землевладелец, знавший крестьянские проблемы не понаслышке, он поставил своей главной целью проведение всеобъемлющей аграрной реформы, которая превратила бы крестьян в мелких земельных собственников, опору Престола и оплот против любых революционных выступлений в будущем.

Он мог быть твердым. Высшие классы он облагал налогами без всякого снисхождения; настаивал на том, чтобы делить крупные имения после смерти главы семьи. Крупные землевладельцы по всей Империи недолюбливали его, и даже некоторые члены Императорской Семьи,; включая моего кузена Николая, были весьма враждебно к нему настроены, но большинство из нас были полностью на его стороне. Мы чувствовали его силу и искренность. Он действовал не в своих личных интересах, а только ради России. В некоторых книгах я читала, что мой брат ревниво относился к премьер-министру и всячески препятствовал его работе. Это подлая ложь, как и многое другое. Прекрасно помню, как Ники однажды сказал мне: "Иногда Столыпин начинает своевольничать, что меня раздражает, однако так продолжается недолго. Он лучший председатель совета министров, какой у меня когда-либо был".


; Великий князь Николай Михайлович, брат Великого князя Александра Михайловича, свояк Великой княгини Ольги Александровны, историк, считался одним из крупнейших землевладельцев Империи.


Однако хорошее государственное управление в России, кажется, было обречено. Реформы Столыпина едва только начинались, когда пуля убийцы оборвала все его аграрные начинания. Какой-то революционер; выстрелил в Столыпина в Киевском театре во время парадного спектакля – оперы Римского-Корсакова "Сказка о царе Салтане". Император вместе с двумя дочерями находился в ложе напротив. Они видели, как премьер-министр упал в кресло, потом повернул голову к Царской ложе и перекрестил ее. Убийцу схватили. Премьер-министра срочно отправили в лечебницу, где он скончался спустя несколько дней.


; Дмитрий Григорьевич (Мордко Гершкович) Богров – российский анархист из состоятельной еврейской семьи.


Никогда не забуду ужаса и скорби Ники. Когда Столыпин скончался, Ники находился в Чернигове. Он поспешил обратно в Киев, в лечебницу и опустился там на колени перед телом Столыпина. Как злы люди, которые говорят, что Ники с облегчением узнал о смерти Столыпина – это не передать словами. Мой брат был очень сдержанным, но никогда не лицемерил. Я знаю, что он искренне переживал смерть Столыпина.

Пока бразды правления были в руках Столыпина, в России стало поспокойнее. У Императорской фамилии было такое чувство, что, поскольку произошла разрядка напряженности, можно, так сказать, позволить себе и отдохнуть. Весной 1907 года я одна уехала в Биарриц, где остановилась в "Отеле дю Палэ". Позднее, к моему удовольствию, туда приехали моя сестра Ксения с мужем и шестью детьми.

О, какая толпа народа прибыла вместе с ними – их придворный штат, наставники, гувернантки, прислуга. В "Отеле дю Палэ" для всех для них не хватило места, и им пришлось снять огромную виллу в пригороде. Слава Богу, что я тогда путешествовала обычно очень просто.

Из Биаррица я вернулась в Россию. Прошло уже почти пять лет с того дня, когда я сообщила своему мужу о желании расстаться с ним, но, очевидно, принц Петр Ольденбургский, выговорив срок в семь лет, считал, что этот необычный образ жизни будет длиться вечно. Он все так же играл, все так же ходил обедать к родителям на Дворцовую набережную, все так же в обществе вел себя, как примерный супруг. Но общество нельзя было обмануть; о моей любви никто не знал, зато репутация принца Петра ни для кого не была тайной. Как обычно, те, кто ничего не знал, утверждали, что лучше всех знают, что происходит в семье Ольденбургских.

Я тем временем ждала. Мне было совсем одиноко, если бы не моя верная Нана. Любимый брат был отослан за границу. Сестра постоянно была занята со своими детьми, которых было уже семеро. Оставалось Царское Село, где брат и его супруга жили теперь постоянно. Зимний дворец в Петербурге открывался лишь для официальных приемов.

Во время служения Столыпина в России, конечно, стало спокойнее, но враждебность по отношению к Царской чете все нагнеталась. Это шло не из гущи народа, но от высшего общества, недовольного тем, что более не устраиваются придворные балы, и, увы, от некоторых членов рода Романовых.

Правда, жизнь в Царском Селе проходила почти отшельническая от мира. Министры и другие высшие чины прибывали с докладами, послы получали аудиенции, и их приглашали к Императорскому столу, но никаких развлечений практически не было, и Император работал больше, чем всегда.

В течение дня Ники и Аликс редко бывали вдвоем. За обедом, который часто подавали в большом зале, расположенном в стороне от их покоев, всегда были какие-то люди. Но в их флигеле столовой не было. Завтрак, чай, ужин обычно подавали где угодно, ставя их на складной столик. Иногда к чаю приходили дети. Ники часто работал после ужина. Кабинет его отделялся коротким коридором от спальни. Не только спальня, но и кровать у них была общая. Как-то раз Ники шутливо пожаловался, что Аликс не дает ему спать, хрустя в постели своим любимым английским печеньем.

Ники был очень спортивный. Рядом с кабинетом у него был небольшой зал для гимнастических упражнений, которые были для него единственным отдыхом. Помню, как-то раз застала его крутящимся на турнике, когда думала, что он за столом с бумагами. "Мне надо разогнать кровь, чтобы голова могла думать", – с улыбкой сказал Ники, увидев недоумение на моем лице.

Летом 1908 года вся Семья отправилась морем в Ревель, где должна была состояться встреча Императора с Английским Королем Эдуардом VII и Королевой Александрой. Это было большое историческое событие. Оно ознаменовало новый союз с Англией, к которому так стремился Ники. Во время войны с Японией отношения с Англией едва не дошли до разрыва. Ни британское правительство, ни народ не скрывали, на чьей стороне их симпатии, поэтому приезд дяди Берти доставил нам особенное удовольствие. Мы были уверены, что наконец-то родственные узы между обоими Царствующими Домами послужат лучшему пониманию и между странами.

Король Эдуард прибыл на борту яхты "Виктория и Альберт", Император Николай – на "Штандарте", а Императрица Мария Федоровна – на своей яхте "Полярная Звезда". Визит продолжался три дня.

Мама все время проводила с тетей Аликс, а я была свободна. Шли бесконечные визиты. Я была особенно рада повидаться с адмиралом Фишером, с которым подружилась незадолго до того в Карлсбаде. Но боюсь, я подвела его. Адмирал Фишер рассказывал такие смешные истории, а я так громко смеялась. Как-то за обедом на борту "Виктории и Альберта" я так хохотала, что дядя Берти поднял голову и попросил адмирала Фишера не забывать, что мы не в кают-компании для младшего состава. Со стыда я готова была провалиться сквозь землю, но в тот момент не могла ничего сказать. Дождавшись конца обеда, сказала дяде Берти, что виновата только я одна.

Салюты и фейерверки над Ревельской бухтой осветили и северные небеса, и немного мою жизнь. Но вскоре после этого Ники и Аликс отправились с государственными визитами в Швецию, Францию и Англию, а я, оставшись в России, по-прежнему сопровождала свою матушку на обычные скучнейшие приемы и балы. Хорошо еще, что их не бывало по утрам, так что у меня оставалось несколько часов для прогулок, живописи и, тайком ото всех, работы в госпитале. Меня глубоко тронуло то, что тетя Элла посвятила свою жизнь облегчению страданий людей.

В 1912 году мама нанесла свой последний визит в Англию перед Великой войной, и я должна была сопровождать ее. Я никогда не любила уезжать из России. В этот раз я чувствовала себя беспокойнее, чем обычно. Миновало семь лет, но принц Петр даже не заикался об обещании, которое дал в 1903 году. Он казался вполне удовлетворенным существующим порядком вещей, а я, прекрасно отдававшая себе отчет в том, чего стоили моему брату прежние скандалы в нашем семействе, не могла решиться нанести еще один удар.

Длительное пребывание в Сандрингеме было безрадостным. Было грустно. Тетя Аликс так постарела, стала гораздо хуже слышать. Они с мамой ничего не делали, лишь разговаривали о прошлом. Виктория и я выезжала на прогулки верхом и в автомобиле. Когда мы вчетвером садились за стол, у меня было такое чувство, что нас всех "убрали под сукно". Мне было только тридцать, но я казалась себе древней старухой. Немногим лучше было, когда мы уехали из Норфолка, чтобы погостить в Букингемском дворце у Джорджи и Мэй, но жизнь наша не стала веселее. У меня все время было предчувствие, что должно случиться что-то дурное. Однажды вечером я отправилась в театр со своей подругой леди Астор. Там мне стало плохо.

Когда я вернулась в Россию, состояние моего здоровья было не в порядке. В Англии произошел нервный срыв, и в течение всего следующего года я была на грани нового срыва. Но мама, очевидно, признавала болезнью только то, что имеет внешние признаки – высокую температуру или сыпь. Она намеревалась еще раз повидаться с сестрой – на этот раз в Дании – осенью 1912 года, и считала, что я достаточно здорова, чтобы сопровождать ее. Итак, "Полярная Звезда" снова отправилась в путь, направляясь к датским водам.

Наше пребывание в Дании продолжалось, кажется, недели две, но я была просто счастлива, когда визит закончился. Мы оставались на борту, и мне некуда было деться: я должна была часами сидеть на палубе и слушать, как тетя Аликс вспоминает счастливые времена их детства.

Как рада я была снова оказаться в России, в Царском Селе, слушать бесхитростные истории моих племянниц и пытаться облегчить все возрастающее беспокойство Аликс о маленьком Алексее. К тому времени Аликс стала действительно больной женщиной. Ее дыхание часто учащалось, становилось судорожным и, очевидно, болезненным. Я часто видела, как у нее синели губы. Постоянная тревога за Алексея совершенно подорвала ее здоровье.

Никто из Романовых не мог сохранить уединение во время празднования 300-летия Династии в 1913 году. Среди прочих мероприятий был дан грандиозный бал в честь Императорской четы. Такая роскошь, такой ослепительный блеск, но мне все это казалось неестественным и натянутым. На балу Аликс была измученной и близкой к обмороку. Наблюдая все эти праздничные иллюминации во славу Династии и присутствуя на одном бале за другим, я испытывала странное ощущение, что, хотя мы продолжали жить, как в прошедшие столетия, какие-то новые и ужасные условия жизни создавались силами, совершенно нам неподвластными.

Аликс была слишком больна для путешествий, и мне выпало сопровождать своего брата вглубь страны, в частности в Кострому, колыбель Династии Романовых. Это было определенно лучше, чем бальные залы Санкт-Петербурга. Куда бы мы ни ехали, мы встречались с выражением преданности, доходившей до восторга. Когда наш пароход шел вниз по Волге, мы видели множество крестьян, по пояс стоявших в воде, чтобы на мгновение увидеть Ники. В некоторых городах я часто видела рабочих и ремесленников, подающих ниц, когда мы проходили, чтобы поцеловать его тень. Крики приветствий были оглушительны. Видя эти восторженные толпы, никто не мог даже представить, что менее чем через четыре года само имя Ники будет с ненавистью поливаться грязью.

В то время мне очень требовалась дружеская поддержка. В конце осени 1913 года моя верная старая Нана умерла во сне в доме на Сергиевской улице. Я похоронила ее в Гатчинском парке, в том самом месте, где обычно мисс Франклин сидела, наблюдая за моими с Мишей играми в нашем детстве. Ее смерть была большим ударом. Да она была и не так уж стара. В 1913 году я не догадывалась, каким облегчением в скором будущем будет мне мысль о том, что она избежала ужасов 1917 года и всего, что последовало за ним.

Но вот пришел 1914 год. Пошли разговоры о напряженном положении в Европе и о намерениях Кайзера. Я разговаривала с Ники, и он сказал, что Вилли, конечно, любит поучать и похвастаться, но он никогда не начнет войны. А я вспомнила о моем отце и дяде Берти. Они оба ненавидели войну, как и Ники. Вилли боялся их обоих, но боялся ли он Ники или Джорджи?; Я полагаю, что нет.


; Король Англии Георг V.


Напряженность достигла своего пика после Сараевского убийства, и в июле 1914 года президент Франции Пуанкаре прибыл в Санкт-Петербург с государственным визитом.

Из-за болезни Аликс мне пришлось повсюду сопровождать Ники на банкетах и балах, на приеме во французском посольстве, на юбилейном спектакле в Мариинском театре, обеде на борту броненосца "Франция". Пуанкаре не произвел на меня ни малейшего впечатления. Он был низенький, плотный человечек с фальшивой улыбкой. Я нашла, что он весьма уклончив в разговоре. Он осыпал нас всех комплиментами и подарками и часто произносил напыщенные речи о взаимной дружбе и уважении. Но все это было показное. Не прошло и трех лет, и он так низко повел себя по отношению к моей Семье.

...

Это осталось в прошлом. Но все беды нынешнего столетия начались в 1914 году. И знаете ли, кто повинен в развязывании войны? Великобритания. Если бы только правительство Джорджи с самого начала твердо заявило, что Англия в случае выступления Германии поддержит Россию и Францию, то Вилли никогда не осмелился бы сделать ни единого шага. Граф Пурталес, посол Вилли, говорил нам, в моей собственной гостиной, что он убежден: Британия ни за что не вступит в войну.

1-го августа 1914 года, в день объявления войны, я с Ники была на смотре войск в Красном Селе. Расстроенная упорными слухами о войне, я спросила у брата его мнения, следует ли мне остаться тут, чтобы проводить полк моего имени в случае объявления войны.

"Не волнуйся, дорогая, – ответил Ники. – Войны не будет. Можешь ехать домой и спокойно ложись спать".

Успокоенная, я в тот же вечер уехала из Красного Села в Петербург. Я принимала ванну, когда прибыл курьер от Ники с сообщением, что внезапно была объявлена война, и мне следует немедленно вернуться в Красное Село.

Я помчалась обратно в Красное Село, чтобы проводить на фронт офицеров и нижних чинов Ахтырского гусарского полка моего имени. Отправлялись и другие полки. Я мельком увидела Николая Куликовского. Мы на мгновение успели коснуться руками, шепотом обменялись одним-двумя словами, и он уехал. Я смотрела ему вслед. Я молила Господа не оставлять его. С его отъездом меня ничего не удерживало в Санкт-Петербурге. Город стал для меня тюрьмой. Я пошла к мужу и сообщила, что отправляюсь сестрой милосердия на фронт и что никогда не вернусь к нему. Он ничего не ответил. Думаю, что он мне не поверил.

На следующий же день я поехала на Варшавский вокзал и села в поезд, отправлявшийся на запад.