Красные постояльцы. 40

 Митяй вспомнил когда и как появилась повязка на голове Фёдора.
В Козельск,  потрёпанные в боях с Деникиным,  части Красной Армии входили осенним дождливым вечером, когда уже почти совсем стемнело.
Начальник тыла полка определил под расквартирование роты связи, утопавшую в зелени садов Архиерейскую улицу.  Дома здесь были разного размера, но все были чистенькие, крытые железом, с палисадниками перед окнами.
Рота шла по улице строем, в шеренгах по пять.  В зависимости от размеров дома,  в  каждом оставляли на постой солдат: куда пять, куда десять человек, а то и вовсе два или три.  За строем тащились четыре повозки, запряжённые парами коней, на которые было погружено ротное имущество. Ротный, определив людей в дом, делал отметку в списках, и строй двигался дальше.
Промозглая октябрьская погода взывала красноармейцев к скорейшему    отдыху в тепле. Поэтому, когда ротный объявил Митяя, Федьку и еще с ними троих в дом из красного кирпича с четырьмя окнами на улицу, они вздохнули с облегчением. Ночлег был близок. А если еще и поужинать удастся, вообще будет здорово.
 Через тонкую щель в одном из окон, которые были закрыты толстыми синими ставнями, украшенными резьбой, пробивался свет свечи или керосиновой лампы. В городе света не было. Электростанция не работала.
 Пятеро с винтовками на плечах вошли во двор. Старший, командир отделения, по фамилии Пестроватый, постучал, в дверь. Однако никто за дверью признаков жизни не подавал. Тогда он снял с себя винтовку и постучал в дверь прикладом, крикнув при этом:
– Откройте, а то мы взломаем дверь.
– Сейчас, сейчас, – послышалось за дверью, затем шарканье ног и старушечий голос, через дверь произнёс, – ви, кто? И что вам надо?
–  Открывайте. Мы бойцы Красной Армии. Нас определили сюда на ночлег.
– Господи, – послышался опять дребезжащий фальцет, с характерным акцентом, – сначала хочь би спросили, есть ли у нас свободные койки. Это же не ночлежный дом, а квартира всеми уважаемого доктора Кацнельсона. Можеть бить, ви поищете другое жильё? 
Пестроватый бацнул в дверь прикладом, так, что на ней осталась отметина.
     – Да вы что, издеваетесь? Всё жильё в городе распределено, мы никуда не пойдём, открывайте немедленно, а то я разнесу дверь гранатой.
–  И не надо так волноваться, я уже откриваю. Не надо так стучать, достаточно было повернуть ручку звонка. –
Тут только Митяй обратил внимание, что на двери висит латунная табличка с надписью «Врач-хирург Кацнельсон А.М.», а рядом торчит также латунная ручка –вертушка. 
Послышался лязг отодвигаемых засовов. Красноармейцы вошли в переднюю, где перед ними стояла, зябко кутаясь в пуховый платок, накинутый на тощие плечи,  сгорбленная седая старуха с керосиновой лампой в руках. 
– Ты что же старая ведьма, собиралась нас на улице держать до полного посинения? – заорал на нее  боец Пестроватый.
– Извините, я не расслышала, как вас зовут? – с вызовом спросила старушка, продвигаясь в комнату.
–  Пётр.
–  А по батюшке?
–  Алексеевич, –  оторопело ответил Пестроватый.
- Что ви такое говорите, Пьётр Аликсеевитч? – изумлённо промолвила она, слегка тряся головой и своим зобом, который виднелся у неё на сморщенной шее. – Если бы я точно знала, что ви есть Красная Армия,  а не бандиты, я бы открыла намного быстрей. Вчера, когда деникинцы уходили из города, то по домам начали шарить бандиты. У наших соседей, я имею в виду несчастного Семёна Кляра, того, что был портным и обшивал всю округу,  забрали всех курочек. Даже забрали из-под них яички, а когда стали забирать серебряные ложки и Сеня вмешался, проломили ему голову, а чтобы его Двойра не очень причитала, так они перерезали  у  ей глотку. 
– Показывай помещение. Еще в доме кто есть?
Пестроватый стоял, почти в середине комнаты рядом со старухой, остальные бойцы, столпившись, стояли у входа.
–  Только моя внучка, Сусанна.
– А где ваши мужики? С белыми ушли? 
– Что ви, господь с вами, я думаю, что в их обозе мы были бы лишними, хотя мой сын Арон всегда кому-то нужен. За ним часто приезжают наготово и все  очень быстро. 
– Что за ним белые приезжали?
– Да, у них с вашими был бой. Было много раненых, а какой-то полковник Грузов, который был, говорили, начальником разведки, находился при смерти. Так за Ароном прислали пролётку на двух лошадях, а в ней сидел сам капитан Балаковский, заместитель Грузова. 
– Это точно он был?   
– Он представился, когда вошёл, не то что ви.
–  Так значит, ваш сын белых лечит?
– Я, так себе думаю, что лечит он больных. А если даже ему не очень нравиться лечить белых, хотя бы потому, что  они на мене сказали «жидовская карга», то у него никто не спрашивает. Выбирать ему не приходится. Я так понимаю, что в городе теперь красные остановились? Позвольте мине узнать, ви на долго? 
– Бог его знает. Ладно, хватит тарахтеть. Сообрази лучше что-нибудь пожрать.
           –  Хрися, Хрися, –  завопила бабка, –  иди скорей сюда. Господа красные хотят есть.
В горницу вошла вытирая руки об передник дородная хохлушка лет сорока. Волосы её закрывал белый очипок.
–  Звали меня, Фаня Хаймовна?
– Да, милая, – господа красные солдаты желают ужинать, чем мы можем накормить?
– А то вы не знаете, что  у нас третий день еды нет. Сегодня гороху две горсти от свояченицы принесла, вот и все. Что они с этого сыты будут?
– Ничего, хозяйка, –  сказал Пестроватый.  Сейчас пошарим по «сидорам». Значит так, бойцы. В сидорах у вас у каждого что-нибудь есть. Сухой паёк третьего дня выдавали. У кого что осталось, выкладай на стол.
Сам он развязал свой мешок и выложил на стол полбуханки хлеба и два куска пилёного сахару, с полкулака каждый. Потом вопросительно посмотрел на остальных: – Или есть не хотите?
Митяй достал из мешка селёдку и две воблы, тоже полбуханки ржаного и цибик чаю. Федька вынул завёрнутый в чистую тряпицу кусок сала в три пальца толщиной.  Два бородатых солдата, которые друг друга звали Саша и Паша, достали из своих «сидоров» один мешочек с  пшённой крупой, другой полкаравая ситного.
– Так ето ж совсем другое дело, господа солдаты. Хрися бери ето всё и что-нибудь сообрази.
–  Да, уж будьте уверены, хозяйка, соображаю, что с этого мы поужинаем.
Она сгребла всё это в передник и пошла на кухню. Послышался звон посуды, бряканье кастрюль и вскоре солдаты услышали голос кухарки.
– Скорийше поесть хотите? Помогайте печку топить.
Саша  и Паша отправились на голос, застучали топором, и в плите весело затрещали на огне дрова, и загудело пламя. Через час кулеш был готов.
– Фаня Хаймовна, зовите хлопцев снедать* – объявила Хрися.
– Пожал те, солдатики за стол, - пригласила старуха, – будем ужинать, чем Бог послал.
Хрися поставила на стол, вкусно пахнущий чугун, из которого валил пар.
– Хрися, подай фарфор и приборы, – скомандовала старуха усевшись в резное кресло во главе стола. Та шустро стала выполнять приказание. Саша и Паша вымыв руки на кухне и, вытерев их вышитым рушником*,  уже уселись за стол.
– А вам, что, особое приглашение? – прикрикнул Пестроватый в соседнюю комнату, – где на кушетке задремал Митяй, а Федька храпел прямо завалившись на хозяйскую кровать, не снимая сапог, правда, взгромоздив обутые ноги на металлическую спинку с никелированными шарами. Митяй мгновенно вскочил и прыгнул за стол, вошёл в комнату и Федька, зевая и слегка потягиваясь.  Завалился на стул и вопросительно уставился на Пестроватого. Саша и Паша  уже наложили себе кулеш и с ложками в руках ждали, когда Пестроватый нарежет хлеб. Приборы, разложенные по скатерти заботливой рукой Хриси, лежали возле каждой  глубокой фарфоровой тарелки. На тарелках были цветные картинки с изображёнными на них сценами королевской охоты. Она, сняв передник, села рядом со старухой и ждала, когда солдаты разложат кулеш по тарелкам. Пестроватый, нарезав ржаной хлеб крупными ломтями, горкой уложил его в затейливую плетёную хлебницу и начал накладывать  кулеш в свою тарелку. Федька в это время разглядывал ложку, ручка которой была изукрашена затейливым узором в виде листьев, фруктов и фигуры девушки в греческой тунике. На обратной стороне ложки была надпись «Tomash Zelinski» и чуть ниже «Varsava».
– Глянь ка, Митяй, – сказал Федька, а ведь мы, поди, у буржуев сегодня ужинаем. Даже тарелки у них с картинками, и ложки серебряные, хорошенько порыть, так, небось, и золотишко найдётся. 
 – Ви неправ молодой человек, – оборвала его тираду старуха, – к сожалению это не серебро, а мельхиор. Но так мог подумать только тот, кто не ел с настоящего серебра.
–  Нет, ты смотри, она в вину мне ставит, что я не серебряной, а деревянной ложкой всю жизнь ем, и ту сам вырезал.
– Что ви, молодой человек, – замахала на него руками старуха, – конечно, мой отец был не бедный человек. Он имел хорошую торговлю  обувью в Варшаве. «Бенцион Зайдер и сыновья» – это была фирма. Наши туфли носили не только в Санкт- Петербурге, но и в  Вене, и в Париже.  Только это когда было? Отец был против моего замужества. И с тех пор, когда я полюбила бедного Моисея Кацнельсона, который был у нас учителем музыки, мы с ним и сыном не имели долгое время практически ничего. Россия большая.  Нам нашлось местечко здесь. Моисей играл на похоронах и давал уроки музыки. Это уже Моисей решил отдать нашего сына Аарона в медики. Он мальчик способный, выучился, слава Богу, на врача. Так этот дом он уже начал строить, а потом, после смерти его деда Бенциона, ему досталось кое-что по завещанию, в том числе и этот сервиз из Германии и еще кое-какие безделушки. С этого он сам заболел. Заболел любовью к фарфору. Но я разболталась немножко. Старым так хочется иногда поговорить. Вы ешьте, солдатики, даже когда я  что-то говорю, не обращайте внимания.
Тем временем Пестроватый уже приступил к еде, а за ним и Митяй. Наложил себе еду и Федька. После двух ложек он не выдержал и крякнул.
– Эх, а не хреново получилось. Умеешь ты Христя на кухне управляться. Мужик  у тебя,  небось,  всегда доволен?
Христя испуганно вскинула на него свои карие, похожие на вишни глаза и уткнулась в свою тарелку, ничего не ответив.
– Что мужика у тебя нету? – вновь обратился к ней Федька, – выбирай из нас любого.
Хрися вспыхнула всем лицом.  – У меня сыну через несколько лет будет столько же, как тебе сейчас.
– Так ведь не завтра, –  засмеялся Федька. – Мужик то твой где? К другой сбежал?
У Хриси закапали слёзы.
– Петлюровцы забрали, – буркнула старуха, оторвавшись от поглощения кулеша.   
– Что значит, забрали?- спросил Пестроватый.
– Они с мужем поехали к родне в Млыновку, это под Екатеринославом. Взяли кое-какие вещи, я дала обменять на продукты. А тут петлюровцы. Василя забрали, а она вернулась без вещей и без продуктов.
– Что расстреляли?
– Зачем расстреляли, мобилизовали в сичевики*. Дали свитку из шинельного сукна,  винтовку и приказали воевать за «вильну самостийну Украйну».
– Лихо.
– А сын у неё где?
– Этого в белую гвардию мобилизовали. У нас же мужиков в городе почитай не осталось. Красные проходили – мобилизация, белые пришли – опять мобилизация.
– Ты это, не равняй. Мы за свободу сражаемся, за Россию.
– Точь в точь,  как на прошлой неделе один поручик мне говорил, что у нас стоял на постое с другими офицерами.
Заметив грозно сдвинутые брови Пестроватого, старуха тут же поправилась.
–  Вы уж простите меня старую, совсем из ума выживать стала, видно у них еще какой-то интерес сражаться был кроме России, но мне их гешефт не известен.