Причуды пространства

        На двух соседних лугах росли трава-мурава и трава-неправа.
        Трава-мурава отличалась кротким нравом и любила угождать человеку. Она ласкала его ноги изумрудным шелком и желала только одного: чтобы ступни путника не уставали от долгой дороги. Чтобы человек, не останавливаясь, шел к заветной цели. А к какой – он решит сам. Трава-мурава не претендовала на понимание путей провидения. Она не была сильна в философских учениях и знала об этом. Ее смысл заключался в служении. А как ей самой хотелось броситься вслед за удалявшимися ногами, чтобы сопровождать их повсюду – даже за собственными пределами. Но трава-мурава сдерживала порыв: она должна была оставаться на своем месте, чтобы вовремя принять следующего путника. А если тот уставал, что случалось крайне редко, он мог лечь на траву и передохнуть. Уснувший на ней не нуждался ни в одеяле, ни в подушке: трава-мурава обволакивала его тело и подпирала голову; на ней снились удивительные сны об далеких странствиях и увлекательных приключениях. А для плоских ступней и застарелых мозолей у нее всегда отыскивались целебные снадобья – мхи, лишаи и подорожники.
        Когда шаг путника замедлялся, потому что он утрачивал ориентир (казавшийся таким очевидным и вдруг померкший и переставший манить к себе), трава-мурава настойчиво пружинила под его ногой, подстрекая ее к движению. Ибо идущий, даже если он бредет наугад, на авось и наобум, со временем обретает цель, которую задает сам вектор движения, даже если оно по кругу, потому что всякий круг, рано или поздно стряхивает оседлавшего его по касательной.
        Трава-неправа ненавидела людей. Она состояла из колючек, крючков, прутьев и шипов, которые ловили ногу в лассо, сжимали ее в тисках, запутывали ее, кололи и резали до крови. Ее орудия пыток то нарочито бросались в глаза, чтобы навести на человека ужас, то были прикрыты благоухающими цветами или невинными листьями, чтобы заманить его в западню и навсегда отбить охоту к передвижению. Ибо если трава-неправа еще могла примириться с оседлыми, которые не мозолили глаза и не топтали растительного покрова, то перипатетикам ею была объявлена непримиримая война. Как она торжествовала, заметив на горизонте, скажем, гонца, окрыленного сознанием важности своего поручения, или любовника, бегущего на свидание к любимой и наслаждающегося силой своих ног, которые являлись для него символом непобедимой страсти. Они сломя голову врывались на луг, где росла трава-неправа, но вскоре увязали в непроходимых дебрях. Сперва они не замечали внезапных препятствий (поскольку не ожидали их), ни крови на своих ногах. Но исподволь неприглядная реальность перевешивала оптимистический настрой. Бегущий замедлял бег и переходил на шаг. Теперь он внимательно высматривал, куда бы ступить, чтобы свести до минимума страдание от ходьбы. Но куда бы он ни водружал ногу, путник оказывался в ловушке, то напарываясь на незаметный острый сучок, то проваливаясь в яму, то спотыкаясь и едва не падая. И чем медленнее он шел, тем ощутимее становилась боль, прежде притупленная стремительностью порыва. И вот, скажем, гонец, или любовник, или просто незадачливый бродяга, направляющийся туда, где судьба, возможно, окажется милостивее к нему, останавливался и растерянно осматривался вокруг. Ему хотелось перевести дух, но присесть было некуда. Он уже давно заметил, что чем меньше поверхность соприкосновения с травой, тем лучше для него. Поэтому он просто стоял, иногда на одной ноге, пока не понимал, что вес все-таки лучше распределить между конечностями. Тогда он опускался на четвереньки и с криком вскакивал обратно на ноги, потому что колени оказывались чувствительнее ступней, уже успевших немного привыкнуть к мучительному контакту.
        Большинство самозванцев поворачивали вспять, и трава-неправа мучила их напоследок (больше не оберегаемых тщетными, но живительными иллюзиями), и все-таки позволяла убраться восвояси, поскольку не желала иметь дело с их смердящими останками. Впрочем, отыскивались и такие упрямцы, что решали дойти до цели любой ценой. Вооружившись посохом и ножом, они, стиснув зубы и обливаясь потом, медленно продвигались к пункту назначения, о смысле достижения которого давно забыли. Истинной целью для них давно стало само преодоление враждебного пространства. Однако со временем борьба идущего постепенно превращалась в сложную, но заученную и оттого скучную, рутину. И ему надоедало идти. Он останавливался, осматривался и видел вокруг себя узлы и иглы нерукотворного тернового венца, простершегося до горизонта. И тогда у путника опускались руки. Он бросал посох и втыкал нож в землю, тем самым, ставя точку в своих странствиях и оставляя потомкам дневник бесплодных скитаний.
        Те, кто вовремя повернул вспять и смог вернуться домой, часто вспоминали о своих мытарствах. Мало-помалу страдания забывались, но сам проделанный путь, – напоминавший изломанный зигзаг или чудовищную кривую, – рельефно проступал в памяти, сообщая прошлому ореол осмысленно прожитых лет. Путник – гонец, так и не доставивший послания; любовник, разминувшийся с любимой; или бродяга, до дна испивший бесприютность земных просторов, – рассказывал о своих скитаниях жадно внимающим слушателям. Он знал наперечет и берег в памяти каждый лоскут одежды, оставленный на шипах, каждый выдранный клок волос и каждую каплю крови. Эти утраты с годами превращались в приобретения, создавая топографию личного онтологического пространства.
        И, наоборот, после променадов по траве-мураве не оставалось никаких впечатлений, за исключением блеклых воспоминаний о недурно проведенном времени и укрепляющем отдыхе. Потому что, как и ни приятно гулялось по ней, на траве-мураве еще приятнее спалось. Взор быстро пресыщался ее плавными переливами и нежными перепадами, и путника неудержимо клонило в сон. Пребывая в состоянии крайней расслабленности и забывчивости, люди часто теряли вещи: трубки, расчески, очки, авторучки и ключи. И хотя трава-мурава бережно хранила пропажи, стараясь держать их на виду, они постепенно терялись из вида в ее мягких складках. Вскоре над оброненным навсегда смыкались волны зеленого беспамятства. И путники теряли веру в успех поисков и в раздражении возвращались домой, испытывая непреодолимое желание курить, причесываться, видеть детали, писать письма и отпирать двери.
        Но речь не о людях, непредсказуемых в своих реакциях и отвечающих неблагодарностью дарителям и привязанностью истязателям, но о травах, росших на соседних лугах. Собственно, названия «мурава» и «неправа» дали друг другу они сами.
        «Ты – неправа, – укоряла трава-мурава соседку. – Зачем причинять людям зло? Они ответят на него тем же. Помяни мое слово: однажды понаедут комбайны, бульдозеры и экскаваторы и сравняют тебя с землей. А на твоем месте высадят какие-нибудь полезные злаки или разобьют сад. И мне от такого расклада была бы одна польза, но я желаю тебе добра. Одумайся. Помнишь законы Ньютона? Ведь и ты когда-то училась в школе. На любое противодействие всегда отыщется такое действие, в результате которого система продолжит свой равномерный поступательный ход в истории. Я глажу им ноги, но в этом нет ни унижения, ни заискивания. Лаская их, я глажу саму себя.
        Разве ты не устала воевать? К чему эта бескомпромиссная борьба? Чего ты хочешь добиться? Они не перестанут вторгаться в твои пределы. Запретный плод сладок. Недоступный – вдвойне. Мне кажется, я понимаю тебя. Эмпатия – моя сильная сторона. Когда-то люди обидели тебя. Они смотрели в небо и не опускали глаз ниже макушек деревьев. Они не замечали тебя. И ты затаила обиду и решила стать занозой зеницы их ока. Пусть они неотрывно следят за кознями твоих шипов и угадывают намерения твоих корней, не смея оторвать от тебя взгляда. А, может, все было иначе, и когда-то тебя истоптали бесцеремонные ноги? Или чья-то коса задела тебя за живое? Опомнись. Оставь месть. Забудь обиды. Вендетта – путь к взаимному истреблению. Это игра, в которой нет победителей. Весь твой божий свет давно сошелся клином на их нижних конечностях. Разве ты не скучаешь по солнцу и облакам? Не хочешь напоить свои иглы живительной влагой, чтобы они расслабились и обмякли, превратившись в сочную листву, впитывающую все лучшее на этой планете. Сжатые кулаки ранят ладони ногтями. Разожми их и подставь длани небесному свету. Только любовью, только в любви, только любя...»
        «Подстилка ты и шлюха, – возражала траве-мураве трава-неправа. – Ты прогибаешься и заискиваешь перед хозяином, чтобы заслужить его расположение. Так не пытайся хотя бы философствовать: ты несешь околесицу – полную муру! Кому ты служишь и зачем? Людям, которые подменили поиск истины тщеславием преодоленного пространства? Так называемый, пафос первооткрывателей! Но ведь страсть завоевывать новые земли и отвоевывать потерянные происходит из той же прискорбной подмены внутренних достижений внешней экспансией. Отсюда и неисчислимые жертвы их бесконечных междоусобиц, а вся их убогая история – это история перемещения территориальных границ. Посмотри, как они суетятся и снуют туда-сюда. Давай-давай, подминай себя, ложись им под ноги. Мало они потоптали лугов, мало пожгли полей... А эти прилизанные лужайки у их домов, на одно, лишенное выражения, лицо! Ты думаешь, я затаила на них обиду? Или приревновала к небесам? Какая глупость! Да, я не оставлю их в покое, покуда не отсохнут их поганые конечности, но мой антагонизм не от затаенных обид, но от сознательного решения положить конец их возмутительному праздношатанию. Есть только одно осмысленное движение – по вертикали: стеблями и листьями к блистательному солнцу, корнями в сокровенные недра земли. Но даже их альпинисты путают рост с покорением трудно досягаемых вершин. Вздыбленная горизонталь не становится вертикалью.
        Да, я вынуждена бороться, пожертвовав собственным ростом. Необходимость долга швырнула меня в презренную плоскость их башмаков. У меня нет выбора, но ведь ты могла бы посвятить себя самосовершенствованию. Ты бы уже давно вымахала в человеческий рост, и они опасались бы подходить к тебе близко. Ты наводила бы на них языческий ужас, и на твои листья ночами опускалась бы роса великих тайн. Но вместо этого ты служишь им ковриком, о который охотно вытирают ноги. Ты тешишь себя мыслью о добродетели. Но альтруизм – глупейший из грехов. Дар благодетеля не достигает своего адресата, потому что тот неспособен его оценить.
         Скажу тебе больше: они презирают тебе. Им слишком легко с тобой. Еще ступая по твоему телу, они начисто забывают о тебе, потому что запоминается лишь то, что сопротивляется чужой воле. Ты делаешь их даже хуже, чем они есть. На твоем мягком лоне они утрачивают стыд и предаются греху самодовольства. Их движения становится медлительными, походка разболтанной. Я держу их в ежовых рукавицах. Только страдая от уколов и порезов, они могут сохранить крупицы духовности. Мертвенная бледность придает им подобие красоты. Но я все равно отобью у них охоту перебирать ногами. И тогда на земле воцарятся покой и блаженство – безграничное царство травы».
         Вряд ли враждующие философии двух трав способны привлечь к себе интерес. В них чрезмерно знакомой риторики. Гораздо любопытнее тот факт, что, несмотря на непримиримую разницу взглядов, травы привязались друг к другу. Как только восходившее солнце прикасалось к ним косыми лучами, между ними завязывался живой диалог. Уже в первых утренних приветствиях сквозили колкости и нелицеприятные намеки. Быстро завязывался спор, перераставший в бурную, а затем ожесточенную, полемику, за которой следовали возмущенные восклицания. Негодование мешало слушать оппонента и постепенно переходило в два переплетавшихся в контрапункте монолога. Ненадолго наступало обиженное и многозначительное молчание, но на заходе у трав вновь возникала потребность опровергать собеседника и оправдывать себя. Обмен любезностями часто переваливал за полночь, хотя с воцарением темноты эмоции понемногу утихали, и между травами завязывалась более спокойная дискуссия, в которой стремление понять друг друга неизменно натыкалось на невозможность взаимопонимания, а желание поставить себя на место второго – на нежелание иметь с этим местом ничего общего.
          Однако обе понимали, что без этого ежедневного ритуала, ставшего неотъемлемой частью их существования, образовался бы вакуум, заполнить который было бы не так просто. Их симбиоз не ограничивался взаимным развлечением. Обе смутно догадывались, что приносят друг другу неизмеримую пользу: нежность муравы была особенно желанна тем, кто только что вырвался из колющих объятий ее соседки, а компрессы, которые она прикладывала к свежим ранам, представлялись им небесной манной. И наоборот: после изнеженности и блаженства на тучных пастбищах муравы, неподготовленные и растерянные, путники с размаху угождали в западню травы-неправы. Так, враждуя между собой, травы, тем не менее, находились в тайном (от себя) сговоре.
        Впрочем, это повествование не о людях и растениях, не о философии и психологии, а о причудах пространства. Потому что плоскость, на которой росли две травы, была завернута в сферу, а сами они упакованы внутри этой сферы наподобие Инь-Яна. Так что, куда бы ни держал путь идущий, он рано или поздно оставлял одну траву за плечами и оказывался среди другой. И если он ложился на спину, его глаза упирались в антипода той, на которой он в данный момент отдыхал. Наверное, по этой причине в его жизни не было покоя: либо он стремился к далекому счастью, либо пытался убежать от несчастья, нависшего прямо над головой. Он желал очутиться там, где и земля, и небо гарантировали бы ему безопасность и вечное блаженство. Но такого места не существовало. И вот он вставал на четвереньки (если до этого лежал) или на ноги (если находился на четвереньках) и вновь принимался ползти (если был неподвижен), идти (если полз) и бежать (если шел). Иными словами, остановившийся путник возобновлял свой путь.
       
       
        7 мая 2017 г. Экстон.