Доброжелатель. Часть 5. Глава 4

Глава 4
Заметание следов

Выйдя из дома, Юрий Борисович почти сразу же ощутил, что за ним следят и в первой же витрине (магазин вынырнул из-за остановки маршрутки) перед проходным двором, выводящим к трамвайным путям, по которым бежали вагончики, донося людей до провала метро – увидел фигуру Карсавина.
Петька увязался почему-то, – подумал ЮБ, – что он хочет, глупенький сморчок, именно так, с уменьшительно-ласкательным суффиксом, благо, родной язык, расплывчатый, рыхлый, в завитушках смягчающих ненависть морфем, такой же безвольный, как и страна, и народ, позволял даже презрение прятать в одеждах нежности, что ему надо, куда и зачем он вернулся, ведь уже доломали, место указали, от дочки отвадили, вроде же всем лучше, чего он хочет, напугать, отомстить? И кому? Ему, крепкому мужику с громадным жизненным опытом, таких вот интеллигентишек сгибавшему одним пальцем, ему, умному и злому, честному и твердому.
Совсем там в своих штатах ополоумел, от скуки развлечений ищет, ну что ж, ищет, значит получит, для начала просто поводим его по городу, то подпуская, то запутывая, дадим, так сказать, мастер-класс слежки дилетанту, а то, если способности покажет, и на службу пригласим, будет в Колумбийском еще один наш человек. А если образумится, может, и Ксюша им заинтересуется вновь, она ведь хотела бы умотать в америки, может, ее бывшая любовь как раз и подможет.
ЮБ шел по городу будто нырял в некую устойчивую, вязкую массу, которая тотчас же за ним стягивалась, закрывая прорытые его телом ходы, и вновь восстанавливала порядок пространства и времени, он чувствовал каждое движение и взгляд Петра – спиной, затылком, всем натренированным на подозрение телом, и в нем просыпался азарт охотника, правда, в новом амплуа, лжежертвы, преследуемого травести, подсадной утки – а в конце он, правда еще не зная каким образом, должен был уготовить Карсавину ловушку – почище предыдущих, а может, и просто прозвониться в отдел, попросить подсуетиться коллег - и дождаться, когда Петра возьмут сослуживцы неудавшегося тестя.
Но мальчишка – он по-прежнему числил солидного профессора по части юношества, как и свою дочь все еще видел маленькой, требующей защиты девочкой, бросил ему вызов и делом чести, мужским делом – Юрий Борисович не разграничивал служебное и мужское – честь и долг – было ответить зарвавшемуся пацану, один на один, поводить его за собой, а потом где-нибудь резко в закутках города бросить и выйти ему в тыл для решающего удара. Как будто я генералиссимус, принимающий решения о взятии немцев  в Сталинградский котел, – ухмыльнувшись, подумал ЮБ, – как будто мы не личные проблемы решаем, а судьбы фронта, страны, мира…
Торопиться было некуда и мысленно ЮБ продумывал не только путь охоты на неопытного охотника но и последнюю главу своего трактата, и эти мысли накладывались друг на друга, как в симфонической музыке накладываются друг на друга музыкальные темы и скрипки сливаются с органом, трубами, но при этом их раздельные голоса остаются несмешанными, каждый о своем и в собственноручной тональности и со своим звучанием и смыслом.
Вот он прошли мимо дома, похожего на новгородский кремль, вот мелькнул мимо псковский, вот гранитное русло воды, снова каменные палаты, ветер, дующий с реки, как в далеком Петербурге, на сенатской, звучали барабаны и дробь их покачивала маки на Елисейском поле, а вот следующий, в светлой охре, с завитушками у балконов, зеленых, как мать городов русских, и снова запах воды, но уже другого толка, крещенского, для всего его отечества, которое следует спасти от этих заезжих мстителей с извращенным понятием родины и цели жизни – и листья под ногами как на склонах великой первой и священной для каждого русского сердца реки.
А вот коричневый готический цвет Прибалтики или Прикарпатья, восточная Европа в каменных мрачноватых осенних одеждах, лишь часть его мира, его империи, универсума, в котором место не тому, кто желает зла, но ему – доброжелателю ближнего своего, своей дочери, своей семьи, своей службы, своей родины. И место разным народам и культурам кроме одной – человеконенавистнической культуры стяжательства.
ЮБ шел и наполнялось сердце его гордостью за свою жизнь, и презрением, точнее даже жалостью к далеко позади прячущемуся и оттого еще более жалкому Карсавину, эмигранту и стукачу, нет, отказавшемуся от стука, нет, не стука, а служения родине, идеи, любви.
Вскоре перед ним открылся большой проспект, в самом центре, в сердце его страны, и он с удовольствием, остановившись у светофора, смотрел на широкий потом машин, троллейбусов, автобусов, заполненных дневным людом, на эту массу железного мира, созданного руками его соотечественников, и служащих его соотечественникам, ему самому, этому городу, всей его стране. Он всматривался, как некогда смотрели его предки с одного берега реки на костры с другого – среди поля, полного птиц и шатров, прежде чем нырнуть в воду и перейти реку – оставить позади надежду на отступление и спасение – и тем спасти и себя, и свое бессмертное имя, и свое отечество на многие столетия вперед – так всматривался в лица стоящих с другой стороны улицы людей, под таким же, близнецы-братья, светофором, ожидая когда загорится зеленый свет, и ощущая приближение Карсавина всем своим естеством, будто сосредоточившемся в спине и затылке.