Записки обывателя. Отчий дом. часть 3 продолжение

   При выборе места для дома вариантов у деда Антона практически не было. Город давно застроили и заселили, поэтому разрешение на постройку можно было получить только в пригороде. Таким пригородом на тот момент являлась Пересыпь. Долгое время я как-то не вникал в смысл этого названия. Лишь много позднее у меня возник вопрос, а почему, собственно, Пересыпь? Кто чего, куда и зачем пересыпал?
   Мне удалось выяснить, что понятие «пересыпь» в словаре русского языка означает естественный вал из песка или гальки, который служит водоразделом между двумя или более акваториями. Наша Пересыпь как раз и протянулась узкой полосой между Хаджибеевским лиманом с одной стороны и морем с другой. В свое время эта полоса была засеяна деревьями и представляла собой нечто вроде лесопарка. С ростом промышленного производства Пересыпь стала основным местом для строительства различного рода производственных предприятий. Естественно для них потребовалось немалое количество рабочих рук, обеспечить которыми, город был просто не в состоянии. Именно это обстоятельство стало предпосылкой того, что Пересыпь превратилась в зону свободного заселения всеми, кто этого желал. Само собой разумеется, что основную часть населения Пересыпи составили рабочие, рыбаки, ремесленники, земледельцы и, как уж повелось издавна, известная толика уголовного элемента. Воры и налетчики, правда, аборигенам Пересыпи особенно не досаждали, предпочитая не засвечивать  свои «малины». Ведь где-то надо было им отсиживаться после проведенных, само собой, противозаконных акций.
   Центральной улицей, образно говоря, Бродвеем Пересыпи была Московская. Ко времени приезда деда Антона в Одессу эта улица новых поселенцев принять уже не могла. Аналогичная ситуация сложилась и на улице Богатова, которая рас-
полагалась параллельно Московской. Оставалось пространство, обозначенное как «поля орошения», куда сливались все городские нечистоты. Неподалеку от этого «курорта» и обосновался дед Антон. Поселок, который сложился в результате застройки этих мест, получил название 2-й Лиманчик. Кстати, история создания и развития Пересыпи сегодня предана глубокому забвению. А ведь именно здесь невиданно быстрыми темпами складывалась промышленная и хозяйственная стратегия города. К концу девятнадцатого, началу двадцатого века Одесса стала по значимости и развитию третьим после Москвы и Петербурга городом Российской империи. Население составило уже тогда более полумиллиона жителей. Это было в высшей степени знаменательным событием. Ведь городу к тому времени было всего немногим более ста лет. Причиной столь редкого феномена стало, безусловно, выгодное географическое положение. Одесса ведь была не просто городом, а южными морскими воротами Российской империи, через которые шла торговля со всеми странами Запада. Именно в это благодатное для города время 8 августа 1910 года родился мой отец Леонид Антонович.
   О детстве и юности отца я тоже ничего толком сказать не могу. Возможно, он когда-либо и рассказывал мне кое-что об этом периоде своей жизни, да я со временем подзабыл. Однако один весьма прелюбопытный факт мне удалось установить чисто эмпирически из старых документов. Согласно свидетельству о рождении моего отца звали не Леонид, а Илья. Следовательно, гипотетически и я должен был быть не Леонидович, а Ильич! Вот так. И такой расклад будь он реализован, мне импонировал бы больше. Однако отцу Илья чем-то не понравился и он, при оформлении паспорта, заявил себя Леонидом. Отсюда и состоялся в конечном итоге - Леонид Антонович. Кстати, способность принимать самостоятельные решения и совершать адекватные им поступки были характерной чертой отца еще с юных лет. Об этом недвусмысленно  говорит и  случай о самовольном изменении имени, которым нарекли его отец и мать. Думаю, дед Антон совсем не безразлично воспринял подобное своеволие. Хотя, как потом рассказывала тетя Оля, их отец, то-есть, дед Антон наказывал детей довольно редко.
   События, которые последовали вскорости после рождения моего отца, были, в высшей степени, эпохальными. Октябрьская революция, гражданская война, военная интервенция прошлись по городу подобно цунами и оставили после себя смерть, голод и разруху. Население города за этот короткий период времени сократилось более чем вдвое. Отец эти события воспринимал сквозь призму малолетнего ребенка. Как он их осознал, какие вынес впечатления, я пытался воссоздать, опираясь на произведение Валентина Катаева «Белеет парус одинокий». События, описанные в этом произведении, происходили в Одессе в 1905 году в самый разгар первой русской революции.
   Конечно, мое эмоциональное восприятие поступков героев повести Пети и Гаврика во многом исходило от той эпохи, в которой росло и воспитывалось мое поколение. Оно принципиально отличалось от тех устоев, которые владели сознанием детей в годы революционной борьбы. Наши мальчишки были с головой и руками советские. А что, спрашивается, мог понимать мой отец в событиях Октябрьской революции 1917 года, если ему в ту пору исполнилось всего семь лет? В какой школе или, тем более, гимназии он мог тогда учиться? Вероятнее всего он мог видеть те трагические картины, которые с необыкновенной выразительностью описал Константин Паустовский в произведении «Повесть о жизни». В частности, о событиях, которые имели место в Одесском порту, он писал: «Я долго потом не мог отделаться от гнетущего ощущения, будто я уже видел на картине какого-то беспощадного художника это гомерическое бегство, эти рты, разорванные криками о помощи, вылезающие из орбит глаза, зеленые от ужаса лица, глубокие морщины близкой смерти, слепоту  страха, когда  люди видят только одно - шаткие сходни парохода со сломанными от напора человеческих тел перилами, приклады солдат над головой, детей, поднятых на вытянутых материнских руках над обезумевшим человеческим стадом, их отчаянный плач, затоптанную женщину, еще извивающуюся с визгом на мостовой…
   Люди губили друг друга, не давая спастись даже тем, кто дорвался до сходней и схватился за поручни. Несколько рук тотчас вцеплялись в такого счастливца, повисали на нем. Он рвался вперед, тащил за собой по сходне беглецов, но тут же срывался, падал вместе с ними в море и тонул, не в силах освободиться от своего живого и страшного груза.
   Все портовые спуски были забиты людьми. Казалось, что ограды и дома трещат от их напора и вот-вот поддадутся и рухнут. Это было бы спасением, конечно, но дома из шершавого камня не поддавались. Только беспрерывный звон стекол и треск дерева говорили о том, что людей вдавливают в окна и двери.
   Растоптанные чемоданы, узлы и корзины ползли под ногами людей по спуску, как уродливые живые существа. Вещи вываливались из них, цеплялись за ноги, и люди тащили за собой женские сорочки и кружева, детские платья и ленты. Мирные эти вещи еще усугубляли трагический вид бегства».
   Трудно было бы узреть в этих проявлениях безумного страха, ужаса и безысходности нечто романтическое. Все это было бесконечно далеко от того, что изобразил в своей повести Валентин Катаев. И мне ясно представилось, что мой отец вполне мог видеть эти ужасы. Мальчишки народ дотошный и до крайности любопытный, несмотря ни на какие опасности и запреты родителей. Это я прекрасно знал, увы, и по себе, и из опыта других таких же сорванцов. Сколько жертв было принесено на алтарь беспечности!
   Волосы дыбом встают на голове, когда вспоминаю один из эпизодов моего послевоенного детства. Как-то раз мы, гурьба из мальчишек двенадцати-тринадцати лет, обнаружили за городом заброшенный  склад боеприпасов. К слову, в  начале
50-х годов такие находки случались довольно часто. Там во всей красе лежали аккуратно уложенные штабелями в основном снаряды и мины. Скорее всего, власти об этом складе еще не знали и все эти «трофеи» оказались в нашем полном распоряжении. Мы ничего умнее не придумали, как тут же разожгли костер и побросали туда все, что попалось под руку. Потом расселись вокруг костра и стали ждать, что будет дальше. Чей ангел-хранитель простер тогда над нами свою длань, не берусь судить даже сегодня. Узнай родители об этих наших «развлечениях», не одну мать увезла бы в больницу Скорая помощь. Потому я просто уверен, что и мой отец, так или иначе, но принимал «посильное» участие в сложных и опасных для жизни событиях 20-х годов. Мне, почему-то кажется, что наше с ним босоногое детство должно быть во многом похожим. Разница лишь в том, что мой отец повзрослел намного раньше меня. Он стал работать с пятнадцати лет и приобрел тем самым относительную самостоятельность в своих действиях и поступках. Этим, пожалуй, объясняется и то, что его характер всегда отличался ярко выраженной склонностью к независимости.
   Перед самым началом войны мой отец был уже зрелым мужчиной с приличным рабочим стажем. Работал он старшим кочегаром на городской электростанции, которая располагалась тогда на Пересыпи вблизи завода Октябрьской революции или, как его называли старожилы, бывшего завода инженера Гена. Я хорошо помню, как однажды, где-то в середине 50-х годов, спросил отца, какой период своей жизни он считает самым лучшим. Отец ответил, что прилично жить люди стали буквально накануне Великой Отечественной войны. Отсюда невольно напрашивается мысль: не будь фашистской агрессии, сокрушительных людских и материальных потерь, каким бы стал жизненный уровень советских людей? Ведь война практически уничтожила все то, что с огромным напряжением сил создавалось миллионами трудовых  рук  в течение  почти  трех  десятилетий. Случилось так, что вместо того, чтобы идти дальше, после той страшной войны пришлось поднимать страну из развалин и пепла.