ИИИ

ИИИ

Большая часть моей жизни прошла под неустанным наблюдением воображаемого спутника, офицера госбезопасности Ивана Ивановича Иванова (ИИИ). Он всегда незримо присутствовал у меня за плечом наподобие ангела-хранителя. Ничто не укрывалось от его бдительного ока; ведя учет всем моим мысленным прегрешеньям, он фиксировал момент, когда их сумма подходила к критической черте, за которой она становилась мыслепреступлением, и тогда ИИИ являлся мне собственной персоной.
В первый раз это произошло, когда я был подростком; беседа проходила в служебном помещении без окон, освещаемом лишь настольной лампой с непроницаемым абажуром. В круг яркого света попадали лишь лежавшие на столе бумаги с машинописным текстом, раскрытая общая тетрадь с прошитыми листами, короткопалые руки моего визави, поросшие рыжеватой шерстью, то перебиравшие машинопись, то делавшие короткие записи в тетради авторучкой с поскрипывающим пером; застегнутая на все пуговицы зеленая гимнастерка с лежащей на ней портупеей; и нижняя часть лица с гладковыбритым подбородком и тонкой прямой линией рта, обнаруживавшего, когда он раскрывался, крупные редкие желтоватые зубы. Общее впечатление от лица отсутствовало; запомнились лишь жесткие маленькие глаза, выглядывавшие из-под фуражки.
Иванов говорил негромким ровным голосом с левитановскими  интонациями.
ИИИ. - Ознакомившись с протоколами расшифровки твоих мыслей за последний год, (тут он положил перед собой машинописный текст) мы пришли к выводу, что ты, парень, встал на скользкий путь, который тебя до хорошего не доведет.
Я (дрожащим голосом) - Я предан Советской власти и товарищу Маленкову!
ИИИ. - Все вы так говорите, когда вас призовут к ответу, а на самом деле думаете совсем другое. Вот запись от 7 ноября (священный день для каждого советского человека) «Люди кругом несчастны, только об этом никому не говорят, боятся, что их посадят». Где ты такого наслышался? От родителей?
Я. - Родители любят Советскую власть и меня воспитали в почтении к ней.
ИИИ. - Да? А тогда почему твой отец беспартийный?
Я. - Он к Партии относится очень серьезно, и считает, что к высокому званию еще не готов.
ИИИ. - Значит, от матери?
Я. - В молодости мама была комсомолка, она ходила в юнгштурмовке и знала наизусть всего Безыменского!
ИИИ. - Может, ты слушаешь «Голос Америки» или «Би-Би-Си»?
Я. - «Голос Америки» и «Би-Би-Си» слушают только предатели, а я – не предатель.
ИИИ. - Откуда же у тебя вражеские мысли? Может, от деда, он ведь у тебя  - из «бывших».
Я. - С дедом мы о политике не разговариваем, но только о литературе и об искусстве, поэтому я не знаю, какие у него взгляды.
ИИИ. - Литература и искусство, между прочим, тоже очень опасные материи. Но тогда откуда у тебя эта поганая мысль о том, что советские люди несчастны? (тыкает мне в лицо машинописным текстом).
Я. - Я этого не думал.
ИИИ. - Слушай, щенок, ты надо мной издеваешься? Если КГБ установил какой-нибудь факт, значит – он имел место! Мы прочитали твою мысль, и тебе от этого не отвертеться! Отвечай, где ты набрался этой антисоветской дряни; не признаешься – пеняй на себя! Я слушаю. (Берет ручку и приготавливается писать).
Я. Я шел по улице 25 Октября, и передо мной шел мужчина в шляпе.
ИИИ. - И он сказал эту фразу, и ты ее расслышал. Этот номер у тебя не пройдет, если ты не назовешь фамилию, имя и отчество этого мужика в шляпе.
Я. - И я подумал: этот мужик в шляпе мог бы подумать: «Люди кругом несчастны, только об этом никому не говорят, боятся, что их посадят».
ИИИ. - Ага, значит, ты эту мысль сам придумал?
Я. - Но мужик в шляпе был такой омерзительный; он был явно из нераскаявшихся «бывших». Я хотел его мысленно опорочить, и специально вложил в него мысль, противоположную правде.
ИИИ (заканчивая писать) - Ладно, такое объяснение подойдет для отчета. Распишись на протоколе.
«Я, нижеподписавшийся, Сенатов Олег Игоревич, 1939 года рождения, русский, член ВЛКСМ с 1953 года, подтверждаю: 7 ноября 1953 года, проходя по улице 25 Октября, среди москвичей, радостно отмечающих наш великий праздник, увидел мужчину с признаком классово чуждого элемента – в шляпе – составил для него заведомо ложную, гнусную мысль, и представил, как будто он ее думает».
ИИИ. - Я вижу, что ты парень нормальный, но у тебя есть недостаток – ты слишком много думаешь, а это опасно – помимо твоей воли у тебя может возникнуть вредная мысль, и Органы тебя за это по головке не погладят. Так что мой тебе совет: читай по утрам «Комсомольскую правду» и поменьше думай!

В следующий раз, когда я, уже студент, шел по коридору Московского Университета, кто-то дотронулся до моего плеча. Обернувшись, я увидел перед собой человека среднего роста, светлого шатена с усредненными чертами лица и ускользающим взглядом, одетого в неновый темно-серый двубортный костюм и белую рубашку при галстуке. Когда он предъявил удостоверение, я его узнал: это был мой старый знакомый, ИИИ, теперь посолидневший и погрузневший. У меня сердце забилось, как заячий хвост, но я решил не показывать виду. Мы с ним поднялись на второй этаж, прошли по коридору, и он остановился перед дверью, которая, сколько я помнил, была всегда заперта, а теперь он открыл ее своим ключом, и предложил мне в нее войти, зашел следом, и снова запер. Так как единственное  окно было занавешено плотной портьерой, в ней стоял полумрак, в котором различались стол с лампой под непрозрачным абажуром, несколько стульев и большой несгораемый шкаф. «Садитесь» - пригласил ИИИ, и включил лампу. – «У меня к Вам имеется несколько вопросов». Лязгнув замком сейфа, и открыв его дверь, ИИИ достал папку и прошитую общую тетрадь. Положив папку перед собою на стол, он развязал тесемки, и вынул машинописный лист, затем раскрыл общую тетрадь и взял в руки авторучку.
- Мы прочли Ваши мысли - сказал ИИИ – и поняли, что Вы не сделали выводов из нашей предыдущей беседы.
- Видите ли - попытался я выдавить из себя улыбку, но мое лицо лишь сложилось в жалкую гримасу – я теперь уже не сопливый подросток, и меня просто так не возьмешь на пушку! Я – без пяти минут дипломированный физик, и знаю, что мысли читать невозможно.
-.Вы решили умничать - спокойно сказал ИИИ, - и этим только усугубляете свое положение. Я не обязан ничего объяснять, но только для Вас сделаю исключение, и надеюсь, что Вы оцените мое хорошее к Вам отношение. Вот Вы тут кичитесь, что Вы – физик, но у Вас ведь нет психологического образования, и Вы не знаете, что люди, сами того не замечая, непроизвольно произносят некоторые свои мысли вслух шепотом.
Здесь ИИИ встал, и протянул ко мне руку.
- Снимите Вашу куртку, и дайте ее мне на несколько минут.
В большом смущении, даже смятении, я повиновался. Достав из ящика стола ножницы, ИИИ с неожиданной ловкостью заправского портного отпорол подкладку на лацкане, и, отвернув ее, продемонстрировал зашитый в его углу крохотный жучок, отпорол его, спрятал в жестяную коробку из-под монпансье, положил ее в ящик стола вместе с ножницами, и задвинул его, а куртку вернул мне. Потом, жестким взглядом уставившись мне в глаза, промолвил:
- Ну что, продолжим?
Взяв в руки машинописный листок, и заглядывая в него, ИИИ произнес ровным голосом:
- Во время заключительного слова Никиты Сергеевича Хрущева на XXII Съезде КПСС, которое передавалось по Центральному телевидению, после слов: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при Коммунизме!» вы подумали: «Затрахали со своим Коммунизмом!» Объясните ход Ваших мыслей. Даю Вам одну минуту на размышление.
На всякий случай закрыв рот ладонью, чтобы невзначай себя шепотом не выдать, я начал судорожно перебирать варианты объяснений. Бес, то есть Дядя Сэм попутал? Пережитки прошлого? Пропускал лекции по истории КПСС? – но у меня отмечена стопроцентная явка. Не конспектировал классиков марксизма? – но мои преподаватели меня ставили в пример – у меня и Маркс, и Ленин безупречно законспектированы. Был пьян – не годится – Что у трезвого на уме…
- Минута истекла» – сказал ИИИ – и в это время мне пришла в голову спасительная идея.
- Слово «трахнуть» я использовал в смысле «заняться любовью». Мое восклицание следует понимать так: от осознания неизбежности наступления Коммунизма я испытал удовольствие, близкое к половому!
- Вы что, гомосек?
- Нет, я всего лишь мазохист.
- К мазохистам мы относимся положительно: это очень ценные люди. А Вы, случаем, не врете?» - посмотрел на меня ИИИ с недоверием.
- Но вы же умеете читать мысли, так проверьте! Я не вру, честное комсомольское! - и я изобразил честный взгляд, невинный, как у ребенка. Как это мне удалось? Ставка слишком была высока, - с КГБ шутки плохи!
- Ладно - сказал ИИИ - распишитесь на протоколе.
«Я, нижеподписавшийся Сенатов Олег Игоревич, 1939 года рождения, русский, студент Физфака МГУ, 31 октября 1961 года выразил свою горячую любовь к Коммунистической Партии и к Коммунизму в нетрадиционной формулировке. Беру на себя обязательство впредь следить за языком своих мыслей, чтобы в них исключить двусмысленные выражения».
- Даю Вам полезный совет: читайте газету «Правда» и не злоупотребляйте чтением художественной литературы! – сказал ИИИ, дав понять, что я свободен.
Поблагодарив ИИИ, я стремглав выбежал из кабинета.

Прошло лет пятнадцать, и однажды кто-то позвонил в электрический звонок моей квартиры. Через матовую дверь тамбура я увидел силуэт мужчины среднего роста. «Кто там?» - спросил я. – «Комитет Государственной Безопасности». С дрожью в руках открыл я дверь, и в седом солидном мужчине в штатском, но с военной выправкой, не столько узнал своего старого знакомого ИИИ, сколько об этом догадался.
- Я проведу плановую проверку Ваших мыслей - отчеканил ИИИ – для этого мы вместе с Вами осмотрим Вашу библиотеку.
- Самиздата у меня нет - сказал я, гордо подняв голову.
- За самиздат мы сразу даем пять лет, и не теряем время на чтение мыслей - с усмешкой сказал ИИИ.
Я провел его в комнату, где хранится моя библиотека, и он начал методически просматривать книжные полки и стопки, делая какие-то пометки в своем блокноте. В основном он ограничивался чтением надписей на корешках, вынимая и просматривая лишь отдельные книги, показавшиеся ему подозрительными. Моя обязанность состояла лишь в том, что я обеспечивал доступ ко всему книжному массиву - ко вторым рядам на полках, к книгам, стоявшим на полу в штабелях, лежавшим по углам, под кроватью, и в чулане. ИИИ работал сноровисто – чувствовался большой опыт, но книг у меня – несколько тысяч томов, и мы провозились с ним целый день. Наконец, работа была закончена. Я предложил ИИИ стул; он устало сел, и начал просматривать блокнот.
Наконец, он подвел итог:
- Очень плохо, мы ставим Вас на учет: у Вас обнаружено диссидентство третьей степени.
- Как же так? - воскликнул я – У меня нет запрещенных изданий, и лишь очень ограниченное количество изданий дореволюционных!
Тонко улыбнувшись, ИИИ сказал:
- Мы исходим не из того, что у Вас есть, а из того, чего у Вас нет. Во-первых, у Вас нет классиков марксизма-ленинизма.
- А как же трехтомник Ленина - спросил я.
- Тот, что Вы второпях вытащили из-под кровати? Он не в счет: Вы его не покупали; это – подарок от парткома. Нет ни одного тома Горького, нет Маяковского – не парьтесь, первый том тринадцатитомника не в счет – там дореволюционный период. Отсутствует Шолохов, нет Фадеева, нет даже попутчиков, например, Федина, или Эренбурга; нет современных писателей, например, Александра Чаковского, нет даже сомнительного Константина Симонова! А теперь посмотрим, что у Вас есть. Ладно, были бы Вы несерьезный человек, и собирали бы макулатурных Дюма и Дрюона, или держали развлекательные сочинения Майн Рида, Купера и Жюль Верна, - но у Вас нет и этого. То, что бросается в глаза – это обилие малотиражных остродефицитных изданий: Ахматова, Цветаева, Булгаков, и даже Кафка. Почему их мало издают, догадываетесь? Они несут в себе чуждую нам идеологию! Потом, – где Вы их покупали? – Не в спецраспределителях – я проверял списки, Вас там нет. Значит, Вы их купили на черном рынке, то есть поддерживаете спекуляцию. А дореволюционные издания? – Это же мрак! У Вас имеется чуть ли не полное собрание сочинений Мережковского!
- Они свободно продавались в «Буккниге»» - пытался я вставить слово.
- Неважно - отвечал ИИИ – Вы могли покупать Писарева, но предпочли антисоветчика Мережковского! Кроме того, у Вас есть зарубежные издания на иностранных языках.
- Они продавались легально в букинистическом магазине на Качалова!
- Знаю, но советский человек, тем более, коммунист, должен испытывать брезгливость к буржуазным изданиям! Распишитесь на протоколе зачисления Вас в диссиденты третьей степени.
В отличие от первых двух случаев я уже вывернуться не смог –  на этот раз меня раскусили, - я безропотно подписал протокол, и ИИИ удалился.
После этого визита невидимый взгляд ИИИ, нацеленный в мой затылок, приобрел почти вещественную материальность; я стал пуглив, так как не знал, какие последствия влечет за собой зачисление в диссиденты третьей степени, и теперь ожидал осуждения за недостаток веры.

Прошло несколько лет, и настал прекрасный день, когда поменялась эпоха; в новом времени взгляд ИИИ, - взгляд, существовавший сам по себе, как улыбка Чеширского кота, бесследно исчез. В первый раз в жизни я почувствовал себя по-настоящему свободным человеком, над которым больше не нависает чуждая идеология, закрывавшая небо, как тюремная кровля. Я мог теперь свободно парить в пространстве Духа – всякое знание стало дозволенным, стало можно верить во все, что угодно, или ни во что не верить!

Но годы идут, и окружающая обстановка постепенно меняется: я стал замечать знакомое стеснение в черепной коробке, оно еще не может сравниться с тем с тем давлением, что обеспечивал ИИИ; оно кажется, что ли, более мягким, не таким назойливым. Может быть ИИИ, впавший на время в летаргию, ныне очнулся, но в ослабленном виде из-за преклонного возраста, или же мой «ангел-хранитель» сменился, и теперь это не сотрудник спецслужб, а какой-нибудь депутат Госдумы, - не знаю. Я уверен лишь в том, что никого не приглашал занять эту благополучно пустовавшую должность!

                Июнь 2015