Цветы и песни Глава 11

Если бы кто угодно, кто угодно, узнал о наших романтических отношениях с Джоном, реакция, конечно, была бы абсолютно непредсказуема – у Томаса, например, эта новость вызвала разочарование, в то же время смирение, – но, клянусь богом, никому бы и в голову не пришло винить меня в этой ситуации. О нет, только не меня. Пожалуй, мое положение, хотела я этого или нет, в конечном итоге становилось более чем удачным – я бы даже сказала, выигрышным.
Взгляните на это со стороны – семнадцатилетняя иностранка с совсем еще незапятнанной репутацией, а также не подающая большие надежды, судя по своему поведению в обществе. Тем не менее, вы узнаете, – все узнают, – что эта самая семнадцатилетняя незаметная девушка, почти что девочка, оказывается вовлечена в роман с тридцатисемилетним юристом из высшего общества по имени Джон Брайер – его имя здесь знают все. Меня не очень-то и оскорбляют нелестные заявления типа того, как процитировал мне Томас одну даму средних лет, особенно, по-видимому, питавшую страсть к мистеру Джону Брайеру и всему, что с ним связано. Кроме меня, конечно же.
Интереснее всего то, что иногда я даже понимаю, что они правы – все эти люди – в отношении нас с Джоном. Никому бы и в голову не пришло винить меня в том, что я влюбилась в Джона – в конце концов, они ведь сами по уши влюблены в него – и замужние, и одинокие, и вдовы. Никто не задумывается о возрасте, когда мечтает о нем, когда страстно желает его, как пошло бы это и ни звучало. В свое оправдание я могу лишь сказать, что, к сожалению или к счастью, действительно полюбила Джона. Опуская все эти чересчур личные подробности моих чувств к нему, которые успели слишком глубоко проникнуть внутрь моего тела, задев наиболее важные части и органы – например, мое сердце, или мои легкие, которые переставали функционировать здоровым образом каждый раз, стоило мне повернуться и увидеть, что его, Джона, не было рядом, – я все равно продолжала чувствовать все это, и, поверьте, этим вполне можно было убить меня.
Но Джон, – я уже почти что видела их испуганные, полные отвращения физиономии в момент, когда они узнают о нашем романе, – как мог он полюбить семнадцатилетнюю девушку? Двадцать лет – ох, это число убило бы их! Уже вижу, как одна из дам шепчет компании таких же, как она сама, коротенькую фразу, после которой все они прижимают руки ко рту, восклицая: «несовершеннолетняя!»
Оказывается, за все это время я совершенно забыла о том, что все еще была несовершеннолетней – несовершеннолетней и порочной, вот какой они назвали бы меня. Безнравственной? Аморальной? А может, просто-напросто глупой, несчастной? Впрочем, какая разница?

Чем дальше, тем плотнее сжималось кольцо вокруг нас с Джоном, а также еще некоторых людей, так или иначе вовлеченных в наши более чем близкие отношения. Однажды, сидя дома у Томаса, он показал мне свою комнату, в которой было так много книг, что я тут же забыла обо всем на свете. Невероятно приятным сюрпризом для меня стало то, что Томас оказался человеком, которого мне действительно хотелось считать своим другом. С этого момента он стал казаться гораздо увереннее, чем раньше – и это влекло меня к нему со страшной силой, вызванной дефицитом общения со сверстниками в этом чужом, неизведанном мире. Иногда, когда мы сидели на полу его комнаты, как дети – в моих руках тогда была очередная книга, в то время как вокруг лежали стопки других, – Томас рассказывал мне что-то невероятно интересное, порой настолько забавное, что я не могла сдержать смех.
Не знаю, как много мы успели обсудить – казалось, всю нашу жизнь. Мы даже говорили о своих первых поцелуях, и эта тема по-настоящему увлекла нас двоих, ведь первый поцелуй Томаса был почти таким же неудачным, как и мой.
Когда он невзначай упомянул в нашем разговоре Джона, я не смогла сдержать улыбки, подняв глаза на Томаса. Мне нравилось то, что он говорил об этом совершенно спокойно, даже с интересом, – с такой реакцией мне было куда проще справляться, нежели с той, которая одолела его на последней светской встрече. Мы заметно понизили голос, обсуждая это – Томас даже подсел ко мне поближе.
– Наверное, это кажется странным со стороны, – сказала я.
– Не страннее, чем все эти женщины, влетающие в комнату с растрепавшейся прической, тут же начиная шептать всем подряд о том, где и как они только что предались с мистером Брайером любви, несмотря на то, что он в этот момент был за пределами Англии.
– Такое тоже было? – спросила я, сгорая от интереса.
– Еще бы, – с улыбкой ответил Томас. – Ты, знаешь, кучу всего пропустила – я имею в виду, пока жила в России. Здесь порой бывает скучно, даже очень, но все эти люди страшно забавные.
Какое-то время мы говорили о всякой ерунде, но разговор наш о Джоне, так, видимо, и не достигший конечной точки, возвращался снова и снова, отыскивая тайные ходы и слова, с помощью которых можно было бы заново ухватиться за эту тему. Мы делали это очень даже охотно, пускай и довольно-таки сдержанно – наши голоса становились тише с каждым разом, несмотря на плотно закрытую дверь комнаты и шум гостей из гостиной, в которой о моем присутствии никто, кроме миссис Эртон, не имел понятия.
– Не знаю, важно ли для тебя мое мнение по этому поводу, Лиз, но я вовсе не считаю тебя ни порочной, ни безнравственной, – тихо проговорил Томас.
– Значит, ты на моей стороне?
– Конечно.
– А Джон? – я снова оторвала взгляд от книги, посмотрев на Томаса. – Я не прошу тебя любить его, Том, но и надеюсь, что ты не винишь Джона. Ведь так?
– Все в порядке, – ответил он. – Ты права, я не люблю его, но мне вполне достаточно того, что ты любишь. Он никогда не был груб со мной, ничего такого. Кажется, он вполне нормальный.
– Он классный, – заметила я.
– Тем не менее, если вы когда-нибудь расстанетесь, – насмешливо начал Томас, но я тут же перебила его, неправдоподобно изобразив возмущение:
– Ах, Томас!
Мы засмеялись, продолжая в порыве смеха говорить друг другу что-то, пока Томас вдруг не посерьезнел, причем так резко, что я даже испугалась, – он поднял указательный палец, и я замолчала. Поднявшись с пола, Томас подошел к двери и беззвучно открыл ее – наша уютная тишина тут же треснула под шумом гостей из гостиной на первом этаже, которые, судя по всему, обсуждали что-то невероятно интересное. Я продолжала молча наблюдать за ним, сидя на полу, пока до нас отчетливо не долетела фраза, принадлежавшая какой-то даме, которую я, по-видимому, не знала.
Книга выпала из моих рук – или, может, я сама бросила ее, – после чего я тут же вскочила на ноги, игнорируя испуганный взгляд Томаса, который, казалось, еще и умолял меня. Выскользнув из комнаты, я бесшумно, словно призрак, спустилась по ступенькам вниз, и, даже не попрощавшись с мисс Эртон, вышла в сад. Томас догнал меня почти у самих ворот – казалось, он тоже был напуган, или, скорее, взволнован, но я не была к нему слишком-то и внимательна, как, впрочем, и всегда.
– Я позвоню, – кратко бросила я, снова коснувшись рукой его плеча, но даже не пытаясь посмотреть ему в лицо.
Конечно, конечно же, я была готова к подобному, и знала, что Джон тоже, – кажется, он даже говорил мне что-то об этом, пытаясь предупредить, но я, по-видимому, оказалась слишком слаба, либо слишком труслива, либо же просто слишком мала, чтобы не испытать волны дикого страха от одной-единственной фразы, которая все еще звучала в моей голове:
– Вы, наверное, уже слышали новость? Говорят, что Джон Брайер наконец-то нашел себе женщину – а, точнее, девчонку – да – ходят слухи, что бедняжка младше его чуть ли не в два раза!