Дракон

Что случилось, господарь?
Всё пошло совсем не так, о, великий господарь?
Любуйся же, господарь – вокруг горы. Ты родился и рос средь вершин. Когда ты, выйдя из материнского чрева, разразился первым криком, когда учился ходить, когда, держась за мамины юбки, трясся в повозке, увозившую твою семью подальше от Басараба – Карпаты выступали свидетелями.
Судьба – колесо, юный господарь. Снова ты в повозке.
Вот только величественные хребты вокруг, подпирающие своими вершинами серое месиво облаков, носят совсем другие имена.
Вот только нет рядом маминых юбок, да и сам ты, не считая простейшей, похоже, перешитой из мешка рубахи – наг.
Вот только стража не защищает тебя, юный господарь, а конвоирует, и на головах её - отстроконечные шлемы.
И ты на цепи, господарь. На цепи и в клетке. Слышишь звон кандалов? То ты, обхватив своё исхудавшее, по-отрочески непропорциональное тело, пытаешься согреться. Пришла зима, господарь, и стоит ли говорить, что грубая ткань мешковины почти не сдерживает холод? Ты дрожишь, господарь, уже не чувствуешь пальцев, и мечтаешь в первую очередь о возвращении на родину, во вторую – о тепле… Но мысли о тепле навевают воспоминания о протопленных каминами покоях султана Мехмеда, и огонь жарче всего горел в спальне, там, где… Ты содрогаешься от отвращения и унижения, ты гонишь мысли прочь, прочь - и, чтобы отвлечься, смотришь на горы.
Скрип колёс прекращается. Дальше не проехать – проход слишком узок. Стража отворяет клетку, тебя швыряют в жесткий, колючий и такой холодный снег. Конвоиры смеются, у всех как на подбор жёлтые, неровные зубы. А ты – на белом снегу, господарь. Рывком поднимают, поворачивают в нужном направлении и дают для ускорения древком копья промеж лопаток – специально с такой силой, чтобы ты вновь упал, и снег наждаком прошёлся бы по лицу. Эхо разносит хохот.
У тебя нет выбора, господарь. Встань и иди, как сказал Спаситель, встань и иди по узкой тропе, задевая плечами скалы.
Ты и конвоиры протиснулись на маленькое плато, юный господарь, и у тебя захватывает дух. Позабыв о холоде, об унижениях и своей судьбе, ты маленькими шажками подходишь к краю плато. Конвоиры не против. Тебе всё равно не убежать.
Сколько их?... Пять… Шесть… Семь. Нет, речь не про стражей, а про выстроившиеся по окружности горы. Семь вершин выстроились природной короной. Кажется, на каждом пике рука провидения – или природы, хотя не одно ли это и то же, юный господарь? – начертала знаки, но вновь западавший снег ухудшил видимость.
Снежинки падают с неба, прямо на тебя, прямо на горную корону, чтобы раствориться в том, что находится в середине каждой короны.
В дыре.
Между пиками гор, как видишь, господарь, огромная, размером с долину, округлая дыра. И, подойдя к краю плато и посмотрев вниз, ты не видишь дна, ибо сокрыто оно тьмой, не проникает туда солнечный свет – не может или не хочет. И тебе становится ещё холоднее, юный господарь, ибо кажется тебе, что из темноты сей тоже смотрят на тебя.
В стенах ущелья видны отверстия, тут и там. Похоже на дыры. Или норы.
Твоя босая нога наступает на что-то гладкое. Это камень. Наклонившись, читаешь высеченные письмена - на этого твоего турецкого ещё хватает.
Стража хватает тебя. Нет времени, господарь. Они не желают задерживаться у ямы дольше, чем необходимо. Снимают кандалы – в них более нет нужды - и обвязывают тебя верёвкой. Ты сопротивляешься, ты кричишь – пара ударов смиряют твой пыл, господарь, и вот, ты уже висишь над бездной, на верёвке спускают тебя вниз.
Страшно, господарь. Сосёт под ложечкой. Если ли у ямы дно?
Слова, прочитанные на камне, не выходят у тебя из головы.
Ты зависаешь напротив одной из нор, пробитых в отвесных стенах ущелья. Стражники кричат. Либо ты лезешь, либо они рубят верёвку, господарь.
Раскачавшись, ты хватаешься белыми, отмороженными пальцами за уступ дыры. Подавшись вперёд всем телом, заползаешь и валишься на земь, не помня себя от страха и усталости.
Взмах ятагана разрубает верёвку, и обрубленный конец падает вниз – но не страшно, ты уже внутри, ты потом его втянешь.
Ощупываешь руками землю. Натыкаешься на что-то холодное, лёгкое и продолговатое. Поднимаешь голову, берёшь в руку и подносишь к льющемуся в отверстие дыры свету.
Ты держишь кость, господарь.
Отбрасываешь находку за спину, туда, в провал. Дрожа, встаешь. Часть пещеры сокрыта мраком. Но что тебе уже терять, кроме своей жизни, господарь?
Пытаешься нащупать выход, хоть какой-то лаз – но ладони твои ощущают лишь камень, а ноги спотыкаются о разбросанные кости, цепи и полусгнившее тряпье.
В отчаянии ты смотришь наружу, господарь. В некоторых других камерах тоже есть узники, но никто не перекрикивается. Все молчат.
Ждут? Чего?
Солнце клонится к горизонту, смещается угол и в пещере становится чуть светлее. И ты замечаешь выцарапанные на внутреннем своде пещеры буквы, юный господарь. Чем их выводили – тебе не хочется и думать.
Наверху, на камне, вывели:
«Во имя Господа Всемогущего, оставайся средь гор, демон. Пощади жителей долин, пощади тюремных стражников, насладись плотью и кровью преступников, которых оставляем тебе».
А здесь же, внизу:
«И видел я, как карабкается она из тьмы, порочная и прекрасная…»