РИМБ 24 - Один шаг наружу

«Привет! Я… заканчиваю дневник. Я Лида, мне 22 и я до сих пор не знаю, кто я такая. Хотела стать программисткой, хотела стать врачом, но стала в итоге больной на голову дурой.

Я прочитала свой дневник. С первой страницы и до этой. Много букв. Давно я не читала столько за один присест.

Я не узнаю автора. Маленькая, глупая девочка, ухватившаяся за то единственное, что оказалось в пределах ее досягаемости… Если честно, я не знаю, о ком пишу. О той Лиде или о себе самой?

Она сделала так мало… С момента начала записей до их конца даже полугода не наберётся. Я читаю и пытаюсь представить, как я купаюсь в озере, как я иду на дачу — и не могу.

ЭТО БУДТО НЕ Я.

Я Лида, и меня держат на нейролептиках. Алексей говорит мне, что без них у меня будут случаться приступы, как тот, перед больницей, поэтому он постоянно меняет препараты. Он запирает за собой дверь и заставляет пользоваться кухонным комбайном вместо ножа. Хлеб он покупает нарезанным. Он заботится обо мне… Он спас меня от тюрьмы, конечно. Но, может, это перебор?

Я Лида, и я не люблю свою дочь. Мою кровиночку, главного человека в моей жизни, как говорит Алексей. Я не испытываю по отношению к этому существу ровно никаких чувств. Когда мне после родов положили на грудь это мерзкое создание, разевающее беззубый рот, лиловое, как угоревшая в деревенском доме бабка — я натурально заплакала, но не от счастья, а от ужаса. Если бы не предродовая подготовка — ещё бы и обосралась там же. Алексей принял этот крик ужаса за возглас умиления и сделал фотографию, которую затем повесил под стеклом в коридоре. Он показывал ее редким гостям, а те вздыхают и несут чушь о радостях материнства.

Я Лида, и до конца своей жизни я буду для окружающих пенсионеров просто ещё одной сумасшедшей. Они тыкают мне в спину пальцами и шепчутся о проклятии рода Наземиных. Когда я сообщила об этом Алексею — он сказал, что такого быть не может, ведь он давно знает этих милых людей.

Я Лида, и я убила своего отца, хотя и не помню этого. Все это чувствуют. От меня будто веет бедой, и кое-кто из прихожанок местной часовни избегает меня и обходит стороной, размашисто крестясь.

Я Лида, и я жила все эти годы единственным — перспективой иной жизни. Будто, знаете, однажды всё изменится — милые люди поймут, что я нормальная и хорошая, мне дадут работу, я смогу развестить с Алексеем и жить отдельно, но… Увы. Прочитав этот дневник, я поняла, что такой жизни, как та, что у меня была, мне больше не светит.

А это значит… Значит, что эту историю пора завершать.

Я Лида и с меня хватит.

В моей смерти прошу никого не винить.»

Бросив дневник на кровать, я открыла створку окна и кое-как вылезла на подоконник. Из комнаты, где сидела моя дочь, доносились трели заставки новостной программы.

Я закрыла глаза.

Один шаг наружу. Восьмой этаж и бетонная площадка внизу. Никаких шансов.