Венка

Самую первую мою и ещё детскую любовь звали Венкой.

Почему когда-то несуразному длинноногому, с кудреватеньким

 хвостиком жеребенку – сосунку дали такое имя, теперь я уже никогда не узнаю.

Она была огненно – рыжего окраса, постепенно густеющего от брюха к холке.

Это была высоченная, ширококостная, сильная и приёмистая рабочая кобыла с

 длинной шеей и крупной головой в уже солидном лошадином возрасте.

Её кажущиеся бездонными чёрные глаза с необыкновенно длинными ресницами

 излучали  если не мудрость, то уж ум и сообразительность- точно, а также уверенность в себе.

Холка была высокая и жёсткая, как узкая скамейка. Держаться за неё при езде верхом мне – пацану было неудобно, но Венка позволяла при случае цепляться и за густую, всегда спутанную гриву.

Это была одна из рабочих лошадей колхозного конного двора.

Хозяйство называлось «Завет Ильича». Того самого Владимира Ильича Ленина,

 основателя великого государства с тремя буквами «С» в своей аббревиатуре -  СССР.
С празднично- волнительной гордостью носил я и октябрятскую звёздочку с
неузнаваемым кучерявым Вовочкой Ульяновым, и комсомольский значок с ним же, уже рано полысевшим, и красную книжечку партбилета с его же трафаретным профилем.

Времена, как известно, не выбирают. А нам, деревенским мальчишкам из обычно
многодетных семей, родители которых горбатились за пустоватые трудодни да за те самые заветы бессмертного Ильича, даже не новый, доставшийся от старшей сестры или брата пионерский галстук представлялся светлым знаком и обновой,  и ещё, всё – таки надеждой на наше настоящее светлое будущее.
Да и самые добрые воспоминания остались и от пионерии и от комсомола.

          Но трепетное чувство взаимной любви, ещё белобрысым, всегда будто бы испуганным,похожим на тощего цыплёнка пацанчиком испытал я именно к ней – лошади, которую звали Венкой.

Почему чахоточный и потому, наверное, злой на весь свет конюх, дядька Вася Морячихин определил меня на летние работы именно к ней или её ко мне, - это также неизвестно.

 Только подвёл он меня  к крепко пахнущей сенной трухой и лошадиным потом именно её колоде – кормушке,к её стойлу.
На верхнем прясле была косо прибита дощечка с небрежной угольнной надписью: «Венка».

Кому – то может показаться смешным и маловероятным, но для меня самого,- факт, что Венка сыграла большую роль в моём воспитании и повлияла на всю дальнейшую судьбу. И  факт неоспоримый.

             В те далёкие уже времена школьники, что постарше, класса этак с шестого- седьмого летом не только помогали родителям на своих усадах, но и привлекались к полевым колхозным работам.

За длинный рабочий день бригадир дядя Коля Автонов в свою потрёпанную тетрадочку, в которой вёл учёт, записывал каждому из нас  четвертинку или даже половину трудодня.

        Самой первой и простейшей нашей должностью была такая – быть верховыми
 ездовыми при лошади на подтаскивании копен соломы после комбайнов к омётам – огромным скирдам.
Две женщины верёвочной петлёй захлёстывали копёшку и цепляли её к крюку на вальке лошадиных тяг – постромок. Восседавшие на разномастных букетах, соколиках и тревогах наездники должны были направить своих лошадушек до скирды и вернуться за очередной большущей вязанкой соломы.
             Мы до щекотания в носу пропитывались хлебными испарениями горячей прелой мякины и увядших васильков, висевшими над огромным, покрытым низкой колючей стернёй полем.

Поучительным для меня было уже первое знакомство с моей Венкой. Безмерно счастливый и гордый, восседал я, взобравшись с помощью отца, на её необъятной горячей спине.

Не дожидаясь, когда она досыта напьётся, чуть касаясь своими бархотистыми губами поверхности воды в бочке, будто была водичка очень холодной или слишком горячей, я начал "гарцевать". Как же! Ведь надо было показать свою сноровку в
управлении такой большой и сильной животиной.  Дёргал поводья, понукал, покрикивал на умную лошадь, как это делали мужики. Шепотком проговаривал и словечки из их матерщинного набора.

 Ну сам себя видел!
Для нас- подростков всё это обозначалось одним словцом: я "выхвалялся."
 Ну вот и довыхвалялся я тогда. Напившись всё- таки досыта, Венка, вместо того,
чтобы выполнять мои настойчивые и надоевшие ей посылы, вдруг круто развернулась на одном месте и с ускорением зашагала в такой желанный холодок тамбура конюшни. Высота ворот была рассчитана на лошадь,конечно, но увы,-без всадника…

Всё обошлось без вмешательства фельдшера, но «Венкину шишку» запомнил я
крепенько и надолго.

Потом мы подружились и стали понимать друг друга без лишних слов.

И, если честно, то больше она мной управляла, а не наоборот. Корочка
 
ржаного хлебца для неё всегда была у меня приготовлена. Я часто заходил к ней и зимой.Делился своими радостями и печалями. Она внимательно слушала и всё понимала. В знак этого покачивала головой и вкусно хрумкала сухариком. А после очередной нашей с ней истории стал я припрятывать для любимой Венки и сахарок.

Самый конец августа. Завтра в школу. Жарища несусветная. Скирдовали ржаную

 солому на «Гремячем». Так называлось полько рядом с деревней. На левой задней
 
ноге у Венки была большая ссадина-рана. Её смазали какой – то вонючей мазью, но на работу нас с ней всё – таки отправили.

Полдня до обеда показались нам особенно длинными.

 Как мог, отгонял я от лошади будто озверевший от зноя овод.

 Ни ветерка. Оберегать её рану с высоты  холки не мог. Даже пытался спЕшившись, водить её в поводу по укатанной копнами стерне и оборонять болячку от мухоты и

 слепней таловой веткой. Но мало что у меня получалось.

Венка же отчаянно дёргала всей кожей, махала хвостом, неожиданно хлопала копытами по прокалённой солнышком земле и,кажется, едва дождалась команды:
 «На обед!».

Сбросив с лошадей хомуты с постромками, мы – пацаны уселисьна своих «скакунов» и подались до конюшни.

Терпение Венкино, видимо, кончилось, и она, всхрапнув, понесла.

Страху я тогда натерпелся, и едва не порезал ладони жесткими волосами её гривы...
 
Удивительное открытие сделал я уже после падения.

 В улице, ровно напротив нашего палисадника Венка…нет, не сбросила меня, а

резко сбавила свой болезненныйгалоп, мотанула своей длиннущей и потной шеей,   и я плюхнулся в мягкую игорячую дорожную пыль.

В тот день, после обеда, нас в поле уже не послали, и я долго, почти до вечера

был у неё на конном дворе.

Благодарно скармливал своей спасительнице кусочки чёрствого хлеба и пучки травы

и гладил её чёлку и мягкие губы.

Постоянно матерящегося и обижавшего её конюха дядьку Василия Венка сумела «поставить на место» ,чему я так же был свидетелем. Тот ни за что – ни про что охаживая её поводом,грубо наталкивал тесный хомут на ставшие строгими лошадиные глазищи. Венка, всегда послушная и смирная, на этот раз резко взмахнула гривой, двинула задом, и конюх отскочил в угол стойла.

Она лишь слегка притиснула дядьку Васю к глинобитной стене конюшни, судорожно

опустив занесённое для смертельного удара копыто.

Конюх всё понял.

 После он только ругался, но больше уже никогда даже не замахивался на мою Венку.

Мы освоили и другие виды летних и зимних работ. В шестнадцать лет я покинул родимый дом.

Позднее узнал, что постаревшую  Венку продали в дальнее татарское село на «махан».