Собачка

Злая, старая, ассиметричная сука, родила под отходами пиломатериала. Об этом сообщил  сторож, что по своей доброте стал подкармливать собаку, но в середине холодной зимы она издохла, трое из пяти щенков последовали за ней, и лишь две маленькие копии  увидели  весну.
Весна была солнечная, скорая - радуйся, но сученая зима, то ли бешеные гены с постоянным голодом превратили щенков в маленьких церберов, вяло признающих право работников, находится на территории базы, что сильно раздражало начальство: двадцативосьмилетнего Степана и тридцатипятилетнего Сергея Тычину.
Конечно, нет, они не были настолько глупы, но раздражение меньше не становилось и, одним майским утром Тычина принес ружье. 
Собачка еще не знала, что железная палка несет смерть, она с интересом смотрела, как человек, которого она считала неотъемлемым атрибутом ее базы и которого она по мере собачьих  сил берегла от врагов, слегка дернул плечом. Оглушительный гром и сноп огня выскочили из палки, а что-то злое, жадно чавкнуло, опаливая болью. 
Имени у собачки не было, кто бы  дал... «Шельмы», называл их сторож, бросая хлеб.
Зимой, пока при базе жил кавказец Хан собачек подкармливали, но молодое начальство, возмущенное тем, что на их территории живет собака, которая не признает их за начальство, приказало отдать Хана в питомник исправительного учреждения.
Деньги на содержание Хана оставались в кассе и мелких собак перестали кормить.
Собачку развернуло к стрелку простреленным задом. Стрелок вновь прицелился, и  в череп вошла пуля, пробившая насквозь голову  и вышедшая чуть выше глаз. Почти человеческий вопль страха и боли огласил базу. Брызгая кровью, собачка проскочила через дырку в заборе на территорию соседних складов и затерялась в кустах   
— Живучая сука, —  сурово произнес вольный стрелок «Робин Гуд», обращаясь к Степану. — Башку насквозь прострелил, а она бегает… — Он был еще бравый, как солдат вермахта, отправивший в газовую камеру партию пленных, но кислую вязь подлого предательства к живой душе, Степа все-таки уловил. Сам, тем, полнился.
Собачка издыхала за забором, иногда жалобно скуля, негромко, лишь брат-кобелек, время от времени оглашал двор базы протяжным воем.
— Суки! Заткнитесь… — Орали начальники и швыряли камни в забор, но взять в руки винтовку, что-то безвозвратно мешало. Садясь в машины после рабочего дня, они с облегчением вздохнули: за забором  собаки не было, видимо уползла и издохла.
Утром едва Тычина открыл дверь машины, на территорию базы обреченно выползла собачка. Дырка во лбу от пули запеклась кровью. Припадая на задние ноги, она потрусила к убийце. Тычина непроизвольно подался назад, но у конторы стояли рабочие - стыдно.
Глаза собаки, вчера не выражающие ничего кроме щенячьего восторга, непередаваемо преобразились. Собака понимала, приехал тот, кто хотел ее смерти, хотел потому, что она сука, а может  из-за глупого мужского соперничества и хвастовства.
Тычине казалось, что глаза собаки вобрали в себя всю мудрость мира, ту, что так часто не хватала им, людям: Эти глаза «говорили»: «мне некуда бежать и прятаться не могу... эта база, это мой дом. Хочешь – убей, но перед тобой нет моей вины».
— Пошла вон! —  словно защищаясь от нападения, истерично прокричал Тычина, спеша укрыться в конторе. Оттеки под его глазами говорили о ночи без сна.
Два дня собачка отлеживалась рядом с конторой, как бы показывая: «Хотите убить? Я здесь!  Что еще мне для вас сделать... хозяева?»  И словно подтверждая, всякий раз выползала из-под станка, когда чей-нибудь взгляд, натыкался на это обнаженное вселенское понимание.