Мемуары

Иван Генрихович Труадамур, почетный член Биографического общества, попечитель Буровской Академии де сиянс, в своей книге «Воспоминания»:

«Не взыскуя славы, но едино ради интересов госпожи Истории, хочу изложить в этой главе своих мемуаров обстоятельства одного весьма деликатного дела, активным участником коего являлся ваш покорный слуга в младости своей.
О дни моей юности, где вы? Сошли на нет, как снег весною.
Где славные товарищи мои? Где роковые красавицы? Все остались там, в тенетах былого, и ныне являют собой одни лишь тусклые отсветы прежнего блеска. Таков и я теперь – руина, стоящая в тумане воспоминаний.
События, описываемые мною в этой главе, относятся к лету пятнадцатого года, когда я, юный поручик Четвертого драгунского полка, оказался вовлечен в заговор Его Высочества против Его Величества. Не буду расписывать обстоятельства и причины столь предерзкого замысла, они давно известны тем, кому положено, а остальным и знать не надо. Отмечу лишь, что вина за неуспех сего предприятия отчасти лежит и на мне.
Итак, третьего июля мне было приказано выехать в сторону деревни Глубеж, дабы встретившись в тамошнем трактире с доверенным лицом, получить предписания, касающиеся времени выступления и характера последующих действий нашего полка.
Добрался я до места уже глубоким вечером. Вечер был чуден. Наперерыв стрекотали цикады, ухал филин в лесу, и трактир, стоящий поодаль от деревни, посреди дубовой рощи, излучал романтическую таинственность».

Николай Михайлович Посвистнев-Бражин, адмирал, в письме Василию Чемодаеву:

«…Третьего июля прибыл я в Глубеж, и остановился в местном трактире. Со мной был пакет весьма важного содержания, а посему я был немало обрадован тем, что в трактире посетителей было скудно. Только лишь инженер из Муравии со своей супругой, весьма, надо сказать, прехорошенькой дамой. Заказав щи и кашу, я принялся ждать.
Время шло, но никто не появлялся, поэтому я был вынужден снять комнату на ночь.
В одиннадцать часов прибыл драгунский поручик. Представителя гвардии все еще не было».

И. Г. Труадамур:

«Среди всех трактиров, которые мне посчастливилось лицезреть, этот был самым уютным. Резные столы и лавки, акварели на стенах и чисто выметенный пол свидетельствовали о расторопности хозяина. В углу зала, возле лестницы во второй этаж, за столиком, уставленным снедью, восседал высокий мичман моих лет. Подле выхода, за длинным столом, ужинала супружеская чета. Муж был изрядно пьян, а жена, все время что-то тихо ему говорившая, удостоила меня долгим взглядом, едва я вошел в трактир, и взор ея лишил меня покоя».

Н. М. Посвистнев-Бражин:

«Мы с поручиком представились друг другу, и он, немедля усевшись за мой стол, спросил вина. Мы выпили за знакомство. После выпили за успех нашего предприятия. Потом за флот, а потом и за армию. Поручик все поглядывал в сторону супружеской четы и, видя, что инженер уже спит, обнявши бутыль хлебного вина, перешел к активным действиям. Он подсел к инженеровой супруге и решительно начал приступ. Трактирные слуги тем временем, по просьбе инженерши, проводили инженера в его покои, крепко взявши под руки, поелику сей муж здорово давал крен на левый борт. Супруга его осталась в зале».
 
Петр Макарович Телятьев, майор в отставке, в сборнике «Записки майора»:

«…Добравшись до места уже за полночь, я застал флотского мичмана за тарелкой щей, в коих плавал то ли изюм, то ли тараканы, а драгунского поручика – крутящего дансе с какой-то девицей. Трактирщик играл на гармонике. Оба молодых человека были навеселе, и я, видя, что до утра толку от них не добьешься, позаботился о ночлеге, дернув трактирщика за ворот и приказав готовить комнату. Устроившись со всем удобством, я снова спустился в залу. Поручик с девицей сидели за длинным столом, и мичман, бросив свои щи, присоединился к ним. Я спросил ужину, и окопался в углу залы. У молодых людей тою порою возник какой-то спор, а девица непрестанно хихикала».

И. Г. Труадамур:

«О, эти смоляные локоны, о блеск этих синих глаз! И перед Престолом Господним я их не забуду! Ее переливчатый смех гулким эхом отдается в сердце моем. Сколько вины за кровь человеческую лежит на таких вот очах и локонах! И в ту роковую ночь кровь едва не пролилась. Сейчас уже трудно сказать наверное, что именно послужило причиной нашей ссоры с мичманом Бражиным, хотя основная причина сидела рядом с нами и мелодично смеялась. Неведомо откуда появившийся седоусый гвардейский майор пытался нас урезонить, но все было тщетно, и, взяв пистолеты, мы вышли во двор».

Н. М. Посвистнев-Бражин:

«Поздно ночью прибыл и гонец от гвардии – седой майор Телятьев. Старый воин, со шрамом от сабельного удара через весь форштевень, который не могли скрыть и пышные усы. Он уселся ужинать. А я… к стыду своему, должен Вам признаться, Василий Антонович, что в ту ночь горячая кровь взяла верх над рассудком. Опуская подробности, скажу лишь, что мы с поручиком Труадамуром тогда стрелялись. По счастью, оба пистолета дали осечки. Сочтя сие признаком Высшего благоволения, мы помирились и воротились в трактир».

И. Г. Труадамур:

«Луна живописно освещала двор, фыркали лошади, и покачивающие ветвями дубы равнодушно взирали на нас. Смутная фигура мичмана вырисовывалась в двадцати шагах от меня. Я взвел курок и прицелился. Выстрел! Но выстрела не последовало. Представьте счастливое стечение обстоятельств – оба пистолета дали осечку! Ошеломленные, мы стояли некоторое время, овеваемые ночным ветерком, а затем заговорили разом. О юность, как ты пылка, и как отходчива! Мы помирились, и веселые вернулись в трактир. Ни майора, ни дамы в зале уже не было».

П. М. Телятьев:

«Видя, что такому старому псу, как я, сих двух щенков не успокоить, и они таки устроят сатисфакцию среди навозу и телег, я отступил к столу с мичманскими щами, где лежали вещи обоих, и тишком вывинтил из пистолетов кремни. Там же я увидел дорожную суму, с выглядывающим из нее углом пакета. Догадываясь о его содержимом, и не желая оставлять его на попечении ветреных юнцов, я унес суму в свою комнату. Не успел я как следует ее спрятать, как в дверь постучали».

И. Г. Труадамур:

«Мы с мичманом просидели за столом почти до утра, пока он, не сказавшись уставшим, не поднялся в свою комнату. Я остался за столом один и вскоре уснул. В ту пору мне и такого комфорту было предостаточно. Эх, молодость!».

П. М. Телятьев:

«Поднявшись по старой привычке очень рано, я умылся и спустился в зал. Драгунский поручик спал за столом, уронив на руки вихрастую голову. Мичман отсутствовал. Оба пистолета лежали тут же, возле поручиковой головы, в лужах вина. Я ввернул кремни на место и поднялся к себе. Что сказать, та крепость, ради овладения которой юнцы были готовы идти на смерть, сдалась на милость мне без малейших с моей стороны к тому усилий».

Н.М. Посвистнев-Бражин:

«Пробудившись, я не обнаружил в комнате своих вещей, как то: дорожной сумки с пакетом, пистолета и шляпы. Изрядно перепугавшись, я бросился вниз, и к облегчению своему, тут же увидел и пистолет и шляпу. Сумки, однако, не было. Я немедля растолкал поручика, мирно спавшего за столом, и мы принялись за поиски сообща. Все было напрасно».

И. Г. Труадамур:

«Проснулся я оттого, что кто-то тряс меня за плечо. С улицы доносилось чириканье птиц, золотые пылинки плясали в лучах солнца, пронизавших оконное стекло, а рядом со мной стоял смертельно бледный мичман, сообщивший мне, что пакет с указаниями исчез. Ужас охватил все мое существо – пакет, еще вчера содержавший нашу славу, теперь содержал нашу же погибель! Не мешкая ни мгновения, принялись мы обыскивать трактир».

П. М. Телятьев:

«Я читал «Вестник» в своей комнате, когда услышал внизу беготню и скрипенье передвигаемой мебели. Тут же догадавшись о причине его возникновения, я усмехнулся и подумал, что для юнцов это будет хороший урок на всю жизнь. Я уж совсем было решил сжалиться над молодыми дураками, как вдруг оказалось, что радовался я весьма преждевременно. Сума с пакетом действительно исчезла. И моя подорожная до столицы, да и все мои деньги. Мерзавка. Ясно представился мне глаголь с петлею, до которого теперь еще и добираться пешком ».

И. Г. Труадамур:

«Все поиски ни к чему не привели. Майор Телятьев, видимо поняв по нашим лицам, что произошло, был мрачен, как грозовая туча. Я опасался, что он начнет нам выговаривать за вчерашнее неподобие, но обошлось. Он принялся распоряжаться и поднял на ноги всех, кроме супружеской четы. Она-то давно уже была на ногах, как оказалось. И уже далеко. Наши с мичманом лошади им в этом немало поспособствовали.
Мы собрали в деревне мужиков, разделили на два отряда и бросились в погоню. Отряд, возглавляемый майором, двинулся по тракту на юг, а наш отряд – на север. Жара стояла изумительная. Как завидовал я тогда беспечным деревенским котам, находящим вожделенную прохладу в упоительной тени заборов и плетней! Упреждая законный вопрос, должен сообщить, что пыль глотали мы совершенно зря, ибо единственный след нашел отряд, предводительствуемый майором – то была пустая сумка, валявшаяся в канаве в двух верстах от деревни и обгорелые клочки бумаг. Злодеям хватило изобретательности избавиться от документов.
С одной стороны нам стало легче, но с другой – хуже. Весь огромный замысел теперь был обречен на неудачу из-за неизвестных проходимцев.
Но, видимо, рука Всевышнего влекла нас в ту ночь, ибо, не успев прибыть в полк, хоть и с опозданием, узнал я скорбную весть о трагической гибели Его Высочества под колесами экипажа Его Величества. Выступи мы тогда – не сносить бы нам головы. А теперь мы – почетные граждане, Колька Бражин, вон, в Адмиралтействе парусами трясет, да и я хорош гусь».

Н. М. Посвистнев-Бражин:

«Хоть все и обошлось, но стыд грызет меня по сию пору, Василий Антонович. Кто знает, чем бы кончилось дело, быть может, я сложил бы голову, но… Что понапрасну переводить чернила, Вы и сами все прекрасно понимаете».

П. М. Телятьев:

«Как я добирался обратно – отдельная история, достойная пера Гомера. Мне пришлось часть пути идти пешком, заложить часы, играть с купцами в карты на паромной станции, выкупить часы, ехать на крестьянских телегах с сеном, отмахиваясь от слепней, и снова брести пешком. И я бы и сейчас с радостью проделал весь этот путь, лишь бы снять грех с души. Вина лежит только на мне, а молодые люди, поди, терзаются. Надо было мне признаться, старому дураку».