Культпросветучилище

Я поступил в Новосибирское училище культуры и искусства и теперь снисходительно взирал на праздничную толпу вчерашних школьников, весело снующих возле его парадного входа. Первое сентября, славный всё-таки выдался денёк, солнечный и по-летнему тёплый. Причина моей снисходительности понятна, мне уже двадцать и за моими плечами несколько лет рабочего стажа. Тут на крыльце училища появился преподавательский состав и разобрал студентов по аудиториям. Нашу двенадцатую группу забрала женщина-педагог и препроводила на третий этаж в тот самый класс, где я так недавно сдавал экзамен. Это был оркестровый класс с подиумом для музыкантов, в котором не было ни столов, ни тем более парт, лишь множество стульев расставленных рядами и концертный рояль. Мы расположились гомонящей оравой, кому, где вздумается, но аудитория была такой большой, что в неё влезли бы ещё две такие группы как наша.
 - Меня зовут Галина Петровна, - сказала женщина, и шум сразу стих, - я буду вести в вашей группе оркестр народных инструментов, а теперь познакомимся поближе, мне необходимо понять, как вас рассадить.
В процессе этого «знакомства» я попал на левый фланг в первом ряду оркестра, и теперь мой статус был прима-балалаечник. Справа от меня оказался рослый парень с льняной копной волос на голове.
 - Лёха, - он протянул мне крепкую руку, глядя на меня лукавым взглядом исподлобья.
 Это был деревенский юноша с немецкой фамилией Крюгер.

Вообще - половина студентов приехала учиться из сельской местности, а количество девушек среди них преобладало. Говоря откровенно, такого количества юных красавиц, собранных в одном месте следовало ещё поискать. На первом этаже училища располагались гардероб, актовый зал для выступлений, а также хореографические классы. Возле классов стоял стойкий запах конюшни, это начинающие свою карьеру молодые танцоры проливали море пота и слёз, вероятно. Грохот десятков ног о дощатый пол напоминал чем-то строевую подготовку на плацу, только в более быстром темпе, видимо, поэтому юным хореографам выделили именно первый этаж.                               

На втором этаже находились общеобразовательные классы. Поскольку училище являлось гуманитарным заведением,  то это означало – прощай алгебра, физика, химия и прочая тригонометрия с анатомией вприпрыжку. Это было ни с чем не сравнимое счастье – похоронить эти ненавистные предметы навсегда! Вбить осиновый кол в разлагающийся и смердящий труп схоластики! Из школьных дисциплин оставались история, иностранный язык и литература. В смысле четыре «литературы», как четыре отдельных предмета. Русская классическая литература, зарубежная, литература современных авторов России, наподобие Астафьева, Распутина и Солженицына, а также – музыкальная литература, где педагог Черкашина, чем-то напоминающая актрису Фаину Раневскую, «знакомила и приучала нас к прекрасному миру музыки». Это достигалось прослушиванием различных сюит, отрывков знаменитых опер, а также классических пьес, романсов и даже фольклора. При этом велись конспекты по истории возникновения различных музыкальных жанров, течений и направлений.                               

Кстати, также необходимо упомянуть и про такие предметы, как технические средства в культпросвет работе, а также изобразительные средства в культпросвет работе. О - это было нечто! Сама специфика культпросвета предполагала, что работник культуры, выпущенный из стен училища, будет специалистом самого широкого профиля. В сельской местности это, как правило, будущий директор клуба, дирижёр оркестра, но в то же время он должен уметь установить осветительную и озвучивающую аппаратуру на сцене, нарисовать афишу для концерта или просто плакат или агитку. В общем, формировался некий образ архаичного бойца-пропагандиста времён гражданской войны, пережившего свою эпоху и вооруженного новыми техническими средствами для борьбы с косностью и невежеством народных масс. А потому на этих уроках мы изучали софиты, огни рампы, световой пистолет, акустические системы, усилители, различные виды микрофонов, способы их подключения, установки и размещения, как на сцене, так и на периферии. А также учились разговаривать языком плаката, яростно и беспощадно, либо языком афиши – ёмко по объёму информации, но доходчиво по восприятию.                               

Что-то из этого «багажа знаний» даже пригодилось по жизни, но существовал ещё один предмет, который мне изначально не пришёлся по вкусу. Аббревиатура его была – КПР, а расшифровывалась она просто – культурно-просветительная работа. Вела КПР наша классная руководительница, женщина с утраченным для меня по прошествии многих лет именем. И, скорее всего тут дело не в количестве лет и даже не в личности преподавателя, которая, несомненно, была замечательным человеком и педагогом, а в самом предмете, который я откровенно невзлюбил. Сам принцип культурно-просветительной работы с моей точки зрения был «скоморошьим», вся эта «наигранная» организация праздников и народных гуляний с тщетными потугами «расшевелить и завести» народ. Кто-нибудь смотрел по телевизору передачу «Играй, гармонь»? Ну, тогда вы примерно представляете, о чём идёт речь. На уроках мы записывали в конспекты целую прорву сценариев различных праздников в связи с политическими датами, встречей Нового года, масленичными гуляниями, колядками, святками и прочей дребеденью. Возможно, когда-то все эти обряды имели колоссальное значение, но смысл и назначение их  были утрачены во времени, мало того, искажены и трансформированы, иногда даже в нечто противоположное по смыслу и сути. Сейчас мне кажется, что принципы культпросвет работы во многом соприкасаются с беспринципностью современного шоу-бизнеса, что говорит о прямых родственных связях этих жанров. Занять любым способом внимание толпы, проституитировать на её слабостях, потакать низменным желаниям, а также похоти. Формат, одним словом!                               

Возвращаясь под своды училища, замечу, что в каждом классе второго этажа в обязательном порядке стояло фортепиано, и девчонки на переменках играли в четыре руки всякие песенки и напевали дурашливыми голосами, явно работая на публику. Будущие артистки, что вы хотели! О, ещё на втором этаже находилась популярная по посещаемости комната, которая называлась – «Баянная». Там студентам выдавались инструменты для индивидуальных занятий, как-то: баяны, аккордеоны, домры и балалайки, а также ключи от пустых в данный момент аудиторий, чтобы музыкант имел возможность уединиться и порепетировать. На третьем этаже училища, кроме уже известного нам оркестрового класса находились небольшие комнаты для индивидуальных занятий с педагогами-инструменталистами и дирижёрами. Четвёртый и пятый этажи безоговорочно принадлежали сельской вольнице, приехавшей в город набираться уму-разуму, во всех смыслах!.. Там располагалась общежитие, но для малолетних студентов, вчерашних школьников это горнило житейского опыта превращалось, по сути, в «мои университеты». Так закалялась сталь, так вчерашний «ботаник» и бабушкина «гордость» становился «прожжённым» алкоголиком, а юная нимфетка, бывшая «отличница и общественница», шла по рукам, с лёгкостью прыгала из койки в койку и меняла парней как перчатки. И опыт – сын ошибок трудных, и гений – парадоксов друг, как сказал поэт и мне тут добавить нечего. 
                На оркестровом отделении главной специализацией был баян или аккордеон, по желанию учащегося. Мне же, как человеку ни разу, не тянувшему меха, ни баяна, ни даже захудалой гармошки, предстояло сделать выбор. Впрочем, колебался я недолго и выбрал аккордеон, потому, что клавиатура для правой руки на нём была точно такая же, как на фортепиано. Играть мелодию правой рукой и попеременно растягивать и сжимать мех при этом, у меня получилось довольно быстро, но вот с левой рукой я намучился. Левой рукой играется партия басового сопровождения, и отдельно от мелодии вроде бы всё получалось, но я никак не мог синхронизировать работу обеих рук.                               

Моего преподавателя по аккордеону звали Григорием Васильевичем, и был он личностью весьма примечательной и неординарной. Он отличался высоким ростом, был худощавым, рыжим и при этом имел два высших образования. В своё время он умудрился закончить консерваторию по классу баяна и аккордеона, а также институт иностранных языков. Вероятно, все эти испытания несколько надломили его психику, потому, что некоторые странности в его характере присутствовали. Самой большой странностью являлось даже не то, что Григорий Васильевич не курил, это бы ему ещё простили, но вот то, что он был, вдобавок, ещё и непьющим, «ставило на нём крест», как на человеке. Не употребляющий алкоголя мужчина уже подозревается обществом в том, что страдает серьёзными хроническими заболеваниями, а уж непьющий музыкант, преподаватель, да в коллективе, состоящем в основном из мужчин, это чужак, изгой и «лошара». Так, несомненно, считала вся эта лихая братва любителей «заложить за дюзы» из преподавательского состава, все эти доморощенные баянисты-аккордеонисты. Некоторые из них выражали своё пренебрежение к Грише, не стесняясь своих учеников, а посему всё это было общеизвестно. Сам факт того, что человек окончил консерваторию, задевал самолюбие, ведь у многих педагогов был за плечами всего лишь областной институт культуры, а это, как говорится – две большие разницы! К странностям моего педагога можно было и отнести то равнодушие, может быть показное, но тогда это «человек-кремень», с которым он относился к этим разговорам за спиной о своей особе. Создавалось такое впечатление, что Гриша жил где-то в своём мире, как аутист, грезил наяву и выходил из него редко и то лишь по необходимости. Он всё время о чём-то сосредоточенно размышлял, мозг его, судя по всему, был постоянно занят, может, именно поэтому Гриша находился выше всех этих мелких дрязг и парил где-то в недоступных простым смертным эмпиреях.

Как и во всех учебных заведениях страны в училище культуры существовало два семестра – осенний и зимний. Но, исходя из практических особенностей обучения музыкантов, существовала промежуточная аттестация в середине каждого семестра, по итогам которой, студента могли не допустить к сдаче осенней или зимней сессии. Исходя из этого, мне предстоял трудный экзамен по аккордеону, нет, не то что бы я мог «вылететь» из «шараги» - так студенты называли училище, но просто этим мог подпортить своё блестящее реноме «отличника». Да, и ничего не напутал, это я сейчас про себя пишу. Так уж вышло! С другой стороны, поступи я в музыкальное училище, то перебивался бы сейчас с «тройки» на «четвёрку», но раз уж судьба занесла меня в училище культуры, то почему бы мне и не учиться на «отлично»?                      

Единственно, что несколько омрачало радужную перспективу моего творческого взлёта, это неудачи в попытках овладеть аккордеоном. Григорий Васильевич, надо отдать ему должное, всё же не терял оптимизма и бодрости духа. До экзамена оставалось три недели, я уже знал партии обеих рук для всех пьес наизусть, но синхронизировать их у меня по-прежнему не получалось. Как-то Лёха Крюгер, который стал мне приятелем, несмотря на существенную разницу в возрасте, зашёл к нам на урок.
 Я пытался играть достаточно техничную «Песню о Щорсе», когда раздался стук в дверь, и появилась довольная Лёхина физиономия.
 - У меня урока нет. Лосев заболел. Можно я у вас посижу? – сказал он.
 - Ну, посиди, только тихо, - с сомнением ответил Григорий Васильевич.
 Присутствие Крюгера на уроке меня не смущало, но и не вдохновляло, пьеса по-прежнему не «клеилась». Мой педагог, чтобы как-то меня ободрить, начал что-то рассказывать поучительное, но очень быстро перешёл на свою излюбленную тему про НЛО, инопланетян и прочие загадки Вселенной. Лёха, незнакомый с положениями основных концепций космических тайн, был человеком простым, что называется «от сохи», но обладал при этом острым, сметливым умом, а потому светлые брови его иронично приподнялись, едва он вник в содержание нашей беседы.
 - В общем, - подвёл некую черту Гриша, - поможет нам только чудо!
 Тут уже некоторое время, сдерживая взрыв внутреннего веселья, Лёха, не выдержав, закашлял, заперхал как овца, он просто давился смехом, наконец – стал гоготать во всю глотку как стоялый жеребец, которого ведут к кобыле.
 - Ты что, не веришь в чудо? – тихо спросил мой педагог у Крюгера, поднимаясь во весь свой великолепный рост.
 Изнемогая от смеха, Лёха только помотал головой.
 - Тогда, вон отсюда! – заревел разгневанный Гриша, указывая бедному парню на дверь.
 Лёха в свои шестнадцать лет, обладавший почти двухметровым ростом, вскочил, но весь как-то съёжился при этом, превратившись почти в карлика, и растерянный, молча прошмыгнул за дверь класса. Это было как взрыв шаровой молнии, вот тебе и «лошара»!
 - Продолжим занятие, - сказал спокойно Григорий Васильевич, присаживаясь на свой стул.
                Самое поразительное в этой истории, что чудо всё же произошло. Когда до экзамена оставалось дней десять, в голове у меня словно замкнулись нужные контакты реле и вся «схема» заработала. Усилия моих рук синхронизировалась, и я заиграл абсолютно раскованно и непринуждённо. О, я парил в восходящих потоках музыки как орёл, и чувствовал себя свободным от оков, которые меня связывали доселе. Доиграв до конца пьесу, я почувствовал даже недоумение. Почему у меня не выходило раньше? Ведь это же оказалось так просто! За экзамен по аккордеону я получил «твёрдую четвёрку», как впоследствии выразился мой педагог, и остался весьма довольным этим обстоятельством. А вот общее фортепиано я сдал на «отлично», и это явилось причиной моей тайной гордости. Ещё бы, три «пятёрки» у всей нашей оркестровой группы по фортепиано, и одна из них – моя! У человека без музыкальной школы, если не считать уроков, которые мне давала частным образом Евгения Ивановна по сольфеджио и теории музыки. Гаммы, аппликатура пальцев, постановка рук, построение аккордов на клавиатуре, всё-таки какой-то базис, так что - спасибо ей огромное. Опять же она всё-таки научила меня писать музыкальные диктанты.

В оркестровом классе тоже всё обстояло неплохо, это был мой самый первый опыт коллективной игры, и он мне пригодился впоследствии. Прима-балалаечник в оркестре это как соло-гитарист в ансамбле, ну очень большая ответственность. Где-то в группе альтовых инструментов ещё можно отсидеться за спинами своих товарищей, не зная толком своей партии, но если у тебя есть сольная партия, такой номер не «прокатит». Представьте, весь оркестр начинает играть аккомпанемент, и тут ты выходишь в свет со своим соло, сразу услышат все твои огрехи, спотыкания и будешь ты весь как на ладони Бога в день Страшного Суда!..
                Однажды в октябре у Олега из нашей группы случился день рождения, и он имел неосторожность об этом факте проболтаться. Мы с Крюгером, взяв его в оборот, убедили принести водки, чтобы отметить это знаменательное событие. В общем, с моей лёгкой руки в жизнь вчерашнего школьника вошло понятие – «простава». Не знаю, где шестнадцатилетний потц раздобыл водки, скорее всего, стащил дома у родителей, но припёр он в училище две бутылки «Столичной». Неплохо для малыша!

После двух пар занятий у нас в «шараге» была большая перемена, и мы четверо одногруппников, включая именинника, проследовали за гаражи, которые находились позади здания училища. На «закусь» у нас имелись замечательные беляши, купленные тут, неподалёку за углом, на улице Горской. Начало «пикника» было бодрое, укрывшись за гаражами, чтобы нас никто не «выпалил» из педагогов, мы разлили по первой порции спиртного. Выпили почти разом, только один наш товарищ чуть поперхнувшись, закашлялся, но под пренебрежительными взглядами остальных, он «добил свою мензурку». Мальчишек распирало от причастности к "взрослой жизни". Они старательно хмурились, солидно цедили слова сквозь зубы и неумело матерились. Наблюдать за этим было забавно, и мы с Лёхой весело переглядывались. Крюгер хоть  и приходился ровесником Олегу и Сергею, но мог дать им приличную фору в чём угодно, ведь сельская молодёжь взрослела и постигала жизнь гораздо раньше, чем избалованный комфортом городской молодняк. Водка разливалась по стаканам, стоять и мёрзнуть было некогда – перемена хоть и большая, но не резиновая. Вива, Кальман – темп аллегро! Вероятно, темп распития и подкосил начинающих алкоголиков, вскоре после того, как распечатали и выпили из второй бутылки, наш «белокурый ангел» Серёжа неожиданно начал блевать как из брандспойта, успев отвернуться к стенке гаража. Глядя на него, убежал за угол и Олег, зажимая свой непослушный рот ладошками. Оттуда тотчас послышались характерные натужные звуки и всхлипы, вероятно, Олег тоже не смог удержать в себе такой отличный напиток, как водка «Столичная», образца 1989 года. Лёха прыснул от смеха и покачал головой:
 - Ей, Богу, дети, ну что с них возьмёшь?
                Картина нарисовалась безрадостная, двое товарищей блевали без остановки, а до конца большой перемены оставалось десять минут. Оставив пока Серёгу с Олегом предаваться естественной физиологической радости опорожнения желудка через глотку, я спросил у Крюгера, показывая ему бутылку с водкой:
 - Ну а ты-то будешь на «посошок»? Дёрнем, да в «шарагу» двинем, пацанов только пристроим куда-нибудь.
 - Разливай, - махнул рукой Лёха, - всё равно щас литература, там без стакана ничего не разобрать. Ты прочитал Солженицына?
 - Ещё в детстве, - соврал я, разливая водку по стаканам.
 Мы выпили, зажевали беляшами из бумажного пакета. Водки осталось чуть меньше полбутылки. Тут из-за угла появился бледный Олег, с размазанными по щекам слезами. Серёжа тоже поутих, перестав изображать из себя фонтан. Следы его бурной деятельности на стене гаража, представляли собой картину «Пикник на обочине жизни», выполненную в натуральной манере импрессионизма.
 - Как самочувствие? – поинтересовался я у Олега, - на лицо прямо, бледня бледнёй!
 - Нормально, - пролепетал конфузливо одногруппник, - чо-то не пошла, зараза.
 - Да, бывает, братан, - утешил я Олега, рассматривая тем временем Сергея.
 Тот наоборот имел красное, почти пунцовое лицо, мало того, он умудрился испачкать себе всю рубашку, короче – видок ещё тот!
 - Парни, ну на литературу вам в таком виде приходить противопоказано для здоровья, - решительно проговорил я. Посидите пока в общаге, очухаетесь там, как следует к индивидуальным занятиям. Лёха, отведи их к себе в комнату, только аккуратно, чтобы никто не «спалил», да и водку с беляшами заберите, не оставлять же «добро» здесь.
                Дело в том, что в нашем училище до обеда были групповые занятия, а после третьей пары начинались индивидуальные уроки с педагогами по баяну, аккордеону, домре, фортепиано, балалайке, а позже, на втором курсе, туда прибавилось и дирижирование. Лёха пристроил парней в свою комнату в общаге, и мы блаженствовали в тепле, сидя на уроке литературы, слушая, как учительница бубнит об ужасах ГУЛАГа, по версии агента Госдепа Соединённых Штатов Александра Солженицына. О, та ещё курва, даром, что Нобелевский лауреат, миллионы жертв кровавого террора, которые он насчитал лично пока «тянул» свой срок, ну да Бог ему судья! Архипелаг ГУЛАГ написан ведь не для того, чтобы сказать правду о лагерной жизни, а для того, чтобы внушить читателю отвращение к Советской власти. Солженицын честно отработал свои 30 серебряников за ложь, благодаря которой русские стали ненавидеть своё прошлое и своими руками уничтожили свою страну. Народ без прошлого - отброс на своей земле. А подмена истории - один из способов ведения холодной войны против России.
                Первый урок из пары уже подходил к концу, когда в дверь громко постучали. Кто бы это мог быть? Тут дверь распахнулась, и в класс ввалились наши старые товарищи Сержик с Олежеком. Они были мертвецки пьяны, пошатываясь, и заботливо придерживая друг друга, они бессмысленно таращились на ребят в классе, как будто не ожидали увидеть здесь столько народа. Класс замер в восхищении. Наконец Олег, икнув, поздоровался с учительницей:
 - Здрасста, мы вот пришли. Литература, да? Я так люблю литературу-у!..
 Тут он завыл как бродячий пёс в ночи. Это был настоящий прочувственный вой от тоски, безысходности и одиночества. Отвлёкшись на своё соло, Олег перестал поддерживать товарища, и Серёжа рухнул на пол. Учительница находилась в полуобморочном состоянии, а мы с Крюгером кинулись подымать Сергея. Тихий ужас. Как оказалось впоследствии, оставшись одни, наши герои, чтобы реабилитироваться хотя бы в собственных глазах решили допить оставшуюся водку. Это их и сгубило – неверно принятое решение. Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе! Парней отправили под надзор и опеку в медкабинет. Потом были срочно вызваны их родители, чтобы забрали домой своих отпрысков, которые уже начали приходить в себя благодаря усилиям медсестры. К чести парней, даже дома под пытками (Сержика папа отстегал ремнём), они не проболтались про остальных участников попойки. Правда, может, пацанам просто страшно было «вкладывать» Крюгера, но всё же я думаю, что сработала тут мужская солидарность.               

Припоминаю ещё один случай в общаге, выпивали мы культурно в одной разношёрстной компании, кроме нас «первачей» на «огонёк» заглянули ребята с последнего курса – мои ровесники. В комнате оказалась гитара, я что-то такое там «бацал по заявкам». В тот год вышел альбом Цоя «Звезда по имени солнце», одноимённая песня из этого альбома, которая впервые прозвучала в фильме «Игла», стала настоящим хитом. Ещё студиозы с удовольствием пели хором Группу крови и Пачку сигарет. Но вместе с последним неоромантиком Виктором Цоем и группой «Кино», молодёжь отчаянно любила таких представителей панк-рока как группу «Сектор газа» с Юрой Хоем и «Гражданскую оборону» с Егором Летовым. А потому «застольными» песнями того периода, несомненно, являлись – Наркоман, Местные, Самогон и Всё идёт по плану.                               

После шумного застолья старшекурсники пригласили меня к себе в комнату. Чтобы отблагодарить за песни, парни решили «угостить» меня девочкой. Она находилась в кровати, но, завидев нас, села, и одеяло при этом соскользнуло с её плеч. Девушка оказалась обнажённой, небольшие заострённые груди оканчивались розовыми сосками, тело было по-девичьему гибким, на голове копна чёрных волос. Большие голубые глаза смотрели устало, ей было от силы лет пятнадцать.
 - Дайте, водки, - хрипло попросила она.
 Один из парней с готовностью достал из холодильника бутылку водки, сорвал крышку, разлил по стаканам и один, наполненный наполовину отнёс девушке. Она с жадностью проглотила. «Ясно дело – алкоголизм, споили девку, спит теперь со всеми подряд за выпивку», - с горечью подумал я. Мне стало противно, но, тем не менее, мы с парнями тоже выпили. Чувак с лысым черепом, кажется, его звали Глебом, подошёл к кровати, на котором сидела девушка, и по-хозяйски сорвал с неё одеяло.
 - А ну-ка покажись нашему гостю, - сказал он, и уже обращаясь ко мне, спросил:
 - Как тебе краля, нравится? Тогда мы сейчас выйдем покурить. Двадцать минут тебе хватит?
 - Нет, парни, я в теле баб люблю, - благодушно отвечал я, - а тут какая-то хвороба, чисто овечья смерть.
 Пацаны заржали, Глеб накинул одеяло, которое он держал в руке, обратно на девчонку.
 - На вкус и цвет – товарища нет, - констатировал другой парень, а вообще у нас разные тёлки бывают, так что заходи вдругорядь, не пожалеешь.

Простившись, я ушёл. Почему я тогда не отлупил подонков и не освободил девушку, может быть спросит кто-то. А что бы это изменило? Подонки перестали бы быть подонками и, кстати, куда бы пошла девушка? Может, следуя принципам гуманизма, я должен был на ней жениться? Это как в анекдоте, а на заработанные от сбора макулатуры деньги, пионеры выкупали проституток и отпускали их на свободу. Абсурд!..