Красный закат предвещает ветер

В шесть лет, сын говорит, что его отец может все.
В двенадцать – говорит, что его отец может почти все.
В восемнадцать, сын говорит, что его отец – идиот.
В сорок, сын говорит, «как много ошибок я мог бы избежать, если бы мой отец был жив».

Фраза, услышанная в фильме, название которого я не помню.


1

Шлеп! Маленькая, обшитая цветной тканью, четырехухая подушка ударилась, шлепнулась о стену, и звонкий детский смех осветил комнату.
- Не попал! Не попал! – кричал я – мальчонка лет шести, сидя на высокой кровати сестры, неподдельно, по-детски веселый. Затем схватил подушку, и швырнул ее обратно, стараясь попасть в своего батю, который лежал на разложенном зеленом диване. Это была в то время наша любимая с отцом игра, кидаться друг в друга этой черной с обильно вышитыми бордовыми и желтыми, почти оранжевыми цветами подушкой. Это было очень весело и мне, и ему.
На этот раз Папа поймал подушку, и неуклюжим замахом швырнул обратно, но траектория получилась совсем далека от намеченной. И подушка, полетела не в сына, а в сторону, и, пролетая над столом, за которым мы обыкновенно собирались по праздникам, сбила графин с водой. Графин, тоже по обыкновению стоявший на самом краю стола, с грохотом и звоном разбился об пол. Смех тут же стих, только что улыбавшееся лицо отца на мгновение изменилось, выразив озадаченность и легкую досаду, но вскоре на нем снова появилась улыбка, только теперь озорная и смущенная.
- Ну что?! Доигрались?! – послышался мамин голос с кухни, и она появилась в дверях коридора, вытирая руки полотенцем, - Ах! – увидала она результаты подушечной баталии, - Это кто ж?!
- Сейчас уберу, - сказал папа, поднимаясь с дивана.
- Ты?! – удивилась мама, папа кивнул, и пошел за тряпкой.
Я испугался и сел на кровати, а папа, собирая осколки намокшим в разлитой воде веником, обернулся и посмотрел на меня, лукаво, едва сдерживая смех. Я сдавленно хихикнул ему в ответ.
Это был не первый урок, но, наверное, самый ранний из тех, что я запомнил из детства. И ценность его я тогда просто не мог осознать.

2


- Ну, все! Будем ждать дядю Колю! – сказал отец, и я, мальчишка семи - восьми лет, открыл дверь ЗИЛа, намереваясь вылезти из него.
Рано утром мы с ним и дядей Колей, средним братом моего папы, приехали в Жаворонский Сад, а точнее на пруд этого сада, удить рыбу. Карась клевал как сумасшедший, было его в этом небольшом пруду очень много, и в силу этого он был вечно голоден. А потому мы сели в ряд, слева я, с права отец, а между нами, перевернув худое ведро дном к верху и положив сверху доску, уместился дядя, Николай Сергеевич, дядя Коля. Ведра для рыбы ему не хватило, кажется, мы его просто забыли, и он сделал в земле перед собой небольшое углубление у самой воды, куда и складывал рыбу.
- Все, мне пора! – скал он отцу, глядя на часы, - Вы до скольки будите ловить?
- Не знаю, до часу, наверное.
- Хорошо. Если в два вас не будет, я за вами приеду, - сказал он, и пошел к своему красному Москвичу.
Дядя приехал с нами порыбачить перед работой, работал он в Колхозе имени Крупской, при деревне Успенка. Сколько его помню, он всегда жил в деревне, хотя, говорят, приезжал и в Москву, но в городе жить не захотел, а потому вернулся на деревенские просторы.
Приехали мы на двух машинах, дядя Коля на своем Москвиче 2140, а мы на его рабочем ЗИЛе, с непонятной для меня установкой. ЗИЛ последнее время барахлил, заводился только при помощи кривого стартера или «с толкача», и отцу имея под рукой только пацана, то есть фактически в одиночку, с ним было не справиться. Потому, дядя Коля и пообещал за нами вернуться в два часа дня, если вдруг у нас ничего не получится.
Я выбрался из не желающего везти нас домой автомобиля, и принялся вынимать удочки и другие принадлежности.
- Да оставь ты их, - услышал я сверху голос папы, - телогрейку только возьми.
Так я и поступил.
Мы расстелили на траве две душегрейки, так называла их бабушка, и легли сверху. Ждать было скучно, я поглядывал на отцовское запястье, где поблескивая металлическим браслетом, часы еле, еле двигали стрелками. Медленно.
Папа, как мог, развлекал меня, рассказывал анекдоты и разные истории.
- О! Ягоды! – наконец заметил я луговую клубнику.
- Хочешь, пособирай, - сказал папа с улыбкой, - Только зеленые не ешь, а то будем в очереди в туалет стоять.
Я пополз на четвереньках, прямо от телогрейки собирая ягоды, а отец лег на спину, надвинул кепку на глаза и задремал. Клубника только, только начала созревать, ягоды в основном были белые, но уже сладкие, или начинающие краснеть, зеленых попадалось совсем немного, я рвал и ел, ел и рвал. Через некоторое время, я решил собрать их пучком вместе со стеблями, и угостить папу.
- Да я не хочу, ешь сам! – попытался было отказаться он, но я настоял, что бы он взял хотя бы половину.
Мы сидели, чистили и ели клубнику.
- А ты попробуй вот так, - через некоторое время сказал он мне, протягивая горсть чищеных ягод.
- Ну! Я ведь тебе принес! – сопротивлялся, я.
- Нет, ты вот прям всю горсть в рот засыпай. Попробуй!
Я поддался, и сделал как он меня научил, и ягодный сок, теребя все рецепторы, расположенные во рту, удивил меня своим вкусом.
- Вку-усно! – протянул я, с еще набитым ртом.
- Хм.. – улыбнулся он, отправляя себе в рот такую же горст, - еще бы!
- А откуда ты знаешь?
- Да ведь я всю жизнь в деревне прожил, чего только не пробовал, - он улыбался, довольный тому, что снова показал мне одну из простых радостей мира.

3

Тем же летом, мы с отцом расположились на бугре, недалеко от дома. Два дома, наш дом и наших соседей, стояли в стороне от деревни, через длинный и глубокий овраг, а бугром назывался склон этого оврага. Было похоже, как будто огромная сфера из вод земли напирала на траву, а та натягивалась под ее давлением, настолько правильной округлой формы был этот склон.
Так вот, мы лежали на бугре, на склоне оврага, недалеко от дома. Отец кинул на землю старую телогрейку, лег на нее животом, опершись на локти и вытянув ноги назад, я сидел на траве. Отец курил, выпуская сизые клубы дыма в сторону, так, что бы я ими не дышал. Я что-то спрашивал, а отец отвечал и рассказывал про деревню, и прошлую, неведомую для меня и потому очень интересную жизнь. Вдруг слева от нас в небо взметнулись несколько воробьев.
- Чтой-то они?! – удивился папа, - А-а, да это Барсик их шуганул!
И правда, Барсик – бабушкин кот – показался из травы, вышел на край грунтовой, огибающей дом и водяную колонку дороги, и принялся вылизывать лапу.
- Не поймал! – сказал я.
- Да, промахнулся. Кыс-кыс-кыс… - подозвал он кота, и тот, услышав зов, не заставляя долго ждать, примчался к нему. Удивительное дело, сколько помню моего батю, все животные его слушались и любили его ласку, в то же время испытывали к нему определенное, хорошо заметное уважение.
Отец слега потрепал, погладил кота, и тот улегся и начал мурлыкать, выказывая беспредельность своего удовольствия.
- Дай мне погладить… - попросил я.
- Гладь, - уступил отец, и снова лег в прежнее положение.
Я немного погладил, Барсика, и тот перестал рассказывать свою сказку, и даже начал слегка коситься на меня.
- А у меня он не мурлычет?! – возмущался и удивлялся я, начиная гладить быстрее, сильнее надавливать, так что кот уже собрался было уходить.
- Ну правильно, надо ж гладить, а не просто рукой по шерсти водить, - улыбнулся папа, - Вот так, смотри. Ласково, нежно. Вот.
Он несколько раз провел по спине кота, и тот снова улегся и успокоился. 
- Ну, попробуй сам, - подбодрил он меня, и я повторил его движения. Кот слегка пошевелился, и я уже начал думать что он сбежит, но тот поджал под себя лапы, и начал мурлыкать себе под нос свою любимую историю.
- Ну вот, видишь, - выпустил отец струйку дыма, и отбросил бычок сигареты в сторону.

4

Я вышел из ванной, с удовольствием потирая свежевыбритое лицо. Не подумайте, что я побрился в раннем детстве, было мне лет 25 – 26, наверное, возраст, когда борода уже растет так, как ей положено расти у мужчины. Зайдя в комнату, я надел шорты и футболку, и вышел на кухню.
Отец сидел за столом и старой алюминиевой мясорубкой прокручивал хлебные сухари – готовился на рыбалку. Любил он это дело, а будучи на пенсии, особенно летом, мы, бывало с ним и не виделись по нескольку дней. Утром я вставал на работу, а его уже не было – он был на утренней рыбалке. Вечером, когда я возвращался, его снова уже не было – он уезжал на вечернюю, и возвращался, бывало довольно поздно, особенно в июне, когда стояли длинные, теплые дни.
У нас давно была электрическая, но электрическая мясорубка слишком мелко их молола, практически в пыль, а для рыбной ловли необходимо, что бы сухари были крупной крошкой.
- У тебя кровь! – коротко взглянув на меня, сказал он.
- Брился, - бросил в ответ я, делая себе чай, и усаживаясь напротив.
- Ну, она сильно течет.
- Да засохнет, а потом сорту.
- Да-а, - усмехнулся он, - А маленький был – капли крови боялся.
Я улыбнулся.

В моем детстве, в один из солнечных дней шли мы, взявшись за руки. И я, как положено ребенку 5 – 6 лет от роду, задавал множество простых, а может и не простых вопросов, и смотрел в верх, ему в лицо, ожидая мудрых, неоспоримых в своем авторитете, ответов. И, каким-то образом, коснулся разговор недавно порезанного пальца. Папа мой начал мне объяснять, что порезанный палец – это еще не самое страшное в жизни.
- Ну, ведь кровь течет! – удивлялся я его непониманию, - И больно.
- Потечет немного, и перестанет. Вся не вытечет.
- А если много вытечет, я же умру.
- Ну, если совсем много вытечет, мы тебя в больницу отвезем, и там вылечат.
- Как?! Ведь кровь вытечет?! – удивлялся я.
- Сделают тебе переливание, крови добавят, сколько нужно.
- А где ж они ее возьмут?!
- У меня, например, ведь ты же мой сын.
- А ты?! – удивился я, даже не до конца понимаю чему именно.
- Ну, я взрослый, немного крови возьмут, я потом яичек покушаю, и она снова у меня появится.
- А если много надо будет?
- Если много нужно будет, я тебе всю свою кровь отдам! Я же ведь тебя люблю.
- А ты?! – я испугался, слезы навернулись на глаза, и комок подступил к горлу, так я испугался его слов.
- Ну а что я? – запнулся он, возможно поняв, что сказал чего лишнего, - Я уже пожил, а ты мой сын, ты должен жить дальше.
Я крепко обнял его за ноги, и мы остановились.
- Ну что ты?! – он подхватил меня на руки, и обнял.
- Я не хочу, что бы ты умирал! – обнял его я, так крепко, как только позволяли мне мои силы. Отстранился, и посмотрел ему в глаза.
- Да ведь ничего не случилось!? – засмеялся он, и, в свою очередь, прижал меня к себе.
- Я тебя очень люблю! – ревел мальчишка.
- И я тебя очень люблю! Больше жизни, понимаешь? Ты мне, дороже, чем я сам. Ты важней, понимаешь?
Достоверно не помню как, когда и где состоялся этот разговор, но это был самый важный урок. Урок, который я несу через всю жизнь, что успел прожить, и которую еще проживу. Продолжение наше важнее нас самих, и Бог не зря так решил.

5

- Я замерз! – борясь с сильной дрожью в ногах, сказал я Отцу.
- Ничего, сейчас солнце выйдет из-за деревьев – согреешься.
- Ага!? Когда оно выйдет то?!
- Скоро, - улыбнулся он, - Видишь, сквозь макушки уже пробивается?
- Угу, - шмыгнул я носом.
Мы сидели на одном из прудов спального района Москвы, в котором мы тогда жили. Пруд у местных жителей назывался Милицейским, только потому, что в доме напротив некогда, когда я был еще совсем маленький, располагалось местное отделение милиции. При планировке микрорайона пруд имел скорее технологическое значение, раньше на месте домов находилась деревня «Марьино», которую окружали многочисленные болота, и нужно было отводить грунтовые воды.
Обнесенный железным решетчатым забором пруд был поделен на два резервуара, а между ними проход, обнесенный для безопасности парапетом, на этом проходе мы и сидели. Такова была задумка отца – парапет вызывал сложности, когда нужно было вынимать удочку из воды, и благодаря этому, мы сидели практически одни, а остальные рыбаки располагались там, где парапета не было – на противоположном берегу резервуаров.
- Ее, - говорил он о рыбе, - никто здесь не пугает, она здесь и крутится. А они, пускай ловят, где им удобно, - делая ударение на слове «удобно» заканчивал он фразу, легко махая рукой в сторону противоположного берега.
Нужно отметить, что Яков Сергеевич, так звали моего папу, был заядлым рыбаком, и выискивал места рыбные, а отнюдь не удобные для рыбака. Часто, он забирался в какие-то заросли, или выбирал настолько заросшее место на водоеме, что забрасывать снасти приходилось с почти снайперской, «ювелирной», точностью. Воздавая должное, отмечу, что могу вспомнить всего один или два раза, когда он не поймал ни одной, пусть даже самой маленькой рыбки. Рыбачил он при каждой возможности, и улов почти всегда выгодно отличался от коллег по водоему.
Солнце, наконец, выглянуло из-за деревьев, и я согрелся в его июньских лучах, а отец начал собираться на работу. Пруд находился недалеко от дома, и мы  приходили с ним рыбачить, еще до начала рабочего дня. А затем он уходил, а я оставался еще на несколько часов, и после, с уловом шел домой. 
- Я пошел, а ты долго не сиди, клевать перестанет, тоже собирайся.
Он подхватил сумку с обедом, и медленно пошел к забору, пройдя сквозь пролом, сделанный местными рыбаками, в последний раз оглянулся, махнул мне рукой, и скрылся за окружавшими пруд зарослями крапивы и репейника.
Оставшись один, я выудил еще несколько карасей, после чего клев прекратился. Решив, что утренний клев закончился, так как время с последней поклевки уже сильно превышало обычное, я начал собирать вещи так, как учил меня папа: сначала червей на дно сумки, и все, что было из нее вынуто в процессе рыбалки, затем складные стулья, и в самую последнюю очередь удочки. Начал я с удочек отца, у него их было две, обе телескопические, а у меня одно составное бамбуковое удилище.
Кода вторая удочка папы была почти что собрана, поплавок моей вдруг,, медленно, но как-то очень уверенно начал подниматься, и заваливаться на бок – стандартная карасиная поклевка. Я кинулся к удилищу и рванул на себя. Подсек! – пронеслось в голове, а удилище изогнулось в дугу под серьезным весом крупной рыбы. Перехватив его над парапетом, я продолжал тянуть вверх, тянуть и тянуть. Вдруг руки с удочкой резко рванулись вверх, и вес облегчился. Я посмотрел, на конец удочки, она была прямая как стрела: «Оборвалась!» – с сожалением решил я, и начал искать конец оборвавшейся лески. Удилище вдруг потянуло меня к воде, легонько, но все же, потянуло. Я внимательнее осмотрел удочку, оказалось, что леска выдержала, а лопнула только резинка наконечника. Быстро сообразив, что не все еще потеряно, я начал подтягивать леску руками, и вскоре огромный карась бился на асфальтовом берегу городского пруда.
Сунув его к остальной добыче, я на скорую руку собрал поломанную удочку. Домой я просто летел, предвкушая, как вечером расскажу отцу о своем первом самостоятельном рыбацком приключении, а замечательным дополнением рассказу станет улов.
Мать, Надежда Васильевна, встретила меня на пороге. Я, запыхаясь, начал пересказывать ей происшедшее, и вынул карася из общего пакета.
- Давай почищу, - улыбалась она.
- Нет! – возразил разгоряченный происшедшим мальчишка, - Пусть сначала папка увидит!

6

Дождь кончился, и я сидел, наблюдая через клетчатое окно терраски, как оранжевые лучи закатного солнца играют в каплях на листве березы. Березу эту сажал еще мой дед, и теперь она, когда то совсем маленькая, возвышалась надо всем садом. Бабушка вошла на терраску, с тяжелым ведром парного, только что надоенного коровьего молока.
- Ну как? Не промок? – спросила она, и я задрал руки, показывая промокшие подмышки болоньевой куртки, - О-о! Какой дож был! Цельную неделю.
Дождь и правда лил, и лил, и лил, не переставая целую неделю, иногда стихая до противной измороси, а иногда усиливаясь и превращаясь в сплошную стену. И вот, наконец, среди свинцовых туч стали появляться просветы голубого, свежего от обилия вылитой влаги, неба.
Бабушка стала цедить молоко через марлю, а закончив, протянула металлическую покрытую темно-зеленой эмалью, и выщербленную по краям кружку мне. Я осушил кружку до дна почти залпом. Не могу сказать, что я любил парное молоко, я ведь дитя города, выкормышь продуктовых магазинов. Но бабушка настаивала, и я из уважения, и дабы сделать ей приятное, выполнял этот ритуал каждую вечернюю дойку.
Из дома на терраску вышел отец. В неизменной голубой рубашке и милицейских брюках от формы старого образца, так ходил он, когда мы приезжали к бабушке в гости. Надел и оправил сапоги, стоявшие на коврике возле двери, и вышел на улицу. Я кинулся за ним.
Сделав несколько шагов, он остановился и закурил. Я остановился рядом с ним, едва взглянув в мою сторону, он потрепал меня за волосы.
- Дождя больше не будет? – спросил я.
- Не должно, - тихо проговорил он, - Видишь, солнце на закате красное, значит будет ветер. Он все тучи разгонит.
- А откуда ты знаешь, что будет ветер?
- Это народные приметы, - улыбнулся он глядя на меня сверху вниз, - Когда закат красный, значит будет ветер сильный. А если солнце в тучку садится, то обязательно на следующий день будет дождь.
- А откуда они это знают? – не отставал я.
- Наблюдали… Примечали. Говорю же, народные приметы.
- Ну а если не будет завтра ветра? – с какой то заинтересованной вредностью возражал я.
- Будет! Завтра увидишь, - сказал отец, и повернул обратно к дому.
Я, еще какое-то время, смотрел на закат, и думал, что скажу отцу, если ветра на завтра не будет, или снова пойдет дождь.

Проснулся я  довольно поздно. Из-за дождей дороги развезло, и на обычную для деревенского отдыха, утреннюю карасиную охоту мы не поехали. Вставать не хотелось, я лежал и прислушивался. В доме тихо, слышно как в соседней комнате тикают часы, изредка жужжат залетевшие в избу мухи.
Обернувшись на стук в окне, я увидел освещенные ярким солнечным светом ветви растущей перед домом вишни. Ветви метались так сильно, что еще недозрелые ягоды бились в стекло – на улице бушевал ветер.

7

Стадо погнали, и я возвращался к отцу. Он совсем немного не дошел со мной до выселок, на которых собирали деревенских коров и овец. Было оно общее, свою скотину сгоняли сюда с доброй половины деревни, а стерегли по очереди, по одному, два, иногда три дня, в зависимости от количества коров и овец, которое гонялось в стадо. Коров пригоняли на дневную дойку, и теперь снова угоняли на выпас, а мы с папой решили порыбачить.
Мы выбрали место на берегу у одного из деревенских прудов, с желтой от глинистой почвы, мутной водой, и стали разматывать удочки. Погода была пасмурная и вскоре начал накрапывать дождь. Когда его капли стали размером с вишневую косточку, и вода в пруду зарябила от их обилия, я обернулся и увидел черную-черную тучу.
- Нужно собираться, - сказал я, и потянулся за удочкой.
- Да ладно, давай в дождь половим, - сказал отец, - Дождь – самая рыбья погода!
Я еще раз недоверчиво обернулся на чернеющую тучу, она притаилась аккурат у нас за спиной, медленно наползая на наш пруд, и начал вновь распускать почти собранную удочку. Как только поплавок коснулся воды, я услышал возглас отца:
- У-у-у! А туча то какая черная! Давай, сынок, собираться скорее! А то смоет нас!
- Давай, - сказал я, улыбнувшись.
До нашего дома был примерно километр пути, но мы едва успели собраться и накинуть капюшоны плащей, как дождь хлынул стеной. И на берег пруда мы поднимались, преодолевая грязно-глиняные потоки, стекавшие в пруд с плотины и ближних сельских дорог. Засверкали молнии, гром как будто встряхнул тучу, и дождь полил еще сильнее.
- К тому сараю! Бегом! – громко, превозмогая шум дождя, сказал отец, и мы ускорились, огибая укрытый целафаном стог сена и стоявший рядом трактор.
У сарая, возле которого мы встали, крыша выступала так, что от дождя можно было укрыться стоя почти вплотную к стене.  Так мы и стояли, спрятавшись от хлесткого ливня под навес. Сарай стоял у самого берега пруда, а дом хозяина был напротив, через дорогу. На двери висел тронутый ржавчиной амбарный замок вороненой стали. От обилия лающейся с неба воды, по крыше сарая стекали настоящие потоки, с отводом которых едва справлялся блестящий, оцинкованный желоб.
- Как льет! – радостно удивлялся я.
- Ага, на долго зарядил…
- Настоящее приключение!
Отец засмеялся.
- Ну вот! – а ты говорил: «нет никаких приключе-ений..»
- Ну, это приключение! – развеселился я, -  А ты мне еще говоришь: «Давай в дождь половим… Клевать лучше будет»
- Я ж не видел тучу то черную.
- А я еще так с недоверием на нее посмотрел, и начал удочку разматывать.
- Я сначала думал, может в тот трактор залезть, но потом гром ка-ак шарахнет! Вдруг еще в него попадет молния, лучше здесь переждем.
- А он разве открыт?! 
- Конечно, закрывать здесь незачем.
Гроза неслась над деревней, ветер раскачивал деревья, сверкали молнии, громовые раскаты вытряхивали из туч все новые потоки влаги.  Стекая по крышам домов и целлофану, укрывавшему стога сена, ее потоки сливались в настоящие реки, которые в свою очередь, мутными от глины и чернозема водопадами обрушивались с берегов в деревенские пруды. Вся живность, которой изобиловали улицы, попряталась от непогоды кто куда, и только лишь гуси гордо дрейфовали посреди пруда. Я заскучал, и стал смывать налипшую на сапог грязь, подставляя ногу под струйку сбегавшей с крыши дождевой воды.
- Пошли, - сказал отец, когда дождь стих до мелких редких капель, но все еще продолжал идти. Я накинул капюшон, взял в руки прислоненные к стене сарая удочки, и мы двинулись к дому. Два дома, наш и соседей, стояли в стороне от деревни,  отделенные от нее, с одной стороны, длинной лощиной, уходящей далеко за границы поселения, с другой, участками огородов, мимо которых и шла обкатанная грузовиками, тракторами и комбайнами дорога. Сразу за нашими домами были два наших огорода, а за ними, «зада», где нашла покой отработавшая свой срок сельхоз техника, не свезенная на свалку лишь ради дефицитных в то время запчастей. Там же были два ангара, в одном перебирали старенькие комбайны,  в другом хранилось собранное зерно.
Дойдя до середины огородов, мы видели, как бабушка старается подойти к оторвавшемуся теленку, Дочке, а та, подпуская ее порой совсем близко, вдруг срывалась с места и убегала.
- До-очка! До-очка! До-очка! – звала бабушка, но та снова рванулась, и убежала.
Когда мы били уже совсем близко, телка в очередной раз кинулась наутек, и побежала в нашу сторону.
- У-у! – поднял руки, и шуганул ее обратно отец. Оставив вещи на траве, он стал помогать бабушке загонять теленка в хлев, то и дело стараясь ухватить Дочку за веревку, обвитую вокруг шеи. Я собрал все вещи и отнес их на лавку возле дома, которую мы называли, да и теперь продолжаем называть диваном, за его ширину и удобную, наклонную спинку.
Взяв пустое ведро, набрал в колонке воды, и пошел к теленку.
- До-очка! До-очка! До-очка! – звал я.
Телка остановилась, и посмотрела на меня, а я продолжал медленно подходить к ней, протягивая ведро.
- Соображаешь! – услышал я восхищенный голос отца. От этого голоса телка хотела было метнулась в сторону, но я снова позвал ее.
- До-очка! До-очка! До-очка!
Наконец та опустила морду в поставленное рядом с ней ведро, а я принялся успокаивающе поглаживать ее по шее.
Ей было не больше четырех месяцев, мягкая шерсть местами еще завивалась барашками. Половину ее жизни я поил ее водой дважды в день, в обед и вечером. По началу, она пугалась меня, и не подпускала. Я приходил к месту привязи, звал ее, и оставляя ведро воды, или фуража отходил подальше, что бы не пугать. Постепенно я уменьшал расстояние, а в скорее и вовсе перестал отходить. Еще немного погодя, уже поглаживал Дочку по продолговатой, рыжей морде. Еще через какое-то время, телка, завидев меня проходящего мимо, начинала протяжно мычать, подзывая к себе.
Дождавшись, когда она напьется, я взялся за веревку, и медленно повел ее в хлев.

Солнце медленно подкатывалось к горизонту по багряному небу. Мы с бабушкой сидели на диване перед домом, отец -  напротив, дымя сигаретой сидел он на поваленном, промасленном отрезке старого столба, с набитой на него доской. Бабушка только закончила цедить молоко после дойки, разлила его по банкам, и вышла к нам, провожать зарю.
- А мы вот как то, стадо стерегли, вот это был дожж! Я думала, потопну! Маленькая, карюзлая! – рассказывала бабушка, - Коровы мычат! Гром грохочет! Лье-е-е-ет!
- Да! – подтвердил отец,  - Дождь был сильный! Это бы в Дубиках были со стадом.
- Овцы плыли! – и для значительности бабушка погрозила пальцем, заглядывая в мои удивленные глаза.
- Это как?! – удивлялся я.
- Ну, вот так! Столько воды было, - снова кивнул отец.
- Да ну!? – не столько от неверия, сколько от невозможности вообразить, воскликнул я.
- А еще, - глотая горький дым, начал новую историю папа, - отец мне рассказывал, как дождь с рыбой шел.
- Как?! – впал я в изумление.
- Ну, смерч прошел в соседней деревне, и втянул пруд с рыбой. А потом стих, а рыбе куда деваться? Она на землю и попадала.
- Вот, наверное, он рад был! И на рыбалку идти не надо!
- Так она с высоты падала, и разбивалась вся.
- А-а! Ба, а ты помнишь? – повернулся я к бабушке.
- Да где мне! Это он совсем мальчишкой был, еще до войны.
Из рассказов отца я уже знал, что дед воевал, и был первым номером в расчете с противотанковым ружьем. Был ранен, потерял сознание, очнулся, когда кругом были немцы. Так, полуживого, его и взяли в плен.
- До войны, - продолжала бабушка, - мы в разных деревнях жили. Мы вон в Звягиной, (правильно говорить «Звягино», бабушка часто произносила слова и названия на свой лад) а он здесь, вот в этом самом доме.
- Как?! – удивился, я.
- Ну так, - продолжил вместо нее отец, - этот дом еще мой дед строил. Твой прадед.
- Ему, нонча, восемьдесят лет, поди, - задумалась бабушка.
- Ничего себе, - продолжал поражаться я.
- «Ничего себе». – с улыбкой передразнил меня папа, и поднимаясь, добавил – Пойдем ужинать, да спать!
Солнце уже успело опуститься за горизонт, и синее, еще прозрачное небо, стали заполнять яркие звезды. На лугу стрекотали сверчки, изредка, на деревне раздавался собачий лай, и  коровье мычание.

8

Становилось все жарче, солнце нестерпимо нагрело правое плече. Я снял куртку, и перевязав ее рукава на поясе, пошел дальше. Стадо шло впереди, овцы и коровы отдельными группами. Перевернув кепку козырьком назад, чтобы не обгорела шея, я хлопнул кнутом, отпугнув нескольких обнаглевших овец от посевов.
Наступили наша очередь стеречь общее сельское стадо, и мы, я слева, двоюродный мой брат, Сашка, справа, а между нами отец, гнали его на место выпаса. Уже несколько дней погода стояла непостоянная, то жарило солнце, дул преимущественно сухой ветер, но иногда этот ветер пригонял тучи, низвергавшие на землю настоящие, прямо таки тропические ливни. Мы гнали стадо в Дубики, неглубокая лощина, разделявшая поля, по краям которой росли несколько относительно молодых, невысоких деревьев, преимущественно молодых дубков. С одной стороны широкого прогона тянулось гороховое поле, с молодыми, еще наливающимися сладкими стручками, с другой – колосилась пшеница.
Наконец мы вышли из прогона на широкую поляну, уже виднелась недалекая лощина с невысокими деревцами.
- Все! – крикнул Сашка, - Дальше не погоним! Пусть здесь пасутся!
Отец молча кивнул. Мы обошли по флангам привычно принявшееся за поглощение травы стадо, и расположились так, чтобы скот не пошел дальше к лощине. Сашка тут же расстелил на траве свой плащ, и завалился спать. Он всю ночь прогулял с местной молодежью, и сейчас отыгрывал отведенное на отдых время.
Скучное это дело – стеречь стадо, доложу я вам. Мы лежали на расстеленных в траве плащах или куртках, изредка поглядывая на набивавших свой многослойный желудок коров. Одно из животных двинулось в сторону пшеницы, увлекая за собой все стадо, но брат, еще не успевший  заснуть, несколькими свистящими взмахами длинного, пастушьего кнута и громкими выкриками водворил стадо на пастбище. А через некоторое время, уже я, мчался со своим коротким кнутом отгонять коров от горохового поля.
- Ску-учно! – протянул я, обращаясь к отцу.
- Ну а ты как хотел? – улыбнулся отец, и разлегся на плаще, заложив руки за голову и скрестив длинные, обутые в черные, тяжелые сапоги, ноги.
- Я думал, будет интересно! А тут…
- Ну, развлеки себя…
- Как?!
- А посмотри на небо. Видел когда-нибудь, как облака тают?
- Нет! – заинтересовался я.
- Ну, вот возьми, выбери какое-нибудь облако, и следи за ним глазами. Только выбирай небольшое, а то долго ждать придется.
Я, успевший уже выбрать самое большое над собой облако, немедленно изменил цель, и стал наблюдать. Небольшое, легкое, желтое облако медленно плыло по небу, рассыпая свои тонкие края, становясь все прозрачнее пока, наконец, вовсе не растворилось в небесной лазури.
- Интересно! – сказал я, и тут же выбрал другое, небольшое облако, что бы понаблюдать и за ним. А отец выдернул травинку, и начал жевать ее светлую, спрятанную в стебель часть, выдавливая сок.
- А давай поиграем? – предложил я.
- Как?
- У кого быстрее облако растает, тот выиграл!
- Хорошо, - усмехнулся моей выдумке папа.
- Чур, мое вон то! Слева от того острова! – выбрал свое облако я.
- Ладно, - сказал папа, - а мое вон то, - и он выбрал другое облако.
- Так не честно! Оно меньше! – запротестовал я, - Выбери такое же!
Отец засмеялся и выбрал другое, под стать тому, что назначил своим я, и мы стали ждать, когда они растают. Повторив игру дважды, я понял, что и это довольно скучно, и поглядел, не зашло ли стадо на посев. Но коровы уже перестали щипать траву, а улеглись на землю, по обычаю подогнув под себя ноги.
- Чего они не едят? – спросил я отца.
- Набрали травы, теперь пережевывают, - ответил он, посмотри, видишь – жуют.
Я осмотрел несколько животных, те действительно что-то пережевывали.
- Как это? – не унималось мое любопытство.
- Ну, они сначала набирают траву, а потом отдыхают и ее пережевывают. Жвачные животные.
- Хм… а я хотел их уже разогнать…
- Не надо, - ухмыльнулся отец моей незадачливости, - Ложись, отдыхай. Они теперь долго никуда не пойдут.
Я лег, и снова стал следить за облаками, уже так просто, без игры.
Вдруг, совсем рядом, послышалось тяжелое дыхание, я поднял голову и увидел Габи – милицейскую овчарку, которую списали, а младший брат отца, третий мой дядя, Владимир Сергеевич, забрал ее к себе, а после перевез из Москвы в деревню.
- Габи! – позвал я, и та, прижав уши, ласково поскуливая, и колотя воздух своим жестким, как дерево хвостом, подбежала к нам и стала тыкаться носом в руки.
- Хорошая! Хорошая! Молодец! – приговаривал я, почесывая у нее за ухом.
- А как она здесь оказалась?! – удивился папа, протягивая руку ко второму ее уху, умная псина сомлела от обилия ласки, и улеглась между нами, - с Серегой видно пришла. Точно, с Серегой, вон он идет.
- А он зачем пришел? – удивился я.
- Да к Сашке, наверное.
Сергей – сын Владимира Сергеевича, а соответственно и мой двоюродный брат. Они были с Сашкой ровесниками, и они, как в последствии и мы, с братьями и сестрами своего возраста, держались друг дружки в ночных приключениях.
- Здрасьте, дядь Яш! – протягивая руку отцу, сказал вновь прибывший брат, и двинулся к спящему Саше. Тот, вялый с просони, продолжал лежать, и только надвинул на глаза черную кепку – бейсболку. Они стали медленно о чем-то переговариваться. Собака, полежав между нами некоторое время, перешла к братьям, и, поскуливая, стала ластиться к Сашке, который потрепал ее по голове, почесал немного за ухом, и снова повернулся к Сереже, чтобы продолжить разговор. А Габи, как будто удовлетворившись этим, стала кружить вокруг нас и стада, опустив морду к земле, и выискивая одной ей ведомый след.
Через некоторое время коровы в стаде стали подниматься, и снова набивая свой складчатый желудок, медленно продвигались в сторону пшеницы. Увлеченные разговором, братья этого не замечали, и отец, тронув меня за плече, указал на стадо:
- Пойди, отгони их.
Я вскочил, схватил кнут, и помчался, огибая стадо так, чтобы не распугать животных и оказаться между ними и полем. Когда стадо отвернуло от поля, и не прекращая поедать луг, медленно двинулось в другую сторону, я так же по дуге возвращался к отцу.
- Пасту-ух! – услышал я голос Сергея, проходя мимо братьев.
- Сам ты, пастух, - огрызнулся я. Он часто меня поддразнивал, так, как это делают старшие браться, и на этот раз в голосе снова слышалась издевка.
Он засмеялся, а я, расценив это как еще одно «оскорбление», подскочил к нему и замахнулся кнутом.
- Вот я тебя сейчас огрею!
- Давай! – засмеялся он, даже не двигаясь с места.
Я, не сильно, так что бы лишь дотронуться, махнул кнутом, который он тут же схватил и, потянув на себя, вырвал из моих рук.
- Отдай! – громко сказал я, начиная сердиться.
- Забери, - протянул он мне кнутовище.
Я ухватился и потянул, но брат не отпускал, продолжая дразнить меня. Тогда я со всей своей мальчишеской силой уперся ногами в землю, взялся за деревянное кнутовище обеими руками и стал тянуть сильнее. Серега, будучи старше и сильнее меня, продолжал удерживать кнут. Я чуть ослабил хватку, перехватился удобнее, и изо всех сил дернул на себя, и в тот самый момент, брат разжал пальцы. Я со всего маха шлепнулся на землю, а они оба в голос засмеялись.
- Дурень! – зло выкрикнул я, встал и пошел к отцу, который продолжал лежать, и, кажется, даже задремал.
Я злобно плюхнулся на свое место.
- Ты чего? – спросил, пробудившись от дремы папа.
- Да-а… - протянул я, - Ну его!
- Чего случилось то? – спокойно повторил он вопрос.
- Издеваются… - бросил я, сидя к нему спиной.
- А-а, - протянул он, и больше не сказал ни слова, что меня даже немного возмутило.
Приближалось время обеда, и зной становился невыносимым, даже большинство насекомых попряталось в листву. И только назойливые слепни, именовавшиеся в нашей деревне крючками, налетали на разгоряченные тела коров, больно их кусая. Стадо начинало беспокойно реветь.
- Дядь Яш, сколько время? – крикнул Саша.
- Да пожалуй, пора – опережая следующий вопрос, прокричал в ответ отец.
Мы медленно стали подниматься, и собирать разложенные плащи и сумки с нетронутым по причине жары обедом. А стадо, не дожидаясь понуканий, тронулось в сторону деревни. На этот раз подгонять животных надобности не было.

9

Пальцы разжались, отпуская тетиву, и стрела с резким стуком вонзилась в стену сеновала. Я побежал вперед, подпрыгнул, стараясь ее ухватить, но это мне не удалось – слишком высоко она угодила.
- Мне не достать! – повернулся я к Александру, старшему, двоюродному брату. Он подошел, и потянулся за стрелой, ему тоже оказалось высоко. Тогда он подкатил небольшой, стоявший возле сарая чурбан, на котором отец обычно рубил дрова, и, встав на него, вынул стрелу.
- Твоя очередь, - сказал он, протягивая ее мне вместе с луком.
Изготовление лука заняло у нас целых три дня. В первый, пошли в посадку отделявшую огороды от соседского сада, и брат выбрал и срезал длинную, почти ровную ветку. Уже дома, он сделал насечки для тетивы, и мы оставили заготовку сушиться в тени росшей у дома яблони. Мне не терпелось, и я часто бегал проверять, как высох будущий лук, но сох он долго. Лишь на третий день, Саша сказал, что можно натягивать тетиву. Лук получился упругий, и длинный, в две трети моего роста, и гораздо лучше, чем тот, что смастерил я прежде. Даже стрелы были у него особенными. Мы с братом долго лазили в бурьяне за сараем, выбирая самые ровные стебли полыни или групы.  Затем собирали в птичнике выпавшие у кур и гусей перья. Наконец начался процесс изготовления стрел: стебель полыни разрезался  с толстой стороны вдоль, сантиметров на пять – семь, и в эту прорезь, аккуратно, чтобы не сломать стебель, вставлялось перо, а после надрез плотно перевязывался выпрошенной у отца оранжевой, капроновой ниткой. С тонкой стороны стебля, в прорезь покороче, вставлялся гвоздь, и так же перетягивался ниткой, но уже в два слоя.
- А зачем так делать? – спрашивал я.
- Смотри, - отвечал Саша, брал стрелу и подкидывал ее высоко вверх. Стрела взлетала и падала, вонзаясь гвоздем в землю, - Видишь?
Он повторил бросок еще несколько раз, и результат всегда был тот же.
- Да! Как дротик!
Когда лук и стрелы к нему были готовы, мы немного поупражнялись в стрельбе, пуская стрелы в стену сарая. А позже, когда брат ушел домой, у деревенских парней всегда есть определенные домашние обязанности, я вышел на охоту.
В деревне было великое множество грачей, от них страдали сады и огороды. Грачи объедали яблони, клевали созревающие огурцы на огороде. Иногда в них даже палили из ружей, и если убивали, тушки подвязывали на шестах в огороде, что бы отпугнуть остальных. На грачей, этих заполонивших все окрестности вредителей, я и собирался охотиться. Признаюсь честно, за все время не попал ни разу. То ли это от того, что лук, хоть и отличный, но все же самодельный, то ли нужно было больше тренироваться в стрельбе из этого древнего оружия человека. Но совесть моя перед грачами осталась, если не полностью чиста, то хотя бы, не запятнана кровью.

10

Через несколько дней, когда лук, наконец, наскучил, мы смастерили городки. В той же посадке выпилили толстые ветки, отчистили их от коры, изготовили две биты и несколько городков. Вокруг нашего дома асфальта не было, а в городки полагалось играть на асфальтированной площадке. Мы выбрали более-менее ровную площадку, метрах в двадцати от дома, и Саша, взяв лопату, обрубил траву квадратом, длинной в два штыка лопаты. Вынул дерн, и набранной в лощине глиной мы утрамбовали небольшую площадку. В этой площадке и располагался город с пригородом, положенные по правилам игры.
За этой игрой мы проводили время в промежутках между хозяйственными делами брата. Жил он на улице, расположенной  через лощину. На той улице было больше домов нового, уже советского, типа, на две квартиры, в одном из таких домов жил брат. А два дома, один из которых, наш, был еще довоенной постройки, стоящие в дали от деревни, я никак не хотел считать улицей. Ведь даже дорога, ведущая к нашим домам, была грунтовой, и в дождь сильно раскисала.
И вот, в один из вечеров, когда мы играли с Александром в городки, по той самой грунтовой дороге к дому приехала машина  - темно синяя шестая модель жигули. А из машины вышли моя мама, Надежда Васильевна, младший брат моего отца, Владимир Сергеевич, и мой трехлетний племянник, Паша.
- Пашка! – радостно прокричал я, и, откинув биту так, что едва не попал Саше по колену, помчался к маленькому племяннику. Подлетев к нему, я подхватил его на руки и обнял, а он, одетый во фланелевую с мелким узором из зеленых и белых звездочек вьетнамскую рубашку, светлые хлопковые шорты, и синей бейсболкой с красно-желтой надписью «USA CALIFORNIA» обнял меня в ответ. Затем отстранился, снял со своей головы бейсболку, и нацепил ее на меня козырьком назад.
Немного погодя я повел его показывать сад. Сад был старый, многие из деревьев сажал мой дед, некоторые еще прадед. В большинстве своем здесь росли яблони, сливы и груши, которые созревали только осенью. Но была одна яблоня грушовки, ее срок – с середины до конца июля, а к середине августа яблоки уже полностью осыпались в траву и становились пищей ос и муравьев. Еще были три куста крыжовника, два из которых приносили крупные, зеленые, но уже сладкие к тому времени ягоды, один – ягоды красноватого оттенка, и куст сортовой облепихи, ягоды которой были всевозможных оттенков, от желтого до темно бордового. Вот это богатство я и спеши показать племяннику, водя его от дерева к дереву, от куста к кусту, показывая и рассказывая, а так же давая пробовать на вкус все, что считал достойным внимания.
Закончив с осмотром садовых владений, мы вернулись к дому. Отец уже помогал дяде, младшему своему брату, выгружать сумки из машины, а Сашка ушел за своим отцом, дядей Колей, средним из троих братьев. Когда с разгрузкой машины было покончено, все мы традиционно расположились во дворе дома. Дядя Володя сидел на диване, заложив одну ногу под себя, в редкой тени свисавших ветвей яблони, отец - напротив, на отрезе старого промасленного столба, с прибитой поверх доской, заменявшим нам лавочку. Мама и бабушка чуть поодаль стояли и переговаривались о чем-то своем. А мы с Павлом расположились на диване рядом с дядей Володей.
- Завтра надо косить ехать, - говорил отец, - В Лесике скосили все. У Желтого Озера может посмотреть, или…
- Посмотрим. Вон Колька идет, - прервал его дядя Володя, указывая на противоположную сторону лощины. Там, меж домов, по задним их дворам шли Сашка и дядя Коля, а перед ними, опустив морду к земле, и выискивая следы, бежала овчарка.
- Габи! – громко крикнул дядя Володя. Собака на другой стороне лощины остановилась, и прислушиваясь подняла морду вверх.
- Габи! – повторил дядя, - Ко мне!
Ошалевшая от радости псина, бросилась к нему через лощину.
- Летит! – усмехнулся отец.
Спустя пару минут, скулящая, с прижатыми ушами, собака колотила нас по ногам своим деревянным хвостом, облизывала руки, и не находила себе места, так переполняла ее радость.
- Ну что ты, что ты! Молоде-ец! – приговаривал дядя, - Молодец! Узна-ала!
- Как она рванула! – улыбался значительно отставший дядя Коля.
- Три минуты! – вторил ему Сашка, - За три минуты долетела!
Все дружно смеялись.   
Взрослые остались обсуждать дела, а мы пошли в сад. Подобрав пару опавших яблок, Сашка обтер их о край футболки, достал сигарету и закурил.
- Ты что! Дядя Коля учует же! – удивился я.
- Да он знает, - отмахнулся брат.
- А чего тогда сюда ушел?! Чего там, с ними не остался?!
- Мне при отце неудобно… Да и потом, чего они мне скажут? Что завтра косить едем, я и так знаю.

Ближе к вечеру, когда Саша уже ушел в клуб, дядя Коля принес косы, и начал проверять на них ручки. Отец косы отбивал, сидя посреди двора и часто стуча молотком в отбойник. Дядя Володя точил. Подготовка к предстоящему сенокосу шла полным ходом.
Когда все ручки были исправлены, косы отбиты и наточены, оранжевый диск солнца уже касался макушек молодых берез дальних посадок Желтого Озера, выпала роса.
- Ну-у! Надо попробовать косы то! – спустилась с терраски бабушка, вытирая о передник руки после вечерней дойки. И ее дети двинулись к бугру перед домом.
Начали с левого края, первым, будто по праву старшинства, заступил Яков Сергеевич, мой отец. Сделав десятка полтора махов, он вернулся назад и взялся за брусок.
- Надо переточить, - пояснил он, и, поводив бруском по лезвию косы, вернулся к своему ряду, и продолжил косить.
За ним, начиная следующий ряд, вступил дядя Коля, и снова, сделав несколько махов они остановились.
- Что? – спросил дядя Володя.
- Плоховато идет… - будто извиняясь, смешанно признался отец.
- Ма-а! – обернулся к бабушке дядя Володя, - Наточи, а!
- Да вон пусть Колька поточит, - запротестовал отец.
- Не! Пусть мать! – возразил на это средний из братьев, - У нее лучше получится.
- Тоже мне, деревенский, - подковырнул его отец, и протянул бабушке косу. А та, ловко зажав ручку косы между ног, и уперев острее косы в землю, начала водить по лезвию бруском с такой быстротой, что нам, наблюдавшим со стороны, стало жутковато.
- Нутко! – вернула она косу.
- Во! – восхитился старший ее сын, - Теперь как надо!
Так и шли, ряд за рядом, как будто соблюдая право первородства: Яков Сергеевич, Николай Сергеевич, Владимир Сергеевич, три брата, как в старой, доброй русской сказке.
Когда первые три ряда были окончены, и уже следующие три пройдены почти на половину, мы с Павлом, двоюродным моим братом, младшим сыном Владимира Сергеевича, стали ходить по рядам. Вдруг брат Павел, подозвал меня:
- Смотри, гриб!
- Да это же шампиньон! – воскликнул я, поднимая гриб из свежескошенной травы, - Ма-ам! Смотри! Шампиньон! Шампиньон!
Мама стояла тут же, в начале ряда.
- Хорошо, - тихим голосом сказала она.
- Значит, там еще должны быть!
- Наверное. Посмотрите.
И мы с братом бросились к накошенным рядам. Спустя несколько минут Паша закричал:
- Еще! Еще один! Ой! И второй!
Собрав еще несколько штук, мы принесли ведро, и стали складывать грибы туда. К окончанию вечернего покоса, внимательно просматривая ряды, и иногда вороша их, мы набрали около трети ведра.
- Смотрите! – похвастались мы своими трудами перед взрослыми.
- Это что? Шампиньоны?! – удивился, было, отец.
- Да! Они на бугре нашем растут, - подтвердил дядя Коля.
- Гля, как много, - посмотрел в ведро дядя Володя, - Хватит картошки с грибами пожарить! 
- А что, правда, - подтвердил отец, и повернувшись к маме, улыбнулся, - Надь, нажарим картошки?
- Мамка чистит уже – ответила ему Надежда Васильевна, забирая у нас ведро.
Первые звезды стали занимать места перед ночной своей вахтой, братья сидели кто где, поправляя и доводя свои косы перед утренней косьбой. С деревни долетали обрывки голосов и гомон гуляющей там молодежи, среди который был и наш Саша. Кое-где лаяли собаки. На терраске горел свет, а из открытой двери доносился запах жаренной с грибами картошки.

11

- Окна не открывать! – громко, так что бы слышали все, сказал Владимир Сергеевич, - Продует сразу!
Мы только что сели в его машину, темно-синюю шестерку, раскаленную полуденным солнцем до невозможности, так что внутри едва можно было дышать. В конце июля, стояла страшная жара, сенокос уже подходил к концу, и мы, набившись больше положенного в эту небольшую машину, ехали собирать сено. Впереди, в кресле водителя ехал дядя Володя, на пассажирском месте бабушка, а сзади ехали я, Паша, двоюродный мой брат, сын дяди Володи, тетя Оля, его жена, отец, и тетя Нина, жена дяди Коли. Переполненный жигуль, с привязанными к верхнему багажнику вилами и граблями, несся по, обожженной неистовым солнцем проселочной дороге, оставляя за собой, подобно комете, длинный шлейф из пыли.
Приехав на место, мы поспешили выскочить из пропеченной машины, Владимир Сергеевич поставил ее в тени одинокой, развесистой липы, и выкинул из багажника в траву несколько пластиковых бутылок, заполненных холодной водой из колонки. Место, куда мы приехали, представляло из себя широкое, степное поле, с редкими, чаще всего одиноко стоящими деревьями. Сразу за липой начинался участок скошенной травы, длинной метров шестьдесят, и шириной около тридцати.
- Как то странно трава лежит, - сказал я Паше, - ряды какие-то частые и тоненькие.
- А это дядя Коля трактором косил, - пояснил мне брат.
- Это тут она уже по второму разу выросла, - рассказывал дядя Коля, они с Сашкой были на месте раньше нас, приехали на тракторе с бортовым прицепом, - Лето то какое!? А до этого тут Маной косил, я видел, как они с сыном на лошади свозили уже.
- Начинайте сгребать, - протянул нам с Пашей грабли отец, и мы, голые по пояс, пошли к краю окошенной поляны. Вскоре к нам присоединились бабушка и обе тетки, и работа пошла веселее. Мы вчетвером сгребали пересохшее, шуршащее сено в небольшие кучки – навильники, а Сашка, и три наших брата-отца, забирали у нас эти охапки, и складывали их в кучу. От жары все обливались потом, и отмахивались от слепней и оводов, что летели на его запах. То и дело кто-то отходил под липу за бутылкой воды. Тогда все делали небольшой перерыв, пили, поливали на голову и одежду, которая тут же и высыхала.
Когда первая кучка выросла до высоты человеческого роста, дядя Коля подогнал трактор, и они с тетей Ниной и отцом стали перекидывать сено в прицеп, а бабушка руководила и распределяла сено на прицепе. Тем временем мы впятером собрали еще одну кучу. После третей решено было сделать перекур, и все собрались в тени липы.
Мы с Пашкой стали расспрашивать старшего брата, так как тот не заходил к нем уже два дня, и мы успели соскучиться.
- Вот! Смотрите! – похвастался он, демонстрируя две ровные красные точки между большим и указательным пальцем правой руки.
- Это что? – спросил Паша.
- Уж укусил!
- Как?! – удивились мы.
- Ну, я его поймал, а он меня цапнул.
- А это точно уж был? – забеспокоился я – Может тебе к врачу надо?
- Да ужи не ядовитые! – махнул рукой Паша, - Ничего не будет!
- Да уж, уж, - успокоил нас старший брат.
- Больно? – спросил кто-то из нас.
- Ну когда укусил, больновато было, - усмехнулся старший брат, - а сейчас уже нет.
- А как ты его поймал? – продолжали мы расспросы.
- Мы в Быковку купаться ездили, он выплыл их кустов, а я схватил его.
- Да зачем?!
- Девок им потом пугал, - засмеялся брат, мы тоже дружно хихикнули.
Перерыв в работе был окончен, и взрослые потянулись за граблями и вилами, мы так же побежали сгребать новые ряды. Вскоре под палящим солнцем стояла еще одна копна сена, а мы начали собирать следующую.
- Все! – крикнул дядя Коля, - Мы поехали! Залезайте! – махнул он рукой отцу и своей супруге, - Саш, ты тоже!
Клацнул замок высокого железного борта, и трактор потащил за собой прицеп с людьми и сеном.
- Яш, воды возьмите! – крикнул дядя Володя.
- И перекусить, что ни будь! – добавили мы с Пашей.
Отец кивнул нам из прицепа, и обтер выступивший на лбу пот рукавом голубой, милицейской рубахи. Мы втроем продолжали сгребать сено в небольшие охапки, а дядя Володя, подхватывая их на вилы, сносил и складывал в большую копну. Солнце уже давно миновало зенит, но не умолило своих беспощадных лучей, овода и слепни не давали покоя, садясь на наши мокрые от пота, успевшие загореть спины. Как не старались мы экономить, но последняя бутылка воды закончилась, и нам приходилось терпеть легкую жажду.
Когда еще две копны были закончена, а третья собрана на половину, вернулись наши. Отец из-за высокого металлического борта прицепа помахал нам бутылкой с холодной, прозрачной колодезной водой, и мы с младшим братом бросились к нему, отбросив грабли. Папа спустился с прицепа, и протянул нам с Пашей бутылку воды и большую белую эмалированную миску с остатками вчерашнего шашлыка. Мы жадно набросились на воду, а они с Сашей отнесли еще несколько бутылок в тень под липой.
Усевшись на траве под липой мы с Пашей стали есть холодный шашлык, изредка запивая его водой.
- Что тут у вас? – спросил подошедший за водой дядя Володя – У-у-у-у! Шашлык! Я тоже буду!
Напившись воды, и полив из бутылок себе на голову, он выхватил из миски кусок, и жуя его на ходу, вернулся к работе. Мы так же съевши по два три куска, на жаре и есть то особенно не хотелось, побежали к брошенным в сено граблям.
Вскоре прицеп снова был загружен, а на поле оставалась еще немного сена.
- Ну, поехали! Это не влезет! – махнул рукой дядя Коля.
- И что потом за ним возвращаться?! – возмутился отец.
- Конечно! А то по дороге потом его собирать будем?!
- Ну, езжайте тогда… Володь! Езжайте, а мы с ребятами соберем пока!
- Хорошо, - кивнул Владимир Сергеевич своему брату, - Оль! – кликнул он жену, - Оль! Поехали!
Хлопнули двери жигулей, и темно-синяя гордость советско-российского автопрома, помчалась, сигналя и обгоняя успевший уже выехать на дорогу трактор. А мы, оставшись уже втроем, стали собирать сено в копну.
Когда все сено было собрано в одну копну, получившеюся немного больше обычной, мы ушли в тень липы, что бы укрыться от солнца, которое, пройдя зенит, уже стало терять свой прежний жар. Папа навзничь развалился в траве, голубая форменная милицейская рубашка, местами мокрая от пота, была расстегнута, рукава закатаны выше локтя, он закурил, и щуря глаза, смотрел в небо. Мы тоже устало повалились на траву, пили воду, обливались, и тихо переговаривались.
- Пап, - а много еще корове сена нужно?
- Да нет, - ответил он, выпуская струйку дыма, - Это, наверное последнее, еще омет укрыть соломой, и все.
- Я же говорил! – сказал Паша.
- Ммммм – протянул я соглашаясь.
Знойная тишина воцарилась вокруг, нарушаемая редкими порывами ветра, стрекотанием кузнечиков, и жужжанием назойливых насекомых. Невдалеке затарахтел поднимающийся в гору трактор, это возвращался дядя Коля. Трактор остановился возле готовой копны, отец откинул один борт, и они вдвоем с дядей стали забрасывать сено в кузов, а мы сгребать разлетавшиеся остатки.
- Залезайте! – махнул на прицеп дядя Коля, когда сено было загружено. И мы, перебирая ногами по откинутому борту. Как по лестнице, забрались в кузов. Папа подал нам грабли, воду и другие вещи, что еще оставались под липой.
- Пап, вилки давай! – сказал я.
- Ага! Еще бок ими пропрешь, в прицепе то. Я их собой в кабину возьму.
- Так не поместятся же, - удивились мы с Пашей.
- У меня все поместится, - заулыбался он, и пошел к дяде Коле в кабину.
Тарахтя по пыльной дороге, с ручками вил, торчащими из окна кабины, прицепом и двумя пацанами, восьми и двенадцати лет, в нем, двигался трактор. Мы с братом побросали грабли на кучу сена сваленную в начале прицепа, а сами стояли в полный рост, держась за высокие, доходившие нам до груди, с облупившейся серо-голубой краской борта, и держали в руках по два последних куска шашлыка. Прицеп трясло на проселочной дороге, и мы, то и дело пригибали ноги, что бы удержаться. По полу прицепа ерзала пустая миска, и две полуторалитровые, пластиковые бутылки с водой. Ехать было не далеко, и вскоре трактор запетлял по задам деревни, меж комбайнов и одиноко стоящего, заброшенного дома.
Паша надкусил свой кусок шашлыка, скривил лицо, и протянул руку показывая мне кусок.
- Один жир! – сказал он, высовывая язык, - Бееее! Гадость!
- И у меня, - укусив свой кусок шашлыка сказал я, и мы не сговариваясь, дружно швырнули мясо в сторону старого, успевшего покривиться дома, мимо сада которого как раз проезжали, и оба рассмеялись чему то.
Трактор остановился за амбаром, там, между садом и огибавшей его дорогой, из года в год устанавливались ометы с запасами сена на зиму. Здесь во всю кипела работа: отец, тетя Нина и Сашка вилами подавали сено, а бабушка, стоя на растущем омете, руководила, распределяя его, то и дело, прижимая поданные охапки своими вилами.  Омет рос, он уже поднялся метра на два, но сена вокруг было еще много.

12

Я лежал на отцовской перине и читал книгу о мексиканских авантюристах, когда с улицы послышался детский рев. Это плакал Павел младший, мой племянник, и я поспешно закрыв книгу, бросился на терраску. В доме, кишащем обычно людьми, сейчас было тихо. Мужики еще не вернулись с утренней рыбалки, двоюродный брат Паша, ушел к своим друзьям сверстникам, живущим на деревне, тетя Оля купала еще совсем маленькую свою дочь, Сашу, в тазу перед домом. Племянник Паша играл с соседской девчонкой Анжелой, гоняя бабочек перед домом, и только моя мама, Надежда Васильевна, и бабушка, Ольга Васильевна, суетились на терраске заменявшей кухню. Мама готовила на всех обед, бабушка, перебирала и чистила ягоды, собранные накануне нашим дружным семейством.
Когда я торопливо вышел на терраску, мама уже вносила туда плачущего Пашу на руках.
- Ну, и что? – успокаивала она его, - Подумаешь, испачкался!
- Ну, я сто-о?! Так буду ходить?! – возмущался он, показывая на свою перепачканную в грязи одежду.
- Сейчас помоем тебя, да переоденем! – заулыбалась мама.
- Надь, что случилось то? – спросила бабушка, не отрываясь от ягод.
- Да в лужу упал, - улыбнулась она, своей ласковой, переполненной нежной любовью улыбкой.
- Как ж так то, внучек? – обратилась к трехлетнему малышу бабушка.
- Ну я безал! Безал и… - и он стал руками показывать, как бежал, и оживленно жестикулировать.
Был принесен таз, мочалка и чайник с кипятком, и мама, разбавляя воду, стала поливать и тереть Павла намыленной мочалкой.
- С гуся вода-а, с Пашули вся-а худоба! – приговаривала она, поливая его из ковша.
Поставив его на лавку босыми, мокрыми ногами, она подала ему полотенце, и вынесла таз с грязной водой.
- О-о! Зыних сто надо! – восхитился Паша, оглядывая себя в чистой одежде. На нем были чистые брючки, с маленьким ремешком, и светлая в синюю полоску футболка, он стал спускаться по ступенькам, аккуратно, что бы, не дай Бог снова не упасть, и не запачкать чистые вещи до того, как его увидит Анжела. Через окно терраски мы наблюдали, как он, сунув руки в карманы, важно вышагивает в сторону соседского дома, где жила девочка, и дружно смеялись.
Только он ушел, подъехала машина, это мужики вернулись с рыбалки. Отец вышел из-за руля, дядя Володя с пассажирского сидения, аккуратно, чтобы не опрокинуть, неся перед собой ведро с рыбой. С заднего сидения вышел Сашка, вытаскивая куртку и удочки. Перекинувшись несколькими словами, он зашагал по тропинке через овраг, к своему дому.
- Рыбу то хоть возьми! – окликнул его отец.
- Мы с папкой вечером придем! – отмахнулся двоюродный брат, продолжая шагать, слегка покачиваясь от усталости.
- Он куда? – спросил я, выйдя с терраски.
- Спать пошел, - усмехнулся дядя Володя, - Всю ночь прогулял, и на рыбалку с нами поехал.
Мужчины зашли на терраску и сели за стол.
- Есть будете? – спросила мама.
- Да, - кивнули оба, - Надо перекусить.
На столе уже с утра стояла охапка блинов, пекла их бабушка, по своему особому рецепту. Блины были пышные, «с палец толщиной», любил говорить отец, всегда с особой любовью о них отзывавшийся. Ну, если не палец, то штуки три, а то и пять обыкновенных, тоненьких блинов составляли толщину одного бабушкиного. Мама принесла из холодильника свежую сметану, сгущенку и початую банку клубничного варения. Яков и Владимир Сергеевичи ели блины, чередуя сметану и варение, и только я, присоседившись к ним, потянул руки за сгущенным молоком.
- Ты со сметаной попробуй! – настойчиво предложил мне отец.
- Не-е, - отмахнулся я, подхватывая языком норовящую сбежать каплю сгущенки, - Она кислая…
- Ну, тогда с варением, - поддержал дядя, - Знаешь как вкусно! Чего ты эту гадость лопаешь?
- Не-е! Не хочу!
- Ну и ешь, как хочешь! – махнул на меня блином со сметаной папа.
- Ну чего вы к нему пристали? – усмехнулась за моей спиной мама, - Мы то, после войны росли, а они к такому не привыкли. Им подавай что послаще.
- Ну и зря! – ответил ей дядя, отправляя в рот очередной кусок блина со стекающим по краям варением.
- Рыбу кто чистит? – с ехидцей спросил его отец, - кто меньше всех поймал?
- Мммм! – промычал дядя, с набитым ртом и широко раскрытыми глазами, - Ты наловил – ты и чисть!
- Больше всех сегодня Сашка наловил!
- А-а! И сбежал, чтоб не чистить!
Это была их обычная, шутливая перепалка, и уже немного погодя, отец с ведром рыбы вышел во двор дома, и примостился на бревне под столбом. Немного погодя, его младший брат, набрав чистой воды в другое ведро, присоединился к нему.
- Кто это едет? – спросил папа дядю Володю, глядя на дорогу, ведущую к дому.
- Игорь!
Параллельно жигуленку остановился черный внедорожник, одной из последних моделей, и из него стали выходить люди. Бабушка Шура, родная сестра бабушки, приходящаяся тетей отцу и его братьям, дядя Игорь, ее сын, и ее внучка Юля.
- Юлька! – воскликнул я и побежал к ним на встречу. Юля – это моя троюродная сестра, мы часто секретничали с ней, сидя на бугре недалеко от дома. Я стерег корову с вечернего пригона и почти до самого заката, а она неизменно составляла мне компанию. Мы по многу разговаривали, посвящая друг друга в свои страшные, детские тайны, и каждый из нас эти тайны свято хранил.
Последовали обычные в таких случаях приветствия и разговоры. Выходило так, что дядя Игорь только лишь привез свою маму и племянницу в деревню, и через несколько часов должен был ехать обратно в Москву. А потому наскоро перекусив «мам Олиными» блинами он отправился в дом спать, оставив всю обыкновенную по приезде суету.
Наш брат Паша, завидев подъехавшую к дому машину, и узнав вновь прибывших, оставил своих деревенских друзей и примчался через лощину домой. По обыкновению, которое с годами переросло в некую негласную традицию, мы дружно отправились осматривать сад. Показывая Юле все, что уже успело созреть, успевшую частично осыпаться к началу августа малину редкого тогда сорта, с светло-желтыми ягодами. Мы переговаривались и шутили, перекидываясь с Пашей опавшими яблоками или репьями, стреляя семенами группы или рябины через вырезанные из полыни трубки.
- Кто это идет? – спросила Юля, указывая на девочку, в платье светло-голубого оттенка, пробиравшейся к саду с задов, через наши посадки картофеля.
- Да это Светка, - спокойно сообщил Паша, узнав свою старшую сестру, - Она к бабе Нине тоже приехала недавно.
- Све-етка-а! – закричала Юля, - Иди к нам! Мы здесь!
- Юлька! – обрадовано крикнула та в ответ, - Ты тоже приехала! Ура-а-а! – и она опрометью бросилась к нам, перескакивая на ходу через высокие картофельные кусты. Вскоре обе девочки радостно скакали под ветвями яблоней, держа друг друга за руки.
 
После обеда, поспав всего пару часов, дядя Игорь засобирался в дорогу, и все мы дружно вышли его провожать.
- Игорек, ты поаккуратнее! – наставляла бабушка Шура.
- Хорошо, мам, - отмахнулся он, садясь за руль служебного автомобиля, и махнув из окна рукой – Ну все! Давайте!
Машина развернулась, и, покачиваясь на кочках грунтовых дорог, двинулась в сторону асфальтового шоссе, и дальше, в Москву.
- Ба, а можно я к Олеське пойду? – дернув бабушку за рукав, спросила Юля.
- О, господи! Только приехали, и уже к Олеське! – деланно возмутилась баб Шура.
- Ну ба-а!
- Мы вместе пойдем! – поддержала сестру Света.
- Да, идите конечно, - махнула рукой бабушка Оля, - чего возле дома то сидеть.
Девчонки дружно убежали, в след за скрывшейся за поворотом машиной, а мы с Павлом старшим пошли играть в позабытые уже городки. Младшие, Павел и Александра, спали в доме, детским, послеобеденным сном. Когда девчонки вернулись, притащив за собой подругу, городки нам уже наскучили, и мы сидели перед домом, мастеря себе рогатки. Глянув на нас и дружно хихикая, они убежали в сад. А мы с братом, разобидевшись на их неоправданные хихиканья, показавшиеся нам насмешками, вооружившись духовыми трубками из полыни, крадучись двинулись за ними.
Пробравшись через кусты и заросли сливы лишь нам известной тропкой, мы обстреляли их из трубок.
- Ай! Хватит! Прекратите! – раздавались их голоса, но мы продолжали огонь из укрытия.
- Я бабушке все расскажу!  - наконец крикнула Юля, а Олеся, схватив пару валявшихся на земле яблок, швырнула их в нашу сторону, но густой кустарник был отличным укрытием. Последовав примеру подруги, девчонки принялись кидать в нас паданцы, завязался настоящий бой. Когда они стали прятаться за угол забора, отделявшего огород от фруктового сада, нам с братом пришлось покинуть свое укрытие, но перестрелка продолжалась.
- А-а-ай! – вскрикнул я, когда Олеся, прокравшись вокруг огорода, и подойдя к нам со спины, хлестанула меня веткой крапивы, сорванной под самый корень, - ты чего?! Это ж крапива!
- Получай! – приговаривала она, продолжая хлестать нас с братом, так, что мы были вынуждены повернуться к ней, забыв о, спрятавшихся за забором, Свете и Юле.
- Ура-а-а! – тут же раздался их победный клич, и в спину нам полетели яблоки. Нас окружили!
Паша геройски вырвал крапиву у Олеси из рук, и все еще стрекаясь о ее листья, кинул в огород. 
- Ну ты крапивой то чего?! – продолжал возмущаться я.
- Чего, чего! Чевочка с хвостиком! И с молочком, забыла сказать! – огрызнулась Олеся. Девчонки дружно смеялись, празднуя свою победу.
- Сереж! Паш! – раздался у садовой калитки голос отца, - Поехали за соломой! Поможете сгребать.
Мы с братом, сетуя, что месть откладывается, побрели из сада на голос отца.
- Да поехали быстрее! Сожгут все! – размахивая руками, говорил дядя Коля, - Там уже две скирды запалили! Поехали!
Он сел в трактор, и из его трубы вырвались два черных клока дизельного дыма. Папа уже перелезал через борт прицепа, где его ждали тетя Нина и Сашка.
- Ну, скорее! Садитесь в машину! – подгонял нас дядя Володя.
- Можно нам с вами?! – услышали голоса девочек.
- Залезайте! Только скорее! – махнул он рукой на тронувшийся уже трактор.
Темно-синий Жигули шестой модели, прорезал клубы тянувшегося с полей дыма. Это грели скирды соломы на полях после уборочной.
- Куда ж он поехал?! – забеспокоился дядя Володя, - Смотрите по сторонам, не видно?
- Прям погоня какая-то! – сказала с переднего сидения Света, мы вчетвером хохотали с толкались на заднем.
- Внимание! Всем постам! – по своему обычаю начал развлекать нас дядя Володя, - Преследую нарушителя! У-и-и-и-у! У-и-и-и-у! У-и-и-и-у!
Мы просто катались от смеха, а дядя, глядя на наше веселье, начинал дурачиться еще больше. Наконец клубы черного дыма остались позади, и мы приметили шлейф оседающей за трактором пыли.
- Во-он куда они едут! – показал дядя Володя на дальнее поле с тремя скирдами соломы, и небольшим прудиком по краю, - Там еще не зажгли.
Мы проезжали меж двух полей, с лева уже выгорело все, и только дым от тления поднимался  над кучами пепла. Справа, солома еще догорала, местами прямо на поле вспыхивали язычки пламени, это огонь, казалось, бежал по полю, перепрыгивая с одного на другой, торчащие из земли, не докошенные стебли пшеницы. В воздухе стоял запах гари.
- Зачем ее жгут? – спросил Паша.
- А что с ней делать? – ответил ему отец.
- Ну, корову кормить.
- Корову сеном кормить надо, а солома она жесткая, для этого не подойдет. Корова ее есть не станет.
Когда мы нагнали трактор, борта прицепа уже были откинуты, и первые снопы соломы влетели в кузов. Мы пошли к прицепу, то и дело, накалывая ноги об острые, торчащие из земли стебли. А девочки, покрутившись возле машины, помчались к соседней скирде.
- Да не надо сгребать! – махнул на нас дядя Коля, - Так наберем! Смотри ее сколько!
Взрослые стали накидывать прицеп соломой, постепенно продвигая его вдоль длинной скирды, а мы присоединились к девчонкам. Юля, взобравшись на верх вслед за Олесей, спихнула последнюю:
- Я короле-ева-а!
- Вот еще! – весело воскликнула Света, сталкивая в свою очередь Юлю, и та со смехом покатилась вниз.
- Лови ее! – смеялась Олеся, уже поднимаясь наверх.
Света дико взвизгнула и побежала от нее по вершине длинной скирды. Но высокая и длинноногая Олеся быстро ее нагнала, и коснулась руки.
- Ты теперь вода!
Так одна игра сменила другую, и мы стали бегать по скирде играя в салки, то влезая на нее, то соскакивая вниз.
- А-а-а! Помогите! – услышали мы Светин голос.
- Ты где? – громко спросил Паша.
- Я упала! Вытащите меня!
Мы с ним пошли на голос сестры, оказалось, что она провалилась между двух не плотно составленных снопов соломы. Салки продолжились, как только ее за руки вытянули наверх.
- Ребята! Спускайтесь! – позвал нас Яков Сергеевич, во взмокшей в подмышках и на спине, голубой милицейской рубашке с вилами в руке, стоял он возле полного соломой прицепа.
- Ну что? Набегались? – улыбнулся нам дядя Коля, - Поедем домой! Кто со мной в тракторе?
- Я! Я! – закричали наперебой Паша с Юлей.
- Оба поместитесь! – засмеялся он, и повел их к кабине. Трактор уехал.
Оранжевое, предзакатное небо, затянутое гарью с убранных уже полей казалось каким-то необыкновенным, почти сказочным. Тихое шуршание ветра в камышах окрестного небольшого пруда нарушалось редким кваканьем лягушки и мерным клекотом птицы. Фить-пиррю! Фить-пиррю! Доносилось из прибрежных зарослей лозы. Фить-пиррю!
- Кто это? – тихо, страшась спугнуть, спросил я.
- Перепелка, – ответил утомленный работой отец, - Спать-пора! Спать-пора!
- Хы! Похоже! А она так только вечером делает?
- Обычно, да.
Солома была свалена возле омета, укрывать его, по причине наступавшей ночи, решили завтра.
- Ну вот! Сена на зиму матери запасли! – сказал папа, - Осталось лишь укрыть. Все расходились по домам в предвкушении окончания большого, трудного, и очень важного на селе дела.
- А ты ракету сегодня будешь запускать? – дернул Паша за рукав, проходящего мимо дядю Колю.
- Запущу-у! – рассмеялся тот в ответ, - Сейчас только трактор отгоню. В десять смотрите.
Мы, по сложившемуся обыкновению, так же ставшему настоящей традицией лета, тихо разговаривая, сидели перед домом, в котором свет горел только лишь на терраске. На деревне лаяли собаки, ревели мотоциклы, играла музыка, запах гари с полей стал слышен и в деревне. Отец курил, пуская струйки белого дыма в темнеющее небо, где уже успели показаться первые звезды. На западе, красного, едва не бордового цвета закат провожал успевшее спрятаться солнце, а над домом дядя Коли в небо взмыла желтая, сигнальная ракета.


05.05.2017